Кто раз горел Рабочее название Год жизни

           - Идут!- смотревший в замочную скважину Хрустов отскочил на свое место в шеренгу. Он был часовым у дверей в столовую, где мы, мужчины индустриального техникума, давали банкет по случаю 8 Марта. После его предупреждения в нашем строю возникло легкое замешательство, кто-то потерял свое место, кому-то стало тесно в рубашке и он стал усиленно поправлять галстук…
         - Без паники!- успокоил нас главнокомандующий, он же начальник отделения ВКС Таборский.- Не забывайте, хоть они и женщины, все же мы им приходимся товарищами и где-то даже союзниками. А сейчас слушай мою команду. Делай, как я!- и он спрятал руку за спину.
         За спинами у нас были живые тюльпаны, ими мы намеревались пленить амазонок. Однако я сильно сомневался, что наша военная тайна осталась нераскрытой. Хитрости и коварству наших боевых подруг можно только позавидовать. Они наверняка постарались взять “языка”. И я знаю, среди нас есть такие, кто охотно согласился  бы  на эту роль. Не имею в виду себя, я умею хранить тайны просто  потому  что немногословен.
         Как бы то ни было, мы всем своим видом показывали, что не держим камня за пазухой, когда женщины, нарядные и красивые, кое - как выстроились против нас.
         - Дамы и гусары, леди и джентльмены!- начал Таборский,- Сегодня, в канун замечательного весеннего дня 8 Марта, позвольте мне от имени всех присутствующих и отсутствующих поздравить вас  с наступающим праздником!
         После этих слов мы, наряженные в фартуки, передники, поварские колпаки и пр. вручили женщинам цветы и долго и тепло аплодировали им.
         - О, прекрасная половина рода человеческого!- продолжал оратор,- мы, ваши покорные слуги, прекрасно сознаем, что обязаны своим появлением на свет вам и только вам. Поэтому клянемся никогда не огорчать вас не только в этот день, но и во веки веков!
         - Клянемся!- поддержали мы.
         - Пусть над вами всегда будет безоблачное небо и птичьи голоса! И пусть в вашем семейном кругу всегда будет мир, радость и благополучие. Ура!
         - Урра-а-а!!- гаркнули мы так, что замигали лампочки.
         - Вольно! Разойдись! Но не по домам, тем более дамам.
         Наконец, можно было расслабиться, поправить амуницию, пополнить запасы кислорода.
         Какое-то время собравшиеся были предоставлены сами себе. Правда, звучала музыка, но танцевать было еще явно рановато. Все рассредоточились небольшими компаниями. Искоса поглядывали на накрытые в глубине зала праздничные, красивые столы.
        Не успел Саня Прокопенко принять эстафету на анекдот от Левы Коновалова, как раздалась коман- да все того же Таборского:
         - Мужчины, ко мне!
         - Тильки ляжешь - пиднимайсь! Тильки встанешь - пидравняйсь!- бурчал Саня, направляясь к командиру.
         Мы приступили к приятным хлопотам: пригласили дам за стол, принесли закуску, разлили вино по бокалам, а потом и сами заняли свои места. За столом установилась неопределенность, так свойственная этим предстартовым секундам. Вроде бы всё уже на мази и не знаешь, что еще сделать, куда руки девать. Все поглядывают во главу стола, ждут команды.
         - Товарищи!- эстафету принял “сам”, директор техникума Григорий Николаевич,- мы сегодня собрались, чтобы чествовать наших прекрасных, очаровательных, обаятельных дам. Вы,  дорогие наши коллеги, составляете большинство в нашем трудовом коллективе, и этим все сказано. Невозможно представить учебный процесс без вашего участия в нем. Желаю крепкого здоровья, счастья, успехов, любви вам и вашим близким! А теперь по доброй традиции выпьем за вас, дорогие наши женщины!
         Оживление за столом. Мужчины выпили стоя. За столом в подобной обстановке за женщинами нужен глаз да глаз, потому как они пускаются на всякие ухищрения, чтобы только обмануть нас и не выпить, пусть и за себя, любимых.
         - Что же это вы, Вера Андреевна, оставляете? Нехорошо с вашей стороны,- заметил я сидящей с левой стороны коллеге. Она ведет литературу и тянет всю студенческую самодеятельность.
         - Что вы, что вы, Виктор Петрович, если я буду по полной, то вам не сдобровать.
         - А что такое, станете буянить?
         - Хуже. Вам придется унести меня на руках.
         - Нет проблем.
         - И все же, давайте лучше компенсируем это чем-нибудь другим, а?   
         - Давайте,- согласился я,- только чем же, мандарином?
         - Как вы догадливы, поразительно!
         На том стоим,- хотел похвастаться я, но промолчал. Кто ее знает, какую компенсацию она имела в виду.
         Программа вечера успешно выполнялась. После того как чувство голода и жажды было утолено в первом приближении, командующие парадом приступили к духовной пище. Таборский с Хрустовым, вырядившись в краснощеких грудастых девиц, пели частушки. Особенно колоритно выглядел Хрустов, этакая бой-баба, кровь с молоком. Был он моложе меня года на два, а уже успел обзавестись настоящим, не подушечным, брюшком. На рост и черты лица ему тоже не приходилось жаловаться, так что выбор на этот номер был сделан весьма удачно. Таборский аккомпанировал на аккордеоне. Он, начальник отделения, самый играющий на музыкальных инструментах среди нас, бездарей. Они с Верой Андреев- ной в одной упряжке, отвечают за самодеятельность в техникуме.
         Когда за столом удалось установить приемлемую тишину, сначала запел Таборский:
Мы с подруженькой вдвое-ем
Свои частушки вам спое-ем.
         Потом жалостно другая «подруга»:
Нас мы просим уважа-ать
И хотя б не освиста-ать.
         Затем «обе» вместе:
Полюбила я шофера
За красивые глаза!
Очень жаль, что к чувствам скоро
Он приделал тормоза!

Милый во поле косил,
Мышцами покачивал,
На траву меня прилечь
Всячески подначивал!

Над поляной клеверной
Дует ветер северный!
Мы укрылись в клеверах,
Жарко нам, как на югах!
         И дальше в том же духе. После частушек Зверев Ефим Митрофанович, наш профсоюзный босс, рассказал о том, как одиноко и неуютно было нашему брату Адаму без женщины на Земле, тогда еще безгрешной. В более поздние времена, вплоть до современности, ситуация, оказывается, не изменилась к лучшему, и наш брат чувствует с неменьшей силой тягу к семейному очагу. В устах Ефима Мит- рофановича, закоренелого холостяка, эти признания звучали особенно убедительно.
         Далее был объявлен конкурс на лучший тост за женщин. Впрочем, тост можно было заменить стихом или песней. Микрофон пошел по кругу. Никто не хотел упасть в глазах слабого пола, поэтому от мужчин пошел пар. Некоторые стали заикаться от наплыва чувств, и тогда на помощь приходили соседи.
         - Ну, Виктор Петрович, чем вы нас порадуете?- не без иронии спросила моя соседка.- Помощь не потребуется?
         - Спасибо, Вера Андреевна. Придется-таки тряхнуть стариной, что-нибудь придумаем,- с опти- мизмом отозвался я. А микрофон был уже рядом. Речь держал Валерий Алексеевич, заведующий вечер- ним отделением:
         - Женщина и дитё – что может быть прекрасней в нашей жизни?! – спрашиваю я вас, и отвечаю: Ни-че-го! Конечно, дети – цветы жизни, но вот  вам  мой дружеский совет: не разводите оранжерею.    
         Его, отца пятерых дочерей, можно было понять. Наверно, он спал и видел, как наконец-то и у него родился продолжатель рода. В этом плане мне не о чем волноваться – у меня их целых два. Но все равно это – полдела, кто из них вырастет – вот в чем вопрос. Для дальнейших размышлений времени не было – в моей руке оказался микрофон.
         - С вашего разрешения я расскажу вам историю под названием «Любовь мичуринца»:
Шампунем вдруг повеяло, когда цвели бобы,
Когда однажды вечером в любви призналась ты,
Духами тоже веяло от уха твоего –
Поверил я, поверил я! И больше ничего.

Один раз в год бобы цветут,
Букет любви один раз ждут,
Всего один лишь только раз
Цветет душа в саду у нас,
Один лишь раз, один лишь раз!

Томаты тихо падали, когда я рвал бобы,
О будущем ты думаешь, о свадьбе шепчешь ты,
И я уже не поднимал своих счастливых глаз,
Украдкой мама плакала от боязни за нас.
         Припев я пропустил и так закончил свое повествование:
Оделся я лишь в черное, когда я съел бобы,
Ну что же тут поделаешь – нашла другого ты,
Наххальный и бессовестный дорогу перешел!
Когда малина отошла – другую он нашел…
         Припев я не стал повторять и хотел передать микрофон соседу, но женщины решили помочь мне и подхватили слова припева. Заканчивали мы под одобрительные возгласы и аплодисменты.
         - Виктор Петрович, придется вас привлечь в самодеятельность,- пригрозила Вера Андреевна, когда я сел.- Как это я раньше не знала. 
         - Боюсь, тогда будет нулевая посещаемость ваших мероприятий.
         Мужчины все высказались, конкурс тостов закончился, но импровизированный концерт продолжался. Все тот же Максим Михалыч, он же Таборский, с заведующим учебной частью Марком Львовичем, наряженные в цыганок, пели на слова Беранже:
Старушка под хмельком призналась,
Качая дряхлой головой:
- Как молодежь-то увивалась
В былые дни за мной!

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?!
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

- Как, бабушка, ты позволяла?
- Э-э, детки! Красоте своей
В пятнадцать лет я цену знала
И не спала ночей…
Уж пожить умела я! и т.д.
         Из дальнейшего рассказа было видно, что бабушка не рисовалась перед внучками. Ей действительно было что вспомнить. А на вопрос невинных созданий: нам жить ли так, как вы прожили?- отвечает, не моргнув глазом:
- Э-э, детки! Женский наш удел…
Уж если бабушки шалили,
Так вам и бог велел!
         Трудно сказать, кого больше бурно одобряли сидящие за столом, бабушку или исполнителей. Мне показалось, что коллеги приятно удивились, услышав такую фривольную песенку из уст заведующего учебной частью.
         - За это не грех и выпить,- я потянулся рюмкой к нему, когда он сел.
         Марк Львович чокнулся со мной и рядом сидящими женщинами, сделал вид, что пьет, а сам потихоньку поставил рюмку около бутылок.
         - Что же вы так, еще собираетесь выступать?
         - Нет, не собираюсь делать ни того, ни другого,- отвечал он с хитрецой,- врачи не разрешают.
         Я не питаю слабости к спиртному, и все же жаль тех, кому не разрешают врачи, или жены, или свои принципы испытывать удовольствие от хорошего вина. Оно все-таки дано нам на радость. Ну что бы мы делали без него в праздники, свадьбы, юбилеи и другие торжества?! История знает немало случаев, когда этот напиток воодушевлял творческие натуры на создание настоящих произведений искусства. А сколько хороших слов бывает сказано, прежде чем выпить рюмку вина! И не его вина, что оно иногда становится причиной зла и несчастий. Все же чаще оно пробуждает в человеке его лучшие качества, люди становятся веселыми, хочется танцевать, двигаться, а движение – это жизнь.
         Между тем и наша теплая компания созрела для этого, многие уже вышли из-за стола и танцевали. Я пригласил свою соседку и мы сбряцали быстрый фокстрот. Танцевать я люблю, тем более когда и партнерша танцует легко. Вера Андреевна, увы, не из их числа. С кем мне особенно хотелось подвигаться под музыку, так это с Елизаветой Павловной. Танцует она удивительно легко и видно, что с удовольствием. Я в этом убедился двадцать третьего февраля, когда пару раз потанцевал с ней. Я мог кружиться с ней в вальсе хоть по часовой стрелке, хоть против – никаких проблем. К тому же и в остальном она очень приятная женщина. Мне показалось тогда, что и она не тяготится моим обществом. Однако пригласить ее на танец совсем непросто, это я усвоил еще по прошлому банкету. Не мудрено, что многим хотелось пообщаться с ней, приобняв за талию.
         Дождавшись перерыва в музыке, я стал незаметно подкрадываться к той, с кем хотелось покружиться, но не тут - то было. Заметив мой маневр, Таборский с Хрустовым стали оттестнять меня. Я обошел их с левого фланга и обратился ко всем троим:
         - Одну секунду, господа. В связи с Международным женским днем позвольте задать пару вопросов  представительнице комиссии ПГД от газеты «Вечерний Мадагаскар», которую я представляю.
         Пока оба дружка соображали, что бы это значило, я задал первый вопрос:
         - Могу ли я подтвердить дома, на Мадагаскаре, что ваш любимый танец, Елизавета Павловна, это вальс?
         - О, да, конечно, можете.    
         - И последний вопрос: не могли бы вы подарить свой любимый танец вашему покорному слуге и в
его лице всему нашему народу?
         - Сочла бы за честь.
         С этими словами Елизаветы Павловны я уже уводил ее из-под контроля  конкурентов, хотя звучал еще не вальс.
         - Где это вы так научились зубы заговаривать?- поинтересовалась она, когда мы смешались с танцующими.
         - А я недавно был на курсах повышения квалификации.
         Оркестр играл на совесть, даже на почтительном расстоянии заглушая разговор, поэтому я старался держаться поближе к музыкантам, чтобы говорить даме в самое ушко. Да и ей надо было отвечать так же. Надо ли говорить, как это приятно!
         Однако музыка кончилась, и надо было думать о сохранении статус – кво. Я незаметно, но бди- тельно следил за окружающей обстановкой и при подозрительных перемещениях принимал соответствующие меры, лишив оппонентов всяческих надежд.
         - Мне как-то не по себе, когда Марк Львович так внимательно смотрит на танцующих, в том числе и на нас,- моя партнерша показала глазами на завуча.- Он что, совсем трезвый?
         - Совсем. Говорит, здоровьем слаб. Но он, конечно, лукавит, в смысле, врет. Я слышал, он наведывается иногда в рестораны. Ну да бог с ним, пусть смотрит. На то оно и начальство. Поговорим лучше о нас с вами. Мне кажется, у нас неплохо получается с танцами, но могло бы быть и лучше. Нет предела совершенству.   
         - Да, я тоже думаю, что резервы еще есть.
         - Поэтому мы должны изыскать эти возможности в будущем. А на сегодня предлагаю подышать свежим воздухом, если он там еще остался.
         - Пожалуй, вы правы, Виктор Петрович, душновато здесь стало.
         Через десяток минут мы уже дышали полной грудью. Техникум наш находится на бойком месте, на одной из центральных улиц. Рядом  много остановок транспорта, поэтому мы не пошли в эту толчею, а свернули в тихий безлюдный проулок.
         - Куда это вы меня ведете, Виктор Петрович? Пользуетесь тем, что я здесь человек сравнительно новый и плохо знаю город?
         - Так вы слабо ориентируетесь? Сейчас я заведу вас в такие дебри, где еще не ступала ваша нога. Как по - вашему, что это за здание, мимо которого мы идем?
         - Понятия не имею.
         - Посмотрите внимательно, это же наш второй корпус, только с обратной стороны.
         - Правда? Как же это я его не признала?
         - Потому что, выражаясь нашим профессиональным языком, с дворового фасада вы его, видимо, еще не видели.
         - Ага. Как интересно.
         Так, мило болтая, мы проходили мимо  полуосвещенного здания. Настроение было отличное, и мне хотелось поцеловать мою очаровательную спутницу. Оно, конечно, было бы неплохо, думал я, но…как на это посмотрит она? Поэтому мы шли и шли, а я все не решался сделать тот шаг, после кото- рого мы продолжили бы путь уже в новом качестве. Однако слушать свой безвучный  голос времени не оставалось, впереди замаячила улица. И я рискнул. Поцелуй получился недолгим, я даже не успел понять его вкуса, потому что надо было ловить ее шапочку, она чуть не упала на мокрый снег. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, потом пошли дальше.
         - И часто вы так провожаете своих дам?- Елизавета Павловна спрашивала как-бы между прочим, но, ей, наверно, не хотелось, чтобы это было часто с моей стороны.       
         - Вы не поверите, но не такой уж я селадон.
         - Если сравнить, как ведут себя другие мужчины, так в это можно и поверить.
         - Приятно слышать. Спасибо.
         Некоторое время шли молча. Мне хотелось знать о ней больше:
         - Елизавета Павловна, вы работаете у нас второй год, а где вы были раньше и что вас привело к нам?
         - На все есть свои причины, Виктор Петрович,- вздохнула она.- До этого мы жили в Сибири, а родители мои живут здесь. Вот мы и переехали поближе к ним. В основном, я настояла.
         - Понятно. А почему пришли к нам, кто-то посоветовал?- не унимался я.
         - Да нет. Шла как-то по проспекту Фрунзе, смотрю: индустриальный техникум, дай, думаю, зайду. Вот и зашла. В Сибири я тоже преподавала в техникуме, только там вела строительные конструкции. А здесь предложили промышленные и гражданские здания. Я согласилась, здания, так здания. А вы? Давно здесь работаете?
         - Не очень. Неделю назад стукнуло пять лет. Я, вообще-то, поступал на работу в качестве инженера по технадзору за собственным строительстом. Строили общежитие и еще Гражданпроект проектировал нам мастерские с лабораторным корпусом. По совместительству выдавал геодезию. А когда строительные дела закончились, полностью перешел на преподавание. Сначала работал на два фронта, вел геодезию и ТОСП. А сейчас только на одном, технология мне больше нравится.
         - Виктор Петрович, я вас перебью, извините. Дальше идти нежелательно, мой дом уже виден на горизонте.
         - Как? Вы так близко живете?
         - Не так уж близко. Езжу на работу на автобусе. За разговорами ведь быстро время проходит.
         - Жаль, хотелось еще поговорить. Может, пройдемся еще? Назад или в сторону?
         - Нет, уже поздно. Пора домой.
         - Ну тогда договорим в другой раз, да?
         - Может быть…
         - Елизавета Павловна, мне кажется, то, что сегодня случилось между нами – не случайно.
         - Будущее покажет, Виктор Петрович, не будем загадывать.
         - Конечно. И все же я надеюсь, что это не последняя наша встреча. Я буду ждать.
         Она кивнула головой, и мы попрощались, пожелав друг другу всего доброго.   

