- Я жил в тёплых ладонях матери твоей
И в любящих глазах жены твоей…
Я жил в улыбке ребёнка твоего
И в слове уставшего путника, стучавшегося в твою дверь…
Но почему, почему ты убегал от Меня
К идолам, созданным твоими руками?
- Узрел я отражение своё и ужаснулся его.
Как мне показаться Тебе таким, Совершенный?
Идолы же – сеть, сотканная из изъянов мастера…
И оттого не осудят они его за нечистоту...
Ночь – время тишины. Тишины успокаивающей, дарящей покой сна и отдыха, и тишины настороженной неслышно подкрадывающегося на мягких лапах хищника. Это волшебное время, когда окружающий мир теряет яркость красок и очерченность форм, приобретая взамен полунамёки и игру теней. В отличие от света, что всегда чётко и ясно даёт ответы, темнота задаёт вопросы, отвечать на которые не каждый бывает готов.
Величественная крепость спит… Изящные башни и шпили скрыты темнотой, а ворота закрыты на крепкий засов. И только несколько бдительных часовых и огоньки в их светильниках бодрствуют, продолжая охранять покой тех, кто укрыт за толстыми стенами.
Третья стража, всё в порядке… Ночную предрассветную тишину с быстротой и яростью остро наточенного лезвия ножа подосланного убийцы прорезает нечеловеческий, утробный, пронзительный крик.
Резкий стук в дверь заставил вздрогнуть ребятню, слушавшую рассказ тётушки, который делали ещё страшнее ночной мрак, проливной дождь и завывания ветра за окном.
- Утробный стук… - шутливо пробурчал Ро, от чего на испуганном лице Лина появилась слабая улыбка, а тётушка посмотрела строго, приложив палец к губам, и направилась к двери.
- Хозяева…! Примите путника на постой!
И только Нобел остался непроницаем и сосредоточен. От деда-моряка, с которым отец часто выходил в море, он слышал рассказы о том, как лихие люди промышляют разбоями, прикидываясь путниками и просясь на ночлег. Не пустить их на порог мешало старое поверье о том, что тот, кто отказывает в куске хлеба и укрытии страждущему, сам, оставив этот мир, будет лишён покоя и пропитания. Пользуясь добродушием и гостеприимством, разбойники разграбляли дома, часто вырезая целые семьи. Оттого мальчик столь цепко и внимательно слушал речь незваного гостя, осматривая фигуру и одежду его, стараясь по малейшим признакам понять, какой человек вошёл в их дом.
- Ты в глаза смотри. В глаза! – наставлял Нобела старый моряк, двумя пальцами старой морщинистой руки тыча себе в лицо. – Взгляд всегда выдаёт человека. Если злоба и коварство во взгляде, то дурной человек, не хороший… И руки… - тут он показал мальчику ладони, перевернув их тыльной стороной. – Не может быть гладкой кожа на руках у мужчины, что честным трудом зарабатывает себе на хлеб, но денег на постой не имеет…
Руки незнакомца, которыми он сжимал чашу с горячей похлёбкой, благодарно и открыто улыбаясь хозяйке дома, были грубы, шероховаты и мозолисты. Посильнее укутываясь в предложенный плед, путник острожными глотками пил обжигающую нутро жижу. И ничто ровным счётом не выдавало в нём убийцы.
Когда голод и озноб отступили от незнакомца, а на лице его проступил, наконец, румянец, тётушка Го обратилась к нему вкрадчиво:
- Что же могло в столь сильную непогоду, когда рачительный хозяин и собаки на улицу не выгонит, выманить человека из тёплого дома?
- Слово… - чуть прокашлявшись, тихо проговорил путник.
- Слово? – удивился Лин. – Верно, это какое-нибудь очень важное слово?
Незнакомец хрипло рассмеялся в ответ:
- Вот уж не знаю, братец, может, ты – большой хитрец и знаешь какие-нибудь неважные слова, но мне такие не ведомы…
Неважные слова… Что быть может проще? Открыл, было, Лин рот, чтобы сказать это торопливо, да и закрыл его, ведь так и не смог вспомнить ни одного такого слова. И лишь смущенно пробормотал:
- Но это, должно быть, было какое-то конкретное слово?
- А вот это верно, брат, это верно. Ты ведь знаешь, что каждое слово свой вес имеет? Иное – как камень тяжёлый, который, бывает, и дышать мешает. И оттого такое слово называют долгом. Заполняют такие «камни» суть человека и жизнь его становится тяжелее. Иной не выдержит, да и сбросит их как груз тяжкий… А знаешь ли ты что бывает с опорожнённым сосудом?
