Прошло две недели, но в доме Сударушкиных ничего не изменилось, гулянки продолжались. Только у Светы начали болеть сердце и голова. И когда одноклассник Витька, почувствовав недоброе стал расспрашивать, настойчиво и понимающе, она смутилась и честно во всём призналась.
— Так продолжаться не будет! — решительно заключил он. — Ты на себя посмотри: бледная, одни глазищи остались.
— Раньше я её жалела. Но сейчас в душе пустота. Будто выжгли внутри всё. Обратили в пепел…
Она тяжело вздохнула, но было видно, что после проговоренного вслух ей стало как будто легче. Помолчала.
— Только, Вить, тебе это говорю… как будто чувствую, что умру скоро.
— Что ты несёшь? Вот чего надумала. Да просто выброси такие мысли глупые! — горячо заговорил Витька. Он и сам не понимал, отчего в нем проснулась горячность эта. То ли чувство жалости и врожденное, как он считал, чувство справедливости, то ли возникшая симпатия не позволяли оставить Свету без внимания. — Раз по-хорошему мать не понимает, давай, — он запнулся и немного покраснел. — Давай устроим ей «темную»?
— Как это? Каким образом? — Света удивленно вскинула брови.
— Мы с ребятами поймаем её в узком переулке, когда пойдёт домой после работы. Накроем покрывалом. Ну и пару раз несильно ударим, объясняя за что. Возможно, только тогда поймет, как жить на белом свете. И как отвечать за свои собственные слова.
— А по-другому нельзя? — испуганно спросила Света. — Боюсь я за неё.
— Нельзя, — серьезно подтвердил он, и ни один мускул на его лице не дрогнул. — Тем более, что она клялась… Теперь только так, — подвел черту Витька.
Вечером, поёживаясь от холодного ветра, Света сидела на скамейке во дворе. Чтобы разогреться, она пересела на качели, стала раскачиваться, но сразу закружилась голова, и девушка перешла в стоявшую неподалеку беседку. Здесь, среди каким-то неведомым образом сохранившейся резной красоты, Света почувствовала себя немного лучше. «И откуда эта беседка здесь взялась? Как будто кто нарочно старался доставить людям радость», — подумала Света, отвлекаясь от тревог.
Вспомнилось прошлогоднее лето, когда схожесть предстоящих событий дохнула ей в лицо опасностью. В майке, стареньких потертых джинсах она старательно карабкалась за парнями на Кара-Даг. Стараясь не отстать, вдруг оступилась. Камень, на который она шагнула, бросился с усиливающимся грохотом вниз. А она, испугавшись, и судорожно цепляясь пальцами за острые выступы, еле удержалась.
Осторожно развернувшись, решила спускаться. Но тут её снова начало увлекать вниз и по инерции наклона понесло с увеличивающейся скоростью. Быть может причиной тому стало волнение: ноги её дрожали. И она буквально всей кожей почувствовала: немедленно надо остановиться. Иначе — гибель. Но каким образом это сделать? Что придумать? Как? Она, продолжая двигаться, будто на коньках скользя по камням, присела на корточки.
Увидев справа недалеко от себя раскидистый куст шиповника с крупными красными плодами, бросилась к нему. И несмотря на резкую боль вонзившихся в руки шипов крепко ухватилась, чуть не вырвав его из каменистого основания. Потом не раз Света задавалась вопросом: и как он сумел-таки найти здесь живительные соки для жизни и роста? Вот загадка?!
С разодранными в кровь руками Света стала звать на помощь ребят. Те вскоре возвратились и помогли ей спуститься с такой, казалось бы, совсем мирной и не опасной горы. И три дня она болезненно вытаскивала шипы, и неделю заживляла раны по всему телу, чтобы те не доставляли ей уж очень больших страданий...
Электрический фонарь на бетонном высоком столбе внимательно вглядывался в порождённое им же желтоватое пятно света у своего основания. Фонарь будто силился определить: насколько уменьшилось за день количество снега под ним? На краю пятна, выделяясь белой корой на фоне тёмного вечернего неба, росла искривленная снизу, но потом прямо растущая берёзка. Света много раз проходила мимо неё, почти не замечая. Но теперь она подумала: все-таки, какая жизнестойкая! Нашла в себе силёнки выпрямиться!
В эти секунды она услышала плач ребёнка и успокаивающий его низкий женский голос. И ей вспомнилась мать. С минуты на минуту её должны избить ребята. «Так тебе. Не распутничай. Не пьянствуй!» — Света представила картину избиения и, словно сама тоже била мать, вкладывая в эти свои удары и гнев, и страдание, и отчаянье.
За своими мыслями Света не заметила, как наступила тёмная ночь. Погасли фонари на окраинах их небольшого провинциального городка; и тишина успела незаметно проползти во все дворы и теперь царствовала почти на всём пространстве, только изредка нарушалась лаем собак, шумом редких автомобилей, да поющими нестройными голосами изрядно подгулявших молодых людей под ритмичный гитарный строй.
«Но почему мамы так долго нет?» — пришла неожиданная мысль. Света настойчиво гнала её, но мысль возвращалась снова и снова.
Вдруг показалось: кто-то вскрикнул. Она так до боли ясно увидела: мать, закрыв лицо ладонями, упала на тротуар с сиплым, раздирающим душу криком:
— Люди! Люди! Помогите!
И неведомая сила бросила Свету на спасение.
