Глава 10. Убийство поэта

Глава 10.       УБИЙСТВО ПОЭТА.
С того момента, как Пушкин заявил, что он проник в хранимую тайну семьи Павла Первого, для императора и Бенкендорфа стало ясно - Пушкина, возможного источника губительной для его семьи информации, надо устранить. Арестовать поэта, посадить в тюрьму, отправить  на каторгу или  организовать слежку и убить в случайно завязавшейся потасовке для власти было делом нетрудным, и ко всему прочему некоторые из сотрудников Третьего  отделения приобрели в  этом деле солидный опыт. Однако Пушкин был публичной личностью, известный всей стране, и, наверняка,  найдутся позже люди, которые сами проведут расследование, и всплывут какие-то оставленные следы или свидетели совершенного преступления. На дуэль Дантеса вызвал сам Пушкин, и по его поведению во время аудиенции было понятно, что он был  готов на все. Для Бенкендорфа это означало, что при определенной игре, которую должен  продолжить Дантес, поэт не стерпит и вторично ему направит вызов. В кулуарах должны вестись разговоры о красавце  герое Дантесе - жертве своих возвышенных чувств к Натали, и о безумце Пушкине, потерявшем рассудок из-за своей ревности. Светское общество должно быть настроено против Пушкина, и то, что с ним случится, должно восприниматься, как акт заслуженного возмездия невинного молодого кавалергарда за нанесенные ему  оскорбления. К тайно разрешенной властью дуэли следовало готовиться, и она должна закончиться в любом случае смертью поэта, даже, если Пушкин убьет Дантеса первым.
Бенкендорф разработал сценарий для участников драмы, число которых изначально было сведено до минимума. Главная роль была, конечно, отведена Дантесу. На первоначальном этапе он должен был изображать счастливого  жениха, удивляя и восхищая светских женщин. Для публики он должен продемонстрировать, что хочет установить теплые родственные отношения с Пушкиными.  Авторы сценария были уверены, что поэт отвергнет предложенную мировую, что будет отмечено обществом, как недоброжелательный жест и как неадекватность поэта. В ответ Дантес должен возобновить свои ухаживания за Натали, играя роль отвергнутого  любовника,  продолжающего вздыхать о любимой. После свадьбы с Екатериной, ее надо устроить, напряжение в отношениях между поэтом и кавалергардом должно возрастать. Дантес должен пойти на обострение, отпускать на балах подготовленные совместно с отцом шуточки, каламбуры, имеющие двойной смысл и болезненно   воспринимаемые четой Пушкиных. На конечном предварительном этапе до дуэли должна быть сказана как бы случайно, не для всех фраза,  которую поэт стерпеть   не сможет и в ярости  направит свой вызов на дуэль. 
Одновременно люди Бенкендорфа должны были найти меткого стрелка, которому можно было поручить столь ответственную миссию  и который умеет хранить тайну (в наше время киллеров просто  убирают). Кроме этого, должно быть выбрано подходящее место для дуэли и для незаметного расположения стрелка  на расстоянии 100-150 метров. Как только поступит от Пушкина вызов, во всех занятых службах объявляется готовность номер один. С секундантом Дантеса должен встретиться человек Бенкендорфа, который укажет место дуэли, и как должны располагаться дуэлянты. Заранее будет поданы карета на случай, если придется вывозить два трупа. Дантес, как великолепный стрелок, должен был справиться с задачей сам, а дублер был нужен всего лишь на всякий случай. О меткости Дантеса в стрельбе ходили слухи. Говорят, во Франции при стрельбе по стаи выпущенных голубей обычно участник соревнования мог подстрелить одного или двух голубей до того момента, как они разлетались. А Жорж подстрелил на тех соревнованиях двенадцать голубей (естественно, что у него были помощники, которые передавали ему заряженные ружья). За исключением 2-3-х исполнителей никто не должен знать цели всей операции. Сценарий был готов, артисты могли приступить без репетиции к  своим ролям, и играть их не на сцене, а в реальной жизни.
17 ноября на балу у Салтыковых было объявлено о помолвке Дантеса и Екатерины. Все поздравляли их. Пушкин с Натали присутствовал на балу, но с Дантесом не раскланялся.  Дантес  подчеркнуто оказывал внимание невесте. На следующий день, во время дежурства Дантес в письме изъяснялся в своей любви к невесте:
«Завтра я не дежурю, моя милая Катенька, но я приду в двенадцать часов к тетке, чтобы повидать вас. Между ней и бароном условлено, что я могу приходить к ней каждый день от двенадцати до двух, и, конечно, мой милый друг, я не пропущу первого же случая, когда мне позволит служба; но устройте так, чтобы мы были одни, а не в той комнате, где сидит милая тетя. Мне так много надо сказать вам, я хочу говорить о нашем счастливом будущем, но этот разговор не допускает свидетелей. Позвольте мне верить, что вы счастливы, потому что я так счастлив сегодня утром. Я не мог говорить с вами, а сердце мое было полно нежности и ласки к вам, так как я люблю вас, милая Катенька, и хочу вам повторять об этом сам с искренностью, которая свойственна моему характеру и которую вы всегда во мне встретите. До свидания, спите крепко, отдыхайте спокойно: будущее вам улыбается. Пусть все это заставит вас видеть меня во сне…
Весь ваш, моя возлюбленная
Жорж де Геккерен».
20 ноября Софья Николаевна Карамзина спешила сообщить брату последнюю  новость: «Я должна сообщить тебе еще одну любопытную новость — про ту свадьбу, про которую пишет тебе маменька; догадался ли ты? Ты хорошо знаешь обоих этих лиц, мы даже обсуждали их с тобой, правда, никогда не говоря всерьез. Поведение молодой особы, каким бы оно ни было компрометирующим, в сущности, компрометировало только другое лицо, ибо кто смотрит на посредственную живопись, если рядом Мадонна Рафаэля? А вот нашелся охотник до этой живописи, возможно потому, что ее дешевле можно приобрести. Догадываешься? Ну да, это Дантес, молодой, красивый, дерзкий Дантес (теперь богатый), который женится на Катрин Гончаровой, и, клянусь тебе, он выглядит очень довольным, он даже одержим какой-то лихорадочной веселостью и легкомыслием, он бывает у нас каждый вечер, так как со своей нареченной видится только по утрам у ее тетки Загряжской».

В ответе 3 декабря Андрей Карамзин спрашивал удивленно: «Черт возьми, что все это значит?» «Может быть, это было самоотвержение?». В обществе стали говорить о жертве, которую якобы принес Дантес во имя своей любви к Натали, решив жениться на ее сестре. 21 ноября  Дантес после встречи с Натали поспешил сообщить невесте о разговоре:
«Моя любезная и добрая Катрин, как видите, дни бегут и день на день не приходится». «Нынче утром я виделся с известной дамой, и, как всегда, моя возлюбленная, подчинился вашим высочайшим повелениям; я формально объявил, что был бы чрезвычайно ей обязан, если бы она соблаговолила оставить эти переговоры, совершенно бесполезные, и коль Месье не довольно умен, чтобы понять, что только он и играет дурацкую роль в этой истории, то она, естественно, напрасно тратит время, желая ему это объяснить.
Еще новость: вчера вечером нашли, что наша манера общения друг с другом ставит всех в неловкое положение и не подобает барышням. Я пишу вам об этом, поскольку надеюсь, что ваше воображение примется за работу, и к завтрашнему дню вы найдете план поведения, который всех удовлетворит: я же нижайше заявляю, что ничего в этом не смыслю и, следовательно, более чем когда-либо намерен поступать по-своему.
Доброго вечера, милая моя Катрин.
23 ноября, Дантес,  находившийся на дежурстве, письмом поздравил невесту с именинами:
«Мой дорогой друг, я совсем забыл сегодня утром поздравить вас с завтрашним праздником». «Примите, мой самый дорогой друг, мои самые горячие пожелания; вы никогда не будете так счастливы, как я этого желаю вам, но будьте уверены, что я буду работать изо всех моих сил, и надеюсь, что при помощи нашего прекрасного друга я этого достигну, так как вы добры и снисходительны. Там, увы, где я не достигну, вы будете по крайней мере верить в мою добрую волю и простите меня. Безоблачно наше будущее, отгоняйте всякую боязнь, а главное — не сомневайтесь во мне никогда; всё равно, кем бы мы ни были окружены — я вижу и буду видеть всегда только вас; я — ваш, Катенька, вы можете положиться на меня, и, если вы не верите словам моим, поведение мое докажет вам это.
Ж. де Г.
25 ноября Пушкин под залог шалей, жемчуга и серебра взял у Шишкина 1250 рублей.  1 декабря истекал срок возврата восьми тысяч рублей по двум заемным письмам князю Н. Н. Оболенскому,  Пушкин у князя попросил отложить расчет до марта 1837 г. (интересно, почему до марта). Несмотря на то, что он все еще носил траур по матери, поэт от приглашения на бал в Аничков дворец 29 ноября не отказался. 1 декабря Пушкины после театра  отправились в гости к Карамзиным, отмечавшим день рождения покойного историографа. Общество стало особо примечать странное поведение поэта. 4 декабря на именинах жены Греча гости отметили, что Пушкин был «не в своей тарелке», мрачно задумчив и рассеян. Пробыв всего с полчаса, Пушкин, надевая поданную лакеем медвежью шубу и меховые сапоги, сказал Гречу, провожавшему его до передней: «Все словно бьет лихорадка, все как-то везде холодно и не могу согреться; а порой вдруг невыносимо жарко. Нездоровится что-то в нашем медвежьем климате».
6 декабря в день тезоименитства императора состоялся традиционный прием в Зимнем дворце. А. И. Тургенев на следующий день  написал в Москву А. Я. Булгакову: «Я был во дворце с 10 часов до 3 часов утра и был почти поражен великолепием двора, дворца и костюмов военных и дамских, нашел много апартаментов, новых и в прекрасном вкусе отделанных. Пение в церкви восхитительное! Я не знал, слушать ли или смотреть на Пушкину и ей подобных? — подобных! но много ли их? Жена умного поэта и убранством затмевала других».
15 декабря Пушкины провели вечер у Вяземских в компании с  Жуковским, Перовским, Тургеневым, Э. К. Мусиной-Пушкиной. Тургенев записал в дневнике: «Эмилия и ее соперница в красоте и в имени». 17 декабря Пушкин с женой посетили бал у генерал-майора Е. Ф. Мейендорфа.
Портрет. Графиня Эмилия. К. Мусина-Пушкина.

