Когда Иван Филиппович сел в московский поезд, и он мгновенно преображался. Исчезала его нерешительность, скрываемая подавленность, его болтливость. Он был человеком общительным, любителем выпить, закусить. Он обладал весьма умеренным чувством юмора, но так же, как зачастую человек, совершенно не имеющий слуха, любит петь, так и он по временам испытывал непреодолимую потребность пошутить и блеснуть остроумным замечанием и в свободное время, он страдал от недостатка собеседников. Рослый, полный, в сапогах, в хорошем пальто, из светлого коверкота, он производил впечатление крайне делового и страшно строгого человека. Проводники в мягком вагоне, не дождавшись распоряжения, сразу несли в его купе постельные принадлежности, хотя в недолгую поездку до Москвы, мало кто из пассажиров заказывал бельё. В этот раз Иван Филиппович больше месяца не был в Москве и ехал, поэтому с особым удовольствием. Он не предупредил жену о своём приезде и рано утром, когда она ещё спала, открыл ключом дверь своей квартиры. Анна Сергеевна проснулась от неистового, радостного, того особенного лая Джильды, каким немецкая овчарка всегда встречала Ивана Филипповича. Сорвавшись с места и продолжая заливисто лаять, собака стремглав бросилась в переднюю. Скрипнула, затем хлопнула входная дверь, и Анна Сергеевна услышала деланно сердитый голос мужа: - Постой, подожди! Фу - у, Джильда! Анна Сергеевна накинула халат и быстро пошла к нему навстречу. Иван Филиппович, небритый, заспанный, вернувшись домой, как всегда, держался так спокойно, точно не уезжал из Москвы. Собака прыгала вокруг, стараясь лизнуть его в лицо, стучала когтями по полу. Иван ласково отогнал её, приговаривая: - Фу - у, Джульда, перестань! И Анна Сергеевна тоже сказала: - Перестань, Джульда, фу - у! Иван погладил собаку, снял пальто и, целуя Анну Сергеевну, спросил: - Жива - здорова, Анна Сергеевна? Поцелуй его был спокойный, деловой, точно это был не поцелуй, а рукопожатие, и Анна, как бывало неоднократно, почувствовала, что этот человек, которого она так ждала, каждую чёрточку лица, которого хранила в памяти, всё больше отдалялся от неё. Знакомые морщинки на его лице, нос с горбинкой и родинкой у переносицы, высокий лоб, выступающий вперёд, под редкими седыми волосами, казались ей теперь неродными, точно Иван совсем не муж её, с которым она прожила двадцать семь лет. С каждым его приездом отчуждение возрастало, и это очень пугало её. Войдя в столовую и потирая руки, муж сказал довольным голосом « Ну – с» и начал гладить собаку, трепать её за уши, шептать ласковые слова.
Собака стояла смирно, помахивая хвостом, облизывалась и с лёгкими стонами вздыхала от наслаждения. Иван сделал строгое лицо. – Голос, Джильда! Дай голос! – сказал он. Собака прижала уши, вскинула мордой и беззвучно, как от зевоты, раскрыла пасть. Иван повторил приказание. Собака снова вскинула мордой и громко тявкнула. – Хорошо! – сказал Иван Филиппович. – Молодец, Джильда! Анна Сергеевна поставила электрический чайник, накрыла на стол и подошла к Ивану Филипповичу.