         В марте я работал с одной группой вечернего отделения, были еще консультации по дипломному проектированию у заочников. Нагрузка была небольшая, и я запланировал поездку за границу. В марте мне исполнялось сорок лет, и я решил сделать себе «сюрприз». Предварительно заручился согласием директора на этот внеплановый отдых. Он не возражал, так как это было связано с путевкой.
         Пора было собирать чемодан, который я приобрел когда-то в Праге, тоже будучи в турпоездке по ГДР и Чехословакии. Тогда, в 1964 году, я впервые побывал за границей. Мы ездили с другом, когда еще были холостыми и работали на целине, в Кустанае. Через четырнадцать лет я вознамерился побывать в капстранах, поплавать по Средиземному морю. Поездка обещала быть интересной и я  предвкушал удовольствие. Чтобы не испортить его, когда оно будет реальным, решил ехать один, потому что имел печальный опыт на сей счет. Вскоре после женитьбы мы с женой поехали «в свадебное путешествие» туристами по Кавказу. После этого вместе отдыхать больше не ездим, хватило одного раза – это был не отдых, а настоящий кошмар.
         В техникуме свою педнагрузку сосватал за Александра Алексеевича. Он, правда, немного поторговался по поводу времени, которое оставалось на его долю, но, в конце концов, мы сделали по рукам. О своей поездке я особенно не распространялся, так как в последние два-три месяца чувствовал себя в своей комиссии Технология и организация строительного производства (ТОСП) не совсем уютно. Дело в том, что председатель комиссии Воронов Илья Ефимович задался целью освободиться от моих услуг. Он мотивировал это тем, что у меня нет высшего образования по профилю преподаваемых дисциплин. Высшее образование у меня не строительное, а землеустроительное. В последние годы я работал в строительных организациях, в том числе в техническом отделе треста. Через десять лет после института окончил с отличием вечернее отделение нашего техникума и стал в нем работать. Я мог бы без подобных осложнений преподавать геодезию, но строительство мне нравится больше. В свое время я советовался с директором, как мне быть: взять полностью геодезию или ТОСП, потому что уже тогда чувствовал прохладное отношение Воронова. Кстати, директор, Владимир Николаевич, по  совместительству тоже преподавал технологию строительства и сосотоял в нашей комиссии. К сожалению,  ничего определенного он тогда мне не сказал. И я решил рискнуть. Все-таки она, администрация, сама предложила мне в свое время читать технологию, угадав мое сокровенное желание. Рассчитывал я и на поддержку Владимира Николаевича. Он справедливый, умный человек. Я убедился в этом, работая в качестве инженера по надзору за строительством. Тогда нам часто приходилось встречаться по работе. Мне работалось с ним легко и с удовольствием. Проблему: начальник–подчиненный считаю одной из важнейших в нашей жизни. В этот раз мне повезло. Мы встречались и помимо работы. Играли в шахматы, ходили на футбол, сиживали и за бутылкой вина. Я видел, что он был доволен мной, как работником, и даже предрекал карьеру хозяйственника, но кресло начальника меня не волнует.
         С Елизаветой Павловной после того вечера мы не встречались, хотя наши комнаты располага-  ются через коридор. Накануне отъезда я между делом более внимательно понаблюдал за кабинетом напротив. Подсмотрел, когда Елизавета осталась в комнате одна, и зашел.
         - Разрешите ворваться?- спросил я, закрывая за собой дверь.
         - Рискните, Виктор Петрович,- приветствовала она меня, вставая из-за стола.
         - Здрасте, Елизавета Павловна,- я взял ее руку и поцеловал.
         - Привет, привет. Что-то о вас ни слуху, ни духу, куда-то вы пропали?- она не отнимала своей руки, так как я стоял спиной к двери и в случае чего мог незаметно отпустить ее, руку.
         - Был весь в заботах и скоро действительно пропаду. Уезжаю, Елизавета Павловна, далеко-далеко.
         - Куда же это?- она смотрела на меня с улыбкой Моны Лизы.
         - В загранку, на Ближний Восток. Греция, Турция, Египет, Кипр,- небрежно перечислял я.
         В это время послышался шум из коридора, и я отпустил мягкую, теплую ладонь собеседницы. Вошла Нина Тимофеевна, шеф комиссии ПГД. Я почувствовал, что краснею, но ничего не мог поделать. На помощь пришла Елизавета Павловна:
         - Это правда?
         - А что тут особенного?- отвечал я.- Сейчас это без проблем, были бы деньги.
         - Нина, этот товарищ собрался в круиз в заморские страны.
         - Как здорово!- отозвалась она.- Но я слышала, для такой поездки нужны не только деньги, но и всякие характеристики, собеседования с партийными товарищами, как еще они на это посмотрят.
         - Все это надо, и все это пройдено. За мой «облико морале» вам, трудовому коллективу, не придется краснеть. Обязуюсь блюсти целомудрие и высоко нести облик советского человека по просторам загнивающего капитализма!
         - Браво! С такой подготовкой вам прямой путь в рай, не то что к капиталистам,- одобрила Нина Тимофеевна,- вернетесь, обязательно расскажете о поездке.
         - Разумеется,- горячо пообещал я. 
         - Рассказом он не отделается,- пригрозила Елизавета Павловна,- он подарит нашей комиссии фотографии Парфенона, Египетских пирамид и других шедевров мирового зодчества. Не так ли, Виктор Петрович? Эти фото у нас будут учебным пособием.
         - Будет сделано,- я не скупился на широкие жесты.
         - Счастливого вам плавания, Виктор Петрович,- пожелала Нина.
         - Семь футов под килем,- добавила Елизавета. 
         Я не был уверен, положено ли после таких слов посылать к черту, и попрощался с ними словами из песни: скоро вернусь к тебе снова я на большом корабле…
         Подготовка к встрече с неизвестным нам, простым смертным, миром началась в тургруппе нашего города, составленной для этой поездки, еще в поезде до Москвы, а потом и до Одессы, откуда мы должны были отчалить. Познакомились с правилами международного этикета, вспоминали английский, устраивали конкурсы. Накануне отплытия оформили все документы, будучи еще в гостинице, а вечером нас собрали на последнюю беседу-напутствие.
         Мы поплывем на пятипалубном пароходе «Украина», одном из самых быстроходных нашего гражданского флота. В круизе участвует более трехсот человек, восемь групп из разных городов и республик. В каждой группе свой руководитель и гид-переводчик. Еще нам сказали, что т  а  м  могут возникнуть самые неожиданные осложнения, и надо быть начеку. Например, два года тому назад наш турист заблудился на знаменитом Стамбульском (Восточном) базаре, и его до сих пор не могут найти.
         Таможенный досмотр наша группа прошла без заминки. А вот среднеазиатским и кавказским группам пришлось расстаться с излишками спиртного. Причем, это была не водка, на контрольных столах выстроились внушительные батареи бутылок конъяка. Как же не повезло беднягам! На все их уговоры и ухищрения был один ответ: нет!, нет!! и нет!!! Кто же откажется от такой халявы?! Таможенники тоже люди…
         На корабль мы прошли только вечером часов в восемь. По стоимости моя путевка тянула на двухместную каюту первого класса на второй сверху палубе. Я оказался в одном номере с руководителем нашей группы Михаилом Алексеевичем. Мы неспеша располагались в пространстве, которое стало нашим жилищем на предстоящие две недели. Каюта хоть и относилась к первому классу, но удобства и ванная находились вне помещения, правда, недалеко, через коридор. В спальне-салоне, как именовалась каюта в каталоге, были две односпальные кровати, тумбочка-стол, шкаф для одежды, вторая тумбочка, два стула. Во внешней переборке – открывающееся окно, через которое можно фотографировать, не выходя из каюты. Устроившись в первом приближении, вышли на палубу. Корабль отчаливал. Провожающих на берегу было раз - два  и обчелся, потому что те, кто мог бы пома-хать на прощанье, были далеко…
         Начало путешествия совпало с моим днем рождения. Это совпадение имело и нежелательные последствия, а именно: надо было раскошелиться и открыть одну из двух бутылок водки, а она во время плавания ценится на вес золота, потому что с собой разрешалось брать только две бутылки этой огненной воды. Кто знает, сколько еще будет ситуаций, когда без нее – пиши пропало?! За первым ужином в море товарищи по группе поздравили меня с круглой датой, и мы выпили за мое здоровье и за начало нашего круиза.
         После ужина я спустился на нижнюю палубу, где в четырехместной каюте туристического класса обосновались «холостяки» нашей группы.   
         - Ну, что, круизмены, давайте изничтожим вот эту злодейку,- предложил я, доставая начатую за ужином «Юбилейную».
         - О, это мы запросто,- обрадовался Леонид, председатель сувенирной комиссии.
         В этой каюте на время плавания почти все стали начальниками. Валере, с которым мы дома жили, оказывается, почти рядом, достался портфель старосты группы. Сергей – заместитель руководителя группы. Только Володя-строитель остался рядовым.
         - Да, не повезло тебе, брат, в первый же день лишиться половины запасов, - посочувствовал Володя, ставя пустой стакан и покрякивая.
         - Ничего, в следующий раз будет знать, когда родиться,- это запоздалое наставление Сергея. 
         - Зай гезунд, Петрович!- Валера коснулся моего стакана.
         - Это как понять?
         - Будь, говорю, здоров, Виктор!
         - А-а, сэнкью вэри мач. Давай, полиглот, чтобы все у нас было о'кей!
         - Дети подземелья, пошли - ка наверх, подышим бризом,- предложил Серега,- не могу равнодушно смотреть и слушать, как волны и стонут, и плачут, и бьются о борт корабля.
         - А ты пощупай их и погладь, они рядом, только руку протяни,- Валера открыл иллюминатор, и в него стали залетать брызги разбивающихся волн.
         - Щупать и гладить мы будем чуток позже и в другом месте.
         - Это не возбраняется, но только не в общественных  местах,- Валерий, как  староста, напомнил одно из основных правил поведения на корабле.    
         Мы поднялись на палубу, где было много неспящих. Было свежо, как видно, теплый бриз с берега не доходил до нас. Ночь выдалась звездной. В море тоже мерцали огни. Хорошо, что их было гораздо меньше, чем на небе. А то как бы не повторить судьбу «Титаника».
         - Так, сколько, говоришь, узлов мы делаем?- спросил я Леню. В нашей компании морское дело он знал лучше других. Дома он в качестве помощника капитана бороздил на своем лайнере нашу Быструю.
         - Двадцать с гаком.
         - Это что же получается? Часов через пятнадцать, если с попутным ветром, мы будем у самого Босфора?
         - Выходит, так,- согласился Володя,- если рулевой не заснет у штурвала.
         - Интересно, куда мы можем попасть, если какой-нибудь догадливый человек подбросит топор под компас?- мечтал Валера.
         - В Батуми, куда же еще,- сходу ответил Сергей.
         - Братцы, предлагаю немного вздремнуть,- обратился я к компании,- а то как бы не получилось так, как сказал поэт: никогда я не был на Босфоре.
         Постояв немного пока еще под своим небом, мы разошлись по своим «домам». С непривычки идти пришлось широко расставляя ноги и держась ближе к стенкам. Пару раз я даже воспользовался поручнями. Не без труда нашел свою дверь с номером сто тридцать в кормовой части судна по правому борту. Сосед по комнате спал так, будто ему это было привычным делом – спать при шуме волн и покачиваясь в постели. Через некоторое время и я засыпал на прикрепленной к полу кровати под успокаивающий плеск черноморской волны. 
         В первое утро в море, после завтрака, народ заполнил все палубы; ждали границу между Европой и Азией. В одиннадцатом часу впереди показалась ажурная конструкция моста, соединяющего два берега Босфора.
      По судовому радио давали справку: это первый в Европе и четвертый в мире по величине подвесной мост. Длина 1560 м, ширина 28 м. Строительство этого гиганта обошлось в 15 млн. фунтов стерлингов и окупилось за два года. Канаты, удерживающие мост, закреплены на пилонах высотой 162 м.
         Зрелище, конечно, незабываемое. Защелкали фотоаппараты, зажужжали камеры. Я побежал в каюту за ФЭДом. Когда устроился на носу корабля, объект едва умещался в кадр, такой он был большой и так близко мы подошли к нему. Снизу мы не могли увидеть, что делается там, наверху, но те, у кого было хорошее зрение и слух, как, например, у меня, могли догадаться об оживленном движении на мосту. Вскоре мы проплыли под ним. Собственно, это был Стамбул, остановка в котором запланирована на обратном пути. 
         А пока что мы попали в Мраморное море, которое ничем особенным не зпомнилось. Намного интересней оказались Дарданеллы. Пролив хоть и не слишком узкий, около  восьми  километров  ширины, но корабль проплывал так близко к берегам, что были видны строения и даже движение машин по набережным. В селениях дома невысокие, с плоскими и скатными крышами, террасами поднимаются по склонам. Окна довольно большие. Почти все жилища с балконами или верандами. Как-то они там живут, турки?
         После Дарданелл вышли в Эгейское море. Здесь то справа, то слева по курсу стали попадаться острова, иногда окутанные дымкой. Романтика… Поплавать бы на яхте между этими загадочными островами. И конечно бы с ней, с Елизаветой. Мечты, мечты, где ваша сладость?! Там - острова, там-  нереиды  в тумане моря голубом. Нереид мы не встретили, зато островов к вечеру стало больше. А проснувшись утром, увидели справа по борту землю. Она была совсем близко, и если верить вывешенной карте, это был Балканский полуостров.
         После завтрака мы с Леней стояли на носу верхней палубы и он мне объяснял действия вахтенной команды, которая во главе с усатым и мощным боцманом сноровисто исполняла приказания капитана.
         - Вот смотри,- говорил Леонид,- поднимают желтый флаг. Это означает: на борту все здоровы. А этим полосатым флагом капитан просит выслать на наш борт лоцмана порта…
         - Пирей,- подсказал я.
         - Вот именно. Сейчас судно пойдет на самых малых оборотах, пока его не поведет вместе с нашим капитаном местный лоцман.
         Через некоторое время к нам приблизился юркий катерок, из которого на трап нашей «Украины» соскочил смуглый мужчина средних лет – наш путеводитель по акватории порта. Лоцман поднялся на капитанский мостик, и после приветствия и нескольких фраз с нашим капитаном корабль прибавил скорость. На флагштоке поменяли флаг, что означало: лоцман на борту.
         После двух дней и ночей плавания мы пришвартовались к Греции в порту Пирей. Я жадно рас-сматривал все, что попадалось на глаза: длинное серое здание порта, корабли под разными флагами, снова здания на берегу. Город вплотную подходил к причалам.
         Вот он, чужой, незнакомый нам мир, где каждый предоставлен сам себе. Где правит закон каменных джунглей, как нас просвещают средства массовой информации о жизни за «бугром». Так ли это на самом деле, мы не узнаем, потому что этого не уловить за те несколько часов, отведенных про-граммой на эту стоянку. Хотелось побыстрей и поближе посмотреть на эту жизнь, но пока дирекция круиза не выполнит всех формальностей с местными властями и представителями туристической фирмы, никто не ступит на берег. И мы терпеливо ждем, продолжая наблюдать за всем окружающим.
         Недалеко от нас стояло большое судно, облезлые борта которого подновляли раздетые по пояс матросы. Они сидели на «качелях», подвешенных за бортом, и красили неспеша, в свое удовольствие.             
         А вот примерный семьянин перевозит на небольшом буксире плетеную мебель. Интересно, почему его корабль не пришвартовался? Или ему места не нашлось у причала, или кроме этой мебели кораблю тут больше делать нечего?
         Наконец, по радио объявили, чтобы все построились по группам по правому борту, что мы и сделали. Взяв у трапа пропуска для обратного входа на корабль, спустились на берег, прошли через пустые залы таможни, вышли в город, где на привокзальной площади нас ожидали автобусы с номерами наших групп.
         В автобусе нам раздали проспекты о Греции - подарок обслуживающей нас фирмы, от имени которой и от себя лично нас приветствовала на древней земле Эллады гид Соня. После чего автобусы направились в Афины, находящиеся от Пирея в каких-то десяти километрах. Дорога сначала огибала залив с яхтами, а потом потянулась вглубь материка, однако, никакого разрыва между этими круп- нейшими городами страны не оказалось.
         Гиды, Соня и Лиля Михайловна, не давали нам ни минуты покоя, рассказывая об истории Афин. Соня говорила нашему гиду по-английски, а она переводила нам, незнайкам международного языка. Пирей – третий порт Греции на Средиземном море, второй по значению город после столицы, с которой они вместе составляют так называемые Большие Афины. 
         Довольно быстро мы добрались до центральной части города. Нам  предстояла экскурсия в Национальную галерею, в котрой ничего особенного не было: картины как картины. На улице гораздо инте- ресней, здесь - живая жизнь. В городе преобладают два цвета: голубой – неба и моря, и белый – города, построенного из белого камня. Деревья еще оставались без листвы. Было солнечно, но прохладно. Греки – симпатичный народ, смуглолицый, нос с горбинкой - все как положено.
         Пробыв в городе часа два, двинулись обратно. В Пирее нам полагалось свободное время до ужина. Все ночи, за небольшим исключением, мы будем проводить на корабле, так что опоздание к возвращению домой не сулило ничего хорошего. Если не пустят на судно, в гостиницу с нашими «баксами» нечего и соваться. На четыре страны нам поменяли…страшно подумать – двадцать  долларов!  Наша сверхзадача состояла в том, чтобы при покупках нам как можно меньше давали сдачи в местной валюте с наших пятидолларовых купюр, потому что местная валюта нам никогда и нигде  больше  не  понадобится. Поэтому, направляясь с Леонидом  по набережной Пирея к супермаркетам, я предложил:
         - Знаешь, что мы с тобой, Леня, сделаем?
         И так как он не знал, я продолжил:
         - Давай мы сначала потратим одну из твоих бумажек, покупая что-нибудь вместе, чтобы меньше было сдачи, а потом будем отовариваться на мои. Идет?
         Леня не спешил с ответом. Ему, похоже, не нравилась очередность расходования денег. Я поменял условия финансовой «аферы»: 
         - Можно наоборот, сначала мои пустим в ход, а потом твои, лишь бы вместе покупать, да?
         Это вариант ему больше понравился, и мы заключили сделку.
         На первые пять долларов набрали в одной из палаток всяких сувениров, жевательной резинки для своих пацанов. Жвачка у нас дома только-только появилась, парням будет интересно попробовать забугорной резинки. На прилавках лежали журналы с полуголыми девицами. Как известно, у нас, в СССР, секса нет, он свирепствует где-то в Китае. Как бы нам ни хотелось полистать те журналы, прихваченные скрепками, тратиться на них нам не позволяла наличность.   
         После ужина поехали в таверну с фольклорным обслуживанием. Рассадить нас, триста человек, было непросто, так  что  за общим длинным столом группы смешались. Рядом со смной, например, оказались двое красноярцев, руководитель группы и бойкая девушка.
         - Давайте  не  будем  отрываться  от  масс,- Сергей Иванович, сибиряк, разлил из открытой уже бу-
тылки вино.
         - Как вы собираетесь использовать завтра свободное время?- поинтересовался я.
         - Еще не думали.
         - Предлагаю сходить на фильм ужасов, если, конечно, не боитесь их.
         - Ой, давайте сходим. Я не боюсь,- горячо поддержала красноярочка.
         - А что, для желающих мы это организуем,- пообещал Сергей Иванович,- закажем автобус и поедем.
         Между тем в таверне шла программа. Сначала мы послушали народные песни в исполнении смешанного дуэта, а потом зажигательная шатенка показала нам танец живота. Мне не приходилось видеть такого зрелища наяву, я представлял его, например, по Клубу кинопутешествий. Поэтому хоть мне и не с чем было сравнить этот танец, по-моему, шатенка была мастерицей своего дела, у ней двигалось все от колен до плеч и наоборот. После того как танцовщица отвела душу на сцене, она пошла в народ. Играя своими телесами, подходила к кому-нибудь сзади, обнимая его и окутывая распущенными длинными волосами, а то и присаживалась на колени, строила глазки. В зале стоял несмолкаемый хохот, потому что ее избранники не знали, что делать со свалившимся, в прямом и перенос ном смысле, на них счастьем. А тут еще откуда ни возьмись фотограф со вспышкой ловит самые пикант ные моменты. Все это было, конечно, смешно, но вот что бросалось в глаза: танцовщица предпочла фо- тографироваться только с руководителями групп, а в конце добралась и до дирекции круиза.
         Назавтра, прежде чем снова поехать, были проведены беседы, где руководители групп подвели итоги вчерашнего дня . Оказывается, когда  мы  все поехали на экскурсию, для восьмой группы из Узбекистана автобус пришел с опозданием. Представители фирмы извинились, сославшись на какую-то причину, а пресса сделала из этого следующий вывод: дружба народов в СССР не на высоком уровне, все группы уехали, а своих товарищей из Узбекистана оставили одних. Михаил Алексеевич  упомянул и о танцовщице, благодаря которой фотографии наших руководителей, надо полагать, красуются в досье соответствующих служб. Мы намотали все это на ус и знакомой дорогой поехали в Афины.
         На этот раз наш путь лежал к самому совершенному памятнику мировой архитектуры, правда, уже порядком потрепанному и временем, и всевозможными варварами. Но сначала автобус поднялся на холм Ликавиттос, где мы сфотографировались на фоне того здания, к которому ехали – на фоне Парфенона! После этого нас подвезли к Пропилеям – лестничному входу на главный холм Афин, где и красовалось две с половиной тысячи лет назад это знаменитое строение. Взойдя на Акрополь, наши гиды сразу же свернули направо и усадили нас на камни, возраст которых трудно себе представить. Перед нами во всей «красе» предстало величайшее творение рук человеческих. Надо обладать богатой фантазией, чтобы увидеть совершенные формы в том, что осталось от его былого величия после турок, которые во время войны с венецианцами устроили в храме Афины пороховой склад. Один из снарядов угодил в этот склад…и от него осталось всего ничего. Лучше всего сохранилась мраморная лестница по всему периметру здания, остальные конструкции в большей или меньшей степени разрушены: двойная колоннада,  стены, фронтоны,  покрытие  и  т.д.  Пока  гиды  рассказывали  о  всех  перипетиях, случив-
шихся на этом холме, мы с Леней «втихаря» решили попозировать друг другу на фоне здания, остающегося самым знаменитым с древнейших времен до наших дней.
         - Между прочим, злые языки утверждают, будто в этом шедевре мирового зодчества нет ни одной  строго горизонтальной или вертикальной, а также прямой линии,- заметил я, вспоминая прочитанную перед поездкой книгу.
         - Что-о?- удивился Леонид.
         - Да, да. Не веришь? Спроси у гидов, уж они-то знают. 
         - Хочешь подвести меня под монастырь?- Леня обернулся и до-олго смотрел на остатки былой роскоши.- Ничего подобного, все прямо.
         - Это тебе так видится, а на самом деле все криво.
         - Ладно, я сейчас спрошу, но сначала пари. Если ты врешь – поведешь меня в кино, а если нет,- тут он замялся, подыскивая приемлемый для себя приз на случай проигрыша,- тогда я тебя.
         - Справедливо, пошли.    
         Подойдя к своей группе, Леонид присел недалеко от гидов, а я – недалеко от него. Он смотрел то на меня, то на рассказчиц и не решался во всеуслышание спросить о, якобы, кривых линиях непревзойденного образца архитектуры. Но вот, выбрав удобный момент, он спросил, наконец:
         - Лиля Михайловна, а что, в этом…Парфеноне не все линии строго парямые?
         Среди сидящих послышались смешки.
         - Зря вы смеетесь. Он недалек от истины. Но до этого еще дойдем. Давайте так договоримся. Сна-
чала послушаем все, что скажет нам Соня, а потом уж вопросы. Хорошо?
         Ждать пришлось довольно долго, но мы с Леонидом больше не отлучались от группы, чтобы не упустить интересовавший нас момент в рассказе Сони. Наконец, она подступила к нему:
         - Древние зодчие знали, что строго горизонтальная линия и плоская поверхность издали кажутся прогнувшимися в середине. Они стремились как бы исправить, изменить это впечатление. Поэтому, например, поверхность ступеней Парфенона постепенно, почти незаметно, повышается от краев к центру. Колонны  также  не  строго вертикальны, но слегка наклонены внутрь здания. Оси угловых колонн при мысленном их продолжении должны пересечься друг с другом на большой высоте. Зная действие оптических искажений, греки пользовались им для достижения нужного эффекта. Как в пластическом человеческом теле, так в Парфеноне, вероятно, невозможно найти прямую линию.
         Это то, что мне требовалось доказать Леониду. А Соня закруглялась:
         - …Об этом великом памятнике древнего зодчества написано много книг. И хотя все великое видится и в полной мере оценивается издалека, может быть, пора уже поближе подойти к этим некогда прекрасным строениям?
         - Пора, пора,- согласились мы, вставая.       
         Лиля Михайловна поблагодарила Соню за интересный рассказ, и мы пошли неспеша вокруг Него.
         - Володя, так вы, современные строители, недалеко ушли от тех архитекторов, в ваших постройках тоже нелегко найти хотя бы одну прямую линию,- такой вывод сделал Валера из вновь приобретенных знаний,- какие же вы молодцы, с тонким расчетом строите.
         - Стараемся,- скромно признался Володя.
         - Недавно около нас отгрохали двенадцатиэтажный панельный дом,- не унимался Валерий,- красо-   
тища! С какой стороны ни посмотри – все разные фигуры и линии, ничего не повторяется. Один фасад пропеллером, другой – дугой выгнулся, торец…но об этом потом. Так ведь можно пройти мимо Парфенона и ничего не оставить для потомков. Запечатлей - ка лучше меня у этих стен.
         Валера с Володей направились было поближе к колоннам, но откуда ни возьмись – милицейская трель. Глянь, а там смотритель отчаянно машет рукой. Намек поняли. 
         - Это что же получается, братцы?- сокрушался Валерий, возвращаясь,- Даже рядом постоять нельзя. Я же не какой-нибудь английский лорд, не собираюсь стащить тут чего-нибудь. Ну и ну, надо что-то придумать. Как мы докажем, что были здесь?
         Действительно, как, кроме фотографий? Некоторые не верят и им, полагая, что это фотомонтаж. Леня решил эту проблему довольно быстро. Вытащив и помусолив для вида  нос носовым платком, он «невзначай» уронил его, а поднял вместе с камнем и сунул в карман. Через несколько шагов он, огля-дываясь, повторил свой маневр. Чисто работал, мошенник, не оставляя на вещдоках отпечатков паль-цев. Но я-то знал, что камни эти не с Акрополя, их специально привозят для «сувениров», иначе от этой горы давно бы уже ничего не осталось. После очередного бесплатного сувенира я подошел к Лене:
         - Зря стараешься, они фальшивые.
         - Как?..
         - Очень просто, их привозят специально для туристов.
         - Ну да?
         - Не веришь? Спроси у гидов. Может, поспорим?   
         Но Леня не стал выяснять родословную своих камней. Он незаметно опростал свои карманы.
         Пройдя вдоль северного, наиболее разрушенного, фасада, мы с Леонидом все же умудрились за- печатлеть друг друга у главного входа, у ступеней восточного торца. Сфотографировав затем все, что можно было на том холме, я подошел к его южной отвесной стене. Оттуда открывалась захватывающая панорама города. Дальние окраины его растворялись в дымке. Сразу из-под отвесной скалы Акрополя, внизу, уходила вдаль улица, прямая, как стрела. Такой она и получилась на пленке.
         Обследовав и другие «уголки» этой горы, обнаружил в северо-западной ее части, около входа-выхода, неказистый каменный домик, в который вела лестница вниз и около которого было оживленное движение. Значит, нам туда дорога. Там продавали сувениры. Я присмотрелся: выбор есть, цены вполне приемлемы, к тому же сдачу дают в международной валюте. Правда, и общались тут соответственно, но это ничего.
         - Плиз, зис,- я показал на виды Афин, выполненные в виде складывающейся гармошки.
         - Плииз,- пожилая продавщица в очках подала желаемое и сдала сдачу по одному доллару, всего четыре. Я отошел, но не вышел из домика. А что, если попробовать разменять все оставшиеся купюры? Вдруг она добрая женщина? И я снова подошел:
         - Плииз,чейндж,- я показал на пятидолларовые бумажки. Она охотно выполнила мою просьбу. Так я решил актуальную проблему с наличностью.
         Перед обедом выдалась пара часов свободного времени. Я хотел было сагитировать Леню пойти вместе, но у нас оказались разные интересы, и он пошел с другими. А меня интересовало все- таки кино. Коллективная поездка на это мероприятие накрылась медным тазом по причине отсутствия желающих. Мне же хотелось посмотреть западный экран в его, так сказать, колыбели. В поисках театра я пошел по одной из оживленных улиц все прямо, прямо и прямо, останавливаясь и оглядываясь назад, запоминая дорогу. Чтобы ускорить поиск, надо было спросить у местных, но я не знал греческого, а знают ли они мой инглиш? Решил спросить у школьников, они должны изучать его. Тут как раз на мою сторону в неположенном месте перебежали улицу две девчушки, примерно пятиклассницы на нашу мерку, и я остановил их:
         - Айм сори. Вэа из хиэ синема, плииз?
         Но девочки не понимали меня и только поднимали свои плечики. Неужели они еще не доросли до изучения международного языка? Больше я не стал никого спрашивать и скоро сам нашел, что искал. Афиша висела не очень броская, и я увидел здание кинотеатра, почти поровнявшись с ним. На Западе в кино можно заходить в любое время, не только к началу очередного сеанса; я воспользовался этим удобством. Билет стоил для меня целое состояние – два доллара!, но я решил идти до конца. Билетерша с фонариком в руках проводила в зал и усадила на свободное место.
         Показывали узкопленочный черно-белый фильм, да к тому же еще с субтитрами, конечно, не на русском языке. Из звукового сопровождения – только монотонный шум моря. Куда я попал и за что меня ограбили среди бела дня?! Может, у него содержание экстра-супер? Может, очередной шедевр?
         На экране показывали один и тот же деревянный дом, вернее, его комнату, в открытую дверь которой были видны кусочки моря и почти безлюдный пляж. Комната эта служила местом для переодевания на пляже. Как позже выяснилось, для этого в доме были еще две комнаты: для мужчин и для женщин. А в этой средней комнате переодевались семейные. Когда я вошел в зал, на экране молодой человек, находясь один в комнате для мужчин, в просверленную дырку в перегородке смотрел, что делается в соседней комнате  для семейных. По темпераменту действующих лиц и по языку довольно скоро выяснилось, что это итальянцы. Субтитры давались на греческом, но это уже не имело значения. Язык кино не нуж- дается в переводе.
         Итак, в комнату для переодевания четким военным шагом зашла дюжина спортсменок. Почему они переодевались не в своей, женской комнате? Да потому, что тренер у них – мужчина. Он закрыл дверь и встал, как изваяние, ожидая, пока девушки  построятся  у противоположной стены. Резкий свис-
ток – и сняты тренировочные костюмы, девушки в купальниках, свисток – костюмы сложены в сумки, свисток – построение, свисток – выход. Вот это дисциплина!  Помещение освободилось. - Заходят двое юношей с девушками, парни раздеваются, а девушки не хотят. Молодые люди начинают уговаривать их делать то же самое, но те ни в какую, нет – и все! Все четверо вышли одетые. - Зашли в пляжных костюмах остроносый конопатый молодой человек лет тридцати и его щупленькая подружка лет на пять-семь моложе. Он закрыл дверь - и снова уговоры, и снова - ни в какую! А в дверь между тем стали стучать снаружи. Ничего не поделаешь, придется  охладиться в море. – А вместо них закрылись две подружки, приехавшие на мотоциклах. Подружки переоделись вполне прилично: и как это было показано, и во что они оделись. На них элегантно-интригующе висели накинутые по диагонали шелковые шали с бахромой. Переодевшись, они открыли дверь, но не спешили выходить, нанося на себя последние штрихи шарма. В это время в открытую комнату зашел мужчина с кейсом. Он держался сверхзагадочно: не переодевался, ничего не говорил, а, пройдя в угол, искоса поглядывал на девушек. Те тоже не оставили его без внимания. Потихоньку-помаленьку они разговорились. Девушки подошли к нему вплотную и стали что-то горячо доказывать. И опять – ни в какую! Неизвестно, чем бы все это кончилось, очень уж настойчиво девушки о чем-то просили загадочного незнакомца, но тут появились старые знакомые: две пары девушек и юношей. Дождавшись, пока вышли те трое, девушки на этот раз переоделись первые. Оказывается, у них не было купальников, вот почему в первый заход парни так долго уговаривали их. Но все в порядке, молодые люди презентовали своих подружек недостающим туалетом, и те ушли. Друзья быстренько скинули с себя все лишнее и хотели было догнать девушек, но вот незадача: у них, парней, ноги оказались, мягко выражаясь, нечистыми, будто на них слиняла краска от носков. Ребята призадумались, море рядом, а вымыть негде. Тогда они решили выйти из положения так. Истошно вопя, как будто от радости предстоящего купания - и отвлекая внимание окружающих от своих ног, побежали к воде. Не тут-то было. Дорогу им пересекали двое гребцов, они несли на головах лодку. Младший из бежавших успел проскочить под лодкой, а высокий чуть не проломил спортивный инвентарь, упав навзничь. Младшему и хотелось бы  помочь  другу,  да  с  грязными ногами нельзя, а упавшего занесли в помещение дюжина возвращавшихся пловчих. Не только занесли, но и оказали первую медицинскую помощь – забинтовали голову, после чего пострадавший сел на крыльцо и только наблюдал за остальными. – В комнату пришла семья: пожилые родители, мальчик лет двенадцати и симпатичная дочь на выданье. С ними еще симпатичный же юноша – друг дочери, и огромный друг семьи – сенбернар. Скинув верхнюю одежду, родители с мальчиком и собакой покинули молодых, подбадривая дочь и многозначительно показывая глазами на жениха. Однако, молодые,  перекинув-шись  двумя-тремя  фразами, тут  же вышли. – В помещение зашел загадочный незнакомец, а за ним и  две подружки. Они, заперев дверь, снова стали с чисто итальянским темпераментом что-то доказывать, и тут он уже не мог устоять. Девушки так разошлись, что повалили незнакомца на пол, чтобы снять с него брюки и идти купаться (или заняться чем-нибудь другим?), но увы, на незнакомце был одет пояс целомудрия. В таком виде ему, естественно, нельзя  показываться на пляже. Да и более приятные про-цедуры барышням не светили. Они ограничились тем, что облегчили его кейс от приличной суммы и скрылись в неизвестном направлении. Ушел и незнакомец со слезами на глазах. – В комнату вбежал молодой жених и, лихорадочно порывшись в сумке будущих тестя и тещи, нашел пирожок. Бедняга, он, жених, был голоден, а женщины забыли, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Впрочем, как и к сердцу собаки. Сенбернар стоял рядом, но юноша не замечал его, уплетая в обе щеки очередной пирожок. И все же бойфренд не успел…В дверях показалась невеста. От неожиданности жених спрятал пирожок в плавки, куда сразу же потянулся друг семьи, сенбернар. Девушка горячо заговорила, наверное, о любви, но до того ли было парню! Он пытался слушать ее, но четвероногий друг так хотел есть… И жениху ничего не оставалось, как сбежать и от собаки, и от невесты.
         Вот в таком духе разворачивались события в том фильме. Я досмотрел-таки его – такие деньги плачены!- до того момента, когда молодой человек снова приложился глазами к дырке в стене. Не знаю, как с точки зрения профессионалов, но я отнес эту «фильму» к итальянскому неореализму.
         - Ну, ребятки, где были, что видели?- поинтересовался я у своей компании, когда возвращались на корабль.
         - Походили по городу, по магазинам, а ты?
         - И я по городу прошелся, а еще фильм посмотрел.
         - Ну и как?- Леню это интересовало больше других, ведь это он должен был вести меня в кино, но пока пронесло.
         - О, такой фильм! Вы много потеряли.
         - Расскажи, о чем?
         - Э-э, нет, надо самим посмотреть.
         Ребята сгорали от любопытства. Помучив их довольно, я все же рассказал кое-что, после чего они успокоились.
         По Афинам мы ехали в последний раз. Что и говорить, город красивый. Не зря же в его окрестностностях богатейшие залежи белого и фиолетового мрамора. Кое-где, правда, даже недалеко от центра попадаются классические лачуги и пункты сервиса далеко не первого класса. Город контрастов?..
         Миновав слева бухточку с яхтами на приколе, еще десять минут езды на автобусе - и мы в порту Пирей.
         - Товарищи, Соня от имени своей фирмы «Манос» и от себя лично желает нам дальнейшего счастливого плавания. А я от вашего имени благодарю Сонечку за сердечное гостеприимство и желаю ей всего самого наилучшего,- Лиля Михайловна перевела Соне свои слова.
         - Спа-си-бо!- поблагодарили мы ее. Леня прошел вперед, он шеф сувенирной группы…
         Отчалили от Пирея в сумерках, когда он зажигал огни. После ужина наша компания, состоящая также и из представительниц прекрасной половины – Нади, Нины и Лены – собралась в ночном баре. Там можно было не только посидеть, но и потанцевать. Расположившись за столом, мужчины оторвали из своих «чековых книжек» по однорублевой бумажке. На корабле отоваривали по бонам в барах и в буфетах по специальным ценам. 
         - За что поднимем бокалы?- Сергей поднял фужер.
         - За колыбель цивилизации, за прекрасную Элладу!- предложил Валерий, и с ним нельзя было не согласиться.
         Не успели мы расправиться с бутылкой Рислинга, как она поехала от одного конца стола к другому. Держи ее, держи!- всполошились мы. Но она все-таки спикировала…в подставленные руки Володи. Пришлось воспользоваться запасным вариантом конструкции стола, предусмотренным на этот случай. Мы немного покрутили-повертели кое-где и по периметру стола появился барьерчик. Но бутылку без присмотра уже нельзя было оставлять, тот барьер не рассчитан на это, когда за бортом начинает штормить. Танцевать в такую качку тоже очень забавно: пол то уходит из-под тебя, то валит с ног. Нашим морячкам стало плохо от такой качки, в какую мы впервые попали от самой Одессы, и они ушли. Впрочем, неприятные ощущения испытывали не только они. Меня тоже стало подташнивать. Единственным морским волком из нас оказался, конечно, Леонид. Когда и мы, мужская половина, направились к выходу, бармен, коренастый усатый малый, поманил нас к себе: 
         - Что, ребята, нехорошо с непривычки?
         - Есть немного.
         - Знаете, что помогает от морской болезни?
         - ??
         - Вот это,- он поставил перед собой бутылку «Столичной».
         Мы с недоверием отнеслись к этому лекарству, полагая, что сей малый просто хочет сбыть товар.
         - Я вам серьезно говорю, сами убедитесь.
         Мы решили рискнуть, оторвав еще по листочку из своих книжек. Действительно, бармен  не  обманул. Наш непревзойденный напиток оказался и тут на высоте! Так вот откуда пошла пословица: пьяному и море по колено! С таким лекарством мы были согласны плыть хоть к черту на рога!
         Очень скоро нам предоставилась эта возможность. К чертям нас не посылали, но маршрут круиза  круто изменился. Поздно вечером по пароходу пошли слухи, что из-за сильного шторма на Средизем-ном море мы меняем курс, вместо Александрии поплывем в Порт-Саид. Наутро слухи подтвердились. Уже точно нам сказали, что при сильно волнующемся море кораблям швартоваться в Александрии небезопасно. Ну что ж, мы не против и Порт-Саида, одно название чего стоит. Но жаль, что не удастся увидеть места, связанные с именами Клеопатры, Цезаря, Антония. К тому же Александрия, говорят, один из красивейших городов Средиземноморья. Первое невезение. Вернее, уже второе, а первое – никудышная погода. Мы намеревались позагорать в южный широтах, но пока что ходили в плащах и пальто. Моряки говорили, что такая холодная погода во второй половине марта в этих местах бывает очень и очень редко.
         Лиля Михайловна утешала нас тем, что Порт-Саид находится в стороне от торговых путей нашего времени – туристических маршрутов, поэтому там цены ниже. И еще одна компенсация – мы должны увидеть Суэцкий канал. 
         Мы опасались того, что из-за изменения маршрута автобусы будут ждать нас в Александрии, а мы их – в Саиде, теряя драгоценное время. По этой же причине - что в Саиде мы свалились как снег на голову – наша «Украина» пришвартовалась не к причалу, а к двум огромным буям; пассажиры сошли на берег, на землю фараонов, по понтонам. Что было приятно обнаружить - автобусы уже ждали нас. В оперативности египетским партнерам по туризму не откажешь.
         Пока ехали по городу, несколько раз видели открытые площадки, огороженные колючей проволокой, за которой довольно мирно сидели мужчины-израильские пленные. При выезде из города все транспортные средства проверялись на КПП. Потом, проезжая по пустыне, увидели и валы – объекты противодействия Израильской агрессии.
        Первая половина пути в Каир, до Исмаилии, пролегает вдоль Суэцкого канала. Он запомнился про- 
плывающими «по песку» надстройками кораблей. Полностью их, плывущих по каналу, не было видно из-за высоких стен канала. В свое время я поездил по бескрайним просторам Казахстана, поэтому почти пятичасовая езда по такой же ровной пустыне была для меня не в диковину. И все же кое-что из нео-бычного мы увидели: около поселений вдоль трассы местные жители продавали свежее мясо, подве-шенное на веревках прямо на солнцепеке. Означало ли это, что местное население предпочитает вяле-но-копченое мясо, или же торговцы не видели наш фильм «Броненосец Потемкин» и не боялись, чем может закончиться такая торговля?
         В сумерках, оставив  слева аэродром, въехали в Эль-Кахиру, старое название Каира. Поманеврировав по широким и узким улицам, наши автобусы остановились у отеля «Дромадер», в котором нам и предстояло провести одну только ночь на суше за все время круиза. Мы с Михаилом Алексеичем опять,
как и на корабле, оказались  в  одном номере. Это был, конечно, не первоклассный отель: ни телевизора, ни ванны, ни инкрустированной мебели. Постели, правда, внушали доверие.
         Когда стали собираться на прогулку до ужина, встал вопрос: как быть с фотопринадлежностями? С собой брать их было бесполезно, потому что уже совсем стемнело. Оставлять же аппараты, кассеты, пленки рискованно. Нас предупредили, что после некоторого охлаждения между нашими странами в египетских гостиницах были случаи, когда засвечивали пленки советских туристов. Мы выбрали золотую середину: пленки взяли с собой, а аппараты оставили, положив так, чтобы можно было узнать, брал их кто-нибудь или нет, можно рассчитывать на начатую пленку или ее надо выбрасывать. Забегая вперед скажу, что ничего выкидывать не пришлось.
         Каир ошеломил нас непривычным шумом и толчеей на улицах. Наша прогулка, видно, совпала с часами пик. Автобусы с незакрытыми дверками, переполненные и облепленные людьми, ехали, хоть бы что. Подростки,  юноши, молодые люди кричали, свистели, бежали в разные стороны. Мы были в Новом городе, как сказала Лиля Михайловна, а что же тогда было в Старом?! Улицы освещены неплохо, но рекламных огней не так уж много. Магазины, магазинчики и лавочки еще работали. Продавали свой немудреный товар и те, у кого не было крыши над головой. У одного из таких продавцов, пожилого араба, приютившегося со своим скарбом между вплотную стоявшими домами, я набрал на доллар целую кучу красивых раковин и кораллов.
       После ужина нас повезли в чайхану, предупредив, чтобы  мы  не вздумали просить книгу жалоб, если что не понравится. Предупреждение оказалось не лишним. Мы сели по шесть человек за столы, на которых стояли бутылки емкостью примерно 0,7 с непонятным названием. Бутылки были уже открыты, но бокалов явно не хватало, на нашем столе, например, сиротливо приютился всего один, а у наших соседей и того меньше. По залу ходили официанты, но они почему-то ничего не носили. При каждом удобном случае мы старались задобрить нашего молодого человека, презентуя его самыми обыкновенными простыми карандашами и каждый раз повторяя: плииз, глас. Он охотно мотал головой, опуская очередную пачку карандашей в бездонные карманы балдахина, но каждый раз возвращался без стаканов. Еще дома нам говорили, что в Египте  плохо с карандашами, вот мы и набрали их, надеясь по-
способствовать просвещению. Но тут наши сувениры использовались не по назначению. Из грифеля наших карандашей там делают фильтры для курения. Когда содержимое наших карманов перекочевало в карманы балдахина, его симпатичный смуглый хозяин  принес  все же два разномастных бокала, что оз-
наяало: это все, что я нашел. Принесли и закуску. Это блюдо напоминало жареное мясо с рожками в яичнице, а вино напоминало все что угодно, но только не бальзам. Но это ничего, мы, грешным делом, прихватили кое-что с собой.
         Время шло, мы ждали представления, но хозяева почему-то не спешили. Вскоре выяснилось, что мы попали в один из ночных клубов, в которых представления начинаются не раньше двенадцати часов. И так как хозяева узнали, в свою очередь, о том, что мы не из тех  посетителей, то  решили спасти положение, преждевременно начав  концерт. Сначала  пел  высокий  молодой  человек, потом  танцевали национальный танец юноши с палками в руках. По всему видно было, что основные артисты еще не подошли. Чтобы скоротать время, пошли танцевать и мы. И все же мы не  дождались полуночи, некоторым захотелось спать, и они уговорили дирекцию ехать в гостиницу. Уехать пришлось всем. Кто бы нас оставил в таком злачном месте?! Так что по поводу клубнички мы, что называется, умылись.
         Спалось нормально, и все же у меня было ощущение, что я не дома, и даже не на «Украине». Утром встали пораньше. Пока собирались, позавтракали, совсем рассвело, и я решил пощелкать ФЭДом из окна своего номера. Сфотографировал возвышающийся над окружающей застройкой дом, построенный в строгом, классическом стиле, и женщину, подметавшую пол, вернее плоскую крышу дома, находящегося под нами на противоположной стороне улицы. Очевидно, там жили и на крыше, потому что на ней были сколочены несколько хибарок.
         В этот день нам предстояло встретиться с  одним из семи чудес света, дожившего до наших дней – Пирамидами. Поехали в юго-восточную часть Каира, в старый город, до самой Гизы. Попутно пересекли Нил, по набережным которого нам так и не удалось пройтись. Во главе салона автобуса сидел Абдулла, гид по городу и окрестностям. Лиля Михайловна переводила его слова:
         - Уважаемые гости из Советского Союза, фирма «Мистер Тревел» приветствует вас на древней земле «Кемет»! Так наши предки называли  свою  страну, что означаает: черный – по цвету почвы долины Нила в отличие от красной земли соседней пустыни.
         Дальше Абдулла рассказал о богатой  истории  Египта, которая, в общем, мало  чем  отличается  от истории других стран, да и всего человечества: расцветы и упадки, войны и завоеватели, приходившие с помпой и ушедшие в небытие. Александр, Византия, турки, Наполеон, последними колонизаторами были англичане. Над их колониями по всему свету солнце никогда не заходило за горизонт…
         - …Город, по которому мы с вами едем, основан в 969 году полководцем Фатимизом Джаухаром ас-Сакали в районе, где в древности находилась крепость Вавилон. На южной окраине города, в Гизе, возвышаются над бескрайними просторами пустыни великие пирамиды фараонов четвертой династии – Хеопса, Хефрена и Микерина. Существует арабская поговорка: все боится времени, а время боится пирамид. Самая ранняя и самая грандиозная из трех – пирамида Хеопса. Она воздвигнута около 2800 г. до н.э. Ее высота равна 146,6 метра, длина стороны основания – 233 м. Пирамида сложена из 2 333 333 известняковых блоков, очень хорошо отесаных и плотно пригнанных друг к другу без какого-либо связующего материала. Вес одного блока равен двум с половиной тоннам, а некоторые достигают тридцати тонн. Но вот мы и приехали. Пирамиды к вашим услугам. Делайте с ними, что хотите: смотрите, любуйтесь, фотографируйте, но  только  не  поднимайтесь  на  самую  верхушку. К сожалению, у нас нет  времиени на восхождение.
         Автобусы высадили нас примерно за полкилометра до цели. Они, Пирамиды, уже высились впере-
ди, но до них еще надо было дойти, вернее, доехать…на верблюдах. В обслуживание туристов входил и этот вид транспорта. Некоторые из женщин предпочли фаэтоны. Жаль, не было колесниц. В тени домов нас ожидали «водилы» вместе со своей тягловой силой, которая пока что лежала на земле. Я подошел к одному из пожилых мужчин, предлагавших свои услуги.
         - Хэлло,- поздоровался я,- гоу бай кэмл?
         - Йес, йес. Мани, мани.
         - Какие деньги, аллах с тобой?
         - О, аллах вери гуд! Мани, мани.
         Вот прилип, шайтан тебя возьми. Пришлось  позвать  на  помощь Лилю Михайловну. Она сказала ему пару ласковых, после чего он показал на спину верблюда. Сели и остальные седоки, и караван двинулся. Этот экзотический  для  нас  вид  транспорта  вполне  надежен, только  скорость маловата.
         Я окликнул своего проводника и показал сначала на ФЭД, а потом на себя. Он подошел и взял аппарат. Я хотел было растолковать ему, что и как надо делать, но он остановил меня, а потом и верблюда. «Но,но, ай андестенд», что означало: не надо объяснять, я понял. Конечно, ежедневно общаясь с туристами, он должен был знать, как это делается. И все же я сильно опасался за этот редкий кадр, потому что отфокусировать ФЭДом совсем непросто. Однако, опасения мои не оправдвлись, и снимок получился на загляденье – от верблюда нельзя глаз отвести.
         Приблизившись к цели примерно на сотню метров, караван остановился, и седоки спешились.
         - Сэнкью вэри мач,- поблагодарил я своего провожатого.
         - Гуд, гуд,- говорил он, и опять было принялся за «мани». Мне стало жаль этого труженика, и в качестве чаевых я дал ему начатую пачку сигарет. Если б он знал, сколько у нас их осталось, этих мани!                Ну ты что, Петрович, долго? Пошли поближе,- это Леня тормошил меня.
         - Гуд бай,- я пожал руку араба и пошел с Леонидом к подножию пирамиды Хеопса.- Ну, Ленчик, что мы с тобой видели древней этого Чуда?
         - М-м,- Леня не сразу нашел, что сказать,- это…Солнце, Земля.
         - Только, кажется, и есть, что планеты, да в музеях кое-что. Но там же нельзя трогать, а здесь – пожалуйста. Иди, погладь Ее, а я  запечатлею этот исторический момент. Только не колупай, все равно ничего не добъешся.
         Леня ушел, оставив «Зоркий». Потом мы поменялись местами. Я побежал к Ней, не столько от нетерпения, а потому что нужно было спешить. Другие уже ускакали на несколько веков вперед. Где уж тут подумать о сущности бытия, присев в тиши у Ее основания? Какой уж тут душевный трепет?! Некоторые, подгоняемые гидами, уже стали заходить в автобусы – время не ждет, видите ли. Но не мог же я уехать, не сфотографировав Сфинкса. Но этот закон подлости, он подоспел в самый раз: конечно, у меня, вернее, у ФЭДа, кончилась пленка. Вот где пригодилась ловкость рук! Я успел оставить на своей цветной пленке не только этот символ мудрости, силы и мужества с головой человека и телом льва, но и себя, встав в сторонке от него вместе с Абдуллой и Михаилом Алексеевичем.
         Все, прощайте Сфинкс и Пирамиды. Наверняка мы больше не увидимся с глазу на глаз. Вечером  должно было состояться представление у Пирамид, называемое «Звук и цвет», но из-за изменения  программы по Египту это представление мы тоже, как и концерт в ресторане, не увидели.
         Погуляв по Каиру с часик и пообедав, поехали обратно, к морю. На остановке у небольшого селения вышли размять ноги, а заодно и пообщаться с местным населением. Около саманного домика сидели женщины, продавая «свежее» мясо, бегали ребятишки. Мясо нам было ни к чему, а ребятам мы оставили последние коробки карандашей. До того, как автобусы снова тронулись, мы с Леней успели сбегать на середину симпатичной поляны, чтобы сфоткаться на фоне пальм. 
         В Порт-Саиде нам дали полтора часа на самостоятельное ознакомление с ним. Помня о том, что здесь должны быть самые низкие цены на всем нашем маршруте, мы познакомились, главным образом, с содержанием магазинов.
         В то время доллар стоил 70 пиастров, дешевле фунта. То есть, фунт тянул на полтора доллара. Цены указывались в фунтах, поэтому, прежде чем что-то купить, надо было поупражняться в арифметике. Особенно это трудно давалось, не в обиду будет сказано, женщинам, потому что они частенько обра-щались за помощью.
         Я решил кое-что присмотреть для своей благоверной. Она мне заказала туфли самой что ни есть последней моды. И вот я нашел такие в одной из витрин. Подходили и фасон, и цена. Поманив хозяина, вернее, его сына лет семнадцати на улицу, показал на подвешенную среди других на нитке туфельку:
         - Дис, плииз.
         Парень кивнул и позвал зайти вовнутрь. В магазине на множестве полок – коробки с обувью. Продавец взял одну, другую, третью коробку, но внутри их оказывалось не то, что надо. Тогда он взял ножницы, открыл изнутри витрину и осторожно, чтобы не запутаться в паутине ниток, отрезал инте-ресовавшую меня модель. Я взял ту пару туфель и стал рассматривать их качество. На вид они были хороши, а вот на прочность…Мне показалось подозрительным соединение каблука с подошвой на одной туфле. Осторожно потрогал то место – каблук отходил от пятки, немного, но отходил. Я поцокал язы-ком и показал это парню. Сделка не состоялась. Молодой человек остался очень огорченным, но что делать, плохая обувь нам не нужна.
         Пройдя квартал-другой по той же улице, в первых этажах домов которой сплошь были магазины, я снова высмотрел то, что искал. На сей раз купил их за восемь долларов. Пытался было поторговаться, но зажимистого покупателя из меня не получилось. Впрочем, я знаю об этом давно. Дома тоже: поеду на базар за овощами, так нет чтобы походить, потолкаться, примериться к ценам – у первого же попавшего продавца сразу начинаю ссыпать товар в свою сумку. Но в этот раз я все равно остался в плюсе. У нас такая «туфля» стоит не меньше тридцатки, а здесь - около шести рублей.
         Довольный своей удачной покупкой, я ходил с приятелями из нашей группы по небольшому пространству, в пределах которого отоваривались практически все триста человек нашего круиза, как  кто-то сзади тронул меня за плечо. Это был парень, у которого я забраковал туфли. Он звал меня с собой, видно, нашел-таки еще такую же пару без изъяна. Я с сожалением пожал плечами, показывая на коробку. Вот это заинтересованность в торговле! Когда мы доживем до такого сервиса?! В наших магазинах, чего бы ты ни покупал, даже средство передвижения, велосипед, например, продавец и пальцем не шевельнет, не то чтобы встать со своего стула.
         Собравшись в условленный час, поехали в порт. На последнем повороте я увидел строящийся высотный дом, и, выйдя из автобуса, побежал назад. Надо же было запечатлеть заморское строительство. Тот дом был с дюжину этажей из кирпича. Стройматериалы поднимались не краном, а лебедкой, около которой орудовали трое мужчин. Столько же человек принимали материалы наверху. Такими темпами они, должно быть, давно уже мучили и дом, и себя.
         Около бортов нашей «Украины» опять, как в день прибытия, дежурили два араба на своих лодках, с которых они продавали свой товар. С одной стороны они, конечно, обхитрили своих сограждан, ведь тут сразу триста покупателей, готовых к отплытию и поэтому желающих еще чего-нибудь прихватить. Но с другой стороны – как попросить то, что тебе надо, не зная языка. А товар находится далеко внизу, пальцем не дотянешься. Вот продавцы и перебирают все вещи в лодке, пока не находят нужное. После этого они кладут вещь в сумку, а покупатель тянет ее к себе. Если сторговались, вещь остается на борту, а сумка с деньгами спускается в лодку. Я не стал ничего покупать, потому что мы еще не перевалили за половину  путешествия, а финансы уже перевалили. Ограничился  тем, что  оставил  весь тот разноцвет-
ный товар на пленке.
         В быстро сгущающихся сумерках отчалили от Порт-Саида и взяли курс на остров Афродиты. После ужина немного почитал в постели, а потом и вовсе заснул. Чего-то взгрустнулось в тот вечер, и я решил залечь пораньше. Но не тут-то было. Меня растормошил Леня, когда часы показывали двенадцатый час:
         - Ты что это сегодня? Забыл, что у Нины день рождения? Вставай, пошли. Мы собрались, как всегда, а тебя нет.
         - Может, не надо, поздно уже?
         - Да ты что? Не узнаю тебя. Сейчас же только все начинается. Она же обидится, если ты не придешь.
         - А мне как-то все равно.
         - Ну да? Такая дева, а ты…Пойдем, пойдем, без тебя я не вернусь.
         Компания наша собралась, как обычно, в ночном баре. Но кроме завсегдатаев на этот раз там была и Лиля Михайловна. Я сел на свободное кресло рядом с ней.
         - Как дела? Какие впечатления от колыбели мировой цивилизации?- поинтересовалась она.
         - Впечатления? Оказывеатся, галопом можно не только по Европам.
         - Да, а что делать?- согласилась она.- Но сейчас на этом маршруте стало лучше, интересней. Раньше не было Кипра. Вместо него мы ездили в Луксор. Дорога туда похуже, чем в Каир, да и не близкая. И все это ради того, чтобы еще раз посмотреть, извините, на развалины. Туристы стали жаловаться, вот и изменили маршрут.
         - А вы давно работаете в этой сфере? Наверно, весь мир объездили?
         - Давно, больше десяти лет. И поездила, конечно. По европейским турам несколько лет, потом Индия, сейчас вот здесь.
         - А семья, извините, есть?
         - Есть, дочь.
         - Не устаете, все время в дороге?
         - Привыкла, знаете.
         - Ну, товарищи, у вас какие-то деловые разговоры,- Валерий потянулся к нам с бокалом в руке,- не пора ли поменять пластинку? Прошу, за здравие нашей очаровательной виновницы торжества.
         Подошли Нина с Володей после танца.
         - Нинель, за твое счастье!- Валера повернулся к ней.- Счастливчики, не каждому удается в день рождения качаться в волнах Средиземного моря.
         - За тебя, Нина,- я коснулся ее бокала.- Всяческих тебе благ. Пусть будет в твоей жизни еще много таких вот путешествий, и пусть ветер всегда дует в твои паруса!
         - Спасибо,- Нина улыбнулась, и на раскрасневшихся щеках ее появились ямочки,- посмотрим, насколько искренни ваши слова.
         Если она имела в виду, чтобы выпить до дна, так мы не оставили на сей счет никаких сомнений.
         - А теперь танцевать!- Валерий  подошел  к  нам.- Петрович, ты разрешишь украсть твою восхитительную собеседницу?
         - В последний раз.
         Валера с Лилей Михайловной  пошли  на  «пятачок» первыми. У меня хоть и хорошее было настроение, а танцевать чего-то не хотелось. Однако Леня так многозначительно посмотрел на меня, кося взглядом в сторону Нины, что я не устоял и пригласил виновницу торжества.
         Танцевал я в тот вечер с каким-то отчаянием. Только почему на меня это вдруг нашло? Не потому ли, что в танце я вспомнил ее, с кем охотней всего предавался  этому  прекрасному изобретению людей? Как бы я хотел научиться танцевать по-настоящему! По-настоящему - это бальные танцы. А сколько страсти в аргентинском танго! Но это уже не про нас, у нас не тот темперамент, для этого надо родиться
под южным небом. Хотя бы под этим, под которым мы находились.
         Когда стали расходиться по домам, Нина была не против погулять по палубам, но не о ней я думал все  последнее  время. Вежливо попрощавшись с ней, пошел к себе, но долго не мог забыться. Я снова и снова возвращался к тому вечеру, когда проводил Елизавету домой. Интересно, что же это за женщина, с которой мне так приятно и легко танцевать? Такое встречается очень даже не часто. Но дело, конечно, не только и не столько в танцах. Меня тянуло к ней. Она обаятельна, умна, красива и очень женственна. Жена моя тоже не уродина и не дура, но вот общения у нас не получается, хотя прожили уже пятнадцать лет и народили двоих сыновей. Нет в наших отношениях с женой ни тепла, ни юмора, никакой искринки. Конечно, в этом виноваты мы оба. Я человек молчаливый и не очень скор на анекдоты, но с Елизаветой я  совершенно не ощущаю своей ущербности, с ней мне легко и весело, хотя
практически не знаю ее. «Кто ты? Тебя я не знаю, но наша любовь впереди». Как она тогда сказала? «Не будем загадывать, будущее покажет». А есть ли оно у нас, это будущее? И что такое любовь? Была ли она у меня? Похоже, что была. И в школе в десятом классе, и в институте на последнем курсе. Это было томительное, мучительное состояние, потому что в обоих случаях было неразделенное чувство - и не было радости. Любил ли я жену? Конечно, какие-то чувства к ней были, когда женился, но это было не то, что было в школе и в институте. Можно, наверное, прожить в супружестве и без любви, но без уважения к супругу - нельзя. Это я испытываю сполна…
         Пришвартовались  в  Лимасоле, одном  из  портовых  городов  Кипра. Пока  дирекция готовила документы, мы вглядывались в остров Афродиты, и, конечно, фотографировали. На переднем плане простиралась зеленая равнина с низкоэтажной застройкой. Здания порта, как такового, нет. Слева в отдалении видны бочки, много бочек. Наверно, с вином, подумал я, но не потому что алкоголик, а потому как виноделие – одна из основных отраслей перерабатывающей промышленности на острове. На горизонте белеют острые вершины гор. Интересное и непривычное для нашего глаза сочетание: зеленые долины и белые вершины.
         По радио давали справку. Кипр – республика, состоящая из двух основных национальных общин: греческой и турецкой. Согласно конституции президентом должен быть грек по национальности, а вице-президентом-турок. Полномочия президента существенно ограничены предоставлением вице-пре-зиденту права самостоятельного вето по важнейшим вопросам государственной политики. И это не-смотря на то, что греки составляют большинство населения острова. Кипрский вопрос в этом и состоит: во взаимоотношениях между турецкой и греческой общинами.   
         Далее  радио  поведало  о  населении  острова, его  площади, полезных ископаемых, об установ- лении дипломатических отношений, в том числе и с СССР.
         И в конце: товарищи, остальные интересующие вас сведения вы узнаете из двухдневного пре-бывания здесь, на древней, миролюбивой и гостеприимной земле. Желаем вам не только приятно провести время, но и побольше узнать из богатой и нелегкой истории этого острова, находящегося на перекрестке морских и воздушных путей из Европы в страны Востока и Африки.
         После обеда на корабле поехали в столицу, Никосию.
         - Товарищи, вас приветствует Габриэль, наша гид по Кипру,- представила Лиля Михайловна смуглую молодую женщину, она взяла микрофон и сказала с небольшим акцентом:
         - Добро пожаловать в нашу страну, дорогие гости из страны Советов.
         Дальше она говорила по-английски Лиле Михайловне:
         - Сегодня мы поедем с вами в Никосию, которая находится, как вы представляете, в центре остро-
ва и, таким образом, вы увидите природу Кипра, его растительность, в какой-то мере животный мир. Итак, как вы видите, на острове чудесная погода. Климат здесь субтропический средиземноморский. Лето жаркое, температура воздуха +25-35, воды+24-27. Средняя температура зимой +19. Поэтому здесь купаться можно практически круглый год, так как вода не остывает ниже +16. Хоть горы здесь невысокие, всего 2000 м., но на них сверкает снег. Любители острых ощущений катаются по крутым склонам на лыжах, а скатившись с гор с ветерком, ныряют в море. До 20% территории острова занимают леса, состоящие кроме этих кипарисов, мимо которых мы едем, из дуба, алеппской сосны. В долинах растут алеандр, тамариск. В лесах обитают муфлоны, змеи, ящерицы, хамелеоны, из птиц – орлы, коршуны, много перелетных птиц. Очень часто вы будете видеть здесь горы бочек. Это не пустая тара, в них годами хранится златопенное вино, которое вы не раз попробуете, если, конечно, захотите. Очень скоро мы увидим и то, из чего оно делается.
         Действительно, выехав за город, дорога  потянулась  мимо обширных виноградников. Часто встречались и цитрусовые с желтыми и оранжевыми плодами. Это в марте-то! А что же здесь делается осенью?! Нам это место подходит! Кругом плоды, одни плоды, и мы посередине.
         -…Первые  следы  человека на территории Кипра относятся к эпохе неолита, это шестое тысячелетие до нашей эры.
         А далее Габи рассказала о многотрудной судьбе-истории острова и государства. И здесь, конечно, не обошлось без Александра, которому и целого мира было мало! После него здесь попили вино римляне, арабы, византийцы, крестоносцы, венецианцы, турки. А последними колонизаторами были опять же они, англичане. В октябре 1931 года произошло стихийное восстание против английского господства, жестоко подавленное колонизаторами.
         -…Но, как видите, Кипрский народ не сдался. Он продолжал бороться за освобождение из-под какого-то бы ни было гнета. После окончания второй мировой войны англичане вынуждены были пойти на переговоры, а потом и признать независимость народа. Однако, до сих пор на острове остаются следы  вмешательства в наши внутренние дела некоторых держав НАТО, стремящихся столкнуть Кипр с позиций нейтралитета и поставить его под военный контроль. Часть  Никосийского аэропорта удержи-
вается Англией, которая использует его в качестве своей военной базы.
         - Товарищи, Габриэль сейчас немного отдохнет, а вы тем временем переварите полученную информацию. И готовьте вопросы,- Лиля Михайловна тоже не прочь была расслабиться.
         Автобус между тем въехал в белокаменный город, весь светящийся отраженным солнечным светом. Улицы довольно широкие, много зелени. Трамваев и троллейбусов не видно, только автобусы и такси. Застройка в основном малоэтажная, самые высокие здания не больше десяти этажей. Хорошо, что молох цивилизации не коснулся пока этого заповедного островка. 
         Начали осмотр города с крепостной стены, вернее с того, что от нее осталось. На месте некогда окружавшего стену рва сейчас разбит живописный парк, соединяющий старую и новую части города. Потом  поехали  в  центр, к старому президентскому дворцу, построенному в традиционном византийс-   
ком стиле. О стиле архитектуры бывшего дворца пришлось поверить гиду на слово, потому что во время разборок между турками и греками в 1974 году резиденция президента сильно пострадала. От него остались одни стены, испещренные следами от пуль и снарядов, крыша совсем снесена. Все здание облеплено ажурными лесами трубчатой конструкции. Сфотографировав следы налета на президента Макариоса, мы затем оставили и себя на память на фоне кактусов выше человеческого роста, росших около металлического ограждения дворца.
         Далее наш путь пролегал к действующей резиденции нового президента Киприану. По пути встретились бродячие артисты с медведями. Мужчины-поводыри играли, вернее, стучали в небольшие барабаны-бубенцы, а медведи, стоя на задних лапах, выделывали разные па. На наших пленках осталась и эта живописная картинка Кипрской столицы. Жаль, что при нашей бедности мы не могли позолотить лапки четвероногих артистов.
         После осмотра действующей резиденции Главы государства посмотрели и зеленую линию – границу, проходящую по городу и разделившую страну на две части после 1974 года. В северо-восточную часть острова переселились турки, а в юго-западную – греки. Граница  через дороги обозначена зеленой
полосой, а в остальном-высокой бетонной стеной. Совсем как в Берлине, где такая граница делит иногда и дома.
         Потом еще прошлись по  юго-западной, греческой, части и закончили знакомство с городом дегустацией  вин  в ресторане. Обед нам не подавали, потому что мы не хотели есть, но каким вином нас угощали! Жаль, что не запомнились их названия, неудобно было записывать. Главным образом это были сухие приятные вина. Пока мы сидели и наслаждались ароматом напитков, в зале между столами танцевали свои самобытные танцы местные юноши и девушки, одетые в национальную одежду. Молодые люди в белых рубашках и черных расшитых жилетах. Брюки тоже черные, широкие, типа галифе, свер-
ху затянуты поясом. На ногах легкие сапоги. У девушек белые блузки, черные курточки с большим вырезом спереди, цветные длинные юбки-сарафаны с белыми расшитыми передниками. На ногах что-то легкое типа тапочек. Я их сфоткал на улице, куда они вышли отдохнуть, а мы – чтобы уехать насовсем.
         На обратном пути завернули в раскопанный театр античных времен под открытым небом и посидели на его сидениях, выложенных из крупных каменных блоков. На Кипре особенно остро ощущается дыхание древности, когда все эти колонны, ступени, стены можно не только посмотреть, но и прикоснуться к ним, погладить по шереховатой или гладкой поверхности, посидеть на сиденьях, походить по мозаичным полам, по которым ходил, может, сам Отелло! 
         Вечером к нам на корабль пришли гости, вернее, хозяева острова,  и  у  нас  состоялась запланированная встреча с представителями общества    «Кипр – Советский Союз», единственная  встреча  с  мест-
ным населением за весь круиз. Пришла, в основном, молодежь, но были и пожилые. Один из них, седовласый высокий мужчина-председатель местного отделения общества, говорил от имени сограждан. Сначала он поприветствовал нас по-русски, а потом перешел на инглиш. Он во многом повторил Габриэль, рассказывая об истории своего народа, о его борьбе за независимость на современном этапе. Сейчас, сказал он, когда на стороне Кипра выступают страны социалистического лагеря, кипрскому народу легче противостоять проискам империализма. В 1960 году, когда была провозглашена Кипрская респуб-
лика, СССР первым признал ее. С тех пор между нашими странами установилась и с годами только крепнет братская дружба.
         Когда он закончил, раздались аплодисменты. Мы вместе с киприотами долго и искренне хлопали, а потом скандировали: друж-ба! друж-ба! Мы  чувствовали  неподдельную радость островитян от обще-
ния с нами и видели, как они нуждаются в нашей помощи, потому что все население острова не превышает и одного миллиона человек.
         После интересной речи состоялся взаимный концерт, а потом все вместе пели «Подмосковные вечера», «Катюшу» и еще много наших хороших песен. Пока гости не ушли, я решил поближе познакомиться с ними, памятуя о том, что обещал старшему сыну привезти адрес для переписывания со сверстниками  из какой-либо страны. Лучшего  адреса  нельзя было придумать. Сходив в каюту и прихватив  почти  все оставшиеся сувениры, вернулся в холл и расположился за столиком с кипрскими ребятами. Разложил на столе открытки Ленинградского Эрмитажа, Московского Кремля, значки и пр. Парни и девушки принялись с интересом рассматривать все это. Однако до настоящего контакта было еще далеко, так как они не очень хорошо знали русский, а я вообще никак-греческий. Тогда один из мальчиков сходил и привел молодого человека, знающего не только эти языки, но и другие. По-русски он говорил свободно.
         - Сократ,- представился он.
         - Виктор. Вы хорошо знаете русский. Выучили в обществе дружбы?
         - Не только. Я учился в Одессе пять лет, в институте.
         - Вот как. Интересно.
- Да, мне повезло.
- Давно это было?
- Два года тому назад вернулся домой.
- Кем работаете?
- Преподаю в радиотехническом училище.
- Значит, мы коллеги в некотором смысле. А сколько вам лет?
- Двадцать семь.
- Женат?
         - Да, вот она,- он показал на девушку в меховой черно-белой шубке. Очень симпатичная и очень молодая, лет двадцати, если не меньше. Губа у Сократа не дура.- Собираюсь  еще  навестить  вашу страну,- продолжал Сократ,- поеду на Московскую олимпиаду. Билет уже есть, осталось деньжат накопить. Рассчитаюсь с долгами и все, легче будет.
         - Понятно. Сократ, вы мне, надеюсь, поможете вот с каким делом. Я хочу взять адрес какого-нибудь  мальчика  примерно  двенадцати  лет, который хотел бы переписываться со сверстниками из нашей страны. Мой сын тоже хотел бы подружиться с зарубежным сверстником. Как думаешь, сможем мы это сделать?
         - Конечно, чего проще. Желающих хоть отбавляй.
         Он поговорил с ребятами, и мы обменялись адресами с одним юным киприотом , Зиноносом Христакисом, который еще испытывал трудности в русском алфавите, но Сократ обещал помочь и при обмене письмами.
         Гости ушли поздно вечером, унося сувениры и тепло наших сердец.
         Назавтра был еще Кипр. Мы поехали в город, название которого означало: страстное воодушевление, подъем – это был Пафос. Он расположен на западном побережье острова. И опять справа и слева от  шоссе потянулись нескончаемые виноградники и цитрусовые. Винограду еще далеко было до уборки урожая, а на цитрусовых изредка висели плоды. Попутно остановились у места, где по одной версии Фетида, мать Ахилла, купала своего сына в водах Стикса, чтобы сделать бессмертным. Однако сделать это в полной мере ей не удалось: пятка сына, за которую она держала, осталась уязвимой, Ахиллесова пята...По другой  версии – с этой же целью днем она натирала сына амброзией, а ночью держала в огне.
         Пафос-небольшой чистенький городок, омываемый с запада Средиземным морем. Наша поездка совпала с воскресеньем, поэтому на улицах было тихо и безлюдно. Магазины, кроме продовольственных и кафе, не работали. Мы самостоятельно прошлись по прибрежным улицам и вышли к морю. Берег в этом месте образует мелководный залив-бухту, поэтому - ни кораблей, ни яхт. Только далеко от берега тренировался одинокий спортсмен на виндсерфере. Его треугольный красный парус то и дело падал, иногда окунался в воду и сам юноша, но он снова и снова ставил единственную снасть и ловил ветер. Я еще и еще раз фотографировал редкую для нас картину, опасаясь, что из-за далекого расстояния плохо получится. Так и получилось, не хватило резкости аппарата для такого удаленного объекта. Зато на других снимках вполне можно различить где море, а где небо. На одном из них, например, остались кусочек залива с набережной, деревьями и зданиями, а на переднем плане стоит мальчик на бетонной стенке и сморит в манящее море…
         На обратном пути Габриэль ответила на наши вопросы:
         - Название нашего острова происходит от Купрум-медь, которая стоит на одном из первых мест по разрабатываемым ископаемым нашей земли.
         Медицинское обслуживание дорогое.
         Пенсия образуется из взносов самого рабочего, это примерно треть, остальное доплачивает государство или предприятие. Женщины выходят на пенсию в 60 лет, мужчины-в 65. Размер пенсии от семидесяти долларов и выше.
         Месячная плата в «казенном доме», то есть аренда жилья, обходится в 50-60 долларов, это около трети месячного заработка.
         Образование как и в Греции: обязательное начальное шесть классов, среднее-еще шесть классов. А вот по зарплате наши рабочие уступают греческим. Они получают в среднем десять долларов в день, а наши-восемь. Зато у нас пятидневная рабочая неделя. Из-за нехватки работы на острове есть безработица, многие уезжают в поисках заработка в другие страны, откуда посылают деньги родным, и те строят добротные дома.
         - Сколько стоит легковая машина?
         - Совсем немного, сущие пустяки, всего шесть тысяч долларов. Есть еще вопросы? Никак нет? В таком случае для женщин объявляется десятиминутная готовность к купанию. Мы подъезжаем к тому месту, где из моря вышла Афродита.
         Когда автобусы остановились, женщины наперегонки побежали к воде. Через пару минут они все будут богинями, но каждой хотелось стать Ей побыстрей и – первой!
         - А нам здесь не возбраняется искупнуться?- спросил на всякий случай Леня, подойдя к Габриэль и Лиле Михайловне. 
         - Конечно, нет, купайтесь на здоровье, если не боитесь стать гермафродитами.
         - Ну что, получил, купальщик?- посочувствовал я Леониду, направляясь с ним к воде. 
         - Что это такое они сказали, ты понял?- спросил он.
         - По-моему, да, но не уверен. Иди уточни, если интересно.
         - Ну уж дудки, сам уточни, если не уверен.
         - Ладно, слушай еще один миф. Сына Гермеса и Афродиты, юношу  необычайной красоты, воспитали наяды. Одна из нимф страстно влюбилась в него, и по ее просьбе боги слили ее с юношей в одно двуполое существо. Оно и стало называться Гермафродитом.
         - Ничего себе. Брр! Как они купаются в такой ледяной воде,- Леня выдернул разутую ногу из воды, как ошпареный.
         А женщин такой пустяк, конечно же, не мог остановить, ведь они  купались не где-нибудь! Поэтому, преодолевая жуткий холод и страх, они отчаянно визжали, но купались!
         Мы с Леонидом решили оставить на память и это место. Недалеко из воды выходила скала высотой пять-шесть метров. До нее можно было добраться, перепрыгнув через проливчик полутораметровой ширины. Перывм пошел Леня. Он благополучно добрался до скалы и забрался на нее примерно наполовину, встав на выступ. Потом тот же путь проделал и я.
         - А теперь можно и камешки пособирать,- предложил я,- будем надеяться, здесь они не привозные. Попробуй докажи, что на этой вот симпатичной гальке не нежилась в свое время богиня любви и красоты.
         Мы с Леней поднялись на высокий берег, откуда открывалась живописная картина берега с уходящими в синее море коричневыми и бурыми скалами. На авансцене, небольшом отлогом участке, расположились женщины. Они тоже остались на пленке – русские Афродиты, вышедшие из морской пены…
         Перед отплытием дали полтора часа попрощаться с островом. Я решил провести это время с пользой – купить какую-нибудь вещь и себе, любимому. Выбор пал на джинсы. Хотелось чего-то хорошего. Однако, на слишком хорошее расчитывать не приходилось. Я собрал все, что еще оставалось в заначке – пять долларов, бутылка водки и блок сигарет – и пошел по магазинам. В двух-трех местах померял брюки, но подходящих по размеру или цене не находил. А время поджимало. Поэтому решил купить пусть подлинней, дома укорочу. На очередной примерке - с таким расчетом - выбор был сделан. Оста- лось уточнить, хватит ли моих средств для этого. Я показал продавцу свои деньги и бартер и спросил:
         - Чейндж? Меняем?
         Хозяин внимательно посмотрел на мои вещи и расписал на бумажке, сколько стоит в переводе на наличные все мое добро. Оно тянуло на двенадцать баксов и их хватило, чтобы уйти с покупкой. Я считал, что не прогадал с джинсами, и все же чувство удовлетворения слегка омрачалось пустыми карманами. Ничего,- успокоил я себя,- есть еще бонды, на них куплю сигарет в буфете и – даешь Восточный базар Стамбула!
         Поздно вечером, когда на остров опустилась беззвездная ночь, отчалили от него. На палубах было людно. Жаль было расставаться и с этим почти райским уголком, и с его людьми. Но вскоре мы увидели, что до рая на Земле еще ох как далеко. Когда отплыли от Лимасола на почтительное расстояние, справа по борту появился мощный прожектор – какое-то судно долго сопровождало нас в темноте. Некоторые предполагали, что это израильтяне.   
         А наш курс с этого момента лежал к родным берегам.
         Следующие полторы суток плыли вдоль южных берегов Турции, благополучно миновали Эгейс-кое море с его многочисленными островами, а также узкие Дарданеллы. Мраморное море тоже не преподнесло никаких сюрпризов, поэтому в Стамбуле пришвартовались почти по графику.
         И опять пока готовились документы для высадки нашего десанта, мы стояли по бортам и снимали. На моих пленках остались серое четырехэтажное здание порта с ресторанами на верхних этажах, прилегающие к пристани дома, среди которых выделялось высокое сооружение, похожее на многоярусную стоянку для легковых автомашин.
         Во второй половине дня, как уже было заведено, вылазка в город. Нашим гидом на сей раз оказался средних лет мужчина с черными усиками. Максут приветствовал нас, северных соседей, от себя лично и от имени фирмы «Бумеранг», а потом повел рассказ:       
         - Стамбул – единственный в мире город, расположенный на двух континентах, европейском и азиатском.
         Если мягко сказать, он сильно приврал с этим утверждением, городов с таким статусом наберется немало. Пожалуй, главный из них после Стамбула – наш Магнитогорск, в котором люди работают в Европе, а живут в Азии и наоборот. Но мы не стали его прерывать, и он продолжал:
         - По количеству названий города он также занимает исключительное положение среди своих собратьев. Первый город под названием Лигос был построен на том месте, где в настоящее время находится дворец Топкапы. Кроме названия от него ничего не осталось. Первые исторические данные свидетельствуют о том, что в 657 г. до н э. здесь обосновали свою колонию греки. По имени их предводителя Бизаса город назвали Бизантион.
         Далее Максут добросовестно поведал о всех перипетиях, выпавших на долю этого населенного пункта  и  какие  названия  при этом его сопровождали: Византий, Антонион, Новый Рим, Константинополь, Стамбул.
         - …С точки зрения планирования город делится на три большие части: Эминен или Старый город, где мы сейчас находимся, Бейоглу-Новый город, находящийся к северу от бухты Золотой Рог. Сейчас мы выйдем и посмотрим на эту бухту ближе. А третья часть города-Ускюдар смотрится в воды Мраморного моря. Итак, наша первая остановка-бухта Золотой Рог. Перед тем, как выйти из автобуса, мы обычно предупреждаем туристов, что нырять в эту бухту в поисках драгоценного металла бесполезно. На дне вы не найдете не только золота, но, пожалуй, и жемчуга.
         - Можно было и не предупреждать, и так все ясно,- бурчал Леонид, когда мы вышли, наконец, из автобуса,- ее давно уже надо переименовать в Нефтяную бухту.
         Воду в бухте с таким красивым названием можно было назвать водой с большой натяжкой. Это скорее походило на свалку в воде. Кроме того что чистой воды почти не было видно из-за маслянисто-нефтяных отходов от всевозможных средств морского транспорта, в бухте качался на мутных волнах различный мусор. Кажется, грязнее моря мы еще не видели. Об экологии здесь не слышали.
         Пришлось довольствоваться тем, что предлагали. Все равно надо что-то оставить на память.
         - Иди-ка встань подальше, я тебя щелкну на фоне Галатского моста и кораблей,- предложил я Лене,- потом ты меня, потом вместе мы…
         - Интересно, где они, бедные, купаются в летний зной?- вслух размышлял Валерий, проходя на свое место по узкому проходу между сиденьями автобуса.
         - Странный вопрос,- парировала одна из женщин,- как будто мы не купаемся в Черном море.
         Валерий не стал возражать, потому что автобус тронулся, и мы опять завертели головами на все триста шестьдесят градусов. Максут продолжил свой рассказ, но информация только изредка достигала нашего сознания. Гораздо интересней наблюдать жизнь, что бурлит вокруг. Поездив с полчаса по узким кривым улицам – как только разворачивался наш большущий автобус на тех крутых поворотах! – мы стали съезжать с одного из семи холмов Стамбула.
         - Товарищи,- обратились к нам гиды,- мы подъезжаем к знаменитому Стамбульскому Восточному базару. Мы решили сегодня сюда приехать, потому что завтра  будет  некогда заниматься проматыванием тех денег, которые вам удастся еще найти в своих карманах. К тому же завтра было бы рискованно показываться сюда, особенно женщинам, потому что они очень неохотно покидают это великолепное средоточие драгоценностей, и их, женщин, можно понять. Постарайтесь оставить здесь все ваши финансы, ибо у нас больше не будет такой возможности. А везти их обратно домой, наверно, нет резона. Хотим только предупредить вас: будьте внимательны, старайтесь по-одному не ходить, запоминайте дорогу, чтобы выйти обратно, не заблудитесь. И последнее: мы ждем вас на этом месте через два часа. Просьба не задерживаться, так как все товары вы все равно не купите, и даже стремиться к этому не надо. И да сохранит вас Аллах!- перевела Лиля Михайловна последние слова Максута, первым вышедшего из автобуса.
         Из других автобусов тоже выходили наши земляки и мы, триста с лишним человек, постепенно растворились в этом муравейнике под крышей. 
         Восточный базар – огромное скопление магазинов и людей. Вместо понятия - магазинов - здесь уместней сказать: торговых точек под крышей. Сооружение это одноэтажное с арочной кровлей над каждой галереей, которых там наберется, может, сотня, а может, тысяча. Торговые палатки, находящие-
ся на главной галерее, пронумерованы арабскими цифрами; пронумерованы и все галереи, отходящие вправо и влево от главной. Поняв этот язык цифр, можно довольно спокойно гулять по  бесчисленным и беспорядочным, на первый взгляд, улицам и переулкам этого своеобразного города в городе, не теряя, впрочем, контроля над ситуацией.
         Мы с Леонидом шли между ослепительно-золотыми витринами и высматривали, чем бы здесь поживиться, запоминая номера галерей, чтобы выйти по ним в обратном порядке. Золото нас не ин-тересовало не только потому что не на что было его приобрести, а главным образом потому что оно было каким-то красным и не очень походило на драгоценность. Мы искали вещи, глядя на которые можно было бы сказать: это оттуда, с Того базара. В своих поисках  зашли в такие «дебри», где уже не было золотого блеска и палаток, торговля велась с лотков, со столов и пр. Около таких торговых точек продавцы держались кучками, общались между собой, слушали транзисторные приемники.
         Наша с Леней задача состояла в том, чтобы не имея наличности, выменять на сигареты и другие вещи что-то интересное, оригинальное, свойственное только этой стране. У одного из продавцов-лоточников я выменял за блок сигарет расшитую «золотом» остроносую туфельку с загнутым кверху носком и термометром посередине. Мелочь, а приятно, такого у нас не найдешь! Другому «бизнесмену» я предложил наручные часы «Полет» с «золотым» циферблатом и подзаводом, если болтать рукой. А взамен попросил две вазы из натурального камня, очень красивые. Продавец долго вертел мои часы, прикладывал к уху, не обман ли это с обменом, не продешевит ли он, и в конце концов согласился на чейндж, но отдавал только одну вазу. Как я ни уговаривал его, он остался при своем, даже Леонид не смог помочь мне. Пришлось согласиться, хотя было очень обидно: за «золотую» вещь, которая к тому же сама, без подзавода, шла, если шел хозяин – только одна ваза.
         Примерно в таком же духе мы с Леней провернули еще несколько сделок и выходили с базара с кучей трофеев. В торбе у Леонида красовалась серая с отливом водолазка - это для себя, кофточка с люрексом - для жены, для нее же – колечко с зеленым камешком, ребятам – резинки для челюстей, и для всей семьи - «золотая» туфля с  термометром. В свой актив я добавил еще небольшой, высотой сан-тиметров пятнадцать, кувшин из сплава типа бронзы, инкрустированный белыми и красными камешками-«рубинами».
         К назначенному времени с базара вернулись не все. Идти их искать не было смысла. Поэтому пока ждали, стали  показывать  друг  другу обновы. Женщины наши в прямом смысле озолотились: у некоторых на пальцах, ушах или на шее появились красивые, блестящие штучки. Не дай бог оказаться здесь с женой, оставит без штанов и пустит по миру.
         К счастью, с возвращением личного состава все обошлось, и автобусы один за другим стали выруливать на обратную дорогу.
         Отдохнув часик после ужина, помчались в Караван-сарай, он же ресторан с элементами варьете. Снаружи, да и внутри этот  Караван  не  имеет ничего общего с сараем в нашем понимании. Вполне приличное питейное заведение: огромный зал с несметным количеством столиков и стульев, которых, впрочем, едва хватило для нас, потому что столики были расчитаны только на двоих. На каждом столике стояла бутылка вина, два бокала и блюдце с орехами.
         Мы с Леней оказались поодаль от сцены, но видно ее было неплохо. Пока хозяева настраивались, мы делали то же самое, опорожняя бутылки и закусывая в тон к вину подобранными орехами.
         Представление началось сразу, как  только  мы настроились. Это был опять танец живота в интерпретации аж четырех молодых девушек. Мне запомнилась одна из них: высокая, стройная, с длинными вьющимися волосами, которыми она так искуссно играла. Мне уже было с чем сравнивать этот танец, на этот раз он мне больше понравился, чем в исполнении зажигательной шатенки в Афинах. После того как девушки вдоволь потанцевали, стали приглашать из зала партнеров. Сначала понравившаяся мне девушка попросила на сцену одного из наших молодых, но уже с брюшком, мужчин. Посадила его на стул, надела на него тюрбан с кистью и стала ублажать своими волшебными извивами, играя на нервах. Потом они танцевали вместе, но наш соотечественник не шибко был искушен в этом деле. Поэтому когда следующая девушка стала подыскивать очередную жертву для сцены, ей с готовностью откликнулся наш сосед из Свердловска – стройный, как кипарис, сильный, как лев, лукаый, как бес. Ему досталась, вернее, он достался белокурой «бестии», которая как только над ним ни издевалась! Сначала он должен был терпеть ее выкрутасы на своей спине, а потом она попросила его снять пристегнутый на ее бедрах фартук, висевший не спереди, а сзади. Если бы даже она стояла по стойке смирно, то и тогда, я думаю, было бы непросто справиться с тем фартуком. А ему надо было расстегнуть ту тугую и хитроумную застежку во время ее экзальтированного танца на месте. Но она не на того напоролась: чтобы с Урала да не справиться?! Однако проказница не спешила отпускать жертву. Покружив с ним по сцене под зажигательную мызыку бравых ребят, она попросила снова пристегнуть свой анти-фартук. Эта процедура оказалась трудней растегивания, с ней он провозился дольше, так что под конец вспотел. Но на свое место наш земляк возвращался под бурные аплодисменты.
         Надо ли говорить, что представление в этот вечер всех развеселило и очень понравилось. А назавтра мы продолжили знакомиться с городом. Сначала  поехали  в церкви, которые турки превратили в мечети. Когда  эти  прекрасные  по своей архитектуре и росписи культовые сооружения стали рестав- рировать, из-под турецкой штукатурки стали появляться на свет великолепные христианские мифы. При строительстве этих храмов использовались не только местные строительные материалы. Некоторые конструкции привозились издалека: из Рима, Афин, Дельф, Гелиополиса.
         В религиозных постройках меня интересовала прежде всего их архитектура, технические методы и способы строительства этих зданий. По разным причинам они строились на протяжении десятилетий, а то и сотен лет. Зато и стоят до сих пор каменной летописью. Нефы, трансепты, апсиды, составные колонны, стрельчатые своды, вершины которых смотрят вниз, но не падают...
         - Храм Айя-София имеет сорок окон,- говорил Максут, выводя нас из храма,- а если вы будете считать колонны, то легко можно сбиться со счету, потому что их тут больше сотни. Главный вход в храм в свое время был богато украшен серебряной и золотой мозаикой. Сейчас мы видим только святую Марию, сидящую на троне. На руках у нее И.Христос. Слева – император Константин преподносит ей Константинополь, справа – Юстиниан преподносит храм Айя-София.
         Пока другие любовались фасадами стен, обращенными к внутреннему дворику, я прошел в один из арочных проемов. Там оказалась довольно большая открытая площадка, с которой не мешкая сделал два-три снимка раскинувшегося внизу города с многочисленными минаретами и куполами. На площадке играли с десяток мальчуганов, они охотно и непринужденно позировали перед ФЭДом.
         После церквей и мечетей поехали к самому большому в Европе мосту. Им мы уже любовались в начале круиза, а теперь должны и проехать по нему. Не доезжая до него сделали остановку, помня о том, что великое видится издалека. Максут рассказывал:
         - Мост построен финнами с 1970 по 1973 годы. С тех пор с него бросились 33 человека. Прожиточный минимум на азиатской стороне ниже, поэтому многие живут там, а работают в Европе. Проезд по мосту стоит 70 лир.
         Когда проезжали это грандиозное сооружение рук человеческих с восьмиполосным движением, на другом конце наш водитель сбавил скорость и опустил жетон в приемное окно одной из будок. Так делали и другие машины, но пробок при нас не было. 
         Всё! Проехав в последний раз по холмистому Стамбулу, мы попрощались с Максутом и поднялись на борт «Украины». Вечером отчалили домой.
         Последние снимки Стамбульского порта с его кораблями и буксирами. На всякий случай еще раз снимаю совсем близкопроплывающие назад дома по берегам Босфора.
         Итак, прощайте, заморские страны. У вас хорошо, но тянет домой. Это путешествие, конечно, запомнится на всю жизнь. Не так уж часто выпадают такие поездки. И хорошо, если в поездке соберется хорошая компания. На нашу я не мог пожаловаться, а с Леонидом мы вообще подружились.
         Перед высадкой в Одессе на палубах мелькали знакомые лица. Я увидел пожилую симпатичную пару из нашей группы, глядя на которую можно было сказать однозначно – счастливые семьи бывают!!! Жаль, что в Египте у них случилась неприятность, которая омрачит им все путешествие. В смысле  сувениров муж с женой решили не мелочиться, а на общие сорок долларов приобрести что-нибудь действительно стоящее. И вот в Каире они решили купить у какого-то, как потом выяснилось, нехорошего, человека статуэтку Нефертити  приличного  размера, высотой  примерно  тридцать  сантиметров.  Сторговались, отдали все свои денежки, продавец завернул им покупку. Сверток они развернули только на корабле, когда Египет остался далеко позади. А в свертке оказался не бюст божественной красоты женщины, во время торга им ловко подсунули что-то другое.
         В Одессу мы прибыли первого апреля, и это не было ни шуткой, ни обманом. Мы обрадовались такому совпадению, надеясь увидеть Юморину, которая стала для этого города уже традицией. Но мы разъехались по домам, так и не увидев последнего за эту поездку представления. Позже я узнал, что в тот год юмористы почему-то не собирались на свой симпозиум. Думаю, причиной тому было все что угодно, только не отсутствие пороха в пороховницах, ведь юмор не исчезнет и не иссякнет, пока продолжается жизнь.
         
         - А вот и я! Привет семье!- поздоровался я громко, потому что тихо открыл входную дверь.
         - О, кто приехал. Ребята, идите сюда!- Света вышла из кухни и сразу позвала остальных. Нет, чтобы немного подождать…      
         На разговор вышли Вова и Юра и изобразили нечто, похожее на приветствие. Стесняются ребята, такой возраст. Но пройдет два–три года и с ними можно будет здороваться за руку. Они взяли чемодан и потащили в комнату.
         - Ну, как вы тут без меня?
         - Нормально,- сказал старший и посмотрел на брата. Тот зарделся и потупился.
         - Рассказывайте, рассказывайте, что натворили,- наседала на них Света.
         - Что случилось?- забеспокоился я, открывая чемодан.
         - Да вон, Юрка сегодня окно разбил в соседнем доме,- нехотя признался Вова,- мячом.
         - И только? Стоило ли мараться? Я ожидал большего,- отозвался я,- что ж, на завтра запланируем  стекольные работы. А сегодня…а сегодня надо опустошить этот чемодан. Налетай!
         Я открыл объемистый чехословацкий чемодан и предоставил ребятам самим доставать его содержимое, поясняя кому что предназначено:
         - Эти туфли, которым позавидовала бы и Золушка – маме, как вы догадались. Эта пряжа – тоже ей. 
         - Спасибо,- поблагодарила она и стала примерять обнову.
         - Ну как, не жмут? Я боялся не угадать с размером, у них же свои обозначения.
         - Нет, вроде,- она неуверенно прошлась по комнате,- да, они отличаются от наших, пряжки с внутренней стороны…
         Ребята между тем распотрошили чемодан до основания. Вова то и дело брал какой-нибудь сверток и пытался понять, что там написано. Он изучал английский и ему было интересно соприкоснуться с ним не по-школьному. А Юра хоть и не изучал еще иностранного, но проявил повышенный интерес к короб-
ке, на которой значилось: чуинг гам, жевательная резинка по-нашему.
         - Папа, а где это такие скалы?- Вова показывал фотографии Кипра.
         Я сел в середке на диван и рассказал в общих чертах о поездке, показывая по ходу свои трофеи.
         - На сегодня хватит. Поговорим еще, будет время. Вам ведь рано вставать, да и мне тоже.
         - С резинками во рту не спать,- предупредила Света уходящих в свою комнату.
         - Пойду под душ, вымоюсь с дороги. Потрешь спинку?- на всякий случай спросил я, зная однако, что  женушка  моя  не  очень-то отзывчива на такие предложения. А вдруг? Но она, конечно, не изменилась за пару недель. И едва ли изменится. Да я и не собирался переделывать ее. Тут все должно быть добровольно…
         В техникуме жизнь шла своим чередом. Я продолжил занятия с вечерниками и консультации – с заочниками. Несмотря на то что я не распространялся о своей поездке, то и дело приходилось делиться впечатлениями – шила в мешке не утаишь. А с Ильей Ефимовичем, председателем нашей комиссии, вышел серьезный разговор.
         - Ты почему не предупредил меня о своем отъезде?- строго спросил он при первой же встрече.- Пора бы знать, что учебный процесс – не частная лавочка.
         - А  в  чем  дело? Разве учебный процесс пострадал? Я, по-моему, сделал все, чтобы он не проекращался.
         - Было бы смешно, если бы в твое отсутствие он прекратился. Но это не значит, что каждый может делать все, что ему вздумается. Надеешься, если заручился разрешением администрации, то на остальных наплевать? Знаешь ли ты, что такое субординация?
         - Примерно. Бабушка рассказывала…
         - Ты еще иронизируешь, «пиджак». В армии ты за это схлопотал бы знаешь что?
         - Но здесь же не армия.
         - К сожалению. А то бы я вас научил…   
         Он не закончил фразу, потому что в кабинет вошел молодой человек:
         - Илья Ефимович, можно к вам?
         - Что у тебя? Кто такой?
         - Я с дневного отделения, дипломант. Мне только титульный лист подписать. Со своими не смог защититься, не успел,- уверенность молодого человека падала с каждой фразой. 
         - Почему не успел? Проспал?
         - Нет. Я спортсмен, на соревнования ездил.
         - Ну, показывай, что у тебя там, пан-спортсмен.
         Юноша развернул листы дипломного проекта и придавил их с одного края пояснительной запиской. Илья Ефимович не заставил себя долго ждать:
         - Это что такое?
         - Технологическая карта на монтаж конструкций типового этажа.
         - А где способы строповки? Где изоляция, сварка и заделка стыков? Где временное крепление панелей?
         Студент явно не был готов к такому количеству вопросов и замялся.
         - А вот из графика работы бригады я могу сделать вывод, что ты не только спортсмен, но и дуб. Так или нет?
         Это вопрос-утверждение окончательно добил молодого человека, и он сдался.
         - В общем так. Возьми свои листы и поработай с ними как следует. И запомни: мою подпись не так просто получить.
         - Кстати,- продолжал Илья Ефимович, когда дипломант вышел из кабинета,- в проектах, где ты консультировал, тоже много ошибок. Я записал некоторые из них, чтобы не быть голословным. Вот, например, у Тиховой из С-18 техкарта на земляные работы. И что же мы тут увидели? В схеме погрузки грунта  на  транспорт  сразу  три ошибки. Первая – нельзя ставить машину под экскаватор боковым бортом. Вторая – нет характеристики экскаватора: радиуса и высоты выгрузки. Третья – слишком близко стоит самосвал от бровки котлована. Надеюсь, ты не будешь этого отрицать.
         - Не буду,- согласился я.- Но если бы в проектах, где консультирую не я, не было ошибок, то все проекты и, соответственно, студенты получали бы максимальные оценки.
         - Ну знаешь, ошибки ошибкам рознь. Ты не путай мелкие недочеты с принципиальными упущениями.
         - А я и не путаю. Давайте возьмем любой проект, в том числе и проконсультированный и вами. И если их будет оценивать объективная комиссия, не уверен, что ее выводы совпадут с вашими.
         - Надеюсь, мы  это  решим  и  без  комиссии. В общем, Виктор Петрович, как гласит поговорка: насильно мил не будешь. Советую тебе крепко подумать об этом. Да, а чего ты так долго задержался сегодня, занятия, что ли?
         - Да, с вечерней группой.
         - Надо бы поприсутствовать у тебя. Впрочем, и так ясно. Ну, бывай,- и он ушел, оставив дверь полуоткрытой.
         Однако он неплохо побеспокоился обо мне в мое отсутствие.
         В один из апрельских дней я зашел в методкабинет проведать Сергея Ивановича, с которым у меня были, пожалуй, самые  близкие и дружеские  отношения в техникуме. Когда-то мы с ним работали в одном строительно-монтажном управлении, я – геодезистом, он – мастером после института. Помню, как разбивали с ним оси первого в городе четырнадцатиэтажного дома на одной из центральных улиц. Однако, он недолго задержался в СМУ, вскоре Сергея перевели в управление треста. А когда расформировали наше управление и мне предложили работу в техническом отделе треста, мы с ним снова встретились. Но опять ненадолго. Поработав год или полтора в группе информации, Сергей решил, что это не очень-то интересное занятие – готовить информацию для оперативных совещаний, пусть и для самого управляющего трестом, и ушел на преподавание строительных конструкций в техникум. А через некоторое время и я стал работать в этом учебном заведении. И тут наши пути совпали на более длительный срок: уже пять лет мы трудимся в одном коллективе. В последнее время он заведует методкабинетом.
         - А-а, привет иностранцам,- Сергей встал и вышел из-за стола,- ну рассказывай, как съездил?
         - Хорошо. Такие поездки не могут быть плохими. О чем же тебе рассказать? Если о симпатиях к какой-то стране, то больше всего понравился Кипр. Райский уголок, скажу я тебе. В наше время непросто противостоять цивилизации, но им пока удается. Жаль, что не удалось пока полностью избавиться от непрошеных гостей, на острове несколько английских военных баз. Да и мира с турками, соседями по острову, скоро не предвидится.
         - Что-то не похоже на рай.
         - И правда. Я имел в виду природу и климат. Фрукты круглый год, зимы практически нет, но на лыжах катаются, в горах. Скатившись с них, тут же ныряют в теплое море. Это ли не рай? Опять же, киприотки – гречанки и турчанки. Это же не просто остров, а остров Любви. Вот сделаю фотографии, тогда и посмотришь на мои похождения.
         - Идет,- согласился Сергей.
         - А что у тебя нового? Все пишешь?
         - Пишу. Надоело до чертиков. Стараюсь поменьше сидеть за этим столом.
         - Скажи, Сергей, ты, наверно, в курсе всех этих разговоров. Плохи мои дела?
         - Если откровенно, да. Ты не был на последнем открытом партийном собрании?
         - Нет, я был еще в поездке.
         - Там Владимир Николаевич  коснулся  тебя основательно. Что получилось  в твоей  группе с юбилейным комсомольским зачетом?
         - Ничего хорошего. Группа просто-напросто не подготовилась к этому ответственному моменту. Я не раз говорил и с комсоргом, и с активом группы, чтобы  все  было  как  следует. Увы, этого оказалось недостаточно. Надо было взять в свои руки всю эту подготовку. Но они же десятиклассники – и такое…
         - Если бы даже зачет прошел более или менее нормально, я не уверен, что на партсобрании не говорили бы о тебе. Директор ведь зря не ходит в группы. Причина недовольства всегда найдется, было бы желание. Не тебя учить. 
         - Та - ак, тут без Воронова не обошлось. И что делать? Что посоветуешь?
         Сергей сел за стол и достал сигарету:
         - Конечно, дело серьезное. Но я бы на твоем месте не падал духом. Все-таки уволить человека не так-то просто. Ты же прошел аттестацию.
         - Да, но не обошлось при этом без замечания. Если бы я знал, что задумал этот солдафон, я бы не допустил той приписки. Вполне можно было аттестовать и без нее, не такая уж она принципиальная.
         - Дело не в этих замечаниях при аттестации, они же не только у тебя. Однако о других вопрос так не ставится. В общем, я тебе советую не сдаваться.
         - Спасибо, Сергей.
         На этом мы расстались в тот раз. Оказывается, ситуация становилась серьезной. Я, разумеется, не боялся остаться без работы, если придется уйти из техникума. Я боялся другого – позора. Оказаться в положении увольняемого, как не соответствующего…для меня было дико и невероятно. Я никогда не брался за работу, если чувствовал, что не смогу сделать ее. Окончив  этот  же  техникум, я хорошо представлял, в каком объеме и в каком разрезе мне придется преподавать строительное дело. Да, у меня не было высшего образования по  этой  специальности. Но  нельзя  же  судить о профессиональной пригодности человека только по его корочкам. Я, может быть, интересовался строительством уже десять лет до этого. А когда стал работать в этой области, стал выписывать специальные журналы. Мало было практики? Так ведь и у некоторых других она была не больше. А с течением времени этот фактор – преимущество человека с производства – все более и более стирается, т.к. строительство развивается не менее бурно, чем любая другая отрасль, и то, что еще вчера было традиционно, сегодня уже устарело. Самое же главное возражение своим притеснителям я находил в том, что работаю не хуже других. По крайней мере, в своей комиссии. Все познается в сравнении. Не-ет, я так просто не дамся. Пусть возьмут любые другие проекты и тогда посмотрим. Меня поддерживало и то,что в свое время и заведующий учебной частью неплохо отзывался о том, как я начинал заниматься в комиссии ТОСП. 
         …Вечером  занимался  с  группой  четвертого  курса. На улице становилось все теплей, а в аудитории – все меньше студентов.
         - Сегодня  мы  поговорим  о  равномерном выполнении строительно-монтажных работ и о ритмичном вводе в эксплуатацию законченных строительством объектов,- начал я, отметив в журнале добрую половину отсутствующих.- Многие из вас непосредственно участвуют в строительстве и знают, когда обычно сдаются объекты, например, жилые  дома, государственной  приемной  комиссии. Вообще-то готовые к эксплуатации объекты должны сдаваться планово, в свои сроки, но жизнь часто вносит  коррективы и тогда уже - как получится. Так когда же? Подскажите нам, знающие.
         - В конце месяца,- подсказала девушка. Она работала в проектном институте и решила показать, что знает не меньше тех, для кого предназначался вопрос.
         - В конце квартала,- не согласилась ее соседка.
         - Кто больше?- продолжал я спрашивать.
         - 31 декабря, вот когда,- сказал усатый молодой человек с заднего ряда. В его голосе чувствовалась ирония. На этом гадание закончилось.
         - К сожалению, это так,- согласился я.- Большинство объектов строители сдают в конце года. И здесь можно сказать только одно: так работать не годится. О каком качестве можно говорить на таких объектах, когда год кончается, а работы - непочатый край? Вот тут-то и начинается штурмовщина: бро- сают на этот, к примеру, дом, все, что надо и не надо – людей, технику, материалы. Если в это время посмотреть на стройку, то ее можно смело сравнить с муравейником. Только у муравьев, говорят, в их кажущейся неразберихе заложен глубокий смысл и порядок. У наших строителей, конечно же, есть смысл в их труде, а вот порядок… Поэтому аврал – причина  не  только  низкого качества работ, но и несчастных случаев и травматизма.
         Помните, в конце года трест крупнопанельного домостроения сдал в микрорайоне Дачный целых одиннадцать домов?! Я побывал в тех домах. Они доделываются до сих пор. Осматривая одну из квартир, я чуть не упал, потому что под линолеум попали камни величиной с кулак. Комментарии, как говорится, излишни. А как, по-вашему, можно избавиться от этой пресловутой штурмовщины?- снова обратился я к аудитории.
         - Не раскачиваться в начале года.
         - Когда будут снабжать стройки всем необходимым как положено.
         - Золотые слова! Именно их я и хотел услышать от вас.
         Дальше я рассказал о том, что слова-то золотые, но как непросто этого достичь, когда в строительном процессе участвуют десятки организаций и у каждой свои интересы. В этих многочисленных взаимоотношениях теряется, размазывается конечная цель – построить и сдать объект согласно проектно-сметной документации. И  что  новаторская  мысль  преодолевает  привычные  правила, выводя и строительное дело на новый уровень. В данном случае напрашивалось такое решение, чтобы существенно сократить количество субъектов, участвующих в строительном процессе. Так поступили в городе Орле.
         - Может быть, вы слышали об «Орловской непрерывке»? Никто не слышал? Считайте, что среди вас таких больше нет. В Орле все вопросы городского строительства решаются триумвиратом, в состав которого входят: на правах заказчика – УКС Горисполкома, генеральный проектировщик – Орелпроект и строительное объединение – Орелгражданстрой. Очень просто и потому – гениально. А если серьезно, то это новшество сначала не всем понравилось. Особенно тяжело было уговорить заказчиков, чтобы они передавали свои капвложения, отпускаемые на строительство, в УКС Горисполкома. Они ведь при-
выкли говорить со строителями с глазу на глаз, а тут предлагают все денежки отдать дяде взамен на обещания. Как бы чего не вышло… Но преимущества реорганизации не заставили себя долго ждать. Уже на следующий год ввод жилых, общественных и других объектов происходил одинаково по всем кварталам, т.е. равномерно в течение всего года. А ритмичность в работе – это повышение качества и сокращение травматизма. Но в Орле и  этим  не  ограничились. Одновременно с организационными преобразованиями усовершенствовали и систему планирования городского строительства. Раньше строители редко заглядывали в следующий год, не знали, где и что придется строить. За исключением, разумеется, переходящих объектов. Не подготавливался фронт работ для следующего года. А для того чтобы расчистить площадку в городе – расселить жильцов, перенести существующие и подвести новые коммуникации и т.д. – нужно время. Поэтому в начале года бригады простаивали. Чтобы исключить простои, в Орле стали планировать строительство не на один, а на два года вперед. Первый год назвали рабочим, а второй – задельным. То  есть  строители  уже четко представляли, с чего они начнут следующий год и параллельно готовили  для него задел – создавали фронт для последующих работ. Благодаря этим новым подходам в Орле добиваются существенной эффективности в строительном производстве – повышении качества и снижении травматизма. Что и требовалось доказать. Будем надеяться, что и в нашем городе будут строить по такому же методу. Вопросы есть?
         - А  кто контролирует строительство от заказчика, тоже УКС Горисполкома?- решила уточнить девушка, работавшая, по-моему, в Стройбанке.
         - Конечно. Там есть для этого целый штат кураторов, они и контролируют. Еще вопросы? Больше нет? Мало.
         - Прокурор добавит,- не удержался один из молодых людей от распространенной присказки.
         - Ах, так? На экзамене вам это зачтется, молодой человек,- поддержал я шутку, заканчивая занятие.
         
