6
Бывает так, что человек зацикливается на том, что, казалось бы, не имеет к нему никакого отношения. Он думает об этом дни и ночи, вместо того, чтобы решать свои неотложные дела. Через два дня начинались занятия в школе; дел там было невпроворот, а мысли Заманжола вновь и вновь возвращались к беспомощной пациентке доктора Парфенова.
- Алтынай, вылитая Алтынай, – шептал он то и дело, - Как бывают похожими люди! «А может, это все же она? – посещала вдруг шальная мысль, но он тут же урезонивал себя, - Нет-нет, ты что! Алтынай мертва. Ведь ты сам был на похоронах, ведь сам, своими глазами видел, как ее опускали в могилу, как засыпали землей. Нет, это просто другая девушка. Просто поразительно на нее похожая девушка».
А затем вновь одолевали сомнения. «Может, она не умерла, - думал он, - Бывало же, что хоронили людей, впавших в летаргический сон. Но, могила… ведь ее могила была цела, когда ты на следующий год посетил ее. И в последующие тоже».
Заманжол мог долго так разговаривать с собой.
«И возраст у этой девушки не тот, - продолжал он размышлять, - Если бы Алтынай каким-то чудом осталась в живых, то, сколько было бы ей сейчас лет? То-то!»
Но сомнения не отпускали его. Наоборот, с каждым днем все эти мысли прокручивались в голове все навязчивей, мучая своей неразрешимостью. Он не знал, что и делать. Он стал рассеянным, часто на него находила непонятная задумчивость, удивлявшая коллег; ведь он всегда был таким внимательным и собранным.
Заманжол не пропускал теперь выпуски новостей, надеясь узнать что-нибудь новое о той, что так взволновала его, взбаламутила устоявшуюся душу, вынеся на поверхность давно осевшую на дно историю его далекой юности.
История та произошла в пионерском лагере, куда его, студента пединститута, направили воспитателем. Живописное место, мягкий климат, небольшая, но быстрая река, а за ней горы в три яруса; короче, после суетного, смрадного города Заманжолу показалось, что он попал в рай.
Коллектив педагогов, практикантов-студентов, вожатых подобрался очень душевный, и Заманжол сразу почувствовал себя, как дома. И дети, вверенные под его начало, оказались дружными и веселыми, и с первого дня между ним и ими установились отличные отношения. Заманжол подошел к ним с открытой душой, стараясь держаться не учителем, не начальником, а товарищем, хоть и старшим, но товарищем, равным среди равных. Все девчонки и мальчишки оценили этот подход и безоговорочно приняли Заманжола в свою среду, доверяя ему свои тайны и маленькие секреты.
Летели дни и ночи в играх и забавах, на выдумку которых горазды дети на природе. Иногда забавы эти бывали не совсем безобидными, но ни разу Заманжол не выдал начальству ребят, хотя ему здорово доставалось, если что-либо всплывало, и разражался скандал. В общем, все шло нормально.
Но с некоторых пор Заманжол стал замечать в глазах одной девчонки, восьмиклассницы Алтынай, необычный свет. Он вспыхивал каждый раз, когда Заманжол обращался к ней, особенно в те редкие минуты, когда они оставались наедине. В такие минуты Алтынай начинала волноваться без причины и порывалась что-то сказать, но когда Заманжол спрашивал, что ей нужно, молча качала головой, краснела и отворачивалась.
Заманжол невольно любовался хорошенькой девочкой, почти девушкой, на которую уже начинали заглядываться мальчишки. Он ловил себя на том, что думает нескромно о Алтынай, и старательно отгонял эти мысли – ведь он был воспитателем, а она школьницей. Восхитительной была ее гибкая фигура с выразительной тонкой талией, ее стройные ноги и грациозная шея, ее небольшие груди – пиалки. Заманжола все время тянуло любоваться ее лицом, словно светившимся изнутри. Все на этом лице было соразмерным и красивым. А ее глаза! Они горели неизбывным огнем, вселяя в каждого, у кого есть душа, почти суеверный трепет, покоряя с первого взгляда. Украдкой любуясь ею, Заманжол думал: «Как должна быть счастливой обладательница такой красоты…»
Но с каждым днем Алтынай становилась все грустней, все печальней. Она стала отказываться от игр и походов в горы или на речку; жалуясь на недомогание и головную боль, уходила в спальный корпус. Однажды Заманжол обнаружил ее там, плачущую навзрыд. Он присел к ней на кровать и тронул за плечо, и она резко обернулась. На его вопрос, мол, что случилось, она неожиданно прильнула к его груди и начала сбивчиво говорить о своей любви.
