Памяти Г.К.
28 февраля 1533 г. в замке Монтень в Перигоре родился великий французский мыслитель Мишель Монтень.
Мысленно отмечая эту дату, наш медиум вызвал дух своего любимейшего писателя и побеседовал с ним пока на одну лишь тему:
М. Монтень «О дружбе»
М. – Дорогой Учитель, великий философ Артур Шопенгауэр, родившийся ровно через 255лет со дня Вашего появления на свет, пристально наблюдая жизнь, пришел к очень грустной мысли, а именно: «Истинная дружба – одна из тех вещей, о которых, как о гигантских морских змеях, неизвестно, являются ли они вымышленными или где-то существуют». Но Вам повезло больше: судьба однажды подарила Вам истинного друга, Этьена де Ла Боэси. Удавалось ли Вам видеть среди множества знакомых людей, во Франции или в путешествиях по миру, еще подобные примеры таких дружеских связей?
М. М. – Дружбы, которую мы питали друг к другу, пока богу угодно было, дружбы столь глубокой и совершенной, что другой такой вы не найдете и в книгах, не говоря уж о том, что между нашими современниками невозможно встретить что-либо похожее. Для того, чтобы возникла подобная дружба, требуется совпадение стольких обстоятельств, что и то много, если судьба ниспосылает ее раз в три столетия.
М. – Выходит, что исключение только подтверждает правило, и найти друзей в полном смысле этого слова почти невозможно?
М. М. – Вообще говоря, то, что мы называем обычно друзьями и дружбой, это не более, чем короткие и близкие знакомства, которые мы завязали случайно или из соображений удобства и благодаря которым наши души вступают в общение.
М. – И это не так уж мало для склонной к эгоизму человеческой натуры. А чем отличались ваши отношения от обычных дружеских связей?
М. М. – В той же дружбе, о которой я здесь говорю, души смешиваются и сливаются в нечто до такой степени единое, что скреплявшие их когда-то швы стираются начисто, и они сами больше не в состоянии отыскать их следы. Если бы у меня настойчиво требовали ответа, почему я любил моего друга, я чувствую, что не мог бы выразить этого иначе, чем сказав: "Потому, что это был он, и потому, что это был я".
М. – Как вам удалось найти друг друга среди сотен других людей, знакомых и дальних?
М. М. – Где-то за пределами доступного моему уму и того, что я мог бы высказать по этому поводу, существует какая-то необъяснимая и неотвратимая сила,устроившая этот союз между нами. Мы искали друг друга прежде, чем свиделись,и отзывы, которые мы слышали один о другом, вызывали в нас взаимное влечение большей силы, чем это можно было бы объяснить из содержания самих отзывов.Полагаю, что таково было веление неба. Самые имена наши сливались в объятиях. И уже при первой встрече, которая произошла случайно на большом празднестве, в многолюдном городском обществе, мы почувствовали себя настолько очарованными друг другом, настолько знакомыми, настолько связанными между собой, что никогда с той поры не было для нас ничего ближе, чем он – мне, а я – ему.
М. – Как потом развивались ваши отношения? Ведь довольно часто люди быстро, даже стремительно, сходятся друг с другом, называя случайно встреченных приятелей лучшими друзьями, но столь же быстро наступает охлаждение, вплоть до явной неприязни. У Вас-то все было иначе.
М. М. – Возникнув столь поздно и имея в своем распоряжении столь краткий срок (мы оба были уже людьми сложившимися, причем он старше на несколько лет), наше чувство не могло терять времени и взять себе за образец ту размеренную и спокойную дружбу, которая принимает столько предосторожностей и нуждается в длительном, предваряющем ее общении. Наша дружба не знала иных помыслов, кроме как о себе, и опору искала только в себе. Тут была не одна какая-либо причина, не две, не три, не четыре, не тысяча особых причин, но какая-то квинтэссенция или смесь всех причин вместе взятых, которая захватила мою волю, заставила ее погрузиться в его волю и раствориться в ней, точно так же, как она захватила полностью и его волю, заставив его погрузиться в мою и раствориться в ней с той же жадностью, с тем же пылом. Я говорю "раствориться", ибо в нас не осталось ничего, что было бы достоянием только одного или только другого, ничего, что было бы только его или только моим.