         С Елизаветой Павловной мы встретились только неделю спустя, как я вернулся из поездки. И это несмотря на то, что я с  пристрастием  присматривал за обитателями кабинета напротив. Но в понедельник она появилась, и я не замедлил объявиться. Слегка волнуясь, открыл дверь и зашел к ней с теми же словами, как и при прощании перед поездкой:
         - Разрешите ворваться?
         - А-а, вот и иностранец,- Елизавета, как тогда, повернулась и встала из-за стола.- Привет, привет.
         - Здравствуйте, Елизавета Павловна. На сей раз куда-то вы пропали.
         - Да, пару недель не была на работе. Приболела.
         - Сочувствую. Надеюсь, не серьезно?
         - Нет, конечно. ОРЗ, как это бывает весной. А вы? Здоровыми вернулись?
         - Вполне. И считаю самое время отметить это событие. Надеюсь, не откажетесь посидеть за бокалом винца?      
         - Вот так сразу? Так неожиданно… Я, конечно, не против, но… Мы с сынулей договорились сходить сегодня кое-куда.
         - Придется это сделать в другой раз.
         - Придется. Я только позвоню.
         Мы полетели подальше от нашего учреждения и приземлились за столик в кафе «Под соснами».
         - Ну, мореплаватель, рассказывай, как покруизили, в смысле – поматросили?
         Елизавета вдруг перешла на «ты», и это было так здорово! Как я не догадался сделать это первым?
         - Что тут можно сказать? За' морем житье не худо, в море бродит чудо-юдо, в море есть и острова, вот бы нам с тобой туда!
         В моей домашней заготовке последние слова: вот бы с Вами нам туда! - пришлось срочно переиначить. Побольше бы таких сюрпризов!
         - Ой, а не страшно в гости к чудо-юдо? 
         - Не. С Вами … извини, с тобой мне сам черт не брат.
         - Ну тогда и я согласна отправиться на те острова. А если чуток серьезней, как поездка?
         - Хорошо, но мало. Кругозор, однако, раздвинулся. Теперь и я побывал на краю Ойкумены, как в древности назывались те земли, олицетворявшие весь Мир для тамошних людей.    
         - И за сколько морей вы ходили, никитины?
         - А вот сейчас мы проверим твои познания в географии. Какие, по-твоему, есть моря от Одессы до Египта?
         - Не вводи меня в краску, Виктор. Я уже давно забыла, чему меня учили в школе. Про Черное и Средиземное моря я еще помню, а вот что между ними…   
         - Похоже, без  бутылки  не разобраться. Давай-ка выпъем за нашу встречу. Я так рад,- я поднял бокал с шампанским, продолжая смотреть на нее, которая все больше и больше входила в мою жизнь и овладевала моими мыслями.
         - С возвращением, морской волк,- она коснулась моего бокала, иронично улыбаясь.- Что больше всего понравилось? 
         - Из четырех морей – Эгейское, там много островов, а из стран – Кипр, райский уголок, мечта поэта! Если бы ты очутилась на том берегу, все бы забыли про какую-то Афродиту.
         - Ты все шутишь, а мне так хочется узнать, как там люди живут, как одеваются, какая природа, климат и вообще… ну ты понимаешь? 
         - Конечно. У нас ведь будет еще время обо всем поговорить. Вот сделаю фотографии, тогда еще и посмотришь мою одиссею. А живут там, как везде, по-разному. Общий уровень жизни повыше нашего будет. Более конкретно о качестве жизни сказать не могу, с местным населением встречались только один раз, на Кипре. Природа чем южней, тем интересней. А вот климат нас разочаровал. Мы надеялись позагорать под палящим солнцем, если повезет - покупаться. Увы, эта весна там была холодной, как никогда. Ходили в плащах и пальто, можешь этому поверить?
         - С трудом. Какие чудеса видели?
         - Последнее из семи живых чудес, Пирамиды, мы лицезрели. Правда, впопыхах, не говоря уже о том, чтобы взобраться хотя бы на одну из них. И так во всем, полюбоваться особо времени не было. Тем не менее я полон впечатлений. Такая поездка не может не оставить следа.   
         - Ты молодец, столько повидал. Завидую тебе по-белому. Что еще скажешь? Что-то купил?
         - Кое-что удалось при наших более чем скромных возможностях. Сколько, думаешь, нам поменяли денег на четыре страны?
         - Даже гадать не буду, бесполезно.
         - И правильно сделаешь, потому что все равно бы не угадала эту баснословную сумму – двадцать долларов.
         - Опять шутишь?
         - Если бы!
         - И как же вы обходились?
        - Как придется. Меняли сигареты и прочие вещи. Знаешь, как там называют нас, русских туристов? Шахер-махер. Позорит нас наше правительство перед всем миром. Но перед тобой, я надеюсь, не опозорюсь,- с этими словами я достал из внутреннего кармана пиджака турецкую туфельку-термометр.- Это тебе. 
         - Какая красивая!- Елизавета рассматривала расшитую «золотом» вещицу. Видно было, что она ей понравилась.- Но я не могу ее принять. Что ты дома скажешь? 
         - Дома ее не видели.
         - Ну если так… Надо бы поцеловать тебя за эту прелесть, так ведь неудобно.
         - Ничего, я подожду. А что ты скажешь дома, если спросят про нее?
         - Нет ничего проще. Скажу, что заочники - дипломанты  подарили…после защиты. Поверят?
         - Тебе видней. Вполне правдоподобно получить такое от взрослых людей. Я бы, пожалуй, поверил. Он у тебя очень бдительный?          
         - Бывает. Кстати, сколько времени?
         - Еще детское.
         - Не скажи, пока доберемся до дому, будет как раз.
         Покинув уютное кафе, уже в сумерках мы шли знакомыми местами недалеко от ее дома, возвы- шающегося над окрестной застройкой. Когда он появился в отдалении с электрическим светом в окнах, замедлили шаг, а потом остановились у забора одного из деревянных двухэтажных домов. 
         - Как у тебя на работе?- спросила моя очаровательная спутница.- Я сегодня вышла на работу после болезни и услышала неприятные новости, касающиеся тебя.
         - Есть кое-какие проблемы, но сейчас не хочется об этом говорить. Поговорим в следующий раз, если тебя это интересует.
         - Конечно интересует. Мы же с вами соседи и по кабинетам, и по предметам.
         - Ладно. Так когда будет следующий раз?
         - Не знаю. У меня нагрузка идет на убыль. Надо так, чтобы не очень поздно было.
         - Намек понял. Завтра пораньше поедем куда-нибудь за город. Буду  знакомить тебя и с окрестностями нашего мегаполиса,- с этими словами я привлек желанную женщину и взял ее губы в свои. На сей раз поцелуй был не таким коротким. Шапочка больше не падала, так что я с трудом отпустил ее уста…
         - Ты хорошо спланировал, но завтра не получится,- сказала она, переводя дыхание.         
         Несмотря на небольшую загруженность учебный  год  еще  не закончился, были и домашние дела, так что свободное окно мы нашли только на следующей неделе в пятницу.
         - Куда ты меня повезешь, похититель?- спросила Елизавета, когда мы встретились на автобусной остановке.   
         - Поедем в Березовую рощу.
         - Там действительно есть такое место или это только название?- спросила она, заходя в автобус. 
         - Это не просто название. И не просто роща. В ней и вокруг нее располагается учебно-производственная база института, который я окончил на заре туманной юности. Мы и жили там, в белом доме.
         - В како-ом?
         - В белом. Как  видишь, в таком  доме обитает не только Американский президент. Так мы называли наше общежитие, потому что оно было  окрашено  в белый цвет. Оно, по-моему, и сейчас такое, нисколько не изменилось за пятнадцать лет. Зато остального не узнать.
         Мы уже выехали за последние здания на окраине города.
         - Вот этой дороги тогда и в помине не было,- продолжал я свой экскурс.- От конечной остановки трамвая до нашей резиденции мы шли пешком. Особенно запомнились осенние марш-броски, когда возвращались с занятий в кромешной тьме по колено в грязи. Асфальт кончался у трамвая. И еще не могу забыть один эпизод. Как-то зимой с Саней Заякиным в сумерках шли в общежитие. Шли бодро, о чем-то говорили. И вдруг я слышу сзади какие-то неясные звуки. Оборачиваюсь – прямо на нас мчится лошадь на полном скаку. Я едва успел толкнуть Сашку с дороги и сам отскочил в сторону. Она, запряженная в сани, но почему-то без хозяина, промчалась между нами, нисколько не сбавляя скорости. Мы не успели даже испугаться, но очень удивились такой бесшабашности лошади. Что-то, видно, ее так напугало, что она потеряла своего седока и готова была затоптать людей. Вот такая история. В ней не хватает только женщины, которая коня на скаку остановит. Тебя не хватало.
         - Думаешь, я смогла бы?
         - Легко!
        - Нет, Виктор, я большая трусиха. В самолете и то сердце прыгает, когда попадаются ямы, воздушные, конечно. А вы тогда оказались на высоте. Это ты не растерялся. Молодец!
         - Это что. Бывают ситуации, казалось бы, совсем безнадежные, в которых человек проявляет такое самообладание, что оно запоминается на всю жизнь. Например,читал я небольшую заметку о верхолазе. Он работал на высоте около пятидесяти метров в люльке. Работал он, значит, работал, ничего не подо- зревал, как вдруг люлька сорвалась и он полетел вместе с ней. Что можно придумать в такой ситуации? Большинство людей, думаю, едва ли способно соображать при этом, а он не растерялся. Ухватился руками за борта люльки и так летел, чтобы не вывалиться. Не долетев до земли метра два, он оттолкнулся от люльки и выпрыгнул из нее, отделавшись легким ушибом.
         - Неужели такое возможно?!- справедливо удивилась моя спутница,- это не Мюнхгаузен?
         - Не думаю. Во всяком случае хочется в это верить. Без таких людей скучно жить. А пока что прошу на выход.
         Автобус поехал дальше, а мы вышли, не доезжая до конечной остановки, потому что по моим расчетам там было еще грязновато.
         - Куда теперь?- спросила Елизавета, когда мы остались на обочине дороги одни.- Может молочка попьем? Я вижу молококомбинат. 
         - Ты еще не все видишь. Посмотри, что рядом с ним.
         - Винный завод. О, да тут злачные места. У студентов губа не дура.
         - А дальше – пивзавод, рядом с которым строится комбинат рыбной гастрономии. Там наши с тобой  студенты  были на практике и, наверно, еще не раз будут, пока сдадут этот долгострой. Те объекты я покажу тебе в следующий раз. Сегодня ограничимся этими. Пойдем по дорожке к общежитию,  будто и мы студенты. Можем мы еще сойти за них?
         - Если только за вечных студентов.
         Мы медленно шли по тропинке, проложенной по открытому полю. На нем были разбиты делянки будущих агрономов сельхозинститута. Был теплый весенний день. Солнце вовсю светило с безоблачного неба, пели пернатые. Уральская природа просыпалась.
         - Ты что же это, молодой человек, собираешься уходить из  техникума?- видимо, не дождавшись, когда я сам об этом заговорю, спросила Елизавета.- Я мельком слышала.
         - Не столько я собираюсь, сколько меня собираются…
         - И ничего нельзя придумать?
         Я пожал плечами:
         - Придумать всегда что-нибудь можно.
         - Я слышала о причинах. Но хотелось бы от тебя самого услышать. Это не праздное любопытство.
         - Я знаю. Что тебе сказать? Не угоден я стал кое-кому.
         - Неужели ты еще будешь недоговаривать? Ты мне не веришь?
         - Верю, Лизанька, верю. В общем, нашему ближайшему шефу Воронову не понравились мои глаза. Пэтому в опале нахожусь я. Говорят, у него всегда есть козел отпущения. Я сам виноват, дал слабину. Хотел по-человечески. А с ним надо так же, как он с другими.
         - А из-за чего придирки?
         - Причины всегда найдутся, а если их нет, можно придумать.
         - Все-таки, на какой…все это он затеял?
        - Наверно скучно стало жить. Решил покачать права старшего по званию, как в армии. Вспоминается такой случай. Давненько это было, года три-четыре назад. Сидели мы в перерыве в нашей лаборантской. Зашел разговор о взрывных работах. Он меня спрашивает: чем отличается капсюль - детонатор от детонирующего шнура. Я как мог рассказал, но получилось не очень складно, потому что в армии не служил и взрывать не приходилось. К тому же мы еще не добрались до этих специальных работ. Он стал меня отчитывать: вот вы такие-сякие, ни черта не знаете, а лезете в преподаватели. Я говорю: бросьте  вы, Илья Ефимович… Как  он  вскочил, как  закричал: что  значить -  бросьте?! Вы где находитесь?! Я не позволю здесь устраивать институт благородных девиц! Берут тут всяких…Интересно, о чем вы говорите на своих занятиях и чему вы можете научить? У тебя сейчас есть занятие? Я говорю- есть. Он: пойду послушаю тебя. Я: пожалуйста. И мы пошли. Представляешь? С таким настроением. Но я вообще-то не очень и волновался, больше рассердился. Очень хотелось дать отпор этому солдафону. Тема лекции была: монтаж металлических конструкций. Тут я уже выдавал как положено. Потом он вынужден был признать, что со своей задачей я справился. Конечно, он нашел несколько несущественных неточностей. Хотел было и по-крупному зацепиться: где, говорит, ты взял такие способы установки металлических колонн? В учебнике же их нет? Я говорю: зато есть в журнале «Гражданское строительство». Ему нечего сказать. Ладно, говорит, у тебя есть предпосылки: говоришь уверенно, держишься сво-
бодно, и если будешь слушаться меня, тогда все будет хорошо. А если нет- тогда будешь мой первый враг. Так и сказал.
         - Ну и ну,- покачала головой внимательно слушавшая Елизавета.- Как вы все работаете с ним? Он же грубит не только с преподавателям, но и с учащимися. Я сама слышала, как он одну девочку обозвал дурой. Она даже заплакала. Если б ты знал, как его женщины не любят. За что только его держат? Хоть бы с председателя комиссии сняли.
         - Начальство считает, что без  него  в  комиссии не будет дисциплины. Наша комиссия самая большая, но, видите ли, некем заменить. Вообще-то они правы. У нас много совместителей: сам директор, начальник вечернего отделения, замдиректора по производственному обучению и т.д. Женщины, Анна Николаевна и Лариса Юрьевна, работают  недавно, еще  не  освоились. Совместителя ведь не поставят, а кроме нас, будем считать, молодых, остается Росляков. Но Владимир Николаевич боится на него по- ложиться. Вот и получается, что Воронов незаменимый человек.
         - И что ты собираешься делать? Неужели уходить?- Елизавета остановилась и смотрела на меня так, будто решалась и ее судьба. 
         - Можно подумать, что тебе этого не хотелось бы?
      Ее участие в моем «интересном положении» было бальзамом, стало очень легко и радостно на душе.      
         - Тебе хочется, чтобы я сказала об этом вслух? Да, я не хочу, чтобы ты ушел.
         - Спасибо, Лиза. Мне никто не говорил таких слов,- я благодарил ее и рукой, и сердцем.
         - Мне, конечно, не очень верится, что тебе не говорили ничего подобного, но если это так…это очень печально, и мне тем более приятно, что это сказала я. А чем ты меня порадуешь?
        - Я? Я не уйду из техникума. Пока я еще колебался в своих намерениях, но сейчас знаю, что делать.
         - Ладно, коли так. Однако, нам пора обратно двигать. Ты можешь опоздать на занятия.
         - Еще немного, Лиза. Вечерники подождут, они народ понятливый.
         - Нет, нет, пойдем. Только этого тебе не хватало. Нарвешься на новые неприятности. Мы же с тобой не в последний раз встречаемся. Надеюсь, теперь это будет более планомерно?
         - Я тоже очень на это надеюсь. Кстати, как у тебя завтра со временем?
         - Завтра… Нет, потому что завтра суббота. И в воскресенье, разумеется, тоже нет. Давай уж выходные дни проводить в кругу семьи. Не будем забывать о своих обязанностях. Или ты не согласен?
         - Согласен. Так когда же? В понедельник? У тебя есть занятия?
         - Нет, у меня  тоже  немного  работы. Я почти не бываю в техникуме. Осталось руководство производственной практикой. Езжу по стройкам. Какой там бывает бардак, черт ногу сломит.
         - Похоже, ты мне зубы заговариваешь.
         - Почему? Ах, да. Когда? Ну, значит, в понедельник. Ты вечером занят?
         - Да.
         - Вот и хорошо. После твоей работы и встретимся где-нибудь недалеко от техникума. Раньше не надо, сейчас долго не темнеет.
         - А как ты уйдешь из дому в такое позднее время?
         - Это не твоя забота. У меня тоже могут быть занятия с вечерниками…или с заочниками.
         - Вас понял. В понедельник жду тебя в десять вечера у кинотеатра «Салют».
         Мы договорились соблюдать конспирацию, поэтому на конечной остановке трамвая я пересел на него, а она поехала дальше тем же автобусом.   
         Домой я попал только около одиннадцати, как всегда после вечерних занятий. На кухне меня, увы, не ждал подогретый ужин. Моя благоверная была не так дурно воспитана, чтобы баловать мужа такими вещами. Но я не был в претензии за это. Мы люди не гордые, можем сами о себе побеспокоиться. Была бы хлебница не пустая. Но, как обычно, там был небольшой ломтик.
         - Опять вы за целый вечер не могли купить хлеба,- возмутился я.
         - Есть мне когда думать о твоем хлебе,- отрезала Света.
         - Интересно, какими великими идеями занята твоя голова?
         - Ладно, не язви. Я тоже работаю и могу с таким же основанием спрашивать это с тебя. Я же не могу за всем уследить. И так идешь домой, как вьючное животное.
         - А тебя никто и не просит делать то, что могут ребята. Слава богу, у нас уже помощники выросли.
Надо только во-время им подсказать. Но  ты  же  никогда их не попросишь: подметите пол, вымойте посуду, сходите в магазин. Я, например, устал уже  говорить, чтобы  они  надевали  тапки. А этот беспорядок, который я вижу, когда прихожу раньше тебя? Ты тоже его видишь, а что толку? Никаких сдвигов.
         - Что ты мне выговариваешь, как будто я делаю этот содом?
         - А то выговариваю, что надо спрашивать с них. И не просто так, а как следует. Они уже большие, пусть чувствуют какую-то ответственность.
         - Вот-вот, ты привык там спрашивать со своих студентов, так же и дома хочешь. А я не могу все время давить на них. Меня, когда я росла, никто не ругал, никто не спрашивал с меня какой-то ответственности. Сами знали, что надо делать. Так же и они, вырастут – людьми будут.
         - Будут, но какими? Тебя-то труд воспитал, хотя с тебя как будто и не спрашивали. А сейчас нам что делать в наш цивилизованный век, когда подросткам нет необходимости помогать родителям по-настоящему? Как мы должны воспитать их, чтобы они не выросли потребителями? Если в детстве не заложить необходимого, откуда  оно  возьмется потом? Конечно, нельзя сравнивать ребенка со взрослыми. Вырастут – поумнеют. Будет у них и чувство ответственности и прочее. И все же нельзя это дело пускать на самотек.
         - Вот и не пускай. Ты ведь только так говоришь, а сам почти не видишь их со своей работой. Разве у тебя есть время для воспитания сыновей?
         - Для воспитания не надо специального времени. Ребенка воспитывает поведение взрослых, а не их нравоучения.
         - Говоришь ты все складно. Если бы и делал так же, а то муштруешь их, как в казарме. 
         - Ну что ты, разве это муштра? Вот некоторые папаши действительно воспитывают будущих солдат. А у нас с тобой вернее всего получатся маменькины сынки.
         - Детей надо любить, а не лишать их детства. 
         - Все верно, кто же против? Но согласись, ты тоже частенько повышаешь на них голос, потому что они этого заслуживают. И это при такой, как ты говоришь, муштре? А что же будет, если мы не будем обращать внимание на их пакости, ты подумала об этом?   
         - Думаю, если будет хуже, то ненамного. В Японии, например, детям вообще не говорят: нет.
         - Но это не значит,что им позволяют делать все. Наверно, родители растят детей, убеждая их не делать дурных поступков. Это говорит о том, что с детьми разговаривают как с равными, а не сюсюкают с ними. Терпеть не могу, когда с ребенком обращаются не как с человеком, а как с игрушкой.
         - Ладно, хватит на сегодня. Уже поздно, я пошла спать,- Света вышла из кухни. Я за ней. Она в постель, и я туда же. Хотя надеяться было не на что, потому что она сразу же повернулась ко мне спиной, я все же попытался почитать книгу любви на сон грядущий. В ответ на свои благие намерения услышал обычное:            
         - Ай, да отстань, я устала, как…а он еще лезет.
         Ну что ж, спи, голуба, спи, теперь у меня есть кого взять в воображаемую постель. Пока в воображаемую… Интересно, что о н а  сейчас делает. Хорошо, если лежит так же, как моя благоверная. У  н е й  для тако-го  отношения  к  мужу  должны  быть  какие-то  причины. Иначе зачем бы все э  т  о? Не от хорошей же жизни? Интересно у нас с н е й получается. Долго не замечали друг друга …и вдруг? Не совсем. Это началось двадцать третьего февраля, когда женщины поздравляли нас. Тогда, при первом же прикосновении в танце о н а взволновала меня, и я уже не мог забыть ее. Тем более, что чувствовал: и я ей не безразличен. Что готовит нам будущее, я не знаю, пока же хочу попросить: благослови нас, Любовь! С этим я и уснул, хотя это и может показаться несовместимым.
         В понедельник вечером после занятий я пришел к «Салюту»  без опоздания, но Елизаветы еще не было. Поизучав афиши, перешел в среднюю часть проспекта, на бульвар, и стал ходить  параллельно  кинотеатру, посматривая на автобусную остановку, с которой должна была показаться Лизавета. Но она    пришла  с  другой, противоположной, стороны. Хотя на ней был белый плащ, а не бежевое  пальто, как  в  прошлый раз, я узнал ее. В сгущающихся сумерках я узнал ее по фигуре и по походке. Она медленно шла вдоль фасада театра, искала меня взглядом - и не нашла. Потом повернулась к стремительно приближавшемуся мужчине и от неожиданности даже остановилась – так внезапно я появился перед ней.
         - Здравствуй,- я взял ее под руку и повел в сторону от улицы.
         - Привет. Как  это тебе удалось так неожиданно встретить меня? Орел да и только. Так же молниеносно настигаешь свою жертву.
         - Да, от нас не уйдешь. Ты не легко оделась сегодня?
         - Я долго колебалась, что одеть. И все же решила идти в плаще, надоели эти пальто. Думаю, если и прохладно будет, Петрович не даст мне замерзнуть.
         - Правильно думала,- я с благодарностью прижал ее локоть к себе.
         - Куда мы сегодня пойдем? Опять по белым пятнам города?
         - Только так. Сегодня мы освоим новый маршрут. Что новенького? Как выходные отдыхала?
         - Да уж, отдохнешь с моей мамашей. Оба дня проковырялись на даче. Устали, как черти.
         - Это же самый здоровый отдых – физический труд. Вот я нисколько не отдохнул, опять пиво, кино, шахматы. 
         - Бедняжка. А если серьезно?
         - Все равно в кино ходил, с ребятами. Еще на ипподроме были, на соревнованиях по волейболу.
         - Вот видишь, как много вы успели. А на работе как? 
       - Примерно все то же. Очень уж туго до некоторых доходят сетевые графики. Одно слово, заочники.
         - Я сегодня тоже была в техникуме днем. Встретились с Ниной, поговорили о дипломантах. У ней есть руководство по проектированию. А потом пошли к Марку Львовичу по поводу…угадай чего?
         - М-м…
         - Ладно, все равно не догадаешься. По поводу твоего дела.
         - Как это?
         - А вот так. Ты же консультируешь свою ТОСП в группе, в которой у ней руководство? 
         - Ну и что?
         - Оказывается, ты значишься в черных списках не только у Воронова. Есть еще люди, которые хотели бы избавиться от тебя. Ты знал об этом?
         - Нет, не знал.
         - Ну так слушай. Пришли, значит, к Ефиму Митрофановичу заочники из вашей с Ниной группы получить рецензии на свои дипломные проекты. А он, прежде чем что-то писать, посмотрел на штамп, кто консультировал, и говорит: «Хрустов – налево, Владимир Николаевич – тоже. А вот Деменева надо посмотреть. Причем внимательно». Представляешь? Совсем обнаглели. Хоть бы делали свое черное дело незаметно. Потом эти заочники пришли к Нине и говорят: «Что-то у вас в техникуме, Нина Тимофеевна, неладное творится. Почему к Виктору Петровичу такое неприкрытое предвзятое отношение? По нашему мнению он нисколько не хуже других преподавателей разбирается в строительстве, а о добросовестном отношении к работе и говорить нечего». Ну что им скажешь? Поговорили мы с ней, поговорили, и решили пойти к Марку Львовичу.
         - И что он вам сказал?
         - Ничего определенного, но призадумался крепко. Нина предложила ему, чтобы ты перешел в нашу комиссию. У нас, оказывается, есть много лишней нагрузки, почти на полную ставку. Как ты на это смотришь? Пойдешь к нам?
         - С удовольствием,- согласился я бодро, но Лиза почувствовала в моем голосе горечь.
         - Нет, правда. Я бы тебе стала помогать. Да ты и сам справишься. Ты же такой, я знаю.
         Меня до глубины души тронуло участие в моей «участи» людей из другой комиссии, в то время как в своей никто словом не обмолвился.
         - Чем же ты перешел дорогу Ефиму Митрофановичу? Неужели ты можешь сделать что-то дурное?
         - А ты думаешь, от людей избавляются только за плохое?
         - Конечно, и за хорошее тоже. И все же, ты мне не хочешь говорить? Это секрет?
         - Какое там. С таким секретом  ты  и  сама, наверно, не  раз  сталкивалась в нашем заведении. В общем, как-то Хрустов весьма прозрачно намекнул мне, что в группе, с которой я сейчас занимаюсь, есть две особы, к которым они с Ефимом неравнодушны. И все. Остальное я должен был домыслить сам. Но я наотрез отказался делать этим особам какие-то поблажки. А натаскивать их до уровня остальных- с какой стати? Пусть сами и натаскивают. А с меня хватит. Помогал я таким дамочкам когда-то, надоело. Теперь они взялись за Коновалова, его обрабатывают.
         - Тебя тоже, только в обратную сторону.
         - Пусть стараются, как бы не переусердствовали.
         - Что ты намерен делать?
       - Пока не знаю. Мне официально никто ничего не говорит. И давай поговорим о чем-нибудь другом. 
         - О чем?
         - Расскажи что-нибудь о себе.
         - Тебе хочется познакомиться с моей автобиографией?
         - Обязательно. Особенно меня интересует, чем ты занималась до революции.
         - Изволь. Значит так. Родилась я в 40-х годах двадцатого века в семье…служащего,- Лиза начала бодро, но в конце фразы внезапно осеклась и задумалась.
         - Что с тобой, Лиза?
         - Ох, Виктор, мне тяжело говорить. У меня же отец недавно умер, осенью.- Она сжала мою руку.- Он мне был больше, чем отец. Он и за мать был. Я могла с ним говорить о чем угодно. И не  только в  детстве. Говорят, так часто бывает, когда у дочерей больше взаимопонимания с отцом, чем с матерью. Как он нас с сестрой любил! И вот… 
         - Он болел?
         - Да. В последние два месяца он лежал в больнице, и мы с Мариной, с сестрой, дежурили у него, не отходя. Менялись с ней. Я ночью сижу около него, а утром иду на занятия, приходит Марина. Она у нас врач, и  ей легче  было  договориться с подменами. Вот так мы и няньчили его. Я никого и ничего не ви-   
дела вокруг себя. Потом  еще долго ходила, как тень. Но в конце концов мать вывела нас из этого оцепенения: «Слезами его не вернешь. Живым надо жить. Это мне, старухе, надо убиваться, а вы, молодые, не смейте загодя хоронить себя. Еще успеете».
         - Кем он был по профессии?
         - Финансовый работник.
         - Так вы недавно живете здесь, в нашем городе?
         - Родители давно, больше десяти лет, а мы с Мариной и своими семьями переехали к ним пару лет назад.
         - Вы жили с сестрой в одной квартире?
         - Нет. В Сибири у нас были квартиры. Поменялись.
         - А как родители оказались здесь?
         - О, это  долгая  история. Боюсь, сегодня  нам не  хватит ни дороги, ни времени чтобы рассказать о ней. Давай оставим ее на следующий раз. Хорошо? Не забывай, что я добираюсь домой после занятий не так уж долго. А сейчас сколько времени?
         - Без десяти одиннадцать еще.
         - Уже.
         Мы подходили к ее дому не с парадной стороны, а безлюдной дорожкой, проходящей мимо торцов пятиэтажных домов. Эта тропинка выводила к ее кирпичному дому, облицованному белой плиткой. Почти у всех пятиэтажек в торцах были пристройки-входы в служебные помещения. Это было очень удобно для прощания… 
         - Как я завидую твоему Соболеву!- шепотом восторгался я.
         - Не надо ему завидовать.
         - Когда мы встретимся?
         - Когда захочешь.
         - Завтра.
         Она подумала:
         - Ладно. Только знаешь, что? Позвони мне предварительно, а то мало ли чего. Вот мой телефон, за-
помнишь?
         - Спрашиваешь!
         - Тогда до завтра.
         Я хотел было еще привлечь ее к себе, но она уже упорхнула из моих рук. А мне так не хотелось отпускать ее! Хотелось прижать ее к сердцу и вдыхать ее ароматы – этот несравненный букет любви! Я уже не представлял своей жизни без нее. Время стало ползти черепашьими темпами.
         Назавтра я позвонил днем, пока она была одна, и мы договорились встретиться вечером в то же время, но в другом месте. 
         - Что ты сегодня мне покажешь, какой уголок?- пришла моя желанная!- Я едва нашла это место. Если будем двигаться такими темпами, скоро на карте не останется белых пятен.
         - До этого еще как до Луны,- я поцеловал ее в щечку, пахнущую весной, и мы пошли, куда глаза глядят.- Есть еще Солнечная система. На какую планету полетим?
         - На самую далекую, чего мелочиться.
         - А вот это по-нашенски! Как дела? Вчера все нормально обошлось?
         - Да…Он, конечно, беспокоится. Иногда выходит встречать около подъезда. У нас в доме лифт. В одиннадцать часов его закрывают. И тогда приходится подниматься по лестнице. Но дело не в том, что надо идти пешком, этого я не боюсь. Лестница выполнена отдельным объемом, чтобы в случае пожара спускаться по ней, не заходя на этажи.
         - И что тут плохого?
         - А то, что на этих лестницах вечером собираются подозрительные типы. И тогда ты хоть голос надорви, никого не докричишься.
         - Я буду провожать тебя до дверей квартиры.
         Елизавета усмехнулась: если бы!
        Мы шли по одной из немноголюдных улиц, затемненных кронами распустившихся тополей и иногда останавливались в их тени…
         - Так на чем мы вчера остановились?- спросил я, имея в виду ее рассказ о себе.- Кажется на том, как твои родители попали сюда.
         - Чтобы было понятно, придется в двух словах сказать о нашем прошлом. В общем мы – сибиряки. Родители там родились, и мы тоже. Отец работал в плановых органах. Образование у него было не ахти какое, но он был умница и работы не боялся. У него была хорошая, деловая хватка. Но знаний все-таки не хватало. И его послали в Москву на годичные  курсы  повышения  квалификации. Он  успешно их закончил. Так успешно, что его направили уже  в  Ленинград, в академию. Он бы с ней, безусловно, справился, но нашлись «доброжелатели»: «Как так? Человек не имеет высшего образования, а учится в академии?» Он заканчивал уже второй курс. Вот так, с незаконченным академическим образованием, он вернулся  к нам. А дома ему не нашлось работы. Понимаешь? Но он не упал духом. Мы поехали в Магадан, потом были еще города…В конце концов ему предложили сюда. Они уехали, а мы с Мариной оста-
лись там. Мы уже учились в институтах. Я в строительном, она в медицинском. Потом замужество. Сначала я выскочила, а за мной и сестричка. Ну как, вопросы есть?- закончила Лиза.
         Я не знал, что сказать, собираясь с мыслями.
         - Ладно, если их пока нет, со временем все равно появятся. Поэтому расскажу тебе все, что тебя может заинтересовать. Хорошо?
         - Разумеется. 
         - Когда родители переехали сюда, мы, конечно, приезжали к ним в отпуск. Почти каждое лето проводили на их даче. В первые годы только  месяц  удавалось побыть с ними. А потом, когда я стала работать в техникуме, мы с Игорем, с сыном, жили здесь уже два месяца. У него была астма, а здешний кли-
мат ему больше подходит. Вот мы и не спешили домой. А Владимир, муж, уезжал раньше. В последние годы, когда папа стал чувствовать себя  все  хуже и  хуже, мы с Вовой и Марина с Виктором решили насовсем приехать сюда. Так мы все здесь и оказались.
         - А твой Игорь уже большой?
         - Да. Пятнадцатый год пошел. Я ведь рано вышла замуж.
         - Большой. Моему старшему только двенадцать будет в конце этого месяца.
         - И много их у тебя?
         - Мно-ого, целых два солдата растут,- похвастался я и замолчал.
         - Ну, ну, рассказывай. Мне ведь тоже интересно, чем ты занимался в прошлом.
         - Это можно. Я родился тоже в сороковых, вернее, в конце тридцатых, годов. И как ты, в семье служащего. Отец бухгалтер, мать учительница. Сейчас пенсионеры. Сначала мы жили в деревне. В семье  нас  было  четверо  детей. А  сейчас только трое. Сестричка, младше меня была, умерла в двенадцать лет от порока сердца. Раей звали.
         Я вспомнил ее, и к горлу поднялся комок. Лиза не торопила меня. Потом я продолжил:
         - Мы тоже не жили на одном месте. Отец в войну работал председателем колхоза в соседней деревне. После войны переехали в небольшой городишко в нашей области. В начале пятидесятых, когда коммунистов стали направлять на подъем сельского хозяйства, его снова послали председателем в тот же колхоз. Старшая сестра Оля осталась в городе, потому что она училась уже в седьмом классе, а в той деревне была только семилетка. Остальные поехали в Разино. Интересное название, да? Там я закончил ту семилетку и вернулся в город продолжать учебу. Родители остались в деревне. Отца первоначально направляли на два года, но вместо двух он проработал четыре. Только они вернулись, я поехал сюда, в институт. После него работал по распределению в Кустанае, потом вот потянуло обратно в родные края, тоже поближе к родителям. Они уже старенькие, а мы все далеко от них. Оля после университета до сих пор во Фрунзе. А младший, Николай, выращивает хлеб на Украине, главный инженер совхоза. Я не в пример тебе женился поздно, в двадцать шесть. Вообще-то это нормально для мужчины. Как говорил Пушкин, добрые люди должны жениться около тридцати. Я чуть-чуть не дотянул,- вот так, подытожил я.- Состав семьи интересует? Пожалуйста. Благоверную мою зовут Светлана, в прошлом белошвейка, сейчас художник-конструктор женской одежды. Старший, Вова, ходит в пятый класс, меньшой, Юра, в третий. Вроде бы все. Остальное по ходу…   
         - Понятно. Значит, контрреволюцией не занимался.
         - Никак нет.
         Некоторое время шли молча, думая о своем. Вот мы и узнали кое-что о друг  друге. Интересно было бы побольше узнать о ее Владимире.
         - А муж где работает? 
         - Он архитектор. Главный инженер проекта в «Облпроекте».
         - Он у тебя, конечно, красивый?
         - Конечно. Высокий. Правда, не очень плечист. Зайдешь когда-нибудь ко мне, покажу.
         - Обязательно. Соперника надо знать в лицо. И чем быстрее, тем лучше. Игорь в какую смену учится?
         - Ой, какой ты быстрый,- засмеялась Лиза.- Я вижу, тебе палец в рот не клади.
         - Нет, правда. Мне так хочется посмотреть, как ты живешь, чем дышишь.
         - Ну, ну, рассказывай…
         - Не веришь? А тебе разве не хотелось бы посмотреть на мою келью? 
         - Хотелось бы.
         - Вот видишь. Я тебя тоже приглашаю. Только это будет немного позже, когда ученики мои уйдут на каникулы. Значит, будем ходить к друг другу в гости?
         - Будем,- она решительно качнула головой, так, как это могла делать только она. Этот жест я уже полюбил навсегда…
         Мы подошли к нашему месту прощания.
         - Пустишь меня немного погреться?- одной рукой я растегнул ее плащ, а другой рукой – свой.
         - Бедненький, замерз,- смеялась она, прижимаясь ко мне. Никакого жеманства, никакого кокетства.
         Я целовал ее лоб, глаза, утопал в ее каштановых волосах, пахнущих земляникой.   
         - Ты меня раздавишь,- она задыхалась в моих объятиях,- непонятный вы, все-таки, народ, мужчины, с виду, вроде, ничего особенного – и откуда что берется?
         - Главное, не отрываться от земли.
         - Антей, ты отпустишь меня сегодня домой или нет?
         - Не могу…
         - Хочешь, чтобы лифт отключили?
         Это подействовало моментально - я отпустил ее и отступил, застегивая ее плащ: - Когда?
          - Не знаю, звони. Но так, чтобы не нарваться на других.
         - Хорошо, до свиданья,- я пожал ее руку и отпустил уже окончательно.
         Она пошла быстрым шагом, а я смотрел ей вслед, выглядывая из-за кустов, пока она не скрылась в подъезде. Я немного дрожал от возбуждения и восхищения этой женщиной. Почему, почему это случилось только сейчас?!
         Назавтра, около девяти утра я позвонил.
         - Алло,- ответили на том конце, и я узнал ее голос.
         - Привет, Лиза.
         - Привет.
         - Как жизнь молодая? 
         - Ты откуда звонишь?
         - С цветочной площади. Знаешь, около рынка продают цветы?
         - И куда же ты так рано собрался с цветами?
         - К тебе.
         - Как это?
         - А вот так. Ты уже забыла о своем приглашении?
         - Нет, не забыла, но… Я ведь не думала, что это будет так скоро. 
         - Ты уже не хочешь?
         - Ох, Виктор…- в трубке послышался тяжелый вздох.- Ладно, я посмотрю… Позвони минут через пятнадцать.      
         - Хорошо.
         Я купил букет чайных роз, положил их в портфель, с которым ходил на занятия и приехал поближе к ее дому. Нашел телефон-автомат и позвонил:
         - Ну как, можно?
         - Да. Только смотри в оба. В нашем доме живут Бутусов с Лапченком. Поэтому лифтом не пользуйся, поднимайся по лестнице. Днем там безопасно. Шестой этаж, квартира тридцать четыре.
         - Все понял. Иду.
         Да уж, угораздило этих коллег жить в ее доме, как будто мало других домов. В пору было надеть темные очки и приклеить бороду с усами. Я шел к дому и, казалось, затылком видел, что делается вокруг. В случае чего можно было сделать маневр, обойти дом  справа, там  были  разбиты  газоны с до-
рожками. Но все обошлось, и я поднялся по лестнице неспеша, стараясь унять волнение. На площадке шестого этажа вышел с лестницы на лоджию и посмотрел вниз. Здесь маневр был ограничен. В случае чего только прыгать на козырек входа. Хорошо бы постелить туда чего-нибудь помягче…
         Вышел из лоджии в длинный и широкий коридор, прошел мимо  лифта. Куда дальше? Налево, куда же еще. Ее квартира была прямо, в торце коридора. Не успел я потянуться к звонку, как дверь открылась. Еще шаг – и я закрыл ее.
         Лиза отступила к стене и смотрела на меня, улыбаясь:
         - Ну, Виктор… Злоумышленник…
         Я поставил портфель около столика с телефоном и поцеловал ее в щеку, а потом достал розы:
         - Я тебе их еще не дарил. Каюсь и исправляюсь.
         - Спасибо. Снимай обувь, проходи.
         Я снял туфли и прошел за ней в комнату. Это была гостиная. Мы сели в кресла у журнального столика.
         - Так вот ты где живешь. 
         - Как добрался, никто не видел?
         - Нет, хвоста не было.
         - Ну, смотри пока, а я поставлю цветы.
         Я с волнением и интересом осматривал комнату. Слева стояла стенка из орехового дерева с остекленной средней частью. За ней дверь в другую комнату, в углу – телевизор. Около окна-стол с четырьмя стульями.
         - Чем же я буду угощать тебя? Это так неожиданно,- Лиза вернулась и поставила цветы.
         - Не беспокойся. Я уже угощаюсь интерьером.
         На стенах висели фотографии  пейзажей. Одна  из  них  с изображением соснового бора имела размеры примерно 70 х 40 см. Фотограф, очевидно, снимал с дерева и хорошо передал игру света и тени.
         - Кто этим увлекается?
         - Он. Хочешь посмотреть «Чехословацкое фото»?
         - С удовольствием.
         Елизавета достала из стенки стопку журналов.
         - Я видела, как Таборский рассматривал подобные журналы у себя в рабочем кабинете. Рядом женщины и в журналах тоже. А он смакует, работает на публику. Посмотрим, как ты реагируешь на красоту женского тела.
         Она присела на подлокотник моего кресла, и мы полистали те журналы.   
         - Они прекрасны, спору нет. Но ты лучше всех их, вместе взятых,- подытожил я, обняв ее за талию.
         - Это явный подхалимаж, а таких я не люблю,- она встала и убрала журналы.- Тебя, как строителя, не интересуют другие помещения?
         Умница!!  Зная мою чрезмерную стеснительность, она иногда брала инициативу на себя.
         - Очень даже интересуют.
         Мы прошли мимо раздельного санузла на кухню. Она была небольшой, но вполне достаточной для семьи из трех человек. Если сесть за столик, то до газовой плиты даже не дотянешься. На обратном пути заглянули в детскую комнату. С потолка на нитках свешивались модели самолетов и вертолетов. Они громоздились на столе и на подоконнике.
         - Игорь, наверно, будет конструктором,- предположил я.
         - Не говори. Рисует их и собирает днем и ночью, хлебом не корми.
         Мы присели на диван, на котором, надо полагать, спал ее сын. Руки наши потянулись к друг другу. И губы тоже. И непонятно было, кто кого целовал…
         - Располагайся, как тебе удобней,- говорила она, но я все сидел, не отпуская ее.- Да что же это мы мучаемся здесь, я больше так не могу. Пойдем в спальню,- Лиза встала и пошла. Я за ней.
         Как же приятно снимать кофточку у любимой женщины! Как будто делаешь это в первый раз!
         - Располагайся, я сейчас,- сказала она и вышла.
         Я стал раздеваться, думая о ситуации, в которой оказался. Я, конечно, очень хотел этого и шел на это, но… Такого еще не было в моей жизни: чтобы при живом муже, в его доме, в его постели! И это притом, что он не был в командировке, иначе она не попросила бы подождать четверть часа. Однако времени для раздумий не было. Елизавета почти тут же вернулась в коротенькой ажурной комбинации и юркнула под одеяло, а я все еще стоял у противоположного края постели. Меня бил нервный озноб.
         - Лиз, а если…
         Я и сам не знал, что хотел сказать: если придут? если опозорюсь?
         - Никаких если, все будет хорошо. Иди ко мне,- ее нежный голос звучал ровно и уверенно.
         Я обнял ее и целовал плечи, грудь, стараясь унять дрожь. Но это плохо получалось. Она гладила меня по спине и говорила:
         - Это нервы. Я же понимаю, что ты не в своей тарелке. Э т о непросто, когда каждую секунду ждешь звонка в дверь. Все будет хорошо, мой хороший. Успокойся, все будет нормально. Вот видишь, все замечательно. Ты еще себя не знаешь. 
         О, эта всепонимающая женщина!.. И я познал блаженство! Это стало откровением для меня. Для меня, сорокалетнего мужчины. Откровением было всё: и то, как э т о должно быть, и безграничное тепло женской ласки, и …
         И тут меня вдруг прорвало. Слезы так и брызнули из глаз, и я ничего не мог поделать. Откинулся на спину и закрыл глаза, но они, эти подлые капли, текли по щекам.
         Потом, вспоминая те счастливые мгновения, я понял, сколько всего было намешано в тех слезах: радость взаимопонимания, душевное родство, ощущение полного комфорта, которое, наверно, и называется счастьем; я жалел себя за свою никчемную семейную жизнь, сознавая, какой полнокровной и яркой она могла бы быть! И не только в постели...
         - Что с тобой? О чем ты плачешь?- ее ладонь гладила мою грудь, мою душу.
         - О своей…паршивой жизни,- кое - как выговорил я.
         - У тебя сейчас неприятности на работе, но они же не вечны. Не переживай так сильно, все образуется.
         - Я не о том. Дома…
         - Это она тебя так довела? Что же это за женщина, которая может так издеваться над мужчиной?
         Ее слова вызвали новую волну жалости к себе. Комок в горле перекрывал кислород.   
         - Ты больше не захочешь видеть меня?
         - Не говори глупостей. Мы же не животные. Человеку свойственно чувствовать и переживать. Ты очень впечатлительный. Это не так уж плохо, не каждому даны такие…ценности.
         В смешанном водовороте восторга и боли я чуть не забыл о Его Величестве Времени, которое, однако,  в минуты счастья проходит как обыкновенная горстка песка сквозь пальцы. Кто-то сказал: по-настоящему счастливыми могут считать себя только те, кто вольно обращается со временем, не опасаясь  последствий. Я еще не был в их числе. Мне надо было спешить. Как быстро все меняется в этом мире: только что я был счастлив – и уже нет?!
         В гостиной Лиза взяла фотографию с трюмо: 
         - Знакомься, это о н. Запомни хорошенько, а то спросишь его когда-нибудь: почему это Елизаветы Павловны так долго нет дома?
         - Он у тебя видный.
         - Ты не находишь, что у вас с ним есть что-то общее?
         - Да, пожалуй. Носы, по-моему, похожи.
         - Не только. Ваша продолговатая форма лица. А ты мне покажешь своих?
         - Конечно, в следующий же раз. Когда он будет?
         - Наверное, уже после выходных и после праздника,- она имела в виду 9 Мая.- Ты ведь понимаешь, что мы не можем часто встречаться здесь.
         - Разумеется. Да, чуть не забыл. Я  же  принес  тебе небольшой подарок,- вспомнил я, увидев портфель, и достал две пластинки: большую, это была музыка тридцатых годов, и маленькую, гибкую, на которой были песни «Олеандр», «Где ты» в исполнении Ободзинского.- Бери и слушай, они твои. Думаю, тебе понравится. Ты ведь любишь музыку?
         - Конечно. Спасибо. Ну, больше ничего не оставил? Это нежелательно.
         - И даже сердце нельзя оставить?
         - Без него ты мне не нужен.
         Последний поцелуй. Она открыла замок и отошла к зеркалу: Всё, иди.
         Я коснулся ее плеча и вышел. Я старался идти бесшумно - и перестарался. Со стороны, да и со  спины,  как потом сказала Елизавета, она провожала меня, глядя в дверной глазок - было видно: я шел почти на цыпочках, не оставляя ни малейшего сомнения о мотивах моего визита…

         В субботу всем семейством поехали к теще. У нас нет  дачи, за что моя благоверная частенько пилит меня. Мы все, в общем-то, вышли из крестьян, но тяги к земле я пока не чувствую. Зачем же принуждать себя и мучить ее, землю-матушку? Все же повод для работы с землей у нас есть: весной по-
мочь теще вскопать небольшой участок и посадить картошку, а осенью выкопать ее. Она живет одна и урожая хватает и на нас.
         Если мне, как я считал, не  повезло  с  женой, зато  теща попалась на славу. Это мировая женщина. Они с тестем вырастили пятерых дочерей, правда, ни одного сына. За что Федор Иванович частенько выговаривал жене: умру и даже фамилию не оставлю. Умер он пару лет назад, увы, не в своей постели. Бедняга любил выпить – и отошел в мир иной около магазина. Ушел вечером из дому, ничего не сказав. Ольга Николаевна подумала, что он поехал к свояку попить самогона, а он пошел в магазин. Там ему иногда давали в долг. Подали, видно, и тогда. Вернуться домой он не смог. В тот вечер и всю ночь лил дождь, и тесть до утра пролежал в луже. Такому исходу не позавидуешь. Теперь теща одна. У всех дочерей семьи, внуки, с которыми она водилась и продолжает водиться. Откуда только силы берутся? Своих было пятеро, да внуков  в  два  раза больше. Когда ни придешь к ней, всегда она приветлива, найдет чем накормить и напоить. Да непросто угостит, а так, что внуки спрашивают: бабушка, почему у тебя всегда так вкусно? И это несмотря на ее скромную пенсию. Мы, ее зятья и дочери , конечно, знали, что ей, мягко говоря, приходится туговато, и решили сбрасываться хотя бы по червонцу. Но не всегда это получалось…
         - А-а, вот и работнички прибыли,- встретила она нас.
         - Здравствуй, Ольга - свет Николаевна.
         - Здравствуйте. Да не снимай ты обувь - то, у меня не мыто.   
         Как бы не так. Это она только так говорит. Эта квартира была когда-то и нашим со Светой домом. Первые три года после женитьбы мы жили здесь. И было нас тогда в этих двух комнатах… восемь человек: нас трое, тесть с тещей и три их дочери Нина, Люба и Ирина. Самая старшая, Надежда, жила уже отдельно. Но это еще что. Вот до этого они ютились всемером в деревянной хибаре на двенадцати метрах! Сейчас там Надя со своим Станиславом и двумя дочерьми, уже взрослыми, ждут-не дождутся, когда снесут их ветхий двухэтажный курятник.   
         - Ну что, Виктор, копать будем?- спросила теща, накрывая на стол.
         - Конечно, для этого и приехали. А ты не беспокойся, мы сыты. Давайте переоденемся и пойдем.
         - Дай хоть немного посидеть,- возразила Света,- вечно спешим, некогда поговорить.
         - А там не хватит времени?
         - Конечно, нет. Как Нина живут, что пишут?- это Света уже у матери интересуется своей сестрой. Они живут в другом городе в нашей же области и собрались ехать за границу. Павлу, мужу, предложили поработать в Иране пару лет. Он у ней электромонтажник.
         - Собирают вещи. Столько, говорит, набралось, хоть много и не велят брать. Там, видно, все дадут. А с детьми-то куда денешься, все пеленки с собой.
         - Везет же людям. Хоть бы тебя, Деменев, куда-нибудь отправили.
         Отправят вот скоро, дождешься,- чуть не вырвалось у меня.
         - А квартиру куда, сдадут?
         - В одну комнату пустили молодую пару, знакомых, а другую закроют на замок.   
         - Ну, вы как хотите, а я пошел на огород,- не вытерпел я.- Ребята, за мной!
         - Папа, тут кино интересное, мы посмотрим?
         - Так вы зачем приехали, телевизор смотреть?
         - Да пускай смотрят,- заступилась бабушка
         - Ничего, ничего, пусть привыкают. В жизни много от чего надо будет отказываться.
         - Ну да, разве он допустит, чтобы его не послушались? Жестокий человек,- так меня обычно характеризовала моя благоверная. Что делать, приходится глотать эти пилюли. Я уже не морщился от них.
         Наконец, мы собрались и высыпали на улицу. Участок находился недалеко, минут пятнадцать ходьбы. Землица там не ахти какая, не мешало бы попотчевать ее удобрениями, да подъехать нельзя.
         - Папа, дай мне лопату,- попросил Юра, когда пришли на «плантацию».
         - Давайте обмозгуем, кто чем будет заниматься,- предложил я, стоя на пригорке и оглядывая участок.- Мы с Вовой, основная ударная сила, будем пахать. Юра будет поджигателем, надо собрать прошлогоднюю ботву и сжечь. Ну, а женщинам, как всегда, досталось самое трудное, руководить хозяйством и думать, куда девать урожай. Возражений нет?
         - Нет!- Юра взял у матери грабли и пошел на край участка.
         - Включить лопаты!- скомандовал я себе и Вове.
         И закипела работа. Мы со старшим встали в ряд на верхнем краю участка, где урожай всегда был лучше. Может, оттого, что земля отличалась, но вряд ли – это потому  что  мы с Вовой  там копали. Женщины всячески уклонялись от своей тяжелой участи и решили тоже копать с противоположного конца. Таким образом, спинами вперед мы двигались друг другу навстречу. Подошел Юра: Мне надо спички.
         - Держи. Смотри, осторожно. Знаешь, как зажигать костер? Подожги так, чтобы ветер гнал пламя на костер, а не от него. Понял?
         Младшой убежал, кинув головой, а старшой забеспокоился:
         - Мы будем в дыму работать? Ветер-то на нас.
         - Не бойся. От сухой ботвы много дыма не бывает.
         И все же нам пришлось перекурить вместе с костром. После отдыха поработали еще пару часов и два наших фронта, женский и мужской, соединились.
         - Юра, иди покопай, если хочешь. Заканчивайте тут, а я пройдусь граблями, причешу ее. 
         Юра с удовольствием взял мою лопату, а я – его грабли.
         - И все-таки мелковато вы пахали, товарищи женщины.
         - У нас не такие тяжелые сапоги, как у некоторых.
         - Ура-а! Мы победили!- возликовали парни.
         Через неоторое время и я мог сказать:
         - Шабаш! Вот сейчас можно и кваском побаловаться.
         Теща готовила отличный квас. Света тоже пыталась его делать, но почему-то мы плохо его пили.
         - Вот как быстро спроворили артелью-то,- говорила теща, собирая инструмент.- А посадить-то я уж как-нибудь посажу.   
         - Как это: как-нибудь? Вместе и посадим.
         - А когда? Завтра воскресенье, грех работать, да и праздник.
         - Наши ребята не привыкли оставлять на завтра то, что можно съесть, тьфу-тьфу, сделать сегодня. Так, ребята?
         - Ага,- без особого энтузиазма согласились они.
         - Дак устали же вы. Может, не надо?
         - Надо, надо. Сейчас вот пойдем, подкрепимся как следует – и в последний решительный бой.
         Так и сделали: пообедали, отдохнули и посадили.
         - Бабушка, приедешь к нам завтра?- спрашивали внуки, когда мы уходили от нее.
         - Приеду.
         Парни не прочь были бы остаться у ней, но мы со Светой уговорили их поехать домой, потому что баба Оля устала и ей надо отдохнуть. А с ними какой отдых? Сейчас уже можно договориться с ними, большие стали. А раньше что было!   
         Мы шли к автобусу, и мне вспомнились те времена.    
         - Вов, ты помнишь, как я тебя увозил отсюда домой, когда получили квартиру?
         - Помню, но не все.
        - Вот послушай. Когда  мы  жили  еще  у бабушки, ты, бывало, обхватишь ее за шею своими ручонками, упрешься в грудь коленками и говоришь: пой песню. Она и ходит по комнате, убаюкивает тебя бесконечными песнями. В такой позе ты и засыпал. Когда тебе было три года, мы уехали в свою кварти-ру. Тебя устроили в садик, от которого ты чуть с ума не сошел, так не хотел туда. Потом ничего, привык. На выходные мы тебя, конечно, привозили к ней, бабуле. Обратно увозил тебя обычно я. Только я показываюсь в дверях, ты бросаешь все игрушки – и к бабе. Ей ничего не оставалось, как ехать с нами. За первые полчаса, что мы ехали до рынка, ты успевал уснуть у ней на руках. С конечной остановки авто-буса она возвращалась домой, а я стобой добирался до дому еще столько же времени. Видишь, как вы достаетесь бабушкам. И за что только они вас любят?
         - Папа, а меня не возили так?- спросил Юра.
         - Нет, тебя так не возили. Ты у нас рос без бабушки. Рано самостоятельным стал. В ясли тебя отдали, когда не было и двух лет. Изоляторы всякие, уколы…Но ты держался молодцом, настоящий мужчина. И домовничал один, когда еще в школу не ходил.
         И сев в автобус, я вспоминал, как они росли…Я видел, как Юра сделал свой первый шаг без посторонней помощи. Он сидел в проеме двери, потом  встал, держась за косяк, немного покачался, удерживая равновесие, потом отпустился от косяка и…шагнул. Интересно, как и когда у человека появ-   
ляется эта уверенность в первом шаге?
         Мы давненько уже ехали, и скоро наш автобус должен был проехать мимо е е дома. Я сидел у окна и поглядывал в него. Вот  и он, их дом. Окна  их  квартиры  выходили  на улицу, и я незаметно, но пристально вглядывался в них. Дорога в этом месте делала поворот, и я видел сначала большое окно гости
ной, а потом окна спальни и кухни. Уже смеркалось, во многих квартирах горел свет, но у них было темно. Они, конечно, на даче и приедут, вернее всего, завтра вечером. При мыслях о ней меня уже не покидал вопрос: что же будет?
         - Пап, а мы поедем вместе летом в Ковринск?- ребята не могли дождаться каникул и строили планы. Им хотелось побывать у дедушки Пети и бабы Анфисфы, моих стариков.
         - Поедем. 
         А пока что мы приехали в Кругляк, свой микрорайон.
         - Как дома хорошо,- снимая плащ, говорила Света,- у бабушки всегда такая духота. Не могу там.
         Это верно. Теща  живет  в  деревянном  брусчатом  доме с центральным отоплением и частенько отключает батареи. Дом и так-то очень теплый, а тут еще они шпарят. Зато в нашем кирпичном доме зимой не душно, потому что у нас первый этаж и угловая квартира. Летом тоже не вспотеешь из-за  толстенных стен.
         Парни, не успев оклематься с дороги, сразу за телевизор.
         - Ребята, вы  бы  пожалели  свои  глаза,- взываю я к чадам.- Смо’трите всякую ерунду. Так вы и читать разучитесь.
         Они нехотя расстаются с ящиком.
         - Давайте лучше спать,- предлагает моя благоверная,- сегодня мы все устали, да и поздно уже.
         - Тоже дело,-соглашаюсь я, направляясь в душ.
         Проснулся  я  часов в семь, когда ребята еще спали без  задних  ног, как, впрочем, и жена. С непривычки после вчерашних трудов все тело приятно гудело. После физических нагрузок организм начинает работать с новой силой. Хорошо бы сейчас… Я стал осторожно подкрадываться к соседке. Сначала все шло нормально. Но когда я хотел повернуть ее к себе, она молча и резко откинула мою руку. Сон для нее важнее всего на свете, и хоть ты тут расшибись – ничего не добъешься.
         «Ах ты бревно несчастное,- я откинулся на край постели.- И зачем только я живу с тобой, мучаюсь всю жизнь?! За что судьба наградила меня такой женой? Разве ты женщина? Полено.»
         Я прямо говорил ей, что ее место не в супружеской постели, а в поленице. Никакого толку. Раньше я в такие минуты чертыхался, проклинал ее и себя, говорил–себе–что разойдусь. Впрочем, о разводе мы говорили и вслух. Грозились и пугали один другого…и жили дальше скрепя сердце. Не так это просто, когда появились уже двое.
         Но сейчас, когда я узнал е е, мне стало нестерпимо жаль так бездарно прожитого времени. Все, что  накопилось за эти тринадцать лет, рвалось наружу. Меня опять стали душить рыдания. Закрывшись в  ванной, я взывал к небесам. Беззвучный, бесконечный стон разрывал меня и выворачивал наизнанку. Горю моему не было предела! За что, боги?!   
         Мне нестерпимо захотелось очутиться рядом с н е й. Увидеть ее, обнять и ... не отпускать. Но если бы я и не сдержался и поехал, ее же дома не было. Оставалось только взывать уже и к ней и сдерживать рвущееся изнутри: А-а-а-а-а!!!!!..... 
         В квартире стала просыпаться. Я долго  с шумом мылся, фыркал под холодной струей и, наконец, вышел из своего укрытия. Пошел на кухню, поставил чайник  на  огонь, включил радио. Из холодильника достал припасенную  по  случаю  праздника «Юбилейную» и кое-что закусить. В самый раз было выпить. Когда пропустил стопку-другую, пришла она.
         - Ты почему других не ждешь? Надо всем вместе завтракать,- она, конечно, видела, в каком я духе, но это ее не касалось.- Ишь, что, с утра пораньше начинает. Ты же гостей звал.
         Я еле сдерживался, чтобы не послать ее подальше. Хоть бы здесь  проявила элементарное понимание. Так нет же, лезет на рожон.
          Приехала теща. С ее появлением эта мегера еще больше распоясалась:
         - Ты что с самого утра начинаешь дуться, как мыльный пузырь? Что я тебе сделала?!
         Вот так всегда. Как будто ей невдомек. Неужели дура? Неужели трудно понять состояние другого, с которым живешь уже столько лет? Я давно искал ответа на этот вопрос: почему она так относится ко мне? Пусть у нас нет больших чувств, пусть я не говорю ей ласковых слов. Но разве недостаточно, если человек не делает тебе ничего плохого, ласкает, целует…Разве этого недостаточно? Что же делать, если оба мы оказались людьми немногословными и нет у нас разговоров по душам? Я не был к ней в претензии за это. Зато она… Ее стервозное отношение я объяснял себе вот как. Их в семье пять дочерей. Отец любил выпить, за что и был уволен из милиции. Не имея серьезного образования устроился сантехником. Лучшего для пьяницы и не придумать. Часто после получки приходил домой без копейки в кармане. Какой, спрашивается, был климат в семье? Ссоры, скандалы на протяжении многих лет. Какое  уважение  могло  возникнуть  у  дочерей к отцу? Они, видно, и прониклись на всю жизнь неприятием всего мужского. А жизнь их, по крайней мере Свету, ничему не учит.
         - Ну что ты молчишь?- наседала она.
         - Да иди ты от меня, чего привязалась?- я хотел выйти из кухни, но она стояла в проходе и не думала отходить. Тогда я двинул ее и прошел. Она налетела сзади:
         - Ах ты мерзавец, на женщин?!
         Пришлось врезать пару раз так, что она отлетела ко входной двери и согнулась.
         - Виктор! Виктор!- теща стояла в проеме комнатной двери. Пацанов не было видно.
         - Сволочь! Ты на кого руку поднимаешь?! Я тебе кто?!- она разбудила во мне зверя. Меня трясло, будто я был под напряжением. Кое-как ушел в комнату, включил погромче приемник. Оседлал стул и уставился в окно. Вот же стерва! И она еще будет мне…
         Я сидел на стуле и потихоньку успокаивался. Женщины шептались на кухне.
         Конечно, нехорошо получилось. Нельзя женщин обижать. А мужчин? Они что, не люди? Или у них железное нутро?
         Через некоторое время в комнату вошла она:
         - Сделай свою дребежалку потише! Даже на кухне не слышно разговора.
         - Тебе что, мало, да?! Тебе добавить?! На, получай! 
         - Виктор, перестань! Что это вы, как тебе не стыдно?!- это теща.
         - А чего она лезет?! Чего ей там не сидится?!
         После этого они ушли на кухню и уже не приходили. Зато пришли ее сестры Надя и Люба. Ну, теперь держись, Петрович. Я все сидел у окна и «слушал» музыку. А женщины, после того как наговорились на своей территории, пришли на мою.
         - Та - ак, значит, все отношения выясняем?- первой заговорила Надежда.
         - Да…
         - Долго же вы этим занимаетесь,- вступила Люба.
         - Как уж получается.
         - И что вы все не можете поделить? Пора уж утихомириться,- снова Надя.
         Во мне опять стала подниматься волна негодования. Они меня доканают.
     - Ну что вы хотите? Чтобы я исповедовался перед вами? И что от этого изменится, кому будет легче?
         - Надо же разобраться, чтоб такого больше не было.
         - А этого и не было бы, если бы не она.
         - Конечно, теперь я во всем виновата,- это жена.
         - Я не могу больше так жить, когда нет никакого чувства, никакого взаимопонимания. Вот вы, Надя и Люба, хорошо живете со своими мужьями? Хуже нашего. Вы все считаете, вернее, считали, что у нас со Светой самая образцовая семья из всех ваших. Но это только видимость, которую я не стремил-ся создавать. Просто так получалось.А на самом деле нет у нас и никогда не было душевной близости, никакого душевного родства. Мы по сути – чужие люди.
         - А как же мы живем? Куда же теперь деваться?
         - Не знаю. Если вы можете так жить – живите. А я не-мо-гу. И не хочу. Хватит.
         - Что ты предлагаешь? Развестись?
         - Посмотрим…
         - Света у нас не такая уж… Что она тебе сделала? Рогов наставила или еще чего?
         - Только этого не хватало. Тогда мы бы здесь не говорили.
         - Вы, мужчины, только о себе думаете. А каково приходится нашему брату? Всю жизнь с пеленками, кастрюлями, потом опять с пеленками. Да еще и работай.
       - Ладно, давайте лучше выпьем, сегодня праздник, как-никак,- предложила Люба,- все перемелется. С кем не бывает. Мы вон всю жизнь мучаемся.
         Выпили. Но водка в тот день на меня не действовала.
      