Прекрасная девушка открыла ему свою чистую, девственную душу, предлагая свою первую, чистую любовь, и нужно было обладать титанической волей, чтобы устоять. Заманжол устоял! Невероятно, но он оторвал эту прелесть, эту мечту, оттолкнул от себя и в смятении ушел прочь.
Как жестоко обходимся мы иногда с теми, с кем обрели бы свое счастье! И все из-за каких-то нелепых догм и установлений. Заманжол считал себя педагогом, не имеющим права на интимные отношения со своей подопечной. И не смог перешагнуть через этот губительный стереотип, хотя видел, как мучается девчонка, бессильная совладать со своей первой любовью. Вновь и вновь пыталась Алтынай достучаться до него, пробиться к его сердцу, но он неизменно отвечал ей, объяснял, что им нельзя любить друг друга, потому что она ученица, а он воспитатель, что ей еще рано думать о таких вещах, что она должна сначала окончить школу, потом поступить в вуз… и так далее и тому подобное.
Алтынай после таких «бесед» становилась такой несчастной, что сердце Заманжола сжималось от жестокой боли; ему хотелось прижать ее к груди, успокоить, утешить ее страдающую душу. Но он так и не решился на такой простой и необходимый шаг.
Заманжол страшился сплетен. Он представлял, как усмехаются детские глаза, как на их губах играет презрительная улыбка. Он не мог рисковать их доверием, поэтому решительно отверг любовь Алтынай.
В любом коллективе может оказаться подлый человек. Нашелся такой и в их лагере. Вместе с Заманжолом приехал еще один студент из их института. В отличие от Заманжола Тахир был здесь второй сезон и чувствовал себя старожилом. В первый же день Тахир стал учить Заманжола, как нужно обращаться с отдыхающими детьми, чтобы те «не сели на голову». Заманжол отверг эти поучения, сказав, что сам разберется со своей работой. После этого Тахир и невзлюбил Заманжола и между двумя воспитателями установились весьма натянутые отношения.
Вскоре по лагерю распространился слух, что Алтынай «сохнет» по Заманжолу. Заманжол не знал, как держать себя с ней, не знал, куда скрыться от ее умоляющих глаз. От непринужденности в отношениях с детьми не осталось и следа. Заманжол весь изнервничался и считал дни до окончания потока.
Однажды, когда Заманжол и Тахир возвращались в лагерь с реки, последний поинтересовался, противно улыбаясь:
- Говорят, Алтынай втюрилась в тебя…
- Кто говорит? – Заманжол внутренне подобрался.
- Неважно, - уклонился Тахир от прямого ответа, - Говорят, я думаю, не зря. Сегодня я понаблюдал за ней, - она прямо ест тебя глазами.
- Ну и что? – Заманжол скосил глаза на собеседника, - Тебе-то что?
- Вообще-то ничего, - Тахир пожал плечами, - Только не понимаю тебя. Такая красавица предлагает себя, а ты теряешься.
И он повторил, качая головой:
- Не понимаю я тебя!
- Чего тут не понимать! – Заманжол начал заводиться, - Она ученица… совсем еще ребенок. Ну, втюрилась, с кем не бывает? Такой у нее сейчас возраст…
- Ну и чудак же ты! – Тахир ухмыльнулся, - Таких чудаков я еще не встречал. Ребе-енок! Да ты раскрой глаза-то! У нее сиськи, что у той марьиванны! А ножки? А попка? Неужели ты не заводишься от ее прелестей?
Заманжол молчал, брезгливо морщась, - ему показалось, что Тахир окатил его помоями. А тот продолжал мечтательно:
- Эх, мне бы ее! Уж как бы мы покувыркалися с ней…
Заманжол рассвирепел. Он сгреб Тахира за ворот и яростно выдохнул в лицо:
- Ты! Заткни свою вонючую пасть! Еще раз подобное услышу – кровью умоешься!
