Чиркнув спичкой, она зажгла белую иерусалимскую, недавно подаренную свечу, — стоящую на металлическом, похожим на розу подсвечнике. Еще дедушкином. «Как и его-то не сломали? Прямо-таки чудесно сохранился...
А вот две старинные иконы Спасителя и Матери Божией не уберегли». После очередной, с дракой, кровопролитной пьянки, иконы бесследно исчезли…
Светлана горестно вздохнула, вспоминая лики.
Перед ними многие годы молилась и горячо верующая бабушка, и её предки — из рода в род... Сколько они видели радости, горя, печали, восторгов, грусти и любви?
Света испытала смутное чувство сожаления, сотканное из совсем уж взрослых, не оформившихся вопросов, сродни тем, что слышала однажды в разговоре между пришедшими к ним в гости тетушками, — подругами ее бабушки Вали, что также говорили об иконах: «Как взвесить точное количество случаев благодатной помощи, через них полученные? Да и нет во всём мире таких весов. Ведь не измерить человеческую жизнь и душу? Они все у Господа бесценны. И каждому Он желает спасения...»
Света встала на колени. Собралась помолиться, но очередной взрыв пьяного хохота спугнул этот настрой.
Пытаясь вернуть молитвенное состояние, Света вернулась к прежним рассуждениям.
«Бог всегда даёт свободу выбора: или жить по своей воле или стараться, насколько возможно, направлять свою судьбу по воле Божией… Горько только, что семейные святыни пропали. Скорее всего, украдены и обменены на водку».
Света стояла на коленях перед небольшой по формату, бумажной иконочкой. На ней образ Матери Божией, держащей Богомладенца. Знаменитая Владимирская.
— Царица Неба и Земли, Матушка Всемилостивая, прости непутёвую мою мать. Вразуми и спаси так, как Сама захочешь, умоляю. Погибает ведь она. Надеюсь на Тебя, что умолишь Сына — Господа нашего Иисуса Христа. Прости и меня, грешную, что дерзаю так обращаться к Тебе… Помоги, Родненькая.
В глазах у Светы защипало и две горючие слезы, почти одновременно, капнули из молящих глаз её, пробежали через миловидно-бледное, худенькое личико и упали на деревянные, выщербленные ножками табуреток половицы. Света зарыдала, легла на доски, раскинув худенькие руки в стороны, будто хотела охватить ими нечто необъятное и великое.
Спина её судорожно вздрагивала от очевидной невозможности сделать это и вообще что-либо изменить. И только волосы, — длинные, цвета меди золотистой, — а сейчас, при мерцающем пламени горящей свечи просто темные струи, свободно рассыпались по спине, плечам и на полу возле головы, являя собой безмятежность. Куда пришлось лечь им, там и лежат, ничуть не сожалея об этом.
Девушке же казалось, что вся безысходность мира собралась вокруг неё в этой самой комнате, и нет ей никакого спасения ни здесь, ни где-то ещё, — в любой точке мирового пространства...
Внезапно комната озарилась светом, хотя перемену Света заметила не сразу. А когда почуяла её, то перестала плакать, медленно поднялась и села на полу, поджавши худые под себя ноги, и, всё ещё не понимая, что происходит, удивлённо начала оглядывать всё вокруг.
Её старая кровать с разобранной постелью, на которой так и не довелось сегодня уснуть, казалось, также ожидала чего-то необычайного. Стол, на котором стояли лампа, пожелтевшие фотографии отца и бабушки, вставленные в одну, слишком большую для них по размеру треснувшую в углу рамку, банка с авторучками и карандашами, стопка книг, а рядом с нею тетради, были преображёны этим светом и как будто помолодели на десятки лет.
Шифоньер, что глядел до ныне на мир своим мутным зеркалом, стоял напротив кровати и отражал вязаную из тесьмы дорожку, также пропитанную необыкновенным светом, — чётко и до невозможности красиво. А самовар-то, удалец! Стоял целёхонький, и ни одной вмятины на нём не было! Он блестел и был готов вновь, хоть сейчас, налить всем кипятка из своего длинного с вензелями краника…
Вначале Света подумала, что какой-то уличный прожектор светит через окно, но вскоре убедилась, что это не так. Изменившиеся в своём качестве вещи, залитые светом абсолютно все углы и закоулки комнаты, говорили, что свет находится везде одновременно и не имеет какого-то выраженного источника, а следовательно и направления. Но тем не менее Света непонятным чутьём уразумела, что свет этот откуда-то исходит. И источник его пребывает здесь, в комнате.
Удивительно нежно, не распугивая пребывающих в голове Светы вопросов, обозначилось воспоминание о необычном, неведомо доселе откуда возникшем звуке. Света вспомнила про звон, и так же, как и в предыдущий раз, повернула голову в дальний от окна угол комнаты, к которому всё ещё продолжала сидеть спиной. Казалось, свет исходил оттуда.
