Кто слышал о колыбели человечества? Кто знает, где она? Я знаю точно лишь одно: колыбелью Юхи стал полярный ледяной покров планеты. В тот самый день безбрежные просторы океана приняли тело юного бродяги. Словно оперившийся птенец, он покинул своё родовое гнездо, где седые старики-родители квартируют миллионы лет, кристаллизуя мудрость мироздания. Ледяным дыханием и по сей день они плетут дивные гипюры из северных сияний, расцвечивая всполохами огней чёрный холст неба. Так начинается моя история - с раскатистого орудийного залпа, взорвавшего тишину северного безмолвия, с шумного всплеска отколовшейся льдины в самом северном океане Земли, где на сотни лье вокруг ни души.
Что? Прости, не расслышал. Ты, кажется, спрашиваешь, как случилось, что я стою с щитом посреди улицы, и кричу во всю глотку о бесправии? Нет, нет, я не люблю демонстраций и митингов. Предпочитаю смотреть на огонь или играть в шашки. Митинги - это не моё, нет. А ты прочти, прочти внимательно, что на щите-то написано. А-аа, читать не умеешь. Подскажу. Малярной кистью я вывел слова: "Айсберг - друг человека". Смеёшься? А зря. Айсберг - друг человека. А вон толпа со мною не согласна. Они не смеются - они убиты горем. Они скандируют лозунг "Айсберг - угроза человечеству!" Я бы мог их понять. Великое горе - великая катастрофа. А айсберг при чём? Угроза человеку - его собственное головотяпство. Что? Безответственность, значит. Как? А вот так! Объясню: когда обещаешь не трогать варенье в кладовке, а бабушка ловит тебя с вишнёвым пятном на сорочке. Это, братец, оно и есть: головотяпство. Только здесь хуже. Хуже! Тыща пятьсот душ. Эх! Лучше бы варенье слопали. Безответственность погубила корабль, не айсберг. Так и запомни: безответственность.
Своими очертаниями Юха напоминал готический замок - с кольцевыми стенами и жилой башней на крутобокой горе, с герольдическими символами, блестящими в лучах холодного полярного солнца и глубоким бездонным рвом вокруг. Океан, живой, с характером, чинил препятствия, скрежетал льдинами, будто зубами, охал-ахал всплесками бурунов, тасовал стороны света, не желая упускать диковину своей коллекции, раскидывал сети и ловушки; а стеклянный от мороза воздух звенел, салютуя проплывающей мимо ледяной скульптуре.
Однажды горизонт наполнился, завился чёрным ситцем дымки. Ветер донёс обрывки странных звуков - гудки, стук гигантских механизмов, шум винтов о воду и голоса, голоса странных существ, кричавших резко, противно. Спустя время навстречу длинной вереницей поплёлся караван. Он плясал в радужных пятнах масла, перебирая гребешки волн. Юха не знал, что караван - яркий, но ненужный мусор, сброшенным за борт корабля. От каравана отделился делегат: продолговатая деревянная шкатулка из-под сигар прильнула к Юхе. На её глянцевой крышке сверкало солнце, под лучами которого раскинулся, распластался древней черепахой остров. Два небрежных мазка в лазуревой сини неба носились и галдели ершистыми, брыкливыми чайками над макушкой мохнатой пальмы, посаженной художником в сердцевину острова. В жёлтых разводах песка таращил глазки краб, устроивший охоту за кокосовым орехом.
От картинки веяло теплом и жизнью. Остров, казалось, совсем не похож на айсберг: на нём росла кокосовая пальма, под пальмой притаился краб, а в небе парили чайки. Остров не дрейфовал в океане, его век был наполнен смыслом, он давал жизнь, питая влагой корневища дерева, даря прибежище обитателям суши. "Ух ты, - подумал Юха. - Это как поэзия, это как стихи. Это красиво и достойно мечты".
В пустых просторных залах ледяного замка царил покой, обласканный холодной безмятежностью. Когда тишина становилась нестерпимой, невозможной, запредельной, Юха сочинял дивные, порождённые фантазией и ветром, мелодии. То была игра, и тогда замок наполнялся звуками, отдалённо напоминающим органную музыку. На короткий миг Юхе казалось, что прекрасное пение льётся не из сквозных промоин гуляющих сквозняков, что это сам ветер трогает стволы высоких пальм, обнимает и ласкает их, перебирает словно струны, листья, и краб, этот воришка, клацает клешнёй, хрустит скорлупами орехов.
Юха любовался островом, пока шкатулка медленно и торжественно уходила под воду. Потом она снилась ему по ночам под редкий всплеск волны. Миражами остров являлся днём чёрной отметиной, грязной точкой в небесной ватерлинии. Юха сопел, волновался, исходил испариной ручьёв, а мираж робел, дрожал и исчезал в нечётких контурах абриса.
Последние несколько дней он уже не двигался по ветру. Теперь более всего он желал стать островом. Желание обжигало его так же сильно, как и тёплые воды Гольфстрима.
Путешествие Юхи оказалось неспешным и длительным. Первые несмелые ручьи заструились с башен замка, зубчатые выщерблины спрятали шипы, оплавились под яркими тёплыми лучами. Юха радовался им, пел песни, раскачивался с бока на бок, эквилибристом балансируя между двумя стихиями: водой и небом. В такие моменты он превращался в шкодливого сорванца. Юха любил играть в прятки и, заслышав вдалеке рокот мотора проходящего мимо судна, делал кувырок. Ещё один! И снова! Я не знаю повадки айсбергов, но, поверь, это было занятно.
Солнце карабкалось всё выше, отчего его лучи уже не были столь ласковы и нежны, как раньше. Теперь они нещадно мучали и жгли спину, отплясывая на гладких обрамлениях каперных склонов Юхи. От некогда величественных башен остались вплавленные головешки, блестящие истёртой плешью обветшалых гор. Вдумайся, братец: пятнадцать тысяч айсбергов ежегодно откалываются от западно-гренландских ледников. Лабрадорское течение переносит их через Атлантику на юг, где Гольфстрим перенимает эстафету и влечёт дальше, навстречу славной гибели - так мотыльки слетаются на пламя, казалось, наперекор судьбе, на деле - по велению инстинкта. Знал ли Юха, что ждёт его в конце пути и какой ценой достанется мечта? Этот славный пионер заплыл в самом деле далеко. Братец, да в тех краях про айсберги не слыхали, их только видели в картинках, подобно той, что однажды увидел Юха - на старой никому не нужной коробке из-под сигар.
Что? Ты спрашиваешь, сбылась ли мечта? Сбылась! Ты удивишься, но он доплыл. Да-да. Однажды Юха увидел остров точь-в-точь, как тот, изображённый на коробке. Он зарылся в белую мохнатую пену волн, мягко толкнулся в песок, где среди зноя и ракушек его отыскал я, взял в руки - он уместился на ладони - и утолил жажду. Глоток пресной воды вернул меня к жизни. Помню, ничего вкуснее мне пробовать не доводилось. Я облизал пересохшие губы и понял, что буду жить.
Удивлён? То-то же! Нет, нет, я не люблю демонстраций и митингов. Предпочитаю кормить с рук птиц или слушать шум прибоя. Митинги - это не моё, нет. Я за жизнь, я за мечту. И запомни, братец: и то, и другое можно отыскать даже в холодном бесчувственном куске льда, однажды проложившем себе путь от полюса до экватора. Понял? Что понял? Правильно: брать варенье без спроса безответственно.