<<-- http://www.proza.ru/2014/03/02/521
Лёг спать, закутался в одеяло, думал, что усну... Но сразу после этого ощутил тёпло: почти прикосновение ладошкой к моему позвоночнику... Стало тепло и приятно.. Я обратился на неё вниманием, и стал наблюдать за этой ладошкой дальше... Но она робко чуть отстранилась, потом снова слегка приблизилась, и снова отстранилась, и потом решила просто потихоньку греть мой позвоночник...
А у меня перед глазами почему-то завертелся калейдоскоп воспоминаний, из прошлого... Вспомнились два момента из эры Вячеса.
Один момент был, когда мы познакомились, и я стал приходить к ним домой... Собственно, я там почти ни с кем не общался, а больше просто помогал по дому... Вячес редко бывал дома, а если и бывал, то больше просиживал у себя в комнате. Я чувствовал, что у него депрессия. Старая, заржавелая. Я не знал причин, - поэтому просто помогал домашним, иногда общаясь с его сестрой, и стараясь быть аккуратным в своём интересе Вячесом... Мне хотелось знать о нём всё, и в то же время было неловко интересоваться. Поэтому я просто молчал, принимая дружеские знаки внимания его сестры, и слушая её добровольные рассказы о нём и его детстве...
Было лето, поздний вечер... Звёзды начали зажигаться уже над городом. Мы с Вячесом стояли на крыльце, опёршись о перила, - и молча наблюдали, как они зажигаются одна за другой. Невольно начали считать их, и показывать друг другу: "А вон ещё одна! А вон ещё..."
Потом заулыбались своему занятию, и смущённо спустились с крылечка во двор. Вячес принёс гитару, оседлал лавку, положил перед собой песенник, и начал петь. Я сидел за его спиной, и молча слушал. Но больше не его, а всё вместе. Всё мироздание в совокупности. Тишину, ночь, звёзды, сверчков, его голос, атмосферу, запахи... И ещё что-то, - я старался уловить всё.
И тут, в какой-то момент, я ощутил в себе острое желание прикоснуться к его плечу... Просто прикоснуться, легонечко. Я растерялся в себе, потому что не мог понять, зачем мне нужно к нему прикасаться. И откуда это желание. И я никогда вообще этого не делал, и не знал, как это нужно делать. И было страшно немного: как он воспримет. Самое главное, я задавал в себе вопрос: "Зачем?" - и не получал ответа. Вот "Нужно", и всё тут.
Сердце стучало как птичка, и в голове начало мутиться: казалось, если я этого не сделаю, не прикоснусь к нему срочно, то упаду в обморок. И я решился. Прикоснулся к его плечу легонько. Он в это время пел, и я не хотел нарушать его пения более твёрдым прикосновением, - поэтому прикоснулся легонько.
А дальше - Вячес отпрянул так, словно я его ударил током. И смотрел на меня распахнутыми глазами, как от ужаса, и замер так.
Я изумился его реакции, и растерялся на мгновение... Похоже, я напугал его нечаянно. Я постарался улыбнуться, и замять странный момент. Придумал повод, по которому якобы хотел прикоснуться к его плечу: чтобы что-то заметить насчёт текста песни. Он поверил и расслабился, вернувшись в исходное положение.
И мы только хотели продолжить обсуждение текста, - как тут из летней кухни меня позвала его мама, - наблюдавшая, как видно, за нами из окошка.
Я вошёл в темноту кухни, в которую проникал свет от лампочки во дворе...
Я не помню, что именно она мне сказала. Но вылетел я оттуда пулей, ошпаренный высказанным мне оскорбительным подозрением. Пролетел мимо удивлённого Вячеса, - и прочь со двора, повторяя про себя: "Никогда больше не приду сюда!". Замешкался на несколько секунд у калитки, открывая её. Этих секунд хватило, чтобы встревоженный Вячес нагнал меня, чтобы спросить: "Что случилось?". Но я был не в состоянии ответить, меня душили слёзы. Я выскочил за калитку, он меня окликнул. Я не ожидал, что он меня окликнет, и не был уверен, нужно ли останавливаться. Поэтому помолился про себя: "Если окликнет ещё раз, я остановлюсь". Но он не окликнул, и я так и убежал, - чтобы больше не возвращаться.
Мы потом ещё виделись несколько раз в церкви. Но он ко мне не подходил, чтобы поговорить. А я тем более не пытался искать его общества. А вкоре меня вообще унесло оттуда, и мы долго не виделись.
Потом спустя пару лет свиделись. Я сам нашёл его. Просто для того, чтобы сообщить ему, что... он для меня не чужой человек, и я его помню. Слово "люблю" я вообще боялся произносить, - боясь быть понятым превратно...
Он тогда учился в институте. Там я и нашёл его. Дождался переменки, когда он выйдет из аудитории, - и он, увидев меня в коридоре, был мне рад, не подозревая, что я ждал его. Он подумал, что я тоже тут учусь, - потому как было начало сентября.
Мы пошли на стадион, пообщаться вдали от всех. У нас было минут десять на всё. Но, конечно, этих жалких минут не хватило, чтобы суметь преодолеть собственное молчание. Поэтому говорили о пустяках, стараясь улыбаться, чтобы молчание не было тягостным.