- Он… звенит?
- Твоя правда, братец. Вот такого «звенящего» человека и называют пустым, оттого, что слово своё не держит.
- А тот, кто держит?
- А тот, кто держит, из этих самых «камней» тяжким трудом внутри себя основу строит и оттого он крепким и сильным становится.
Туман такой плотный, что не видно протянутой перед собой руки. Енар двигается на ощупь, словно в море молока, вытянув руки, чтобы не натолкнуться на что-то… или скорее – жаждая натолкнуться хоть на что-то. Но вокруг ничего, кроме непроницаемой для взгляда стены тумана. Хриплое дыхание рядом, оборачивается, идёт на него. Постепенно вырисовывается фигура безумной старухи, которая с остервенением копает руками землю, вцепляясь в неё кривоватыми когтями. Вдруг из-под рук её брызжет фонтан чего-то тёмного. Старуха поднимает голову с обезумевшими и полными весёлой злости глазами и тянет к мужчине руки.
- Нет ли чего-то желанного тебе, чем владеет кто-то другой? – руки нищенки окровавлены.
Испуганно отпрянув от неё, Енар видит, как земля под старухой кровоточит. Лужа расползается, подступая к нему.
- Брат…
Голос Сура, любимого брата, так близко. Оборачивается. Тот стоит на краю обрыва в каком-то изодранном тряпье, а рядом с ним угловатая, сгорбленная фигура с обезображенным, нечеловеческим лицом. Чудовище хищным оскалом ощеривается на брата, приближается к нему. Страх… Надо спасти! Дёргается с места, но не может пошевелиться. Липкая, вязкая кровяная жижа затягивает в себя словно болото. Силится крикнуть, но лишь беззвучно открывает рот, как умирающая рыба на суше… Чудовище с хрипением и утробным рычанием бросается на брата, сбрасывая его в обрыв. Тот падает, не издав, ни малейшего звука.
Кровяное болото быстро подступает к подбородку. Глаза брата так близко. Смертельно остекленевшие пустые глаза…
- Нам ведь не нужно ничего чужого? Ничего чужого, правда, брат?
- НИЧЕГО!!!
Говорят, что человек способен привыкнуть ко всему. Даже к самому сильному и ужасному скрежету… Если только скрежет этот будет повторяться с достаточной периодичностью. Поэтому этот внезапный крик всполошил лишь одного человека.
Новичок, вступивший в часовые пару дней назад, вздрогнул и, испуганно оглянувшись, спросил у старшего товарища, который продолжал невозмутимо покуривать свою трубку.
- Что это было?
Кривовато ухмыльнувшись, тот посмотрел на него с весёлым ехидством.
- А это советники государя обступили его, да и снова просят денег – тут вояка протянул к новичку руки и стал блеять на манер козла – «Дай, отец, нам денег, а то жир на боках наших совсем исхудал»… А государь наш и отвечает им – лицо стража сделалось устрашающим и грозным – «Ничего! Не получите вы НИЧЕГО!»
И, довольный тем, как новичок от байки его ещё больше перепугался, он смачно загоготал…
- Отставить! – лязгнул сталью басовитый голос Раста, начальника часового караула, и вояки тут же вытянулись по струнке.
Тот же, смерив их обоих холодным взглядом, прошёл мимо, а следом, легко, почти невесомо касаясь босыми ногами каменных плит, проплыла тонкая девушка восточной внешности, укутанная с головой в палантин из дорогой ткани.
- Кавалерия прибыла… – хохотнув, прошептала старый вояка новичку, который как заворожённый смотрел вслед девушке, ускользающей в темноте зыбким миражом – Сейчас она разгонит всех просителей и будет ублажать государя нашего всю ночь… И добрый совет, салага – проговорил он уже громче и вкрадчивее – не смотрел бы ты так на неё – без головы останешься…
- Кто это? – только выдохнул юноша в ответ, словно не слыша старшего вовсе.
- Энея…
Энея… Само её имя звучало для Енара как музыка. А когда танцевала она, невесомо, будто паря над полом, выложенным из гранитных плит, будто не касаясь их и вовсе своими всегда обнажёнными ступнями, то сердце правителя радовалось, а тревоги отступали. Он осыпал её драгоценностями и одевал в роскошные ткани, словно и не была она лишь простой рабыней, выловленной где-то в пустыне и проданной на рынке за звонкую монету. Но была холодна и неприступна гордая красавица, безмерно благодарная за милосердие и доброту (ведь так учили предки), но отстраненная и закрытая сердцем.
