Я не любила ездить с папой в деревню. В деревне все вокруг говорили на
непонятном языке. Я слушала, скучала и ничего не понимала, и тогда все весело
смеялись надо мной. Мне часто говорили «айда-эндэ», «утр» и «киляле», я
отвечала «зур рахмат», и все снова смеялись. И я опять не понимала, что же
здесь смешного. А еще в деревне меня мыли на кухне в тазике, это почему-то
казалось унизительным, и я плакала.
Я также не любила отправляться летом в пионерский лагерь. В лагере спишь,
кушаешь и ходишь в баню с чужими девочками, которые хихикают и говорят только
о мальчиках, и каждая из них воображает себя самой неотразимой. Рано утром
встаешь, толкаешься у туалета и умывальника, тащишься в столовку, пропахшую
старыми тапками, купаешься в илистой речке по свистку, зачем-то маршируешь на
линейке, плетешься спать засветло и не спишь допоздна: а то вдруг тебя вымажут
пастой дураки из соседнего отряда.
Но и дома летом оставаться я не любила: все домочадцы разъезжались -
родители в экспедицию, сестра в турпоход. Только бабушка никуда не уезжала,
а наоборот приезжала к нам из Черниковки, чтобы взять в свои руки бразды
правления в семье. Управлять оставалось только нами с котом Василием, и нам,
как независимым по характеру людям, это не нравилось.
Не нравилась, например, убежденность бабушки в том, что здоровье ребенка
находится на кончике вилки и ложки. И что самое лучшее для роста чада - это
обильная и жирная пища. Я не могла осилить ни обед, ни ужин, а бабушка
зловещим голосом предупреждала: не съешь – на улицу не выйдешь!..
Ну как она могла так поступать, когда за входной дверью таился целый мир: мои
подружки-близнецы, которых могла различать только я, и с которыми мы
занимались важнейшими делами: закапывали в клумбы «секреты», бегали на
витаминную фабрику и гоняли ненавистного мальчишку по имени Азат!
Я не любила, просто ненавидела этого гадкого Азата за то, что он мучил всякую
живность: кошек, голубей и даже жуков, а его личный, собственный щенок сутками
сидел на балконе и отчаянно скулил на весь двор. Мы объявили дрянному мальчишке
столетнюю войну, и он откровенно побаивался столкновения с нами.
Каждый вечер по возвращении с улицы домой бабушка качала головой и приказывала мне
снять платье, которое почему-то всегда оказывалось испачканным и даже
порванным. Бабушка принималась стирать и ругаться, а я – плакать, а затем реветь, потому
что заодно вспоминала о маме, а время тащится ужасно медленно, и когда уже она
вернется из своей «икспидиции»!... Бабушка обижалась и говорила, что уж тогда
и она вернется домой, в Черниковку, а меня опять отдадут в детский садик.
Тогда я пугалась, потому что при виде детсада я немедленно ощущала себя круглой
сиротой и срочно заболевала ангинами, простудами и кишечными расстройствами.
В детстве я терпеть не могла новые туфли, они почему-то всегда натирали мне
ноги и даже набивали мозоли-волдыри, и, когда мы шли с мамой погулять, я быстро
уставала и начинала капризничать, а мама - раздражаться, потом я принималась
плакать, а мама - кричать, и совсем уж не нравилось, как встречные посторонние
тетеньки в тесных платьях качали шевелюрами и говорили с укором: «ай-ай-ай,
такая большая девочка, а плачет».
И еще мне не нравилось, когда знакомая тетя Галя приходила к нам в гости и
завидовала моим пяткам. Она восхищенно восклицала: «Какие розовые пяточки!
У меня вот желтые». Мне становилось как-то неловко и за тетю, и за пяточки,
и я убегала в детскую.
Я страшно не любила ходить к врачам. Особенно к зубному и кожному. У зубного
врача в кабинете лежали наготове отвратительные орудия пытки, и в его кресле
я сокрушенно сожалела о том, что у меня выросли зубы, которые теперь он может истязать.
Кожный врач на первый взгляд казался добрым человеком: он брал меня за руки,
участливо расспрашивал о чем-то родителей – но потом запрещал мне есть конфеты
и назначал противные мази и уколы, которые все равно ничуть не помогали.
Я не любила ходить в наш сад через лес – он был сырой и долгий, но самое
ужасное – в нем водились тучи комаров, и я их панически боялась. От этих
назойливых тварей не было никакого спасения: ты можешь излупить себя,
вывернуться наизнанку, полчаса бежать что есть силы, выписывая круги и
восьмерки, а они все равно тут как тут, гнусно зудят и жалят, а главное
–прокалывают кожу и пьют твою кровь, омерзительно раздуваясь и оставляя на
теле кровавые следы!
Я очень не любила, когда заканчивался праздник Новый год. Когда укладывали в
коробку стеклянные игрушки и мошуру, прятали на антресоли маскарадные костюмы,
а елку выносили и втыкали в снег возле мусорки. Я бегала во двор и наблюдала,
как у мусорки растет «лес» таких же облысевших елочек. Это зрелище вызывало
грусть, я шла домой и удивлялась тому, как быстро проходит праздник. Я знала,
что праздник теперь наступит не скоро – в день моего рождения, и принималась
с нетерпением ждать лета.
Это было время, когда свято веришь, что все лучшее – впереди.