«Только бы успеть», — она бежала быстро, изо всех сил, но ей казалось, ноги еле-еле передвигаются. И тут Света увидела ИХ… Она ворвалась в круг подростков, обступивших уже поверженную мать, с громким криком:
— Мамочка!
Ибо так возлюбил Бог мир,
что отдал Сына Своего Единородного,
дабы всякий верующий в Него не погиб,
но имел жизнь вечную.
Ибо не послал Бог Сына Своего в мир,
чтобы судить мир,
но чтобы мир спасен был чрез Него.
Верующий в Него не судится,
а неверующий уже осужден,
потому что не уверовал
во имя Единородного Сына Божия.
Суд же состоит в том,
что свет пришел в мир;
но люди более возлюбили тьму,
нежели свет,
потому что дела их были злы;
ибо всякий, делающий злое,
ненавидит свет и не идет к свету,
чтобы не обличились дела его,
потому что они злы,
а поступающий по правде идет к свету,
дабы явны были дела его,
потому что они в Боге соделаны.
Света накрыла собою мать. Сердца у обеих колотились так, что казалось, это их стук заставил мальчишек разбежаться. Увидев убегающих Витькиных товарищей, через мгновение Света начала аккуратно поднимать мать с земли, чтобы повести домой. И, пересиливая угрызения совести, волнение, какую-то боль в сердце, начала говорить сухим, прерывающимся голосом:
— Случайно узнала, что тебя собираются… — она, немного покраснев, сглотнула пересохшим горлом, — бить. И побежала, как смогла. Слава Богу, успела… Мамочка, я не могу больше так…
Света дышала тяжело, сердце колотилось, как ни разу до этого дня.
— Не могу. Сил моих уже не хватает. Иссякла я совсем. Будто все жизненные соки выпиты. И словно внутри ничего здорового не осталось. Как бы подрубили меня. Лишили корней…
Света помолчала, чувствуя как последний рывок, которым она подняла мать с земли, отнял все силы. Но вот дыхание стало ровней и, как показалось, ей удалось найти нужные слова:
— Чувство такое, что умру скоро. Мам, понимаешь? А как ты тогда? Совсем пропадешь...
— Что ты, – перебила испуганно мать, обрадованная появлением дочки и теперь как будто сильнее от этого боящаяся её потерять, — Что ты, доченька. — Всё у нас будет хорошо. Поверь мне хоть в последний раз. Мы ещё на Черное море к дяде Якову маханём с тобой летом. На кораблике там покатаемся. Позагораем. Покупаемся. Фруктиков поедим.
Зинаида Лазаревна судорожно пыталась изыскать в своей залитой вином и страхом памяти яркие, радостные жизненные картинки, которые, по ее мнению, должны были отвлечь дочь от столь пугающих мыслей. И пережитое только что ею самой нападение, добавляло убедительности произносимым словам.
— Ах, какие они там, в Крыму, вкусные. И персики. И груши. И сливы. И абрикосы. И мандарины. А зелень, какая сочная! Петрушка, кинза... Лучок репчатый. Мы его с тобой с картошечкой горячей. А клубника там какая, помнишь? Большая, ароматная… Пальчики оближешь. Поедим — и на пляж. В море заплывать… Ты чего, дочка, там, в Крыму желала бы попробовать?
Мать и сама, оказавшись под властью собственных воспоминаний, уже не могла остановиться.
— А хочешь, на Кара-Даг заберемся? У его подножия знаешь сколько агатов? И можно найти очень красивые. Там такие уютные бухточки... — мать преданно заглянула Свете в лицо.
— Я была там, мам, с ребятами, — наконец откликнулась Света на материн монолог. — Там действительно необычно.
Света с тоскою вспомнила море, южное солнце, древнюю гору... как будто чувствовала, что больше никогда их не увидит.
— И Кара-Даг… говорят, он опасный, — Света вспомнила свои разодранные ладони. — С него можно сорваться неопытному человеку...
— Что ты, у меня там хорошие знакомые живут. Я попрошу их — они помогут. Даже не сомневайся — получится!
Зинаида Лазаревна явно обрадовалась пусть и такому, наполненному опасениями дочкиному ответу. Действительно, она совсем забыла, что Света в прошлом году договаривалась с ее братом Яковом о приезде в гости. И Зинаида уже тогда оказалась не на высоте: обещала договориться обо всем и самой ребят проводить, но ушла в многодневный запой. Инициативу в свои руки взял брат, и дети уехали без нее. Сейчас Зинаида Лазаревна решила не отступать:
— По Феодосии вечерней погуляем. Местного вкусного мороженого поедим. Можем и на танцы сходить, — в голосе матери зазвучали игривые нотки. — Как пожелаешь! Ты только не стесняйся непутёвой своей матери. Скажи, о чём мечтаешь?
За разговором дошли до квартиры. И мать, открыв дверь и войдя внутрь, настойчиво продолжала спрашивать у дочери о ее девичьих мечтах, уцепившись за эту ниточку в разговоре. Но вместо ответов Света вдруг села на материн скрипнувший диван, притянула мать, обняла ее и заревела.
Так, зарёванная, будто изливавшая все обиды и горечь, сидела она на диване и как младенца прижимала к себе мать, которая тоже, обливаясь ответными слезами, крепко обняв её, согревалась исходящей от дочери нуждой в ней, — своей запутавшейся в жизни матери, что сама почти забыла такие простые, но вечные покой и ласку...