С 13 декабря  Дантес оставался в полку из-за  «простудной лихорадки». О предстоящей его свадьбе говорил весь город. Данзас, будущий секундант Пушкина, встретив его с женою и свояченицами на выходе из театра, поздравил Екатерину, на что Пушкин пошутил: «Моя свояченица не знает теперь, какой она будет национальности: русскою, француженкой или голландкой?» Дом Пушкиных был закрыт для Дантеса. Жених и невеста виделись официально у тетки Загряжской в обусловленные часы. Но чувства обуздать свои Екатерина не могла и,  забыв все условности, навещала больного  в его квартире. Во второй половине декабря Жорж написал своей невесте: «Я не попросил вас подняться ко мне сегодня утром, поскольку г-н Антуан, который всегда поступает по-своему, счел нужным впустить Карамзина, но надеюсь, завтра не будет препятствий повидаться с вами, так как мне любопытно посмотреть, сильно ли выросла картошка с прошлого раза». Ранее предполагалось, что речь шла о беременности Екатерины, но проведенные кропотливые исследования не подтвердили предположение. Что имеется в виду под картошкой, точно сказать невозможно, но, наверняка, было понятно  им двоим.
Вечер 19 декабря Пушкины провели у княгини Екатерины Николаевны Мещерской, дочери Н. М. Карамзина. На следующий день Пушкин  сопровождал жену в Зимний дворец. 22 декабря - бал у князей Барятинских, который почтили своим присутствием императорская чета и брат царицы.
24 декабря в записке Катерине Дантес извинялся за свой вид на последней встрече с ней, объясняя, что  считает Екатерину уже своей женой: «Добрая моя Катрин, вы видели нынче утром, что я отношусь к вам почти как к супруге, поскольку запросто принял вас в самом невыигрышном неглиже».
В конце декабря Пушкин сообщил отцу о будущей свадьбе: «Моя свояченица Катерина выходит замуж за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника голландского короля. Это очень красивый и славный малый, весьма в моде, богатый и на четыре года моложе своей невесты. Приготовление приданого очень занимает и забавляет мою жену и сестер, меня же приводит в ярость, потому что мой дом имеет вид магазина мод и белья».
25 декабря Пушкины присутствовали на рождественской службе, а 26-го - на бале-маскараде в Зимнем дворце среди тысячи приглашенных. На этом балу, открывавшемся по традиции полонезом, Екатерина  танцевала в паре со своим женихом. 27 декабря Дантес нанес первый визит после болезни Мещерским. Софья Николаевна Карамзина написала брату Андрею: «Третьего дня он вновь появился у Мещерских, сильно похудевший, бледный и интересный, и был со всеми нами так нежен, как это бывает, когда человек очень взволнован или, быть может, очень несчастен. На другой день он пришел снова, на этот раз со своей нареченной и, что еще хуже, с Пушкиным; снова начались кривляния ярости и поэтического гнева; мрачный, как ночь, нахмуренный, как Юпитер во гневе, Пушкин прерывал свое угрюмое и стеснительное молчание лишь редкими, короткими, ироническими, отрывистыми словами и время от времени демоническим смехом. Ах, смею тебя уверить, что это было ужасно смешно». Пушкин из-за постоянного нервного напряжения начал срываться. Он приговорил себя к высшей мере наказания, а день казни все отодвигался дальше и дальше. Ожидание смерти становилось просто невыносимым, а приходилось играть роль заботливого мужа, участвовать в подготовке свадьбы и постоянно думать, где достать деньги, чтобы его большая семья жила как подобает в светском обществе. Дантес вел себя лояльно, и придраться к нему, проявлявшему напоказ  желание примириться и жить вместе семьями, было невозможно. Это выводило поэта из себя, ему приходилось сдерживать себя, но не всегда удавалось. Выглядел он как загнанный в угол зверь. А  все, включая Натали, считали, что Пушкин бешено ревнует свою жену, а искажающееся временами лицо принимали  за  приступы, вызванные африканскими корнями.
«Дантес, - продолжала Карамзина - снова, стоя подле нее, устремляет к ней долгие взгляды и, кажется, совсем забывает о своей невесте, которая меняется в лице и мучается ревностью». «Словом, это какая-то непрестанная комедия, смысл которой никому хорошенько не понятен; вот почему Жуковский так смеялся твоему старанию разгадать его, попивая свой кофе в Бадене».. «Пушкин продолжает вести себя самым глупым и нелепым образом; он становится похож на тигра и скрежещет зубами всякий раз, когда заговаривает на эту тему, что он делает весьма охотно, всегда радуясь новому слушателю».
30 декабря Пушкин под заемное письмо взял у ростовщика Юрьева 3900 рублей на три месяца (опять расчет в марте). Накануне Нового года Пушкины провели вечер у Карамзиных, а сам праздник встретили у Вяземских. Был здесь и Дантес в качестве жениха и вечер провел с невестой. Вяземская рассказывала позднее: «Пушкин с женой был тут же, и француз продолжал быть возле нее». Наталья Викторовна Строганова заметила хозяйке дома, что «у него [Пушкина] такой страшный вид, что, будь она его женой, она не решилась бы вернуться с ним домой».