М. – Это удивительно, если учесть, что Вы не чуждались общества прекрасных дам.
М. М. –Никак нельзя сравнивать с дружбой или уподоблять ей любовь к женщине,
хотя такая любовь и возникает из нашего свободного выбора. Ее пламя, охотно
признаюсь в этом, более неотступно, более жгуче и томительно. Но это – пламя
безрассудное и летучее, непостоянное и переменчивое, это – лихорадочный жар, то затухающий, то вспыхивающий с новой силой и гнездящийся лишь в одном
уголке нашей души. В дружбе же – теплота общая и всепроникающая, умеренная,
сверх того, ровная, теплота постоянная и устойчивая, сама приятность и ласка, в которой нет ничего резкого и ранящего. Больше того, любовь – неистовое влечение к тому, что убегает от нас.
Дружба, напротив, становится тем желаннее, чем полнее мы наслаждаемся ею; она растет, питается и усиливается лишь благодаря тому наслаждению, которое доставляет нам, и так как наслаждение это – духовное, то душа, предаваясь ему, возвышается. Наряду с этой совершенною дружбой и меня захватывали порой эти мимолетные увлечения; я не говорю о том, что подвержен им был и мой друг, который весьма откровенно в этом признается в стихах. Таким образом, обе эти страсти были знакомы мне, отлично уживаясь между собой в моей душе, но никогда они не были для меня соизмеримы: первая величаво и горделиво совершала свой подобный полету путь, поглядывая презрительно на вторую, копошившуюся где-то внизу, вдалеке от нее.
М. – А в браке разве супруги не становятся своего рода друзьями – ведь их жизнь безраздельно связана различными семейными, имущественными и прочими обстоятельствами, и дружеские отношения были бы весьма кстати.
М. М. – Что касается брака, то, не говоря уж о том, что он является сделкой, которая бывает добровольной лишь в тот момент, когда ее заключают (ибо длительность ее навязывается нам принудительно и не зависит от нашей воли), и, сверх того, сделкой, совершаемой обычно совсем в других целях, – в нем бывает еще тысяча посторонних обстоятельств, в которых трудно разобраться, но которых вполне достаточно, чтобы оборвать нить и нарушить развитие живого чувства. Между тем, в дружбе нет никаких расчетов и соображений, кроме нее самой. Добавим к этому, что, по правде говоря, обычный уровень женщин отнюдь не таков, чтобы они были способны поддерживать ту духовную близость и единение, которыми питается этот возвышенный союз; да и душа их, по-видимому, не обладает достаточной стойкостью, чтобы не тяготиться стеснительностью столь прочной и длительной связи. И, конечно, если бы это не составляло препятствий и если бы мог возникнуть такой добровольный и свободный союз, в котором не только души вкушали бы это совершенное наслаждение, но и тела тоже его разделяли, союз, которому человек отдавался бы безраздельно, то несомненно, что и дружба в нем была бы еще полнее и безусловнее. Но ни разу еще слабый пол не показал нам примера этого, и, по единодушному мнению всех философских школ древности, женщин здесь приходится исключить.
М. – Допустим, что это так. Но ведь бывают дружеские отношения если не столь возвышенные, то все-таки довольно постоянные, длящиеся порой годами и десятилетиями.
