Часы с кукушкой показывали четверть третьего. На дворе – начало декабря. Мутное солнце медленно ползло по вечерней половине неба. Легкая позёмка тащилась по земле, укладываясь в мелкие снежные барханчики. Зима началась недавно. Снега ещё было немного.
Хлопнула уличная дверь в сенях. Дверь в кухню-прихожую, утеплённая снаружи соломой и аккуратно, даже красиво оббитая коровьей кожей, с бурой, похожей на медвежью, шерстью, плотно входившая в пазы дубовых косяков, открылась.
Вошёл Еланский Дмитрий Петрович – Димка. Прихлопнув дверь, по-вологодски окая, произнёс:
- Здорово!
- Здорово, - ответил Илья, - проходи, присаживайся.
Димка поставил в уголок фабричный, с шипованным резиновым наконечником, бадик, передвинул от кухонного стола к печке табурет, сел на него, прислонился спиной к чисто выбеленным, еще тёплым кирпичам. Снял шапку, положил её на колени, придерживая левой рукой, правой пригладил седеющие волосы, зачем-то крякнул и молча уставился взглядом в окно. Метель изредка доставала до окна и шуршала по стеклу сухим снегом.
Печь занимала почти пятую часть просторной кухни. Около печи стоял столб, поддерживающий угол полатей, прикрытых цветастой ситцевой занавеской.
Доски полатей выкрашены, как и потолок, светло-голубой краской. На полатях хранились валенки, сушёный хмель, семенной лук и что-то ещё в полотняных мешках. На вбитом в столб гвозде закреплён конец плетёной верёвки.
Илья сидел на табуретке и, по мере надобности, отодвигая её, ловко перекидывал клубочки шпагата, добытого из распущенного бурового каната.
Кукушка на часах громко прокуковала один раз. Димка от неожиданности даже слегка вздрогнул и перевёл взгляд с окна на Илью. Верёвка удлинялась.
- Надо же, как быстро плетёт. Всё-таки сват хороший мужик, - думал он, - и дети у него хорошие, особенно младший – на всё способный. Дети… Где теперь двое моих-то? Да, накуролесил я в жизни. Нинка Аннушкина тоже, конечно, как родная стала. За Илюшкиного старшего замуж вышла. А Аннушку я люблю, хоть и ругает она меня. Но ведь за дело ругает, точнее, не за дело, а за пьянки мои.
Илья сосредоточенно подтягивал шпагатину за шпагатиной. Руки привычно делали своё дело, а мысли бежали сами по себе:
- Эх, Димка, Димка, и валенки валяет, и печки кладет – первый мастер на деревне, а как запьёт, так неделю не просыхает. Вон в прошлом году чуть не замёрз, только ноги ниже колен ампутировали. Ноги потерял, а пить не перестал. Нюрка его – депутатша горластая, и протезы спрячет, и дом на замок закроет, а он через окно на коленках убегает, так выпить хочется.
Димка Илье рассказывал, почему пить начал. После войны вернулся на родную Вологодчину, женился и подрядился попа сельского по деревням возить. Подружились, поп и дал ему старую библию и ещё какую-то книгу. Димка прочитал всё внимательно с пониманием, а потом такое началось, чуть умом не тронулся. Черти к себе звать стали, особенно по ночам. Боролся с ними, не раз по огороду катался, крест нательный глотал, но чертям не сдался. Отстали они от него, но горькую пить заставили. Семья от него ушла, а он подался на стройки в нефтяное Поволжье. Теперь говорит, что знает, когда кто умрёт, но рассказывать об этом не может потому, что самому тогда конец. Илья в это всё не очень-то верил, хотя, как говорится, чем чёрт не шутит.
- Интересно, а дети у Димки свои были? Никогда не рассказывал, спросить, что ли? Нет, не буду, чего в душу лезть, вон, он и так сегодня какой-то невесёлый.
- Покурим? – предложил Илья.
По случаю прихода гостя он достал пачку ленинградского «Беломора», приоткрыл задвижку на печной трубе. Закурили. Дым широкими струями поплыл в печную пасть.
- Печь-то я клал, - подумал Димка.
- Хорошую печь сват сложил, - подумал Илья.
Из соседней комнаты доносилось щёлканье костяшек на счетах. Ольга, жена Ильи, подсчитывала колхозные надои. Скоро зарплату начислять.
Кукушка на часах прокуковала три раза. Докурили, помолчали, ни о чём не думая. Илья закрыл задвижку и снова взялся за свою работу. Мысли у обоих почему-то перескочили на воспоминания о войне. От этого захотелось ещё закурить. И выпить захотелось. Обоим. Часто их мысли пересекались и снова разлетались в разные стороны.
- У меня старший сын не родной, как и у него Нинка, - думал Илья, - хотя как не родной? С четырёх лет воспитываю, родной. Жаль только, что не мою фамилию взял. Отыскал ведь где-то в Польше братскую могилу родного отца, на его фамилию и записался. Мне-то обидно, конечно, да что поделаешь. Илья глубоко вздохнул.
Димка надел шапку и произнёс:
- Ну, я пойду.
- Да сиди ещё, куда торопишься? – ответил Илья.
Как бы из уважения Дмитрий Петрович посидел ещё минуты три, потом решительно встал, взял в руку бадик. Ботинки из грубой кожи на его протезах слегка поскрипывали.
- Нет, пойду, работать надо, - он взялся за ручку двери.
- А чего приходил-то?
- Да так, поговорить.
- А-а-а! - понимающе протянул Илья.
Кухонная дверь захлопнулась, стукнула уличная дверь в сенях.
Часы показывали четверть четвёртого.
16.02.2014