Есть стихи, прозаические тексты, которые отвергаешь сразу, сходу, прочитав только первую строку. Возможно, что дальше – нечто гениальное, но проверять эту возможность не хочется.
Вот и я читал журнал и наткнулся: «Уже несколько дней лютовал батюшка Тихий Дон» (эссе Фёдора Германа «Немчик»*).
Что же тут не так?
Долго думать над эмоциями не нужно.
Непонятные противоречия: «лютовал батюшка», «лютовал тихий», «лютовал Дон». Набившее оскомину «батюшка Тихий Дон». 30 лет назад (рассказ написан в 1981 году) это уже было штампом.
Если автор начинает так, то можно себе представить, чем это завершится. Нет уж, увольте! Перелистываю, не читая...
Второй раз наткнулся на «лютого тихого» – и реакция та же. Но вдруг остановился. А кто он такой, этот Фёдор Герман? Ага! Журналист. В восьмидесятых – уже опытный журналист. Что же означает эта странная фраза? Более того, это не рассказ, а эссе. Если профессионал так написал, «значит это кому-нибудь нужно, чтобы обязательно» первая строка была такой неловкой?
Даже привередливый читатель при желании заставит себя найти интригу в любом тексте. И я стал читать.
«Низовка», «Багаевская лопатина»... Понятно: рассказ о Доне. Первый абзац вызвал недоумение: эссе, которое разворачивается так красочно и колоритно?
Целая страница – о многолетних наблюдениях главного героя – Немчика – за той самой заводью, где он в непогоду прячет свою лодку. Тут же появляется дворняга Ыр – очередной крючок в наживкой? Почему «Ыр»?
А потом, на второй странице автор сообщает, что именно в непогоду в залитом водой овраге делает герой: он – бакенщик, зажигает огни на донском фарватере. Тут же автор намекает и на время действия: знаменитые купцы Пустовойтов, Парамонов... Начало двадцатого века, до 1909 года. А работает Немчик за страх: если будет крушение из-за не зажжённых им бакенов – сначала погонят по этапу (в Сибирь, не иначе), а потом вернут, чтоб высечь в Багаевской. Маленький незаметный ляп. Но это уже несущественно: текст затянул.
Потом Немчик спокойно «ставит в лодку керосин, прячет в ящик под скамейкой» ларец. По-деловому, без спешки... Стоп. Возвращаюсь в самое начало: «Волны, точно цепные волкодавы, набрасывались на утлую плоскодонку, ярились, цепляясь скользкими лапами за борт...». Нда. Ураган утих, чтобы бакенщик положил тряпку под скамейку? Но больше не буду искать ошибки.
Фабула – реконструкция жизни бакенщика, который жил на Дону сто лет назад. История трогательная и трагическая. Структура – фрагменты воспоминаний главного героя и ассоциативно вызванные этими воспоминаниями посторонние истории. Эти кусочки – как мозаика, каждый из них по-своему хорош, читается вкусно. Изредка автор как бы вспоминает о связующем действии: герой плывёт и плывёт (даже было одно приключение). Автор как-будто убеждает читателя, что ничего в работе бакенщика интересного нет. Зато вокруг него – вот это настоящая жизнь! Лоскутки пёстреньких колоритных микрорассказиков.
Одно плохо: всё это прочно связать в одно целое не удалось. Всё вперемешку. Иногда читаешь суждение автора, иногда – слышится герой, иногда выписан любопытный факт про героическое донское бытьё-житьё, даже мистическая таинственная легенда присутствует. Но не спасают ни сочный язык, ни удачные диалектизмы, точно вставленные в повествование на то самое единственное место. Цельным произведение не получается.
В конце я кажется догадался, почему этот рассказ подписан как «эссе». Убив героя, автор принялся оправдываться, разъяснять, зачем это было им сочинено. Будто сам по себе рассказ не самодостаточен. И кажется, что первоначально основной целью ставилась расшифровка топонима «урочище Немчика»; чисто краеведческая журналистская работа. Но доказать, почему народ назвал так это место на Дону, не получалось. Поэтому автор решил воплотить своего героя и придумал ему жизнь. И собранный материал пригодился, и собственные воспоминания. Писатели всегда задним числом вписывают свои слова в книгу судеб...
А что же с первой фразой «Уже несколько дней лютовал батюшка Тихий Дон»? Зачем понадобилось клише в самом начале? Зачем пафос (да ещё в устах бакенщика), если фраза говорит только о непогоде на Дону и больше ни о чём? Ведь больше таких красивостей в рассказе не встретил. Ответ у меня, кажется, есть.
Бывает, что строка, вызвавшая к жизни добротное произведение, – самая неудачная. Но расстаться с ней автору не хватает сил: слишком сроднился с ней, слишком много в неё вложено. И никто никогда не узнает истинного значения этой фразы...
И тогда получается, что слово в начале в общем-то не то, что не нужно, а даже вредит повествованию. Автор слеп... Больше и я эту фразу в рассказе замечать не буду. Вот возьму и закрою глаза! Если ещё раз попадётся.
Февраль 2014
*) «Дон и Кубань», №1 (14) 2012 г.