Жизнь – это болезнь, а смерть – исцеление. Не надо бояться смерти, она неизбежна. Для каждого живого существа приготовлена своя особая смерть. У кого-то она будет лёгкая и простая. А у кого-то сложная и тяжёлая, возможно, растянутая на долгие годы. А у другого смерть будет очень яркая и изысканная, за которую могут дать премию Дарвина. Это уже кому что предписано. Но, так или иначе – умирают все. И это нормально, естественно и вполне логично. Всё когда-нибудь должно закончиться. Вечность – не по зубам человеку. И уж тем более – животным, коими и является большинство населяющих планету людей.
Размышляя о смерти, Генри вглядывался во тьму. И тьма глядела в него. Он видел там миллионы погибших и не понимал, почему все их жалеют. Что в этих смертях такого несправедливого? Планета чистится, и это нормально. И всё равно людей становиться больше с каждым годом, так что тут не о чем жалеть. Идёт естественный отбор, и это правильно. Правильно и совершенно.
Генри смотрел в небо. Небо смотрело в него.
Первородная любовь
Разрывает звёзды.
Лепестками крови вновь
Космоса борозды.
ТАМ повесилась луна
В раскалённом небе.
И порхает тишина,
Словно чёрный лебедь.
Было темно и красиво. Прозрачно и прохладно. И как-то даже легко и спокойно. Всё было так, пока не раздался ещё один выстрел, а затем крик. Кричала женщина.
Генри вышел из транса и снова посмотрел вниз. Так ничего и не разглядев в темноте, он побежал по ступенькам во двор. Крик усиливался, разрывая тишину ночи. Просто крик, безо всяких слов и чего-либо конкретного.
Выбежав на крыльцо, парень увидел картину, заставившую его потерять ориентацию, как в пространстве, так и во времени.
Прямо на его глазах доктор Альфред Штругерт со всей силы колошматил прикладом ружья по ноге лежащей на земле женщины, вторая нога которой была прострелена дробью и заметно кровоточила. Быть может, поэтому Альфред и бил по здоровой ноге? Впрочем, сейчас её уже трудно было назвать здоровой. Мысли Генри путались, в глазах темнело, а в ушах стоял какой-то звон, смешиваясь с криком изувеченной жертвы.
– Тварь! Тварь! Тварь! Тварь! – истошно вопил Штругерт, продолжая бить ногу прикладом. Бил он чётко в одно место, чуть повыше колена. А женщина орала, как при родах, даже не пытаясь отползти, или хоть как-нибудь защититься. Какофония звуков в голове Генри усиливалась с каждым таким ударом. Он медленно, словно во сне перевёл взгляд на лежащую рядом с крыльцом мёртвую собаку, затем снова посмотрел на Штругерта. Тот продолжал своё дело с усердием стахановца на заводе. Женщина продолжала кричать, ни на секунду не ослабевая голосом. Лица её разглядеть не удавалось из-за слипшихся темных волос и отсутствия, хоть какого-нибудь освещения. Луна в небе тоже куда-то подевалась. И звёзды как будто погасли.
Генри сделал несколько шагов в сторону дороги. От места кровавой расправы его отделял какой-нибудь десяток метров. Штругерт по всей видимости его совсем не замечал, а вот женщина кажется, заметила, но не подала виду и продолжала вопить с удвоенной силой, лёжа на земле абсолютно неподвижно, как будто на операционном столе.
Генри сделал глубокий вдох и побежал что есть силы в сторону шоссе. Через лес, напрямик. Бежал он быстро, озираясь через каждые двадцать метров, потому несколько раз споткнулся и на четвёртый раз упал, крепко приложившись бедром о пенёк. Но тут же вскочил и продолжил бег. Никакой погони за ним не последовало, но он всё равно бежал без остановки, пока не выбрался на трассу. И даже там, среди шума редких машин, он всё ещё продолжал слышать истошные женские вопли и звуки приклада, бьющегося о кость. Именно этот звук и напугал его больше всего, как будто били не о здоровую ногу, а об оголённый скелет или протез. Да, возможно это и был протез, но вот крики той женщины говорили совсем обратное. Ведь протез не чувствует боли.
В этот момент Генри впервые ощутил жалость. И кажется что-то ещё, отдалённо похожее на чувство сострадания.