Это было мое последние путешествие с отцом. Может поэтому оно запомнилось
так четко, словно еще вчера мы жили вместе, мчались в его машине по дорогам
Калифорнии, и солнце поджаривало нашу кожу, делая ее бронзовой и шершавой.
Помню, ветер летел вместе с нами, то принося морскую прохладу с капельками
влаги, то обжигал, засыпая волосы раскаленным песком. Песок хрустел
на зубах, проникал сквозь мельчайшие складочки на одежде...
Мне только что исполнилось двенадцать. Я не помню себя раньше десяти.
Знаю, что я таскался за отцом по всей стране, туда,куда посылала его работа,
и череда домов, квартир, школ, новых мест и лиц смешалась в памяти в один
замечательный миг жизни, прожитый стремительно и неповторимо.
Отец...я любил его, был привязан, не представляя, что может быть иначе.
Иначе, чем у всех, присутствовал один факт в жизни-в нашей семье не было
мамы. Она умерла рано, я не помню ее. Только фотографии могли хоть как-то
сохранить воспоминания о ней. Высокая фигура в соломенной шляпе стоит под
каштаном.Ветер развивает пшеничные волосы, мама смеется,придерживая поля
шляпы рукой. Пожалуй, все. Ее светлое лицо смотрело на меня с многочисленных
фотографий, я думал, что так и должно быть. Не чувствовал утраты, отец
заменял мне отсутствие матери. Детское воспоминание мелькает в памяти: бегу
по дорожке, ведущей к дому, зная, что отец сегодня пришел раньше с работы и
мы поедем на бейсбол. Даже дух захватывает от мысли о вечере, проведенном
с ним. Они редки, такие вечера. Ногой толкаю дверь, вбегаю в дом, на ходу
швыряю рюкзак на пол и иду на кухню. Там ждет меня соседская девчонка,
присматривающая за мной в отсутствие отца. Она как всегда болтает по телефону
с парнями. Даже не могу припомнить ее имя. Пусть будет Кэндис. Их было так
много, что я перестал вести счет и запоминать имена. Так вот, она на секунду
перестает трещать и смотрит на меня, качая головой. Отец опять не смог
освободиться пораньше, и поход на матч отменяется. Она хочет что-то сказать,
но я поворачиваюсь и ухожу. "Греди, подожди, твой отец звонил, сказал, что
на следующей недели, он обещал..." Я уже не слышу последних слов,я ничего
не хочу слышать. Иду к себе и с силой захлопываю дверь.
Вечером отец тихонько заходит в комнату. Я, лежа в кровати, слышу его шаги
по лестнице, скрип половиц, потом полоска света падает на кровать.
Я отворачиваюсь. Отец молча садится на край кровати и проводит рукой по
голове. Сколько раз годы спустя я просыпался среди ночи с ощущением
отцовской руки у себя на голове. Со временем это чувство пропало, я
повзрослел, больше не нуждался в нем, но скучал именно по этому
прикосновению, безвозвратно утраченному.
- Ну прости, сынок, ты же знаешь, я обязательно свожу тебя на матч, и мы
проведем время вдвоем, поедим сосисок, покричим вволю. Я обещаю, Греди.
Тогда я предпочитал быть гордым и обиженным. Как же я жалею теперь, что не
поворачивался к отцу и не умел прощать детские обиды. Мы всегда о чем-то
жалеем по прошествии времени. Остро и нестерпимо. Отец целовал меня в
макушку и уходил, прикрыв дверь. Я еще долго лежал, глядя в темноту, на
прыгающие тени за окном, и думал о несправедливости его поступков. Потом
проваливался в сон с ощущением обиды.
Мои обиды обычно исчезали с лучами солнца, щекотавшими лицо сквозь жалюзи
на окнах, когда я завтракал с отцом, глядя на его серьезное лицо. Он всегда
читал газету, потом откладывал ее, улыбался мне, чуть прищурив глаза. Мы
ехали в школу. Помню его легкий щелчок по носу, усмешку:
- Учись хорошо, герой! Сегодня проверю твои оценки.- И он открывал дверцу
машины, провожал взглядом.
Я никогда не смотрел вслед уезжавшей отцовской машины, чтобы проводить до
поворота. Не знаю почему, но я шел к дверям школы,зная, он смотрит на меня.
Мое жаркое детство неслось каруселью, в нем присутствовал отец и сладко
щемящая сердце радость, всепоглощающая, стремительная, как южный ветер.
Свобода и радость размером со Вселенную.