И с силой отшвырнул от себя. Тахир еле удержался на ногах. Он возмущенно вертел шеей, но не посмел ответить Заманжолу, видя, как он изменился в лице. Тахир покосился на сжатые кулаки Заманжола и трусливо удалился, говоря:
- Но-но! Тоже мне… чистюля. Строишь из себя, черт знает что, а у самого, небось, слюнки текут. Ну и хрен с тобой! Я сам окручу ее…
- Не вздумай! – угрожающе крикнул Заманжол ему вослед.
Любая страдающая душа ищет утешения. И утешителя. Нашла его и Алтынай. Отчаявшись добиться взаимности от Заманжола, она начала принимать ухаживания Тахира. Опытный в таких делах, тот начал издалека, исподволь готовя почву. Заметив, что Алтынай в очередной раз осталась одна, он следовал за ней в те укромные уголки, куда она забиралась, чтобы вволю отдаться своему «горю». Вначале Алтынай настороженно относилась к преследованиям Тахира, но потом ее посетила глупая мысль сделать его своеобразным орудием. Она завела флирт с Тахиром, чтобы досадить Заманжолу, чтобы доказать, что она вполне взрослая, возбудить в нем ревность, надеясь, что он тогда смилостивится. Утерев слезы, Алтынай стала прогуливаться с Тахиром под руку, выставляясь на всеобщее обозрение. На вечерах она танцевала только с ним, отказывая другим желающим потанцевать с ней.
Заманжол поймал как-то Тахира, и между ними состоялся следующий разговор:
- Что ты делаешь? – процедил Заманжол, глядя на Тахира не обещающими ничего хорошего глазами.
- А что? - Тахир предусмотрительно отодвинулся.
- Тахир, я тебя предупреждаю! Отстань от нее!
- Слушай, чего ты хочешь? – возмутился Тахир, - Сам не гам – и другим не дам? Хотела она тебя? Хотела. Да ты сам не захотел. А теперь она хочет меня!
- Брось! Мы оба хорошо знаем, для чего она связалась с тобой. И оба знаем, что она не любит тебя. И никогда не полюбит!
- Мне она говорит, что любит, - соврал Тахир, - Не веришь – спроси у нее. И вообще, отстань от нас. Мы решили с ней пожениться… когда она окончит школу, а я институт.
- Не знаю, что будет, когда она окончит школу, но сейчас она ученица, и я требую, чтобы ты отстал от нее!
- Что ты сделаешь? Настучишь начальнику? Да? Иди, стучи! А я скажу ему, скажу, что у нас любовь. Да! Скажу, что мы любим друг друга. И он нас поймет.
- Я настучу по твоей дурьей башке! – Заманжол еле сдерживался, чтобы не привести свою угрозу в действие - И вышибу мозги! Если они еще есть у тебя.
- Только посмей! – заверещал Тахир противно, - Отдам под суд! Хочешь сесть, да? Из института выкинут, - это точно!
- Пусть посадят! Пусть выкинут! Но я тебя предупредил. Так отделаю, что мало не покажется.
Успокоившись, Заманжол понял, что вряд ли добьется чего-нибудь угрозами. Поэтому решил поговорить с Алтынай.
- Алтынай, что с тобой происходит? – спросил он, отозвав ее на пустынный берег реки.
- А что со мной происходит? – вызывающе ответила та вопросом.
- Зачем ты связалась с Тахиром?
- А тебе какое дело?
Заманжол замялся; он не ожидал такой грубости от нее. Он не знал, как вести этот щекотливый разговор. Они медленно шли по гладким, плоским камням, сложенным детьми в лежанки для загорания. Алтынай глядела в сторону, но исподтишка бросала взгляды на Заманжола. Заманжол вздохнул.
- Алтынай, ты очень хорошая девочка, а…
Но она перебила:
- Я не девочка! Я уже девушка. Я взрослая девушка, неужели не понятно?
- Ну, хорошо, пусть ты и девушка. Но ты несовершеннолетняя, ты…
И вновь она перебила его:
- Ну и что? Мне уже пятнадцать, а Джульетте было всего тринадцать лет, когда она полюбила Ромео.
- Да. Но ты учишься в советской школе. И вообще, так вести себя нельзя. На тебя смотрят…
Разговора не получалось. Алтынай вновь перебила его.
- А чего на меня смотреть? Пусть не смотрят! – и она упрямо блеснула глазами.