         В понедельник, десятого мая, утром часов в десять позвонил Елизавете:
         - Привет садоводам.
         - Здравствуй, Виктор.
         - Чем занимаешься?
         - Уборкой. В выходные дни не удается. А ты?
         - А я вот ничем не занимаюсь. Хотел бы встретиться. Как ты на это смотришь? У тебя еще много?
         - Да нет, немного. А что, это срочно?
         - Хотелось поговорить.
         - Ну ладно, уговорил. За  полчаса я постараюсь управиться и тогда к твоим услугам. Где мы встретимся, куда мне ехать?
         Мы поехали в Березовую рощу. Я сказал Лизе, чтобы она ехала автобусом до конечной остановки, там я буду ждать, или она подождет. Первым приехал я.
         - Куда мы сегодня? Опять заводы смотреть?- спросила Лизавета, выйдя из автобуса и пожимая мою руку.
         - И заводы тоже. А если пойдем вон по той дороге все прямо-прямо, то придем к железной дороге.
Там можем посмотреть на тех, кого позвал ветер странствий. Пойдем?
         - Пошли!
          До тракта шли молча. Я не знал, как приступить к разговору, и начал волноваться, вспомнив вчерашнее.
         - Ты что замолчал, товарищ дорогой?
         - Ох, Лиза, мне так тяжело…
         - Что такое? Дома? 
         - Да…
         Я рассказал ей все, ничего не утаил.
         - Ты, оказывается, у меня драчун.
         - Но что я мог поделать? Не я же начал. Она меня довела…Лиза, выходи за меня замуж! В смысле, давай сделаем так, чтобы жить вместе, а?- я говорил горячо и быстро, боясь не успеть высказать все.- Уедем куда-нибудь. Ты ведь тоже, наверно, мучаещься со своим. А, Лиза? 
         - Как  это  все  быстро произошло,- вслух рассуждала она,- кто бы мог подумать? Ты мне предлагаешь  то, что  мне однажды уже предлагали…Извини, если это будет грубо с моей стороны в такой ситуации, но я расскажу тебе еще кое о чем из моего прошлого. Может быть, оно поможет нам разобраться в настоящем.
         Мы шли сначала по бетонной дорожке,  ведущей к нескольким постройкам под горой, а когда тротуар кончился, продолжали свой путь по тропинке. Она вилась около кустов, где было еще грязновато. Небо хмурилось, грозя дождем. У Елизаветы был зонтик, и мы не боялись идти вперед. Скоро мы вышли на зеленую лужайку.
         - Так вот,- продолжила она,- я рано вышла замуж, в девятнадцать.Для этого были причины. Тогда, лет семнадцать назад, я выглядела получше, чем сейчас, и от вашего брата не было отбоя. Если бы не выбрала кого-то одного, мне бы, наверное, не дали закончить институт. Я очень любила, вернее, была влюблена в одного из парней нашего курса. Он уже в армии отслужил к этому времени, был постарше и посерьезней остальных ребят. Но ему, оказывается, нужно было от меня только одно. Я это узнала, когда он пригласил меня домой. А мне, разумеется, надо было не это. И я назло ему, а получилось-то – себе, выскочила за первого попавшегося. Ну, это, конечно, не совсем так. Выбор у меня был. Володя, как ты убедился, вполне…Он из очень  интеллигентной  семьи, хорошо  воспитан. В общем, моим родителям он понравился, а я его родителям – нет. Но это уже другой разговор. Жили мы в первое время нормально, хорошо даже. А потом…Потом получилась у меня связь с одним человеком. На это тоже были свои причины. Я работала в проектном институте, а о н там был ГИПом. Мы с ним целых три года встречались. Вскоре после нашего знакомства он развелся. Дали ему комнату. Я не спешила перейти туда, потому что семью можно быстро разрушить, но что будет дальше – вот вопрос. Так и вышло. В конце концов у нас ничего не получилось. Он, видите ли, хотел меня, но не хотел моего сына. И мы расстались. Он, правда был против этого, но мне это было ни к чему. Вот что я хотела тебе рассказать, дорогой ты мой человек. А теперь давай подумаем, что нам с тобой делать. Ты считаешь, что мы настолько хорошо знаем друг друга, чтобы решиться на это?
         - Мы, конечно, не очень давно знакомы. Но не всегда же знание человека зависит только от проведенного с ним времени. Нам ведь не семнадцать лет. Не знаю, как  ты, а  я  в тебе уверен. За это небольшое время я почувствовал такое в твоем отношении ко мне…Скажу не хвастаясь, я умею разбираться в людях. Лиза, я не хочу, не могу больше жить с ней. Я хочу с тобой!
         - И я бы хотела, но не забывай, что мы с тобой не одни. Ты посчитай, сколько будет несчастных на двоих счастливых людей. Да и то вопрос: будут ли те двое вполне счастливы в таком случае?
         Ее логика была убийственной. Она на меня так подействовала, что я как-то сразу сник.
         - Кстати, ты мне обещал показать своих.
         - Я не забыл. 
         Уходя из дому я взял фото, где мы всем семейством. Мне нравился этот снимок. Мы со Светой сидим, а ребята стоят позади нас на скамеечке, так что головы их оказались выше наших. Тогда, пяти и трех лет, они были еще симпатяги. Все одеты в белое и черное. Мальчишки смотрят серьезно, даже строго, от этого кажутся взрослей и красивей. И мне вдруг стало жаль их…
         - Вот, значит, мы какие,- говорила Лиза, рассматривая снимок.- И ты хочешь разрушить такую семью?
         Я молчал. Но по глазам она, наверно, могла о многом догадаться. В моих глазах, я думаю, уже не было уверенности ни в чем. Разве только в ней…
         - Она, говоришь, по женской одежде спец?
         - Да.
         - Счастливый человек, сама себе шьет. А я вот не могу этим делом долго заниматься, терпения не хватает. И парни у тебя что надо. Чудесная семья.
         Мы сидели на двух спиленных столбах на пригорке, с которого проходящие поезда были видны, как на ладони, мы пассажирам – тоже. Мы сидели и смотрели в глаза друг другу, ища в них ответа на наше будущее. Оно не просматривалось. Зато было настоящее. Я привлек ее – ее губы, глаза, лицо- все покрылось поцелуями.
         - Бессовестные мы стобой. Столько людей в поездах едет, а мы…как на сцене.
         - Пусть посмотрят на счастливых людей, не имеющих будущего.          
         - Не надо так мрачно. Давай подождем, хорошо?
         - А что нам остается?
         Начало моросить. Это был еще не летний дождь, не было в нем ни тепла, ни озонной свежести.
         - Пойдем-ка мы с тобой, пока не промокли,- Лиза встала, раскрыла зонтик, и мы пошли обратно.
         На конечной остановке автобуса было пусто. Негде было и укрыться, поэтому я предложил идти пешком. А если автобус встретится, подождем его на ближайшей остановке. И мы пошли навстречу косому дождю. Я держал зонт так низко, что дорогу почти не было видно. Через некоторое время пришли к какому-то барьеру из труб. Я поднял зонтик, это была площадка для парковки машин.
         - Вот это фокус,- удивился я,- как это мы дошли до такого?
         - А все благодаря тебе. Мне одной ни за что бы так не суметь. Здорово ты, оказывается, умеешь заговаривать женщин и уводить их от столбовой дороги.
         - И все же я предлагаю и дальше двигать по ней таким же манером. Обещаю в тупик больше не за-
водить. Ты ведь любишь этот способ перемещения из точки А в точку Б?
         - О, да!
         - И мы не боимся дождя?
         - Спрашиваешь! 
         Так мы с ней и дошли до конечной остановки трамвая. Там я снова предложил:
         - Хорошо бы сейчас подкрепиться и чуток обсохнуть.
         - Не мешало бы.
         Мы пообедали в кафе с «Кагором», этим божественным вином. Жить стало интересней, жить стало веселей.
         - В следующий раз мы пойдем с тобой в какое-нибудь вечернее заведение,- мои предложения сыпались, как тот дождик.- Я хочу посидеть с тобой и потанцевать.
         - И я хочу. А нас там никто не увидит?
         - Пусть только попробуют,- пригрозил я неизвестно кому.
         Через пару дней мы пошли в вечернее кафе «Алиса». Я слышал хорошие отзывы о нем, оно недавно открылось, к тому же располагалось в удаленном микрорайоне, и мы решили сами оценить его.
         Пока Лизавета занималась своим туалетом, я поднялся наверх и посмотрел, нет ли там знакомой личности. Опасения наши были напрасны. С помощью метрдотеля-женщины я занял столик и спустился в фойе. Вскоре из дамской комнаты вышла Лиза во всем великолепии: белая блузка со стоячим воротничком, рукава заканчивались распушеными манжетами; красная юбка имела сзади мастерски обработанную шлицу, так что  даже при желании ничего недозволенного нельзя было увидеть; красные туфельки со срезанными носками были, пожалуй, поинтересней, чем я купил в загранке. Роскошные волосы апельсинового цвета обрямляли ее лицо. Я подошел к ней и шепнул:   
         - Ты неотразима! Как же мне не потерять тебя, моя красавица?
         - Уж постарайся как-нибудь…дамский угодник.
         Это было сказано с иронией, но я не обиделся. Всем, что исходило от нее, можно было только  восхититься. Поднялись на второй этаж и прошли за свой столик, сопровождаемые, как вновь прибывшие, пристально-оценочными взглядами. Эти взгляды, как мужчин, так и женщин, конечно же, были направлены на Елизавету. Я это видел и затылком. Мне было приятно сопровождать эту женщину.   
         - Как тебе наш столик?- сросил я, надеясь на одобрение, и ошибся.
         - Не очень. Я бы предпочла сидеть не на фоне этого огромного окна, а где-нибудь у стенки.
         - Можно пересесть.
         - Не надо, неудобно. 
         Пришла девушка и мы сделали заказ.
         Пока Лизавета осваивалась, осматривая обстановку, я перебирал имена. Мне нравились сокращенные женские имена, как в книгах Ремарка.
         - Тебе здесь нравится … Эл? Можно, я буду тебя так называть?
         - Пока нравится. Зови хоть горшком, только в печку не ставь…Вик.
         Мы обрели новые имена. Похоже, и вторая жизнь налаживается. А будет ли новая жизнь?
         Эла посмотрела на меня как-то сосредоточенно и сказала:
         - У меня к тебе просьба.
         - Ты же знаешь, сделаю все, что в моих силах.         
         - И не возьмешь свои слова обратно?
         - Никогда!
         - Вик, давай расплачиваться вместе.
         Я сначала не понял, что она имеет в виду, но потом дошло.
         - Не ожидал, что ты так плохо обо мне думаешь.
         - Но ты же обещал.
         - Это не честно, просить мужчину об этом.
         - Как хочешь, а я так тоже не могу. У тебя же семья.
         - Ну и что? Мужчина я или нет? Могу я пару раз в месяц посидеть в ресторане?
         Я чувствовал, что не смогу ее разубедить: она смотрела на меня с жалостью и укором. Хорошая моя женщина! Я знал, что она не отступит, как не отступлю и я. И все же женщинам надо уступать. Мне не хотелось огорчать ее даже в этом:
         - Ладно, давай договоримся так. Я буду обращаться за твоей помощью, когда у меня будет туго с деньгами. Хорошо?
         - И ты не обманешь? Я дождусь тех времен?
         - Дождешься, к сожалению.
         Принесли закуску и вино.
         - За что будем пить, Эл? Тебе слово.
         - Выпьем за нас с тобой. Это банально и старо, как мир, но что есть в этом мире более …ценного, чем жизнь? Наша жизнь…
         За соседним большим столом сидела компания женщин. Они чествовали одну из своих подруг с каким-то юбилеем. Видимо, они давненько уже поздравляли ее, и у них было шумно. Поэтому когда заиграл оркестр, компания не заставила себя долго ждать, все пошли на площадку. Юбиляр тоже. Она, оказывается, была  без  ноги, но  умудрялась танцевать с протезом без костыля и без посторонней помощи. Вот он, характер русской женщины!
         К нам нетвердой походкой подошел брюхатый майор и попросил моего разрешения потанцевать с моей дамой. Как бы не так! Раскатал губу, держи карман шире! Мы и сами умеем это делать. Служивый отошел, а я, отбив первую атаку, не  стал  дожидаться  второй. Предложил даме своего сердца руку, что-
бы присоединиться к танцующим.
         Мы были так близко к друг другу, что я с трепетом ощущал на своей груди два яблока Венеры.
         - Вик, мне хорошо с тобой…А знаешь, почему мне не хочется танцевать с другими?
         - Интересно было бы узнать.
         - Потому что они держатся за партнершу в танце предельно откровенно. Это так противно. Все эти таборские, хрустовы, лапченки и прочие, и прочие. Ты был приятным исключением из них, когда танцевал со мной в первый раз. К тому же ты легко танцевал. И ты, наверное, кое-что почувствовал во время этих первых танцев?
         - Да, Эл. И уже не мог забыть. Спасибо тебе, что…
         - Себя благодари.
         Из кафе мы ушли в одиннадцатом часу.
         - Ну, Вик ты мой цветочек, Вик мой голубочек, мы не заблудимся с тобой в такой темени?
         Кафе находилось в глубине нового микрорайона и подходы к нему еще не успели осветить. 
         - При желании можно поблуждать.
         - Лучше  не  надо. У тебя не найдется две копейки? Я позвоню, а то дома, наверное, все испереживались. Я, правда, предупредила, что у одной из коллег намечается торжество, и я, возможно, задержусь
         Эла зашла в телефонную будку:
         - Алло, это ты? Как вы там? Игорь спит? Я уже иду. Не надо меня встречать. Не маленькая, доберусь. Все? Ладно.
         - Игорь твой рано ложится?- спросил я.
         - Да. В девять часов он уже в постели. И рано встает.
         - Хорошо, так и надо. А я своих не могу приучить к режиму.
         - Ничего, еще приучишь. С двумя-то тяжелее справиться.
         - Ты сказала: с двумя, и мне вспомнился анекдот. Рассказать?
         - Конечно.
         - Та-ак. Пришел, значится, один полиглот устраиваться на работу и стал отвечать на вопросы анкеты. На вопрос: сколькими языками вы владеете? – пишет: тремями, русским, производственным и матерным.
         Эла уже засмеялась, а я продолжил:
         - Инспектор отдела кадров, тоже не лыком шит, зачеркнул слово-тремями и написал: не тремями, а двумями. И пояснил: потому как производственный и матерный – одно и то же.
         - Хороший анекдот,- оценила Эла, успокоившись.- Как бы мне научиться их запоминать.
         - С помощью другого анекдота. Ты, может, его и знаешь. Вот как в одном детсадике дипломированная воспитальница отучала своих питомцев от дурных слов. Она собрала вокруг себя малышей и говорит: а теперь, дети, давайте - ка повторим слова, которые вы никогда, никому не должны говорить!
         Эла долго смеялась, и я вместе с ней.
         - Ой, Виктор, не смеши меня. Все это хорошо, но как мы будем добираться до дому, до хаты? Древний способ сейчас не подойдет.   
         - Пожалуй. Сейчас придумаем что-нибудь.
         Было еще не так поздно и ходили автобусы, трамваи, но поездка в общественном транспорте была чревата для нас последствиями. Поэтому не стали рисковать лишний раз и поехали на такси. За пару кварталов от ее дома вышли из него и пошли  знакомыми  дорожками. Вот и наше  место. Мы опять гре-
лись, потому что весна выдалась холодной, и не только поэтому. Синоптики не обещали ничего хоро- шего, но это уж кому – как…
         - Вик, я не хотела тебе раньше говорить. На днях мы уезжаем на юг.
         - Зачем?
         - Отдыхать.
         - А…чего так рано?
         - У него отпуск подошел. Ему выделили путевку от Союза архитекторов в дом отдыха. Есть у них в Хосте свой пансионат, были мы уже там.
         - В техникуме отпустили?
         - Да, я ходила к Григорию Николаевичу. У меня сейчас мало работы, и он не стал возражать. И в школе насчет Игоря договорились. Так что вот…
         - Когда едете?
         - В понедельник. В выходные еще поковыряемся в земле.
         - Та-ак, сегодня что? Четверг? Завтра последний день перед …
         - Вечером мы поедем на дачу. 
         - А мы днем попрощаемся. Я приеду к тебе?
         - Посмотрим, что день грядущий нам готовит. Позвони.
         Она ушла, успевая до отключения лифта.
         Назавтра, позвонив, я пришел к ней с букетом роз.
         - Ви-ик, зачем ты так тратишься?- укоризненно говорила она.
         - Не трачусь, а наверстываю упущенное. Как вчера, все нормально?
         - Как видишь. Проходи.
         Сев в кресло и осмотревшись, я увидел на боковой поверхности стенки знакомую туфельку-термометр. Эла все-таки повесила ее, и мне стало как будто уютней в этом доме.
         - Ты мне обещала показать рисунки, которые сделал с тебя твой Владимир,- напомнил я.
         - А ты не забыл об этом? Может быть, как-нибудь в другой раз? Сейчас не хочется их искать.
         - Ну ладно. Как пластинки, понравились?
         - Очень. Я их с таким удовольствием слушаю. И Ободзинского, и большой диск. Помнишь, там есть один чудесный вальс? 
         - Да, мне он тоже нравится. Наверно, мы говорим об одном и том же. Послушаем?
         - Конечно. 
         Мы прошли в спальню, потому что проигрыватель был там.
         - Ты знаешь, этот приемник уже старенький, и что-то у него со звуком, тихо звучит,- Эла  поставила пластинку и повернулась ко мне.- Мои мужчины не очень-то разбираются в этом деле.
         - Я, к сожалению, тоже . Но нам вполне хватит такой громкости,- я взял ее руки в свои, намереваясь потанцевать под прекрасную, проникновенную музыку. Это был тот вальс, о котором мы говорили. Места, чтобы кружиться, не было, и мы стояли между кроватью и платяным шкафом, покачиваясь в такт мелодии. Она прислонила голову на мою грудь, и я вдыхал ее запах – и не мог надышаться. На ней был недлинный халат из материала в рубчик, очень приятного на ощуп. 
         А потом мы присели на кровать, потому что стульев в той комнате не было. И мы любили друг друга. И опять у меня были влажные глаза.
         - Эл, я буду любить тебя всегда, я знаю.
         - Хотелось бы верить. Но…говорить так о далеком будущем рискованно. Всякое может случиться.
         - Нет - нет,- горячо возражал я,- э т о не пройдет.
         - Хорошо, если бы так. Но я вижу, тебе тяжело. Может быть, мы прекратим это? Мне тоже ведь не легче. Опять буду жить, как во сне, когда ничего не снится. Ничего не видеть, не слышать, ни о чем не думать, не мучиться.
         - Нет, сейчас это уже невозможно. Разве можно от этого отказаться?
         - Можно. Но тяжело, и не хочется. Видишь вон то грозное оружие? Это для меня,- Эла показала глазами на ружье и кинжал, висевшие на противоположной стене.
         - Он охотник? 
         - Да. В один прекрасный момент он пристрелит или зарежет меня,- она говорила серьезно.
         - Он способен на такое?
         - Нет, пожалуй, он слишком  воспитан. Хотя  кто  его  знает? Характер у него ой-ой-ой какой, горячий не в меру.
         - Такие люди быстро выходят из себя и так же быстро отходят,- я не знал, как отвлечь ее от неприятных мыслей.- Эл, ты давно…заприметила меня? Почему, собственно, здесь оказался я? У тебя же нет отбоя от нашего брата?
         - О, так много вопросов сразу. Ты недоволен своей участью?
         - Что ты говоришь?! Я серьезно спрашиваю. Хотелось бы знать, чему я обязан этим свалившимся на меня чудом?
         - Давно, мой дорогой. С тех самых первых танцев. Ну, думаю, какой приятный молодой человек. Ты, наверное, догадываешься, что так думаю не только я. Нина в нашем разговоре с Васиным сказала, что единственный, кто внушает доверие в комиссии ТОСП, так это Виктор Петрович: «Всегда подтяну-тый, вежливый, корректный. Чувствуется в человеке внутренняя культура».
         - Ну уж…
         - А что, ты не согласен?
         - Я человек скромный…   
         - Даже слишком. А тут еще как-то на банкете, на который нас пригласила одна из дневных групп, Столбов, председатель нашей экзаменационной комиссии, сказал о тебе кое-что…Мы с ним разговорились о нашей работе. Я призналась, что в техникуме недавно и плохо знаю людей. А он, оказывается, знает многих и охотно просветил меня. Сначала  я  спросила о Таборском. Они вместе  учились в институте. Столбов рассказал один случай из их недавней жизни. Пригласил его Максим Михайлович к себе в гости. И давай угощать всякими диковинными яствами, поить заморскими винами и прочее, и прочее. Но все это было так обставлено, что Павел Николаевич чувствовал себя не то что не в своей тарелке-униженным и оплеванным. Понимаешь, как, оказывается может этот Таборский? У меня, конечно, своя голова на плечах, но я вполне допускаю, что на это он способен.
         - Да, тот еще хлюст.
         - Потом я спросила еще о двух-трех персонах и только потом о тебе, не надеясь, впрочем, услышать интересующее меня. Не может же, думаю, он всех знать. А он и тебя знает.
         - Да, я работал под его началом, в техотделе треста. Не знаю, что он сказал тебе в мой адрес, но с ним было приятно работать. Побольше бы таких начальников.
         - И он о тебе очень хорошего мнения. На него, говорит, можно положиться. «Но,- добавил он почему-то,- я человек очень ревнивый, Елизавета Павловна». Вот так, Вик, мой голубочек, Вик, ты мой цветочек.
         - Значит, разведка работает? 
         - А ты как думал? Кота в мешке нам не надо. А ты – ты почему здесь, а не где-то?
         - Ну…об этом сразу не скажешь. Спасибо судьбе, что не пронесла меня мимо. После первого знакомства в танце мне не у кого было расспрашивать о тебе. Да я и не хотел ни с кем о тебе говорить.
         - Да, ты не замечал меня. И это еще больше заинтриговало. Думаю, что же это такое,  мужчины так и летят ко мне, как комары на свет, а этот хоть бы что. Правда, однажды ты так засмотрелся, что чуть не упал с лестницы. Помнишь, вы с Прокопенко поднимались на свой этаж и ты споткнулся, но он успел поддержать тебя?
         - Конечно, помню.
         - Не ври.
         На нее заглядеться – не диво, как не диво и то, что я тогда я чуть не упал. Однако, запамятовав тот эпизод, я стал горячо доказывать обратное, но она остановила меня:
         - Ладно, ладно, помни. А еще был такой случай. Как-то на вечере, по - моему, это было все то же двадцать третьего февраля, после того, как мы потанцевали с тобой, я пошла одеваться, чтобы уйти. Но около лаборантской  меня остановили Таборский с Харченко. А следом ты мчишься на всех парах. Уви-
дев нас, ты, конечно, сунулся в свой кабинет, но они - то, стреляные воробьи, догадались, за кем ты бежал, и говорят: «Это он за тобой. Весь вечер нельзя было подступиться к тебе из-за него. Но тебя мы ему не отдадим. Нет, ни за что!». Видишь, сколько у тебя соперников?
         - Знаю, потому и все еще не верю.
         - Ущипнуть, чтобы поверил?- Эла придавила меня и тут же хотела отпустить, но не успела…
         - Но, дорогой, мы опять забываем о времени. Как бы чего не вышло.
         Мы стояли в прихожей, крепко обнявшись в прощальном порыве.
         - Ты мне напишешь оттуда?
         - Напишу. А куда?
         - На главпочту, до востребования. Как я хочу с тобой, Эл!
         - Поехали,- она решительно кивнула,- я не люблю  ездить  одна, но с ним – тоже. Опять начнет показывать свои выкрутасы, вечно суется не в свои дела. А с тобой я бы поехала с удовольствием. Ну так что, давай? Будешь там где - нибудь рядышком.
         Ее слова были песней, но очень уж грустной.
         - А хочешь, я рожу тебе сына?
         - Хочу, Эл, очень.
         - Договорились. А теперь иди, Вик.
         - Подожди, что-то я хотел тебе сказать…Да, вот что,- я достал из кармана пиджака небольшой красный камешек,- он с острова Афродиты. По случаю твоего отъезда я расколол его на две части. Возьми одну из них, а вторая половина будет у меня.
         - Ты веришь в талисманы?
         - Хочется верить. Я это делаю впервые.
         - Ладно, дорогой мой человек, я возьму его.
         - Ну, счастливо тебе съездить, моя родная,- пожелал я и вышел.
   
         С той памятной бурной сцены 9 Мая мы с женой были, мягко говоря, в натянутых отношениях. Хотя у нас с ней богатый опыт такой жизни, до драки все же не доходило. Поэтому было тяжело на душе. Ей было полегче, потому что ребята шли со своими горестями и радостями в первую очередь к ней. Мне было очень обидно это видеть. Ладно бы девчонки, а то парни – и к ней. Ничего не поделаешь. Как говрят семейные психологи, у матерей в воспитании детей оберегательно-ласкательная роль, а нам досталась требовательно-запретительная.
         - Ну что, так и будем играть в молчанку?- Спросила Светлана, лежа спиной ко мне.- Ты, конечно, не собираешься извиняться?
         - С какой стати? Ты же все начала. Впрочем, если тебе будет легче – пожалуйста. Да, я сделал нехорошо. Но я же не хотел этого, чего ты тогда прилипла ко мне? Неужели не видела, что самое лучшее – не трогать меня. Это же элементарно по отношению к любому человеку, не говоря о муже.
         - Хорошее извинение.
         - Как уж могу. Не понимаем мы друг друга, отсюда все идет…
         Помолчали. Меня вдруг осенила простая до предела мысль, от которой мне стало не по себе:
         - Знаешь, а мне кажется, что ты никогда не любила меня и вышла замуж только потому, чтобы не остаться одной.
         - Да что ты говоришь. И долго ты думал над своими выводами?
         Вообще-то я был неправ. Выбор у ней, наверно, все же был, не дура же и не уродина. Я видел в ее альбоме фотографию какого-то солдатика. К тому же перед свадьбой ей было не семнадцать лет, а все двадцать пять. Перед женитьбой мы были знакомы три года, но из этих трех лет вместе были считанные дни. Я их считал буквально по пальцам, и их, дней, набиралось около пятнадцати. Я очень гордился тем, что их было так мало, и что наше знакомство не было лишено романтичности.
         Мы познакомились в канун Нового 1962 года, когда поехали с другом Олегом из Кустаная в наш родной студенческий город, по которому так соскучились за те полгода, что работали на целине. В тот праздничный вечер мы сначала повеселились на институткой Елке, а потом, ближе к двенадцати часам, пошли в знакомую компанию к своему однокурснику Степану Платонову . У Олега была подружка, она еще училась в этом институте, и они не отходили друг от друга. У меня же, увы, подружки не было, и, чтобы  не  быть  третьим  лишним, я приглядел в той компании одну дивчину…Ею оказалась Света. Мы провели с ней пару январский дней, а потом мы с Олегом уехали. И хотя я обещал написать ей, не сдержал своего слова, потому что у меня была очень веская уважительная причина. Я переживал душевную драму. На пятом курсе (почему только на пятом?!) я влюбился в свою однокурсницу Веру Калугину. По распределению она работала в Кокчетаве, и на Новый год мне хотелось ехать туда. Я бы так и сделал, если бы был уверен в ответном чувстве. Но Вера еще не знала о моих переживаниях. Вернувшись после Нового года домой, я написал ей об этом. До сих пор помню, с каким нетерпением ждал ответа. Это  было  впервые, когда  я не мог жить без другого человека. Она долго не отвечала, видимо, не хотела обидеть. Через пару недель я все же получил ее письмо с предложением остаться друзьями. Нет ничего нелепее  предлагать  любящему мужчине остаться другом. Я очень переживал, хотя это была уже не первая рана сердца. Почему-то запомнились слова песни, которую пела по радио Маргарита Суворова:
И все же нет у нас разлук,
Мой верный друг,
Мой добрый друг.
Как хорошо в душе беречь
Радость встречь, только встречь,
Только встречь.
         Певица пела нежно, проникновенно, в ее голосе слышалась легкая, светлая грусть, а для меня в этой песне сконцентрировалась вся горечь мира! Первые потери… 
         Не мудрено, что в это время я начисто забыл и о Новогоднем вечере, и о той компании, и о Свете. А в марте мы снова поехали в родные края (взяли по неделе без содержания) и Степан Платонов, который должен был ехать вместе с нами в Кустанай, но остался по семейным обстоятельствам, пожурил меня за то, что я не написал одной дивчине.
         После этого я написал ей – так, на всякий случай. Но первое же ее письмо тронуло меня своей искренностью, и мы продолжали переписываться. А встречались только во время моих отпусков. Иногда я назначал свидание откуда-нибудь из Барнаула и успевал во-время, а она опаздывала.
         Я решил жениться на Свете, потому что у ней были жаркие губы, она пела во время наших свиданий в тишине ночных аллей не хуже Суворовой, и было в ней что-то такое, отчего мне казалось, что мы будем счастливы…
         - Ну так любила ты меня когда-нибудь или нет?
         Мне вдруг очень захотелось узнать ответ на этот животрепещущий вопрос.
         - Что это ты заинтересовался такими вещами через столько лет? Ты что, сам не видел? И потом, неужели ты думаешь, что те чувства, которые человек испытывает в молодые годы, могут сохраниться в таком виде на всю жизнь?- с этими словами Света повернулась на девяносто градусов, на спину.
         - А почему бы нет? Пусть и не совсем такие, но не должны же исчезать совсем, что-то же должно остаться, чтобы жить, а не…
         - А как же другие живут? Люди привыкают…
         - Ах вон оно что – привычка. Ну нет, я так не согласен. Вот, оказывается, где собака зарыта. Рано же  ты  стала  по  инерции жить. Значит, ты и дальше будешь так же походя грубить, оскорблять и бес- престанно пилить меня? Тебя это вполне устраивает? Я знаю, чего бы ты хотела. Ты бы хотела также помыкать, как вы помыкали вашим отцом с вашей матерью. Он, бедняга, сам был виноват, что допустил такого обращения с собой. Впрочем, он заслуживал того. Но ты не путай меня с ним. Ты, видимо, принимаешь, как  некоторые, кто  плохо  меня знает, мою непритязательность и покладистость за бесхарактерность. Кому-кому, а тебе давно уж  надо бы знать, что это не так. Тогда бы не было таких неприглядных сцен.
         - Ну ладно, чего не бывает в семейной жизни. А как мы дальше будем жить?- Света повернулась еще на девяносто градусов.- Начнем все сначала?
         - Чтобы прийти к тому же? Спасибо, мне хватило одного раза.
         - В общем так,- подытожил я утром за завтраком,- или мы будем жить так, чтобы не было всех этих претензий и прочее, и прочее, бери меня таким, какой я есть, или…
         - Конечно, жить,- поспешно согласилась Света.

         В техникуме мои дела складывались не ахти как. Никто ничего определенного мне не говорил, приходилось только догадываться и ждать. Я впервые оказался под колпаком. До сих пор, пусть и небольшими шажками, но все же было продвижение вперед и вверх. В человеческих отношениях старался и стараюсь не быть подлецом. Надеюсь, никогда им не буду. И у такого положительного человека - такие неприятности. Не знаешь, с какой стороны ждать…
         Что касается Воронова, тут все понятно, он постарается довести дело до конца. Директор пока выжидал. Я чувствовал, что ему не хотелось бы моего ухода, но он, видно, не знал, как сделать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Как-то он вызвал  меня  к  себе  и предложил возглавить производственные мастерские с преподаванием ТОСП или геодезии – так же, как когда-то я начинал в роли технадзора. Я отказался, потому что к станкам меня совсем не тянет, к тому же очень не хотелось работать под началом Смышляева, зама по производственному обучению.
         Одним из главных вопросов в повестке заседания комиссии ТОСП, состоявшейся в мае, было распределение педнагрузки на следующий учебный год. Я знал, что вместо моей фамилии в списках значится мистер Х, потому и не пошел на это распределение. На следующий день директор не замедлил заметить это.
         - Мне там делать нечего,- ответил я ему, подписав себе приговор. Навязываться я не привык. Если бы я очень хотел остаться, я бы еще пободался. Но в последние дни  все  больше  приходил к мысли, что лучшим выходом из этой ситуации будет все же, если я уйду. Оставаться в техникуме и попасть в разряд неудачников, перейдя на какую-нибудь другую работу или в другую комиссию - я не хотел. Была еще одна веская причина – отношения с Елизаветой Павловной, с Эл. Я не мог себе представить, как не буду замечать ее. Чтобы видеть ее  и оставаться равнодушным?! А как бы она чувствовала себя в такой ситуации? Я хотел представить это и ставил себя на ее место. У ней есть опыт  такой жизни и она, вернее всего, сможет ровно дышать в мою сторону. Хотя кто его знает. Кто же возьмется предсказать поведение женщины?
         Придя домой, увидел обычный беспорядок. Настроение это не подняло. Кажется, не будет конца этим натаскиваниям. Никогда бы не подумал, что так тяжело будет приучить их простейшим вещам и привычкам.   
         - Вова, опять у вас черт ногу сломит. Ну неужели трудно усвоить: поиграл или позанимался чем-нибудь, так убери на свое место. Ведь это так просто. А вам приходится постоянно об этом говорить. Володя начинает прибираться, младший еще в школе. Все-таки какие они разные с Юрой. Тот встает всегда раньше (жаворонок), не нежится в постели. У него больше предрасположенности к порядку, да и договориться с ним легче. Вот что значит: рос без бабушки. И если бы им, этим бабушкам, побольше строгости – цены бы им не было! Но и младший уже, глядя на старшего, начинает перенимать его привычки.
         Я переоделся и поставил на проигрыватель «Тич-ин». Почти все песни и мелодии этой пластинки мне очень нравились, я слушал их с упоением, сидя на диване с откинутой головой и зарытыми глазами. Музыка уносила в далекий, чудесный мир грез. Я различал и некоторые слова в английском тексте: скай, ю энд ай – небо, ты и я. Что-то она сейчас, в эти минуты, делает? Загорает под пальмами? Плещется в голубой черноморской волне?
         В первые два-три дня после ее отъезда я еще мог на чем-то сосредоточится. Только на это меня и хватило. Потом не проходило, наверно, и четверти часа, чтобы она не напомнила о себе. Наконец, получил и письмо.      
                «Здравствуй, Вик!
         Я не могла написать тебе раньше, потому что он не оставляет меня одну буквально ни на полчаса. Пришлось поскандалить с ним из-за этого, и не только. В общем, мои опасения в этом плане полностью оправдались. Зато надежды, боюсь, не оправдвются даже частично. Я думала здесь так загорю, что ты пройдешь мимо и не узнаешь меня. Увы и ах. Как ты, может быть, слышишь иногда в программе «Время», солнце не балует нас. Купались всего два раза. В основном читаем. Кормят хорошо.
         О чем бы еще написать? Остальное при встрече. Мне уже захотелось домой, к тебе. Мы заказали билеты на обратную дорогу. Так что числа седьмого июня можешь встречать меня. Но ты еще успеешь написать мне, тебе никто не мешает. Адрес на конверте.
         Целую тебя и жду письма.        Эла.»
         Я написал в тот же день.
                «Здравствуй, Эл!
         Получил, наконец, твое письмо. Я уж думал, его не будет. Если б ты знала…Впрочем, ты и так знаешь. Значит, погода у вас  неважная, здесь тоже. Холодно, какие-то осенние дожди, тоскливо. Но ничего, будем надеяться на лучшее. Ты привезешь нам солнечные дни в своем большущем чемодане. Я тоже почитываю иногда. Сейчас взял «Письма Плиния-младшего». Интересно  в познавательном от- ношении и вообще. Он, оказывается, был очевидцем гибели Помпеи, будучи юношей. Вот как, по его словам, древние римляне относились к своему жилищу. В доме патриция имелось несколько спален, некоторые из  них  предназначались и для дневного пребывания, потому что работали они полулежа. Мес-тоположение  каждого  помещения в доме обдумывали и выбирали скурпулезно: когда будет солнце ос-вещать эту комнату, какие  ветры  будут ее обдувать, какой вид будет в окнах этой комнаты утром, а какой вечером и т.д. Мне нравится стиль письма этого автора, строгий и выразительный, без всякой шелухи. Читаешь - и как будто пьешь родниковую воду, дышишь горным воздухом. Словом, это было для меня приятной неожиданностью, найти такую книгу в библиотеке техникума. Я еще пороюсь в ней.
         Вот так, с древними авторами, мы и коротаем современность. Мне кажется, наступил ледниковый период. И растопить  его  может  только твоя лучезарная улыбка. Приезжай быстрей, моя родная. А сей-час я хочу написать тебе несколько поэтических (не слишком ли смело?) строк, которые родились во мне за это время:
Я жил без солнца почти тринадцать лет,
Его мне закрывали тучи,
Они меня все это время мучили,
Но вдруг, внезапно появился свет!

И вот теперь я как ледник,
Растаявший весной, журчащий ручейками,
Ловлю тебя обеими руками,
К груди твоей я головой приник.

С тобой соприкасаться - значит жить,
Боюсь вспугнуть все это ненароком,
Я как весной деревья-наливаюсь соком,
Все остальное я б хотел забыть.

И соки, и ручьи-конечно, это слезы,
Но что же мне всего сильнее жаль:
Того ли, что сулит нам сумрачная даль?
Иль прошлого? Но там ведь только грезы.

 А настоящее? Что делать нам сейчас?
Кто был еще в таком же положенье?
Кто скажет нам: вот ваше продолженье,
Но нет таких, конечно, кроме нас.

Не угадать и не узнать заранее сульбы,
По правде говоря, не верю я гаданьям,
Пойдем же до конца, пусть даже там страданья,
И мы тогда узнаем – кто же мы?
         
               Жду, целую, обнимаю. Вик»
         И опять потянулись длинные, тяжелые дни, заполненные думами о ней. Я не мог совладать со своими мыслями, сердцем и глазами.
О Господи, ну где набраться сил,
Чтобы глаза были сухие?
Когда б ты был - тебя бы я просил,
Чтоб жил я дальше, как глухие и слепые.

Но нет! Просить о том завете
Я мог бы только лишь тогда,
Когда б на этом белом свете,
Родная, не было тебя.
         В понедельник, шестого  июня, вернувшись  домой после вечерних занятий, на столе нашел записку, адресованную мне: «Петрович, долго же ты, однако, работаешь. Мы не могли дождаться тебя. Если все же вернешься сегодня, приходи к Платоновым, мы там. Олег.» Вот это фокус. Олег Аркадьевич верен себе, свалился, как снег на голову в июне, накануне е е  приезда.
         Мне не пришлось долго объяснять Свете, куда иду и зачем, она знала, что для меня нет дороже друга, чем Олег, и не стала отговаривать от столь позднего визита. Платоновы жили недалеко от нас, и уже через десяток минут я был у них.
         - Ха! Вот и он! Привет, Петрович!- Олег, увидев меня, вышел из-за стола в прихожую и мы обнялись, хлопая друг друга по спинам.
         - Привет честной компании,- я прошел в комнату за Олегом.
         - Здорово, здорово,- отозвались хозяин и Петро Заботин, тоже однокурсник.
         - Интересно, где это ты пропадаешь вечерами?- Степан принес чистую тарелку и вилку.   
         - Работаю, как пчелка.
         - Не-ет,- возразил Олег,- тут без бутылки не разобраться. Друзья мои, предлагаю осушить бокалы за нашу нестареющую дружбу!
         Что мы и сделали. А дружили мы уже около двадцати лет. С Олегом мы сблизились на последних курсах института. Мы не походили друг на друга характерами. Он был иногда резок, мог  и обидеть  за мелочь, но что-то нас притягивало. Мне нравился его быстрый и острый ум. Ну а меня он уважал, смею надеяться, за честность и принципиальность. Помню, в  бытность  в  Кустанае, когда  нас  было пятнад-  цать-двадцать молодых людей, окончивших ВУЗы и работавших вместе, я пользовался авторитетом в нашей компании, как «крисстально чистый человек».
         - Ты где сейчас трубишь, все там же?- спросил меня Степан.
         - Да. А ты?
         - А я ушел в промвентиляцию. 
         - Вы что, давно не виделись?- спросил Олег.- Похоже, что вы живете по соседству, а лицезреете друг друга раз в год, когда я приезжаю.
         Так оно и было. Со Степаном мы изредка виделись и все грозились нагрянуть как-нибудь в гости, да все недосуг.
      - А этого товарища ты знаешь?-спрашивал Олег, показывая на Петю.- Где он живет, чем занимается?
         - Конечно. Ты же в Златоусте, Петро?
         - Нет,- покачал он головой, улыбаясь.
         - Ты безнадежно отстал, Петрович,- отчитывал меня Олег,- он уже целый год живет у тебя под боком. И давно бы мог нарезать тебе землицы под дачу, если бы ты знал, что он стал начальником в сельхозуправлении.
         - Ну, дела. Если только вы не шутите.
         - Какие шутки? Сейчас мы с тобой пойдем провожать его. Я обещал вернуть его супруге целым и невредимым не позже полуночи.
         Мы договорились со Степаном, что они всем семейством будут отдыхать в спальне, а мы с Олегом можем распоряжаться своим сном и их гостиной по своему усмотрению.
         На улице было темно и сыро. Лето пока еще не могло качать свои права.
         - Значит, и ты решил вернуться поближе к родному дому. Давно уже здесь?- спрашивал я Петра.
         - Полтора года.
         - Петь, а Петь, а ты можешь нашему другу устроить дачу?- не унимался Олег.
         - Какой может быть разговор? Если надо, конечно. Но он что-то молчит.
         - Виктор, ты чего молчишь? Тебе, что-ли, дачу не надо?
         - Нет, ребятки, пока не надо.
         - А зря, Петрович. У меня есть мичуринский, и машина есть, и …больше ничего нету. Совсем окуркулился. Дружище, ты еще узнаешь меня?
         Олег принял лишнего, и ему было тяжело. Я поддерживал его за руку и надеялся, что на свежем воздухе полегчает. Простившись с Петей, мы неспеша шли обратно.
         - Ах, Петя, Петя, жаль мне твою шею, которой так прочно завладела твоя владычица. Ты бы видел, Петрович, как он отпрашивался у жены на этот вечер, чтобы посидеть в компании товарищей. Глаза бы мои не видели и уши бы не слышали. Даже мне пришлось попросить за него. Но мы с тобой не из их числа, друг ты мой сердечный?
         - Нет, не из их,- подтвердил я, глядя на его шрам длиной около двух сантиметров на правой щеке – память о Кустанайской молодости. Мы не были драчунами, но тогда, восьмого марта в пединституте, куда мы пришли с ребятами потанцевать с будущими педагогами, нам пришлось выяснять отношения с аборигенами, намного превосходившими нас количеством, да и оружием, которого у нас, разумеется, не было. Потасовка вышла основательная, у некоторых  оказались  сломаны  носы, пальцы, а Олегу  досталось в лицо. Потом он целый месяц ходил на перевязки, но рана почему-то никак не заживала. И вот однажды он приходит домой и говорит: тебя удивить? Я говорю: давай. Он достает из кармана бумажный пакетик и показывает гладкую деревянную заостренную щепку. Эта немалая штучка все время была в ране, и ни он, ни врачи не могли ее обнаружить. После этого рана быстро зажила, но кое-что осталось…
         - Что у вас там нового, Олег? Как ребята?
         - Живут  ребята. Привет  тебе передают. Я хоть и не там сейчас работаю, а вижу их. Все переженились, вышли замуж. Я уже говорил тебе, что твоя Галина уехала домой, к родителям? Не повезло ей, жаль. А ты не жалеешь, что не женился на ней?
         - Да, с ней-то, наверно, получше бы было, чем …
         -То-то, говорил тебе тогда: не уезжай. Так нет, закусил удила и… подавай ему Светлану. А ты не подумал, что если она отказалась приехать к тебе хотя бы посмотреть, как мы живем, не говоря уже о том, чтобы остаться насовсем – ты не подумал, что это ее характеризовало очень даже определенно?
         - Думал, как ни странно. Как раз это меня больше всего настораживало, но…Я же уехал еще и из-за того, чтобы поближе быть к своим старикам, а то они совсем одни остались.
         - За двумя зайцами…
         - Что толку сейчас об этом говорить. Расскажи лучше что-нибудь об экспедиции. Как там на- чальсство, все то же?
         - Все те же. Морозов умер.
         - Как так? Несчастный случай?
         - Сердце. Не успел вернуться домой после очередного ковра…
         - Сволочи, такого человека загубили!
         Морозов закончил наш факультет, поехал на целину, организовал областную землеустроитель- ную экспедицию, поставил ее на крепкие ноги. Но ему были малы те масштабы, и его назначили директором вновь организованного совхоза-гиганта. Там он развернулся по-настоящему. В первый же год существования совхоза собрали рекордный для области урожай зерна. Многие тогда получили награды, а он - Звезду Героя. Он заражал окружающих неиссякаемой энергией и дерзкими, продуманными планами. Кому, как не ему надо было жить и жить.
         - Сколько лет ему было?
         - Сорок шесть. 
         - О, черт!- вырвалось у меня, будто самого резанули по сердцу.
         - Совхоз назвали его именем, поставили бюст.
         Мы замолчали. Не хотелось больше ни очем говорить. Как, оказывается, мы уже долго живем: вот уже и Герои умирают, которых мы знали наяву. Герои не умирают, они  уходят в легенды, но все же хочется видеть их живыми. Человек может многое вынести, но только несправедливость и непонимание  сокрушат этот нежный комочек, который мы называем сердцем. Оно первым принимает удар на себя.
         Мы вернулись в квартиру и тихонько прошли в комнату. На столе было прибрано, опять чистые приборы.
         - Заседание продолжается, господа присяжные заседатели,- Олег наполнил рюмки.- Ты завтра работаешь?
         - Если бы и работал, до вечера можно выспаться, но на этой неделе у меня еще занятия в четверг и пятницу.
         - У-у, тогда мы с тобой гульнем. Давай выпьем за яростных и непокорных. Ты еще такой же, друг мой? Не даешь бить себя всякой мрази? Помнишь, как ты весь кипел, когда видел несправедливость? И мы не смотрели ни на какие чины.
         - Помню…Как вы с Ниной живете?
         - Все так же.
         Олегу жена попалась тоже не мед. Тут нашла коса на камень. Характерами они сошлись: никто ни в чем не уступал другому и изводили друг друга почем зря, из-за пустяков. Тоже поговаривали о разводе, но пока, видимо, хватает сил этого не делать.
         - А ты как со своей благоверной? По-моему тоже без изменений.   
         - Да…
         Я не удержался и рассказал ему о последних перипетиях  своей жизни. Я не очень и сдерживался, потому что был полон жизнью, и с кем же ей поделиться, как не с другом?
         Мы проговорили всю ночь, легли под утро и спали до обеда.
         - Да, веселая у тебя житуха, ничего не скажешь,- подытожил Олег ночной разговор.- Но держись, старина, ты же не из тех…
         Приняв на грудь по паре стопок, поехали пройтись по знакомым студенческим местам. Побывали на набережной, прокатились на речном трамвае. Потом посидели в кафе, спасаясь от дождя и делая профилактику от простуды. У меня частенько ёкало внутри: она приехала, уже приехала! Но что я мог поделать? Не мог же я оставить его одного. Я не сказал ему, что она уже вернулась.
         У нас не было зонта, и мы укрывались под пиджаками.  И так как дождь не думал кончаться, а мы промокли изрядно, поехали  ко мне. Дома ждала записка: «Ребята уехали к бабушке, я тоже. Две-три ночи буду там. Света.»
         - Вот это она хорошо придумала,- я показал бумажку Олегу,- это то что надо.
         - Неудобно получается, Виктор. Я, пожалуй, пойду к Степану.
         - За кого ты меня принимаешь? И это называется - друг? Света, как видишь, не совсем еще пропа-
щий человек, иногда понимает нашего брата. Давай-ка будем сушиться и делать профилактику.
         Мы переоделись в сухое, а во внутрь приняли «мокрое».
         - Слушай, а ты почему не рассказываешь о своем кругосветном плавании?- вспомнил Олег.
         - Успеется, куда спешить.
         - Давай-давай, раскошеливайся.
         Я вытащил свои трофеи, и мы плыли, швартовались, открывали города и страны…
         А потом я включил приемник и мы  плясали  под певцов Леса Хамфри. Правда, то, что у нас получалось, только с большой натяжкой  можно было  назвать  пляской. Мы вовсю старались изобразить какие-то замысловатые коленца, а сами на всякий случай держались поближе к стенкам…
         В таком же духе прошел следующий день, а в четверг он уезжал.
         - Ну, старик, сейчас очередь за тобой. Я-то каждый год навещаю вас, а ты когда от слов перейдешь к делу?
         - Приеду, Олег, обязательно. Мне так хочется пройтись  по  местам нашей молодости, посмотреть  на большой целинный хлеб.
         Поезд тронулся. Последнее рукопожатие. Олег догнал свой вагон и вскочил на подножку. До свидания, мой старый, верный друг. Ты единственный, кто понимает меня в этом мире. Нет, сейчас уже не единственный. Появился еще один такой человек, которому надо срочно позвонить.
         - Алло!- в трубку кричал не голос, а сердце.
         - Да-да,- это была она!
         - Здравствуй, Эл!
         - О, вы не туда попали,- она положила трубку.
         Такого еще не было в наших телефонных разговорах, и я не знал, что это значит. Или муж дома или…неужели она так обиделась, что я звоню не сразу после ее приезда? Она уже третий день дома, а я только соизволил. Обижаться, конечно, можно, но не так же. Даже не выслушала, в чем дело. 
         В пятницу я снова позвонил:
         - Привет, Эл!
         - Здравствуй, Виктор.
         - С приездом.
         - Спасибо.
         - Ты не сердишься на меня?
         - За что? 
         - Я очень хочу тебя видеть, Эл!
         - Я уже давно это поняла…
         - Не надо так, Эл. Я тебе все объясню. Можно, я к тебе приду? Вы сегодня уезжаете за город до понедельника?
         - Да.
         - Вот видишь. Нам надо обязательно сейчас увидеться. Я буду через пять минут, потому что звоню почти что из-под твоих окон.
         Дверь открылась как обычно, с последним шагом до нее – и я уже был по ту сторону, там, где была жизнь.
         - Дай-ка я полюбуюсь на тебя, такую загорелую. Вот это загар! Ты же совсем негритоской стала, Эл,- я привлек ее и мы несколько мгновений стояли обнявшись. Но потом она настойчиво освободилась из моих неразжимающихся рук, и мы прошли в комнату. Сели по разные стороны журнального столика.
         - Как съездила?
         - Нормально.   
         - Когда приехали, во вторник?
         - Да.
         - Не сердись, Эл. Я не мог позвонить тебе сразу. Думал, может, муж еще догуливает отпуск. И еще ко мне приезжал друг. Это единственный человек, с которым я могу поговорить по душам. Кроме тебя, конечно. Понимаешь?
         - Понимаю-понимаю.
         - Он приехал в понедельник, побыл пару дней, а вчера уехал. Не мог же я разорваться.
         - Если бы тебе это удалось, половину мне не надо.
         - Вот видишь, это уже деловой разговор,- я приободрился и взял ее руку.- Эл, я так соскучился по тебе.
         - А я нисколько.
         Я не сдавался:
         - Так солнце все же улыбалось вам?
         - Оно больше хмурилось. Но ко мне легко пристает загар. Как было бы хорошо, если бы приставал только он,- мечтательно говорила она.
         - Представляю, какой переполох ты устроила там. Не позавидуешь твоему Соболеву. Он, наверно, лишился сна.
         - Не говори. Не отходил от меня ни на шаг. Ох и помучилась я с ним. Зато ты спокойно спал, да?
         - Как тебе сказть…По моему письму ты могла это понять.
         - Оно, конечно, мне понравилось. Но здесь…Думаю, что же это такое, куда он запропастился? День не звонит, другой, третий.
         - А вот на третий я позвонил. Ты была не одна вчера?
         - В то время была одна. Мужчины были в гараже.
         - И не хотела поговорить даже по телефону?
         - Я и сегодня не хотела. Сама не понимаю, как ты оказался здесь. Слабый мы, все-таки, народ, женщины. Тебя и близко бы не надо подпускать, а ты…
         - Эл, прости, если я виноват, но я же не обижаюсь на то, что ты уехала с мужем почти на месяц. Друг для меня значит не меньше, чем для тебя муж. Давай послушаем тот вальс. 
         - Хитер, бобер,- она нехотя встала и пошла включать приемник.- Ты не потерял свой камешек?
         - Конечно, нет.
         - А я потеряла.
         Она все еще не могла простить. Как же сильно она обиделась. Но это же во сто крат лучше, чем если бы ей было все равно! Интересно, какое чувство она ко мне испытывает? Неужели любовь?! Неважно, как оно называется, главное – что оно есть, есть! Вот оно, первое испытание временем…
         С помощью того чудного вальса я все же задобрил ее. Когда она вернулась в комнату, я не дал ей сесть, а быстро подошел и взял на руки. От неожиданности она обхватила мою шею:   
         - Ой, Вик, ты же надорвешься. Я поправилась там на целых шестьсот грамм.
         - Что же ты так плохо ела, моя хорошая? Али невкусно потчевали?- я кружил ее сначала в одну, а потом в другую сторону.
         - Все было вкусно, да не все полезно нам, женщинам. Ты отпустишь меня, негодник?
         Я опустил ее на пол, но не отпустил, и мы покачивались в темпе музыки.
         А потом перед глазами опять было то грозное оружие на противоположной стене…
         - Мне ничего не надо, только бы стоять вот так, прислонившись к тебе - и все,- говорила она, когда прощались в прихожей. То же самое говорило и мое ретивое…   
         Мы не виделись два дня, а  в  понедельник  я позвонил, как обычно, около десяти утра, и мы встретились на речном вокзале. Я пришел первым. День обещал стать неплохим. Лето, наконец-то, входило в свои права. 
         Она вышла из троллейбуса, и я пошел навстречу прекрасной «незнакомке», потому что каждый раз  видел ее будто впервые. Я взял ее под руку и не дав зоговорить, тихо «запел»:
         - Скажи мне, дорогая, отчего любимые лица при каждой встрече кажутся обновленными, словно в этот миг мы заново отчеканили их в своем сердце?   
         - Как красиво ты говоришь. В связи с чем это?   
         - В связи с тем, что увидел тебя.
         - Ну и ну…
         - Жаль, это не мои слова. Я так не могу.
         - А чьи же?
         - Это Джон Апдайк, из его «Кентавра».
         - Хорошо сказано. Но ты можешь не хуже него.
         - Где уж нам.
         - Не скромничай. Вспомни свое письмо, какие там стихи замечательные. Напишешь еще?
         - Если смогу. 
         - Ладно. Жизнь покажет. А пока что будем делать?
         - Прокатимся по Быстрой? 
         - Можно, только если недолго. У меня есть дела, и ты мне поможешь их устроить.
         - Еще как помогу.
         Народу в обычные дни на реке бывает немного, и уже через двадцать минут мы сидели на палубе речного трамвайчика.
         - Сейчас будем дельфинов смотреть,- уверенно пообещал я.- Может, не удалось их увидеть на Черном, так хоть здесь полюбуешься ими.
         - Ах ты шутник,- Эла взяла меня за руку и придвинулась поближе.- И все-таки я их там видела. Как-то мы решили тоже прокатиться по морю, и они некоторое время сопровождали нас, эти удивительные существа.
         - Так как же все-таки отдохнула?
         - В общем неплохо. Я же тебе писала: читала в основном. На пляже, разумеется.
         - Хотел бы я с тобой пожариться на солнце.
         - А пока с кем ты этим занимаешься?
         - С тобой – в мечтах,- тут голос мой дрогнул. Я опустил  голову, рассматривая наши руки, сравнивая ее и свой загар. Потом встретился с ней взглядом и улыбнулся. Она смотрела серьезно и задумчиво:
         - Как у тебя дела на работе, дома?
         О своем решении по поводу работы мне не хотелось говорить.
         - Дома…Да все также, ничего хорошего. Ребята закончили учебный год средне, без троек. А могли бы лучше. Все они могут, только не хотят. Но это зависит не только от них. От учителей тоже. Как они заинтересуют своим предметом, таков и результат. Парни мои собираются с матерью в дом отдыха. Свете выделили на работе семейную путевку, так что я скоро останусь один. Правда, у нас сейчас ремонт, меняют трубы отопления и водопровода. Но это ничего, в комнатах уже отработали, сейчас сантехники копаются на кухне и в санузле. Сама понимаешь, в связи с моим предстоящим одиночеством у меня полно планов.
         - Ну-ну,- улыбнулась она.
         - Наконец-то я могу пригласить тебя в гости.
         - Все это хорошо, но скажи сначала, как у тебя в техникуме?
         - Есть две новости и обе неважнецкие. Первая – директор  предложил  возглавить  производственные мастерские.
         - И что же тут плохого?
         - Я отказался, потому что это не моя сфера. Если душа не лежит, лучше не начинать. К тому же не хочется под начало Смышляева. Он своим занудством кого хочешь достанет.
         - Я согласна с твоими доводами. А в своей комиссии уже никак?
         - Если  предлагают  другую работу, значит, надо  уходить. Я  мог  бы полностью перейти на геодезию. Но ведь это будет означать, что я не справился с прежней работой. Стыдно, лучше совсем уйти. Но больше всего я боюсь, что не смогу носить личину безразличия, если буду рядом с тобой.
         - А ты не боишься пословицы: с глаз долой – из сердца вон?
         - Это ты о себе? Что ж, если это случится…не хочу об этом думать.
         - Правильно, не надо морочить голову. Прости, я не хотела так…
         - Ладно, чего не бывает.
         Прогулка туда - обратно по воде заняла около двух часов, так что в свой график мы уложились. 
         - Следующим номером нашей прграммы будет…правильно, посещение гастрономического заведения. Или я неправ, свет очей моих?
         - Тысячу и один раз прав, о господин мой.
         - Что-то ты похудел тут без меня,- продолжала Эла, глядя, как я управляюсь со шницелем, - видно, моего господина плохо кормит его раба любви?
         - Может, и так. Летом, в жару, есть не хочется. Нынче еще не было ее, но и аппетит куда-то пропал. Похоже, он уже возвращается.
         - Давай-давай, поправляйся,- она хотела подсунуть мне свою курицу. 
         - Э-э, нет. Я больше не могу.
         - Ну поешь еще, Вик. Смотри, какая аппетитная ножка.
         - Ничего не имею против. Но она твоя, ты и ешь.
         - Как же я буду есть свою ногу?
         - Это твои проблемы.
         Мы еще долго препирались, кому ее есть, пока не поделили ее по-братски.
         - Придется мне взяться за твое питание,- грозилась моя сотрапезница, когда вышли на улицу.- Не могу смотреть на худых мужчин. Но и на брюхатых тоже. 
         - А хочешь анекдот на эту тему?
         - Хочу.
         - Так вот. Приехал один мужик из деревни в город, сделал свои дела, стоит на улице, смотрит и удивляется - сколько тут красивых женщин! Вот было бы славно с кем-нибудь познакомиться – думает про себя. И не успел он свою думу додумать, как одна красавица подходит к нему и говорит: пойдешь со мной? Пойду, говорит, отчего ж не пойти. Пришли они к ней, она и говорит: раздевайся, я сейчас приду, и ушла в другую комнату. Мужик разделся до трусов, ждет. И тут выходит она с двумя детками и говорит им: вот, дети, посмотрите на этого худого дядю, если будете плохо кушать, вырастите такими же худышками. А дядя сейчас оденется и пойдет домой кушать.      
         - Ой, Вик, ты рискуешь нарваться на подобную женщину,- смеялась Эла,- но я не допущу такого издевательства. Ты у меня будешь кушать как миленький.
         - Уж больно гроздна’ ты, как я погляжу. Скажи лучше, чем я могу тебе помочь?
         - Тут дело серьезное. Я должна зайти в одно из похоронных учреждений.
         - Не понял?
         - Не пугайся, это по поводу отца. Мы хотим оформить его могилу, чтобы было, как говорится, по-божески. Но это, оказывается, не так просто. Я тебя не задержу, если ты меня проводишь туда?
         - Нисколько.
         - Тогда пошли на улицу Тургенева, это в нашем районе. Мы уже были там с сестрой, но получили от ворот поворот: «придется подождать с полгода, а может год, много желающих». Пришлось прибегнуть к определенным рычагам. И вот договорились на сегодня, что мы подойдем в то заведение снова.
         - А что вы хотите заказать?
         - Не бог весть что. Его профиль на мраморной плите, саму могилу облагородить. Если б ты знал, Вик, какой он был человек, мой отец. Его все любили. Нет, не все, разумеется, для всех нельзя быть хорошим. Он занимал большой пост, но не кичился этим, был прост в обращении, помогал многим. За что и  уважали. А  как  он  любил  нас, своих дочерей. Он часто ездил в командировки и не было, наверное, такого  случая, чтобы   не  привез  нам  какие-нибудь  подарки. Но  дело  не только в них, а в душевной близости. Я поражаюсь, как  мог  он  так  понимать  нас, женщин. С матерью мы не были так откровенны, как с ним. А она его не понимала, донимала мелочами. В общем я, кажется, уже говорила тебе, что для нас он был больше, чем отец.
         - Да, завидую тебе. Мне бы такого, но их не выбирают.
         Переходя одну из улиц, Эла внимательно посмотрела на противоположную сторону, покраснела и опустила голову. Я тоже пристально оглядывал встречных, но ничего страшного не увидел.
         - Слушай, Вик, это не Агеев нам встретился?
         - Нет, просто он очень похож на него.   
         - Ничего себе: просто. У меня ноги чуть не отнялись. Мы с тобой совсем осмелели. Ходим везде вдвоем, как будто так и надо. Ох и попадемся когда-нибудь.
         Она была права. Это игра с огнем. Но как тогда жить?
      - Ну как, сегодня получилось?- спросил я, когда Эла вышла из кабинета и мы продолжили свой путь.
         - Да, даже слишком. Понимаешь, какие  все  же  бывают хамелеоны, ничего общего с прошлым разом: «Извините, что так получилось, что же вы не сказали. Все сделаем, как надо» и пошел, и пошел выворачиваться наизнанку. Тьфу, противно, еле отвязалась. Мне же и неловко, а ему хоть бы что.- Эла все еще не могла успокоиться.
         - Не надо расстраиваться из-за каких-то…
         - Легко сказать. Как раз такие твари больше всего и укорачивают жизнь. Посмотрим, что они сделают. 
         - Я тоже хочу посмотреть. Можно будет? 
         - Конечно, мой дорогой. Может быть даже потребуется твоя помощь. У наших мужчин не всегда бывает время и желание на подобные дела. Видишь, чем мне приходится заниматься, разве это женское дело? Коснись ремонта квартиры – без меня тоже ни шагу. Этот аристократ не может ни краски достать, ни инструмента, ничего. А мне это совсем ни к чему, пусть каждый делает свое дело.
         - Мне бы такую жену,- не удержался я,- у нас все наоборот, она всегда суется не в свои дела. Как она мне надоела своим нытьем: и то не так и это не эдак. Не хочу больше с ней, хочу с тобой.
         Эла посмотрела на меня с какой-то виноватой, горестной улыбкой, локтем прижала мою руку к своему боку и потряхивая головой, набирая воздух, сказала:
         - Подождем. Давай подождем. Видишь, как получается: ты только что говорил, что не хочешь с ней, а я не хочу с ним, но нам опять уже надо прощаться. Когда мы встретимся? 
         - Завтра.
         - Не слишком  ли  часто будет? Так ведь мы с тобой забудем обо всем на свете. Я и так уж забросила все свои дела.
         - Тогда послезавтра.
         - Ладно. Когда, днем? Ты вечерами еще работаешь?
         - Все еще. Я сейчас занимаюсь четыре раза в неделю. Цветков уехал в командировку, я заменяю его. Днем, конечно, лучше. Надо использовать эту возможность, пока она есть. Значит до среды? Гуд бай, май лав,- я сжал ее руку выше локтя и…отпустил. Она перешла на светофор и пошла по одной из центральных улиц. Я некоторое время сопровождал ее, держась сзади и идя по противиположной стороне.
         Через день мы встретились в саду им.Гоголя. Он находится в отдаленном микрорайоне города. Для Эл это было удобно: автобус, следующий туда, проходит около ее дома. Я приехал на ближайшую к ее дому остановку и мы на одном автобусе доехали до места нашей встречи, посматривая издали друг на друга и заговорщески улыбаясь «кому-то» в окно. На конечную остановку мы приехали почти одни, и, выйдя из автобуса, я  тут же чмокнул ее в щечку, вдохнув нежный аромат, исходящий от ее ланит.         
         - Ты впервые здесь?- спросил я, спускаясь с красавицей к пруду по гаревой дорожке.
         - Да. Вот, оказывется, какие здесь есть уголки.
         - Возьмем лодку?
         - А может не надо? Смотри, на воде еще никого нет. Неудобно как-то, рано еще.
         Мы не стали беспокоить лодочника и пошли вдоль берега по тропинке, она то поднималась на бровку, то ныряла прямо к воде. 
         - Как дела, что делала в эти дни?
         - Какие дни, всего один день прошел. Но он чуть не стал для меня роковым. Еще немного – и ты бы не увидел больше свою Элочку.
         - Что случилось?
         - Мы  чуть  не попали в аварию на своей машине. Поехали вчера к маме на дачу, надо было ей продуктов завезти. И вот когда пересекали проспект Фрунзе, с нами и случилась эта оказия. Когда мы были на средней части проспекта, загорелся желтый свет, но Володя решил проскочить на другую сторону, потому что автобус, ехавший перпендикулярно, был еще далековато. Но за автобусом, оказывается, ехал «жигуленок», которого мы не видели, он нас тоже. Этот «жигуль» шел на правый поворот и не тормозил, ожидая, что вот-вот загорится зеленый для него. Когда мы его увидели, Володя резко взял влево, чтобы не столкнуться, чуть не наехал на тротуар. В общем, ситуация как раз для любителей острых ощущений. Когда-нибудь мы, наверное, врежемся так, что мокрого места не останется. Очень уж он импульсивен, нельзя ему машину водить. Вот Виктор, муж сестры, другое дело. Его очень трудно вывести из себя. Только таким и можно сидеть за баранкой. 
         - А мне можно сидеть?- спросил я, обнимая Элу за плечи. 
         - Затрудняюсь сказать. Надо посмотреть в деле. Ты ездил?
         - Было дело. Прав у меня, правда, нет. Но на целине я вдоволь покатался по полевым дорогам. И так навострился, что шофера говорили: тебе хоть сейчас права выдавай. Но понятно, что езда по городу и полевым дорогам – не одно и то же. Еще какие новости? Ты уже не ходишь в техникум?
         - Вчера была. Представляешь, думала, что  там уже  тишь да гладь, никого не встречу. Ан нет, пришлось-таки выслушать серенады некоторых, так сказать, поклонников. Иду, значит, я по коридору второго этажа от директора к себе, на свой этаж, а навстречу Агеев. Как увидел-раскинул свои грабли на весь коридор и схватил в охапку: «Наконец-то я вас снова вижу!». Ну что ты с ним будешь делать?
         - Да, с ним не так-то просто сладить.
         - Не успела я открыть дверь в нашу комнату-откуда ни возьмись, Росляков со своей арией: Любви все возрасты покорны. Вот тоже, столько времени уже страдает человек, а не поймет, что я ничем не могу помочь ему. Смешные вы, ей богу. Один предлагает прокатиться на машине, как будто это ахти какая невидаль. Другой уговаривает посмотреть строительство нового корпуса на курорте Всесоюзного значения, потому что этот корпус, видите ли, наисовременнейшей серии.
         - Их можно понять. На их месте я делал бы то же самое. Разве можно не добиваться твоего общества?!
         - Ты и на своем месте делаешь это неплохо. Но у них-то совсем другое. Они же хотят только одного, приятно провести время.
         Мы дошли до густых зарослей ивняка, постояли немного, и так как сквозь него нельзя было пробраться, не вывозившись в грязи, пошли обратно.
         - Не пойти ли нам куда-нибудь отсюда?- спросил я.- Раз уж мы не катаемся на лодке.
         - А куда?
         - Тут недалеко, во-он на той высокой горе есть мемориальный комплекс борцам революции, «Заря» называетя. Слышала о нем?
         - Слыхала, но не была.
         - Я тоже. Так что нам прямой путь туда, на гору.
         - А по этой дороге мы ездим на дачу,- говорила Эла, когда мы пересекали шоссе, чтобы подняться на вершину горы. Туда вела лестница, но до нее было далеко, и мы решили карабкаться прямо по склону.
         - Бери меня на буксир, я больше не могу,- Эла тяжело вдохнула полной грудью и выпрямилась.
         - Как это лучше сделать, тянуть или толкать? 
         - Это уж я не знаю. Можешь хоть на плечи меня взвалить. 
         Я обнял ее правой рукой за талию и остаток горы мы преодолели неспеша, шагая в ногу. Должно быть, со стороны это выглядело забавно: двое взрослых людей, изнемогая, изо всех сил карабкаются по крутому склону, в то время как все нормальные люди ходят по лестнице.
         Около  комплекса  было  многолюдно, похоже, старшеклассники или студенты  пришли на эксукрсию. Внутри здание тоже не пустовало. Мы примкнули к одной из групп, слушавшей  рассказ экскур-совода около главной экспозиции музея – диорамы. На вогнутой  к зрителям  поверхности длиной двенадцать и высотой три метра изображен эпизод вооруженной стычки между рабочими металлурги-ческого завода и солдатами во время революции 1905 года. Армия и народ. С каких, интересно, времен началось это противостояние? Не Спартак ли был первым защитником обездоленных?   
         С горы, с которой открываетя великолепная панорама на все стороны горизонта, мы спукались уже как  положено, по  бесчисленным  ступеням. Иногда  они прерывались небольшими площадками, на них стояли лавочки. Мы присели на одну из них. Уходить не хотелось, потому что там было тихо и безлюдно.
         - Хорошо здесь,- говорила Эла, оглядываясь вокруг.- И еще знаешь, где мне нравится?
         - В Хосте?
         - Нет, в «Алисе». Давно так не расслаблялась.
         - В чем же дело, мы еще сходим туда.
         - Правда? В такие места нам опасно показываться, но очень уж там приятно провести вечер. Ой, посмотри-ка, вон поднимаются две женщины. Та, что справа – не ваша Ковалева? 
         Я посмотрел, и неприятная, противная волна прокатилась внутри. Неужели она? Очень уж похожа. Что делать? Лестница так узка, что не помогут никакие уловки. На всякий случай развернул газету. Но и на сей раз пронесло. Это была не коллега из нашей комиссии.   
         - Что же это такое? Куда нам с тобой деться?- лицо моей подруги было белым. Я привлек ее к себе:
         - Не знаю. Может быть уехать из города куда-нибудь хотя бы на три-четыре дня? Сможем мы это сделать?
         - Придумай что-нибудь, Вик. Это было бы здорово.
         - Давай вместе подумаем. У нас сейчас работы мало, на этой неделе и я заканчиваю заниматься в стенах техникума. Так что нашего короткого отсутствия никто и не заметит. А для домашних мы будем в командировке.
         - А цель поездки?
         - Проверка учащихся на производственной практике. Они же у нас не только в городе, но и в райо- нах, и даже за пределами области. Ты как раз сейчас этим занимаешься.
         - Что-то очень уж просто у тебя получается.
         - А где тут изъян? Возражай. Чем больше вопросов, тем лучше. Заранее найдем ответы.
         - Что-то не могу сразу сообразить, подумаю на досуге. Ну хорошо, допустим, мы поедем. А куда?
         - Надо поехать в какой-нибудь городишко в области, чтобы не тратить времени на дорогу. 
         - А где мы там будем жить, на вокзале?
         - Отнюдь, в гостинице, конечно.
         - Потребуются командировочные удостоверения.
         - Не всегда же вселяют только по ним. Уговорим как-нибудь администратора. 
         - Хотя легче найти иголку в стогу сена, чем доброго администратора в гостинице, но допустим, что фортуна улыбнется нам и нас вселят…в разные комнаты. Ты согласен?
         - Нет, конечно, только вместе.
         - А паспорта?
         - Это вопрос. В каких кошмарных условиях, оказывается, мы живем. Любящие друг друга люди не могут иметь крыши над головой. Неужели мы преодолели с тобой столько трудностей – и все зря?
         - Не знаю - не знаю.
         - Подожи-ка. Кажется, что-то проклевывается. Моя-то благоверная уезжает отдыхать с ребятами. А зачем, спрашивается, ей паспорт в доме отдыха? Совсем ни к чему. На это время он пригодится нам.
         - Как это? Ее же без него не примут туда.
         - Правильно. Она и поедет с ним, оформится при заезде, а потом я его возьму.
         - Почему, зачем, на каком основании? Почему она должна отдавать тебе свой паспорт?
         - Хотя бы затем, чтобы обменять его. У нас все еще старые паспорта. Скажу, что приходили из домоуправления и предупредили, чтобы мы их собрали для обмена.
         - И мне надо будет жить с чужим паспортом? 
         - Придется, а что делать? Есть еще варианты?
         - Боюсь, мы попадем с тобой не в тот казенный дом. Но вариантов больше не вижу. Да, еще вопрос на засыпку. А как, по-твоему, похожа я хотя бы в общих чертах на твою Свету, на ту, что в паспорте?
         - Вот на ту ты издали больше похожа , чем на сегодняшнюю. Если ты не будешь долго калякать с администратором или кто там будет нас оформлять, то вполне можешь сойти за нее.
         - А я вообще не буду говорить с теми, кто будет заселять нас. Хорошо бы найти там какой-нибудь темненький, укромненький уголок, чтобы я cела туда и молчала, как рыба. А может мне притвориться глухонемой?
         - Идея неплохая, только не переусердствуй при погружении в образ, а то, чего доброго, не выйдешь из него. Что я тогда буду делать?
         - Ты сразу бросишь меня.
         - Нет, не сразу, лет через сто. А здорово я придумал с паспортом, а?
         - Здорово. И  все  же самое трудное во всей этой афере – представить эту командировку правдоподобной  моим  домочадцам, особенно  мамаше. Она  у  меня стреляный воробей, ее на мякине не проведешь.
         - А почему, собственно, она должна сомневаться? У ней есть основания?
         - Никак нет, но очень уж она оберегает нас с сестрой от всякой напасти. Ты не знаешь мою мамашу. 
         - Мы можем задействовать и тяжелую артиллерию.
         - Что ты имеешь в виду?
         - Например, звонок от заместителя директора по производственному обучению с просьбой заме-нить заболевшего коллегу и выехать в командировку. Замом, естественно, буду я.
         - С тобой не соскучишься. Ладно, попробую сначала сама.
         Через день, в пятницу, мы продолжили этот разговор на очередной явке в картинной галерее. Там была выставка местного художника-графика и мы, как заправские злоумышленники, обговаривали последние детали нашего плана, разглядывая рисунки, гравюры, эстампы и прочие художества.
         - Как успехи?- осведомился я.- Отпустила тебя маман в командировку?
         - Отпустить-то отпустила, да только не знает - куда? Мы же с тобой так и не договорились, куда поедем. Она сейчас почти безвылазно живет на даче. Пришлось Володю уговорить съездить туда, так  сказать, вне графика. Но это полбеды, не так уж трудно придумать причину, чтобы повидать маму. Ког-
да я стала говорить ей о предстоящей поездке, она, естественно, спросила, куда я собираюсь махнуть. А что я могла сказать? Еле выкрутилась. Сказала, что если нельзя будет отменить, то попрошусь хотя бы в пределах области, хотя ребята находятся на практике и в Ленинграде, и в Минске, и в Свердловске.
         - Я горжусь тобой.
         - Сказала, что все решится в пятницу. Муж, конечно, тоже навострил уши.
         - Думаешь, он будет справляться?
         - Вряд ли. Он не снизойдет до этого. Но вообще-то один звонок по телефону – и все полетит в тартарары.
         - Да, Эл. Поэтому как мне ни хочется поехать, еще не поздно…Решай, не хочу тебя неволить.
         - Поедем, очень уж заманчиво побыть на воле.
         - Спасибо, Эл. Обещаю, что не будешь жалеть об этом. И когда мы рванем?
         - В понедельник, наверное. В конце недели не резон ехать.
         - Конечно, но у меня дома все еще работают сантехники. Если бы они за выходные все сделали, как обещают, то ехать можно было бы в понедельник. А если не закончат? Тогда в среду. Но чтобы и среда не сорвалась, я заранее куплю билеты. И в таком случае мы пару дней побудем у меня, а потом поедем.
         - У тебя наполеоновские планы. И пока не забыли – куда?
         - А тебе бы куда хотелось?
         - Область я знаю неважно, так что хоть куда, лишь бы подальше.
         - В таком случае полетим к солнцу, на юг. Что у нас там есть?- я перебрал в памяти все города об- ласти, в которых побывал во время изысканий трасс для ЛЭП.- Поедем в Лебединый. Это новый симпатичный городок, стоит на Быстрой. Будем купаться и загорать, загорать и купаться.
         - Ох, Виктор, аферисты мы с тобой. Загремим под фанфары. Казнить нас мало.
         Мы досмотрели выставку. На улице накрапывал слепой дождик. Эла раскрыла зонтик:
         - Я хочу спросить тебя, только говори честно,- она замолчала, ожидая моих заверений в честности.
         - Клянусь говорить правду, одну только правду и ничего кроме правды.
         - Ты ел сегодня?
         - Еще как!
         - Подумай хорошенько, может это было не сегодня?
         - Кажись, сегодня. Нет, точно сегодня, я же помню.
         - Пойдем-ка, я накормлю тебя как следует. Я сегодня такой суп сварила, даже самой понравилось. Пойдем?
         Я упирался долго и упорно, предлагал зайти в какую-нибудь харчевню, если уж на то пошло. Но она хотела накормить меня сама. По правде говоря, от такой заботы грех было отказываться.
         Подойдя к дому, сначала она поднялась к себе, а потом, предварительно позвонив, и я пошел. Я не забывал  о  бдительности  и  чуть  не  наскочил  на  Бутусова, он  сидел  у  входа  и  с  кем-то разговаривал. Все-таки хорошо иметь хорошее зрение. Я увидел их издали и вовремя свернул за дом. Что делать? Ретироваться еще не поздно. Эла предупредила бы меня, что у входа сидит цербер. Наверно, он только что вышел и, значит, не скоро уйдет. И я решил прорваться. Но это не было безрассудством. Дело в том, что входная площадка одноподъездного дома  была  довольно большой. На крыльце были две дву-створчатые двери, одна для лифтовой шахты, другая вела на лестницу. И так как Бутусов сидел под козырьком входа на лифт, я, подняв воротник плаща и опустив  пониже  голову – как  никак моросил дождик- вышел с другой стороны дома – и шмыгнул в двери на лестницу. Если  бы  Петр Перфильевич и успел повернуть голову в мою сторону, то увидел бы только мои пятки. По ним он едва ли бы узнал меня. И все же по лестнице я поднялся на всякий случай побыстрей, потому что коллега у входа хоть и был грузный и прихрамывал, но мог догнать меня на лифте.
         - Ну как, все нормально? Хвоста нет?
         - Нет,- я прикрыл за собой дверь.
         - Проходи сразу на кухню, у меня все готово. Что-то ты сегодня задержался после звонка?
         - А у меня это…ну…голова что-то закружилась и я поднимался неспеша.
         - Это верный признак того, что сегодня ты еще не ел. Я тебя не выпущу из-за стола, пока ты эту кастрюлю не опорожнишь. И давай налей по маленькой, не повредит.
         - За что мы поднимем?- спросил я, наливая в рюмки коньячок.
         - За это…как называется тот город?
         - Лебединый?
         - Да. За наше свадебное путешествие. Уже одно название много обещает. Почему он так называется? Неужели там они есть, лебеди?
         - Я их никогда не видел там, но может они нынче прилетят к нам с тобой – своим собратьям.
         - За тебя, мой фантазер.
         - За тебя, моя голубка.
         - Ну ты ешь, ешь, а то я тебя заговорю. Я жду, когда ты попросишь добавки.
         - А сама чего симулянишь?
         - Хозяйка знаешь, как сыта?
         Суп был действительно очень вкусный, и хоть я был не так уж голоден, попросил-таки добавку, не ожидал от себя такой прыти.
         - Спасибо, Эл. Суп - супер, просто изумительный. В столовой я всегда беру половину первого, а тут столько слопал, стыдно сказать.
         - Да ты что? В кастрюле не убавилось. Ешь еще.
         - Не могу больше, хоть ты что со мной делай.
         - Ладно уж…Что у тебя дома делается? Ходили в кино?
         - Ходили. Больше всего мне понравился в этой «Странной женщине» Юрий.
         - А жене?
         - Ей ничего не нравится, всех раздраконила. И вообще, даже в кино с ней пойдешь, и то нервотрепка. Перед сеансом зашел в буфет пивка попить, а она осталась в фойе. За пивом известное дело-народ, я задержался. Ну и…дальше известно. Как мне это надоело, если б ты это знала. Не хочу, не могу больше так. А что делать-не знаю.
         - Ты, наверное, проклинаешь меня, да?
         - Ну что ты, Эл?- я взял ее руки и потянул к себе. Она присела ко мне на колени, но тут же встала.
         - Боюсь раздавить тебя, я ведь не такая легкая, как тебе кажется. Я вот думаю все это время и удивляюсь, как, оказывается,  могу  волноваться  за  другого человека. Я чувствую все твои мучения и переживания. Они стали и моими,- она снова села за стол и стала пальцем водить на нем невидимые линии,  решительно покачивая головой.- И я не могу не думать о них, нет. А ты думаешь, что переживаешь только один…и клянешь меня. И не говори – нет. Это так. Тебе этого не хочется, но по-другому быть не может. Когда мужчина плачет в расцвете лет - это о многом говорит.
         Помолчали. Потом она продолжила:
         - Но ты ведь тоже должен понять меня. Я пока никак не могу решиться. Очень уж страшно за все: за прошлое, настоящее и будущее. Когда с человеком прожито больше пятнадцати лет…Столько услов- ностей кругом, попробуй разорви.
         - Прости, Эл, я больше не буду жаловаться. Наша связь должна быть не в тягость, а в радость. Иначе зачем встречаться?  Так или нет?
         - Так, Вик мой голубочек, Вик ты мой цветочек. Налей еще.
         …Она накормила меня не только супом, но и яблоками Венеры. Я не мог оторваться от ароматного плода, вкушая его божественный нектар.
         - А другому яблоку обидно,- говорила богиня, теребя голову, а уж какую, об этом история умалчивает.
         - Когда ты мне позвонишь?- спросила она, когда я одевался.
         - В понедельник. Я могу надеяться, что в тот день ты будешь у меня?
         - Посмотрим, как сложатся обстоятельства.
         Эла сама открыла замок во входной двери. Она его так закрывала, что можно было открыть только изнутри. 