Портрет. Князь Петр Андреевич Вяземский

После Нового года Дантес появился в обществе и возобновил свои ухаживания за Натали. Тургенев, бывший у Вяземских 2 января, участвовал в обсуждении истории Пушкиных и Дантеса, после чего записал в дневнике: «О новостях у Вязем. Поэт — сумасшедший». До свадьбы Дантес вел себя довольно сдержанно, и  его ухаживания отмечали только у Карамзиных и Вяземских; а в обществе он демонстрировал  свои чувства  к Екатерине.
3 января 1837 г по приказу по Кавалергардскому полку Дантес был освобожден от несения службы на 15 дней.
4 января граф Бенкендорф в записке на имя Натальи Николаевны сообщил, что «государь, желая сделать приятное ей и ее мужу, посылает тысячу рублей для свадебного подарка Екатерине Николаевне». Возникает вопрос: кому подарок государев – Натали, оказавшейся в долгах и без средств, чтобы сделать приличный подарок сестре, или фрейлине Екатерине?
10 января в двух петербургских храмах - православном Исаакиевском и католическом Святой Екатерины - состоялось по двум обрядам венчание Екатерины Гончаровой и Жоржа Дантеса. Пушкин на них не был. Натали присутствовала только на венчании и уехала тотчас после обряда, не оставшись на свадебный ужин. В Исаакиевской церкви в метрической книге было записано о венчании «барона Карла Георга Геккерена, 25 лет, с фрейлиной девицей Екатериной Гончаровой, 26 лет. Поручителями по жениху значатся ротмистр Бетанкур и виконт д’Аршиак, а по невесте — поручик Иван Гончаров, полковник Александр Полетика и нидерландский посланник барон Геккерен». В костеле Святой Екатерины на Невском проспекте обряд проводил настоятель Дамиан Иодзевич, а в качестве свидетелей расписались барон Геккерн, Александр Полетика, Бетанкур, виконт д’Аршиак и граф Строганов (отец Идалии Полетики).
Самые близкие Екатерины: братья Дмитрий и Иван,  сестра Натали были на венчании. Сестра на ужин не пошла, а братья тотчас после свадьбы уехали из столицы, даже не попрощавшись с новобрачной.  19 января Екатерина писала братьям в имение  Полотняный завод: «Это бесчестно, и я не могу от вас скрыть, мои дорогие братья, что меня это страшно огорчило, вы могли бы все же проститься со мной». Она называла себя «самой счастливой женщиной на земле», супруга — «ангелом», но призналась, что это счастье слишком велико и что оно ее пугает. Это письмо она подписала уже «Е. Геккерн». Почему так поступили братья и сестра? Что им не понравилось? Что их насторожило? Или они заметили, что все это – игра, и были расстроены за сестру.
На следующий день после свадьбы в нидерландском посольстве был дан свадебный завтрак в честь новобрачных; гостям показали их апартаменты, по поводу которых Софья Николаевна писала: «Ничего не может быть красивее, удобнее и очаровательно изящнее их комнат, нельзя представить себе лиц безмятежнее и веселее, чем лица всех троих, потому что отец является совершенно неотъемлемой частью как драмы, так и семейного счастья». На другой день молодожены приехали с визитом к Пушкиным, но приняты не были.
14 января поэт с женой был на обеде у графа Г. А. Строганова. Данзас, вспоминал: «На свадебном обеде, данном графом Строгановым в честь новобрачных, Пушкин присутствовал, не зная настоящей цели этого обеда, заключавшейся в условленном заранее некоторыми лицами примирения его с Дантесом. Примирение это, однако, не состоялось, и, когда после обеда барон Геккерен, отец, подойдя к Пушкину, сказал ему, что теперь, когда поведение его сына совершенно объяснилось, он, вероятно, забудет все прошлое и изменит настоящие отношения свои к нему на более родственные, Пушкин отвечал сухо, что, невзирая на родство, он не желает иметь никаких отношений между его домом и г. Дантесом».
Вечером 14 января Пушкины были у французского посланника де Баранта. П. А. Вяземский записал: «Мадам Геккерн выглядела счастливой, что делало ее на десять лет моложе и придавало ей вид новобрачной, так что можно было обмануться. Я не могу скрыть от Вас, что муж ее был любезен и очень весел, и черты лица его, столь красивые и выразительные, не хранили следов меланхолии после брачной ночи». Дантес демонстрировал свое безоблачное счастье, держался вблизи супруги.  Пушкин всем казался мрачным и раздраженным, в кулуарах обсуждался его отказ и нежелание  общаться с семьей Геккернов.
18 января Пушкины были на званом вечере  у саксонского посланника Люцероде, было замечено, что поведение Дантеса по отношению к Натали изменилось – он стал ее  повсюду преследовать.  Дерзкое поведение Дантеса привлекло внимание гостей  на балу у Доры Фикельмон 21 января. Он буквально стал компрометировать ее своим поведением.  23 января на балу у графа Воронцова-Дашкова Дантес вел себя особенно оскорбительно по отношению к Натали. Дарья  Фикельмон в день смерти поэта сделала запись в своем дневнике об этом вечере: «Наконец, на одном из балов он так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами и намеками, что все ужаснулись, и решение Пушкина было с тех пор принято окончательно». По одной из версий, взяв в буфете тарелку с фруктами, Дантес сказал громко, напирая на последнее слово: «Это для моей законной» (в подтексте следовало понимать, что есть у него еще и незаконная). Острота была  подхвачена толпой и разнеслась по залам и гостиным особняка. А позже, подсев к Натали он, припомнив, что у нее и его жены общий мозольщик, заявил: «Je sais maintenant que votre cor est plus beau, que celui ma femme» (Непереводимая игра слов, основанная на созвучии: cor - «мозоль» и corps - тело. Буквально: «Я теперь знаю, что у вас мозоль  красивее, чем у моей жены). В подтексте эту фразу можно было  понимать, что у Натали тело красивее, чем у жены, то есть он его видел. Натали  вздрогнула, ей стало дурно, Пушкин  сразу увез ее с бала.
Жизнь семей Пушкина и Геккерна все больше становились  предметом светских сплетен и даже анекдотов (в дневниках современников появился анекдот о влюбленном Дантесе и бешеной ревности Пушкина).  Подключился к игре и сам император, он выступил в роли наставника, предостерегающего Натали от свершения греха. По рассказу лицейского товарища Пушкина Модеста Корфа, Николай I посоветовал красавице «быть сколько можно осторожнее и беречь свою репутацию и для самой себя, и для счастья мужа, при известной его ревности».
24 января Пушкины и Геккерны встретились  в доме Мещерских. С. Н. Карамзина записала: «В воскресенье у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны, которые продолжают разыгрывать свою сантиментальную комедию к удовольствию общества. Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя, - это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу по чувству. В общем, все это очень странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных». В петербургском обществе был распространен слух об интимной связи Пушкина с Александрой, сестрой его жены. Полетика при этом ссылалась на высказанные, будто бы, самой Александриной признания.
В этот день Александра  отправила письмо брату Дмитрию: «Все кажется довольно спокойным. Жизнь молодоженов идет своим чередом; Катя у нас не бывает, она видится с Ташей у тетушки и в свете. Что касается меня, то я иногда хожу к ней, я даже там один раз обедала, но признаюсь тебе откровенно, я бываю там не без довольно тягостного чувства. Прежде всего, я знаю, что это неприятно тому дому, где я живу, а во-вторых, мои отношения с дядей и племянником не из близких; с обеих сторон смотрят друг на друга несколько косо, и это не очень-то побуждает меня часто ходить туда».
Вечером того же дня, когда Пушкин с женой выходили из театра, барон Геккерн, шедший сзади, спросил ее: «когда же она склонится на мольбы  сына?» (подразумевая, отдастся ему). Натали побледнела. После вопроса Пушкина, что сказал ей Геккерн, она пересказала поразившие ее слова. После театра Пушкины были на балу у Салтыковых,  Дантеса там не было.
Утром 25 января 1837 г. Геккерн приехал с извинениями к Пушкиным домой, но принят не был. Прямо на лестнице их разговор закончился ссорой. Об этом запись в «Конспективных заметках» Жуковского: «В понедельник приезд Геккерна и ссора на лестнице».
Вечер 25 января Пушкин и Дантес с женами провели у Вяземских, все были оживленны и веселы. Пушкин, уже подготовивший оскорбительное письмо Геккерну, сказал, смотря на жену и Дантеса: «Меня забавляет то, что этот господин забавляет мою жену, не зная, что его ожидает дома. Впрочем, с этим молодым человеком мои счеты сведены».
На следующий день Пушкин направил письмо – вызов старшему Геккерну.
«Барон!
Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то сочувствие, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном.
Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей; верните мне моего сына.
Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность, и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее – чтобы он отпускал ей казарменный каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто трус и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.
Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорнейший слуга
Александр Пушкин
26 января 1837».
В первой половине дня 26 января  барон Геккерн получил письмо Пушкина.  Данзас вспоминал: «Говорят, что получив это письмо, Гекерен бросился за советом к графу Строганову и что граф, прочитав письмо, дал совет Гекерену, чтобы его сын, барон Дантес, вызвал Пушкина на дуэль, так как после подобной обиды, по мнению графа, дуэль была единственным исходом». Вызов Пушкин направил барону Геккерну старшему, а граф Строганов порекомендовал, чтобы его сын Дантес принял его. По не писаным правилам дуэли разрешалась замена лица оскорбленного только в случае его недееспособности, имеющего болезнь или увечье, или достигшего 60-летнего возраста, или слишком молодого (несовершеннолетнего).  По возрасту посол Геккерн был всего лишь на восемь лет старше Пушкина и отличался крепким здоровьем (прожил до 92 лет) дееспособным, и замена его на Дантеса была нарушением кодекса дуэли. Но граф, как это ни странно,  был уверен, что Пушкин примет эту замену. Получив информацию о вызове, граф Строганов поспешил в Третье отделение, к Бенкендорфу.   С этого момента машина подготовки акции убийства Пушкина завертелась стремительно. Был вызван Дантес в Третье отделение, ему приказали принять вызов Пушкина. Надо понимать, что для Дантеса участие в дуэли в любом случае должно было привести к крупным переменам в его жизни,  если судьба будет благоволить к нему, и она будет ему сохранена. С большой вероятностью он мог погибнуть или стать калекой. Приказ следовало выполнять, и он отправился с человеком из Третьего отделения к д’Аршиаку и просил его вновь взять на себя обязанности секунданта. Человек из Третьего отделения объяснил д’Аршиаку, где должна проходить дуэль и как. Посол Геккерн  через секунданта  доставил  Пушкину - оскорбителю письменный вызов-картель - с указанием, что Дантес вызов принял и готов с ним встретиться.
«Милостивый Государь!
Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обратился к г. виконту д'Аршиаку, который вручит вам настоящее письмо, чтобы убедиться, действительно ли то письмо, на которое я отвечаю, исходит от вас. Содержание его до такой степени выходит из пределов возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности этого послания. Вы, по-видимому, забыли, Милостивый Государь, что именно вы отказались от вызова, направленного вами барону Жоржу де Геккерну им принятого. Доказательство тому, что я здесь заявляю, существует – оно писано вашей рукой и осталось в руках у секундантов. Мне остается только предупредить вас, что г. виконт д'Аршиак отправляется к вам, чтобы условиться относительно места, где вы встретитесь с бароном Жоржем Геккерном, и предупредить вас, что эта встреча не терпит никакой отсрочки.
Я сумею впоследствии, Милостивый Государь, заставить вас оценить по достоинству звание которым я облечен и которого никакая выходка с вашей стороны запятнать не может.
Остаюсь, Милостивый Государь, ваш покорнейший слуга
Барон де Геккерн
Пушкин в ответ написал виконту д’Аршиаку: «Я не имею никакого желания вмешивать праздный петербургский люд в свои семейные дела, поэтому я решительно отказываюсь от разговора между секундантами. Я приведу своего только на место поединка. Так как г. Гекерен меня вызывает и обиженным является он, то он может выбрать мне секунданта, если увидит в том надобность: я заранее принимаю его, если бы даже это был его егерь. Что касается часа, места, я вполне к его услугам. Согласно нашим, русским обычаям, этого вполне достаточно… Прошу вас верить, виконт, — это мое последнее слово, мне больше нечего отвечать по поводу этого дела, и я не двинусь с места до окончательной встречи».
Как сценаристы и предполагали, Пушкин соглашается на любые условия: место дуэли, выбор секунданта.  Д’Аршиак не желает искать для него секунданта и сообщает Пушкину очередной запиской: «Оскорбив честь барона Жоржа Геккерена, вы обязаны дать ему удовлетворение. Это ваше дело — достать себе секунданта. Никакой не может быть речи, чтоб это вам доставили. Готовый со своей стороны явиться в условленное место, барон Жорж Геккерен настаивает на том, чтобы вы держались принятых правил. Всякое промедление будет рассматриваться им, как отказ в удовлетворении, которое вы ему обязаны дать, и как попытка оглаской этого дела помешать его окончанию. Свидание между секундантами, необходимое перед встречей, становится, если вы всё еще отказываете в нем, одним из условий барона Жоржа Геккерена; вы же мне говорили вчера и писали сегодня, что принимаете все его условия».
Теперь Пушкин понял,  дуэль состоится без промедления, то есть завтра, он будет убит.  В день, накануне поединка Пушкин обедал у графини Е. П. Ростопчиной, муж которой запомнил, что поэт несколько раз буквально убегал в туалетную комнату и мочил себе голову холодной водой, до того его мучил жар. Осознание того, что вынашиваемая им уже долгие годы идея все же в ближайшее время станет реальностью и на всем этом будет поставлен конец в его жизни, привело к резкому сердцебиению, жару, организм его взбунтовался, не желая умирать.
На следующее утро на Цепном мосту через Фонтанку он встретил своего лицейского товарища К. К. Данзаса. Пушкин усадил его в свои сани со словами: «Данзас, я ехал к тебе, садись со мной в сани и поедем во французское посольство, где ты будешь свидетелем одного разговора». В посольстве Пушкин, указав на Данзаса, сообщил: «Вот мой секундант». Только после этого он обратился к нему с вопросом: «Согласны вы?» В этой ситуации Данзасу не оставалось ничего другого, как ответить утвердительно. Секунданты остались  обсудить условия дуэли. До нас дошел текст условий дуэли, подписанный сторонами:
1. Противники ставятся на расстоянии 20 шагов друг от друга и 10 шагов от барьеров, расстояние между которыми равняется 10 шагам.
2. Вооруженные пистолетами противники, по данному знаку идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут стрелять.
3. Сверх того принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место, для того чтобы выстреливший первым подвергся огню своего противника на том же самом расстоянии.
4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то в случае безрезультатности поединок возобновляется как бы в первый раз, противники ставятся на то же расстояние в 20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.
5. Секунданты являются непосредственными посредниками во всяком отношении между противниками на месте.
6. Секунданты, нижеподписавшиеся и облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый свою сторону, своей честью строгое соблюдение изложенных здесь условий.
Константин Данзас,
Инженер-подполковник, виконт Д’Аршиак, атташе французского посольства.
Около четырех часов дня Пушкин пришел в кондитерскую Вольфа и Беранже, где его дожидался Данзас. Поэт выпил стакан лимонаду, и они отправились  в путь. Участники дуэли почти одновременно добрались до Черной речки, встретившись у Комендантской дачи. Секунданты выбрали за ней удобное место для дуэли и вместе с Дантесом стали вытаптывать дорожку длиной в 20 шагов. Пушкин в приготовлениях участия не принимал. Когда Данзас спросил Пушкина, находит ли он выбранное место удобным, он нетерпеливо ответил: «Мне это совершенно все равно, только, пожалуйста, делайте все это поскорее». Ему было все равно, где и как его убьют, ждать было невыносимо.
В соответствии с не писаным порядком проведения дуэли, ее обычно проводили  за городом, в уединенном месте, подальше от посторонних глаз, чаще всего  рано утром. Опоздание более чем на четверть часа дуэльный этикет истолковывал как отказ от поединка. Переговоры между дуэлянтами велись только через секундантов, которые в последний раз пытались примирить их. Если это не удавалось, начиналась подготовка к дуэли. Секунданты бросали жребий, кому из какого пистолета стрелять, заряжали оружие. По договоренности противники вставали друг от друга на расстоянии 20 – 30 шагов и по команде на счет «раз-два-три» или по сигналу в три хлопка, начинали движение к барьеру. При этом в интервале от исходной точки до барьера они могли останавливаться, прицеливаться и стрелять. Выстреливший обязан был остаться на своем месте и ждать ответного выстрела в течение 10-20 секунд. Упавший от ран имел право стрелять лежа. Если при обмене выстрелами никто из дуэлянтов не получил ранения, то, в соответствии с правилами, обмен выстрелами мог происходить трижды, после чего дуэль прекращалась.  Такая дуэль была наиболее опасной, и нередко погибали оба противника (дуэль Новосильцева с Черновым).
Когда приготовления были закончены и противники встали по местам, обозначенным сброшенными шубами, сигнал сходиться подал Данзас взмахом шляпы. Противники стали сближаться. Пушкин первым подошел к барьеру, остановился и стал наводить пистолет. Дантес, не доходя до барьера одного шага, вскинул пистолет и выстрелил. Пушкин был ранен и, падая, сказал: «Je crois que j’ai la cuisse fracass;e» (кажется, у меня раздроблено бедро). На самом деле пуля попала в нижнюю часть живота и застряла в крестце. Секунданты бросились к нему, но когда туда же направился Дантес, Пушкин удержал его словами: «Attendez! Je me sens assez de force, pour tirer mon coup» (Подождите! Я чувствую в себе достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел).
Дантес вернулся на то место, с которого он произвел выстрел, и встал, повернувшись к Пушкину правой стороной, положив руку с пистолетом на грудь. При падении Пушкина его пистолет попал в снег, который набился в дуло. Ему подали другой заряженный пистолет, он стал целиться лежа с локтя. Это продолжалось минуты две, потом прозвучал выстрел. Пуля попала Дантесу в поднятую правую руку, что спасло ему жизнь. Пробив мякоть руки навылет, пуля ударилась в пуговицу мундира, продавившую противнику два ребра. Дантес упал. Пушкин подбросил вверх пистолет, воскликнув «Браво!» и потерял сознание. Через минуту, придя в себя, Пушкин спросил д’Аршиака: «Убил я его?» - «Нет, - ответил тот, - вы его ранили». «Странно, - сказал Пушкин, - я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет. Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, снова начнем».
Секунданты подозвали извозчиков и с помощью их разобрали находившийся там забор из тонких жердей, который мешал саням подъехать к тому месту, где лежал раненый Пушкин. Общими силами, усадив его бережно в сани, Данзас приказал извозчику ехать шагом, а сам пошел пешком возле саней, вместе с д’Аршаком. Раненый Дантес ехал в своих санях за ними. У Комендантской дачи они нашли карету, присланную на всякий случай бароном Геккерном, отцом. Дантес и д’Аршиак предложили Данзасу отвести в ней в город раненого поэта.
Это описание дуэли Пушкина с небольшими вариациями мы знаем со школьной скамьи, оно стало классическим.
 Александр Николаевич Зинухов в своей книге «Медовый месяц императора» первым выдвинул версию о существовании снайпера, то есть действительного убийцы Пушкина. Доказательства его очень убедительные. Остановимся на главных.
1. Дантес выстрелил «не дойдя до барьера одного шага», то есть с расстояния около 8 метров, почти в упор. Стрелял в грудь, а попал в живот. Вскрытие тела поэта показала, как записал доктор В.И. Даль в докладной:  «Пушкин был ранен в правую сторону живота, пуля, раздробив кость верхней части ноги у соединения с тазом, глубоко вошла в живот и там остановилась».   Для меткого стрелка, который за считанные секунды влет подбил 12 голубей, это грубейшая ошибка, молоко. Даже, если считать, что 12 убитых голубей это – легенда Мюнхгаузена, он как офицер должен был положить десяток пуль с такого близкого расстояния около сердца с разбросом 5-7 см. А мы сталкиваемся с результатом вопиющим, - ошибка на 40-50 сантиметров. Объясняют, что будто бы у пистолета Дантеса была сбита мушка. Да опытный стрелок на таком расстоянии вообще стреляет, не целясь, от бедра, от груди, от живота, без проблем. Было бы расстояние 50 метров, тогда сбой мушки мог вызвать у пистолетов того времени сбой в 40 см.
2. Вчитаемся в текст записки доктора  В.И. Даля: «По направлению пули надобно заключить, что убитый стоял боком, в пол-оборота, и направление выстрела было несколько сверху вниз. Пуля пробила общие покровы живота в двух дюймах от верхней, передней оконечности чресельной или подвздошной кости  правой стороны, потом шла, скользя по окружности большого таза, сверху вниз и, встретив сопротивление в крестцовой кости, раздробила ее и засела где-нибудь поблизости. Время и обстоятельства не позволили продолжать подробнейших разысканий». Траектория пули на сравнительно близком расстоянии от точки ее вылета  – прямая линия. Проведя линию между двумя точками: входным отверстием и местом поражения крестца, смещенного по вертикали от места входного отверстия на 3 см и зная приблизительно ширину талии (40см), мы можем вычислить  угол  наклона пистолета на расстоянии 8 метров, он равен 5 градусам, а мушка при этом должна быть утоплена на 7,5 мм (а мушка сама 5мм). Не в мушке дело, а в руке и в умении. Для Дантеса неумение исключается. «Если же первое входное отверстие, – пишет криминалист Кустанович, - находится выше последующих, то, следовательно, пуля летела под каким-то углом сверху вниз с небольшого расстояния, так как такое же направление полета пули возможно и при простреле предметов пулею на излете».  Можно предположить, что стреляли с дальнего расстояния, тогда отклонение в 40-60 сантиметров величина небольшая, а изменение положения по вертикали пули на входе и выходе в 3 см становится приемлемым для расстояния около 100 метров. Согласно данным таблицы под названием «Величина углов падения в тысячных» для пуль некоторых образцов отечественного оружия, угол падения в 3 сантиметра возникает при выстреле из винтовки с расстояния от 200 до 300 метров. Необходимо сделать поправку, что стреляли не из современной винтовки, а из ружья, то смертельный для Пушкина выстрел мог быть произведен с расстояния не менее 50 и не более 100 метров.
3. При вскрытии тела пуля должна была быть извлечена и представлена в качестве вещественного доказательства военно-следственному суду. Но такой важной улики в руках у следователей по непонятным причинам в руках не оказалось. Предположение, что врачи не смогли ее извлечь, не имеет никакого права на существование, в противном случае мы подвергаем сомнению профессионализм докторов.   Врач, осуществлявший вскрытие,  ее извлек и отдал агентам Третьего отделения, которые стояли рядом. И оставить такое вещественное доказательство люди Бенкендорфа не могли, - они не исключали возможность новых расследований и эксгумации тела. На всякий случай пуля испарилась.
4. Странным оказался взмах шляпой Данзаса. По правилам дуэли распорядитель должен был просчитать до трех или три раза хлопнуть в ладоши, после чего противники начинали сходиться. Почему нарушение? И есть ли предположить, что был еще стрелок на расстоянии, то взмах шляпой ему был виден, а хлопки им могли быть не услышаны. Несмотря на сгущавшиеся сумерки, на фоне снежного покрова взмах шляпой был прекрасно виден. 
Зачем нужен был снайпер? Конечно, не для того, чтобы обелить Дантеса, который мог бы заявлять, что он не стрелял. Конечно, не для того, чтобы спасти Дантеса, и опередить Пушкина. Снайпер был всего лишь дублером, он должен был убить Пушкина, в том случае, если первым выстрелил Пушкин и убил Дантеса. Но спускались сумерки, снайпер издалека уже еле видел силуэты, они уже теряли контуры, и еще немного и потемнеет настолько, что он уже не будет различать там вдали никого. Уверенный в себе киллер   решил не ждать развязки, а сразу дело закончить. Различая еще  силуэт поэта, он выстрелил, не убил, но ранил смертельно.  Дантес был вынужден стать мишенью. Ему повезло, - он остался жить.

