Она забывала о том, что раньше была цель, был смысл в желании перебраться в Москву, а теперь всё шло по-другому. В молодости она была актрисой. Иван в то время работал на заводах юга, и жили они то в Макеевке, то в Юзовке, то под Луганском. Все знакомые восторгались драматическим талантом Анны и предвещали ей блестящую карьеру. Но там, где жили они, не было настоящего театра и ей приходилось играть в любительских спектаклях и о большой сцене, оставалось только мечтать.
Позже им с мужем удалось переехать в Харьков. Там она устроилась в театр к Синельникову, но мысли о столице не покидали её, и в «Трёх сёстрах» не было лучшей исполнительницы Ирины, чем она. «Уехать в Москву. Продать дом, покончить здесь всё – и в Москву…» Сама Комиссаржевская не сыграла бы так Ирины. В Харькове у них родился сын, и сцену пришлось бросить. Она стала домашней хозяйкой. И к тому времени, когда мечты осуществились и они переехали В Москву – это произошло на третий год революции, - молодость прошла, все свои театральные знакомства она растеряла и даже не пыталась устроиться на сцену. Теперь это было ни к чему. Только в гостях, или принимая у себя гостей, она вспоминала старое и иногда декламировала: Трубадур идёт весёлый, солнце ярко, жарок день,
Пышет зноем от утёсов, лишь садов прозрачна тень…
И ей аплодировали, как в молодости. Когда началась первая пятилетка, мужу снова пришлось работать на периферии, а Анна осталась в Москве. Время шло. Она постарела, пополнела, перестала следить за собой. Со знакомыми встречалась она всё реже и реже. Театры стали раздражать её, напоминая о прошлой, заброшенной деятельности. Она перестала бывать в театрах и коротала свои дни в одиночестве. Сын вырос, женился, родился внучёк Серёжа; теперь ему было уже пять лет. Сын жил со своей семьёй отдельно.
Она любила свою невестку Зинаиду, часто, навещала их, и они приходили к ней, всей семьёй. Бабушка не могла налюбоваться своим внуком. Он был похож на деда Ивана, как две капли воды. Сын с семьёй приходили мыться к матери, у них в квартире не было ванной. Самое трудное время для Анны наступало по вечерам. Днём ещё нужно было позаботиться о еде, убрать в квартире. Она ходила покупать керосин для примуса, договаривалась с прачкой, выводила собаку на прогулку, разбирала старое тряпьё, сваленное в большом сундуке в передней, мастерила шляпку или передник из старья. Вечером совершенно нечего было делать. Зимой, когда становилось темно, она долго не зажигала света, сидела в мраке тихой квартиры и смотрела на окно. Замороженные, осыпанные снегом стёкла светились желтоватыми искорками, и в блеске их Анне виделась какая-то чужая, заманчивая жизнь, в тайну которой нельзя было проникнуть. Она сидела в кресле, смотрела в окно, ни о чём не думая, ничего не желая, в расслабляющей и безысходной тоске. В квартире было тихо, пусто, и только Джильда иногда вздыхала у печки в темноте. Летом она страдала от духоты и от городского шума и пыли. Летом, как и зимой, ей удавалось недели на две, на месяц, самое большое, поехать в Косьву и пожить там с мужем. Много лет назад эти вечерние часы были заполнены сборами в театр, тревожным ожиданием спектакля. Днём - репетиции, встречи со знакомыми, суетливая беготня по магазинам. После обеда, к вечеру, она ложилась отдыхать. К ней подходил её ласковый муж
и они были вместе счастливы. Утром Анна вставала, грела на спиртовке щипцы для завивки волос, причёсывалась, а горничная Дуняша, тем временем укладывала в большую фанерную коробку, гримировальные карандаши, платья, овальное зеркальце. Потом Анна бежала в театр, закутавшись в пуховый платок, чтобы не помять причёски, а Дуняша несла за ней коробку. Иногда, сидя так в тёмной комнате, она вспоминала свои роли и читала вслух, но слова, не прерываемые репликами партнёров, звучали теперь безжизненно и казались насмешкой и над её прошлым и над настоящим её. Потом она стала замечать, что путает роли, забывает их, и это было похоже на паралич, по частям отрывающий её от жизни. Всё сильнее становилось желание уехать из Москвы к мужу, чтобы заботиться о нём, чтобы войти в его интересы и этим занять своё время. Теперь она мечтала о маленьком промышленном городке, так много лет назад по-чеховски мечтала о Москве, хотя такой пьесы ещё не было написано. Но муж не понимал её. В этот приезд мужа она решила, во что бы то ни стало, добиться его согласия на переселение в Косьву.