Ученые всего мира бьются над загадкой под названием «подсознание». Конечно, будь их воля, они бы влезли в башку, как геолог в карьер, с ногами, чтобы там, посидев с недельку, поэкспериментировать, покопаться с зубилом, молотком и лопатой. Им всегда всего мало: лабораторий, накопленного опыта, извлеченного материала. И все равно, даже если бы это было осуществимо и даже если бы все компьютеры земли были приданы в помощь, результат был бы тот же, что и сегодня. «Ах, природа расстаралась, создав столь сложный механизм, как мозг, что нам его работу, как бы мы ни старались, не понять!» «Ах, подсознание! Ух, подсознание!»
Да, подсознание. Которое живет, отдельной, независимой от тебя жизнью. Ты говоришь себе: надо, старик! Не себе, естественно, а ногам, чтобы они перестали выказывать признаки разгильдяйства, проще говоря, закончили сачковать и – быстренько всунулись в калоши и потопали на работу. Ты можешь долго рассуждать, что «счастье в труде» и какое оно, это счастье, на вкус и цвет, можешь привлечь в лекторы экономику со статистикой и цифрой, выковырянной из справочника, сравнивать заработки востребованных пахарей с пособием неудачника. Можешь насиловать свою суть, приговаривая, что застоявшаяся в стойле лошадь ржет от тоски по плугу. Но правда в том, что один из чеботов, хотя ты и смотришь прямо на него, почему-то в твоем зрачке не помещается. К тому же, на дворе раздражающая нерв весна, наглое, обещающее глобальное потепление солнце. И – расплескавшаяся возле подъезда лужа позавчерашнего изготовления, в которой, сердце чует, обязательно застрянет левая нога.
Напротив меня живет Сагардис. Я этого Сагардиса знаю добрый десяток лет – как облупленного. С того момента, как мы вселились в этот дом. Сосед. Но не просто сосед, с которым здороваешься каждое утро при встрече и у которого жена еще та фафа, что многозначительно на тебя заглядывается, но дверь постоянно держит плотно закрытой, точно на случай ядерной войны. Умелец. Сосед-умелец, предлагающий свои редкие таланты в тот момент, когда у тебя возникают неурядицы или временные трудности.
Помнится, день как день, числившийся январским, хотя самое место ему было бы за календарем. Мы только-только вселились в квартиру. Вслед за вещами и мебелью внесли – отдельно, как и полагается, чтобы жилось легко и без проблем, как примету, штаны, полные радости. Первым делом разложили стол, на котором, думалось, и отметим с друзьями, помогавшими нам, переезд в счастливое будущее. Шум, гам, рядом возня детишек. Стаканные переливы вперемешку со здравицами. На лицах румянец – от нахлынувшей на щеки сорокоградусной жары в зимнюю пору. Вдруг осторожный стук в дверь. Таким стуком любят забавляться либерально настроенные дятлы, не желающие причинять душевное расстройство деревьям. На пороге возник человек со своей поклажей в сорок градусов. «Я – Сагардис, ваш сосед, пришел наводить мосты знакомства». Почему же песня на интеллигентно-барабанном языке, когда есть звонок с пипочкой посредине, которая отзывчива на ласки пальца? Оказалось, что электробубен не работает. Вот как! А мы и не заметили…
Честно говоря, мне было наплевать: пусть этот дверной будильник спит до наступления новых времен, сулящих нам беспроводность и бесконтактность. «Сущий пустяк, – сказал наш сосед, – пять минут работы, и все будет в порядке. Я на все руки мастер».
Мельком я посмотрел на его руки, чтобы удостовериться в их надежности и проворности. Но какой диагноз может поставить доктор за три секунды осмотра отсутствующему пациенту, предпочитающему не свет, а глухомань кармана?
Мы продолжили празднование, а бедняга Сагардис, сам выбравший для себя нелегкую ношу монтера, исчез. Ринулся трубить сбор инструментам.
Внезапно погас свет. Как выяснилось, во всем доме. Запоздало сочувствую, но кое у кого от неожиданности начались нелады с нервами. «Ничего не могут сделать по-человечески», – тон задала жена, а гости с жаром подхватили. Помянули недобрым словом страну, власть, чиновников. Нашлись такие, переусердствовавшие в носке вещей, что усмотрели в событии отзвук нового миропорядка. «Сейчас и вода перестанет течь», – с ехидцей и какой-то тайной надеждой, что так оно и будет, произнесла лучшая подруга жены. «И телефон умрет», – добавил кто-то мечтательно. Жизнь, видевшаяся нам с душой нараспашку, спешащая навстречу, скукожилась от таких замечательных слов. Замерла где-то в сторонке.