         - Вова, опять у вас полнейший беспорядок. Сколько можно говорить: если больше не играете–уберите игрушки и все прочее на место. И лампочка в ванной, наверно, целый день горит. Юра меньше тебя и то уже не забывает выключать. А просить тебя тапочки надевать я уже язык стер,- я не мог остановиться от очередного разноса. Знаю же, что надоел им этими постоянными нотациями и жаль их иногда становится. Думаю, все, не буду больше пилить их, но только переступаю порог квартиры, увижу этот кавардак – и опять за старое. Не могу я привыкнуть к безобразию. А если их сейчас не приучить к порядку, так они и будут всю жизнь расхлябанными и разболтанными. А мне больше всего в людях претит распущенность. Это кроме всего прочего чревато и серьезными последствиями. Вова уже несколько раз оставлял горящим газ, а сам уходил.
         Но, может быть, я все же зря придираюсь к ним? Может быть, без этого  не  бывает в детстве? Неужели и мы были такими же? Вернее всего, что были. Почему мы так быстро забываем свое детство и не можем найти общего языка с нашими детьми? Странно даже: сами были детьми –и не понимаем их. Хо-
рошо бы придумать таблетки Детства, чтобы они возвращали нас в мир наших детей…
         Я поставил пластинку «Тич-ин», закрыл глаза, откинулся на спинку дивана и хотел впомнить детство, но последовательно прокрутить прошлое не получалось. Мысли перескакивали в настоящее.
         А потом пришла Света:
         - Ну, поздравьте меня с очередным.
         - С каким очередным?- спросил Вова.
         - С отпуском.
         - Поздравляем, мама. Значит, послезавтра поедем?
         - Поплывем. Юры дома нет? Иди-ка позови, будем ужинать.
         Через четверть часа мы сидели за кухонным столом.
         - Получила отпускные и уже порядком истратила. Ох уж эта проблема денег. И то надо, и другое. Посмотришь на людей и удивляешься: откуда  что  берется? А тут…Вот, ребятки, мотайте на ус. Выбирайте себе профессию, чтобы не жалели потом. А пока учитесь получше, а то будете всю жизнь грязь месить.
         - А сейчас рабочие не меньше получают,- заметил старший.
         - Мама, а там речка есть?- спросил младший, имея в виду дом отдыха.
         - Не знаю, должна быть.
         - Есть,- заверил я их,- Лопва называется, приток Быстрой. Так что готовьте снасти, а я приготовлю бочки, рыбу будем солить.
         Парни справились со своей едой и ушли, а мы остались, сидя лицом к лицу.
         - Зачем же ты так настраиваешь ребят?- спросил я. 
         - Как?
         - Чтобы они думали в первую очередь о деньгах.
         - А что тут такого? Ты хочешь, чтобы они были такими же бессеребренниками, как ты? А я не хочу. Я хочу вырастить их практичными. Отошли те времена, когда нас учили в школе всем этим высоким материям.
         - Это по-твоему отошли, а я не хочу, чтобы у моих детей вместо глаз были пятаки. 
         - Да? Как ты красиво говоришь. Что толку от всех твоих дипломов, если не хватает порой на самое необходимое?
         - Ну уж ты хватила. Надо поменьше покупать ненужных вещей. И еще: нужно жить по средствам. Выпендриваетесь друг перед дружкой в своем ателье. Тебя уже не интересует, откуда берут деньги мужья, небрежно кидая твоим подружкам сотни на наряды. От меня этого не дождешься.
         - Это я знаю. От тебя не только этого не дождешься. У людей и машины, и дачи…Ты же никогда ничего не будешь иметь.
         - А я, может, и не хочу их иметь. Я не гоняюсь за этими символами благополучия. Живу так, как хочу, своей головой.
         - Хочу, не хочу, не можешь - так и скажи уж.
         - Плохо же ты знаешь меня. Если задаться целью-это не проблема. Податься в шабашники-и все, или на Север. Предлагал же тебе поехать куда-нибудь. Хорошо, что отказалась.
         - Зачем куда-то ехать, когда можно и здесь больше зарабатывать. Будешь уходить из техникума? Вот и иди снова на изысакния.
         - Ну конечно, тебе все равно, чем я буду заниматься, лишь бы побольше приносил. Спасибо, я насиделся на этих пнях.
         - Если ради меня не хочешь, то хотя бы ради детей. 
         - Этим благополучием мы их и губим. Если они будут все иметь-не к чему будет стремиться. Они и так имеют немало. Я Москву увидел в двадцать два года, а они-в два года. Ты считаешь нормальным, когда в детсад ходят в золотых сережках.
         - А что? Это красиво.
         Вот и поговори с ней. Если бы мне когда-то сказали, что у меня будут неприятности в семейной жизни из-за денег, я бы посмеялся тому в лицо. Увы, я посмеялся бы не последним. Нет, я, конечно, не против жизненных благ. Одно время мне тоже хотелось иметь машину, даже очень хотелось. Я же ездил на целине, и на легковых приходилось, знаю, какое это удовольствие: держать в руках баранку. А о ребятах наших и говорить нечего, их радости не было бы предела. Но…вечная нехватка ресурсов, а потом, чем больше я смотрю на этих «машинников», тем меньше хочется иметь это средство передвижения. Очень уж много хлопот с ней. Во-первых, гараж. Хорошо, если он будет недалеко от общественного  транспорта. А  если  у  черта  на куличках? Зачем, спрашивается, тогда ее вообще иметь? Чтоб ходить пешком к чертям собачим? Далее: запчасти. Их же ищут днем с заженными фарами. Это надо к машине иметь еще и знакомого завгара. В третьих: в наших условиях ее можно использовать только полгода. Не успеешь на ноги поставить, как уже надо консервировать. А наши дороги? А гаишники? Но самое главное-нехватка времени. Не зря говорят: не знаешь, куда девать время-покупай машину. Завидую людям, у которых полно времени. У меня его почему-то мало. То вечерний строительный техникум после института, то заочные курсы ИН-ЯЗ, то съемка любительского фильма, а то еще что-нибудь. В общем, лишнего времени нет, и в скором времени его не предвидится, так что нечего ее и заводить, эту тачку.
         В воскресенье я проводил своих до самого дома отдыха. Им отвели номер на троих в коттедже летнего типа, чем они остались очень довольны, я тоже. Разместившись в нем и выполнив все фор-мальности, мы пошли знакомиться с окрестностями. В каких-нибудь двадцати метрах от домиков начинался лесочек. Ребята  побежали  вперед по заросшей мелким кустарником тропинке, которая вела на пригорок. Они вбежали на него и остановились, как вкопанные. Меня это заинтересовало и я впри-прыжку догнал их…и тоже еле остановился. Живописная тропинка внезапно обрывалась отвесной бетонированной стеной высотой пять-шесть метров. Внизу тоже был бетон – это было дно заброшенного бассейна. Я оторопел от такого разгильдяйства: это ж надо оставить без ограждения такое место! Хоть бы какую-нибудь табличку поставили, не говоря уже о том, чтобы огородить его. Сволочи. Сказать: страшно - что могло случиться с парнями- ничего не сказать. Я долго не мог успокоиться от воображаемой картины. Где люди берут силы, теряя своих детей? С ума можно сойти.       
         Потом мы взяли напрокат бадминтон и играли до изнеможения. Зато не скучали за обедом.
         Домой я вернулся поздно вечером. Взять паспорт жены, разумеется, не забыл. А назавтра утром позвонил:
         - Привет, Эл.
        - Привет,- она с шумом набрала воздух, это было слышно и в трубке, и мне был приятен этот вздох,  в ее голосе я слышал залог волнующей встречи. 
         - Как дела?
         - Нормально,- я все еще слышал ее волнение.
         - Я приглашаю тебя на бокал шампанского под крышей дома моего.
         - Что ж мне с тобой делать, придется идти. Я же домашним сказала, что сегодня уезжаю.
         - Сколько времени тебе надо на сборы? Часа хватит? Тогда в одиннадцать жду тебя на остановке двадцать второго автобуса. Найдешь? Это у рынка. Прекрасно. Жду.
         За этот час я прошелся по магазинам и купил все необходимое, а потом пришел к автобусу. Сначала я встал под тополь и оттуда посматривал в ту сторону, откуда она должна была появиться из троллейбуса. Но прошло десять, пятнадцать минут, а ее не было. Я начал волноваться и пошел ей на- встречу, к ее остановке. На Цветочной площади было, как всегда, многолюдно, и я внимательно просеивал толпы прохожих. Увы, то были «разнообразные, не те». Я ходил между этими остановками, потом снова встал под тополь, спрашивая ее и себя: что же случилось, что?! И тут я вздрогнул от неожиданно-
го прикосновения. Обернулся – она!
         - Заждался? Что с тобой? Ты болен? На тебе лица нет.
         - Да, сердце здоровым не будет,- отшутился я.
         - Ты из-за меня такой бледный? Ну, Вик…Прости, я забыла совсем, что должна была заехать к матери. Она просила проведать квартиру. Поэтому я оттуда, совсем с другой стороны…и с опозданием.
         Через четверть часа мы были у моего дома. Она шла позади меня в десяти-пятнадцати метрах. Я ей рассказал, как зайти ко мне. Сантехники уже не работали у меня, осталось поставить сифон на кухне. Но зато работали у соседей. На лестничной площадке встретился Леонид, старший из слесарей. Он видел, как ко мне зашла дама. И он знал, что мои уехали. Но тут уж ничего не попишешь: мало ли кто может зайти к оставшемуся в одиночестве мужчине, может это подруга его жены или родственница, да просто пришли по объявлению…
         И все же мы были у меня! В безопасности. Я закрыл дверь на все запоры, какие там были, и проводил гостью в комнату. Она села на диван и как-то вся сжалась.
         - Ты что, Эл? 
         - Ничего, ничего. Оставь пока меня одну.
         Я ушел на кухню, не мешая ей успокоиться. И чего волноваться, мы же дома? Сделав закуску и накрыв на стол, вернулся в комнату.
         - Ну как, огляделась?
         Она кивнула головой. 
         - Вот тут мы и живем. Ты ела сегодня?
         - Да, Петрович, я не голодная.
         - А я хотел тебя угостить. Музыкой, что-ли? 
         - Давай просто посидим.
         Я подсел к ней на диван и обнял за плечи:
         - Эл…
         - Что это там такое?- она увидела на полке пепельницу, выполненную в виде деревянной головы с выпученными глазами и широко разинутой пастью.
         - А-а, это черт. Я его захомутал в Прибалтике. В Каунасе  есть  Музей  чертей. Там  собрана их внушительная коллекция всех мастей из разных стран. Говорят, это единственный музей в мире. Кстати, я привез оттуда пару пластинок, Каунасские колокола и симфонии Чюрлениса. Хочешь послушать?
         - Хочу, но попозже.   
         Конечно, куда я спешил? Впереди  у  нас была целая вечность по сравнению с тем временем, которое мы могли позволить себе у ней.
         - Посмотрим, что у тебя за книги,- Эла подошла к полке.- Кого ты больше всего любишь?
         - Трудно выделить кого-то одного. Хороших писателей много. Смотря по настроению то одного с удовольствием читаю, то другого. Люблю читать и о самих авторах, потому что хорошую книгу не может написать неинтересный человек. Фантастику не люблю, даже научную. Мне больше нравятся реальные вещи. Есть такое высказывание: это  правдоподобно, как  вымысел,  и  невероятно, как  сама жизнь. Лучше всего, когда автор сам очевидец описываемых событий. Один из них – Антуан Экзюпери.
         Я взял его томик карманного формата и мы снова сели на диван.   
         - Он любил людей и больше всего ценил человеческое общение,- я открыл книжку.- Вот послушай: «Вот потому-то, друг мой, мне так нужна твоя дружба. Мне так нужно хоть изредка вкусить обето- ванного тепла, немного подняться над собой и отдохнуть на высотах, где непременно встретимся». Это он, я думаю, имеет в виду не небо, а общение с человеком, который понимает тебя. Ты согласна?
         - А если нет? Что мне за это будет?
         - Будет Антуан: «Я так устал от словесных распрей, от нетерпимости, от фанатизма! К тебе я могу прийти, не облачаясь в какой-либо мундир, не отрекаясь от моей внутренней родины. Перед тобой мне нет нужды оправдываться, защищаться, что-то доказывать; с тобой я обретаю душевный мир. Спасибо тебе за то, что ты принимаешь меня вот таким, какой я есть. Зачем мне друг, который меня осудит?»
         - Вот именно,- вовремя прервала меня Эла, а то бы я далеко ушел. Она увидела в серванте кувшин, который я выменял на часы на Восточном базаре.
         - Какой красивый. Можно потрогать?
         - Зачем спрашиваешь, здесь же не музей.
         - Ну-ка покажи, что у тебя еще есть от той поездки. 
         Я выложил на стол заграничные трофеи, как недавно показывал Олегу. Самые интересные среди них были, конечно, фотографии, большинство из которых она уже видела в техникуме.
         - А семейные фото покажешь?
         Я принес четыре альбома и она узнала, вернее, увидела меня, как говорится, от и до. 
         - Ты очень похож на мать.
         - Да. Говорят, кто похож на мать, тот будет счастлив. Неужели сбудется эта примета?
         - Который твой друг, с которым ты пропадал столько дней?- Эла добралась до институтского альбома.
         - Вот, он рядом со мной. Симпатичный?
         - Вполне, но это не оправдывает его. Попадись он мне…
         - По-моему, ты проголодалась, потому такая агрессивная. Пойдем обедать, время настало. Только заранее предупреждаю, у меня нет такого супа, как у тебя. Я кулинарных техникумов не кончал. Самое вкусное, что у меня есть – это кулинарная книга. 
         - А у меня ее нет.
         - Вот и хорошо, пойдем посмотрим мою.
         Мы прошли на кухню, я наполнил рюмки водочкой и спросил:
         - За что поднимем?
         - Твоя очередь…
         - За высоты, на которых общаются и обретают душевный мир.
         Я выпил, а она – нет.
         - Эл, ты меня уважаешь?
         - Да.
         - Не вижу.
         - Не забывай, что ты и я – не одно и то же.   
         - Ну тогда хоть ешь, не стесняйся. У меня не ахти какие яства, из магазина, в основном. Но есть и свои заготовки, вот это,например,- я показал на соленые грибы.
         - Их я обожаю. Сам собирал?
        - Да. Так что не бойся, в них мяса нет. Я собираю только рыжики, и только хорошие. Срежешь ножку-она упругая и ядреная, чистая, как свежий снежок. А запах! Потом срежешь ножку от шляпки, чтобы  она не сломалась в корзинке, а скользкая волнистая шляпка такая же чистая и зернистая! Вот это охота! Особенно приятно выискивать малюсенькие, они всегда крепкие, без сучка, без задоринки. Да ты и сама это знаешь не хуже меня.
         - Да, пока ты нахваливал, я уже все смела.
         - Это я так мало положил? Нет проблем, добавим. Я же не знал, что ты их любишь. А собирать?   
         - И собирать люблю. А еще люблю собирать землянику лесную.
         - Как у нас с тобой много общего! И как еще много нам предстоит сделать.   
         - Да уж, только успевай. Спасибо, тамада, давно не ела так вкусно.
         - Я рад, если только это правда.
         - Не сомневайся, ты же видишь, посуда чистая.   
         - В таком случае вернемся к душевной пище,- мы ушли из кухни.- Предлагаю группу «Тич-ин». Между прочим, это и танцевальная музыка,- я обнял мою несравненную партнершу за талию, и мы вспомнили старые добрые времена.
         Незаметно из гостиной мы оказались в комнате поменьше. В ней я переставил кое-что, хотелось создать уютное гнездышко. Получилось не царское ложе, но и не шалаш. 
       …Она целовала лицо, грудь, плечи и это было так необычно для меня.   
         - Эл, можешь поверить, что моя благоверная ни разу за всю жизнь не обняла меня и не поцеловала?
         - Что-о? Ты шутишь?
         - Какие уж шутки.
         - Ну, знаешь. У нас тоже нет в семейной жизни того, чего хотелось бы, и мы часто ссоримся, но чтобы так…Он же живой человек. Я не могу так. И в этом…и в еде, и во всем остальном у меня всегда порядок. Правда, в последнее время мне э т о…не совсем удается, мне надо представить, что он - это ты. Я даже заговариваться стала. Хорошо, что Маринин муж тоже Виктор. А иначе как бы оправдывалась, не знаю.
         - Интересно, он догадывается? 
         - По-моему, да. По крайней мере чувствует, что что-то стало не так. А тут еще другие невольно подливают масла в огонь.
         - Кто это?
         - Да этот, как его…Петр Перфильевич, Бутусов.
         У меня сердце екнуло, неужели он-таки ущучил меня в последний раз, гад этакий? Вот же…
         - И что он говорит?
         - Вчера мы возвращались домой, а он копался в своем гараже. Как-то я показывала тебе, он у него стоит рядом с проездом, инвалидам так разрешают ставить. Ну слово за слово, разговорились. С Володей они тоже знакомы на почве автолюбительства. Он и говрит: «Владимир Викторович, вы не боитесь в один прекрасный день остаться без жены? На вашем месте это не мудрено. Ваша жена имеет большой успех у нас в техникуме». «А зачем мне такая жена, на которую никто не смотрит?»- отбрил его Володя. «Оно, конечно, так. Мое дело предупредить, сосед все же…»
         Эла посмотрела на меня:
         - Мстит, старый хрыч.
         - За что? И он туда же?
         - А куда же? Помнишь, отмечали 8 Марта? Я зашла в комнату одеться, а он там сидел. Ну, и начал было что-то лепетать. Но я его быстренько поставила на место.
         - Дела…
         - А что от вас ожидать, когда вам попадет вожжа под хвост? 
         - В этом, вообще-то, ничего плохого нет, внимание к женщине.
         - Не говори так, ты же сам так не делаешь и не одобряешь это. А им лишь бы поволочиться, не важно за кем.
         - Ну и Бутусов, хорошо он удружил твоему.
         - Ничего, Володя мне верит. Ему не впервой говорят такие вещи.
         - Не пора ли нам отужинать? Давай сварганим что-нибудь. Ты мне поможешь?
         - Помогу. Только сначала обеспечь мне…
         - Понял. Полного комфорта не обещаю, но ванна и душ к твоим услугам.
         Она завернулась в простыню и ушла, а когда вернулась, я ее встретил в гостиной. И мы танцевали, обернутые в ту простыню.
         А потом готовили ужин. Кухня превратилась в седьмое небо! Я порхал около  новой  хозяйки и радовался, как дитя. Кажется, я ошалел от радости. Не было никаких мыслей, только  сердце  пело и плясало. Сколько, оказывается, радости в простом приготовлении ужина! А женщины обижаются, что много времени проводят на кухне. Да при такой поварихе я бы не выходил оттуда! 
         - Та-ак, что бы нам изготовить?- задумчиво говорила стряпуха, глядя на выставленные продукты.
         - При всех моих более чем скромных кулинарных познаниях полагаю, что этот фарш мы могли бы  чудесным образом превратить в котлеты,- неуверенно предположил я.
         - Могли бы, если бы нашлись панировочные сухари.
         - А это что? 
         - Это…Тебе нужна еда или лекция о ней?
         - Ты права, ликбез нам ни к чему.
         - Тогда убирай фарш, котлеты отменяются. Вот это мясо мы превратим в бефстроганов, если только в этом доме найдется мука.
         - Естественно, найдется, было бы просто смешно, если бы ее не оказалось. Ну, я пошел.
         - Далеко? 
         - За мукой. Я знаю, где она, однажды видел,- моя рука уже шурудила в недрах кухонного стола.- Ура! Я нашел ее! 
         - Молодец. С твоими способностями голодными не останемся. 
         Стараниями очаровательного шеф-повара и вывозившегося в муке замарашки-поваренка на столе красовались салат из помидор и огурцов, посыпанный зеленью и заправленный сметаной, а также чудно пахнущий, вызывающий зверский аппетит кусок мяса, волшебным образом превращенный в то самое мясное блюдо с нерусским названием бефстроганов.
         После ужина слушали Шаляпина. Как-то я набрел на комплект его записей из десяти пластинок, и у нас было из чего выбрать. Могучий, но приглушенный, грустный голос пел: «Помню майский денек, как купаться вместе шли, как садились на песочек, на желтый, на мелкой песок. Темна ноченька - да не спится». В глубинах этой мелодии, в проникновенном исполнении слышалась неизбывная тоска воспоминаний, невосполнимая утрата. Опять в горле вздувался комок, опять было мучительно хорошо…
         А потом я читал своей гостье, которая осенила мое жилище сиянием ярче солнечного и пропитала это пространство восторженной радостью – я читал ей диалог Маленького принца с Лисом:
         «- А как это-приручить?- спросил Маленький принц Лиса.
         - О-о, это давно забытое понятие. Оно означает: привязать к себе.
         - Привязать?
         - Да. Вот именно. Вот ты для меня пока-маленький мальчик, как сто тысяч других. Но если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь единственным для меня в целом свете. И я буду для тебя один в целом мире. … Пожалуйста, приручи меня.
         - А что для этого надо делать?
         - Я все тебе объясню. Садись вон туда на травку. Я буду искоса поглядывать на тебя, а ты молчи. Слова ведь только мешают понять друг друга. С каждым днем ты садись все ближе и ближе, а приходи в одно и то же время. Если, например, ты будешь приходить в четыре часа, то уже с трех часов я почув-
ствую себя счастливым: я буду ждать тебя. В четыре часа я буду волноваться и тревожиться, если ты не придешь. А потом я узнаю цену счастья.
         Маленький принц приручил Лиса. Когда даешь себя приручить, потом случается и плакать. И вот настал час прощания.
         - Я буду плакать по тебе,- сказал Лис.
         - Ты сам виноват. Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно. Значит, от этого тебе плохо?
         - Нет, мне хорошо. Вспомни, что я тебе говорил о золотых колосьях. Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного глаза не увидят.
         -  Самого главного глаза не увидят,- повторил Маленький принц.
         - Да, люди забыли эту истину, но ты не забывай. Ты всегда в ответе за каждгого, кого приручил».
         - Интересно, а у нас кто кого приручит?- спросила Эла.
         - Хотелось бы взаимности.
         - Значит, обоим придется плакать.
         - Когда еще это будет,- я поднял ее с дивана на руки и стал подбрасывать.
         - Пусти, Вик, ты же последние силы истратишь.
         - Мне всегда хочется взять тебя на руки, а ты почему-то этого не хочешь. Об этом мечтает каждая женщина.
         - И мне приятно это, но еще больше жаль тебя.
         Все-таки я унес ее в спальню и опустил на ложе. Однако совсем некстати позвонили в дверь.
         - Кто бы это мог быть?- вслух думал я.- Друзья ребят знают, что наши уехали. Соседи? Не волнуйся, все будет хорошо.
         Но мои слова ее мало успокоили. Она опять вся сжалась и ждала, чем все это кончится. А звонок между тем требовательно звонил. Пришлось открыть. У дверей стоял Леонид, сантехник:
         - Ты что, уже спишь?- ухмыляясь, спросил он, видя, что пиджак накинут без рубашки.
         - Прилег отдохнуть. Тебе чего?
         - Принес вот сифон. Будем ставить?
         - Конечно. Я его столько времени жду. Проходи.
         Мы стали приспосабливать эту деталь к раковине и трубе слива. Мне очень хотелось сходить к Эл и сказать, что все нормально, но я не хотел, чтобы Леонид узнал, что я не один.
         - А ты чего так поздно сегодня, во вторую смену остался?
         - Да, привезли вот их, и начальник участка попросил остаться, а  то  мы  задержались  у вас. Закругляться надо, надоели вам с грязью-то.
         - Это да, но лишь бы сделать.
         - Теперь уже все, остается дырки заделать. Ну, вот, принимай работу, хозяин.
         - Хорошо, потянет. Давай-ка спрыснем это знаменательное событие, чтобы лучше текло.
         - Ну, я пошел, рассиживать некогда,- Леонид, закусывая огурцом, пошел на выход.
         - Спасибо за работу, будь здоров. 
         - Бедняжка моя, переволновалась?- я вернулся к Эл.- А я, между прочим, сифон установил.
         - С кем ты там разговаривал?- она отодвинулась, освобождая мне место.   
         - С сантехником. Я сейчас тебя успокою, моя прекрасная леди,- я положил ее голову на правую руку,- вот так. 
         - Он, наверное, догадался кое о чем?
         - Ничего, он хороший, не проболтается. Они скоро уйдут с этого дома. Теперь можно ехать со спокойной душой. Может завтра же поедем? Если хочешь.
         - Можно и завтра, только у нас же билеты на среду.
         - Если будут билеты на завтра, те билеты сдадим,- я гладил ее, и она успокоилась.- Чего ты так испугалась? Мы же дома, нам некого бояться.
         - Да уж, некого…Дома мне не так страшно, как здесь. Расскажи еще раз, как ты жил без солнца, а потом увидел свет и растаял,- она хотела послушать стихотворение, которое я написал ей в письме. Я не заставил себя упрашивать:
               …Пойдем же до конца, пусть даже там страданья,
                И мы тогда узнаем, кто же мы…
         - Так ты, оказывается, поэт?
         - Зачем ты так? Мне далеко до них.   
         - Почему же? Мне они понравились. Так понравились, что когда я закончила читать на почте твое письмо, ко мне подошел какой-то мужчина и спрашивает: вам плохо? Я сначала не поняла, в чем дело. А потом догадалась. Я читала твои стихи, а он читал на моем лице. И я, видно, так разволновалась, что он решил помочь мне. Так что не скромничай, дорогой мой поэт, а то…
         Я не дал ей закончить, закрыв ее уста своими.
         - Вик, во сколько мы поедем завтра?
         - Как выспимся, я думаю.
         - Ладно. Ты спи, а я не буду.
         - Почему?
         - Я не могу спать в людях. У мамы иногда остаемся, и то всю ночь ворочаюсь.
         - Ничего, я тебя усыплю.
         - Попробуй, только едва ли получится.
         - Хочешь, сказку расскажу?
         - Давай,- засмеялась она.
         - Ну, слушай,- начал я, похлопывая  незасыпающее сокровище по плечу.- В некотором царстве жили-были  король, королева и их дочь-принцесса по прозвищу Соня. Ее так прозвали, потому что больше всего  на  свете  она любила поспать. Поэтому где бы она ни была и что бы ни делала, всегда брала с собой подушечку, поменьше, чем эта, но такую же мягкую. На которой она очень быстро засыпала.
         Тут моя усыпляемая рассмеялась:
         - Так ты меня хочешь усыпить или рассмешить?
         - Я хочу, чтобы ты уснула если не смеясь, то хотя бы с улыбкой на устах.
         - Очень интересный способ убаюкивания. Ладно, половину поставленной цели ты уже достиг, продолжай.
       - Ага, не успеет она, Соня, присесть рядом с троном батюшки – глянь: баттюшки! она уже спит! Сама-то Соня нисколько не переживала по поводу своей сонливости, потому что ей снились удивительные сны. Она, по  правде  говоря, только ими и жила наяву, когда просыпалась. Всамделишная  жизнь принцессы не могла сравниться с той, где было столько света, солнца, радости и…
        Продолжая в таком духе минут десять, а может и все двадцать, я-таки усыпил бдительность гостьи.
         Не успел я закончить сказку, как услышал мерное дыхание. Вскоре и я отключился. А утром проснулся от нежного прикосновения в щеку. 
         - Доброе утро, любимая,- я сгреб ее в охапку,- ты давно уже наблюдаешь за мной?
         - Часа два. Нет-нет, успокойся, только что проснулась. И как тебе удалось усыпить меня, ума не приложу. Говорю же, у мамы и то толком не сплю, а тут…
         - Я еще не то могу, дай мне только срок.
         - Отпусти же меня, Вик, об тебя обжечься можно. Ты случайно не заболел?- она приложила руку ко лбу.- Вроде нет. Ты всегда, что - ли, такой горячий?
         - Нет, только с тобой, мировая моя женщина.         
         Мы встали в десятом часу, неспеша позавтракали и стали собираться в дорогу. Но тут позвонили в дверь. Чтоб им пусто было! Я не хотел открывать, но незваный гость не думал уходить. Может быть, он слышал, что в квартире кто-то есть? Так или иначе, мне пришлось закрыть Элу в комнату соседа по подселению. Сосед не жил в ней, а наши туда не ходят.
         - Сейчас-сейчас,- успокоил я пришельца, открывая дверь. На площадке стоял Степан Платонов.- А-а, здорово,проходи. Что тебя привело в столь раннее время? Не работаешь, что-ли? Я-то собираюсь в поездку, потому и дома. А ты?
         - И я уезжаю в командировку. Может в одну сторону?
         - Боюсь, что нет. Ты куда?
         - В Озерный.
         - А я в противоположную сторону, на юг.   
         - Я пришел пораньше, потому что ты говорил, что работаешь в основном вечерами. А еще ты обещал помочь мне, если я попрошу тебя работнуть на даче. Помнишь?
         - Ну как же, конечно.
         - Вот и хотел пригласить тебя на выходные. Я к концу недели, в пятницу, вернусь, а ты?
         - Трудно сказать, может и я приеду. Но если на этот раз не получится, в следующую неделю обязательно поеду с тобой. Идет?
         - Лады. Я зайду за тобой. А сейчас ты еще не идешь?
         - Нет, надо собрать кое-что.
         Он ушел, а я открыл затворницу:
         - Как ты, жива еще?
         - К смерти гораздо ближе, чем к жизни. А еще говорил: у меня нас никто не потревожит.
         - Извини, Эл, ты вся испереживалась.
         - Не приду к тебе больше никогда, лучше не зови.
         - Это очень жестоко с твоей стороны. В следующий раз я на дверь повешу табличку, как в гостиницах: не беспокоить!.
         - Ладно, фантазер, пошли, а то еще кто-нибудь заявится. 
         Мы быстренько собрались и поехали на речной вокзал. Купили новые билеты, а ранее купленые сдали, и через час с небольшим уже сидели в салоне «Ракеты». Она под мерный гул двигателей стремительно неслась вниз по Быстрой. Иногда под крылья судна попадали невидимые затонувшие бревна, и тогда корабль наш резко сбрасывал скорость, плавно погружаясь в воду, а Эла испуганно брала мою руку и прижималась ко мне:
         - Я такая трусиха, потому что плавать не умею. А ты хорошо плаваешь?
         - Как Джонни Вейсмюллер.
         - Это имя мне ни о чем не говорит, я его не знаю.
         - Спорим, что знаешь?
         - Здесь какой-то подвох, лучше говори сразу.
         - Видела в детстве американский фильм «Тарзан»?
         - Видела. Ну и что?
         - В роли Тарзана снимался Вейсмюллер, чемпион мира по плаванию.
         - Ого, куда ты хватил. Смотри-ка, какие здесь красивые места. Мне нравится Уральская природа, да и климат здешний вполне устраивает нас. А Игорешка мой вообще чувствует себя здесь хорошо. Я, наверное, говрила тебе, что в Сибири он мучился астмой.
         - Чем он занимается у бабушки на даче?
         - Помогает ей, катается на велосипеде, читает. Но, конечно, ему там скучновато. Его сверстников там немного. Всю неделю ждет, когда мы с папой приедем.
         - У вас большой участок?
         - Не  очень, пять  соток. Но  работы хватает, то подкармливаешь эти кусты, то копаешь, то поливаешь, то полешь. За два дня выходных так намнешься, что рук-ног не чувствуешь. Тут ведь тоже надо желание. А иногда бросила бы все это, надоело. С одной стороны это полезно, физическая работа, но…как будто отбываешь поденщину.
         - Почему? Поработай в свое удовольствие-и будет.
         - Как бы не так. Не знаешь ты нашу маманю. Она как одержимая, не успеешь одно сделать, давай другое.
         - Да-а…
         - И зятьев своих замучила. Марина с Виктором тоже все выходные там. Мужчины наши не знают ни минуты покоя, то яму мастерят, то баню. Ой, Вик, такую баню они построили. Мне очень хочется сводить тебя туда, но как?
         - А мы в другую сходим.
         - В другую уже не то. Так ей все мало. Нет, это, конечно, не жадность. Ее тоже можно понять, она хочет забыться в этой бесконечной работе. При отце она не была такой. Вот и изводит всех нас. Иногда делаем совсем уж бесполезную работу. Просто не хочется спорить с ней, обижается. Зато потом Володя мне целую неделю выговаривает, вот она такая да сякая. Я говорю, я-то здесь причем, ей и говори, если с чем-то не согласен. В общем, я порядком уже устала крутиться между двух огней, вернее, между трех, ты ведь тоже огонь.
         - Эл, я понимаю, что так жить, как мы с тобой, нелегко. Тебе труднее всего. А что делать? Ждать?   
         - Приходится. Ты не обижайся, если у меня иногда выскочит какое-то слово.
         - А я и не обижаюсь – и удивляюсь этому. Если бы моя благоверная сказала что-нибудь подобное, я бы расстроился не на шутку. А тут как будто какой-то добрый гений шепчет: не надо, не сердись, это пройдет, она забудет об этом.
         - Вот и хорошо, Вик ты мой цветочек, Вик мой голубочек. Но интересно все же получается. Вот ты говоришь, что не обижаешься, если я скажу что-то не так. А мой Володя в таких случаях лезет в бутылку.
         - Это совсем ни к чему. Гораздо лучше только прикладываться к ней, а не лезть. Как он у тебя в этом отношении?
         - Бывает. Он нехороший, когда выпьет, начинает разбираться в давно прошедшем, чего-то доказывать с пеной у рта. Я стараюсь уложить его, но никакие уговоры не помогают. А то еще начнет рабочие свои неурядицы выплескивать на меня. Ну говорил бы на трезвую голову, можно было бы обсудить вместе. А так что, какой толк? Не понимают, видите ли, его, все погрязли в болоте, отстали безнадежно. Надо отдать ему должное, он прошел отличную школу. Будучи в Сибири, он сам ездил в Москву утверждать проекты. Ох и нахватал он там шишек, но  зато и специалистом  стал  настоящим. Он, безусловно, прав, требуя и от других досканального знания своего дела. И ему тяжело видеть, как безграмотно в городе проектируют и строят. Вот ты посмотри, например, как посажены наши дома. Ведь тут, на этой развилке чуть ли не самых оживленных  улиц  города  так  и  просится какой-нибудь общес-твенный центр. Так нет, воткнули жилые дома. А сколько по городу таких ляпсусов?
         - Согласен. Даже непосвященному человеку в глаза бросаются подобные промашки. Меня особен-но удивляет то, как проектируют благоустройство. Совершенно не считаются с реальностью. Заставляют пешехода делать огромные крюки. А  в  результате - вытоптанные  газоны, погубленные насаждения. Надо организовать людские потоки. Ну предусмотри ты в своем проекте дорожку, разорви газон. Тогда не будут топтать его  пять  метров  шириной. Но  для  этого же надо хорошо знать территорию, лишний раз выйти на место. А как организован водоотвод? В лучшем случае-никак, а обычно все наоборот, откуда вода должна уходить, туда она и течет. Зато в чертежах вертикальной планировки все очень красиво.
         - Вот бы вам с ним встретиться, у вас много общего в этом плане, и не только в этом: фото, кино.
         - А что, может  быть, мне и вправду стать другом вашей семьи? Нет, француза из меня не получится. Как ты думаешь?
         - Да, эта идея настолько же хороша, как и…Нет, это не для нас. Он очень прямолинеен и резок, нам тяжело будет с ним,- засмеялась Эла, а потом продолжила: На работе у него не клеится тоже в основном из-за своего характера. Пусть кто-то чего-то не знает, так поговори с ним спокойно, не крой его с большой матушки. Тяжело он  срабатывается  с людьми. Есть там у них главный специалист Калугина. Так он с ней все время «на ножах».
         - Подожди, это не Вера ли Николаевна?
         - Она самая. А откуда ты ее знаешь?
         - Хм, спрашиваешь. Моя однокурсница по институту. Так она уже главспец, а недавно была ведущим. Я часто бывал у ней, когда они проектировали нам учебно-лабораторный корпус. И все удивлялся, думаю, какая смелая женщина, без специального образования не боится такой ответственной должности. Она, конечно, умница, закончила институт чуть ли не с отличием. Но на такой работе мало ума, нужны и знания, и опыт.
         - То-то и оно. Хватка у ней, видно, есть. Кстати, ее повысили незадолго до поступления к ним Володи. И  он не может смириться с тем, что находится под началом женщины, да еще не имеющей специального образования. Рассказывает, что  ругаются с ней до иступления. Он ее терпеть не может, пото-му что она, по его словам, даже азов не знает. Но  он тоже загибает. Не может быть, чтобы неглупый человек дошел до такой должности и не знал азов. А вот поди ж ты, разберись. Он меня все агитирует обратно в Сибирь уехать. Я говорю, поезжай, я тебя не держу. А я не поеду. Игорь тут выздоровел, мать здесь живет, сестра, отца похоронили…
         За разговором мы не заметили, как прошло шесть часов. Мы были у цели. 
         - Ну, Вик, бери свою Светлану под руку и веди, если знаешь куда, я тут пас.
         Я не понял, почему Светлану.
         - А-а, да, я же забыл. Ничего, это только на полчаса, пока устроимся. Где же эта гостиница «Турист»? Лет семь тому назад, когда я жил здесь пару дней, ее еще не было. Говорят, недалеко от реки. Спрашивать не будем, сами найдем?
         - Не будем, так интересней.
         Искать, собственно, и не пришлось. Поднявшись на берег по бетонным ступеням благоустроенной набережной и пройдя буквально квартал, мы увидели справа по курсу пятиэтажное кирпичное здание с большими буквами на крыше: «Турист».
         - Эл, если наш номер не пройдет, и мы не получим номера, я ни за что не поверю, что есть какая-то фортуна на свете.
         - Во-первых, никакая я не Эл, пора бы запомнить и войти в роль любящего мужа, а не …друга семьи. Во-вторых, у тебя оба паспорта? 
         - Да.
         - Ладно, я свой тоже взяла на всякий случай. Главное, не волноваться,- последнее она говорила уже себе.
         В гостиницу мы зашли за большой разновозрастной и разношерстной компанией. Компания  сразу направилась вглубь здания и стала петь и плясать. Что за люди? На свадьбу не похоже, жениха с невестой не видать, да и трезвые все. Вот мы со Светланой – другое дело, сразу видно: муж и жена, желающие провести в этой обители медовую неделю.
         Мы поздоровались с администратором и прошли вглубь фойе. Там жена села в кресло спиной к окну на почтительном расстоянии от служащей гостиницы, а я без вещей вернулся к ней, к администратору.
         - Еще раз добрый день. Как у вас с местами? Нам бы хотелось двухместный номер дня на три – четыре.
         Женщина бальзаковского возраста с  выщипанными  и  накрашенными  бровями  внимательно  посмотрела на меня и, ни слова ни говоря, протянула руку. Я положил в нее паспорта, которые держал наготове. Она внимательно полистала их, а потом спросила: вы просто так, отдыхать?
         - Да, дома, знаете, надоело. Ребят отправили в лагерь, а сами решили немного развеяться. Мы слышали много хорошего о вашем городе, и нам захотелось поближе узнать его.
         - Милости  просим, но  я должна  вас огорчить, сейчас все двухместные номера заняты. Есть одноместные. Будете брать?
         - Одну минуту, я посоветуюсь,- стараясь не спешить, я подошел к супруге с радостным лицом.- Все нормально, есть одноместные, ты не возражаешь?
         Она не возражала.
         - Добрый день, принимайте новеньких,- мы были у дежурной по четвертому этажу.
         - Здравствуйте. Какие у вас комнаты? Сорок шесть и сорок восемь? Вот ваши ключи. Разберетесь или показать?   
         - Спасибо, не надо, мы сами.
         Наши «апартаменты» оказались через одну комнату по одной стороне коридора. Но это не имело никакого значения. Сначала мы зашли в первую по ходу комнату, а потом пошли в сорок восьмую. Они были как две капли воды: стол, стул, полутораспальная кровать, шифоньер, журнальный столик, кресло к нему, туалет и ванна раздельно. Ничего еще, жить можно, даже радио есть. 
         - Ну, которую мы облюбуем?- спросил я, проходя к широкому окну и открывая его.
          Эла устало опустилась на стул и еще раз огляделась:
         - Вот эту, здесь, по-моему, уютней.
         - Пойду принесу вещи.
         Когда я вернулся, она все еще сидела в той же позе уставшего человека. Сказывалось напряжение этого дня. Сначала Степан со своим визитом, от которого она была ближе к смерти, чем к жизни, потом частые конвульсии «Ракеты» от топляков, когда каждый удар бревна о борт судна пугал ее. К ним Эла за шесть часов пути так и не смогла привыкнуть; и в довершение - это вселение с чужим паспортом.
         - Чего грустим?- мне хотелось вывести ее из этого состояния.
         - Неужели нас пропустили? Даже нет сил порадоваться.
         - Уррра-а-а!!- кричал я шепотом,- мы сделали это!!!   
         Уняв первую радость, освежились с дороги, кое-что переодели и вышли на улицу в надежде найти какое-нибудь заведение, в котором дают кушать. Одно из них мы увидели сразу же – то был ресторан при гостинице. Однако нам там ничего не перепало, он был закрыт. Все же мы выяснили, можно ли будет нам рассчитывать на него. Оказалось, нет, он обслуживает только организованных туристов.
         - Это несправедливо,- сокрушалась Эла,- мы ведь тоже из их племени, хоть и «дикари».
         - Мы из тех, кто в списках не значился.
         Мы шли неспеша по незнакомым улицам и читали вывески на зданиях, но интересующей нас над-писи не было. Проходя мимо очередного магазина, я попросил Элу прочитать вслух его название. 
         - Ви'на, таба'ки,- сказала она.
         - Кошки, собаки,- продолжил я. 
         - Ничего себе, рифмуешь прямо на ходу.
         - Нет, это домашние заготовки.
         - А еще есть?      
         - Поищем. Вот: авто – дорога – перекресток; иголка – нитки-и-наперсток;
              косуля – лама – гуанако; верблюд – осел – олень, однако!
              река – рыбак – улов – уха; печенка – ливер – потроха;
              шале'– шато'– бунга'ло – дача; кобыла – конь – кентавр – кляча;
         - Ой, Вик, замечательно,- смеялась Эла,- чую, у тебя еще есть, но оставим их на потом. Я хочу продлить и предвкушать удовольствие.               
         - Как вам будет угодно, сударыня.
         - Ви-ик, как хорошо, что мы здесь одни, можно не озираться по сторонам. Такая легкость, держи меня, а то улечу. Куда девалась вся усталость?! Чего доброго, с тобой и я начну в рифму гутарить. Знаешь, что я предлагаю,- Эла похлопала меня по руке,- возьмем-ка мы с тобой хлеба, чаю, ну и что еще попадется съедобное, пойдем к себе и будем питаться по-домашнему. Я хочу сама тебя кормить.
         Так мы и сделали. Прикупили кое-что к тому, что еще оставалось из взятого в дорогу, попросили у дежурной посуду и изладили ужин.
         - Сегодня наша трапеза получилась так себе,- говорила Эла,- но ничего, уничтожим все остатки, а завтра придумаем что-нибудь поинтересней. Например, вареную картошку с селедкой. Хочешь?
         - Да, давно хотел. Дома ведь такого не дождешься.
         - Я тоже люблю картошку с рыбой. Рыба – моя слабость.
         - В таком случае представь, что рядом с тобой карась, судак, налим. Кого выберешь?
         - Селедку.
         - Какая ты скользкая, так и хочешь увильнуть…сарданелла,- я поднял ее вместе со стулом.- Сегодня мы больше никуда не поплывем, да?
         - Хватит, шесть часов были на плаву. Ох и  натерпелась  я страху с этими бревнами. Зато и расслабиться можно по полной. Уж тут-то нас никто не потревожит, надеюсь. Табличку на дверь не повесим?
       - Где-нибудь в Лас-Вегасе  в  ней  был  бы смысл, а  здесь мы  весь  этаж соберем у  своих дверей.   
         Я закрыл, наконец, ту дверь на все запоры… 
         - Эл, всё, что у меня было с другими – детский лепет по сравнению с  э т и м…
         - И много их было у тебя?
         - Сбился со счета.
         - А если не хвастаясь?
         - Стыдно сказать: хватит пальцев одной руки. Это никуда не годится, да?
         - Ишь, какие вы хитрые. А если бы мы так рассуждали? Чем мы хуже вас? Дело ведь не в том, сколько, а – как? Ты читаешь статьи специалистов на эту тему?
         - А как же? Могу предложить тебе индийский трактат. 
         - Ну и как, согласен с тем, что пишут?
         - Конечно. Мало мы придаем значения прелюдии. И вообще сама система бракосочетания у нас не продумана как следует. Из-за этого много брака в таком серьезном деле. Нам бы следовало поучиться у полудиких племен. Например, у одного из них, живущего на островах Океании. Там такой  порядок женитьбы и выхода замуж. Родители рано устраивают помолвку своим детям. А когда  приходит  время заключить союз, все помолвленные собираются парами в дом, где их напутствует старец. Пока он играет на своем инструменте и поет, партнеры могут поменяться. Причем выбирают девушки. Если кому-то из них не нравится суженый, она может выбрать любого парня из присутствующих. А тот тоже еще  посмотрит, идти с той или остаться со своей. Но и это еще не все. Окончательный выбор молодые делают только после того как проведут ночь любви в лесу. Вот это я понимаю – демократия.
         - А у нас, думаешь, не так? Это только вам кажется, что выбираете вы, мужчины. На самом деле все наоборот.
         - Но у вас все-таки пассивный выбор. Правила приличия…
         - Ничего, у женщин большой арсенал приемов, чтобы заполучить вас, и все будет в пределах правил. Для умного мужчины много и не надо, он быстро догадается. Для тебя много надо было, чтобы я поймала тебя в свои сети?      
         - Так это ты меня поймала? А я-то думал, что это я такой удачливый охотник.
         - Это все шуточки, а вот интересно было бы знать, что ты обо мне думаешь? 
         - В каком смысле?
         - В смысле нашей связи.
         - Как я могу плохо думать? Ты же не от хорошей жизни. Значит, он сам виноват.
         - Конечно, ты меня оправдываешь. А свою Светлану ты бы оправдал на моем месте?
         - Я ее нисколько не ревную. 
         - Пока нет повода. Не дай бог, если она узнает о твоих темных делах и начнет платить тем же.
         - Не будет, хоть и узнает. Ей не нужны мужчины, она прекрасно обходится без них. Врачи говорят, что нет холодных женщин, что в их фригидности виноваты мужчины. Я  этому  верил, хотя  не мог полностью согласиться. Судя по нашим отношениям моя благоверная должна быть исключением. И вот недавно прочитал книгу польских авторов, где они утверждают, что по темпераменту вас можно отнести к трем группам. Для превой из них главной является семья, дети, а мужа может и не быть, они этого не заметят. Сюда вписывается моя благоверная. Вторые, как и положено золотой середине, сочетают и то, и другое, но увы – умеренны. И только в третьем, высшем, классе мы найдем настоящих женщин. Таких, как Клеопатра, они не спят в одежде, бедра их созданы для того, чтобы рожать детей, а груди – чтобы кормить. Помнишь, ты мне говорила о себе то же самое?
         - Помню, но у ней же была дурная репутация в этом смысле.
         - Ерунда, может и было что-то такое, о чем пишут, но, наверно, больше наговаривают из зависти. Женщина должна быть прежде всего женственной. Ты настоящая женщина. А я, настоящий мужчина?
         - А почему бы нет?
         - Сейчас мы это узнаем. Французы говорят: грудь хорошенькой женщины всегда уместится в руке настоящего мужчины. А ведь они правы…
         - Скромняга, ты знаешь такие вещи? Наверное, уже и во Франции успел побывать, одиссей?
         - Нет, к сожалению. А было бы неплохо, Монмартр, Булонский лес...
         - Вот-вот, а в лесу…
         - Эл, прекрасная моя леди, плохо ты меня знаешь. Мне никого не надо после того как узнал тебя,- голос мой дрогнул. 
         - Ну-ну, не надо. Я верю тебе, настоящий мой мужчина. Верю и очень хочу от тебя ребеночка. Он был бы нашим продолжением.
         - Эл, ты серьезно? Ты ведь не впервые уже говоришь об этом?
         - Вполне.
         - Но как ты себе это представляешь, если не хочешь, чтобы мы были вместе?   
         - Как?.. Будет расти - и все. У нас, разумеется.
         - А потом, когда он вырастет, мы сможем ему объяснить все это? Или ты думаешь, что мы сможем сохранить нашу тайну? 
         Эла молчала с закрытыми глазами, воображая будущее, а потом сказала: 
         - Ты прав, это было бы кощунством. Но и от него я не хочу. Он меня давно уже уговаривает на второго, но я говорю, с тебя много и одного. Не хочу.
         Только тогда, когда она сказала: кощунство, до меня дошло, что она действительно  хотела этого. В такой ситуации, когда муж просит о ребенке, женщине не составит труда сделать это…от другого. Не знаю, можно ли оправдать такую женщину, но мне приятно было сознавать, что Эла может на многое решиться ради меня. На многое, но на главное пока не может.   
         - И все же это можно сделать, и все будет нормально, если…Ты ведь знаешь, о чем я хочу сказать?
         - Знаю, Вик, знаю,- она тяжело вздохнула и положила голову мне на грудь.- Но я не могу ничего поделать.
         - Ну и ладно. Спи давай, сказку рассказать?
         - Ты уже так приручил меня, что я скоро не смогу засыпать без тебя. Боже мой, что же будет, мы же скоро не сможем жить друг без друга, а, Вик?
         Я обнимал ее, гладил и думал: Если бы это было так! Я - то уже давно не могу без тебя.
         - Все будет хорошо. Утро вечера мудреней. Слушай вот:
                Вечерний звон, вечерний звон,
                Как много дум наводит он…
         С этой песней мы уснули, а рано утром я проснулся, как обычно просыпался дома. Там я уже не пытался будить  свою благоверную, а здесь-то  можно  было…Но жаль было ее сладкого сна, и, налюбовавшись на спящую красавицу, я снова задремал. А когда открыл глаза, Эла уже готовила чай.
         - Засоня, пора вставать, петухи давно пропели.   
         - Я бы встал, да не могу, помоги,- я протянул руки.   
         - Э-э, нет, не обманешь. Видишь этот стакан? Сейчас принесу холодной воды.
         Пришлось встать. Мы попили чаю с горчичными сухарями и стали собираться на прогулку. Я одевал рубашку и смотрел, как Эла делает прическу. Мне нравилось, как она это делает и я не упускал случая, чтобы понаблюдать за ней. А она стеснялась и просила отвернуться. 
         - Ты опять шпионишь за мной? А ну-ка кру-гом!
         - Я забыл, через какое плечо это делается. 
         Она закрыла дверь в коридор, где стояла перед зеркалом, а я стал ходить взад-вперед, застегтвая запонки. И опять у меня было состояние невесомости, как дома на кухне. Какая-то сила подняла меня и удерживала над полом, и я плавал по комнате, не чуя ног под собой. У Эл настроение тоже было на высоте. Я хотел поцеловать ее перед выходом из комнаты, но было уже поздно, она отстранилась:
         - Ты покрасишь свои губы и испортишь мою прическу, только и всего.
         День выдался чудесным, в голубом  небе висели симпатичные облака и не покушались на то, чтобы заслонить светило от нас, а нас – от светила. На этом празднике жизни мы явно не были лишними! Мы шли счастливые, раскрепощенные – и упивались свободой! Я дал бы голову на отсечение за то, что не было больше ничего на свете, что могло бы сравниться с этим состоянием! Моя восхитительная женщина тоже рвалась в небо, так что я едва удерживал ее за руку. Через руки мы и дышали друг другом.
         - Куда пойдем?- спросила Эла, с лучезарной улыбкой глядя в мои счастливые глаза,- опять по белым пятнам?
       - Опять по ним, сейчас они белые и для меня. Город за эти годы разросся и еще больше похорошел. 
         - Нам бы такую чистоту,- мечтала Эла.
         - И зелени бы не мешало. Видишь, как здесь берегут деревья, сохранили и естественный лес. Посмотри, там же не иначе, как ребята кормят белку.
         Мы подошли к нескольким соснам и березкам, росшим практически в естественной среде. Там дети почти с рук кормили ее, лесную рыжую попрыгунью.
         - Молодцы, лебединцы,- продолжил я,- не отстают от других городов. В Таллине тоже есть ручные белки, а в Лейпциге прямо в центре города в небольшом озерце лебеди плавают. А может они и в этих краях бывают? Не случайно же этот город так назвали. Давай спросим кого-нибудь.
         Мы долго присматривались к прохожим, кто мог бы прояснить ситуацию. Наконец, спросили у пожилой женщины, шедшей навстречу.
         - Вы угадали,- сказала она,- прилетали к нам раньше птицы всякие, и гуси, и лебеди. Давно это было. Тогда еще не было водохранилища и «Ракет» с «Метеорами», и моторных лодок. Да и города еще не было. А сейчас какие птицы – на реке-то ни днем, ни ночью покоя нет. Еще вопросы?
         - Спасибо, больше нет. Не будем вас задерживать.
         Женщина пошла своей дорогой, а мы – куда глаза глядят.
         - Если так и дальше пойдет,  то скоро не увидим никаких птиц. Спрашивается, ради чего все это делается?- вопрошал я свою спутницу.      
         - Все же должно наступить время, когда человеку надо будет возвращать природе все, отнятое у ней. Как ты думаешь?- «ответила» она. 
         - Будем надеяться. Только не опоздать бы.
         - Но с другой стороны. Если бы не было ГЭС, не было бы электричества в таком количестве, не было бы этого замечательного города. Посмотри, как здесь легко дышится.
         Действительно, город не давил своей застройкой, как это бывает, когда строительство ведется из серого железобетона. Здесь строили в основном из кирпича. Поэтому строители избежали однообразия большинства наших городов. Широкие улицы имели достаточно зелени.
         Не особо выбирая дорогу, мы все же наткнулись на стройку. Перед нами «красовалась» траншея с водой. Это к строящемуся дому тянули коммуникации.
         - Туда ходи-ходи нету, однако,- я искал пути обхода.
         - А вот тут они отстают в организации строительного процесса,- заметила Эла.- Нулевой цикл пора уже выполнять в первую очередь.
      - А на стройплощадке неплохо бы положить бетонные плиты, чтобы не вывозить грязь в город,- и я внес свой посильный вклад в критику.
         Так, критикуя и радуясь, мы оказались в небольшом сквере на высоком берегу Быстрой. С этого места открывалась шикарная панорама: внизу почти до леса на горизонте простиралось водохранилище. На воде трудились судна всяких мастей: теплоходы, буксиры, баржи, катера. Ширь безбрежная! Это внизу. А на нашем уровне и выше кружили чайки. 
         Я привлек мою чайку за крылья:
         - Чего тебе не хватает, голуба сизокрылая?
         - Мне всего хватает. Чего еще желать?
        - Странно, разве тебе не хочется полетать, ощутить пуховую легкость и парение? Сейчас бы в небо!  Нас тут никто не знает, поэтому будем с тобой двумя НЛО. Полетели?
         - А что остается делать? Видно, у меня на роду написано всю жизнь быть летающей тарелкой.
         - Тут уж я тебе ничем помочь не могу, каждому свое. Я часто бываю летающим самоваром и ничего, не жалуюсь.
         - А что ты еще нафантазировал в своих домашних заготовках? А ну выкладывай,- она посмотрела на меня с такой улыбкой, что мне ничего не оставалось, как выложить:   
          Хочу уехать я с тобой на край Земли,
          Туда, где нас с тобой никто не знает,
          Туда, где будем только мы одни,
          Да птицы легкие, туда что долетают.