Заманжол остановился и хмуро взглянул на нее. Алтынай ответила красноречивым взглядом, говорившим: «Что смотришь? Я буду делать все тебе назло! Почему не хочешь быть со мной? Я же вижу, что нравлюсь тебе, я всем нравлюсь. Только ты непонятно почему упрямишься. Ну и ладно! Обойдусь как-нибудь без тебя, - парней хватает!»
Заманжол отвел взгляд на противоположный берег. Там равнодушно высились каменные громады, как бы давая понять, как мелки люди со своими чувствами и переживаниями. Легкий ветерок играл с локонами Алтынай. Она беспрестанно поправляла их и ждала. Ждала любви, ласки, надежды, - всего того, что было в ее воспитателе, но в чем он, по недомыслию, тогда ей отказал. Заманжол ушел, оставив Алтынай на берегу, бросив ее на произвол судьбы.
В тот вечер она вела себя необычно – повиснув на локте Тахира, неестественно громко смеялась его плоским шуткам; глядя осовелыми глазами, бросала грубые замечания. Заманжол не понял сначала, что с ней. Подошедшая старшая пионервожатая просветила его.
- Они сошли с ума! – процедила она, кивнув в сторону веселящейся пары.
- Что? В чем дело? – Заманжолу неприятно было смотреть в их сторону.
- Да они пьяны! Не видите, что ли?
Заманжол похолодел. Не поверив, он подошел ближе к Алтынай и понял, что старшая вожатая права. От Алтынай разило какой-то бормотухой, и ее заметно покачивало. Тахир держался прочнее, но и он был пьян. Заманжол схватил его за руку и выволок с танцплощадки.
- Чё те надо?! – заорал тот, а Алтынай, не отпуская его другую руку, тянула назад.
- Куда тащишь! – закричала она, - Отпусти!
Ее пьяный голос, развязный тон окончательно вывели Заманжола из себя.
- Что ты с ней сделал! – вскричал он и влепил Тахиру оплеуху. И сразу еще одну. Из носа Тахира хлынула кровь. При виде крови лицо Алтынай перекосилось, и она дико завизжала. Она подскочила к Заманжолу и сильно, обеими руками, толкнула его в грудь. Заманжолу стало не по себе от ее горевшего ненавистью взора.
- Сволочь! – кричала она, - Скотина! Гад! Не трогай его! Не трогай!
Заманжолу стало так плохо, так плохо, что он резко развернулся и пошел прочь, растолкав успевших окружить их ребят. Он ничего не видел перед собой, - все заслоняло разъяренное и перекошенное лицо Алтынай. И эта ненависть в глазах…
Заманжол долго бродил в темноте; забрался в какие-то заросли; спотыкаясь, цепляясь за ветки и шипы, долго продирался сквозь них, и, наконец, выбрался на берег. Он сел на валун у самой воды, и, разувшись, окунул ступни в теплые волны. Река продолжала свою шумную работу и ночью. Волны беспрестанно шуршали о гравий, стремнина плескалась, сверкая гребнями в те редкие минуты, когда ущербная луна выглядывала из туч.
Надвигалась близкая уже гроза; она посверкивала, грозя очень скоро настичь эти места. Какие-то ночные птицы проносились низко-низко, едва не касаясь головы крылами. Со стороны лагеря доносилась приглушенная расстоянием музыка. Там продолжались танцы.
Заманжол окончательно успокоился. Он понимал, что в произошедшем с Алтынай виновен отчасти и сам. Он вспомнил ее отчаянное лицо, когда она осталась одна на этом берегу.
- Милая моя, – шептал Заманжол, - Хорошая моя. Прости меня. Я люблю тебя, люблю! Но ты еще совсем маленькая. Понимаешь? Потерпи, ну потерпи немного. Разве я отказываюсь от твоей любви? Просто сейчас я не могу ничего, ты должна понять, ты требуешь от меня невозможного…
Заманжол разговаривал с Алтынай, и она в его воображении сидела рядом, все понимала и со всем соглашалась. Они улыбались друг другу, болтая ногами в воде.
Совсем близко ударила молния, и страшный треск вывел Заманжола из задумчивости. Он решил возвращаться, - пора ложиться спать. Музыки уже не было слышно. Его внимание привлекли чьи-то голоса в стороне. Мужской голос словно уговаривал. Ему отвечал едва слышный девичий. Заманжол всмотрелся, но ничего не увидел, - луна надолго ушла за грозовые тучи.