Картина. Дуэль Пушкина с Дантесом. А.А. Наумов. 1884 г.
Когда подъехали к дому Волконской, Данзас направился к Натали, чтобы доложить ей о произошедшем, Жуковский записал позднее: «Жена встретилась в передней — дурнота. Его положили на диван. Горшок. Раздели. Белье сам велел, потом лег. У него все был Данзас. Жена вошла, когда он был одет, и когда уже послали за Арендтом». Дом лейб-медика Н. Ф. Арендта располагался напротив, за Мойкой. За ним отправился Данзас, но не застал. В седьмом часу прибыли доктор Шольц с доктором К. К. Задлером, за ними -  Арендт.
Бенкендорфу уже было доложено, что Пушкин и Дантес стрелялись и оба ранены. Это известие внесло резко изменения в разработанный сценарий. Срочно пришлось направить лейб-медика  императора Николая I для выяснения ситуации. Вернулся Арендт во дворец быстро и сообщил, что рана у Пушкина опасная, и на выздоровление его нет никаких надежд. К восьми часам Арендт вернулся к поэту, убедился, что поставленный диагноз был верным. Данзасу сказал: «Шутка скверная. Он умрет». О состоянии поэта Арендт поспешил информировать императора, который был в театре. На клочке бумаги карандашом Николай написал: «Если Бог не приведет нам свидеться в здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и последний совет: умереть христианином. О жене и детях не беспокойся: я беру их на свои руки».  Император поторопился напомнить Пушкину о договоре – раненный поэт мог проговориться. Агенты Бенкендорфа с поставленной задачей подобающим образом не справились, и Третье отделение должно было принять меры против возможной утечки информации, устной или письменной, из дома Пушкина.
В ночь боли усилились до такой степени, что Пушкин в какой-то момент не смог сдерживать свои крики. Под утро, как вспоминал приехавший к Пушкину Даль, боли у него еще усилились, он не мог лежать на боку. В шестом часу доктор Спасский, всю ночь остававшийся в доме, послал за Арендтом, который тотчас прибыл. Пушкин, испытывая ужасную боль, пытался сдерживать стоны, при этом повторял: «Зачем эти мучения? Без них я бы умер спокойно».  Он думал, что после дуэли все будет закончено, а страдания и мучения продолжились, только теперь они были не душевными, а физическими, реально ощущаемые и столь острые, что приходилось кричать. Про себя он решил, что эти муки ему в наказание за его несогласие с правилами императорского двора, за его прегрешения.  Вспомнил он и Библию, и Иисуса Христа, которого население города злорадно забрасывало камнями, когда он с трудом тащил крест, падая под его тяжестью, на Голгофу. И понимал, что он, как Иисус сейчас на кресте, переживает все его мучения, которые стали  искупительной жертвой, принесенной Иисусом за грехи всех людей. Может быть, и он своими страданиями избавит семью от нужды и голода, а свою поэзию от забвения. И эти мысли предавали ему силы. Утром 28 января, когда наступило некоторое облегчение, послали за священником отцом Петром из соседней церкви на Конюшенной. Он исповедал Пушкина и причастил. Престарелый священнослужитель был поражен тем глубоким чувством, с каким Пушкин отнесся к исполнению последнего христианского долга. Выйдя из кабинета, он сказал: «Я стар, мне уж недолго жить, на что мне обманывать? Вы можете мне не верить, когда я скажу, что я для себя самого желаю такого конца, какой он имеет». В 14 часов 45 минут 29 января 1837 года Пушкин скончался
Интуитивно, Лермонтов понял главную причину произошедшей трагедии. Списки  стихотворения «На смерть поэта» появились уже 29 января, люди их переписывали, заучивали и повторяли:
«Восстал он против мнения света,
Один как прежде и убит».