Мы сами полетим как птицы,
Купаясь в солнечных лучах,
Полет души и крыльев взмах
Потом нам будут долго сниться.
         - Когда ты это написал?
         - Когда еще не было плана поездки, было только желание.
         - Вот мы и уехали…- Эла положила голову на мое плечо. В ее голосе слышалась легкая грусть. Но я не дал разыграться сплину, этому непрошеному гостю. Я обнял и целовал мою голубку.
         - Мы опять как на сцене, только сейчас на виду у всей флотилии,- Эла побежала в глубь сквера. Я догнал ее и взял на руки.
         - Отпусти же меня, вот увидят нас и оштрафуют.   
         - У кого на это поднимется рука, чтобы наказывать человека за то, что у него на руках женщина. Я даже не знаю, как это назвать.
         - А я знаю, безобразие.
         - Хочешь, донесу тебя до гостиницы?
         - Хочу, но ничего не получится. Не забывай, нам еще надо в магазин за селедкой и картошкой.
         - Ладно, не будем рисковать. Чего доброго, найдется  какой-нибудь  блюститель  порядка, предложит пройти в КПЗ. А нары нам совсем ни к чему.
         Раньше магазина нам попался ресторан и мы решили со спокойной совестью пообедать, так как время подошло. Едоков в богоугодном заведении было немного, но официантка, взяв у нас заказ, все же была чем-то недовольна.
         - Вечно они ходят с надутыми губами,- подметил я,- и чего им не живется?
         - Мало ли, она ведь тоже человек. Не всем удается скрывать свои неприятности от других. Давай поговорим с ней.
         - Вы, кажется, чем-то расстроены?- спросила Эла, когда девушка принесла первое.
         - Будешь тут не в духе, если вчера опять нализался как свинья. Ну ладно бы получка была, раз-два в месяц можно. Так выдаю по полтиннику на обед, и где что берет?
         - Да, это, конечно, печально,- посочувствовала Эла.
         - Ваш - то, небось, так не пьет?
         - Так – нет, но тоже…бывает. Вот и сейчас затащил меня сюда, пойдем да пойдем. Ну, думаю, ладно, в отпуске можно и расслабиться. Им ведь тоже надо вожжи отпускать, а то они могут и порвать их.
         - А вы, наверно, не здешние. У нас спиртное можно только вечером, а днем у нас кафе.
         - Вот оно что,- убитым голосом отозвался я, стараясь вызвать в дамах сочувствие.
         - Ничего страшного, без спиртного еще никто не умер,- успокоила Эла официантку, но не меня.
         - Посидите с нами, работы у вас немного,- пригласил я девушку, еще надеясь спасти ситуацию и извлечь хоть какую-то выгоду.
         - Нельзя, у нас с этим очень строго. Увидят – конец.
         Моя хитрость не удалась, пришлось ограничиться компотом.
         - Как вам нравится в нашем городе?- спросила официантка, расчитываясь с нами.
         - Чудесный городок, никогда бы не подумала, что есть такие уютные места и в наших краях.
         - Вот видите, как бывает. Приходите вечером.
         - Обязательно придем,- пообещал я,- нам у вас понравилось даже без спиртного.
         Мы опять пошли рука в руке с широко открытыми глазами, впитывая всю прелесть бытия, вглядываясь в окружающее нас пространство.
         - А ну угадай, что за здание слева по курсу, с пилястрами?
         - Какое-то учебное заведение, наверное,- предположила Эла.
         - Лебединский строительный техникум,- прочитал я вывеску на фасаде.
       - Вот что нам надо,- обрадовалась Эла.- Как бы я хотела жить в этом городе!…с тобой. Где ты раньше был?!
         - Я - то давно поджидал тебя, но ты все не приезжала. 
         - Я приезжала каждое лето, но у нас не было никакого шанса встретиться. Потому что прямо с вокзала или в аэропороту нас забирала черная «Волга» и везла на дачу к родителям. А оттуда мы уже никуда, практически, не выезжали. Потом Володя уезжал домой, а мы с Игорем оставались еще на месяц. А когда и мы возвращались домой, мужу еще долго звонили женщины. Вот откуда растут ноги моего отношения к нему. Но дело не только в этом. Жизнь одна, и она проходит…не так, как бы хотелось. А хо-   
чется понимания…Понимаешь?
         - Как не понять.   
         Мы пришли домой, освежились и прилегли для трудов праведных. Однако кровать с панцирной сеткой не очень подходит для этого. Поэтому постель мы перенесли на пол. Я вспомнил одну из домашних заготовок, справедливо полагая, что она сейчас вполне уместна:
- Матрас – Подушка – Одеяло,
  Дивчина – Секс – Цигарка – Сало.
         - Интересная прелюдия…к прелюдии,- отозвалась дивчина, обживая новое ложе,- иди ко мне, мой фантазер…
         …Отдыхая от трудов праведных, я предложил Богине Любви:
         - А хочешь, буду тебя пилить, колоть, строгать, рубить, сверлить, тереть, стегать…
         - Постой, постой, за что ты меня хочешь…
         - Не – за что, а – зачем. Затем, чтобы ты почувствовала себя вновь рожденной. Буду делать тебе массаж.
         - Да-а? Ты умеешь его делать?
         - Естесственно. Только надо посмотреть, не противопоказана ли тебе эта процедура. Та-ак, экземы, сыпи, ожогов не видать, кровотечений, кровоизлияний, беременности – тоже.
         - Издеваешься?
         - Похудение и истощение тебе не грозит, камней в печени не прощупываю. Воспаление вен и лимфтических сосудов, а  также  аневризмы и варикозные  расширения  сосудов не наблюдаются. Все в порядке, можно начинать. Так, ляжем на животик, руки вдоль тела, расслабилсиь. Отлично. Что я вижу! Ей же богу можно ослепнуть! Какая загорелая спинка, какаие спелые яго…ды. Нет у вас, сударыня, ни капли жалости к бедному ценителю красоты женского тела. А если я сейчас умру?
         - А кто-то обещал сделать масса-а-а-ж…
         - Сейчас, сейчас, моя козочка. Я же должен сесть поудобней на мою…курочку.
         - Ты не раздавишь меня?
         - Как можно?! А сбоку делать некоторые приемы неудобно. Это тебе любой массажист скажет. Это легкое поглаживание от шеи к лимфатическим узлам называется введение в…массаж.   
         - Что, прямо так и называется?
         - Истинно говорю тебе, дочь моя.
         - Ой, щекотно.
         - То ли еще будет. А сейчас перехожу к растиранию. Чуешь разницу?
         - Еще как чую!
         Так, переходя от менее ощутимых приемов к более эффективным - и наоборот, как того требуют правила проведения этой приятной процедуры, я провел массаж спины, и не только. Больше всего пациентке понравился прием, когда кожа как будто отделяется от костей: берется тремя пальцами, большим, указательным и средним и, не выпуская, прокатывается по спине снизу вверх в направлении от себя.
         - У тебя такие нежные руки,- оценила пациентка,- по-настоящему это ощущается только при этой процедуре. Где ты этому так научился? На Свете? Завидую ей, она может иметь это удовольствие, когда захочет.
         - Это было давно. Тогда я еще говорил о своих руках применительно к ней:
…Хотела слышать ты слова,
Мои слова – вот эти руки,
Они нежнее всяких звуков,
Об этом говорила ты сама.

Они так гладили тебя,
Как в детстве только мать ласкала,
Увы, ты мне не отвечала,
Ни разу не погладила меня.
         - Ты рассказываешь  страшные вещи, Вик. Не могу понять эту, с позволения сказать, женщину. Чего ей не хватает…для полного счастья? То, что ты не можешь удовлетворить женщину, отпадает, иначе я не была бы здесь. Может быть ей хочется чего-то особенного? Так дай знать мужу, сделай как надо. Разве это сложно? Может, она стесняется?
         - Кто же вас поймет. Я думаю, ей не хватает денег на наряды, чтобы  выкаблучиваться  на работе  перед подругами-модницами. А ты молодец, тебе денег много не надо, но на спинку все же придется лечь.
         - Зачем, я же не…
         - Не – зачем, а – за что. За то, что пациентка при своей неземной красоте не капризничала, ей положен бонус.
         - Это что такое?
         - Это…вознаграждение за примерное поведение во время процедуры. На  остальные части тела услуга предоставляется бесплатно.
         - А если пациентка…не хочет…в данную минуту. Можно перенести на потом?
         - Можно, но это не есть хорошо.
         - Сделаем перерыв в процедурах. Ты серьезно считаешь меня красивой? А я себе нисколько не  нравлюсь, этот маленький курносый нос, это скуластое лицо…
         - Тебя, моя родная, ни с кем я не сравню.
         - Нет, правда. Вот фигура – может быть. Да и то – что с ней стало, вернее, что от нее осталось от того, что было. Когда-то в институте я была, конечно, не такая. Но и то не  первая, так  сказать, красави-
ца, а всего лишь третья, бронзовая. Так что у вас, у мужчин, дурной вкус и…
         Она не успела закончить фразу… «Слово любви не увядает, если оно сорвано с губ»…
        Мы пребывали в приятной неге, не хотелось ничего. Все же я вспомнил о нашем намерении вечером посетить ресторан. Однако мою любимую это заманчивое предложение не вдохновило:
         - Здесь так хорошо, не хочется никуда идти. Давай останемся дома, завтра туда пойдем, ладно?
         - Как скажешь, моя радость.
         - Ви-ик, говори еще… красивые слова. Мы их так редко говорим, Вик мой голубочек, Вик ты мой цветочек.
         - Любимая, единственная, неповторимая, несравненная, незабвенная, радость моя, жизнь моя, свет очей моих, звезда пленительного счастья, моя прекрасная леди, женщина моя мировая, родная моя, счастье мое, радость глаз моих, праздник сердца моего…
         Слов не хватало, но разве в этом дело, если есть глаза, в которых видно сердце... 
         На следующий день до обеда гуляли по городу, купили селедки, хлеба, картошки и пообедали дома, а ужинать пошли в ресторан. Сели за столик, за которым обедали накануне.
         - Добрый вечер,- приветствовали мы знакомую официантку,- Как дела, в полном разгаре страда?
         - Еще не в полном. А у вас как, отдыхаете?
         - Отдыхаем…
         Мы взяли два разных салата, эскалоп, ромштекс и водочки.
         - Что-то вы скромничаете. Сытые пришли?
         - Мы не очень голодны, но аппетит ведь приходит во время еды.
         Когда девушка ушла, Эла сказала на ушко:   
         - Мы с тобой так отдыхаем, что от твоих процедур у меня икры ног болят. Вот не знала…
         Не отличаясь выдающимися способностями за обеденным столом, мы обычно создавали за ним домашнюю обстановку, вторые блюда заказывали разные на случай, если у одного будет невкусно. Тогда  Эла так и норовила обмануть меня, подсовывая самые лакомые кусочки. И так как я хотел того же самого, только наоборот, мы, чтобы не спорить, сразу делили оба вторых блюда по-братски.
         - Ты что-то  плохо  работаешь вилкой?- Эла подвинула тарелку ближе ко мне.- Не вздумай симулянить, глаз с тебя не спущу.
         Я поковырял в эскалопе и посмотрел на графин. Бедняга, ему было скучно и одиноко. Пустые рюмки не радовали его. 
         - Эл, давай приютим его, он такой холодный,- я в очередной раз обхватил округлый бок нашего компаньона…   
         - Так кто из нас симулянит?- я покосился на ее рюмку.
         - Ой, Вик, чует мое сердце, переборщим мы с тобой.
         - Неужели ты боишься, ты, сибирячка? А кто говорил, что могла бы дать фору некоторым?
         - Это я просто необдуманно прихвастнула. А ты поверил?
         - Ладно, не хочешь, не надо Пошли танцевать.
         - Подожди немного, пусть другие начнут.
         Она не хотела быть первой. Я тоже чувствовал себя не в своей тарелке, если становился объектом внимания десятков придирчивых глаз. Но тот вечер стал исключением. Нам было так хорошо и мы настолько осмелели, что решили открыть танцевальный вечер. От танца к танцу росла наша уверен- ность и раскованность. Мы танцевали с большим удовольствием и не скрывали этого. За нами не следили ни завучи, ни конкуренты. 
         - Вик, мы сегодня в ударе. Даже оркестранты загляделись на нас.
         - Пусть посмотрят, как это делается.
        Мы, разумеется, не показывали чудеса танцевальной техники, и если и обращали на себя внимание, то только своей непосредственностью.
         - Я больше не могу,- взмолилась Эла,- пойдем на улицу, здесь душно. И вообще пора уходить.
         Вернее всего, ей душно было от взглядов мужчин, а, может быть, и женщин, потому что некототорые, приняв энное количество сонных капель, не  могут прилично смотреть на людей. Были и поползновения в нашу сторону с целью пригласить мою партнершу на танец, но они получили отлуп. Чихать я хотел на правила хорошего тона, если они допускают, чтобы любимую женщину обнимал другой. Другое дело, если она сама этого захочет.
         Тем временем  официантка  посчитала нам. Я хотел расплатиться червонцами, чтобы не искать мелочь, но все же пришлось ее поискать, потому что красненьких в моих карманах не оказалось, чему я немало удивился. Кое-как наскреб необходимую сумму и отдал почти все наличные.
         - Что-то я не могу понять,- вслух  рассуждал я, спускаясь по лестнице,- куда девались мои червонцы? Они должны были быть в этом кармане,- я который уже раз проверял задний правый карман джинсов.- Неужели посеял? Дороги же мне становятся эти штаны. Там, на Кипре, дюжина долларов, да сейчас сорок рублей, которых я не досчитываюсь.
         Я пытался острить, но было не до шуток. Если бы я попал один в такое положение – куда ни шло. Эла ничего не говорила, предоставив мне самому разобраться, вспомнить интересующие детали.
         - Та-ак, что мы покупали в последний раз? Селедку…или хлеб?
         - Хлеб.
         - Значит, я обошелся мелочью. А в том, рыбном, я разменял одну из десяток, которых было пять. Я помню, как втискивал их обратно в карман, потому что мешал носововй платок.
         - Из-за него ты и …поплатился.
       - Наверно. Вытащил его где-нибудь–и все. Вот черт! И как это я опростоволосился, как мальчишка?
         - Ладно, не переживай, проживем как-нибудь. У меня есть кое-что, правда, немного, мы же после отпуска. 
         - Эл, твои деньги совсем нипричем. Я же не рассчитывал на них.
         - Я знаю, но что теперь делать? Будем и их иметь в виду.
         Вернее всего, только их, у меня осталоась совсем ерунда, несколько рублей. А между тем одна только дорога для двоих стоила больше пятнадцати рублей. Хоть за гостиницу уплачено. Позор. Как я мог?! Придется возвращаться домой раньше времени. И это огорчало больше всего.
         - Брось ты, не убивайся,- тормошила меня Эла,- подумаешь, деньги потерял. Нам много не надо, обойдемся и без них.
         В конце концов ей удалось отвлечь меня от невеселых мыслей, и я снова целовал ее. Мы оказались опять у реки, только не на высоком берегу, а у самой воды на каких-то мостках, огражденных перилами.
Мы стояли на тех мостках и смотрели, как волны одна за другой накатываются на песчаный берег.
         - Смотри, Эл, как интересно, очередная волна, отдав свою энергию берегу, тихо откатывается назад, а на нее накатывается следующая, поглощая остатки предыдущей.   
         - Вот так и в жизни, то  накатит, то  отпустит. Кто-то кого-то поглощает, растворяет в себе… Почему я не могу писать стихи? А ты пиши, за нас обоих. Потому что без песен и стихов нельзя. Спой что-нибудь из старинного, ты все же больше их знаешь, а я поддержу, если вспомню слова.
         - Я не знаю названия этой песни, ты ее, конечно, слышала:
Окрасился месяц багрянцем,
И волны шумели у скал.
Поедем, красотка, кататься,
Давно я тебя поджидал.
         - Вспомнила, ее Русланова поет. Как это:
С тобой я поеду охотно,
Я волны морские люблю.
Дай парусу полную волю,
Сама же я сяду к рулю.
         Общими усилиями, вполголоса, мы довели эту песню до конца. Я уловил легкую вибрацию в руке Элы.
         - Ты почему дрожишь, от песни или от холода?
         - От того и от той. Здесь свежо, пойдем домой.
         - Пойдем,- я взял мою голубку под правое крыло и мы полетели. Впрочем, не очень уверенно…
         Было тихо, город засыпал под шелест тополей, их  листва  играла лунным светом, отраженным от Солнца.
         - Вот теперь никто не будет указывать пальцем на нас, разве только звезды своими лучами,- я хотел донести Элу на руках.
         - Нет, нет, Вик, не надо. Ты же пьян, еще уронишь меня.
         - Я?! Никогда не был таким тверезым.
         Однако я не стал слишком настаивать, со стороны видней. Мы благополучно «долетели» до гостиницы, а потом, когда дошли до своего номера, Эла отключилась. Но не от вина, а от чего – я не знал. Я что-то говорил, а она лежала на кровати, положив руки под голову…и не слышала меня. Я старался привлечь ее внимание, присел к ней на кровать, но она смотрела сквозь меня в потолок.
         - Эла, Эл, что случилось? Ты больна? Тебе плохо?
         Она  молчала. Мне  становилось  не  по  себе. Что с ней такое? Все же было хорошо. Неужели я ее чем-то обидел? Но можно же сказать. Почему, почему она молчит?!
         - Эл, ну скажи хоть что-нибудь, только не молчи.
         Опять ни звука. За все время она ни разу не моргнула, уставившись в одну точку. Она как будто и не дышала. Я не знал, что делать и о чем думать, потому что не видел ее такой никогда.
         - Нет, так нельзя, Эл! Это  невозможно, это… слишком страшно,- я стал терять самообладание и говорил уже сам с собой то громко, то шепетом. Что скрывалось за этой отчужденностью и оцепенением? Неужели конец всему? Нет! Только не это!
        - Эл, этого не может быть! Слышишь?! Да будешь ты, в конце концов, говорить?! Или ты хочешь… 
         - Прости меня, Вик. Я  сама  не  знаю, что со мной происходит. Что - то навалилось,  будто трактор переехал меня.
         - Но что же все-таки произошло? Не может же такое быть ни с того, ни с сего? Из-за денег, что ли, ты так расстроилась? Мне и самому как-то не по себе. Не столько денег жалко, как противно из-за того, что такое могло случиться. Но ты не думай, это не расхлябанность. Я практически впервые попал в такую историю.
         - Деньги тут ни причем.
         - Тогда в чем же дело?- как можно мягче спрашивал я.
         - Понимаешь, мне показалось, что ты очень пьян. Думаю, привяжутся какие-нибудь забулдыги, и ты не сможешь защитить меня. Мне стало очень обидно… за тебя – не сдержался, напился, несмотря на то, что я рядом. Все было так чудесно и могло так печально кончиться…
         - Ну что ты, моя родная, разве я отдам тебя кому-нибудь? Зря ты не разрешила взять себя на руки, а то бы убедилась, что твои опасения напрасны. Ты так напугала меня, Эл,- мне стало жаль и себя, и ее, голос мой задрожал.
         - Извини. И давай больше не будем об этом. Уже  поздно, ложись, а  я не смогу уснуть. Меня почему - то тошнит. Я сяду вот сюда в кресло, а ты ложись, не смотри на меня.
         - Ну тогда и я не буду спать.
         Я открыл окно, накрыл ее до плеч сначала одеялом, а сверху покрывалом, но она сняла его и отдала обратно.
         - Спи давай, Вик. Завтра еще неизвестно, что за день будет. Надо отдохнуть. Я тоже буду здесь дремать. Мне уже лучше, но от окна я не уйду.
         Так мы и просидели всю ночь. Она в кресле, а я на краю постели, взяв ее ноги к себе на клени. И непонятно было, когда начиналось забытье, и когда оно кончалось. Только под утро, часов в пять, когда уже рассвело и солнце вот-вот должно было показаться из-за крыш, я осторожно перенес ее на кровать. Проснулись мы в одиннадцатом часу.   
         - Как это я оказалась здесь?- удивилась она.- Это ты меня перетащил, а я даже не проснулась?
         - Нет, ты сама перешла сюда.
         - Не ври, не обманешь. Сама я бы разделась, а так посмотри, на кого я похожа.
         - Ты ни на кого не похожа, потому что единственная и неповторимая.
         - Ты, конечно, мастер петь рулады. Скажи лучше, что будем делать? Финансы наши поют… Дай-ка мне мою сумочку.
         - Как мне не хочется прибегать к твоему кошельку. Моих червонцев как раз хватило бы до конца недели. Может быть сходить в тот магазин?
         - Думаешь, они тебя там дожидаются? Не  ходи уж, не позорься. У меня целых восемнадцать рублдей с мелочью. Разве этого мало?
         - Сейчас  посмотрим, на  что  их  хватит. Но сначала я выверну свои карманы. Увы, они почти пустые, всего лишь два рубля сорок три копейки. А в сумме, будем считать, двадцать рублей. На билеты кладем шестнадцать, остается четыре. Пару  рублей  оставляем в качестве НЗ на непредвиденные расходы, и последние два рубля – на хлеб насущный. Правильно я рассудил или нет?
         - Все верно, толлько в НЗ можно добавить еще рублевку, я не хочу есть.
         - Вот как? Если нам повезет с билетами и мы поплывем первым же рейсом, и то будем дома только около шести вечера. И ты хочешь целый день голодать? Не  выйдет. Одевайся  потеплей, сегодня  прохладно, пойдем сейчас за билетами и перекусим чем-нибудь.
         С билетами проблем не было. Наверно потому что был еще не конец недели. Купили на первый же ближайший рейс. Времени у нас оставалось час с небольшим. Мы успели позавтракать-пообедать и собраться. А вот когда позвали дежурную по этажу, чтобы сдать наши комнаты, тут вышла заминка. В той комнате, где мы жили, все было на месте, полный ажур. Зато в другой, в сорок шестой, оказался сломаный графин. Он даже  не был сломан, на нем была только трещина, но  дежурной ее вполне хватило, чтобы тормознуть нас. И это несмотря на то, что мы с Элой, как симпатичная и вполне респектабельная пара – благодаря моей спутнице - в глазах обслуживающего персонала были, так сказать, образцом безупречного поведения.
         Сначала, когда дежурная прозрачно намекнула, что графин этот стоит два рубля с копейками, мы думали, что она это говорит просто так, ради проформы. Но мы глубоко ошибались. Дежурная хотела получить эти деньги наличными, и чем быстрее, тем лучше. Насчет быстроты и мы не возражали, и если бы у нас было достаточно денег, мы бы не стали с ней долго разговаривать, потому что времени у нас оставалось минут двадцать. Но мы должны были выложить все деньги, что оставались в НЗ. А кто знает, сколько еще будет сюрпризов, пока мы доберемся до дому? Путь предстоял неблизкий. 
         - Послушайте, мы не жили в этом номере, не пользовались этим графином, видите, он без воды. Почему мы должны платить за него?
         - Дак кто же его тогда сломал? Мы же каждый раз проверяем все у отъезжающих. Я тоже не могу за каждого платить. У меня зарплпта поменьше вашей. 
         - Может быть, его сломали после того, как  освободили эту комнату, до нашего вселения?- предположила Эла. Это был намек на то, что злополучный графин могла хряпнуть и горничная.
         - А вы не смотрели разве, когда вселялись?
         - Нет, конечно.
         - И дежурной с вами не было? 
         - Нет.
         - Вот те раз. Кто же это был в ту смену? Опять Гавриловна? Сколько раз ей говорили: не пускай новеньких одних в номер, пройди с ними, все посмотрите вместе. Ну, будет ей. Однако ж платить-то кому-то придется. Пойдемьте к начальству, им видней.
         Мы взяли свои вещи с собой, потому что подниматься за ними времени уже не оставалось, и спустились на первый этаж. Однако никого из начальства на месте не оказалось. В нашем распоряжении оставалось  около  десяти  минут. Только  этого  еще не хватало, чтобы из-за двухрублевого графина по- грязнуть в этой… Дежурная не знала, что делать.
         - Ну вот что. Мы больше не можем терять ни минуты. Разделим стоимость графина поровну, хотя вина, оказывается, только ваша. Вот вам рубль и мы пошли. Нам не жалко денег, у нас их просто нет, потому и уезжаем. До свидания.
         Женщина осталась, провожая нас взглядом, а мы включили последнюю скорость. Разве могли мы предположить, что город, в котором хотелось остаться навсегда, придется так спешно покинуть?
         Не успели мы найти свои места в салоне «Метеора», как он отчалил.
         - Все, кажется, можно свободно вздохнуть,- Эла села в кресло самолетного типа.- Неужели мы уже сегодня снова будем дома? Прошло каких-то три дня, как я не вижу своих стен, а столько было за это время…   
         - Ты не будешь сильно ругать меня, Эл? Я принес тебе столько переживаний.
         - Не буду. Несмотря ни на что эта поездка не забудется. А неприятности… без них ведь не бывает в жизни. Не зря говорят: жизнь как зебра. И бессмысленно ожидать от нее только светлых полос.
         Если бы так рассуждали все женщины! Сколько бы сохранилось нервов и крови у их мужей, сколько семей бы сохранилось!
         Я привлек ее за плечи правой рукой, и она прислонилась ко мне.   
         - В прошлый раз я исповедовалась, теперь твоя очередь. Расскажи что-нибудь, дорога длинная.
         - О чем же тебе рассказать, друг мой?- Это не было оговоркой. Эла стала для меня уже больше, чем женщина.- Может быть, о книжке Сомерсета Моэма «Луна и грош»?
         - О чем она? Что за странное название?
         - О французском художнике. Его семья, а у него была красивая  жена и двое прекрасных детей, была для окружающих олицетворением благочестия и благополучия. И вот, совершенно неожиданно, после восемнадцатилетней жизни он порывает с семьей и едет в Индокитай на поиски своего «я».
         - Это интересно.
         - Тем более, что это не вымысел. В основу книги легли действительные события.
         - Дашь почитать?
         - Разумеется, она у меня с собой. Хотел в этой поездке закончить, немного не дочитал.
         - Вот и хорошо. Я тебе тоже могу предложить «Сердце и мысли» Амосова. Слышал об этом враче? 
         - Да. Возьму твое «Сердце…» с удовольствием.
         - Значит, ты мне расскажешь о чем-нибудь другом. Как ты заполняешь свое свободное время, кроме чтения? Или это у тебя единственное хобби?
         - Как тебе сказать… Вообще-то свободное время у меня появилось сравнительно недавно. Раньше, работая в командировках, это время было не в счет. Там, если оно и выдавалось, например, из-за погоды, только чтением и можно было заполнить простои. И все же в то  время я закончил центральные кур
сы «ИН-ЯЗ». А потом, когда не стал ездить в  командировки, учеба  в технику- ме. После него – преподавание, а оно в первое время не оставляет  времени  для чего-либо другого. Вот и получается, что свободное время я стал ощущать в последние два-три года. Из-за его нехватки я кое-что упустил в воспитании своих пацанов. Плохо то, что когда они были маленькие, я мало общался с ними. Не надо было делать ничего особенного, просто надо было почаще быть с ними. К  сожалению, это  понимаем слишком поздно. Контакт с ними потерян, вернее, по большому счету его и не было. Они все к матери липнут. Оно и понятно, она их по головке гладит, боится лишний раз в магазин за хлебом послать. В этом она видит любовь к детям. Купил им фотоаппарат, есть все другие принадлежности, только занимайтесь. Азы им рассказал и показал. В первое  время вроде взялись, но скоро остыли. Неужели и я в свое время не заинтересовался бы таким делом? Как это узнать?
         - Очень просто. Хотя с течением времени желания меняются, можно определенно сказать, что фотография тебя в детстве заинтересовала бы, потому что ты ею занимаешься и сейчас. Я слышала, ты даже фильм какой-то сделал. Это правда?
         - Правда. Только фильмом эту вещь нельзя назвать.
         - Неважно, от тебя же никто не требует шедевра. Важно то, что ты сделал его. Просвети-ка меня в этом деле, если это не секрет фирмы.
         - Идея сделать фильм  у меня появилась после того как я съездил зимой в Прибалтику с КИДовцами. Там я впервые взял в руки кинокамеру. Они меня взяли, в основном, для того, чтобы я запечатлел для истории их поездку. И вот, когда моя группа, в которой я был «классным папой», начала дипломное проектирование, я  решил  вплотную  заняться  этим делом. Хорошо, что дни были практически свободные, иначе бы ничего не получилось. Написал сценарий, вернее, ремарки для каждой роли – что и как должен делать каждый персонаж. Любительский фильм озвучить довольно сложно, тем более такой большой, какой я задумал. Поэтому самое большее, на что я рассчитывал в отношении звука – это записать на магнитофон какую-то хорошую, но нейтральную музыку, которая бы звучала независимо от того, что делается на экране. Потому что при такой большой продолжительности синхронизировать работу кинопроектора и магнитофона невозможно. В таком немом фильме от артистов требуется особен
ная выразительность жестов, движений, мимики, но  в  то же время чтобы они не переигрывали. К сожалению, последнее нам не удалось.
         Сначала я пригласил на роли главных героев двух парней из моей группы. Узнав, что они должны будут вытворять перед кинокамерой, перед которой ничего никогда не делали, они благоразумно отказались. Тогда я взял ребят из СТЭПа, студенческого театра эстрадных представлений. И закипела работа. Сюжет фильма в двух словах таков. Двое дипломантов – лоботрясов вместо того чтобы заниматься делом, бездельничают, пинают ветер, попадают в разные истории. Все  это на фоне усердной работы группы, которая, разумеет-  ся, не оставляет дружков в покое. На цифровом табло: «До защиты осталось…дней» все меньше и меньше остается времени, а горе-дипломантам и горя мало. Но  в конце концов и они берутся за ум. Конец вполне счастливый. Вот такие пироги.
         - Но  это  вкратце, а я хочу знать, как вы делали этот фильм, как ты снимал. Это должно быть интересно.
         - Ну что ж, послушай, времени у нас достаточно. Первый кадр - объявление:
                «ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!
         Сегодня, 13 апреля по новому стилю, в 16 -00 в Актовом зало будет демонстрироваться               
                Новый
                Цветной
                Широкоформатный
                Художественный
                Фильм
                «Как становятся зодчими»
         Для всех желающих вход по заячьим билетам, для всех остальных – по волчьим.
                Дирекция фильма»
        Этот кадр сопровождает текст на магнитофоне: Уважаемые зрители, как вы уже поняли, это не первоапрельская шутка. И все же автор этого небольшого фильма предупреждает вас, что его фильм, оказывается
(ГОЛОС)                (ЭКРАН)
                Уже                не новый   
                Скорее                не цветной
                Далеко                не широкоформатный
И уж конечно же                не художественный
И это даже вовсе                не фильм
А так себе                одно название
         и так как он человек скромный, то решил остаться инкогнито. Но вы его еще увидите.
         После  этого  на  экране видеоряд зданий и сооружений. Я их снял в музее техникума. Кстати, в вашей триста двенадцатой я тоже поснимал. Потом камера выходит на улицу: строится кирпичное здание. Это я запечатлел драм- театр. Все эти кадры сопровождает песня:
Без зодчих жить нельзя на свете, нет!
Без нас вы не увидите в окошке свет,
Без наших рук, в которых хруст -
Весь мир до нас был сер и пуст.

Без зданий жить нельзя на свете, нет!
Музыка в камнях они – сказал поэт,
Без наших творческих удач
Вы потеряли б дом, хоть стой и плач!
         И так далее в том же духе. После этого…
         - Подожди,- прервала Эла,- а кто пел, кто аккомпанировал?
         - Я попросил помочь мне в этом деле Таборского с его капеллой. Он не отказал, но очень уж долго мы мучили эту песню. Так вот, после песни на магнитофоне до конца фильма звучит музыка без слов, потому что синхронизиро- вать дальше звук и изображение было невозможно. 
         А на экране: аудитория с дипломантами. На стене табло: «До защиты осталось 58 дней», пониже мелким почерком – и ночей. Все усердно занимаются, и только двое играют в шахматы. К ним подходит девушка и крутит пальцем у виска, а потом показывает на остальных, вот, мол, надо что делать. А те двое показывают, что беспокоиться за них не надо, все у них будет о`кей, берут шахматы и уходят. Продолжают играть в другом месте. Один из них, с пышной шевелюрой, назовем его Чубатый, гораздо сильнее в борьбе, чем в шахматах. Поэтому, проиграв партию, предлагает партнеру, назовем его Конопатый, побороться в стиле армрестлинг, по-нашему, на грабки. Здесь  Чубатый  берет  реванш и показывает сначала на свои бицепсы,  а потом на голову товарища: сила есть – ума не надо.
         Далее мелькают кадры с анонсами фильмов «Сладкая женщина», «Генрих VIII и его шесть жен» и пр., а также кадры, где двое дружков смотрят эти фильмы.   
         Как-то  в  перерыве  между фильмами они сидели в парке и просвеща- лись. Конопатый листал журнал по архитектуре, а у Чубатого в руках газета. Но ей он только прикрывал журнал мод. Конопатый показывает другу красивые здания в своем журнале. Но тот строит кислую мину, что, мол, это за формы: одни углы и прямые. Вот у него линии что надо, и показывает фигуры из своего журнала мод.
         В это время к ним подходят две знакомые девушки. В руках у них цветы и торт. Одной из них исполняется восемьнадцать лет. Она показывает это на пальцах и приглашает парней на торжество. Те охотно соглашаются и идут в магазин за подарком.
         Они намерены купить отрез на платье. Заходят в «Ткани» и выбирают материю. Перебрали все тюки на прилавке, но ничего подходящего не нашли. Тогда Конопатый что-то шепчет молоденькой продавщице. Та показывает: будет вам дефицит. Просит парней отвернуться, а сама быстро берет один из про-
смотренных тюков и кладет перед собой. Повернувшись снова к ней, друзья одобрительно кивают – это другое дело – и устраивают испытание материи. Усиленно  мнут  его, пробуют  на  разрыв и даже хотят поджечь спичкой, проверяя на огнестойкость.
         - Вы все это делали в настоящем магазине?
         - Да. И вообще  весь  реквизит  в фильме настоящий. Приходилось, конечно, договариваться, упрашивать. Все  это  было бы гораздо проще, если бы в Областном клубе кинолюбителей нам выдали соответствующие удостоверения, которые давно уже обещают. Так на чем мы остановились?
         - Они хотели поджечь материал,- подсказала Эла.
         - Им это не дали сделать, но они все равно решили купить этот материал. А сколько покупать? Прикидывают рост именинницы сначала на себя, а потом на продавщицу. Обмеряют ее деревянным метром, потом матерчатым. Попутно Конопатый показывает, что ширина плеч продавщицы, якобы,  больше  ширины  плеч  своего друга. Тот не остается в долгу, обхватывает метром талию девушки, а потом прикладывает этот размер к бицепсу товарища, который тоже посрамлен. Наконец, придирчивые покупатели идут к кассе с выписанным чеком, но, взглянув на него, хватаются за голову и поспешно ретируются. Отрез на платье им явно не по карману и они идут в парфюмерию. Но и там не могут найти применение своему капиталу. Конопатый снова шепчет на ухо продавщице, после чего она складывает блестящую, прозрачную, новую…оберточную  пленку  в  маленький формат-пакет и перевязывает свер-
ток ленточкой. Друзья горячо благодарят добрую фею и весьма довольные идут домой к Чубатому. Время подгоняет их, молодые люди начинают тут же рисовать на листе ватмана. Они могут не просто рисовать, а  делать  это  быстро и красиво, они же без пяти минут архитекторы! Но спешка к добру не приводит…Друзья не заметили  свою промашку, завернули и перевязали свой подарок бинтом, так как красивой ленточки не хватило. Прежде чем идти на такое торжество, Чубатый решил погладить себе рубашку. Его товарищ тоже не отказался бы принарядиться, но хозяин машет рукой, мол, ты и так сойдешь. За это Конопатый, пока его товарищ искал, какую рубашку погладить и надеть, успел подложить в утюг свинью…
         К имениннице сначала зашел Конопатый. Он важно, с достоинством  развернул сверток, скрепленный сургучной печатью, прочитал поздравление, затем хлопнул три раза в ладоши. В дверях показывается Чубатый. Так же торжественно развязал сверток и развернул сложенный втрое лист ватмана. На нем крупно написано: ТРИПТИХ. Заинтриговав хозяйку и гостей названием подарка, Чубатый повернул лист другой стороной. В центральной части листа нарисована прелестная головка именинницы, а по краям красовались цифры…81. Какой пассаж! Конечно же, художники писали число 18, но лист в это время лежал вниз головой…Первой в этой немой сцене  опомнилась  виновница торжества. Она великодушно простила оплошность художников и пригласила сконфуженного Чубатого на вальс.
         После танцев – чаепитие.
         Этот эпизод мы снимали в столовой политехнического института, потому что там стоял огромный самовар. Угощенье к чаю брали напрокат в той же столовой.
         Идея этой сцены такова. Наши друзья оказались большими любителями русского чая. Сидящие рядом не успевают наливать и передавать им стаканы. Снимал я на меньшей скорости, чем скорость проекции на экран. Поэтому на нем получилось мельканье стаканов: к самовару – пустых, обратно – с чаем. С тарелок также моментально исчезают пирожки и ватрушки.
         Опростав  ведерный  самовар и не успев отдышаться от выпитого чая, друзья снова включают проигрыватель. Но что такое? Чубатый замер с головкой звуконснимателя в руке. Несколько мгновений он стоит в неподвижной позе, а потом пулей вылетает из квартиры. Оставшиеся ничего не поняли, но он-то знал, почему и куда бежал. В его  голове  пронеслись  жуткие картины пожара в доме. Он забыл выключить утюг, когда гладил рубашку. Вот и пожарная машина едет в  том  же направлении. Однако на перекрестке она почему-то повернула налево, когда Чубатому надо совсем в другую сторону. Он усиленно машет пожарным, призывая их к себе, а потом продолжает свой бег. Зайдя к себе, он не может понять, почему утюг включен, а пожара нет? Подходит к розетке, вытаскивает вилку, но это оказывается только половина вилки. Что же это получается? Выходит, он  ходил на торжество в мятой рубашке? Так и есть, зеркало не врет. Ну, Конопатый, держись!
         До защиты осталось 52 дня. 
         На городских улицах спортивный праздник, проводится эстафета. На одном из этапов у одного бегуна из команды родного для друзей техникума срочно заболел живот. Тренер в отчаянье. Чтобы не получить «баранку», он просит заменить больного спортсмена сначала одного из болельщиков, потом дру-
гого, но все отказываются. Тогда он схватил первого попавшегося парня, раздел его до спортивной формы, нацепил  ему  номер  и навел  на  него свой стартовый пистолет, чтобы новоявленный спортсмен не сбежал раньше времени. А тот, им оказался Чубатый, успел что-то шепнуть своему другу, отправив его куда-то. Получив эстафетную палочку, Чубатый опрометью бросился в погоню за лидерами. Тренер сокрушенно машет головой: куда он так помчался? Силенок же не хватит. Но Чубатый этого не боялся. Добежав до того места, где его дожидался друг, свернул к нему и присел, будто шнурок завязять. А даль
ше понятно: вторую половину этапа бежал Конопатый. Он тоже рванул что есть мочи. Но свои силы они все же не рассчитали. Конопатый вышел в лидеры, и так как перед ним никого из бежавших не было, не знал, куда бежать. Свернул, как  говорится, не  в  ту степь. Бежал он долго, спрашивал у прохожих, в какой стороне стадион. Наконец, доковылял до него, но он оказался на замке. В чем дело? Он стал стучать эстафетной палочкой по железным воротам, показывая на часы, что время еще не вышло. Увы, стадион  оказался  не тот…Так они не смогли воспользоваться счастливым случаем и не прославились.
         - Постой, Вик, дай переварить сказаное и пережить очередной топляк,- Эла взяла мой локоть и прижалась, потому что от столкновения с бревном «Метеор» плавно осел на воду всем  корпусом. – Вы это снимали во время настоящей эстафеты? 
         - Конечно.
         - И вы не помешали им?
         - Пришлось и мне побегать, но  ничего, все  обошлось. Бег  наших  друзей я опять  снимал на меньшей скорости, чем все остальное, так что на экране они бежали очень даже шустро. Был еще один смешной эпизод в этой эстафете. Незадолго до соревнований прошел дождик. Пробегая мимо одной из луж Конопатый поскользнулся и упал. Но не преднамеренно, а по-настоящему. А я снимал до тех пор, пока он не встал. Получились хорошие кадры, на которые я едва ли уговорил бы артиста.
         - Вот видишь, я же говорила, что это должно быть интересно. Рассказывай дальше.
         - Та-ак, что у нас дальше было? Ага, после участия в эстафете Чубатый решил приобщиться к спорту. Он начал делать гимнастику по утрам и даже заниматься по системе йога.
         Утро. Проснувшись, он, не раздумывая ни минуты, вскакивает, бежит к стене и встает на голову. Проходит пять, десять, пятнадцать минут, прежде чем снова встает на ноги.
         - Неужели он столько времени выдерживал? Бедный Чубатый!- пожалела Эла.
         - Нет, конечно. Я показывал то его, то часы, передвигая предвари- тельно минутную стрелку. А вот когда он сидел на гвоздях, я передвигал и часовую. Причем, чтобы он не поранился, якобы садясь на гвозди, я снимал его способом обратной съемки.   
         - Как это?
         - Например, Чубатый, сидя на гвоздях, поверх которых положена фанера, резко встает. Я снимаю это перевернутой камерой. На пленке эти кдры получатся вниз головой. Их надо вырезать и склеить нормально, тогда на экране получится, что он резко садится.
         - Понятно.
         - Так вот, проделав эти упражнения и налюбовавшись в зеркало на свои «железные мышцы», он садится  за  стол в глубокой задумчивости. Он мечтает о Наташе. Но это не та девушка, к которой они ходили на день рождения. Его  симпатия  учится  в его же группе. Тут я показываю Наташу, бегущую меж цветущих кустов. Ее медленный бег я снимал с большей скоростью, так что на экране она как бы летит с развевающимися волосами. Представляешь?
         - Вполне.
         - Затем  Чубатый  берет  лист  ватмана и что-то рисует и пишет. Тут раздается звонок у двери, пришел Конопатый. Чубатый  показывает  ему свое творение, а сам уходит из комнаты. Гость, прочитав написанное, берет ручку и что-то быстро  дополняет или исправляет в тексте. Приходит мечтатель и спрашивает, как Конопатый оценивает его  послание. Тот поднимает большой палец и друзья кладут свернутый лист в тубус.
         Аудитория. До защиты осталось 46 дней. Группа встречает друзей с возмущением, на что Чубатый выразительно поднимает тубус над головой: мы тоже работаем! Усевшись за свои места и достав лист из тубуса, Чубатый кивает Конопатому в сторону Наташи, а сам выходит из комнаты. Конопатый что-то шепчет Наташе и та тоже уходит. Она находит Чубатого в  сквере, где тот вручает ей свое послание. Наташа разворачивает лист, читает…и заразительно смеется. На верхней половине листа молодой человек дарит своей возлюбленной букет звезд. Внизу посвящение: 
Я Вас люблю, любовь еще быть может
В душе моей протухла не совсем,
Но пусть она Вас больше не тревожит,
Я не хочу печалить Вас ничем.         
         Чубатый знает, чьих рук это слово и вернувшись в аудиторию, сполна рассчитывается с дружком. Посидев немного, друзья перемигиваются и хотят смыться. Их настигает Наташа и подводит к объявлению на стене: «Комсомолец! Что ты сделал хорошего для своих маленьких друзей?». Группа взяла шефство над детским садиком, но некоторые отлынивают от этой работы. Конопатый что-то шепчет товарищу, а потом оба заверяют Наташу и остальных: будет вам и наше шефство.
         Детский сад. На площадке дети водят хоровод. Воспитателям помогают двое молодых людей, это шефы. В глубине  площадки компания мальчиков колдует за столиком. Камера подходит ближе: на столе разостлана газета, на которую мальчишки укладывают кнопки остриями вверх. Затем они осторожно складывают газету и кладут ее на лавочку. Один из проказников подзывает из хоровода Чубатого и просит его прочитать книжку. Дети и газету положили на лавочку, чтобы дядя брюки не испачкал. Какие милые дети! Он охотно соглашается, садится на лавочку и читает книжку. Дети в непонятках, откуда им знать, что  этот  дядя  дома  сидит  даже на гвоздях! Мальчики просят приподняться дядю, чтобы поправить газету и убедиться, все ли на месте. Все в порядке: один из злоумышленников уколол ладошку. Снова усаживают шефа и опять никакого эффекта. Но ничего, так просто он от них не уйдет. Двое мальцов полезли под стол. Один  из  них  связал ноги дяди скакалкой, а другой поджег газету, на которой сидел дяденька-чтец. А дядя все читает и читает книжку, отмахиваясь от дыма. Наконец, до него дошло: он вскочил и хотел бежать, но тут же упал. Камера фиксирует лежащего лицом вниз шефа, у которого место пониже спины дымится и все в кнопках.
         Тем временем другая группа мальчуганов готовит акт возмездия агрессору. Они подзывают другого шефа - и не успел он появиться из-за угла павильона, как его окружают народные мстители, нижняя половина лица у которых закрыта платками. Партизаны направили на неприятеля всевозможное ору- жие, вплоть до ракетных установок. Тому ничего  не  остается, как поднять руки вверх. Народные мстители связывают ему руки за спиной, надевают на голову ведро, стукают по нему автоматами, крутят во все стороны и скрываются в густых зарослях акаций. Так бесславно закончилось это шефство.
         - С детьми, наверное, интересно заниматься таким делом?
         - Конечно. Они такие забавные. Надо бы им показать, что мы с ними наснимали, но у них в садике нет проектора. К тому же я снимал группу, которая уходит в школу. Сейчас их папы и мамы забирают из садика насовсем.
         - Жаль, они бы посмеялись над собой и над своими шефами. Что они у тебя еще делают?
       - Еще? После этого небольшая история на пляже. Друзья решили позагорать. Чубатый лежит в плавках, а Конопатый боится замерзнуть и не спешит раздеваться. Мимо друзей проходят две симпатичные девушки в купальниках. Чубатый первый увидел их приближение и обратил на них внимание товарища. Тот в мгновение ока скинул с себя одежду и, демонстрируя мышцы, побежал купаться. Зайдя в воду, делает вид, что она теплая и зовет друга. Чубатый также смело бросается вперед, но, сделав пару шагов в воде, стремительно бежит обратно и моментально одевается. Это я опять снял обратной съемкой и с другой скоростью. Поэтому на экране Чубатый, добежав до воды, убегает спиной вперед и, одеваясь, ему не надо наклоняться за одеждой, она сама взлетает к нему с земли. Конопатый, поплавав вволю, выходит к одетому и дрожащему другу и показывает в сторону девушек, они идут назад. Однако даже они не воодушевляют его на повторное купание. 
         Я боялся, как бы Конопатый не заболел после этого купания. Вода была еще довольно холодной и я не настаивал, чтобы он взаправду купался. Но он хотел, чтобы было по-настоящему. К счастью, все обошлось. И все же одно время вопрос о наших дальнейших съемках висел на волоске в прямом смысле: Чубатый лишился своей богатой шевелюры. Как-то они приходят ко мне, а у того голая голова. Нашего артиста хотят забрать в армию. Мы, конечно, приуныли. Снято уже довольно много, и начинать с нуля с другим артистом я едва ли бы решился. Мне ведь никто материально не помогал.
         - А почему? Надо было поговорить с директором.
         - Директор знал об этом и если бы захотел, помог бы и без просьбы. Но начинать повторно не при- шлось, Чубатому дали отсрочку до окончания техникума. А мы вот как обыграли эту ситуацию.
         Чубатый получил повестку явиться в военкомат. Я показываю только его руки и повестку, потому что его острижениую голову можно показать хотя бы после посещения военкомата. Далее на экране идут две пары ног. Подошли к какому-то зданию, одна пара ног заходит в двери, другая остается ждать. Камера поднимается вверх, это Конопатый остался дожидаться своего товарища на фоне вывески «Кировский районный военный комиссариат». Через некоторое время Чубатый выходит оттуда, но друг не узнает его, а потом обнимает, с недоверием осматривая остриженую голову. 
         Вот в таком новом обличье друзья приходят в аудиторию. Группа встречает их возмущенно. Кто-то показывает на табло с цифрами 37 – столько  осталось  до  защиты, кто-то  показывает  на противоположную стену, где висит стенгазета. В ней группа клеймит лентяев. Слева картина: аудитория дипломного проектирования, все заняты делом, а двое «режутся» в шахматы. Внизу подпись:
                Стране нужны специалисты,
                И здесь не место шахматистам!
         Справа другая картинка: Друзья на пляже. Внизу пояснение
                Вот надоело им играть,
                Идут на речку загорать.
         А в самом низу, во весь лист, такой призыв
                Друзей нам за «работу» эту
                Давно пора призвать к ответу!
         Чубатый незаметно поглядывает на Наташу. Он догадывается, чья это инициатива. Но она этого и не скрывает,  выходит  к  доске и просит  внимания. Все  перестают  чертить, а  друзья начинают усиленно колодовать над своими планшетами. Заходят преподаватели, начинается собрание. Сначала слово  взял начальник отделения. Он наглядно  показал, насколько отстали эти двое молодых людей от остальных. Достаточно посмотреть два, а то и три готовых планшета у любого стола. Потом один за другим бичуют лентяев товарищи по группе. Все так вомущены, что Конопатый тоже не выдержал. Он вскочил с места и давай чехвостить рядом сидящего друга. Однако начальник отделения его тут же осаживает.
         После такой головомойки лодыри работают два-три дня, на большее их не хватает.
         Утро. Чубатый в постели. Он улыбается во сне. А снится ему вот что.
         Чтобы оттенить сон, я снял его в цвете. Итак, Чубатый с блеском защитил свой дипломный проект. Члены Государственной комиссии горячо жмут мужественную руку защитившегося. После защиты вся группа собралась в аудитории, чтобы чествовать героя. Сам он в первом ряду. Все готово, можно начинать.
         Начальник отделения вызывает к себе его, прославившего всю группу, да что группу – техникум! И вот он предстал перед товарищами, которые еще недавно думали, что он безнадежно отстал. Как бы не так! Он показал всем! Пусть теперь полюбуются на него и гордятся им. Начальник отделения зачиты
вает приветственный адрес, затем прикрепляет к лацкану пиджака значок, вручает красный диплом, жмет руку, обнимает, достает носовой платок…Под торжественные звуки на стене укрепляется мемо- риальная доска: «Здесь в 1974 – 1978 гг. учился великий русский студент Златогривов О.В.»
         - Подожди, Вик, ты же говорил, что до конца фильма музыка нейтральная, а тут торжественная?
         - Этот эпизод мы снимали в 318 аудитории, а там стоит пианино.
         - Теперь понятно.
         - После того как для потомков был зафиксирован этот исторический момент, надо было уважить и современников. Начальник отделения великодушно разрешил поздравить великого студента лично каждому однокашнику. Ребята сочувственно трясут его руку, а девушки делают реверанс и целуют в щеку. И только одной из них он не дал поцеловать себя – Наташе. Бедняжка, она такого не ожидала. Она еще не верит, что он может быть таким жестоким и снова тянется к нему. Но нет, он неумолим! Убитая, она кое-как добирается до своего стола, роняет голову на руки, плечи ее «плачут».
         А на улице, у входа в только что ставшее знаменитым учебное зведе- ние – толпа народу, ждут…И вот он выходит в сопровождении своего неизменного друга, у которого сейчас забот прибавилось. Все бросаются к ним, вернее, к нему. Дарят цветы, протягивают открытки для автографа, фотографируют. Ничего не поделаешь, придется сказать пару слов, поделиться опытом с молодежью. Пусть знают, как он стал великим студентом. Он берет у одной из симпатичных поклонниц книгу и показывает, что когда был еще маленьким мальчиком, уже интересовался книгой. А потом и в школе, и в техникуме он уже не расставался с ней, любимой. Да и сейчас, добившись таких результатов, он не собирается бросать ее, чего и другим, вот им, желает. Время пресс-конференции, к сожалению, кончилось. Они не могут больше оставаться, все расписано по минутам, их ждут в другом месте. Толпа бросилась было вдогонку, но верный друг прикрыл.
         Неизвестно, чем бы кончился этот чудесный сон, если  бы  Чубатого  так  не вовремя разбудил звонок в дверь. Конечно, это был его друг. Он зашел, чтобы вместе пойти в техникум. Чубатый берет свой тубус и они совсем  уже  было  подошли к стенам техникума, но тут увидели афишу, горячо призываю-
щую посетить зоопарк… и не устояли.
         Зверинец. Друзья переходят от одной клетки к другой, заигрывая с животными. Особенно усердствует Чубатый. Верблюду он строит страшные рожи, дергая друга за рукав, посмотри, мол, как я его. Но, схватив в очередной раз товарища, Чубатый почуял недоброе. Повернув голову, он увидел рядом мили-  ционера, которого держал за руку. Положение рук быстро меняется, милиционер ведет «гомо сапиенса» к клетке с табличкой «Макака азиатская». Эта клетка временно пустует и милиционер закрывает в ней проказника. Пусть все посмотрят, и звери тоже, как выглядит существо, оскорбляющее достоинство жи-
вотных. Собирается народ, все показывают на нового обитателя клетки пальцем. А тот стоит на коленях и умоляет выпустить его, он никогда больше не будет обижать братьев наших меньших. Наконец, он на свободе. Прикрывая лицо воротником, держась за спину друга, он спешно уходит, низко опустив голову. Чтобы снова смотреть людям в глаза, Чубатый  заворачивает впереди идущего товарища в парикмахерскую. А выходит он оттуда совсем другим человеком: голова снова кудлатая, на горбатом носу очки, под носом – черные усы. Да и одежда наполовину другая, они поменялись пиджаками.
         В таком виде не стыдно показаться и в своей аудитории. Их, конечно, встречают в штыки. Этот номер у них не пройдет, в какую бы тогу они ни рядилсиь, все равно им не скрыть своей паразитической сущности. Кто-то опять показывает на табло: осталось всего 28 дней! О чем думают эти двое?! Как о чем? Вот чертежи – над головой Чубатого взлетает тубус. Но группа не верит в их россказни. Она хочет сейчас же посмотреть, что это за чертежи. Ребята отбирают тубус и разворачивают лист. На нем опять послание, но только другого содержания. Вверху рисунок: рассерженный молодой человек завязывает узлом телеграфный столб. Внизу пояснение:
               Я зол на Вас, и злость еще лютует,
               В душе моей угасла не совсекм,
               Но пусть она Вас сильно не волнует,
               Я не хочу ударить Вас ничем.
         Ребята догадываются, кому предназначено это признание, а дружкам ничего не остается, как сесть за свои планшеты и догонять остальных.
         Проходит день за днем. Вчерашние лодыри не встают из-за стола. Те, кто занимался с первого дня, заканчивают свои проекты и, довольные, уходят. Отстающие не отказались бы от помощи, но нет жалости к лентяям! В  аудитории остаются трое, Чубатый, Конопатый и Наташа. Оба выжидательно поглядывают на нее. Наконец, заканчивает и она, подходит к парням. Те с готовностью ставят стул между со-бой. Наташа садится, берет в обе руки кисти и рисует одновременно обоим. Чубатый недоволен, у Наташи левой рукой получается не так хорошо, как правой. Помощница, обидевшись, уходит.
         Остается четыре, три, два дня! Наши герои не выходят из аудитории. Остался  один день и последний планшет Конопатого, над которым они в бешеном темпе суетятся вместе. И надо же такому случиться! Когда планшет был уже почти готов, на него опрокидывают тушь. Отчаянью нет предела! Но делать нечего, темп еще более взвинчивается.
         Уже началась  защита, а  эти  двое все еще мучаются. Но вот и они облегченно вздыхают, распрямляют спины и плечи. Бегут в столовую подкрепиться. В момент проглочен обед – и снова бегом! Но нет, Конопатый тащит друга обратно к столу, за которым они ели. В чем дело? Забыли убрать посуду. А кому убирать? Считаются. Выпало Чубатому. Он не верит, считает сам. Снова ему.
         Конопатый первым вышел на финишную прямую, оставив товарища наедине с посудой. 
         Чубатый после столовой бежит домой переодеться. И тут ему снова крупно не везет, он угодил под машину. Этот эпизод я опять снял обратной съемкой и с другой скоростью. 
         - Понятно, а кто был в машине?
         - Хрустов. Мы эту сцену сняли во дворе техникума, около спорткорпуса. Так вот, «проехав» через Чубатого, водитель выскакивает из «Жигулей» и бежит к пострадавшему, а тот от него, сильно хромая на левую ногу и придерживая левой рукой правую. Искалеченный неудачник скрывается в подъезде своего дома, а когда снова выбегает оттуда в другой одежде и весь перебинтованный, ему предлагают сесть в «Скорую помощь». Но травмированному не до этого, его ждут в другом месте. 
         Следующим должен защищаться Чубатый, но он опаздывет. Поэтому  Конопатый помогает другу: устанавливает планшеты перед Государственной комиссией, кладет поближе указку. А вот и Чубатый всем на удивление: голова так забинтована, что видны одни глаза, правая рука  на перевязи. Недолго ду-
мая он берет указку и начинает рассказывать, но никто ничего не может понять. Тогда председатель Госкомиссии  просит  кого-нибудь помочь товарищу. Первым отзывается, конечно, Конопатый. Он сначала слушает, что ему на ухо шепчет забинтованный, а потом переводит остальным. Защита близится к концу. Но Чубатого покидают силы, он виснет на руках друга.
         Итак, все позади. Молодые архитекторы гуляют по городу. Среди них и Конопатый, нет только Наташи и Чубатого. Она, грустная, сидит  одна  на  лавочке в саду, а он лежит дома в постели в окружении всевозможных микстур.
         Восьмой  день после  защиты – он все еще не встает. Проходит 12, 15, 17 дней. На 18-й день он делает неуверенные шаги. Двадцатый, двадцать  четвертый  день – Чубатый ходит в больницу на перевязки, постепенно освобождаясь от бинтов. На тридцать шестой день он получает диплом и значок. Я снимаю его на фоне вывески техникума. Спрятав в карман свои трофеи, он уходит. Однако его догоняет чья-то спина. Догнав, незнакомец опускает руку на плечо Чубатого. Он оглядывается: ба! Это же Конопатый, и Наташа с ним! Он обнимается с другом, потом выжидательно смотрит на Наташу, раскинув руки, но…она берет их за руки и они  окончательно  уходят, энергично жестикулируя свободными руками новоиспеченных архитекторов.
         - Кажется, все. Уморил я тебя?
         - Да-а, закрутил ты лихо. Сюжет вполне занимательный. И когда ты успел провернуть такое дело?
         - Мы начали в конце апреля и закончили в начале июня.
         - Но это только съемки, а кто делал все остальное?
         - Сам. Можно было отдать пленку на обработку в лабораторию, но не такое уж это сложное дело, чтобы самому не справиться. А времени у меня хватило.
         - Ну и как, ты доволен своим детищем?
         - Не очень.   
         - В каком смысле?
         - Техникой  съемок и игрой главных героев. Я уже говорил, что они частенько переигрывали. Они занимались в СТЭПе и считали, что сами с усами. Договариваться с ними было тяжело. Особенно  с  одним  из них, с Конопатым. Дублирование я не мог себе позволить, и так уйму пленки потратили. Трудно было ожидать, что с первого же раза у мен все будет хорошо, тем более располагая только  камерой  и  двумя  осветительными лампами. И все же приятно сознавать, что из ничего получилось что-то. А с сю-жетом вообще случались забавные моменты. Придумывая какой-нибудь эпизод, я не мог иногда удержаться от смеха. А так как я лепил этот сюжет в уме везде и всегда, то представляешь, как я выглядел со стороны? Поэтому в столовой старался не думать о нем. Зато направляясь, например, на автобусную остановку, забывал- ся, думая  о своем, а потом оказывался далеко от того места. Бывало и наобо- рот, проезжал свою остановку. Что и говорить, это интересная штука. Единственное, кому я завидую, так это людям творческого труда, кто занима- ется любимым делом. Но это могут быть не только люди искусства. 
         Эла взяла мою руку, сжала чуть-чуть и прижалась плечом, шепча в ухо: Вик, мы приехали…   
         Мы проплывали под автомобильным мостом, справа открывалась набережная с речным вокзалом. На его крыше красовались метровые буквы: КАМЕННОГОРСК.
         Вот и закончилось наше путешествие. Оно оставило  двойственное  впечатление. Мы не предполагали, что может быть так хорошо в незнакомом городе. Но многое и не удалось. Мы хотели покупаться, позагорать, побродить по лесам и лугам... И этот нелепый отъезд. Словом, было грустно расставаться с «Метеором» и с прошлым…