«Кто бы мог так поздно гулять тут?» – подумал Заманжол. Потом угадал тахировские интонации и все понял. Настроение вновь испортилось. Он хотел подойти и потребовать, чтобы Алтынай шла спать, но, вспомнив ее ненавидящие глаза, отказался от этого намерения.
- Да ну их! – Заманжол махнул рукой и бегом направился к лагерю. И тут до него донесся вскрик. Он остановился и прислушался. Все было тихо. Он не знал, что делать. Смутное беспокойство овладело им. Он колебался, не зная, точно он слышал крик или ему показалось. И только продолжил путь, как крик повторился, перейдя в протяжный вопль. Заманжол стремглав бросился обратно. Он летел напролом сквозь заросли, обдирая одежду и кожу.
- Алтынай! - кричал он, - Алтынай, я здесь, я сейчас!
Когда он выбежал на берег, то увидел следующую картину: Алтынай лежала, вопя и безуспешно пытаясь опрокинуть навалившегося на нее Тахира. Платье ее было задрано; ее обнаженные ноги белели в темноте. Вспышка молнии четко, до мельчайших подробностей осветила дикую картину насилия - Заманжол даже заметил темную кровь на бедре несчастной девочки. Эта на мгновение вырванная из тьмы сцена на каменных лежанках долго будет преследовать Заманжола, а в тот момент от стоял, будто пораженный той же молнией.
Ослепительный свет сменился кромешной тьмой; затем последовал страшный грохот, и с этим грохотом до Заманжола дошло осознание того, что происходит. Он обезумел. С ревом дикого зверя набросился он на Тахира и, оттащив от Алтынай, начал остервенело бить ногами.
Алтынай притихла. Но когда Тахир, вырвавшись, убежал, и Заманжол подошел к ней, она заверещала, как безумная и, неожиданно вскочив, бросилась в реку!
Заманжол потом не смог простить себе тогдашней растерянности. Он потерял слишком много времени, пока соображал, что делать. Быстрое течение не ждало и успело отнести Алтынай на порядочное расстояние, когда, услышав ее крики, он бросился за ней. Заминка составила всего пару-тройку секунд; Заманжол плавал хорошо, но сильное течение и ночь не оставили ему шансов. Заманжол метался по реке, звал Алтынай, не переставая, но ее не было слышно. Он понял, что упустил ее. Но еще долго, не веря, плавал и нырял, все более сносимый течением...
Обессилев, он вернулся в лагерь. Мокрый, дрожащий, с дикими глазами, Заманжол представлял страшную картину. Фельдшер поставила ему укол, но он долго не мог прийти в себя.
Всю оставшуюся ночь всем лагерем искали Алтынай, и только когда рассвело, ее тело обнаружили двумя километрами ниже на порогах. Когда Алтынай принесли в лагерь, Заманжол не узнал ее – она была, словно статуэтка из слоновой кости. И в спутанных волосах ее зеленела тина…
Тахир бесследно исчез. Больше Заманжол не встречал его и ничего о нем не слышал. Он знал, что против Тахира было заведено уголовное дело, но разыскали его или нет, не знал. В лагерь приезжала милиция, Заманжола допрашивали, и по тому, что его впоследствии так и не вызвали в суд, он заключил, что Тахир не был пойман.
От приехавших родителей Заманжол узнал, что Алтынай была их единственным ребенком. Он чувствовал себя преступником, когда сбивчиво рассказывал им о той страшной ночи. Потом он ездил на похороны, и потом долго мучил себя бесполезными упреками.
Но время лечит. Вылечило оно и Заманжола. Затянулась рваная рана на душе. Конечно, он не забыл совсем о Алтынай, но с годами все реже вспоминал, и лагерь, и начавший размываться образ той прекрасной девушки. Поэтому понятно, чем стал для него репортаж городского телевидения.
Все забытое вернулось с новой силой. Через два дня начинались занятия в школе, а мысли Заманжола были заняты одним – нет ли новых сообщений о пациентке доктора Парфенова. И только освободившись, он мчался домой, к телевизору, все более укрепляя Балжан в мысли, что он как-то причастен к случившемуся с девушкой, найденной в зале ожидания железнодорожного вокзала.