В этих двух строчках изложена основная мысль моих десяти глав. Пушкин не захотел смириться с правами императора брать жен своих подданных в наложницы, взбунтовался и был убит. Лермонтов, как только получил информацию от Арендта о дуэли и смерти  поэта, понял: «Это – убийство». 
Заключительные 16 строк были созданы спустя несколько дней после похорон. Обвинение здесь вырастает в проклятие. Эти обличительные строки звучат до сих пор как набат, в них та правда, которую не могут смыть века, и они - приговор властям, толпящимся у трона. Верой в неизбежность возмездия проникнуты  последние строки:
Но есть и Божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный судия: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

И Лермонтов попадает в яблочко – наперсники разврата. А ведь это и есть главная причина трагедии. Пушкин восстал против разврата, против этих наперсников, которые считали, что им такие права  даны по закону, от Бога. Окончательный вариант стихотворения был доставлен агентами Третьего  отделения Бенкендорфу, а тот царю.  Резолюция Николая I: «Приятные стихи, нечего сказать; я послал Веймарна в Царское Село осмотреть бумаги Лермонтова и, буде обнаружатся еще другие подозрительные, наложить на них арест. Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он; а затем мы поступим с ним согласно закону». Стихи обличали именно императора, хотя и намеком, и он этого простить не мог. Лермонтов был арестован предположительно 18 февраля, через два дня у Михаила Юрьевича был  сделан обыск, а 25 февраля 1837 г. последовало высочайшее повеление: «Л-гв. гусарского полка корнета Лермонтова, за сочинение известных вашему сиятельству [Бенкендорфу] стихов, перевести тем же чином в Нижегородский драгунский полк (на Кавказе)».
28 января 1837 г. Николай встретился с  Бенкендорфом и Нессельроде по  делу Пушкина. Было понятно, что поэт в ближайшие часы умрет. Светское общество было ранее хорошо подготовлено, и оно целиком было на стороне Дантеса. А вот с читающей публикой было сложнее – она, а ее негодование блестяще передал Лермонтов, была настроена против власти. Эти разговоры императору были не нужны. Троица пришла к заключению, что следует общественное мнение переключить на Геккерна, как главного виновника трагедии. 
Осенью 1836-го посол  Геккерн допустил большую оплошность, и отношение будущего короля Нидерландов Вильгельма Оранского  к послу стало прохладным. «Как же это случилось, мой друг, что ты мог говорить о моих домашних делах с Геккерном как с посланником? - написал  будущий король Нидерландов  своему шурину Николаю I. — Он изложил все это в официальной депеше». Прирожденный дипломат барон Геккерн допустил непозволительную ошибку: передал министру иностранных дел Нидерландов содержание своей приватной беседы с Николаем I, который что-то поведал ему «о домашних делах» Вильгельма.
После трагических событий на Черной речке Вильгельм Оранский и Николай I в тайной переписке  обсуждали «дело Геккерна» - его ошибки на дипломатической службе и само усыновление Жоржа Дантеса вызвали у них множество вопросов. Дальнейшая миссия барона в качестве посла была признана обеими сторонами невозможной.  И уже 3 февраля  Николай представил брату Михаилу разработанную троицей версию: «порицание поведения Геккерна справедливо и заслуженно; он точно вел себя как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривал жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью, и все это тогда открылось, когда после первого вызова на дуэль Дантеса Пушкиным Дантес вдруг посватался к сестре Пушкиной; тогда жена Пушкина открыла мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всем невинна». Затем она появилась в письмах Вяземского и Жуковского, с 9 февраля виной трагедии для них стал Геккерн.
Поручик Дантес после дуэли был арестован и направлен в Петропавловскую крепость.  29 января 1837 г. командующий Отдельным гвардейским корпусом (в состав корпуса входил Кавалергардский полк) генерал-адъютант Карл Бистром доложил государю о дуэли. В тот же день император повелел: «судить военным судом как Геккерена и Пушкина, так равно и всех прикосновенных к сему делу». Следственное дело над Дантесом велось сугубо как дело дуэлянта-одиночки. Опрос секундантов касался только самой дуэли. Расследование обстоятельств дуэли шло чисто формальным путем.  Военный полковой суд  приговорил, Жоржа Геккерна и Данзаса к смертной казни — по законам времен императора Петра I «Комиссия военного суда, находя подсудимых поручика барона Геккерена и подполковника Данзаса виновными: первого - в произведении с камер-юнкером Пушкиным дуэли и в нанесении на оной ему, Пушкину, пистолетным выстрелом раны, от коей он вскоре умер, а последнего - в бытности при той дуэли со стороны Пушкина секундантом, приговорила Геккерена и Данзаса на основании законов повесить».
Полковой приговор был передан вверх по инстанции. Император получил заключение от генерала А. И. Ноинского  17 марта 1837 г.:  «Геккерена за вызов на дуэль и убийство на оной камер-юнкера Пушкина, лишив чинов и приобретенного им российского дворянского достоинства, написать в рядовые, с определением на службу по назначению инспекторского департамента. Подсудимый же подполковник Данзас виновен в противозаконном согласии быть при дуэли со стороны Пушкина секундантом и в непринятии всех зависящих мер к отвращению сей дуэли». Генерал Ноинский полагал достаточным: «вменить  Данзасу в наказание - выдержать сверх того под арестом в крепости на гауптвахте два месяца и после того обратить по-прежнему на службу. Преступный же поступок самого камер-юнкера Пушкина, подлежавшего равному с подсудимым Геккереном наказанию... по случаю его смерти предать забвению».