Что-то меня подтолкнуло выйти на лестничную площадку. Там копался в звонке Сагардис. В кромешной темноте изощрялся над проводами.
«Это вы?» – неуверенно спросил я, не зная, как сформулировать напрашивающуюся на язык истину.
«Я. Сейчас будет все в порядке, не волнуйтесь».
Действительно, волноваться нам в дальнейшем не пришлось, стало ясно, что никакого заговора мировой закулисы нет, а страна, чиновники и местная власть ни при чем. О! Это был специалист высокого класса, Сагардис. До сих пор я не знаю, каким образом он добился такого чуда, что при нажатии на обозначенную пипочку, свет гас во всем доме. Специалисты, доки во всяких там сопротивлениях и напряжениях, объяснить явление не могли. Один из них, чиня проводку, деликатно, стремясь не обидеть предшественника, намекал на воздействие природных сил. Я это принял к сведению. И даже, соглашаясь с ним, завел глаза к потолку.
И вот, казалось бы. Случая достаточно, чтобы уберечься от будущих неприятностей. Но какое-то колесико сердоболия, вращающееся в голове в обратную сторону, понуждает губы не отказывать соседу, когда он предлагает свою помощь. Подсознание, однако…
Я ему, Сагардису, доверял и доверяю. Как можно иначе, живем ведь дверь в дверь. Однажды забарахлил замок. Стал выкаблучиваться: ключ в нем то проворачивается без пользы лишний раз, то вовсе замрет, как комар на кровавом пиру. Чего же проще: купил новый, более усовершенствованный, с сердцевиной, пульсирующей от волнения, когда ты дотрагиваешься до него. Очень чувствительный запор. Дело за малым: выбрать время и поменять строптивца на отличника охранной службы.
«У меня все равно сегодня выходной, – сказал Сагардис, когда я, спеша в редакцию, сообщил ему о своем недоразумении как бы вскользь – совсем не думая привлекать его к этому опасному и непростому заданию. Он, как всегда прогуливался по двору в поисках применения своих нерастраченных сил. – Я помогу». «Упаси боже», – готов уже был воскликнуть я, однако лишь робко перетряхнул зубами, тем самым давая согласие на последующее несчастье. Пришлось возвращаться, вкладывать в мозолистые ладони специалиста широкого профиля свою судьбу и договариваться об условиях предстоящей встречи.
Замок он поменял, тут претензий быть не могло. Когда я вернулся, у двери стояла с детьми жена и суматошно дергала ручку. В руке ее зажат был теперь уже старый ненужный ключ.
«Я же тебе звонил, объяснил, – с неудовольствием проворчал я. Бестолковщина жены меня опечалила. – Сагардис сменил нам замок. Могла бы зайти к ним и попусту не терять время».
«Сагардиса нет дома, – зло ответила жена. Голос ее звенел, как под напором дождя окно. – И куда он положил ключи, супруга его не знает. А сам он уехал в неизвестном направлении, не сказав конкретно куда, что-то у кого-то там чинить».
Конечно, его позвала за собой очередная сигнальная труба.
Мой допрос Сагардихи выявил более точные детали: умелец отбыл к одной из своих восьми теть, неизвестно какой, но к той, естественно, у которой не было телефона. Прихватив с собой, как драгоценность, и ключи. Для полной безопасности. А возможно, ему, сроднившемуся с ними, от одной мысли о разлуке стало плохо.
Через два часа, натоптавшись бесцельно на лестничной площадке, на семейном совете, проведенном у соседки, проявившей к нам милосердие, мы приняли решение сменить замок вновь. Хотелось, черт возьми, принять душ и, наконец, спать. Вызванный другой специалист, выслушивая странную эту историю, так истерически смеялся, у него так тряслись руки и содрогалось все тело, что я стал сомневаться, сможет ли он вскрыть дверь.
При встрече я напрямик спросил Сагардиса: «У вас с головой все в порядке?» Он принялся уверять меня, что не виноват, просто прислушался невольно к внутреннему голосу, повлекшему его за собой туда, где возникла новая проблема. «Добавив мне – свою», – саркастически сказал я. Хотя на языке вертелся закоулочный штамп: «поц».