М. М. – Пусть не пытаются уподоблять этой дружбе обычные дружеские связи. Я знаком с ними так же, как всякий другой, а притом с самыми глубокими из них. Не следует, однако, смешивать их с истинной дружбой: делающий так впал бы в большую ошибку. В этой обычной дружбе надо быть всегда начеку, не отпускать узды, проявлять всегда сдержанность и осмотрительность, ибо узы, скрепляющие подобную дружбу, таковы, что могут в любое мгновение оборваться. "Люби своего друга, говорил Хилон, так, как если бы тебе предстояло когда-нибудь возненавидеть его; и ненавидь его так, как если бы тебе предстояло когда-нибудь полюбить его». Это правило, которое кажется отвратительным, когда речь идет о возвышенной, всепоглощающей дружбе, весьма благодетельно в применении к обыденным, ничем не замечательным дружеским связям, в отношении которых весьма уместно вспомнить излюбленное изречение Аристотеля: "О друзья мои, нет больше ни одного друга!"
М. – Тем не менее, почти все люди находят себе если не друзей, то приятелей для общения.
М. М. – Легко бывает найти только таких людей, которые подходят для поверхностных дружеских связей. Но в той дружбе, какую я имею в виду, затронуты самые сокровенные глубины нашей души; в дружбе, поглощающей нас без остатка, нужно, конечно, чтобы все душевные побуждения человека были чистыми и безупречными.
М. – Это, безусловно, идеальные отношения, о которых мечтают некоторые романтически настроенные люди, но практически не встречают на своем пути. Однако жизнь заставляет людей общаться и вступать в более или менее тесные отношения, хотя бы для оказания взаимных услуг и по другим практическим соображениям.
М. М. – Когда дело идет об отношениях, которые устанавливаются для какой-либо
определенной цели, нужно заботиться лишь об устранении изъянов, имеющих прямое отношение к этой цели. Мне совершенно безразлично, каких религиозных взглядов придерживается мой врач или адвокат. Это обстоятельство не имеет никакой связи с теми дружескими услугами, которые они обязаны мне оказывать. То же и в отношении услужающих мне. Я очень мало забочусь о чистоте нравов моего лакея; я требую от него лишь усердия. Я не так боюсь конюха-картежника, как конюха-дурака. По мне не беда, что мой повар сквернослов, знал бы он свое дело. Впрочем, я не собираюсь указывать другим,
как нужно им поступать (для этого найдется много охотников), я говорю только о том, как поступаю я сам. За столом я предпочитаю занимательного собеседника благонравному; в постели красоту – доброте; для серьезных бесед – людей основательных, но свободных от педантизма. И то же во всем остальном.
М. – Но, конечно, к дружбе все эти деловые контакты не имеют никакого отношения. Познав краткое счастье истинной дружбы, как Вы прожили оставшуюся жизнь?
М. М. – Древний поэт Менандр говорил: счастлив тот, кому довелось встретить
хотя бы тень настоящего друга. Он, конечно, имел основания это сказать, в особенности, если сам испытал нечто подобное.
И в самом деле, когда я сравниваю всю последующую часть моей жизни, которую я, благодарение богу, прожил тихо, благополучно, и, если не говорить о потере такого друга, без больших печалей, в нерушимой ясности духа, довольствуясь тем,что мне отпущено, не гоняясь за большим, – так вот, говорю я, когда сравниваю всю остальную часть моей жизни с теми четырьмя годами, которые мне было дано провести в отрадной для меня близости и сладостном общении с этим человеком, мне хочется сказать, что все это время – дым, темная и унылая ночь. С того самого дня, как я потерял его, я томительно прозябаю; и даже удовольствия, которые мне случается испытывать, вместо того, чтобы принести утешение, только усугубляют скорбь от утраты. Все, что было у нас, мы делили с ним поровну, и мне кажется, что я отнимаю его долю…Я настолько привык быть всегда и во всем его вторым "я", что мне
представляется, будто теперь я лишь полчеловека.
М. – Мне очень понятны Ваши чувства, и знакома горечь утраты ближайшего друга. Она сопровождает нас всю оставшуюся жизнь. Но мы живем среди людей и вступаем с ними в разные отношения, а потому поговорим об общении.
(Продолжение следует)...