На докладе  18 марта государь наложил резолюцию: «Быть по сему, но рядового Геккерена, как не русского подданного, выслать с жандармом заграницу, отобрав офицерские патенты».

На следующий день, 19 марта 1837 г., барон Жорж Дантес-Геккерн был разжалован в рядовые и на санях отправлен к границе России.

Секундант Пушкина, его лицейский товарищ Константин Карлович Данзас, после приговора пробыл в тюрьме еще два месяца и затем отправлен в свой полк. Он умер в 1870-м году, дослужившись  до генерал-майора.

Секундант Дантеса, виконт Огюст д’Аршиак, после дуэли был отправлен сразу курьером в Париж, откуда никогда уже в Россию не возвращался.

Голландский посол Геккерн был вызван своим правительством в отпуск. Перед отъездом в качестве памятного сувенира он получил от императора золотую табакерку, украшенную бриллиантами,  с портретом его величества стоимостью в 12 тысяч рублей. Таким образом, дипломату вежливо дали знать, что с ним расстаются, и на занимаемый им пост министерство иностранных дел будет рекомендовать  правительству Голландии выбрать другую кандидатуру.
У читателей пушкинианы возникал невольно вопрос: почему при наличии столь строгих законов, грозящих участникам дуэли смертной казнью, никто серьезно наказан не был? Лермонтов, за стихи, не за убийство на запрещенной дуэли, был сослан в армию на Кавказ, а в этом случае, связанным со смертью одного из дуэлянтов, несмотря на суровый приговор полкового суда, все были отпущены на свободу и могли продолжать службу. Но для нас поведение властей в этом случае не кажется странным, так как мы понимаем, что главные  участники были исполнителями акции, задуманной властью, и она, слегка нагнав на них страху, (для публики) отпустила на свободу.
Выработанная троицей версия произошедшего привилась в обществе - друзья Пушкина усердно доказывали, что Натали ни в чем не виновата, все это произошло лишь по ее доверчивости,  и считали, что с Дантесом можно примириться, но они были непреклонны в своем осуждении старшего Геккерна. Противники, а их в светском обществе оказалось большинство, исписали множество писем и статей, доказывая, что всему виной был сам Пушкин и его безудержный характер. И идея, что Пушкин сам рвался к  смерти, что дуэль была актом его самоубийства, была воспринята ими с одобрением. Позже некоторые из друзей Пушкина стали во всем обвинять Натали, а ее поклонники, среди друзей поэта, продолжали настаивать на версии ее невиновности. С такими размышлениями о причинах трагедии Пушкина мы и живем. Кому какая версия нравится, той и придерживается. А единое мнение должно быть одно:

«Восстал он против мнения света и убит».
О судьбе Дантеса и  Луи Геккерна  после дуэли пушкинисты почему-то умалчивают или не хотят говорить, исследовать. Их как бы устроил факт того, что Дантес был разжалован в рядовые, и вместе с приемным отцом он был выслан из России (они наказаны). А дальше идет ссылка, что из-за отсутствия  данных можно говорить лишь о его карьере с 1848 г: «Он занялся политикой и уже в 1848-м году стал членом Национального собрания Франции, в 1852-м году – сенатором. В 1863-м году Дантес был произведен в кавалеры ордена Почётного легиона, а в 1868-м году – в командоры ордена. Он был в числе первых учредителей некоторых кредитных банков, железнодорожных компаний, обществ морского транспорта, промышленных и страховых обществ. Умер Дантес в 1895-м году в возрасте 83-х лет». О Геккерне-старшем справка еще короче:  «В 1842 г. был назначен нидерландским послом в Вену, на этом посту находился 32 года. В 1875 г. барон Геккерен (старший) переехал в Сульц к детям после шестидесяти лет службы. Он умер 27 сентября 1884 г. (ему было около 89 лет).
А все же, если полистать литературу, то можно найти много для нас  ценных и интересных воспоминаний и записей.
До немецкой границы Дантес ехал в императорских санях  под присмотром двух жандармов и  оттуда на вольных лошадях. В Берлине он сделал продолжительную остановку. Здесь он ждал жену. 1 апреля 1837 г. Луи  Геккерн с невесткой выехали из Пе¬тербурга за границу. Никто из родных не провожал Екатерину. Из Берлина Дантес с женой отправился в Сульц (в Эльзасе, Франция), где и поселился во флигеле  фамильного замка, а Геккерн-старший поехал в Голландию улажи¬вать свои дела в Гааге.
Сульц, где жило семейство родного отца Дантеса, был в те времена маленьким городком, затерявшимся в горах Эль¬заса и насчитывавшим едва четыре тысячи жителей. Ста¬рик Дантес, богатый помещик, член Генерального совета департамента Верхнего Рейна, занимал видное положение в Сульце. Внук Екатерины, Луи Метман, оставив¬ший биографический очерк о Жорже Дантесе, так описывал усадьбу старика Дантеса:
«Жизнь была проста в большом старом доме, которым в Сульце, близ Кольмара, владел ее свекор, барон Дантес. Он был окружен многочисленной семьей, сыновьями, незамуж¬ними дочерями, родственниками. Дом с высокой крышей, по местному обычаю увенчанный гнездом аиста, простор¬ные комнаты, меблированные без роскоши, лестница из вогезского розового камня — все носило характер эльзасского дома состоятельного класса. Скорее господский дом, неже¬ли деревенский замок, он соединялся просторным двором, превращенным впоследствии в сад, с фермой, которая была центром земледельческой и винодельческой эксплуатации фамильных земель. Боковой флигель, построенный в XVIII веке, был отведен молодой чете. Она могла жить в нем со¬вершенно отдельно, в стороне от политических споров и местных ссор, которые временами занимали, не задевая, впрочем, глубоко, маленький провинциальный мирок, ютившийся вокруг почтенного главы семейства».
Что касается старика Дантеса, то оказывается, он был  небедным, как уверял Луи Геккерн, когда усыновлял Дантеса, и ему поверила вся общественность, включая Бенкендорфа. А вот что писал о нем А. И. Тургенев Вя¬земскому 4 августа 1837 г: «Я узнал и о его (Ж. Дантеса) проис¬хождении, об отце и семействе его: все ложь, что он о себе рассказывал и что мы о нем слыхали. Его отец - богатый по¬мещик в Эльзасе - жив, и кроме его имеет шестерых детей; каждому достанется после него по 200 тысяч франков».
Город Сульц красочно описала Екатерина в письме к своему брату Дмитрию: «Я очень удивлена, что ты его не нашел на карте Лапи (французский географ), он там должен быть, посмотри хорошенько. Это очень ми¬лый город, дома здесь большие и хорошо построенные, ули¬цы широкие и хорошо вымощенные, очень прямые, очаро¬вательные места для гулянья. Что касается общества, то я совсем шокирована тем, что ты так непочтительно гово¬ришь о достопочтенных жителях этого города. Общество, правда, невелико, но есть достаточная возможность выбора, а ты знаешь, что не количество, а качество является ме¬рилом вещей; что касается развлечений, то они тоже у нас есть: бывает много балов, концертов, вот как!»

В конце июня Дантесы и Геккерн приехали в Баден-Баден, ставший к этому времени летней столицей Европы и бывший излюбленным местом отдыха петербургской аристократии. В это время здесь отдыхали Смирнова-Россет, Андрей Карамзин,  брат царя великий князь Михаил Павлович, В. А. Соллогуб, князь Гагарин, Свистуновы, а в конце сезона  Гоголь. О встрече великого князя с  Дантесом и его всем семейством в Баден-Бадене записал в  своем дневнике князь Владимир Федорович Одоевский: «Встретивши Дантеса (убившего Пушкина) в Бадене, который, как богатый человек и барон, весело прогуливался со шляпой набекрень, Михаил Павлович три дня был расстроен. Когда графиня Соллогуб-мать спросила у него о причине его расстройства - он отвечал: “Кого я видел? Дантеса!” - “Воспоминание о Пушкине вас встревожило? - “О нет! Туда ему и дорога!” - “Так что же?” - Да сам Дантес! бедный! - подумайте, ведь он солдат». Здесь интересна реакция великого князя на упоминание имени Пушкина: «Туда ему и дорога!». Комментарии излишне, а вот Дантес – он «бедный» (не в смысле нищий).