         Субботу и воскресенье провел у Платоновых на даче. У них пока одна земля, в которую они уже кое-что посадили. А хоромы, в смысле, домик, вернее – только его фундамент, нам предстояло выполнить со Степаном  в те выходные.
         Добрались на перекладных, сначала на электричке, потом на ПАЗике, который курсировал в нерабочие дни между дачным поселком и станцией. Поселок располагался на берегу Быстрой рядом с деревушкой Мохово. Это было удобно для дачников, они, пока не построили свои жилища, ночевали у деревенских. Степан с семейством, женой Верой и дочерью Любой, не просто ночевали в деревне в выходные, они снимали летом половину дома у Федоровны, как он назвал ее, когда мы пришли к ней. 
         - Приготовьте-ка поужинать,- распорядился Степан, имея в виду жену и дочь,- а я пойду за водой.
         Поужинав, женщины стали мыть посуду и готовить постели, а мы со Степаном пошли смотреть их хозяйство. Поселок только начал строиться, но на некоторых участках уже стояли добротные дома.
         - А вот и наши владения,- Степан показал на участок со сложенным у края дороги брусом для стен.
         - Как с материалом, тяжело?
         - Еще как! С этим брусом я провозился всю весну. Надо же найти подходящий дом, договориться о цене, разобрать, перевезти. В общем, сам знаешь. Пойдем покажу, что мы посадили.
         За жиденькой пока изгородью виднелись грядки и жиденькие же кустики.
         - Вот это яблоня, вон то – тоже. А это, как ты догадался, малина. Это…что же это такое? Тоже что-то растет. Пусть живет на радость нам и пчелам. А вот этот кустик смородины я посадил на всякий случай, очень уж маленькие корни были. Но ничего, тоже не сдается. Лучок, чесночек…
         Посмотрев всю зелень и обойдя участок, мы присели на сухие  квадратные  брусья. Будучи студентами мы не были с ним близки настолько, чтобы знать, так сказать, семейное положение. Степан был, пожалуй, самым старшим на курсе, и я немного знал о  его  тяжелом  детстве: пережил оккупацию на Смоленщине, ходил  по деревням с сумой на плечах, рано лишился матери.
      - Степан, расскажи что-нибудь о себе. Ты как-то говорил, что у тебя старший брат погиб трагически.
         - Сгорел на стройке.
         - Каким образом? На стройке можно разбиться, попасть под груз. Но сгореть?
         - Можно, как видишь. Он работал в бригаде кровельщиков. Зимой дело было. Он пришел раньше остальных, чтобы к началу смены разогреть битум. Загрузил бак, разжег топку. А потом, когда уже вовсю плавилось, полез посмотреть, что там делается. Видно, неосторожно открыл бак – и его облило кипящей смолой. Он сгоряча в снег, а там еще хуже. Помочь некому, один. Когда увезли в больницу, он еще пытался говорить, но никто ничего не понял. Три дня лежал без сознания. Я успел приехать, но…
         Семейная жизнь у него, как и у меня, складывалась не лучшим образом. Женился он на Вере на пятом курсе, когда и она заканчивала агрофак. Девушка она была тихая, скромная. Казалось бы, разве могут быть с такой какие-то конфликты? А вот поди ж ты, что-то не клеилось у них. Степан давненько уже, лет семь или восемь, имел связь на стороне. Если причина в этом, думал я, почему он не уйдет к той, ведь она одна, правда, есть дочь. У него тоже только один ребенок, но Люба уже выросла, перешла в десятый. А жить двойной жизнью на протяжении стольких лет – это, должно быть, тяжело, думал я, пока не узнал Элу. А узнав ее, мне  стало  вдвойне  непонятно, что мешает Степану соединиться с любимой женщиной? Я-то готов был сделать это в любое время. И я решил, наконец, спросить моего товарища об этом:
         - Степан, а почему ты не порвешь с Верой? Извини, что  спрашиваю о таких  вещах. Но мы же не настолько посторонние люди, чтобы не говорить об этом, правда?
         - Ничего, не извиняйся. Тут, как  ты понимаешь, все не очень просто, как может показаться со стороны. Та, Галина, конечно, хотела бы определиться, наконец. Сколько можно, «ни себе, ни людям», как она мне говорит. Но…жалко Веру, не говря уже о Любе, хоть она и большая уже. А та дочь чужая… понимаешь, от своего непросто отказаться.
         - Как и от запретного плода?
         - Да. Похоже, ты тоже его вкусил?
         - Похоже.
         - Иди ты.
         Степан не посылал меня никуда, это у него такая привычка удивляться.
         - И кто же она?- продожал он с любопытством, как видно, такого от меня он не ожидал.
         - Ты извини меня, Степан, если я тебе ничего не скажу. Как-нибудь в другой раз, хорошо?
         - Ну, как знаешь.
         Наутро, позавтракав  в  часов в семь, мы приступили. Разбили квадрат дома, он должен стоять согласно генплану поселка. А когда стали думать о внутренней планировке, тут мы вместе с женщинами долго совещались. У хозяев уже были какие-то наметки в этом плане, но они хотели еще раз пооб- суждать эту проблему и окончательно определиться в присутствии незаинтересованного лица. Хозяева хотели сделать две комнаты с русской печью. Вот и встал вопрос, как лучше сориентировать эти помещения относительно сторон света, а также относительно речки, леса, розы ветров. Прикидывали так и этак, совсем как древние греки.
         - Вера, когда тебе надо солнце на кухне?- спрашивал Степан.- Утром или вечером? А может днем?
         - Летом на кухне можно и без солнца, и так жарко.
         - Не забывай, мы будем наведываться сюда и зимой.
         - А зимой оно не греет.
         - Ладно, значит, ресторан у нас будет называться «Северный». Входить будем с  той же стороны.  Это, конечно, не очень хорошо, но у нас же будет предбанник. Гостиная будет смотреть на речку и на восток. Интим  создадим  на  юго-западе, подальше  от  главного фасада. Все путем. Как ты на это смотришь, Петрович?
         - Одобрямс.
         Я вообще-то старался не вмешиваться в их раговор, пусть сами решат такой важный вопрос, а то, в случае чего, будут вспоминать недобрым словом.
         Пока женщины копали приямки для столбчатых фундаментов, мы со Степаном занялись плотничными работами, сколотили опалубку. Первая коробка получилась похожей больше на ромб, чем на квадрат. Но к концу деревянных работ так набили руку, что стало кое-что получаться и у нас. 
         - Пап, а здесь камни,- сообщила Люба.
         - Это хорошо, крепче будет стоять наша хижина.
         - Ага, а мне каково?
         - А тебе надо взять в обе руки железный карандаш, против лома нат приема.
         - Нетушки, сам бери.
         - Вот молодежь пошла, чуть что – сразу сам.
         После обеда – бетонные работы. Цемент у Степана был припасен, с водой тоже проблем не было. А вот заполнителей, ни крупного, ни мелкого, я не видел. Решил узнать:
         - Где будем брать песок и щебенку?
         - С этим похуже. Но кто ищет…Вон там на большой дороге есть маленькая куча гравийной смеси, нам вполне хватит. Тачку найдем. Возить придется в темпе.
         Через каких-нибудь полчаса та куча перекочевала на наш объект. Возить пришлось почти через весь поселок, но окружающие были так заняты своим делом, что никто ничего «не видел и не слышал».
         - В какой пропорции будем готовить бетон, по науке или как?
         - Я думаю, цемента надо чуток больше, пусть крепче будет.
         - Хозяин-барин, тебе видней.
         Начинаем месить. Замеса хватает на подземную часть одного фундамента, второй замес укладываем в опалубку. Когда залили второй столбец, я спросил:
         - Нивелира у тебя, конечно, нет, потому что ты хоть и бывший, но геодезист,-  я намекал на то, что верх фундаментов надо вывести на одну отметку.
         - Зато у меня есть плотничный уровень,- парировал Степан.- Люба, сбегай-ка, в сараюшку, принеси большой-пребольшой уровень. Знаешь, где он лежит? Как зайдешь…- вспоминал отец.
         - Так сразу наискосок,- подсказала дочь.    
         - А, разве вы найдете что-нибудь,- Степан резко махнул рукой и пошел сам.
         Но и он не скоро нашел тот инструмент,- опять вы у меня там все перевернули,- ворчит он.
         Место, на котором мы начали воздвигать двухкомнатный дом с кухней и мезонином на перспективу, имело довольно большой уклон к главному фасаду. Поэтому чтобы не врезаться в землю первым венцом, мы начали бетонировать с верхних фундаментов, выставляя их над землей всего сантиметров на двадцать, так как нижние столбы получались высокими.
         - А уровень твой не врет?- засомневался я.
         - Не, я его проверил на бильярдном столе, а стол тот установлен по Цейссовскому нивелиру 001.
         - О, брат, тут не до шуток.   
         Во время очередного замеса Степану в глаз попал раствор.
         - Вера, иди сюда,- позвал он, зажав глаз. Жена быстро подошла: Что случилось?
         - Не видишь, цемент в глазу. Принеси чистой воды.
         - Может платком попробуем,- предложила Вера, стараясь быстрей помочь мужу.
         - Говорю, воды принеси!- рявкнул Степан, после чего она опрометью бросилась за водой.
         Бедная Вера, как она терпит? Мне стало как-то не по себе. Это была далеко не первая грубость Степана с момента сборов на дачу. Он  частенько  шпынял  ее, но тут же заигрывал с ней, стараясь сгладить неприятный осадок от такого обращения.
         - Юбку новую порвали и подбили правый глаз, не ругай меня, мамаша, это было в первый раз. Так, что-ли?- Степан в очередной раз снимает напряжение, но вполголоса, чтобы дочь не услышала.
         Следующие замесы мы размешивали осторожней.
         - Привет, Михалыч,- поздоровался со Степаном подошедший сосед, мужчина лет пятидесяти. У него, очевидно, был перекур, и он интересовался, как идут дела у других.
         - Здорово,- отозвался Степан, продолжая орудовать в корыте лопатой. 
         - Даешь нулевой цикл,- полувопросом-полупризывом продолжал сосед.- Как у тебя с брусом?
         - Нормально, а что?
         - А у меня много гнилья оказалось.
         - Иди ты,- удивился Степан. Ему пришлось-таки разогнуться и вынуть лопату из корыта, неудобно все же разговаривать с человеком, не глядя на него. Они разговорились не на шутку. Кончилось тем, что сосед попросил его посмотреть что-то на своем участке, и они ушли. 
         Вообще я заметил, что сами дачники не очень-то любят работать. Без конца собираются группами, переходят от одного участка к другому, обсуждают свои большие и малые проблемы. Конечно, им это доставляет удовольствие: смаковать неурядицы и предвкушать будущие радости. Между тем работа на их участках не останавливается – это вкалывают их знакомые, друзья, товарищи. Так как им деваться некуда, разговоры  вести  им  не сруки, они незнакомы меж собой, то им ничего не остается, как заниматься  делом. Для  того и увезли их из города: подышать полной грудью чистым воздухом, забыв смрад и шум городских улиц, отвлечься от мирских забот, «отдохнуть», в конце концов, на природе… 
         Выполнив программу минимум в воскреснье к обеду, Платоновы отпустили меня с миром домой, а сами остались до вечерней электрички.         
         
         Близился к концу учебный год, и я решил окончательно определиться с работой, в смысле уйти из техникума. В течение  недели  уладил все дела и получил полный расчет. Перевернута еще одна стра-ница. Было немного неспокойно на душе, что-то будет дальше?..За эту неделю я несколько раз звонил Эл, но ее не было дома. Наверно, она наверстывала упущенное на даче.
         В последнее воскресенье июня вернулись мои отпускники, и так как у Светы еще оставались дни отпуска, мы все поехали в Ковринск навестить моих стариков. Пробыли там недолго, всего три дня, потому что моей благоверной надо, видите ли, за три дня начать собираться на работу. Ей приспичило сшить себе новое платье. Ребята тоже запросились, но не домой, а в Ольховку, куда они ездили, будучи в доме отдыха. В той Ольховке им очень понравился пруд, на котором можно порыбачить и покататься на  водном  велосипеде. Это  были  вполне  убедительные доводы, чтобы поехать туда, а Света отправилась домой.
         Через три дня и я с ребятами вернулся на круги своя, а в среду позвонил по номеру, ставшему частицей моей жизни, и застал Элу дома. Мы хотели было ехать на пляж, но погода не внушала доверия, поэтому решили встретиться на конечной остановке автобуса двадцать четвертого маршрута, чтобы пройтись, наконец, по Березовой роще.
         Я приехал раньше и присел на траву около забора поодаль от остановки, чтобы не бросаться в глаза. Она  приехала  следующим  автобусом, выйдя из которого пошла по знакомой уже дорожке, ведущей к железной дороге. Я тихонько догнал ее и взял за руку:
         - Спокойно, без паники, вы арестованы.
         - Ой, Вик, ну разве можно так…Я чувствую, что ты где-то рядом, и все же ты напугал меня.
         - Прости, больше не буду,- я прижался губами к ее обворожительной щеке,- голубка моя, как я соскучилс я по тебе!
         - То и пропал на полмесяца.
         - Так получилось… Но сначала ведь ты пропала на неделю, а может и больше.
         - Да, в конце месяца я почти не показывалась в городе.
         - Вот видишь. А потом я уехал.
         - Куда ездил?
         - К родителям, со всем семейством.
         - А-а, ну и как?
         - Нормально, только мало побыли. Но все же съездили за земляникой. Жаль, ребят не удалось в лес свозить, машина маловата была.
         - Нашли ягоды?
         - Нашли. На одной поляне столько их было…Туда подъехало чуть ли не с десяток машин, всем хватило. Я все тебя вспоминал.
         Мы  перешли  шоссе, поднялись по тропинке на пригорок мимо П-образного столба с трансформатором и зашли  в  рощу. Было начало июля, можно сказать, макушка лета, но солнце по-прежнему не баловало нас. По небу почти все время гуляли облака, а то и тучи, частенько проливаясь дожем. Конечно, на то и лето, чтобы дождик, но сколько можно?!
         И все же в тот день нам повезло, обошлось без воды. В роще, несмотря на пасмурный день, шел разноголосый птичий концерт, прерываемый гулом пролетающих самолетов и гудками поездов. Стройные березы, одна краше другой, водили хороводы во всем своем скромном великолепии.
    Березы, милые березы,
    Опять ваш белый стан ловлю,
    Опять, как сок, струятся слезы,
    Я вас, как эту женщину, люблю.
         - Как у тебя, Эл, все в порядке?
         - Почти. Маманя что-то чует своим шестым чувством. Все спрашивает: Как съездила? Как на работе? Будут ли еще поезки? Я говорю: будут. Я, конечно, стараюсь  быть  непроницаемой…как сегодняшнее небо, но и там ведь бывают просветы. Знаешь, когда ты был у меня в последний раз, она чуть не зас
тала нас с тобой. Помнишь, звонил телефон? Она уже совсем было собралась к нам и решила предварительно позвонить. А если бы она приехала, не позвонив?
         Эла смотрела в мои глаза, но что я мог сказать, кроме того что она и так уже знала? Чтобы как-то продолжить разговор, я спросил, прочитала ли она ту книжку о французском художнике. Там была схожая семейная ситуация.
         - Прочла, а вот захватить с собой забыла. Ты тоже мою не взял?
         - Ничего, как-нибудь обменяемся. И как же ты смотришь на тот развод?
         - А, вот тебя что интересует. Да, это  было  сделано  решительно и смело. После  стольких лет совместной жизни расстаться с красивой любящей женой, детьми, с положением в обществе, не побояться людской молвы…все это кажется непонятным. Но  у  него была давняя сокровенная мечта, и она оправдывает его. Не порвав с семьей и со всем благоустроенным прошлым, он бы не открыл в себе дар художника, не знал бы, на что способен. Ради этого  можно  было  пожертвовать  многим. У нас же с тобой - увы! - не такие высокие цели – всего лишь жить с любимым человеком.   
         По моему мнению:  стремиться жить с любимым человеком, и не просто с любимым, а с единственным, с кем бы только и мог быть счастлив – вполне достойная цель. Но я не стал вступать в дебаты по этому поводу, тем более что о единственном человеке, похоже, думал только я…
         День между тем помаленьку разыгрался. В роще запрыгали солнечные зайчики. Я не замедлил это  отметить:
         - О, Светило! Ты совсем нас забыло, лицезреем тебя в первый раз мы за эту неделю.
         - Это что-то новое. Какой стиль…
         - Бывает. С перепугу, наверно.
         - Смотри, какое чудо,- Эла показала на березку толщиной с руку. Метрах в двух от земли ее согнула  какая-то  неведомая  сила, и  она  продолжала расти параллельно земле. Но сила жизни оказалась непреклонной, и в месте изгиба тянулся вверх молоденький ствол. Эта удивительная природа! Сколько поучительного и прекрасного она преподносит нам...
         Мы порядком углубились в лес и оказались на  южном  склоне  небольшого  лога. Тут стала  попадаться земляника, и мы немного полакомились ей, а потом присели на бровку так, чтобы не быть в тени. Я постелил плащ, достав из его кармана небольшой сверток:
         - Угадай, что здесь?
         - Н-не знаю, наверное, что-нибудь съедобное.
         - Да. Я хочу  угостить тебя вареньем собственного приготовления,- я открыл баночку,- попробуй.
         - Ты так и норовишь делать мне приятности,- Эла взяла баночку и не знала, что с ней делать.
         - Мне очень хочется, чтобы ты попробовала моего творенья. Ну, чего ты ждешь? Ложки не будет, на природе можно и через край.
         - М-м…Вкусно. Неужели сам варил?
         - Вот те крест.
         - Убедил. А теперь сам подкрепись.
         - Нет, это все тебе, а я предпочитаю твои сахарны уста.
         - Антихрист ты, Петрович, греховодник и …
         Больше она не успела клеймить меня, а после поцелуя продолжила:
         - Дорогой мой голубочек, Вик ты мой цветочек, почему нам так хорошо вдвоем, а?
         - Потому, наверно, что мы  не  требуем друг от  друга  ничего  невозможного. Ты не просишь подарить тебе весь мир или хотя бы звездочку с неба. А я и  не обещаю. Не  знаю, может  быть, мы  обманываемся. Может быть, нам хорошо только сейчас, когда  мы  не живем вместе изо дня в день. Но, по-моему, это все же не так. Нам ведь не по двадцать лет. Мы бы ладили с тобой. Поездка в Лебединый еще раз убедила меня в этом. А ты как думаешь?
         - И мне так кажется. Я вспоминаю те дни и не могу найти ничего такого, за что можно было бы на тебя рассердиться или обидеться.
         - А последний вечер, когда тебя «трактор переехал»?
         - Ну это…Я не знаю даже, что со мной было. Наверное, мне было жаль, что скоро придется уехать. Не всегда же можно сказать, почему меняется настроение.
         Я гладил ее плечи, вдыхал аромат ее волос, но…время, время!
         - Прочти что-нибудь из своих домашних заготовок,- попросила Эла, когда шли обратно.       
         - Хм, а если это будет грустная история?
         - Что ж, и это бывает полезно. Я слушаю.
         - Это было несколько лет назад. Я оказался в больнице с радикули- том. В нашу палату поступил очередной бедолага. У него было что-то с ногой. Об этом и речь:
                ЧУЖАЯ   БОЛЬ
Сосед по койке корчится и стонет,
И мы ему: не унывай, держись!
А он восьмые сутки места не находит,
Ругается и проклинает жизнь.

Его возили в разные больницы,
Но все-таки не знают до сих пор,
Что там, внутри, и если что случится,
То чей же это будет приговор?

Врачи беспомощны, ничто не помогает,
Придут, посмотрят – и не скажут ничего.
А сосед мой дни и ночи стул венский обнимает,
Пока что это лучшее лекарство для него.

Но не всегда и стул тот для него спасенье…
Опять мала палата и далёко до утра,
Сегодня так безлюдно, ну и что, что воскресенье?
Ну где же ты, сестричка? Ну где ж вы, доктора?!

Взглянув на парня нашего, а парень сам-не-свой,
Дежурный врач сказал ему…дежурные слова,
Сказал и удалился в дежурные покои,
А вы мне говорите, что боли нет чужой.

Опять в ноге у парня всё жжет, можжит, ломает!
И я опять стараюсь покой свой сохранить,
Но боль из его левой мне в правую стреляет,
Как будто между ними натянутая нить.

Как измерить муки а’дова недуга?
Когда же это кончится, и я уж не могу!
Тот, кто стонет рядом – так похож на друга,
И я его мученья не пожелаю и врагу.
         - Такая история,- закончил я. 
         - Да, грустная. А как с тем парнем? Вылечили его?
         - Не знаю, его увезли от нас.
         - Жаль, что он не услышал о себе таких душевных строк. 
          В тот раз мы пренебрегли конспирацией и доехали до города на одном автобусе. На мой обычный вопрос: когда мы встретимся - она, как обычно, сказала:
         - Не знаю, звони. В ближайшие дни я буду дома. Мы решили кое-что покрасить в квартире. Так что надо будет доставать краски. Это лежит на мне, не знаю только, где их раздобыть. В магазинах ведь не всегда найдешь, что надо.
         - Да уж, задача у тебя не из легких. И почему у нас так делается? Ты видела когда-нибудь в продаже белила? И я не видел. А как делать ремонт? Толкают, понимаешь, честных людей на скользкий путь. Много тебе надо?
         - Думаю, двухлитровой банки хватит. 
         - Тогда не горюй, я тебе помогу.
         - Правда, не обманешь?
         - Обижаешь, начальник.
         - Ладно, Вик, я буду надеяться.
         - Надейся и жди.
         Мы договорились, что как только я раздобуду краски, так сразу звоню ей и передаю с доставкой на дом. В случае чего можно будет сойти за какого-нибудь заочника, к оторому она обратилась за помощью.

         Я читал «Сердце и мысли» Николая Амосова, и эта книга отзывалась во мне пониманием бескомпромиссных и откровенных рассуждений автора о том, как мало  мы  еще  знаем о человеческом ор ганизме, что изучение его надо основывать на применении электронной техники. Особенно мне импонировала судьба главного героя, у которого любимая женщина была тоже, увы, не жена. В этом я видел свою общность с Сашей.
         Сердце…Наверно, никогда нам не удастся проникнуть в твою тайну, разгадать тебя, как феномен. Врачи и ученые уже достаточно изучили тебя, если научились пересаживать от одного другому. Но как сгусток жизни и чувств, как символ всего святого – оставайся неразгаданным в нашей груди! Тебе, и только тебе мы обязаны своей жизнью , всем прекрасным в ней. И как удается тебе совмещать любовь и ненависть, радость и печаль? Как они уживаются в тебе? Откуда берешь ты неиссякаемые силы, чем питаешься? Ты даришь нам красоту мира и радость общения не только с людьми; поднимаешь к вершинам счастья, а мы за каждый прожитый день, за каждый шаг, за каждый вдох! расплачиваемся тобой. Как  тебе  удается воспринимать всю жестокость и черствость жизни и оставаться добрым и нежным?  Какие такие фибры или фильтры заложены в тебе, что, пропуская через себя всю мерзость мира, ты остаешься чистым?! После всех душевных и физических испытаний и невзгод как удается тебе на склоне лет оставаться молодым?!
         Когда мы говорим: принял близко к сердцу - это на самом деле воспринимает само сердце, а не  что-то близкое к нему. А сколько выражений в нашем обиходе, когда хотим подчеркнуть искренность, зна’чимость наших слов, всю непреходящую ценность наших понятий: голос сердца, величие, доброта, память сердца; сердце друга, сердце матери; ранить сердце, отдать, согреть, тревожить сердце; носить в сердце, жить в сердце; понимать сердцем; сердцу мило, приятно, тяжело; сердце ликует, тоскует, стонет, ноет, болит; разрыв сердца, инфаркт сердца; нож в сердце, последний удар сердца…сердце доброе, жестокое, злое, горячее, холодное, ранимое, нежное, надежное, верное и, чуть не забыл – любящее…
         Все проникает в него и все из него исходит. За все мы должны его  благодарить, а  мы  его не замечаем. Впрочем, до определенного момента. Бывает, оно дает о себе знать. И тогда оно несет нас  на крыльях радости или…
         До недавнего времени я тоже не замечал своего сердца, но узнав Элу, ощутил и его. С тех пор, с мая месяца, оно у меня как будто растаяло, проснулось, открылось. Нельзя сказать, чтобы я потерял голову, но сердце переполнялось избытком чувств. Что бы я ни читал, будь то «Мы не увидимся с тобой», «Сердце и мысли», «Луна и грош», что  бы  ни  слушал: «Нарисуй это черным» в исполнении Роллинг Стоунз, или «Ой, туманы мои, растуманы» - все наполняло меня до краев и выходило через глаза. Это, конечно, не лучшее качество мужчины, и я ругал себя и свое сердце за то, что оно такое…Мне бы-ло стыдно и неудобно за свои красные глаза перед окружающими, потому что я мог расчувствоваться в любое время, в автобусе, на улице – стоило мне только подумать о Ней. Поэтому я старался предаваться  воспоминаниям  и  грезам  в подходящее для этого время. Но сердце слушалось не всегда, оно жило своей жизнью. Снова и снова оно возвращало меня к ней. Я не противился этому наваждению и жил в прекрасных мечтах о ней и о другой жизни. Жгуче, нестерпимо хотелось к ней и только к ней! Как оно было близко – счастье…
         С другой стороны, меня  снова  и снова убивала моя благоверная своими претензиями, недовольством, грубостью, непониманием. С каждым разом я все больше замыкался в себе. У меня не было ника- кого желания говорить с ней, и я оставался днями и неделями один со своей болью и мукой. Жить стало невыносимо, но я не видел выхода. Допустим, что я уйду от семьи, если даже Эла не будет со мной, говорил я себе, тогда она будет приходить ко мне и мы будем чаще видеться. Приходить…Нет, такого суррогатного счастья мне не надо, когда даже по улице нельзя будет пройтись. Так что же делать? Что?! 
Сердце, прошу тебя, не чувствуй,
Усни в груди и мне дай отдохнуть,
Нам, может быть, удастся обмануть
Твой тяжкий ритм, томительный и грустный.

Но нет! Пусть даже редким гостем
К тебе заходит чудный май,
Пусть чаще там бывает осень –
Не иссякай! Не иссякай…
         Одно время я был близок к тому, чтобы уйти из жизни. Дети уже большие, с матерью-швеей не пропадут. Куплю широкую изоленту, думал я, заклею на кухне все щели, открою газ и …На дверях повешу табличку: «Осторожно, газ!». На столе оставлю записку – после кладбища пусть поставят и послушают мое последнее Прощай - пластинку ТИЧ-ИН. Под ту музыку мне особенно сладко грезилось о Ней… А она? Как она отнесется к этому?- спрашивал я себя, и перехватывало в горле. 
         В такие минуты я вспоминал о других, которым было не легче, а во сто крат тяжелей. Например, о солдатах, которые встретили свою Любовь на фронте и, не прожив и «медового» месяца, хоронили  подруг своими руками. Тебе еще повезло, говорил я себе, ты можешь встречаться с ней, носить ее на руках, любить ее. 
         Мне запал в душу фильм «Принцип домино». Там герой попадает в тюрьму за подозрение в убийстве своего никчемного соперника в любви. Темные личности решили воспользоваться чувством осужденного к любимой женщине и освобождают его для настоящего убийства высокопоставленного лица. Герой фильма якобы соглашается на это, надеясь как-нибудь вырваться из когтей освободителей. Но не тут-то было. Он оказался в тисках. В конце концов он предпочел смерть, чем жить с любимой, став убийцей. У меня же нет причин отказываться от любви. Значит, надо жить.
        Жить было бы несколько легче, если бы у меня был контакт с моими парнями. Когда они родились, я так радовался – сыновья! Мечта любого мужчины. Я строил планы, как мы будем заниматься с ними всякими интересными делами. Я и пытался увлечь их каким-нибудь занятием. Купил аккордеон и стал учиться играть по самоучителю, думал, и они захотят. А они даже ни разу в руки не взяли. Хотел при- страстить их к шахматам, но и тут надо сидеть за книжками, если заниматься серьезно. Предлагал дома говорить на английском, как бы это пригодилось в жизни! Куда там! Последнее фиаско, которое я вынужден был признать – это их нежелание строить корабли и самолеты в кружке юных техников, куда я их привел за руки, но откуда они сбежали после второго же раза. Фантазия моя иссякла. Пропало и желание чем-то еще заняться с ними.
         Но я еще не отказался приучить их к порядку, чтобы выросли не разболтанными охломонами. Поэтому, придя домой и увидев все тот же бедлам, потребовал немедленно восстановить порядок в до- ме. Ребята начинают молча собирать свои танки, ракеты, корабли, собранные из всевозможных кубиков, шахмат, картонок и прочих деталей, скрепленных клеем, пластелином, скрепками, проволокой и другими подручными средвтвами. Странное поведение у этих ребят. Из технического кружка они сбежали, а дома занимаются тем же самым. Не любят заорганизованности? Считают, что там будут ограничивать их фантазии? Понятное  дело, дома, конечно, вольготней. Так, может, мне  не надо ограничивать их свободу? Но и пускать все на самотек тоже негоже. Где эта золотая середина? Почему мы, встав взрос-лыми, забываем свое детство и не можем найти общего языка со своими детьми? Даже если этого очень хочется?! Я же люблю детей независимо от их возраста. Матери обижаются, что тяжело растить детей. Это так. Но сколько положительных эмоций они получают, когда ребенок взрослеет! Отцы в это время работают
         Пришла с работы Света. И первый ее вопрос был старшему: 
         - Ну что, Вов, похоронили Лену?
         - Да.
         - Много было ваших?
         - Не очень. Сейчас же каникулы.
         - Это какую Лену вы похоронили?- не понял я.
         - Шапошникову.
      - Она умерла?- по сердцу полоснула боль, будто умер свой ребенок.- Такую девку загубили. Эх вы…
         - А при чем здесь они?- заступилась жена.
         - При том, что одноклассники били ее портфелями по голове. Мне Зинаида Афанасьевна говорила. Ты тоже ее бил? Она же была в вашем классе самая-самая… Не могла она вам сдачи дать как следует.
         - Ты бы поменьше наговаривал на своих детей,- бросила Света, уходя на кухню.
         Так где же ты, справедливость, если допускаешь такое?! Мне не хотелось смотреть на старшего, хотя он, может быть, и не был виноват, и я поплелся за женой. Сев за кухонный стол, смотрел, как она готовит ужин, думал свои невеселые думы. Но она недолго молчала:
         - Как мне надоело это безденежье. А  деньги  есть, так  ничего стоящего не достанешь, все уродливое какое-то, невзрачное, некрасивое. Не могут, что-ли, наладить выпуск хороших товаров? Чего не хватает, умения, средств?
         - Всего помаленьку. Зачем делать хорошие вещи, если любые берут? Нет конкуренции, как во всем мире. Живем  как  папуасы. Страна  вечнозеленых  помидоров… А насчет денег я тебе так скажу. Их никогда не будет хватать. Положи тебе сейчас зарплату в пять сотен, разве тебе этого будет достаточно? С увеличением доходов растут и расходы. Хотя бы хватало на самое необходимое,- скажешь ты. Но когда у тебя будет больше средств, ты захочешь иметь другие вещи, и уже их будешь считать самыми необходимыми, и на них опять не будет хватать. Ты думаешь, миллионерам хватает? Как бы не так, они только и думают, как бы приумножить свои миллионы. Так что умей довольствоваться малым и живи по своим средствам, раз уж нет у нас богатых родственников. 
         - Конечно, что еще можно от  тебя  услышать? Наплодили инженеров, которые не могут одеть своих жен и детей. Ребята, идите кушать!
         Пришли парни. Застучали ложки и вилки. Я тоже пытался что-то глотать, но кусок застревал в горле. Так было всякий раз, когда я думал о Ней. Я чувствовал, что глаза мои краснеют, но ничего не мог поделать. Пришлось выкручиваться: 
         - Заходил сегодня на стройку к знакомому прорабу, нахватался там сварочных зайчиков, сейчас глаза режет.
         - Что ты делал на стройке?- усомнилась жена,- ты же вроде распрощался со строительством?
         - Распрощался, да не совсем. Месяц отпуска прошел, а на другой месяц денег тю-тю. Надо где-то подзаработать.
         После ужина домочадцы занялись каждый своим делом, а я не мог уже освободиться от нахлынувшего волнения. Я вспомнил, что совсем недавно здесь была Она, и на кухне, и в комнате, и… Мне нестерпимо захотелось уйти куда-нибудь, сбежать, забыться. Но куда?
         - Съезжу-ка я к Шатиловым, давно у них не был.
         - Мы тоже поедем, порыбачим, да, пап?
         - Собирайтесь.
         - А меня одну оставляете? Не выйдет, и я с вами.
         Мы поехали к самой младшей Светиной сестре, к моему свояку Сергею. Они жили в избушке на курьих ножках в том же районе, что и теща. Домик их стоял на берегу небольшой речушки, притока Быстрой. Мы частенько наведыва- вались туда летом позагорать и порыбачить серегиными удочками.
         - А-а, вот и вы, елки зеленые. Совсем нас забыли,- встретил нас хозяин,- проходите.
         - Что толку к тебе ездить, ты сам все время в разъездах.
       Сергей работает на железной дороге, у них выходные не как у всех, поэтому застать его дома удается не всегда.
         - Жена, неси закуску,- командовал хозяин.- Сегодня, елки, чуть тормоза не подвели.
         - Пап, а ты не загремишь когда-нибудь под фанфары?- это шестилетняя Наташка, чудо-ребенок.
         - Конечно, нет. Пошла бы ты лучше с ребятами на речку. Кошке наловите, и то ладно.
         - Ладно, я пойду, а ты много не пей. Договорились?
         - Иди, иди, прокурор,- успокоил отец, наливая в рюмки.- Ну, елки зеленые, давно мы с вами не поднимали. 
         - Березы, Сережа, березы,- передразнила Ира.
         Выпили, закусили.
         - Как отдыхаешь, отпускник?
         - Нормально. Работу вот ищу.
         - Надоело бездельничать?
         - Нет еще. Финансы поют…
         - Что толку, что отпуск большой,- пояснила Света.
         - А ты когда собираешься?- спросил я Сергея об отпуске.
         - Я уж пойду, когда она мне сына родит,- Сергей посмотрел на жену.- Попробуй только принести мне девку, домой не пущу.
         - Что уж сделал, то и принесу. Вы не знаете, говорят, можно рассчитать по дням рождения родителей, кто у них родится?
         - Ерунда все это,- опровергла Света,- я считала, когда  со  вторым ходила. Выходила девочка, а получился Юра. Теперь вот не знаю, куда от них бежать.
         - Спасибо за угощение. Сейчас бы что-нибудь для души. Эта штука работает?- я показал на проигрыватель.
         - Пашет. Только у нас ничего новенького нету. Давно уже не покупали пластинок.
         Я поставил первую попавшуюся.
Бегу, как прежде,
Я за тобой,
Но нет надежды,
Есть только боль.

Я любви напиток белый
В чашу белую налью,
Успокоюсь постепенно,
И забуду, что люблю.

Все мечты мои и беды
Уплывут куда-то вдаль,
И утонет в чаше белой
До утра моя печаль.
         Пел Карел Гот. Я слышал эту песню впервые, мне она так понравилась, что я слушал ее еще и еще. И опять  внутри  наполнялось до краев…Я старался сидеть к остальным спиной. Нет, никуда, видно, от э т о г о не сбежать.
         - Покурим, что ли?- предложил я Сергею, выходя на улицу.
         Он вышел за мной с сигаретами и шахматами, и мы сели во дворе на лавку. 
         - Может я выиграю у тебя сейчас, когда ты «под мухой»?- Сергей расставил фигуры. Он играл не очень здорово, но в тот раз я проиграл. 
         - Теперь я знаю, когда с тобой садиться играть,- говорил Сергей, потирая руки.- Но на тебя, по-моему, подействовала не только водка?
         - С чего ты взял?
         - Ладно-ладно, мне-то мог бы и сказать, не совсем чужие. Думаешь, не вижу? Да, тебе бы дру- гую…с твоим характером. Так или нет?- не отставал свояк.   
         - Так, так.
         - Из них пятерых мне больше всего Нина нравится, спокойная, рассудительная. А моя тоже… Приедешь из поездки усталый, голодный, а тут гора грязной посуды, в доме холодина.   
         Наш разговор прервали ребята, вернувшись с речки. Они поймали с пяток пескарей и одну сорогу.
         - Отвели душу?- я взял их снасти и положил на место.- А теперь всем нам пора сматывать удочки, уже поздно.
         Домой мы возвращались затемно. Дорога к автобусу пролегла в низине, чувствовалоась и близость речки, так что стало довольно прохладно.
         - Бр-р! Как это я не подумала, что обратно будет не так тепло.
         - Давай я тебя согрею,- я привлек мою благоверную за плечо. Света была в платье без рукавов.
         - Уйди от меня, у тебя у самого руки, как у мертвеца.
         Больше я ничего ей не предлагал.

         Раздобыв краску и созвонившись, я пришел к Эл в середине последней недели июля.
         - Принес-таки, вот молодчина,- говорила она, принимая мою сумку.- Не пугайся, у нас не очень чисто. Погрязли с этим ремонтом.   
         Мы прошли в комнату. В ней что-то изменилось, а что именно,  не мог уловить с первого взгляда.
         - Что, не узнаешь? Мы же просто переставили кое-что.
         - А-а, а я думаю, что же произошло?
         - Как у тебя дела?
         - Все хорошо.
         - А с работой?
         - Это я и имею в виду. Очень уж не хотелось идти в методисты Областного управления профтехобразования. Тогда мы не могли бы видеться, как сейчас. Мне хотелось найти то же, что оставил. И вот на днях зашел в железнодорожный техникум, надеясь предложить им свои услуги по геодезии.
         - Решил окончательно порвать со строительством? 
         - Ну…не знаю, как получится, насовсем или нет. Сейчас для меня важно другое. И понимаешь, мне повезло. У них там как раз требуется человек моего профиля. 
         - Он им понравился?
         - Что, профиль?
         - Да, и анфас тоже.
         - Не могу сказать. А насчет специальности – все о’кей. В их техникуме недавно открыто отделение топографии. Так что со мной теперь не так просто…
         - Поздравляю. Я рада за тебя, Вик,- Эла похлопала по моим рукам, лежащим на журнальном столике.- Я ведь тоже много думала об этом, о нашей дальнейшей… Значит, все остается по-прежнему.
         - Да, Эл,- я гладил ее руки с синими прожилками, а потом коснулся их губами.- Чуть не забыл, я же принес тебе пластинку. Ту, под  которую  мы  танцевали у меня, ТИЧ-ИН назывется эта группа. Она тебе понравилась.
         - Спасибо. Мой Вольдемар опять удивится. Что это ты, говорит, так часто стала их покупать?
         - И что же ты ответствуешь?
         - А что мне ему сказать? Хочу - и покупаю. Ты мне не свою отдаешь?
         - Нет, бери и слушай. А может быть сейчас послушаем?
         - Ох, Вик, сколько времени? Ну ладно…
         Мы прошли к проигрывателю и включили его, а потом я заключил ее в свои объятия. И мы читали захватывающие страницы книги любви. Неиссякаемой книги…
         - Ты мне давненько не читал своих стихов. Пишешь еще их?
         - Бывает.
         - Я слушаю,- Эла положила голову на мою грудь и обхватила меня рукой.
         - Ну что ж…Я назвал это «Сердце и любовь».
         - Хорошее название, понятное.
Любовь и сердце, сердце и любовь…
Во все века они шагают рядом,
Сердца людские молодеют вновь и вновь,
Гордясь любовью и стесняясь, как награды.

О сердце, сердце, сколько же всего
Выносишь ты на этом белом свете!
Уж ты не бъешься, но ведь все равно
Лишь ты одно всегда за все в ответе.

За дружбу и вражду, за радость и печаль,
За доброту и черствость, жестокость и смиренье,
За слезы детские, которые не жаль
Иным сердцам, не знающим смятенья.

За все ответ – и все приемлешь ты:
Здоровье и болезнь, и встречи, и прощанья,
Позор и славу, слезы и мечты,
Начало и конец, расцвет и увяданье,
Спокойствие бездушных, волнение души
Такое, что бывает трудно верить –
Все приемлешь ты – ведь это жизнь,
Но жизнь, увы, всегда стремится к смерти…

А в довершение всего – Любовь!
Уж если с кем она случится,
Без шума и ненужных слов –
В тебя, куда ж еще – стучится.

С тех пор, когда она в тебе,
Не знаешь больше ты покоя,
Скажите, люди, в чьей судьбе
Еще находим мы такое?!
Любовь тебя не только греет,
Ласкает, окрыляет, не дает
Черстветь и стариться, жалеет,
Когда в ответном сердце – лед.
Но, сердце бедное! Бывает,
Она тебя в тиски берет,
Как соки, слезы выжимает,
Печалит, мучает, гнетет!
Так где же столько сил берешь ты,
О сердце богатырское, скажи?
Горишь в груди ты, как береста,
И как не устаешь ты жить?!
Тебя впервые замечаем,
Когда в тебе любовь…или инфаркт,
Тогда наверняка мы знаем:
Ты бъешься, сердце, это факт!
   
…Года идут, они от нас бегут,
Я прожил сорок лет на свете,
Не знал бы сердца я, но тут
Тебя, любимая, я встретил.
         Я закончил читать и мы некоторое время молчали. Потом Эла посмотрела на меня влажными глазами:
         - Представляю, как даются такие строки. Они, наверное, родились не в голове, а тут,- она опять приложила ухо к моей груди.- Спасибо, Вик, ты просто молодец. Не хочу с тобою расставаться. Поедем еще куда-нибудь.
         - Поедем. Куда?
         - Туда, где нас с тобой никто не знает. В Лебединый далековато, куда-нибудь поближе.
         - Ты серьезно?- мне не верилось, что это не шутка.
         - Вполне. Мне так хочется еще где-нибудь побыть наедине с тобой не так, как здесь.
         - А как же аргусы, твои сторожа?
         - Придумаем что-нибудь. Или нет?
         - Конечно, придумаем. Обо  мне  разговору  нет. Я как раз собираюсь где-нибудь временно поработать до сентября. Скажу, что в городе ничего подходящего нет. Поеду в…Зареченск, например. В прошлом году я тоже там работнул.
         - У тебя туго с деньгами?
         - Ничего, нам много не надо. Учтем опыт прошлого, джинсы я больше не надену. А что же тебе придумать, какую легенду? Ты же в отпуске, не поедешь практику проверять.
         - Володя собирается с понедельника в командировку, а от матери я как-нибудь сбегу. Мне надоело копаться с ними. Могу я во время своего отпуска провести неделю по своему усмотрению?   
         - Можешь. Так значит туда, в Зареченск?
         - Мне все равно, тебе видней.
         - Замётано. Там тоже неплохая гостиница.
         Так мы и договорились с ней: в понедельник я звоню, и если все будет нормально, махнем на автобусе.
         В субботу я сидел у телевизора и обдумывал  план предстоящей операции в деталях. Опять вставала проблема прописки в гостинице. Как же мне выудить паспорт у своей благоверной на этот раз? И все-таки я придумал. Но я решил сказать жене о своем намерении поехать в Зареченск как можно поз-же, чтобы не было лишних разговоров. Завтра вечером скажу,- решил я, довольный своей находкой.
         - Папа, тебе телеграмма,- Юра протянул мне бумажку.
         - От кого это?- я не ждал ничего подобного. «Встречай Свердловске 28 июля, поезд 103, вагон 4. Еду детьми. Оля».
         Вот так. Это, оказывается, сестричка едет к нам. Но почему они раньше об этом не писали? Я знал, что Оля хотела летом наведаться с ребятами в наши края, но  что  это будет именно сейчас? Какое обидное совпадение. Именно в понедельник я должен их встречать в Свердловске. И почему они едут без Максима? Не дали отпуска или уже отгулял? Это не имело значения. Факт тот, что они едут одни, и их надо встречать. Все рушилось и летело в тартарары.
         Я соображал, как мне дать знать Эл, что поездка наша пока отменяется на неопределенное время – и ничего не мог придумать. Я должен был уехать из дому в воскресенье, когда они наверняка будут на даче. Оставалась  слабая  надежда  на то, что поезд мой уходил поздно вечером, и я надеялся как-то предупредить Элу.
         Уйдя в воскресенье из дому на поезд пораньше, решил зайти к Саше Лапченку в надежде увидеть Элу, они жили в одном доме. Подойдя к дому, я не спешил подняться на двенадцатый этаж к Саше, потому что в  е е  окнах не было света. Они еще не вернулись с дачи. Чтобы не вызывать подозрений,  все же прокатился на лифте к Лапченку, поговорил с ним о своем желании поработать. Мы договорились, что я могу влиться в его бригаду в любое время. Когда  вышел снова на улицу, в интересующих меня окнах все еще не было света. Значит, звонить бесполезно, а ждать я больше не мог, рисковал опоздать на поезд. Так и уехал с тяжелым сердцем.
         В Свердловск  приехал в девятом часу утра. Хорошо еще, что успевал к назначенному звонку.  С Эл мы договорились, что я позвоню пораньше, около девяти. Набрав энное количество цифр, услышал ее голос:
         - Да-да.
         - Здравствуй, Эл!
         - Ало, кто это? Почему не говорите?
         И тут я вспомнил, что по межгороду после ответа абонента надо нажать соответствующую кнопку.
         - Это я.
         - Узнаю. Решил поиграть в прятки по телефону?
         - Нет, тут у меня технические издержки. Как дела, ты собралась?- я надеялся, что поездку нашу придется отменить не по моей вине.
         - Я готова, жду только твоего звонка. А ты?
         - А я звоню тебе из Свердловска.
         - ??
         - Понимаешь, в субботу получил телеграмму от сестры. Она едет из Фрунзе с детьми и просит встретить их здесь. У них тут пересадка. Не сердись на меня, Эл. Не мог же я не помочь им в таком деле, правда?
         - Ну, разумеется. Что ж, встречай, а я буду распаковывать свою сумку.
         - Ты ее далеко не убирай. Завтра утром я уже буду дома и позвоню. Думаю, мы все же съездим на этой неделе. Договорились?   
         - Ладно.
         Я повесил трубку, но мыслями и сердцем был там, с ней. Что она думает обо всем этом? Наверно, чертыхается. Но что я мог поделать? Такова жизнь с ее законами подлости. Мне оставалось только надеяться на понимание моей удивительной женщины. Я считал ее своей, потому что был уверен: для меня она – единственная, которая дается судьбой. 
         Поезд, который я встречал, задерживался, и я  уже  начал  беспокоиться, как бы не опоздать на следующий, которым нам предстояло добираьться до дому. Но все обошлось, и около десяти вечера мы расположились на своих местах согласно купленным билетам.
         У сестры моей тоже растут двое. Но у них с Максимом получилась более гармоничная пара, мальчик и девочка. Оно и понятно, Оля пошла по научной стезе. Причем Дима появился в такое время, когда Марина подросла настолько, что могла водиться с ним.
         - Мы тебя не отвлекли от дел своим приездом?- спрашивала Оля, уложив ребят спать.
         - Какие могут быть дела, я же в отпуске.
         - Я бы и одна с ними справилась, но эти вещи…Непостижимо, сколько их, оказывается, нужно в дороге. И еще хочется привезти южных гостинцев в наши северные края.
         - Ничего, все нормально. Как Максим, почему он не с вами?
         - Он у нас заработался, некогда отдохнуть. Сейчас они запускают какой-то животноводческий комплекс в подшефном совхозе. Горячая пора, людей не хватает. Он все норовит сам сделать, вплоть до погрузочных работ несмотря на то, что начальник отдела. В общем, не показывается из своего совхоза.
         - Понятно. А как ты, тоже не обходишься без полевых работ?
         - Нет. Такая уж, видно, моя судьба, без поля никуда.
         Оля закончила биофак нашего университета и поехала  в  Среднюю  Азию поднимать растениеводство. Вот уже двадцать лет каждое лето проводит в экспедициях. Однажды и я поучаствовал в такой работе. Помог в разработке кандидатской диссертации, пронивелировав несколько десятков километров. По результатам съемки составил профиль местности, а сестра нанесла на него то, что на ней росло. Оказывается, по такому чертежу можно сделать далеко идущие выводы. В последнее время она готовила докторскую. Непонятно только, как ей удается все это совмещать, и науку, и семью, и эти бесконечные командировки.
         - Виктор, ты мне расскажешь как-нибудь, как нивелировать? Так неудобно, когда сама не знаешь, как это делается. Нам этим частенько приходится заниматься.
         - Конечно, какой разговор? Хоть сейчас, это же так просто.
         - Просто, когда знаешь, а я никак не могу уловить сути. Но  сейчас  мы  не будем учиться. Надо отдохнуть немного, а то с этими архаровцами можно рехнуться.
         Возвратившись домой я не знал, что делать дальше. Если бы гости пожили у нас с недельку, прежде чем поехать дальше, к родителям, то мы с Элой успели бы съездить в Зареченск. Но в то же время было неудобно оставлять дома их одних, на попечение парней. И пока я соображал, звонить Эл или нет, и что ей сказать, сестра внесла ясность:
         - Виктор, мы ведь не можем задержаться у вас. Хочется фрукты привезти домой, а они портятся. Я думаю ехать дальше. Забирай своих ребят и поедем с нами, ты же в отпуске.
         - Мы недавно там были всем семейством. 
         - Ну и что? Мы же не к чужим едем. Тем более, что так давно не собирались вместе. Знаешь, как они порадуются.
         Оля уговорила меня, но мне и самому очень хотелось побывать у стариков после той поездки на три дня. Хотелось пройтись по тропкам детства, увидеть то место, где стоял дом, в котором я родился. Показать все это парням своим. Однако меня сдерживала договоренность с Эл о нашей поездке.   
         - Оля, неудобно получается, не успели приехать, а уже дальше. Может попозже поедем?- слабо сопротивлялся я. 
         - Ты представляешь, что  будет  с  фруктами, каша. А у вас мы поживем на обратном пути. Ну, уговорила я тебя?
         - Уговорила. Осталось  то  же  самое сделать со Светой,- я  оставил возможность для отступления, если Эла все же захочет ехать в Зареченск. А моя благоверная точно не будет отпускать меня к моим…   
         Улучив момент, я выскочил на улицу и зашел в телефонную будку:
         - Алло, привет!
         - Здравствуй, Вик. Ты откуда звонишь, не из Парижа?
         - Увы, нет, из дому.
         - А-а, ну и как, встретил?
         - Да, все нормально. Только вот какое дело. Гости  мои  спешат  ехать  дальше, хотят фрукты в съедобном виде привезти родителям. Оля просит меня поехать с ними. Я вообще-то не против, тем более что ребята мои тут захирели. Но…как тогда наша поездка? Я не знаю, что делать. Как ты скажешь, так и будет.
         - Что я могу тебе сказать…поезжай. Когда дело касается ребят, тут ничего не попишешь.
         - Только чтоб это было искренне, Эл. Ты не будешь обижаться?
         - Не буду, Вик, не буду. Поезжай со спокойной душой. У нас с тобой еще будет время.
         - Да, до начала учебного года еще месяц. И мы стобой обязательно съездим. Я ведь тебя еще не подводил?
         - Нет. 
         - Вот видишь. А теперь скажи мне что-нибудь хорошее, Эл.
         - Скатертью дорога, в смысле – счастливого пути.
         - Я не поеду, если ты так…
         - Как? Ну что бы ты хотел? 
         - Поцелуй меня.
         - Целую.
         - Ладно, и ты уговорила меня. Я приеду, наверно, через неделю, не позже. До свиданья, родная моя.
         В трубке зазвучали короткие гудки. Что мы бы делали без ее телефона?!
         Вечером, когда жена пришла с работы,  сказал ей о своем намерении поехать в Ковринск.  Как я и ожидал, она была паротив.
         - Так с ребятами же еду,- убеждал я ее,- пусть они хоть немного побродят по лесу, а то забыли уже, что это такое.
         - Знаю, зачем ты едешь туда, пьянствовать.
         - У тебя одно на уме, когда я хочу родителей навести.
         - Хотите сбежать от моего дня рождения? Я поняла это.
         Я не стал больше ничего доказывать ей, чем дальше в лес… Назавтра  мы  все  уехали, оставив  хозяйку одну, она частенько мечтала об этом.
         В Ковринск приехали под вечер. Старики наши живут недалеко от автобусной станции, так что через десять минут мы уже подходили к их пятиэтажному дому, в котором им дали двухкомнатную вместо нашего деревянного домика. Около подъезда стояла машина скорой помощи.
         - Дима, видишь цветы в том окне, там бабушка и дедушка живут,- говорил мой меньший Юра меньшому же двоюродному братцу – южанину.
         На площадке второго этажа нас встретила соседка родителей тетя Лена:
         - Ой, смотрите, кто приехал, а она лежит.
         Мы не обратили на ее слова внимания и, поздоровавшись, зашли к себе. Дверь из прихожей в комнату  была закрыта, к нам вышел отец. Когда он открывал дверь, за ней видны были люди в белых халатах.
         - Здравствуйте, здравствуйте, ребята. А бабушка не может к вам выйти, заболела она. Но ничего, немного потерпите, она поправится.
         - Что с ней?- дрогнувшим голосом спросила Оля, решительно открывая дверь,- оставайтесь здесь. Я увел всю детвору на кухню и попросил, чтобы не шумели. А они и так все притихли.
         - Дядя Виктор, а что у бабушки болит?- спросил самый младший из нас, Дима.
         - Сердце у ней болит. У тебя здоровое сердце?
         - Да-а…
         - А у ней уже нет.
         Сердце матери…Конечно, больше всего оно болит у матерей, это понятно даже нам,  мужчинам. Но и мы не знаем, сколько найдется у наших  мам дней, когда оно не болело. Я не могу забыть слова Евтушенко из одного его стихотворения. Там героя предал друг и тот обозлился на весь мир. А мать говорит:
…Рано себя хоронишь,
Еще пожить не пришлось,
А люди – народ хороший,
Ты это, парень, брось.
      
Жила ты в работе, в сутолоке,
Но все же не стала слаба,
И ты мне сказала все-таки
Сильные эти слова.