- И чего же ещё не хватает твоей душе?
- Душа моя там, где ветер бродит, а в твоём дворце гуляет только сквозняк…
За подобную дерзость любая из женщин лишилась бы головы. Любая, но только не эта… Энее Енар прощал буквально всё.
Почему так? Говорят, что когда её грязную, всклокоченную и в синяках привезли во дворец, то посадили где-то у входа в зал, чтобы представить её, обвинённую в непокорности новым хозяевам, на личный суд правителя, Енар принимал у себя многочисленных советников с ежедневными церемониями приветствия, докладов и просьб. Покончив с делами, он отпустил приближённых людей и долго сидел, обняв голову руками, измождённый и мучимый головной болью, совсем позабыв о том, что его решения ждала худощавая и немного нескладная девчушка, сидящая на коленях у дверей. Наконец подняв голову, он встретился с её взглядом своим. И глаза её на удивление были полоны сострадания.
- Почему ты так смотришь на меня? – проговорил он хрипло.
- Потому что твоё тело и душа страдают, правитель… А ещё сильно страдают те люди, что были здесь и ушли. Они стояли перед тобой и врали, нагромождая одну ложь на другую, будто складывая огромную башню…
Поражённый Енар молчал, пристально смотря на рабыню, а девушка продолжала:
- В пустыне, где я родилась, живут в мирном соседстве множество племён. Когда люди в этих племенах совершают что-то, что не могут объяснить, то делают это ради своих богов. Одни из них одевают страшные маски и закапывают черепа врагов в основания своих домов, другие – прокалывают своё тело, вставляя туда кости убитых животных… Но неужели ваши боги настолько жестоки, что заставляют вас врать?
После этих слов девушки он выгнал из зала приёма всех слуг и о чём-то долго беседовал с ней до самого утра. Никто не знает, что она ему тогда сказала, но в тот день рабыни не стало. Он оправдал её и выкупил у прошлых хозяев, поселив Энею в своём дворце. И об этом спасении девушка никогда не забывала.
Она приходила к нему, когда Енара мучили ночные кошмары, когда просыпался он от собственных диких криков. Приходила в его покои, садилась у изголовья, клала ладонь на лоб и гладила по голове, успокаивая его как ребёнка. Под эту ласку и тихую колыбельную на незнакомом для правителя языке, Енар наконец мог заснуть безмятежно.
- Твоя правда, хозяйка – проговорил путник, прерывая рассказ. – Красота женская – великая сила. Как вода, глоток которой спасает страждущего в пустыне, а яростный поток уничтожает тысячи жизней.
- Или как солнце – добавила тётушка, соглашаясь. – Чей свет и тепло рождают жизнь после долгой зимы, но и забирают её, превращая когда-то буйное цветение в пустыню.
Но то был секрет, разделённый лишь на двоих, словно напиток в ритуальной брачной чаше. Быть может, ещё начальник караула, что всегда сопровождал девушку в ночные часы до покоев повелителя, о чём-то и догадывался, но невозмутимость его и безупречная исполнительность не выдавали ровным счётом ничего.
Густая и тяжёлая жижа тянет вниз, не даёт пошевелиться или вздохнуть.
Енар проснулся с криком, ловя воздух губами.
- НИЧЕГО!!!
Дорогие ткани роскошного царского ложа опутали тело коконом, голова в огне. С остервенением разорвав полотна ненавистного плена, он сел, растирая руками лицо, и, позвав слугу, приказал привести Энею.
Ненавистный плен, ненавистное ложе, ненавистная земля… Каждый клочок этой чужой и холодной земли отнимал силы, словно впиваясь в жилы острыми иглами. И только Она – словно глоток сладкого свежего воздуха, словно порыв ветра под крыльями, словно воспоминание о потерянной свободе. Она придёт, принесёт радость и сотрёт печали, словно последнее успокоение для обречённого на смерть узника, заключенного в каменном, но богато обставленном мешке. Он медленно обвёл взором свою «одиночную камеру» и почувствовал, что что-то изменилось. Енар замер, прислушиваясь к ощущениям, и вдруг увидел, как из тёмного угла комнаты медленно отделяется силуэт… Силуэт чудовища из его кошмара.
- Чудище из сна? – Нобел недоверчиво нахмурился. – Разве такое могло случиться?
Тётушка ответила не сразу, задумчиво смотря на огонь в очаге.