Увидев чету Дантесов в парке Бадена, Андрей Карамзин первый подошел к ним. В начале разговора он высказал Дантесу свои обвинения в связи с трагическими событиями, но очень скоро тот сумел убедить его в своей невиновности. «Последние облака негодования во мне рассеялись, и я дол¬жен делать над собой усилие, чтобы не быть с ним таким же дружественным, как прежде», - написал А. Карамзин. Одна¬ко, встретившись со стариком Геккерном, Карамзин не от¬ветил ему на поклон и отошел от него, когда тот попытался с ним заговорить. В начале августа на балу «в присутствии здешних монархов» Дантес в паре с графиней Софьей Ивановной  Борх (урожденной Лаваль) открывал  бал, в котором принимали  участие Андрей Карамзин и Елена Соллогуб. Сын историка присутствовал «за веселым обедом в трактире, где д'Антес, подстрекаемый шампанским, заставлял своих собутыльников хохотать до колик».

19 октября 1837 г. у Дантесов родилась дочь Матильда.

О своей поездке в Париж Екатерина написа¬ла брату Дмитрию  25 мая 1838 г.
«Так как мы приехали сюда только для того, чтобы раз¬влечься, посмотреть и познакомиться со всем тем, что в Па¬риже есть любопытного и интересного, мы целыми днями бегаем по городу, но не бываем в светском обществе, потому что это отняло бы у нас драгоценное время, которое мы по¬свящаем достопримечательностям; свет — это до следующе¬го приезда». «Удовольствия, которых мы, однако, себя не лишаем, это театры. Здесь их четырнад¬цать, так что, как видишь, выбор есть; я была почти во всех, но предпочитаю Комическую оперу и Большой оперный те¬атр; к сожалению, я не видела итальянцев, которые играют здесь только до апреля месяца. Все вечера мы проводим или в театре, или в концерте. Я очень часто встречаюсь с г-жой де Сиркур, она очень мила и добра ко мне; каждое воскресе¬нье она заезжает за мною, чтобы отправиться в посольскую церковь. Это настоящее счастье для меня; я так долго была лишена православной службы, поэтому я этим воспользова¬лась и говела и причащалась, едва только приехала в Па¬риж. Об этом я позаботилась, прежде всего». (Анастасия Сиркур, жена французского писателя графа Сиркура, урожденная Хлюстина, соседка Гончаровых по «Полотняному Заводу»).
Портрет баронессы Екатерины Дантес де Геккерн, Жан-Батист Сабатье
 «Я воспользовалась моим пребыванием здесь, - продолжала Екатерина - чтобы заказать свой портрет, который у меня проси¬ла мать; я делаю это с большим удовольствием, хотя, призна¬юсь тебе, что позирование смертельно скучная вещь».
Из писем, которые отправляла Екатерина брату Дмитрию, узнаем:
«Сульц, 1 октября 1838 г.

Я забыла тебе сказать, что мы недавно купили ферму в четырех или пяти лье от Сульца. Там теперь строится дом, где мы будем проводить три самых жарких летних месяца».

Вторая дочь – Берта Джозефина родилась в 1839 г.

Брат Дмитрий по просьбе сестры переправил  лошадь, назван¬ную Калугой. Сестра прокомментировала: «Моя кобыла, названная  Калугой, прибыла в прекрасном состоянии. Это красивая лошадь, и знатоки утвер¬ждают, что это самая лучшая из всех лошадей, привезенных Люзиньяном, нет ни одной, которая могла бы с ней сравни¬ться. Мой муж в восторге и поручает мне бесконечно побла¬годарить тебя за твою любезность в отношении нас, он очень тронут, и я также».
 
Третья дочь – Леония-Шарлотта родилась в 1840 г. Рождение третьей дочери  очень огорчило мать, страстно желавшей родить сына, чтобы угодить мужу, кото¬рый ждал наследника.