Да, он брался за все. Если надо было, он становился сварщиком, он ремонтировал компьютеры и реставрировал мебель, учил английскому и кашеварил. И почти всегда плоды его помощи были горькими. Люди бежали от него, чтобы, совершив положенный мученический круг, пройдя через моральное потрясение, вновь с ним столкнуться и, в силу испытываемого неудобства и неумения отказать, уцепиться за протянутую им руку.
Я бы эту руку отрезал, тем самым положив конец моральным истязаниям. И я, вовсе не изверг, а суровый реалист, любящий выборочно человечество, очень жалею, что не выучился на хирурга, чтобы, найдя повод, провести желаемую операцию на законных основаниях.
Однажды я был свидетелем, как он вверг в шок семейство, проживающее этажом ниже. Как всегда, Сагардис принял стойку, лишь только услышав звук, намекавший ему о том, что он до зарезу необходим. Выставив вперед пустую грудь, разбросав по ветру, как паруса, уши, он бросился туда, откуда шел зазывный сигнал. Крооны спроваживали из дому сына – к молодой жене, радуясь и тому, что площадь в квартире появилась дополнительная, и тому, что отныне расходов будет меньше: «сыночка» весь к двадцати пяти годам ушел в тазобедренную часть; и когда он шел по улице, колыхался телом так филейно, что – хочешь, не хочешь, а в голову лезли мысли о прожорливом рте, и тому, что у них, зрелых лет людей, впереди еще полжизни, считай – катание на саночках вдвоем, песни дуэтом на кухне и неторопливые отношения под сонным абажуром. Хорошее семейство Крооны. После того как пыль подъездная улеглась, поднятая шустрыми ногами летящего на помощь Сагардиса, прошло минут пять. Внезапно раздался оглушительный рев. Дом от страха подпрыгнул на месте.
Если бы Сагардис уронил, помогая выносить вещи, какой-нибудь ценный сервиз, крику было бы меньше, лица – светлее, а слова – милосерднее. Но он умудрился разбить, одну за другой, две десятилитровые бутыли с вином, made in Massandra, вывезенные из Крыма. До этого я думал, что Крооны заняты исключительно любовью к собственному чаду и чтением интеллектуальных книг типа Пруста и Джойса. Откровение приходит в такие вот невнятные минуты. Споткнувшись и уронив одну бутыль, Сагардис, чувствуя, как из-под ног уходит земля, схватился машинально, в поисках опоры, за вторую емкость, прислонившуюся к подруге. Которая, видимо, самостоятельно намаслилась перед приходом мастеровых рук соседа. Одним махом Сагардис расправился не только со сладкой стеклянной парочкой, не только убил их высокие чувства, текшие за закрытой дверью кладовой, но и, попутно, надругался над мечтой Кроонов тягучими вечерами наслаждаться крымским солнцем, растопленным в золотом напитке.
«Вас кто просил хвататься за бутыли? Их не надо было трогать» – кричал Кроон, находившийся, видимо, в состоянии помешательства. «Не надо» он повторил, вернее, простонал еще раз шесть. Из вывалившихся на щеки глаз потоком текли слезы. Он мог бы взывать к Сагардису бесконечное множество раз – это бы не отвадило того от дальнейшего совершения бессмысленных и ненужных поступков.
Кому-то он пообещал стерилизовать сучку. И здесь, на ветеринарном поприще, он добился выдающихся результатов. Но мне хотелось бы посмотреть на хозяев, этих бытовых интеллигентов, что сдались в два счета под напором убеждений умельца. Бедная собака женского рода после проведенного над ней истязательства, формами мелкая, вдруг стала катастрофически расти, грозя своими размерами вытеснить супругов из квартиры. Если раньше во время выгула свои соображения по поводу прохожих она сопровождала тонким заливистым лаем, то после переделки заговорила басом и с ленцой, пропитанной нахальцей, точно считала неуместным ставить себя и двуногих на одну ступень.
Одной старушке очень повезло. Честно-честно. История началась банально, как начинается всякий рассказ, в котором действующее лицо, главный герой, проживший долгие годы, одинок, и который, на свою беду или, напротив, счастье, встречает человека, меняющего в корне его образ жизни.
Жила-была бабушка, и было у нее одно развлечение на старости: чаи гонять.