- Иногда и не такое случается… А самое страшное, что в мире встречаются чудовища намного страшнее тех, что могут привидеться во сне…
Ужас парализовал волю и тело правителя, и он мог лишь заворожённо смотреть, не в силах закричать, позвать стражу за дверью, как страшная фигура приближалась, медленно выходя на свет…
- Брат…
Пелена страха дала трещины и осыпалась на пол осколками, но Енар, всё-ещё не веря, тянул руки к этому любимому, но, казалось, навсегда потерянному для него, лицу. И на лице этом застыла, словно отразившись, маска недоверия и страха.
- Сур… Это ты? Это правда ты?
- Это… правда я – смущённо пробормотал Сур шёпотом.
- Это правда ты! – расхохотавшись, Енар крепко обнял брата и приподнял его над полом. – Ты! Я так боялся, что потерял тебя навсегда… - и, вернув обратно, продолжил хрипло, положив руки на плечи Сура, опустив голову, проникнутый не отпущенным страданием, – Сколько дней и ночей я корил и ненавидел себя за то, что сделал тогда с тобой. Но оттого, что ты жив, преступление моё не становится легче, и стыдно мне смотреть в твои глаза…
Отойдя, он несколько раз ударил кулаком о стену в бессильной злобе на самого себя:
- Мой брат… Мой народ… Я всех подвёл…
- Всё ещё ведь можно исправить. Ведь и братья, и я давным-давно простили тебя – и, встретившись с сомнением во взгляде Енара, Сур добавил – Ведь нет ничего дороже семьи и дома…
В дверь постучали – Раст привёл Энею. Войдя, тот поклонился и тут же впился цепким, внимательным, но всё же немного изумлённым взглядом в последнего крылатого человека на земле, а вид Енара мгновенно переменился, наполняясь спокойным достоинством и властностью.
- Раст, это мой возлюбленный и чудесно обретённый брат, достойный высших почестей. Сур, это начальник стражи и… Энея…
- Твоя жена?
- Мой воздух…
Потом, наполненный весёлой радостью, удивительной для всех его придворных, он разбудил всех обитателей своего замка, чтобы с каждым поделиться своим счастьем и показать любимому брату каждый уголок, угостить его яствами и дорогим вином.
- Завтра я покажу тебе город и нашу землю, каждое дерево и каждый изгиб реки… Она так богата…
- Мне это не нужно Енар. Я вернулся за своей женой. Я был в наших горах и не нашёл её там, я был в твоём городе и не нашёл её там… Где моя Кали, брат?
- Она… Я потерял её – взгляд Енара снова наполнился болью.
- Потерял?
- Когда я рассказал о твоей гибели, она бросилась в пропасть. Я искал её тело долгие дни и не нашёл его.
- Ты зря его искал, она жива. Я знаю. Жива и я её найду – и Сур снова засобирался в путь.
- Ты уходишь? Я ведь только-только нашёл тебя.
- Если хочешь, можешь пойти со мной… И взять с собой свой воздух – глаза Сура улыбались.
- Я не могу… оставить всё это – тут Енар обвел вокруг себя рукой широким жестом.
- Этот каменный склеп?
- Эту землю! Этот народ! И… да, этот склеп…
- Вспомни, Енар! Ты ведь был вождём, ты был лучшим из братьев Остроконечных гор! А теперь? Кто ты теперь?
- Я не знаю… Узник?
- Легче освободить черепаху от своего панциря, чем тебя из твоих оков… Я ухожу искать Кали – проговорил Сур, решительно направляясь к выходу.
- Но что же делать мне?
- Живи… Живи ради процветания мира – и прежде чем исчезнуть навсегда, он бросил свой меч Енару под ноги.
Тот самый меч, который великий правитель, выгравировав на рукояти прощальные слова брата, оставил в главном храме города, решив навсегда положить конец бесконечной вражде с кочевыми народами степи. Тот самый меч, с которым его внук, повёл войска в пустошь, решив истребить эти самые народы, именно так поняв слова, что нашёл на древнем оружии.
- А Энея? Что случилось с ней? – не выдержал Ро.
Тётушка Го, рассмеявшись, поцеловала его в лоб, обняв.
- А об этом, торопыжка, я расскажу в следующий раз. А теперь пора спать.
*Понятие «достоинство» связанно… Нет, не с замыленной ныне фразой о «чувстве личного достоинства»… Оно связано с понятием «достойный». Оттого и обладать достоинством – это быть достойным звания человека, своего рода и семьи, общества… И как о достоинстве монеты судят по количеству благородного металла в ней, так и о достоинстве человека судят, исходя из количества благородных черт в нём.