28 января 1841 г из  Сульца Екатерина сообщила о несчастном случае:
«В то время как я писала тебе в письме о всяких пустяках, мой дорогой друг, я совсем и не подозревала, какое ужасное несчастье могло со мной случиться: мой муж чуть не был убит на охоте лесником, ружье которого выстрелило в четы¬рех шагах от него, пуля попала ему в левую руку и раздроби¬ла всю кость. Он ужасно страдал и страдает еще и сейчас; слава Богу, рана его, хотя и очень болезненная, В следующем письме, написанном через три месяца, она говорит о длительной болезни мужа, о том, что врачи дежу¬рили при нем днем и ночью. Видимо, рана была более серь¬езной, чем можно судить по письму от 28 января, и круглосу¬точные дежурства врачей и дальнейшее лечение в Каннах свидетельствуют об этом».
«Сульц, 26 апреля 1841 г. Оплатить три счета от врачей (а некоторые из них были при нем днем и ночью) это не безделица, а теперь еще курс лечения на во¬дах, право, если ты не придешь нам на помощь, мы были бы в крайне затруднительном положении».
«Массево, 21 июля (1841г.) Мой муж был вынужден провести курс лечения руки в Каннах, и ты понимаешь, что подобные вещи стоят нема¬лых денег».
В конце января  - в начале февраля 1841 г. Екатерина родила мертвого ребенка.
В 1842 г. барон фон Луи  Геккерн был аккредитован при венском дворе. Екатерина с мужем  несколько месяцев провели в Вене. Письма Екатерины к брату Дмитрию из Вены:
«Вена, 1 ноября 1842 Ты сам знаешь, дорогой друг, что на конец года ты мне дол¬жен 15 тысяч, и, к сожалению, я нахожусь не в таком поло¬жении, чтобы потерять подобную сумму. мы обосновались в Вене на зиму, но, если говорить откровенно, скажу тебе, что сей¬час, когда мое любопытство удовлетворено, я была бы счаст¬лива вернуться домой. Вена красивый город, но жизнь здесь настолько отличается от той, которую я привыкла вести, что мне тут не очень нравится. Впрочем, я думаю, для того, чтобы пребывание здесь было приятным, надо быть здеш¬ним уроженцем и любить свет, а так как я не являюсь пер¬вым и ненавижу второе, я нигде не бываю более счастлива, чем в своих горах, по которым я вздыхаю от всего сердца».
 «Вена, 5 января 1843 г. Я веду здесь жизнь очень тихую и вздыхаю по своей эльзасской долине, куда рассчитываю вернуться весной. Я со¬всем не бываю в большом свете, муж и я находим это скуч¬ным; здесь у нас есть маленький круг приятных знакомых, и этого нам достаточно. Иногда я хожу в театр, в оперу, она здесь неплохая, у нас там абонирована ложа. Я каждый день встречаюсь с Фризенгофами, мы очень дружны с ними. Ната очень милая, занимательная, очень веселая и добрая жен¬щина. Она много бывает в свете и придает большое значе¬ние тому, чтобы занимать там хорошее положение; она пра¬ва, так как, в конце концов, она австрийка, обожает Вену, как я Францию!
По местному обычаю баронесса ходила босой за пять километров в соседнее селение молиться чудотворному образу Девы Марии о даровании сына. 22 сентября 1843 г Екатерина  родила долгожданного сына и умерла от послеродовой горячки. Перед смертью она сказала Дантесу самое важное: «Единственную вещь, которую я хочу, чтобы ты знал, - это то, что тебя крепко люблю и что в одном тебе все мое счастье!». Ей было всего 34 года.
В 1843 г. Дантес-Геккерн начал свою деятельность с выборной дол¬жности члена Генерального совета департамента Верхнего Рейна, потом был еще раз переизбран и через несколько лет приобрел известный вес в родном Эльзасе. Впоследст¬вии Дантес был уже председателем Генерального совета и мэром Сульца. Далее он был избран депутатом в Националь¬ное собрание и переехал в Париж.
Остановимся на мгновение и задумаемся: «А на какие деньги жила семья Дантеса?» 
Жорж прибыл вместе с беременной женой в Сульц без  чинов и без состояния.  7 лет до 1843 г. он не работал,  никаких средств у него не было,- его в Петербурге содержал посол. Его родной отец оказался небедным, но умудрился отказаться от сына (видимо, за большие деньги) и имел шестерых детей. О помощи, а тем более о содержании семьи со стороны такого жадного до денег помещика,  говорить не приходится. Можно предполагать, что их поддерживал сам барон Луи Геккерн. Вполне вероятно, так как  он был богатый человек, ходили слухи, что он обещал перевести на сына после женитьбы  80 тысяч рублей. И все же семья Дантесов росла из года в год, и кроме этого тратила немалые средства на свои развлечения в Баден-Бадене, в Париже, в Вене. Екатерина заказала портрет. Дантес вел праздный образ жизни, как подобало человеку из высшего общества, увлекался охотой, содержал лошадь. Проходил курс лечения в Каннах.  Они купили землю недалеко от Сульца и построили дачный дом, где проводили летние месяцы. У нас нет счетов, платежек и трудно аргументировано доказать  откуда поступали средства на содержании  семьи Дантесов, а они, как мы видим, были значительные. И предположение, что Дантес и Геккерн были за свои услуги императором вознаграждены и очень приличной суммой, которая позволяла так спокойно тратить немалые суммы на развлечения и наряды, вполне можно считать соответствующее истине. Судя по затратам семьи Пушкиных, которые ежемесячно превышали зарплату губернатора в 3-4 раза, чтобы соответствовать требованиям светского общества,  и семье Дантеса приходилось тратить приличные  суммы, даже принимая во внимание, что  Баден-Баден не Петербург. 
Сумма вознаграждения Дантеса  или поощрения по службе, возможно,  обговаривались еще на первоначальном этапе, когда кавалергарду поручали начать ухаживать за Натали. А на конечном   этапе, когда жизнь его подвергалась опасности, она должна была возрасти. Может быть, она и не обсуждалась, но подразумевалась, и, естественно, Бенкендорф не мог не оценить такую важную и опасную услугу. Гадать легко, но судя по поведению безработного Дантеса в течение 7 лет, сумма вознаграждения  была  не менее 100 тысяч рублей, которую он положил в банк, а семья жила на проценты (порядка 8-10 тысяч рублей в год). Для Сульца этих денег было достаточно, жили скромно, но можно было позволить себе изредка легкие увеселения в Баден-Бадене и Париже.  Брат Дмитрий во время свадьбы обещал сестре Екатерине пересылать по 5 тысяч рублей ежегодно. Для семьи Дантесов это была приличная сумма, поэтому Екатерина постоянно напоминала брату о его долгах, которые через 6 лет достигли астрономической суммы 20 тысяч рублей. То есть за шесть лет брат выслал всего 10 тысяч  рублей (одну третью часть обещанного). После смерти Екатерины Дантес обратился в петербургский суд, тяжба тянулась до тех пор, пока следующий император Александр II не закрыл дело.
Как это ни странно, но и барон Луи Геккерн тоже не работал целых пять лет. Деньги у него были, и жил он роскошно, часто посещая казино. Мог помогать Луи Геккерн семье Дантеса? Мог и, наверняка, покрывал определенные расходы. Но содержать семью из года в год в силу своего характера никогда  не стал бы. Можно предположить, что вознаграждения Дантесу по его доверенности перевели на счет барона, и тот аккуратно передавал поступившие деньги по процентам сыну. Из письма Дантеса к брату Екатерины, Дмитрию (11 июля 1843 г): «После нашего возвращения во Францию Барон, чтобы дать мне занятие, поручил мне управление частью своих имений, кроме того, он мне предоставил сумму в (в оригинале не указано) на обзаведение и содержание семьи, естественно, в эту сумму входили и пять тысяч Катрин. Теперь, поскольку этой суммы нам недоставало с крайне огорчительным постоянством, а я не хотел ни в чем ограничивать комфорта, к которому привыкла моя славная Катрин, и так как щедрость барона де Геккерна мне это позволяла, я затронул капиталы, которые были мне доверены, рассчитывая позднее покрыть дефицит, когда ваши дела позволят вам уплатить задолженность». «Мой отец, слава богу, здоров, он мне предоставляет только квартиру и стол; Барон, будучи в отношении нас неизменно щедрым, — остается хозяином капитала, так что, если меня не станет, что, надеюсь, не случится, но что возможно, Катрин будет всецело зависеть от опекунов моих детей». Такая схема была очень удобной. С одной стороны, Дантес и его семья вообще не имели средств для существования, и можно было во все инстанции писать о своем бедственном положении, с другой стороны, богатый Геккерн, - заботливый отец и дедушка.   
На пост посла Голландии в Вене Луи Геккерн  был отправлен в 1842 г. и оставался на этом посту до глубокой старости. Барон никогда не был женат, был хорошим знатоком искусства, разбирался в картинах, драгоценных камнях и антиквариате, приобретал редкие вещи. Квартира его была наполнена образцами старинных изделий. В 1875 году барон Луи Геккерн  переехал в Сульц,  умер 1884 г. (ему было около 89 лет).
В 50-е годы XIX столетия карьера Дантеса также пошла в гору. В 1852 г, после государственного переворота, принц-регент Людовик-Наполеон поручил  Дантесу очень важное дипломатическое поручение - выяснить у русского и австрий¬ского императоров и прусского короля, как отнеслись бы они к его восшествию на императорский престол. Николай I, который  гостил у своего шурина,  короля прусского,  соглашаясь на свидание, поручил предупредить посланца, что русский император не может принять его в качестве представителя иностранной державы ввиду приговора военного суда, удалившего Дантеса с русской службы; но если он желает предстать перед царем как бывший офицер его гвардии, осужденный и помилованный, Николай согласен выслушать то, что он имеет сообщить ему от главы Французской республики.  Намечавшаяся миссия к Николаю I по важнейшему государственному вопросу способствовала возведению будущего чрезвычайного посла в высокое звание члена Законодательного собрания, в звание сенатора. Эта встреча состоялась в Потсдаме 10 мая 1852 г. Звание сенатора было пожизненным и давало право на весьма приличное содержание из казны - 30 тысяч франков в год (сумму позднее увеличили до 60 тысяч). Новоиспеченному сенатору исполнилось в тот год всего лишь 40 лет.
 Дантес, будучи состоятельным человеком, занялся финансовыми делами. «Он был в числе первых учредителей некоторых кредитных банков, железнодорожных компаний, обществ морских транспор¬тов, промышленных и страховых обществ, которые возник¬ли во Франции между 1850-1870 годами», - говорил о своем деде Луи Метман.
 В Париже Дантес  построил себе на Елисейских полях большой трехэтажный особняк, где жил со всей своей семьей. Особняк Дантеса превратился в политический и даже отчасти литературный салон. Луи Геккерн после смерти оставил ему все свое состояние. Дантес умер в глубокой ста¬рости, в возрасте 83 лет. Луи Геккерн и Жорж Геккерн  похоронены в Сульце. Внук Дантеса Леон Метман вспоминал: «Дед был вполне доволен своей судьбой и впоследствии не раз говорил, что только вынужденному из-за дуэли отъезду из России он обязан своей блестящей политической карьерой, что, не будь этого несчастного поединка, его ждало бы незавидное будущее командира полка где-нибудь в русской провинции с большой семьей и недостаточными средствами».
Детей Дантеса и Екатерины  воспи¬тала  его незамужняя сестра Адель Дантес. Дочери барона Дантеса-Геккерна выросли красивыми девушками и благода¬ря положению своего отца были приняты при дворе. «Они унаследовали, -  писал Метман, - физические и моральные качества своей матери, и особенно — грацию». Старшая, Матильда, вышла замуж за бригадного генерала Жана-Луи Метмана. Вторую  дочь, Берту, которая была  хороша собою, барон Дантес выдал за графа Вандаля, государственного советни¬ка, главного директора почт. Сын его, Луи-Жозеф де Геккерн-Дантес, в чине капитана вышел в отставку, женился в Су¬льце на Марии-Луизе-Люксембург. Младшая дочь Леони,  выучила русский язык, обожала Пушкина. В год столетия со дня рождения Пушкина в газете «Но¬вое время» от 12 июня 1899 г. была помещена статья  «Беседа с бароном Геккерн-Дантесом-сыном»: «Эта девушка (Леони) была до мозга костей рус¬ской. Здесь, в Париже, живя во французской семье, во фран-цузской обстановке, почти не зная русских, она изучила русский язык, говорила и писала по-русски получше многих русских. Она обожала Россию и больше всего на свете Пуш¬кина». Она заболела и умерла в психиатрической лечебнице.
На встрече императора с Дантесом взор пушкинистов не останавливается. В том, что Николай I принял убийцу, по их мнению,  нет ничего особенного, или понимается, что царь был вынужден пойти на встречу с посланником будущего монарха и сделал ему одолжение. На императорском уровне официальных случайных встреч не бывает. По дипломатическим каналам все заранее обсуждается, из предлагаемого списка в кандидаты на аудиенцию с Его Величеством выбирается тот, кто представляет интерес. А Жорж Дантес – Геккерн для императора был героем, который блестяще справился с заданием, был великолепным агентом Бенкендорфа. Это для общественного мнения Дантес был убийцей,  для великосветского общества – жертва незаслуженной ревности, а для императора Дантес был офицером секретных миссий. И такой представившийся удачный случай общения упустить было нельзя. Более того, встреча проходила с глазу на глаз, без посторонних лиц, обсудить и решить можно было многое, кроме поддержки будущего французского императора. 

Связь с русским посольством Дантес-Геккерн не терял. В 1858 г. только что назначенный в Париж русским послом Н. А. Орлов венчался с Е.Н. Трубецкой. А. И. Герцен по этому поводу писал: «Несколько месяцев тому назад fine fleur нашей знати праздновал в Париже свадьбу. Рюриковские князья и князья вчерашнего дня, графы и сенаторы, литераторы, увенчанные любовью народной, и чины, почтенные его ненавистью, -- все русское население, гуляющее в Париже, собралось на домашний русский пир к послу. Один иностранец и был приглашен, как почетное исключение, Геккерн - убийца Пушкина!» Тайные связи Геккерна с русским посольством, как агента осведомителя,  раскрывает документ, относящийся к 1 марта 1880 г, ко дню покушения на Александра II. Посол Орлов срочно сообщал в императорский дворец в секретной телеграмме:
«Гирсу, из Парижа 1/13 марта 1880 года. Барон Геккерн-д'Антес сообщает сведение, полученное им из Женевы, как он полагает, из верного источника: женевские нигилисты утверждают, что большой удар будет нанесен в ближайший понедельник».
Документ не оставляет никаких сомнений, что Дантес был осведомителем царского двора по многим политическим вопросам Франции и Европы, им оплачивался и, возможно, оставался тайным агентом Третьего отделения все пятьдесят лет.
В аристократическом клубе «Серкль империал», в районе Елисейских полей Дантес нередко проводил вечера. Писатель, член Французской академии Поль Эрвье, слывший безжалостным обличителем высшего общества, писал о сенаторе Геккерне, что, «встречая в его салонах этого рослого, с великолепной выправкой одинокого старца», он говорил себе: “Вот тот, кто принес смерть Пушкину, а Пушкин принес ему бессмертие, как Эфесский храм тому, кто его разрушил”».