И так как – это бабушка, то у нее, соответственно, где-то была – и есть – внучка, что когда-то решила приобщить родственницу к современности и подарила ей электрический чайник. «Пора уже, милая, от паровых котлов отвыкать и шагать в ногу со временем».
Старушка по какому-то поводу несколько лет назад сталкивалась с Сагардисом, и он так ей «помог», что она зареклась обращаться к нему более. Но она росла в то время, когда в моде было хорошее воспитание, принудительная отзывчивость и двадцать минут в день, выделенные тебе на туалетные упражнения в коммунальной квартире.
С ветром ли она беседовала или исповедовалась стенам, а может, нашептала о своем несчастье тротуарной трещине, но Сагардис узнал, что в ее чайнике отвалился внутренний носик, в котором довольно-таки уютно расположилось ситечко, отражающее натиск всякой накипи. И хотя бабуся по образованию была гуманитарием – когда-то она получила образование в пединституте, – руки ее пытались найти техническое решение, и не раз. Однако носик был с характером, и на все уговоры хозяйки, на все ее потуги реагировал с наглостью шалопая, и не думая возвращаться на место. «У меня для вас есть силикон, специальный, крепкий, применяется только в космической промышленности. Космонавты им пользуются, склеивая питательные крошки, что в условиях невесомости имеют свойство разлетаться». После этих слов бабушке стало ясно, что есть космос для всех, с мириадами звезд, неведомыми планетами и непонятными черными дырами, а есть душевный космос отдельно взятого Сагардиса – со своими законами, правилами и исключениями, выстроенными на крепости силикона.
Посмотрев в эти глаза напротив, в этот калейдоскоп огней, бабушкино подсознание прижухло, как воробей на морозе, отступило, словно предчувствующий поражение неприятель, и сдалось, как нерадиво охраняемая крепость. И вот итог. Носик, и вправду, уступчиво и без фокусов, как побитый пес, вернулся в чайниково пространство. Но сама старушка… Старушка единственная из всех, кто от общения с Сагардисом, наверное, выиграла. Пусть разбираются химики в природе чудесного силикона – в момент заключения союза его с кипятком, а специалисты в области парсеков и созвездий ломают головы: что и для чего это они совместно с менделеевыми наворотили. Бабуля резко помолодела, стала носить мини-юбки, режущим взглядом промеривать заключенную в джинсы несущую конструкцию парней. Но самое главное – заговорила на олбанском, пытаясь с ними наладить контакт: «превед, кросаффчег», «в рот мне потные ноги, делонэ», «сцуко, жжот».
Жизнь заиграла для старушки новыми красками.
Кстати, о краске.
«Я слышал, вы на своем участке собираетесь красить забор».
Я об этом еще не знал, а телевидение, интернет и прочие средства связи, включая допотопное письмо, уже работали на Сагардиса, донесли ему весть, – чтобы только он не остался без благотворительной работы.
Я тихо и, как мне казалось, убедительно сказал ему «нет». Не захлебываясь от волнения, как заведено при клеймении проклятых агрессоров и вражеских наймитов, не начальственно, как это выказывают каждодневно втискивающиеся в новости госчиновники, не злобно, как пойманные на воровстве преступники, а именно: тихо и убедительно. Как принято в среде мягкотелых интеллигентов с искаженным подсознанием, согласных всех любить, понимать и прощать.
Он истолковал мой нерешительный тон превратно и без спросу поехал сам, благо что адрес, сдуру мной однажды оброненный, знал. Без ключа от входной двери, без кистей и валиков, без краски. Надеясь по приезде, как говорится, на местности разобраться, что к чему. Вышло во всех отношениях безобразно. С крепким здоровьем забор, простоявший молодцом с десяток лет, в котором, как солдаты на параде, плечом к плечу, стояли впритык друг к другу доски, он, перелезая, своим телом, набитым, очевидно, железным ломом, умудрился развалить. Его повязали мои бдительные соседи по участку. В полиции Сагардис что-то мычал невнятно обо мне, ссылался почему-то на северный холодный ветер, «задувший его с забором наземь», вертел мозолистыми руками, убеждая стражей порядка в своей невиновности, и обещал им свою бесценную помощь, если потребуется.
Забирая его, я не проронил ни слова. Бесполезно. Даже если бы сгоряча я дал ему в морду, что непредставимо, он все равно бы завтра торчал на пороге моей квартиры как ни в чем не бывало. Ныл бы и, всматриваясь в недостатки моей жизни, предлагал свою помощь для их исправления. Безнадежный тип.