Девушка немного выждала, — не произойдёт ли ещё чего? — и неуверенно начала подниматься в сторону угла, в который глядела теперь не отрываясь, будто боялась потерять его из виду. Приблизившись вплотную к углу, стало понятно, что если поддеть чем-нибудь одну из половиц в том месте, где она немного не доходила до стены, то под доской откроется заполненное таким же ярким, непонятно откуда взявшимся светом пространство.
— Странно. Что там? — спросила вслух девушка.
...И так возлюбил Бог мир,
что отдал Сына Своего Единородного,
дабы всякий верующий в Него,
не по- гиб, но имел жизнь вечную.
Ибо не послал Бог Сына Своего в мир,
чтобы судить мир,
но чтобы мир спасен был чрез Него.
Верующий в Него не судится,
а неверующий уже осужден,
потому что не уверовал
во имя Единородного Сына Божия...
Уже собравшись просунуть пальцы в небольшую щель между досками, чтобы хоть как-то попробовать отодвинуть их, Света вдруг к своему удивлению услышала за спиной голос:
— Давай помолимся… Отче наш, иже еси на небесех…
Девушка обернулась и замерла, увидев неожиданную картину: прямо посреди комнаты стоял их старый колченогий, но укрытый светлой скатертью стол, непонятно как перебравшийся сюда из кухни; на нём, стоя ровно посередине, возвышался его сиятельство самовар. Из него шёл пар. По бокам от самовара стояли чашки с блюдцами, конфетница, доверху наполненная сластями, банка варенья с большой расписной деревянной ложкой в ней и… вкусный домашний пирог.
Возле стола стояли двое: женщина и мальчик. Они оба глядели под потолок, — туда, где раньше жили пропавшие иконы. Отсутствие икон молящиеся как будто не замечали. Да и вообще, всё происходящее находилось в неком световом облаке, пределы которого для Светы имели свои границы, а для молившихся сейчас перед ней людей, по всей видимости, нет.
Женщина с платком на голове, вязаной кофте и длинной юбке, была проста и миловидна. Смутно кого-то напоминая Свете своей манерой говорить, двигаться да и тембром самого голоса тоже. Она окончила молитву и повернулась к столу.
— Ну, что же ты?! Не стесняйся, бери вон те конфеты или вот пирог!
Видение настолько захватило собой всё существо наблюдавшей за ним девушки, что та и не помышляла получше разобрать, кто такая эта женщина. А вот мальчик привлёк Свету. Ему могло быть от десяти до тринадцати лет. Его Света точно никогда не видала раньше.
Худоба и какой-то болезненный, измождённый вид паренька не позволяли ей определить его возраст точнее. Он как-то робко уселся на укрытый чехлом стул, упёршись мысками своих ног в пол под ним и исподлобья наблюдал, как женщина наливает ему чай, придвигая ближе к тонким, лежащим в нерешительности на столе рукам его полную чашку ароматного напитка на блюдце. Вот она кладёт в блюдечко чайную ложку, в который уже раз ободряя своего гостя:
— Ну же, бери!
Мальчуган, как будто он тоже никак не мог привыкнуть к происходящему, робко тянется к банке с вареньем, вынимает из неё полную ложку, вываливая затем её содержимое себе в чашку. Неуклюже размешивает и, не вынимая ложки, припадает к чашке бледными губами. Через некоторое время, когда тёплое, сдобренное вареньем питье сделало своё дело, паренек, освоившись, уже гораздо спокойнее восседал на своём стуле.
В глазах женщины появилось вожделенное удовлетворение и такая теплота, что Свете захотелось кричать от жажды этой теплоты и участия. Сидя за столом напротив своего гостя и, опершись подбородком на подставленную руку, хозяйка стола молча любовалась благодатной переменой в своём госте. А паренёк со смешными и порозовевшими от чая оттопыренными ушами совсем этого не замечал, всецело увлечённый вкусной трапезой, где были ещё конфеты, печенье и нарезанный большими ломтями домашний пирог с яблоками.
Вдруг Свету проняло.
— Мама! Мамочка-а! Услышь меня! Я здесь!
Света кинулась к женщине, узнав вдруг в ней свою мать. Пыталась схватить её руками, обнять, почувствовать тепло её тела.
— Мама, я твоя дочь! Я тоже чаю хочу! Налей мне чаю! И уже тише, раскрывая свои объятия, в которых пребывал только воздух с растворяющимся в нём видением: — Обними меня… пожалуйста… мамочка… мне так холодно… и одиноко… здесь.
Видение растворилось совсем. Света стояла посреди своей прежней, пропитанной сигаретным духом комнаты. Из-за двери донёсся очередной взрыв развязного смеха.
— Господи, как я хочу, чтобы это видение стало явью! Я всё, всё готова за это отдать… Она снова опустилась на пол, тихонько бухнувшись худыми коленями в половицы, и горько-горько зарыдала.
Света не заметила, как после последних сказанных ею слов в комнате снова что-то как будто тихонько звякнуло, и после лишь её всхлипы продолжали нарушать отрезки тишины между пьяными возгласами матери и её сегодняшнего гостя.
Светины всхлипы звучали мернее, глуше, наконец, затихли совсем…