Наместник короля в Умбаре дайратор Бэлинзор занимался важным делом. И не приведи Эру помешать ему в этот час, ибо гнев Наместника был бы ужасен.
«Наместник занят» - сухо отвечал дежурный слуга на домогательства посетителей, и те, уже зная, что к чему, переглядывались и шептали одно только слово: «Курит!»
Да-с, именно так. Подлый, растленный Восток проникал во все поры умбарского гарнизона. Ах, где вы, сыны Нуменора, некогда столь твердые и чистые? Где ваша воля, где прежняя ясность глаз? Увы! Победители пали. И чем дальше, тем глубже было падение. Смуглые, сладострастные, пахнущие благовониями руки Востока вкрадчиво, но неотвратимо оплетали шеи нуменорцев, ласкали и… развращали с ужасающей быстротой.
Приморский Умбар, несмотря на давнюю позорную капитуляцию, не унывал и оставался ярким, шумным, полным соблазнов городом. И как, скажите по чести, можно толком нести боевое дежурство в такой знойный, ленивый полдень?
- …Гаридья, гаридья! – звенит со всех концов базара. То продавцы воды, приправленной гаридьей, зелеными пряными зернышками, предлагают свой товар. А вода специально подслащена, чтобы пить хотелось еще и еще, и гаридья придает напитку ни с чем не сравнимый вкус рая…
Ах!..
…И как уснуть, когда только ночью и отдыхает от жара воспаленная грудь, когда воздух напоен сладким ароматом, южные звезды так близки, и рука сама ищет чубук кальяна?! И вот уже чья-то рука мягко удерживает за край плаща идущего по улочке офицера:
- …Что желает благородный господин? – слышится призывный шепот, - Девочку или мальчика? Ай-ай, какие есть мальчики… М-м-м… Слаще меда, нежнее шелка, розовые бутоны, ах! И всего пятнадцать казонди, всего пятнадцать, о великодушный господин…
Что за мерзость!!!
Конечно, гордые сыны Нуменора с гневом и брезгливостью отвергали эти грязные предложения!..
Поначалу.
Первые три недели.
Отдавая должное Наместнику, надо сказать, что он долго сопротивлялся. Как подобает отцу-командиру, он увещевал, проводил частные беседы с подчиненными. Как подобает строгому начальнику, он орал на плацу перед строем, ругался последними словами, сажал младших офицеров на гауптвахту, солдат – в карцер… Но Моргот их возьми, как можно в одиночку задержать руками море?!
Оставалось два пути. Первый – доложить обо всем королю, подать в отставку… Тем самым расписавшись в своем полном бессилии и несоответствии занимаемому посту. Второй – набрать в рот побольше слюны и, подобно странным здешним животным с мохнатыми горбами на спине, плюнуть на все и плыть по течению – благо Умбар далеко от Нуменора, и у короля полно других забот.
Догадайтесь, какой путь избрал Наместник? Ха! Ну, еще бы.
Тяжело гордому нуменорцу признать свое поражение, да еще в завоеванном (завоеванном ли?) городе. Но уж если ты признал его, это самое поражение, то надо же и утешиться!
Так вот, утешение сиятельного дайратора Бэлинзора называлось коротким варварским словом – хче. Безобидная зелено-бурая сухая травка, ловко завернутая в тонкие коричневые с прожилками листья, ничего особенного. Но какая бездна блаженства скрывается в этом маленьком свертке! Одна затяжка – и мир прекрасен. Вот и всё.
Итак, Бэлинзор предавался пороку. Он устроился по-харадски, среди шелковых подушек и бездумно поглаживал ладонью яркий узор имирдагского ковра, на котором, собственно, и сидел. Ах, ковры из Имирдага! Сколько их уже было отнято нуменорцами у несчастных умбарских купцов, коим надлежало молча сносить это безобразие… Сколько этих самых ковров было послано на далекую родину, в дар матерям, родичам и (в качестве благодарности) высокому начальству! Кто ж теперь сосчитает. Сам сиятельный дайратор послал немало таких сувениров его величеству, королю Ар-Фаразону, вскоре после успешного захвата Умбара. Да, тогда жизнь казалась восхитительной. Гм…
Бэлинзор глубоко затянулся хче и, как заправский курильщик, выпустил дым из ноздрей. Комната поплыла и стала приятно покачиваться перед его взором.
Но что это?.. Яркий луч больно ударил по глазам. Бэлинзор зажмурился, выругался… И в досаде сорвал перстень с пальца правой руки. Перстень покатился по ковру, нестерпимо сверкая большим камнем, вставленным в массивную оправу. Идриз… Да, это был подлинный, крупный идриз, стоивший целое состояние. За такой можно убить не задумываясь.
Идризы – редкие, великолепные камни, от небесно-голубых до темно-фиолетовых, а когда солнечный луч падал прямо на них – с ослепительно-холодным звездным проблеском в центре. Даже грубая, примитивная огранка делала их дивно-прекрасными, а уж если идриз попадал в руки настоящего ювелира – ах! Лилейнорукие дамы Нуменора готовы были отдать этому ювелиру все, даже честь. И это не пустые слова, случались истории… Да что далеко ходить! Скандальная связь гордой супруги графа Дальмона с членом гильдии ювелиров Арменелоса, города королей, до сих пор была свежа в памяти двора.
Ювелир был немолод и совсем нехорош собой, но надменная графиня исправно отдавалась ему в течение недели (муж был в отъезде). И ради чего! Ради идриза, оправленного в белое золото! И большинство дам понимало графиню, осуждая только за то, что интрижку она повела неаккуратно, и мужу донесли об измене. Ювелира казнили, как и положено казнить прелюбодея: сожгли в клетке живьем к великому удовольствию зрителей.
Ну, а с преступной женой граф обошелся странно. Он ее… простил! Такие-то дела бывают на свете.
Сиятельный дайратор тупо следил за тем, как перстень катится по ковру, и внезапно подумал, что было бы, если бы кто-нибудь увидел, как он обращается с такой драгоценностью. При мысли об этом Бэлинзор забулькал от смеха. Эру всемогущий! Да сейчас бы началась такая драка, что просто загляденье!
«Надо бы повторить эту шутку дома. В тронном зале нашего короля, например… Пропади они пропадом… И король… и зал… Да-а-а-а… Этак небрежно, посреди заседания королевского совета, уронить перстенек на пол… А пол там мраморный, хорошо помню. Ох, как покатится! Ох, зазвенит!... Ох, погляжу я тогда на всех этих разряженных индюков, господ советников… Ведь кинутся поднимать, ловить, толкаться! Всю спесь растеряют, мерзавцы… Ха-ха! Свалку устроят, прямо у моих ног! И не посмотрят на священную особу нашего государя! Скоты проклятые… Воры, хапуги ненасытные… Надо, надо будет устроить себе такую радость… Когда вернусь домой. Если вернусь… Эх!»
И Бэлинзор, чувствуя, как слезы накипают на глазах, вновь затянулся тлеющей травкой.