Время перемены близилось к концу, и Вячесу пора было возвращаться в корпус. И вот, мы стали прощаться, - и тут вдруг меня прорвало, и я таки сказал самое главное, ради чего приходил.
Он только смотрел на меня, в двух или трёх шагах от меня, - но я ощутил его тёплое объятие... Изумился, что такое бывает, - и в то же время вроде как камень с души упал, и стало легче дышать... Он улыбнулся мне, и, махая на прощание, спросил меня: "Завтра придёшь?". Я расцвёл в улыбке, и кивнул.
И пришёл завтра.
Пришёл к концу занятий. И мы потом шли по городу, и общались. Первый раз открыто, и обо всём на свете. Он смотрел на меня вот такими глазами, - изумляясь тому, сколько во мне, оказывается, спрятано сокровищ. Ведь до этого он просто видел во мне молчуна... Который ни с кем не общается, ни с кем не дружит... Живёт себе как серая мышка... А тут...
Весь длинный путь от института до его дома - пролетел как сон. Мы тарахтели почти без умолку, спорили, смеялись. Вячес почти не сводил с меня восхищённых глаз, и хотел меня слушать. Он впитывал меня как сухая губка впитывает воду, и пил меня, словно никогда не пил вообще: с жадностью, с дрожью, и боясь дышать... Написал мне свой новый домашний адрес и телефон, и просил писать ему, звонить, и приходить. И попросил написать ему, где теперь живу я. Я принял приглашение, пообещав зайти когда-нибудь, и написал свой адрес. Но ему этого было мало: попросил прийти послезавтра в церковь. Написал адрес, куда он теперь ходит каждое воскресенье. Я согласился, и пообещал прийти.
И пришёл.
Видел Вячеса, издали. И он видел меня. По окончании богослужения я ждал, когда он подойдёт ко мне. Но он не торопился ко мне подходить, а всё прощался с другими: то поговорить немного на прощание, то руку пожать... Я ждал, и смотрел издали. Пытаясь понять.
Потом, когда увидел, что он намеревается с кем-то уходить, окликнул его. Он извинился перед попутчиками и подошёл ко мне. А я... собственно, позвал его только для того, чтобы высказать ему о его гостеприимстве. Накойхер было меня звать в церковь, чтобы за всё богослужение даже не подойти ни разу.
И развернулся, чтобы уйти прочь. Он окликнул меня. Я помолился про себя: "Если он окликнет меня ещё раз, я остановлюсь, чтобы дать ему шанс."
Но он не окликнул. И я ушёл. Чтобы больше не приходить: ни в институт, ни в церковь тем более. А спустя два месяца я уехал в другой город вообще. Потерялся без вести.
Потом где-то спустя несколько месяцев позвонил ему из таксофона на домашний. Это было вскоре после майских событий в 2005-м. Я был тяжело ранен, и мне было нужно срочно услышать хотя бы чей-то живой голос. Я позвонил ему.
Он был рад моему звонку, и умолял продиктовать ему мой почтовый адрес. Я продиктовал номер абонентского ящика и индекс того города, где был на тот момент. Мы стали переписываться. И переписка была подобна тому же гейзеру, что и общение тогда после института...
Но он меня умудрился обидеть чем-то, и переписка резко завяла и оборвалась. А я уехал из того города в другой. Снова без вести. И снова на несколько лет. И потом я снова нашёл его сам. У меня уже был свой мобильный, и у него тоже. Я слышал в трубке его голос, старающийся казаться спокойным... И сдерживаемое волнение в нём, как комок в горле... И сколько много он хочет мне сказать...
Но не успел сказать.
Потому что, едва мы начали созваниваться, как его волнение в трубке передалось и мне, - и я начал нести ахинею. Он сорвался, наорал на меня грубо, и я бросил трубку. На этот раз я понял, что больше никогда не позвоню ему, и не напишу. И тех слов, что услышал тогда в трубке - не прощу. Я уже не помню, что он мне сказал. Главное, что теперь он меня потерял навсегда.
Ну, и хули толку, что он во мне много лет был самым значимым человеком на планете? Положа руку на сердце, я легко смог бы отыскать его там. Если бы он сам попытался найти меня. Чтобы окликнуть вторично... И всё-таки сказать, чего хотел тогда...
Но люди не умеют быть решительными, и не умеют говорить друг с другом. Поэтому от образа Вячеса во мне осталось только имя... Как выцветший рисунок на старом ситце, - который не имеет смысла красить заново.
И сегодня, вспомнив калейдоскоп этих моментов, я постарался в который раз поставить себя на его место, чтобы узнать: а мог ли он окликнуть меня вторично?... И мог ли я остановиться после первого оклика?...
И понимаю, что ни я не мог остановиться после первого оклика, ни он не мог позвать меня вторично. Наше "мы" так и оборвалось на полпути из-за этого. Рок...
И ощущаю сейчас, как кто-то горячо обнимает мне икры ног... И чувствую в обнимающем лёгкую грусть и... горячее молчаливое ожидание чего-то... Кто-то говорит мне, что это чувство называется словом "надежда".
02.03.2014
-->> http://www.proza.ru/2014/03/02/1647