Правда, милая, правда,
Как бы мне не везло –
Я не имею права
Помнить одно лишь зло.
         Вот какие наши матери…          
         Дверь  открылась, и  в  коридор вышли две женщины в белом. Та, что постарше, обернулась в комнату и спросила:
         - А может вас все же увезти на нашей машине? Пешком-то тяжело будет.
         - Ничего, доковыляю, сейчас есть кому вести. Как же я поеду, внуки ведь приехали,- слабым голосом говорила мать. 
         - Ладно,- согласилась врач,- но приходите сегодня же, обязательно.
         - Ребятки, идите скорее сюда,- позвала мать.- Видите, какая бабушка стала, даже встать не может.
         Я повел всех в комнату, подталкивая сначала Диму с Мариной, а потом своих. Мама лежала на диване под одеялом. Она брала каждого за руки и целовала в обе щеки и лоб.
         - Что же делать будем, угощать же надо, а я лежу.
         - Ладно, ладно, лежи,- строго свазала Оля, развязывая сетку с яблоками.- Сначала мы вас будем угощать.
         Когда улеглось первое волнение, дети стали осваиваться. Самое большое любопытство проявил Дима, он в первый раз оказался в этой обстановке. Отец наш любил украшать жилище всякими вещицами, так что у дедушки с бабушкой было что посмотреть. На стенах висели картины, вставленные в недорогие рамки со стеклами. Я как себя помню – так и эти репродукции: «Рожь», «Иван Царевич и серый волк», «Аленушка». Но были там и настоящие картины неизвестных авторов. На одной из них: летний пейзаж, на горизонте кудрявый лес, поближе сбоку-домик с белыми наличниками, а на первом плане-луг с изумрудной травой и путник в белой рубашке, приближающийся по тропинке к домику. В этой простой картине была какя-то загадочность. Когда в детстве я смотрел на нее, мне всегда хотелось, как тому путнику, пройтись по лугу, узнать, кто  в доме живет. Кажется, это желание у меня не пропало. 
         - Это лошади?- спрашивал Дима, показывая на две лошадиные головы, сработанные из гипса и покрашенные одинаково. Однако поворот головы у них в разные стороны. Где бы мы ни жили, отец всегда укреплял их по обе стороны от настенного, укрепленного с наклоном, большого зеркала. Тем, кто впер-вые попадал в нашу квартиру, было непонятно, почему лошадям отводится столь почетное место. А он, отец, таким образом отдавал дань этим трудягам за бескорыстную службу человеку. Особенно он был благодарен им, когда был председателем колхоза и в войну, и после. Женщины и лошади – вот кто пахал в те годы в нашем тылу. 
         Посмотрев и потрогав лошадей, Дима взялся за изучение предметов на столах и этажерках. Тут для него было богатое поле деятельности, чего там только не было: фотографии в рамочках наши и внуков, множество вазочек, подставок, футляров и т.д. и т. п.
         - Сколько ни лежи, а вставать надо,- с этими словами мама села на диван, а потом и встала, поддерживаемая Олей.
         Накрыли на стол и подкрепились с дороги.
         - Когда вы, говоришь, приехали к Виктору?- спросил отец Олю.
         - Вчера. А вы получили мою телеграмму?
         - Получили, но не знали, что делать. Ты написала, что будете в Ширяево 31 числа, а во сколько и каким поездом, неизвестно.
         - Я две телеграммы послала, вам и Виктору. Думаю, если он нас не встретит в Свердловске, то мы дальше поедем, не заезжая к нему. И тогда вы хотя бы знали, в какой день мы будем на станции. Может быть, кто-то в этот день там будет.
         - Мне надо собираться в казенный дом,- мама встала из-за стола.- Вы меня проводите? 
         - Конечно, собирайся.
         Сборы были недолгими, и через десяток минут мы с Олей проводили маму в больницу.
         - Вот ведь как получилось, приехали, называется,- сокрушалась мать,- что вы будете делать? Отец все выпить норовит. Как вы с ним?
         - Что ты о нас беспокоишься, неужели мы дома пропадем?
         - О ком мне еще беспокоиться? Вот что. Поезжайте в деревню, погода хоть и неважная, но все равно же ягоды-то есть, и грибы.   
         - Мы собирались кое-кого навестить, но не сейчас же.
         - Почему нет? Мне вы все равно ничем не поможете. Пока вы ездите, я, может быть, и выпишусь. Он, конечно, от вас не отстанет. Завтра в деревнях праздник, Ильин день. Отец еще впереди вас умчится. Так что поезжайте вместе.
         - А ты не обидишься?
         - Бог с вами, еще мне обижаться. Идите и не думайте обо мне. Я не где-нибудь, а в больнице.
         Попрощавшись и пожелав выздоровления, мы пошли обратно. 
         Ребята гуляли на улице около дома.
         - А где баба Анфиса, в больнице?- спрашивал самый неугомонный почемучка.
         - В больнице.
         - А когда она придет домой?
         - Как поправится, так и придет,- терпеливо объясняла мать.
         - Ребята, хотите посмотреть, где мы раньше жили?- спросил я у детворы.
         - Да!
         - Тогда пошли.
         Мы гурьбой направились сначала вдоль пятиэтжки, а потом завернули во двор. Когда-то, лет пять тому назад, все здесь было по-другому. Стояли частные дома с приусадебными участками. После того как их снесли и построили новые большие дома, перекроив планировку, место стало неузнаваемо. Я смотрел на проезды, детские площадки, а видел бывшую улицу с насаждениями. Она, кусочек которой еще сохранился, была зеленой.
         Мы как раз пришли на место  нашей улицы, она называлась именем С.Лазо. Оказывется, наших соседей Болотовых еще не снесли. Был  жив  и колодец  с  воротом и навесом. В окружении асфальта и серых громадин - домов он казался пришельцем из другого мира.
         - Отсюда мы с дядей Витей брали воду,- пояснила Оля, подходя к колодцу и открывая крышку навеса. Все по очереди посмотрели, что там внутри.
         Пройдя мимо соседей, мы остановились у того места, где  прожили с сестрой свои, наверняка, лучшие годы, хотя они и не были совсем уж безмятежными.
         - Папа, вы здесь родились с тетей Олей?- спросил мой старший.
         - Нет, мы родились  в  деревне, во  Внуково. Туда мы еще поедем. Пойдемьте посмотрим, что осталось от нашего сада.
         Благодаря стараниям отца (мы ему только помогали) у нас было много всяких насаждений: яблони, крыжовник, смородина, рябина, акации, сирень. Кое-что еще сохранилось, и если ягоды успевали созреть, их урожай снимала детвора из детсада, который построили на месте нашего огорода.   
         Наш дом снесли, когда отец с матерью жили уже одни, без нас. Особенно остро это пережил отец. Больше всего ему было жалко сада, где он возился все свободное время. В последние годы он все больше отводил место для кустарников, отбирая землю у картошки. В первое время, когда уже не было дома, он, как рассказывает мать, частенько приходил к тому, что осталось. Несколько раз даже ночевал около своих кустов.         
         А было время, когда он чуть не спалил свой дом. Он тогда хотел развестись с мамой. Какие все же противоречия уживаются в человеке! Помогая посторонним, а тем более многочисленной родне, он готов был снять с себя последнюю рубашку. Но дома…Характер был у него еще тот. Натерпелась с ним мама за свою жизнь. Другая бы давно убежала от такого мужа, а она все хотела сохранить нам отца. Сохранить-то сохранила, да только надо ли было это делать такой ценой? Много ли было у ней светлых минут? Да и мы, дети, чувствовали себя более или менее свободно, только когда отца не было дома. Его тень всегда висела над нами. Помню, как у меня, играя камерой от мяча, лопнула эта злочастная камера, и я плакал такими горючими слезами… А нашу младшую сестренку Раю вообще загубил, потому что был честен…до жестокости. Я тогда учился в десятом классе и был дома. Помню, от ее предсмертных криков я выбежал в сени, потом на крыльцо и не знал, куда еще бежать. А она, двенадцатилетняя девочка, была не виновата, и умерла на руках у матери. Тогда отец всю ночь провел у ее гроба. Но это было слишком запоздалое раскаяние.
         Конечно, без отца нам было бы трудно не только материально. И все-таки мама, наверно, права. А я? Удастся ли мне сохранить отца парням своим? И надо ли это делать? Не будут ли они, когда вырастут, обижаться на меня? Я ведь тоже обхожусь с ними довольно строго. Правда, я не запрещаю им заниматься тем, чем бы они хотели. Наоборот, я всячески это поддерживаю. Но беда в том, что они пока ничего не хотят. И это меня больше всего тревожит. Не будут ли они потребителями? 
         - Папа, иди сюда, здесь малина есть,- позвал Вова. Я подошел к остальным:
         - Вы еще не все обчистили?
         - Нет, дядя Витя, эти две ягоды мы тебе оставили,- Дима показал на куст.
         - Спасибо. Эх, Дима, не знаешь ты, что здесь раньше было!
         - Ага,- подхватили старшие,- у нас даже зубы были черные от черемухи и ирги.
         - Я тоже хочу, чтобы у меня зубы были черные.
         - Вот поедем в деревню, там они почернеют,- пообещала мать.
         - Когда поедем?
         - Завтра.
         - Ура!- возликовали ребята.
         Когда вернулись домой, отец доканчивал начатую бутылку «Старки»:
         - Ну что, оставили бабушку?
         - Оставили. Двенадцатая палата. Не забудешь?- спросила Оля.   
         - Не.
         Сестра стала укладывать ребятню, а я подсел к отцу:
         - Что будем делать? Мама говорит, чтобы мы ехали в деревню.
         - А что, поезжайте, давно ни с кем не виделись.
         - Ты поедешь с нами?
         Отец  сделал  паузу, будто раздумывал. Но я-то знал, что ему тоже хочется ехать. Он частенько наведывался в те места, где в свое время работал, и где было много не только родственников, но и приятелей.
         - Поехали,- предложил я,- за день-два ничего, будем надеяться, не случится, а потом ты вернешься. А, может быть, и мы с тобой. Какая, интересно, будет погода? 
         - Ничего, видно, хорошего нынче уже не будет. Ладно, утро вечера мудреней. Держи давай,- отец наполнил рюмки. 
         - Не много будет?
         - Что ты, мы же дома.
         - Давай за здоровье тех, кто в больницах,- предложил я. Потом предложил отец:
         - Если ехать, так и нам надо на боковую. Надо пораньше встать. Народу много поедет. 
         - Согласен,- согласился я.- Но вот что, чтобы не забыть и в этот раз. Я тогда хотел перерисовать у тебя тот листок, помнишь? И забыл. Он у тебя далеко? 
         - Какой листок, дерево, что ли?
         - Да.
         - Нет, сейчас найдем. 
        Он немного порылся в своих бумагах и нашел то, что я просил. А просил я лист бумаги, на котором он изобразил генеалогическое древо нашего рода по отцовской линии. Оно меня заинтере-совало. Сам отец практически  ничего  не  говорил о своих предках. Если у меня и были какие-то отрывочные сведения об этом, то  о  них  мне  рассказывала  мама. У бабушки и  дедушки по отцовской линии были четыре дочери и два сына, наш отец и дядя Даниил. Дядю я не видел, потому что  его забрали в тридцать седьмом. Тети все живы, но всех их мужей забрала война, так что никого из них я тоже живым не видел, только на фотографиях. 
         Утром нас разбудил отец: 
         - Пора вставать, отпускники.
         Он уже успел сходить за билетами на автобус. С пустыми руками к родственникам у нас не ездят, поэтому, взяв каждый свою поклажу, мы двинули.
         Автобус был не очень большой и не очень комфортный, но он минут за сорок довез нас до раз- вилки дорог, где мы остались, а он поехал дальше.
         - Дети, видите ту деревню? Там родился дедушка Петя и мы с дядей Витей,- Оля показывала на Внуково, которое было от нас в каких-нибудь полутора километрах и распологалось на пологом склоне, спускающемся к Иньве. Проселок, что вел туда, раскис от ночного дождя, и мы в своих  туфлях  и ке- дах да еще с ребятами не рискнули туда идти. Решили подождать пока подсохнет и пошли в проти- воположную сторону, в Логиново, где жила двоюродная сестра по отцовской линии Александра, Саша, как мы с Олей звали ее.
         Дорога туда проложена по перелескам, и мы шли неспеша, собирая попутно, что попадется. А в эту пору попадались в основном грибы. Ребята, обгоняя друг друга, радовались каждой находке. Постепенно наша шумная компания растянулась. Отец ушел вперед, не отрываясь, впрочем, от масс. За ним следовал я, оглядываясь и подзывая отстающих. Однако они меня плохо слушались.
         Места, которыми мы шли, конечно, мне были хорошо знакомы. Это уже, как  говорится, на  всю жизнь. Вспомнились слова песни, берущей за живое:
Милый край, далекий берег детства,
Ты уж замаячил впереди,
И тебя лишь только вместе с сердцем
Можно вынуть из моей груди….
         В последний раз в этих краях я был…лет двадцать с гаком тому назад. Да, тогда еще не было моих ребят. А когда-то, в пятидесятые годы, таким же пацаном, как мои сейчас, ходил по этим дорогам. Машин  тогда  в селах и деревнях практически не было, основным транспортным средством были лошади. Как-то мы с ребятами решили побывать в Ковринске и пошли на тракт, надеясь на попутную маши-ну. Но мы понимали, что шансов на такое чудо у нас совсем немного, кто же нас, пацанов, без взрослых, посадит? И когда какой-то добрый дядя все же остановился и мы  забрались в кузов, буквально ошалели от счастья! А машины для села тогда были интересные, на паровой тяге. Поэтому в своих кузовах они возили прежде всего топливо для себя – дрова, которыми в пути топили котел…      
         Между тем мы дошли уже до Лысой горы, с которой открывается панора- ма неброской Уральской природы. Внизу у подножия горы расположилось Логино- во, за ним в полутора километрах – Разино. Эта деревенька тоже приютилась на склоне другой горы, Пармы, покрытой ельником. На той Парме мы катались на лыжах, выныривая из лесу и докатываясь до крайний домов. За Разино – снова деревни…   
        Вот и ворота в изгороди, ограждающей Логиново от полей. Раньше у таких ворот летом добровольно дежурили ребятишки, открывая их, чтобы  проезжающие не останавливались. За это получали чаевые на конфеты.
         Собравшись вместе у изгороди, мы вступили в Логиново. В деревне было безлюдно, несмотря на Ильин день. Наверно, потому, что был еще не вечер и люди работали. Когда я был здесь в последний раз, семья двоюродной  сестры жила недалеко от околицы. С тех пор  многое изменилось – это я знал по
рассказам отца и матери. Муж Саши Федор умер, не дожив до пятидесяти, умерла и свекровь, дети разъехались кто куда. Один из сыновей в отместку за то что мать не дала денег на выпивку, спалил дом. Теперь сын в тюрьме, а Саша живет в другом доме. В каком, мы еще не знаем, но знает отец. Подойдя к нему, дому, мы не увидели признаков жизни. Отец один зашел во двор, вскоре послышались голоса.
         - Не пугайся, нас много,- говорил отец.
         - О-о, гости дорогие! Вот не ожидала. Проходите, что ж вы там стали? У меня руки грязные, за луком ходила. 
         Пропустив вперед детвору, зашли в дом. Это была изба с русской печью, кухня отгорожена от комнаты, которая являлась и гостиной, и спальней и всем остальным. Справа на заправленной кровати спал, похрапывая, мужчина, видно, выпимши. За столом сидела женщина. Она, поздоровавшись  с нами
и попрощавшись с хозяйкой, тут же ушла. Мы сложили свои сумки в угол и сели на лавку вдоль стены.
         - И как же вы надумали приехать? Ведь столько лет не были,- удивлялась Саша, хлопоча у стола. 
         - Да, не так-то просто это сделать,- Оля тоже была в трудах, меняя Диме обувь.- Я столько лет мечтала об этом.
         - Молодцы, вот молодцы. Давайте мойте руки и за стол. Проголодались, наверно, с дороги.
         Отказываться не было смысла и, приведя себя в порядок, а также выложив Саше часть содержимого из наших сумок, мы уселись вокруг стола, стоявшего в переднем углу под иконами и фотографиями, какие обычно бывают в деревенских избах – несколько фотокарточек в одной рамке под стеклом.
         - Вы работали сегодня?- поинтересовался отец, бывший председатель колхоза.
         - Как же, ходили до обеда. А после уж нет, бригадир отпустил. Хоть мы и не шибко празднуем нынче эти праздники, а все же… Не знаю, кому как, а мне сегодня грех обижаться. Разве я думала увидеть вас,- голос Саши дрогнул.   
         - Ну что, выпьем за встречу,- я поднял стопку. А когда ставил ее обратно, увидел на себе пристальный взгляд Оли. Что такое? Неужели я что-то лишнее сказал или сделал? Неужели Света нашептала сестре насчет вина. Вот дура, какой же я пьяница? Столько лет живем бок о бок, а не знает своего мужа.
         Ребята в обе щеки уплетали все, что было на столе. Наверно, не только потому что проголодались, но и потому что было не так, как дома.
         - Ешьте, ешьте,- угощала хозяйка, обводя покрасневшими глазами наших отпрысков,- какие уже большие. Как время летит. Давно ли я водилась с вами, Оля с Витей? Помните?
         Саша помогала нашей маме водиться с нами, когда мы жили во Внуково. Наши дома стояли на  одной общей усадьбе. На усадьбе бабушки Захаровны и дедушки Василия, а потом и наших отцов. После того как они обзавелись семьями, у каждой семьи был свой дом, но забора в огороде не было. Дядю Даниила, отца Саши, мы с Олей не знали, потому что родились после тридцать седьмого года, когда его забрали как «врага народа». Во времена того беззакония было удобно сводить личные счеты с соседями и вообще с неугодны- ми. Кто успеет первым настучать, тот и потирал руки. Эти гадкие, дремучие человеческие пороки… И когда слышишь о том, что наш народ – великий, у меня это вызывает горькую усмешку. Никакой он не великий, а такой же, как любой другой. Со всеми достоинствами и недостатками, присущими разумным существам. Конечно, есть малочисленные народы, и возможностей у них немного для великих дел. Но мало чести сравнивать себя с ними. А другие народы имеют такие же победы на полях сражений, и у них  достаточно великих представителей во всех сферах человеческой деятельности.      
         Поблагодарив тетю Сашу и встав из-за стола, все высыпали на улицу, вернее, в огород. В углу изгороди стояла черемуха, но ягод на ней почти не было, червяк успел раньше нас, такой выдался год. 
         - Ну вот, а ты мне говорила, что в деревне у меня зубы почернеют,- вспомнил, хныкая, Дима.
         - Откуда я могла знать, что нынче она не уродилась?- оправдывалась Оля.- Ничего, у тети Саши и без черемухи найдется что отведать. Пойдем я тебе покажу кое-что.
         Оля повела сынулю между грядками, где уже вовсю страдовали остальные.
         - Знаешь, что это такое?
         - Не-е.
         - Это бобы, Дима. Они тоже бывают черные, сейчас мы их найдем,- Оля искала почерневшие стручки.- Ну-ка попробуем, вкусно?
         - Ага, только они твердые.
         - А сейчас найдем помягче.
         Детвора так увлеклась огородом, что пришлось срочно отвлечь их от уничтожения урожая: 
         - Поднимите руки, кто хочет в лес?
         Над грядками поднялся лес рук.
         - Тогда за мной!
         В лес пошли все, и Саша с нами. Ребята в радостном возбуждении бежали впереди, то поджидая догонявшего их Диму, то снова убегая от него. Оля с Сашей углубились в свои женские проблемы. Замыкали шествие мы с отцом.
         Лес начинался в каких-нибудь ста пятидесяти метрах от деревни. Мы пересекли улицу и шли по тропинкам, по которым ходили не только люди, но и скот, что выгоняли пастись в тот лес.   
         День уже клонился к вечеру, и погода была вполне сносная, но в деревне по-прежнему было пустынно. А помнится, в те далекие годы в такие праздники было весело. Гармошки играют, девчата одна голосистей другой заливаются в частушках, ребята гурьбой стоят в сторонке. Все красивые,  нарядные. У парней в руках прямые ивовые палки с фонариками и узорами из коры той же ивы. Вече- ром молодежь уходила на всю ночь на какое-нибудь живописное, веселое место в лес или на луга. В каждой деревне было свое такое  место, где  не  утихали  песни и пляски до рассвета. Мы, пацаны, ста- рались не отставать от взрослых. У нас были свои заботы. К таким праздникам мы готовились загодя: запасались яйцами из птичьих гнезд. А когда веселье было в самом разгаре, разбивали эти яйца о наряды девушек, чтоб шибко не задавались. А девушки не очень и обижались на нас, они воспринимали эти проказы как неизбежность: так было, так будет и впредь. К сожалению, так уже не будет, некому продолжать эти традиции…
         Наши передние ряды уже вошли в лес и он огласился радостными криками.
         - Мама! Мама! Иди сюда, я что-то нашел!- звал Дима.
       - Иду, мой дорогой, где ты? Ау! А-а, вот ты где. Показывай, что нашел. Это гриб, называется синявка. Ребята, предлагаю собрать грибов на ужин…или на завтрак.   
         Собранного отнюдь не на тихой охоте не было смысла нести домой. А поохотиться подольше нам не дали комары. Вернувшись, мы нашли спящего мужчину в той же позе. 
         - Не слишком ли он злоупотребляет твоим гостеприимством, Саша?- спросила Оля.- Не пора ли ему…
         - Пусть проспится, человеком будет,- заступился отец.- Это же Ваня Безменов, лучший гармонист в этом селе.
         - Ну и что, что Ваня?- не сдавалась Оля.- Пора, наверно, и честь знать.
         При этих словах лучший гармонист шевельнулся, открыл глаза и недоуменно посмотрел на нас:
         - Ого, сколько вас. Откуда вы?
         - Отсюда не видать,- проходя к столу, ответила Оля.
         - Что, не дали тебе выспаться?- отец протянул Ване руку.
         - Ничего, я довольно даванул,- Иван сел на кровати.- А голова все равно гудит, как паровоз.
         - Сейчас мы ее вылечим. Садись сюда,- отец придвинул табуретку. Ваня не заставил упрашивать.
         - Держите, кто не хочет быть паровозом,- продолжал отец.
         Желающих покинуть компанию паровоза не оказалось. И чтобы как-то оправдать желание опростать стопку, гармонист высказал благое намерение:
         - Ну ладно, не ради пьянки, а чтобы, значит, не отвыкнуть. 
         - А где же твой инструмент?- интересовался отец, намекая на гармонь.
         - Он нынче не в почете. И для кого играть? Старухи почему-то не поют.
         Жаль, что у Вани не было с собой гармошки. Давно уж я не слышал ее звука. Мне нравится этот немудреный инструмент. Есть такие мастера в русских селеньях, что уха не отведешь. Слушал бы и слушал залихватские переборы. Я и сам немного пиликал на заре туманной юности…
         - Еще, что-ли? С одной-то захромаем,- отец снова налил.
         - Не много ли будет?- вмешалась Оля.- Давайте кончайте. Нам надо ребят кормить и укладывать.
         - Ох, какая ты, Оля,- скривился, как от зубной боли, отец.
         - Какая? По-твоему, я не права? Дорвались, вам только дай волю.
         - Ты же здесь не хозяйка, зачем ты так…
         - Да, строгая у тебя дочь, Афанасич. Я, однако, пойду, а то кабы чего не схлопотать. Спасибо за угощенье. Бывайте здоровы.
         Ваня ушел, не выпив. В комнате установилась неловкая тишина. Даже ребята присмирели. Отец смотрел куда-то в пол, покачивая неодобрительно головой:
         - Учили мы вас, учили, и на тебе… Думаешь, выучились, дак и всё? Можно теперь…- он не нашел подходящего слова.- Эх вы, ученый народ, не знаете вы душу народа. Не зря говорят: ученых много, а умных мало.
         - Ну, знаешь… У вас теперь вся душа в этом,- Оля показала на бутылку.
         - А, заладила свое, тошно слушать,- отец встал и вышел во двор, а потом и на улицу. Мы посмотрели, в какую сторон он пойдет.
         - Ребята, идите ужинать,- позвала Оля.
         Саша за все время нашего разговора была занята своими делами. Подоила корову, хлопотала на кухне:
         - Вот вам парное молоко, а кто его не любит, холодное, здесь сметана.
         Это, конечно, обычная еда; но для наших отпрысков она должна запомниться. Не каждый день удается попить парного молока с деревенским хлебом, выпеченным в русской печи.
       На ночлег стали располагаться по принципу: кто куда успеет. Оля с Димой с согласия хозйки забронировали кровать. Остальные полезли на печь. Я бы не отказался от полатей, но их не было. Нам с от- цом Саша постелила на полу. Но его, отца, еще надо было найти. Обидевшись, он мог так ухлестать, что не только ночью, и днем не сразу найдешь. Саша тоже это знала и пошла в деревню вместе со мной. Она спросила одного, другого из встретившихся людей, и мы быстро нашли беглеца. Он был чуть тепленький, и мы, взяв его под микитки, привели на постель.
         Утром отец засобирался домой. Как видно, наша шумная компания пришлась ему не по нутру. Мы не стали его удерживать, все-таки мама была в больнице.
         Саша рано ушла на работу, а мы, выспавшись и подкрепившись, решили сходить в Разино. Туда вела укатанная дорога, но мы пошли параллельно ей сначала по низине, перелезая через изгороди, а потом по полевой тропинке. Сколько их было пройдено в свое время в этих краях! И сколько их отпечаты-
вется в наших детских душах! Эти тропинки выводят сельскую детвору в большой мир и потому, наверно, запоминаются  каждым  поворотом, каждым кустом - эти ничем не примечательные полоски протоптанной земли, по краям которой растут ромашки с васильками и часиками, а дальше – хлеба…
         - Видите вон ту дорогу?- обратился я к своим парням, с которыми замыкал нашу цепочку. 
         - Видим. А что?
         - Сейчас расскажу. Давненько это было, лет двадцать пять тому назад. Мы тогда уже в городе жили, а в зимние каникулы я решил навестить деревенских друзей и пошел в Разино, куда сейчас идем, на лыжах. Расстояние не такое уж малое, около пятнадцати км будет. Так вот, никто меня не подгонял, шел я не быстро, но все же в конце пути чертовски устал. С непривычки наверно. Когда шел последние километры вон по той дороге, еле передвигал ноги. Между тем стемнело и пошел густой-густой снег хлопьями. Я шел в полузабытьи, стараясь не сбиться с дороги. Маячившие впереди домики почти не  приближались. И тут мне показалось, что слева, с горы, ко мне кто-то спускается. Вот и леший ко мне идет, подумал я, вон какой большой, пусть идет, мне все равно. А сам я все же не останавливался. Так и дошел в сопровождении леших, которыми оказались… что бы вы думали?
         - Елки, да?
         - Они. Но тогда я об этом не знал. Просто в густом  падающем  снегу  моему  уставшему воображению казалось, что те темные великаны передвигаются.
         - Ты испугался?
         - Не очень. Мне было все безразлично, даже на боязнь не хватило сил. Я до  сих пор этому удивляюсь: до какой степени может устать человек.
         Мы зашли в Разино со стороны конного двора. Раньше там держали лошадей, а сейчас, как видно, хранят удобрения. Прошли мимо радиоузла и вышли на тракт, проходящий через деревню. По нему поднялись в гору, к клубу и магазину. Сельский магазин был заново отстроен, все остальное как будто было прежним: те же дома и улицы, деревья, поляны. И все же я ощущал какие-то неуловимые изменения, как будто сам воздух был другим. Я ощутил необычайную легкость…
         С тракта повернули направо в проулок. Решили по пути к дому, в котором когда-то жили,  навестить одну из моих учительниц, Тамару Александровну. Она преподавала русский и литературу; с Олей, когда она приезжала на каникулы, они дружили. Около ворот ворошил сено Михаил, муж Тамары.
         - Здравствуйте,- поздоровались мы.
         - Здорово,- протягивая руку ответил Миша.- Давно вас не было видно. Из каких краев?
         - Все из тех же. Решили вот вспомнить…
         - Надо, надо. Хорошо, когда есть что вспомнить.
         - Тамара Александровна дома?- спросила Оля.
         - Дома. Она теперь всегда дома. Заходите.
         Ребята остались на улице. Они неплохо устроились,  лезли на сруб, предназначенный для бани. А  мы вошли в дом. В прихожей сидела Тамара Александровна, почему-то в пальто. Я вспомнил рассказ отца о том, что она давно уже неизлечимо больна каким-то тяжелым недугом.
         - А, здравствуйте,- коротко и рассеяно ответила она нам. Взгляд ее остался равнодушным. Она как будто узнавала нас…и не узнала. Я смотрел на нее… и  тоже  не  узнавал  в  этой бледной осунувшейся женщине ту неравнодуш ную к нашим успехам или неудачам учительницу. Она была застрельщицей общест- венной жизни школы. 
         В прихожую вышла тетя Вера, мать Тамары Александровны. Жизнь не пощадила и ее. Я знал ее крепкой, породистой женщиной, а увидел согбенную, похудевшую старушку. 
         - Что же вы стоите, садитесь,- пригласила она, поздоровавшись.- Видите, какие мы стали, даже гостей не можем как надо встретить.
         - Да какие мы гости. Мы просто зашли повидаться.
         - Спасибо, что зашли, не прошли мимо. Теперь нас многие забывают, никому мы не нужны…
         - Что вы, тетя Вера, у вас столько детей.
         - Вот я и говорю, детей много, а рядом никого, только она вот. Чем же я буду угощать вас, родимые?- она пошла было на кухню, но мы остановили ее.
         - Да как же так? Где вы остановились?   
         - В Логиново, у сестры.
         - А-а… Как родители ваши, живы-здоровы?
         - Не очень здоровы. Маму в больницу недавно положили.
         - Сердешная. Тоже досталось ей. Зато такие дети выросли, и внуки.
         Поговорив с полчаса, мы стали собираться.
         - Большое вам спасибо, что проведали,- говорила тетя Вера.- Дай вам бог здоровья.
         - До свидания, и вам счастливо оставться.
         - Прощайте. Как хорошо, что вы пришли, больше ведь не придете, но мы еще встретимся,- говорила Тамара Александровна Оле.- Постойте, что-то я хотела вам сказать. Что же… Забыла, вот голова…
         В оживших было глазах Тамары мелькнула тень какой-то мысли, но она так и не была озвучена.
         - Это ужасно, Виктор,- сказала тихо Оля, когда мы отошли от дома, спускаясь теперь под горку.
         - Да…Я так и не понял, узнала  она меня или нет. А  когда-то  она  называла  меня  Радиком Юркиным, потому что я играл в школьном спектакле его.
         Ребята, шедшие  впереди  в метрах десяти, вдруг стали отчаянно махаться, визжать и кидаться во  все стороны без видимой причины. На что Оля отреагировала так: 
         - Что случилось, что вы так кричите? Перестаньте сейчас же!
         - Мама, тут пчелы!- все так же громко крикнула Марина, дико визжа и убегая от нещадно жалящих насекомых. Ее собратья делали то же самое, и тоже безуспешно.
  - Без паники!- Я пытался успокоить и их, и пчел. - Не надо махаться, от этого они еще больше звереют.
         - А-а!!- взвыл Юра, ухватившись за ухо.
         Мы с большим трудом оторвались от преследователей. 
         - Откуда они тут взялись?- спросил, успокоившись Вова.
         - Из огорода тети Веры, у них там всегда стояли ульи. Как видите, они еще не перевелись.
         - А что они на нас так накинулись?- недовольству Марины не было предела.
         - Потому что вы слишком бурно жестикулировали, проходя мимо них. Они этого не любят.
         Больше  всех  пострадал Юра. Его ухо так распухло, что тут же стало предметом всеобщего внимания и насмешек.
         - Юрка, тебе бы еще другое такое ухо и тогда можно не ходить в зоопарк,- ехидничал старший брат, намекая, видно, на слона.
         А тому было не до смеха. Он без конца щупал свое правое ухо, в глазах - безутешное горе. Я поспешил на помощь к своему младшему, отвлекая от него всеобщее внимание.
       Мы уже подошли к угловому дому, где некогда проживала семья председателя колхоза, наша семья. Все те же завалинки, теперь уже покосивши- еся окна, латаная крыша. Ребята наши вприпрыжку устремились к впервые увиденной детали деревенскогой избы, устраиваемой по периметру дома, и дружно, толкаясь и смеясь, уселись на завалинку. От недавней неприятности не осталось и следа.
          - Внимание! Не шевелиться, не моргать, снимаю,- Оля фотографирова- ла четверку, сидящую на завалинке.- Еще раз. 
         Рядом крутились деревенские ребятишки, им тоже хотелось попозировать.
         - А теперь все вместе,- я подсел к четверке, приглашая и аборигенов.
         - Та-ак, готово, а теперь меня запечатлейте,- Оля протянула ФЭД мне, а сама села на мое место.
         Из окон соседнего дома кто-то смотрел на нас. Но кто, я не мог распознать. Наверно, тетя Надя, если жива еще. А со стороны школы к нам медленно приближалась, опираясь на костыли-палки, другая соседка, Анна Семеновна. С Сашкой, ее сыном, мы были большими приятелями. Тогда она обходилась еще одним посохом. 
         - Ну-ко, кто здесь сидит, что за путники-странники?- Анна Семеновна  начала  издалека приглядываться к нам, собираясь перейти улицу. Мы с Олей пошли ей навстречу.- А, вот это кто. Неужели вы? Каким ветром вас занесло?
         - Здравствуйте, Анна Семеновна, узнали?
         - Ну как не узнать. Не совсем еще выжила из ума.
         - Пойдемьте присядем.
         Мы тихонько пошли с ней и сели на лавку около ворот соседей Шумиловых. Ребята наши остались на прежнем месте, налаживая контакт с местным подрастающим поколением.
         - А я давно вас приметила, когда  вы только подошли. Думаю, кто это может быть, голоса незнакомые. Вот и пошла, старая кляча. А вы, значит, решили побывать по старым местам?
         - Да, захотелось вспомнить детство, ребятам своим показать, где мы росли.
         - Как же, надо, понятное дело. А где живете и что делаете? Расскажите.
         - Я все там же, в областном центре, а Оля подальше, во Фрунзе. Она в отпуске, я тоже отдыхаю, вот и решили прокатиться.
         - Так-так. И это ваши уже такие большие? Ну надо же. А где ты, Виктор, работаешь, все учишь, небось?
         - Да, только непонятно, кто кого учит.
        - Ну и молодец. А мой Сашка сбился с пути истинного, стал частенько прикладываться к злодейке. Сейчас уехал на Север за длинным рублем, машины захотелось. С женой то сходятся, то расходятся, не поймешь, женат или нет. Совсем непутевый стал.
         - А Зоя ваша как живет, Анна Семеновна? Все побаливает?- спросила Оля. Зоя была одной из Олиных подружек в деревне.
         - Болеет она, Оля, сильно болеет. Каждый год ездит на курорты, да только, видно, ничего уж ей не поможет. Здоровье легко потерять, а вернуть…
         Из ворот, рядом с которыми мы сидели, вышла молодая высокая женщина с литовкой в руке. Она поздоровалась с нами и пошла было по своим делам, но Семеновна окликнула ее:
         - Таня, не признала, что-ли, своих соседей?
         Таня обернулась и пристально посмотрела на нас:
         - Нет, что-то не могу припомнить. Ты меня, наверно, разыгрываешь, Семеновна, я тебя знаю.
         - Ничо ты не знаешь. Этим не шутят. Это же председателя Деменева дети и внуки. Ты же большая уж была, когда Петр Афанасьевич у нас председательствовал, должна помнить Витю с Олей. Сколько тогда тебе было?
         - Сейчас скажу. Ну…лет пять-шесть, не больше. Так это вы? Я совсем даже не подумала.
         Пока Таня стояла перед нами, переводя взгляд то на Семеновну, то на нас, я силился вспомнить, кто бы это могла быть. Хотя черты лица что-то отдаленно напоминали, трудно было признать, что из грязненькой босоногой девчушки могла вырасти такая красавица.   
         - Это надо отметить, пойдемьте к нам,- Таня открыла воротца.
         - Спасибо, Таня, но неудобно, мы тебя от дел отрываем.
         - Ничего, работа не волк. Неужели вы не покажетесь маме?
         Действительно, было бы неуважением с нашей стороны не зайти к соседям, находясь у их ворот. И мы, поддерживая с обеих сторон Семеновну, пошли за Таней.
         - Матвеевна, слезай с печи, хватит париться. Смотри, кого мы тебе привели,- Семеновна прислонила палки к стене и села недалеко от двери.
         - Кто там?- слабым  голосом спросила Надежда Матвеевна. Она нехотя, осторожно стала спускаться с печи.- Темно у нас что-то, плохо вижу. 
         - А ты к окошку подойди, там и разглядишь,- посоветовала соседка.
         - Придется-таки. Ну, покажитесь… А-а, соседушки, вот уж не думала еще увидеть вас. Как же вы надумали приехать? Одни приехали или с родителями? 
         - Одни.
        - Что им родители, у них у самих уже дети большие,- информировала Семеновна,- посмотри в окно,
они напротив сидят.
         - Вон те? Это по скольку им лет?
         - Старшим по тринадцать.
         - А выглядят на все семьнадцать.
         - Это называется апселетация. Если не вру,- засомневалась Семеновна.
         - Врешь, конечно, как…- Таня не стала уточнять,- продвигайся лучше к столу, грамотей. Виктор, Оля, присаживайтесь. У нас ничего особенного нет, конечно, уж извините. 
         - Что ты, Таня, это мы должны извиняться. Приехали, понимаешь, праздные люди и отвлекают от дел.
         - Ладно, не наговаривай на себя,- Семеновна двигалась  к  столу и на  полпути оперлась на мою руку.- Пошли-ко вместе, в этом доме два раза не приглашают.
         - Кто здесь самый старший, моя маманя?- Таня подняла свою рюмку.- Тебе и слово.
         - Выпьем за наших родителей, царствие им небесное. Прости, отче  наш, за все наши прегрешения.
         - Тебя только слушай, Матвеевна, век сытым не будешь,- Семеновна поставила пустую стопку на стол.- А вот Петр Афанасьевич много говорить не любил. Помнишь, как он потушил печку у Полины Перминовой? Утром  все давным давно на работу ушли, а у ней все еще печь топится. Увидел председатель дым  над избой и  айда  туда. Зашел, говорит Полина, быстро прошел на кухню, схватил таз с отмокавшей  картошкой  и  опрокинул в огонь. «Ты что, говрит, до обеда собираешься обед варить?» И так посмотрел на нее, что она сама не помнит, как на гумне оказалась. Да-а, держал он нас строго, зато и колхоз поднял. Такого председателя еще поискать надо. Верно я говорю, Матвеевна?
         - Все так. Мне не забыть, как на другой день после того как он не стал председателем, пришла ко мне Анфиса Федоровна и говорит: «Соседушка, одолжи муки, выручи». Я не поверила ушам своим. Как, говрю, неужели у тебя муки нет? Еще вчера же ты была женой председателя?
         (И все же отец иногда позволял себе поживиться общественным добром. Он любил семечки и таскал их в карманах из колхозного амбара. Я семечки тоже любил и таскал их из карманов отца. Интересно, какой урон мы нанесли…)
         - А я о чем толкую?- продолжила Семеновна.- С Петром Афанасьевичем можно было жить. Но дома он вытворял тоже будь здоров. И ребятам доставалось и жене. Он же ее чуть не пристрелил, стервец, из своего охотничьего ружья. Ладно, она успела заскочить за сруб, который тогда стоял на улице. Я как раз в это время кормила скотину, во дворе была. Смотрю, Анфиса Федоровна, белее полотна, забежала ко мне. И  тут  один  за другим два выстрела. У меня и то коленки затряслись, а каково было ей, бедняжке? Как ее сердце не выскочило из груди? Ой, бабы, что они, сволочи, с нами делают! Не в обиду будет тебе сказано, Виктор. Ты не обидишься, потому что не такой, да? Небось, не обижаешь свою жену?
         - Нет, какое там. Скорее наоборот.
         - Так тоже негоже. Не пускай ее на свою шею, пусть уж рядышком идет, так будет в самый раз.
         - Стараюсь. 
         - Сидят да ходят. Вы сидите, а я пойду,- Семеновна  стала  собираться  домой.- Пока я доберусь на своих четырех ногах, успеть бы засветло.
         Мы поблагодарили хозяев, оставили свой городской адрес и, проводив Семеновну до дому, пошли той  же  улицей  в  школу. Она  была такой же,  деревянное  одноэтажное здание под железной красной  крышей. И все-таки что-то в ней изменилось, но что именно, я не мог уловить.
         Школьные годы… Много в них было хорошего…и не очень. Тогда, весной пятьдесят первого, когда мы переехали сюда и я пошел продолжать учебу в пятый класс, я научил всех пацанов играть в деньги. Не в карты на деньги, а именно в сами металлические монеты, переворачивая их посредством самих же монет с орла на решку и наоборот. Что тогда было! Настоящий клондайк, бум, какого здесь отродясь не  видели. Ребятня  стала  очищать карманы родителей от мелочи, а взрослым она была совсем не лишней. Потребовались огромные усилия всего педагогического коллектива, чтобы избавиться от этой заразы, которую я привез из Ковринска. Ладно, до отца не дошла моя «слава», а то бы мне не сдобровать. Зато мать натерпелась стыда из-за меня, ведь она преподавала в этой школе…
          Пока мы прогуливалсиь по просторной огороженной территории, упражнялись на гимнастических снарядах, из домика, стоявшего в глубине, вышел мужчина и направился к нам. Это был директор Андрей Михайлович.
         - А-а, вот это кто, а я думаю, кто это так рано в школу пришел? Здравствуйте, какими судьбами?
         - Здравствуйте, Андрей Михайлович. Пришли вот посмотреть, как тут наша школа поживает, да и вы тоже.
         - Спасибо, живем помаленьку, грызем гранит…- некогда  пышущее  здоровьем  лицо и  фигура директора отдали неумолимую дань прошедшим годам.
         - Похоже, вы и летом не отдыхаете?
         - Уже отдохнул малость. Пора уже о новом учебном годе думать. Надо подремонтировать кое-что, покрасить. Забот хватает. А вы как? Где живете, трудитесь?
         Мы рассказали о своем житье-бытье.
         - Так-так,- подытожил Андрей Михалыч,- все идет своим чередом, все опять повторилось сначала. Пойдемьте посмотрим наш пришкольный участок. Не забыл, Виктор, как вы его закладывали? Ваш труд не пропал.
         За двадцать  пять  лет  наш  садик  так  разросся, что  его трудно было узнать. Появились новые деревья, кусты, парники. На их фоне мы сфотографировались. Я спросил директора:
         - Как видно, ребята работают с душой?
         - Да. Мы проводим здесь занятия, пытаемся выводить новые сорта ягод. Во время летних каникул жизнь тут не замирает. Только что перед вами ушли садоводы. У нас и пчелы есть. Показать?
         - Не надо, мы сегодня уже имели удовольствие познакомиться с ними. А вот пройтись по классам мы бы не отказались.
         - Пойдемте, я только ключи возьму, там все закрыто.
         Мы с Олей кое-как оторвали наших чад от их любимого занятия в саду.
         - Неужели вам неинтересно, за какой партой сидел когда-то дядя Витя?- усовещал я их.- Вы много потеряете.
         - Виктор, заметил, что школа стала больше?- спросил Андрей Михайлович.
         - Вот оно что, а я не могу понять, что в ней изменилось. Значит, расширяетесь?
         - А как же. Народ  прибывает  за  счет  маленьких деревень, которые сносят. Пришлось делать при- строй, лучше бы, конечно, новую построить. И вообще, интернат здесь не мешало бы иметь. Жаль ребятишек, ходят за несколько километров и в слякоть и в стужу. А вот и наши классы. Узнаешь?
         - Еще бы! Разве их забыть?!   
         Из  учителей  больше  всего  запомнился физик-математик Данила Сергеевич. Он пришел пре- подавать, видимо, сразу  после  армии, не  успев обзавестись гражданской одеждой и ходил в гимнастерке и галифе. Стройный, всегда подтянутый, он был для нас, парней, авторитетом. А потом мы стали замечать, что у них с Ниной Алексеевной, она  вела  историю, стало  твориться что-то неладное. Вроде бы из школы уходят  порознь, а потом все равно оказываются вместе. Но в деревне такие вещи не про-ходят, и ему пришлось жениться. Насчет пришлось мы, конечно, доподлинно не знали, может быть он сделал это с превеликим желанием.
         - А что, Данила Сергеевич, я слышал, уже не работает здесь?
         - Давно уже уехали с Ниной Алексеевной.  Потеряли сразу двух учителей.
         - Папа, а ты за какой партой сидел,- спросил Юра,- впереди?
         - Нет, я предпочитал быть поближе к окнам, чтобы больше видеть.
         Да-а, где-то  вы  теперь, друзья-«однополчане»? Собраться  бы  снова вот здесь, посидеть на своих местах.
         - Ну что, детки, соскучились по школе?- спросил  Андрей Михайлович, обводя взглядом ребят, сидевших по всему классу.
         - Да!
         - То-то, а как вы учитесь, хорошо?
         - Да,- ответила Марина, а остальные предпочли промолчать.
         - Андрей Михайлович, нам  пора. Не  будем  вас  больше отвлекать от дел. До свидания, передайте привет учителям от их ученика. 
         - Хорошо, Виктор, передам. Жаль, что  сейчас  нет  занятий, ребятам  всегда  интересно послушать выпускников своей школы.
         - Что же делать, так получилось.
         - Пришли фотографии, ладно?
         - Конечно.
           В Логиново  возвращались  другим  путем, по тропинке, проложенной школьниками. Эти тропки  проложены во все  стороны, в каждую деревню, и расходятся от школы, как солнечные лучи. Зимой ре- бята ходят по ним на лыжах, а в остальное время – пешком, среди хлебов, цветов и птиц...
         Вечерело. Солнце готовилось уйти за горизонт. В светло-голубом небе изредка висели малиновые  облака. Тишина, какая  может  быть  только здесь, вдали от  шума  городского. Оля  с  Сашей  готовили ужин, а я с ребятами блаженствовал в Сашином огороде. Часть огорода Саша использовала на сено и не распахивала. На этой  скошенной уже лужайке мы и расположились. Ребята  парами, Вова с Мариной и Юра с Димой,  облюбовали  себе  места и занимались  кто  чем. Старшие  что-то негромко обсуждали, а младшие  в  основном  кувыркались. Я лег на спину на траву и какое-то время лежал с закрытыми глаза- ми. А когда снова открыл, на темнеющем небе уже можно было различить мерцание первых звезд. Как-то не верилось, что их уже нет, это только свет от них летит во вселенной. Чудеса…      
         Звезды стали ярче. Они светят и Ей…Чем-то она сейчас занимается на своей даче? Эл, думаешь ли ты обо мне, глядя на  эти звезды? Как  многое  нас  разъединяет. Но и соединяет ведь тоже немало. Этот небосвод, музыка, память. А наши  сердца?  Тут я с уверенностью могу сказать только о себе. Ты заполнила его целиком, до последней капли крови. Ты слышишь, как оно рвется к тебе? Возьми мое сердце в ладони, не спеша послушай его…
         - Ребята! Виктор! Идите ужинать!- позвала Оля с крыльца.
         - Ура-а!- молодежь с гиканьем побежала на абордаж стола. 
         - Ну, увидели, где жили ваши папа и мама?- спрашивала Саша.
         - Ага, ыгы,- отвечали занятые рты.
         - Нравится вам у нас?
         - Да, только комары заедают,- пожаловалась Марина,- у меня уже все ноги в крови. 
         - В деревне без них не бывает,- резонно заметил Юра.
         - Конечно, вам хорошо говорить, у вас ноги закрыты.   
         - Мама, а  мы  пойдем  еще  завтра кузнечиков смотреть?- интересовался Димон, как его окрестили старшие из младшей компании.
         - Пойдем, мой маленький.
         - А мы пойдем на речку,- заявил Вова.
         - Где вы ее найдете?- спросил я, зная, что самая ближняя речка в шести километрах.
         - Найдем, мы у ребят в Разино узнали.
         - Сходите, конечно,- поддержала Саша.- А я завтра косить пойду, если вёдро будет.
         - Я с тобой,- предложил я,- косу мне найдешь?
         - Найти-то можно, а вы же на речку собираетесь?
         - А мы с тобой пойдем. Сделаем Диме сачок и он будет ловить с мамой кузнечиков, бабочек и другую живность.
         Это была военная хитрость. Мне хотелось помочь Саше в ее бесконечных заботах и в то же время не отпускать ребят одних на речку. Хитрость удалась.
         - Мы тоже с вами пойдем,- клюнул Вова,- наловим кузнецов и потом на рыбалку.
         - Вот здорово!- предвкушала удовольствие от завтрашнего дня Марина.
         После  ужина  Саша  пошла  по соседям искать косу для меня, а мы в это время сделали на скорую руку сачок. Конечно, получилось не совсем то, чего хотелось  бы, но  все же поймать какую-нибудь если не прыгающую, то хотя бы ползающую тварь им можно было. 
         Встали мы далеко не с первыми петухами. Я  не  пошел с Сашей, потому  что  остальные потом не нашли  бы  нас. Она  мне рассказала, где она будет косить. Позавтракав  молоком  со свежеиспеченным, еще теплым хлебом, мы пошли.
         Выйдя за деревню, ребята, отбирая друг у друга сачок, стали  гоняться  за всем, что попадало на их глаза. Диме, конечно, хотелось установить свою монополию на владение им, он  расставался  с ним каждый раз со слезами. Пришлось установить очередность пользования  сетью. Но  даже   это  справедливое решение не могло  утешить  самого  маленького, и  мы  сделали ему поблажку. Он  владел  вожделенной снастью через одного. Остальные, дожидаясь  своей  очереди, ловили  прыгающую, летающую, порхаю-
щую и скачущую братию кто чем мог: фуражками, косынками, ведерками. Мы двигались во все стороны и меньше всего вперед, поэтому, увидев на дальнем склоне одинокую фигуру, которой должна была быть Саша, я поспешил к ней, оставив охотников.
         - Вот и я, наконец. Извини, Саша, что так поздно, пока с ними разберешься.
         - Ну что ты, Виктор, я и одна потихоньку накошу. А ты шел бы с ними.
         - Ничего, там Оли хватит, я хоть немного тебе помогу. Где моя коса?
         - Вон в тех кустах.
         Саша уже успела довольно много напластать. Коси,коса, пока роса,- гласит народная мудрость. Саша успела это сделать. Но и я не особо расстроил-ся, потому что хоть день  выдался теплый, солнце редко выглядывало из-за неподвижных облаков. Найдя косу, я вернулся к Саше и снял куртку:
         - Откуда мне начать, снизу?
         - Как хочешь, можно и снизу. Иди за мной, только посматривай вперед, кабы чего лишнего не скосить да не затупить косу.
         -  Хорошо, пошел.
         Так, а ну-ка вспомним, Петрович, как это  делается. Раззудись  плечо, размахнись  рука. Рраз, рраз. Коса со свистом проплывает в траве справа  налево, оставляя, как и положено, кривую  линию. Во время холостого хода косы слева направо – шаг левой ногой, а потом,  с  шагом правой ноги – рабочее движение.   
         Это  кажущееся  со  стороны  простое  занятие  требует сноровки. У меня поначалу получалось не очень гладко. Но  постепенно  я  избавился от уступов и неровностей на своей скошенной полосе. Главное – войти в ритм. Правый бок немного вперед, взмах вправо, движение корпусом и руками влево, шаг левой, шаг правой, взмах вправо…
      Отец, когда жили в деревне, однажды взял меня с собой, направляясь посмотреть, как идет заготовка сена. На бричке, запряженной  вороным жеребцом, на котором он ездил по полям и фермам, мы приехали на поляну, где шла  косьба. Мужики и бабы были одеты по-праздничному, в белых одеждах, мы с от- цом тоже. Люди хотели  не только  работать, но и радоваться жизни. А летом это особенно кстати. Пред седатель  провел  беседу о том, как важно не упустить хорошую погоду и заготовить как можно больше сена  на  зиму. Оратор  он  был  неплохой и умел  внушить людям важность момента. Люди, конечно, и сами  понимают  такие истины, но  когда  задевается  честь и самолюбие  человеа, он  способен  сделать  гораздо  больше. В  своей  речи  он  частенько  употреблял  слово «таска-ать» и  я  никак  не мог понять,  что бы это значило. К сену  это  точно  не относилось, потому что отец имел привычку всавлять это слово  в  любой  разговор. Только  много  позже, став  уже  взрослым, я  догадался, что отец таким образом говорил: «так  сказать». Забавно, конечно, но  этот  перл  ораторского  искусства  явно  не дотягивал до    брежневского «сиськи-мисиськи», что означало: систематически. 
         - Виктор, пора отдохнуть, пойдем перекусим.
         - Я еще не устал, ты иди, а я поработаю.
         - Пойдем, пойдем, до вечера еще далеко, успеешь наработаться,- настаивала Саша. Пришлось составить компанию. Расположились на краю березняка. Саша, постелив небольшую клеенку, стала выкладывать содержимое сумки.
         - Как живешь, Саша? Так ведь и не удается поговорить. 
         - Живу помаленьку, не обижаюсь. Было бы здоровье, руки-ноги пока не подводят.
         - Как сыновья, навещают?
         - Бывают. Одни презжают, к другим приходится самой ездить. На днях должен приехать Ваня, тоже в отпуск собирался пойти. Поможет с косьбой, с дровами да. Все ведь надо, куда денешься.
         - Как сейчас в колхозе, лучше стало?
         - Как  сказать… Где-то  лучше, где-то хуже. Народ разбаловался. Работать по-настоящему не хотят, а денежки подавай. Ты и сам  видишь, с зарей  сейчас никого в поле нет. И еще косо смотрят, когда других премируют. Мне вот к 1 Мая радиоприемничек подарили, дак сколько я всякого понаслуша- лась. Ты слушай, да ешь. На воле-то хороший аппетит.
         Это точно, когда еще помашешь косой.
         Несмотря на то что Саша потеряла мужа в сорок с небольшим лет, потеряла в сгоревшем доме всё,  сейчас практически не видит детей, не жаловалась. Воспринимала жизнь так, как и должно – надеяться надо прежде всего на самого себя.    
         - А как ваши поживают? Я давно уж тетю не видела.
         - О них ты знаешь, особенно об отце, наверно, не  меньше, чем мы с Олей. Мама  хоть и не  рассказывает нам всего, но много ума не надо, чтобы догадаться, как они живут. Отец, говорят, часто бывает в здешних местах?
         - Приезжает…- Саша тоже не склонна была говорить о похождениях отца.
         - Мама совсем замучилась с ним. Он считает, что если не пил в молодости, то сейчас можно позволить себе все, и наверстывает.
         - Он, конечно, здесь научился пить, когда председателем был. Да и как не научишься, если все время с народом. Ты же знаешь, как его уважали. Он же был самым дорогим гостем в любой компании. Работать умел, но умел и повеселиться. За это и уважали. Он и до сих пор  в любом доме–желанный гость.
Есть, конечно, и такие, которые его сторонятся, потому что есть за что. Без этого не бывает.
         - А вот и мы! Ур-ра! Вы  окружены, ни с места!- на  поляну высыпа-  ла вся наша детвора. Они незаметно подкрались  к  нам  со строрны леска. У всех на головах  были венки, сплетенные из ромашек, васильков, клевера.
         - Ну как ваш улов?- поинтересовался я, заглядывая в ведерки.
         - О, мы поймали кучу всяких жучков-паучков.
      Ребята  стали осторожно открывать свои коробочки- баночки. В них действительно было много кой-чего: стрекозы, жуки, божьи коровки и еще какие-то божьи твари.
         - А еще мы грибы нашли,- Дима показал ведерко.
         - Хорошо, молодцы, вечером будет жареха. 
         - А пока садитесь к нам, проголодались,- пригласила Саша.
         - Не, мы не хотим.
         - Тогда пошли работать,- предложил я,- хотите косить?
         - Да!
         - Ой, Виктор, они же порежутся,- испугалась Оля.
         - Не бойся, должны же они посмотреть и попробовать, как это делается.
         Опять  пришлось  установить очередь. Теперь уже на владение косой. Отведя охотку, ребята опять пошли в березняк за грибами и ягодами.
         Назавтра мы уезжали. Детворе так понравилось у тети Саши, что мы с Олей кое-как уговорили их ехать дальше. Пришлось призвать  всю  нашу  фантазию и терпение. Последним  доводом, склонившим чашу  весов  на  нашу  сторону, было то, что баба Анфиса лежит в больнице, и если мы будем подолгу задерживаться  в  деревнях, в  которых  еще  хотели  побывать, ей  придется  еще  очень долго нас дожидаться и она соскучится. А ведь мы обещали привезти ей ягод и грибов.
         Мы вышли в дорогу  утром  часов в девять. Саша  проводила нас до деревенских ворот. Около них мы и простились с ней. 
         - Я тебе напишу,- говорила Оля, целуясь с сестрой,- обязательно.
         - До свидания, тетя Саша, приезжай к нам в гости,- говрили ребята.
         - До свидания, детки, счастливого пути,- глаза Саши покраснели.
         - Спасибо, Саша, за все и извини за такую шумную компанию.
         - Не за что, вам спасибо, что не забываете. Приезжайте еще.
         Мы пошли, а она осталась  со  своими  заботами, опять одна. Мы шли к своим шумным городам, к своим благоустроенным квартирам, где нас ждали автобусы и трамваи, телевизоры и холодильники. Мы шли туда, где не надо носить  воду и топить печь, косить траву и заготавливать дрова. Мы шли туда, где жизнь  бьет  ключом, так,  что некогда остановиться и поразмыслить неспеша – как сейчас Саша. Я шел  последним и нет-нет да оглядывался. Она все смотрела нам вслед, припав к изгороди…
Какие думы думают они
В последние минуты расставанья?
Какие вспоминаются им дни
В печальные мгновения прощанья?
Прощаясь с тем, что, может, никогда
Они уже глазами не увидят,
Прощая тех, кто их опять обидел,
Уйдя от них, быть может, навсегда.
         Простить  себе  не  могу,  что фотографируясь в Сашином огороде, мы, оказывается, забывали приглашать ее к себе. Как видно, ее не было рядом, она же не отдыхала…
         Дойдя до тракта, мы опять не решились спуститься во Внуково. Дорога все еще не подсохла, а детки наши были в кедах. К тому же погода не обещала ничего хорошего. Низко  плывущие свинцовые тучи  готовы  были  пролиться. Ограничились тем, что  сфотографировались  на фоне нашей родной деревеньки и стали ждать автобуса, чтобы ехать в Шитово к другой нашей двоюродной сестре Наде. Сложив вещи под елки, ребята с Олей пошли промышлять грибы, а я сел на бровку придорожной канавы лицом ко Внуково. Отсюда видны ее крайние дома. Наш дом стоял почти в середине деревни, напротив небольшого деревянного магазинчика, единственного в селе. Сейчас этот магазин еще торгует, как говорит мама, а на месте нашего дома – родное пепелище.
         Я углубился было в воспоминания о детстве, но показавшийся на горизонте автобус не дал им разыграться.
         Автобус ехал в нужном нам направлении и взял нас. Проехав около часа мы вышли из него и вместе с односельчанами  сестры  направились в Шитово. Оно находилось  в полукилометре от тракта. Ни я, ни  Оля  не  были  еще  у  Нади, поэтому  пришлось навести  справки у наших попутчиков. На этот раз я оказлся впереди своей компании, хотелось  побыстрей привести  всех к цели, потому что начинался очередной  скорее осенний, чем летний дождь. Хорошо, что дом  сестры  находился  на главной улице и его не пришлось искать, мы просто пришли к нему. Около палисада стояли Надя с  Андреем, как видно, односельчане уже предупредили их о нас и они смотрели на идущих с автобуса людей. Я решил проверить  узнают  ли  они  меня и шел, не останавливаясь, дальше. Они не узнали, хотя я особенно и не скрывал  своего лица.
         - А-а, вот и вы!- Надя пошла навстречу Оле, когда она подошла с ребятами.
         - Так, так, а меня, значит, не хотите признавать?- я вернулся.
         - Ой, Виктор! Это ты, что ли? Тебя не узнать, ей богу, постарел, осунулся.
         Спасибо за комплимент, но неужели я так изменился, что и узнать нельзя? Пусть даже через…надцать лет. Олю-то она наверняка дольше не видела, но сразу узнала. Дела-а…
       Пока Надежда шумно приветствовала нас, оглядывая, ощупывая и пробуя на вкус каждого, Андрей стоял все около того же палисадника, жуя папироску. Время как будто не касалось его, все такой же щупленький, низенький и молчаливый.
         - Здравствуй, Андрей.
         - Здорово,- он несильно пожал мою руку.
         - Видишь, сколько я вам привел. Не испугаетесь?
         - Не, места хватит.
         - Проходите скорей, совсем промокните,- Надя открыла воротца и подталкивала ребятню.
         Переступив  порог, мы  оказались  в закрытом дворе с дощатым настилом. Направо и налево – два дома, впереди – конюшня. Чуть  слева  стоял  мотороллер, а  у  ступенек  крыльца – ряд  уличной обуви. Этот  ряд  существенно  удлинился, когда  и  мы  оставили  свою  противопоказанную нынешнему  лету обувь. Подъем  по  чистым  ступеням  на крыльцо, три-четыре шага мимо чулана – и низкая дверь в дом. На моей голове еще  не  прошли шишки от Сашиных дверей, поэтому придется думать о сохранности ... притолок. Внутри дома чисто и светло. Около двери справа - кровать, немного слева – печь, вокруг нее,  очевидно, сквозной  проход. В  глубине  комнаты  в  левом углу – другая кровать, на которой спала ма- ленькая девочка. На стенах – семейные фотографии в рамках под стеклом.
         Через полчаса мы уже сидели за обеденным столом, который на время стал «круглым», потому что за  ним у нас  проходила  обоюдная  с  хозяевами  пресс-конференция. Надежда, оказывается, уже около трех  лет  как бабушка. На кровати спала ее внучка Таня. Она днем находится у бабушки, вечером стар-
шая дочь Нади  Наташа забирает дочку к себе. Средний сын Миша после армии вернулся домой(это его Андрей посылал в магазин). Младшая дочь Рита учится в областном центре в политехническом. Сейчас она в студенческом строительном отряде.
         Встреча за круглым столом закончилась принятием следующего решения. Завтра я со своими хлопцами и с Мариной иду за земляникой и грибами, а Оля с Димой остаются, так как идти далеко.
       Рано  утром,  снабдив  нас  соответствующей  одеждой  и  обувью, остающиеся  благословили нас в путь. Мы пошли в сопровождении Анастасии Макаровны, сестры Надиной свекрови. Тетя  Настя, высокая, немного  сутулящаяся  пожилая  женщина, спорым  шагом шла  впереди, а мы за ней. Выйдя огоро-дами из  деревни, спустились  в  пойму  небольшой речушки, перешли ее по сваленной елке и пошагали по проселку. Дорога так раскисла от нескончаемых в это лето дождей, что на ней образовались глубокие колеи от машин и телег. Поэтому шли по обочине, хотя там рисковали преждевременно промокнуть от высокой травы. Позади справа осталось ржаное поле, еще не тронутое комбайнами (как только нын- че будут убирать по такой мягкой земле?), слева миновали большую поляну со стогом посередине, и зашли в лес. По смешанному средней густоты лесу предстояло идти часа полтора. Чтобы дорога не пока залась длинной, я решил кое-что рассказать ребятам.
         - А знаете ли вы, что в лесу есть все, что необходимо человеку для жизни?
         - ??
        - Да, да, все, что надо. Даже в наш век без этого зеленого друга нам жилось бы тоскливо и неуютно, а в прошлые времена без него вообще невозможно было прожить. Люди находили в нем не только кров и пищу, но и красоту, поэтому наделяли различные растения соответствующими качествами. Ветки ду- ба, например, символизировали силу и могущество, ветки лавра – славу. До сих пор победителей венчают чем?
         - Лавровыми венками.
         - Вот именно. А Новогодние  елки? У них  ведь тоже своя история. Даже цвет растений имел определенное значение.
         - Подождите, дядя Витя, я знаю,- прервала Марина,- красный цвет – любовь, зеленый – надежда, желтый – измена.
         - А голубой?
         - Это верность.
         - Черный?
         - Печаль,- это знали деже мои пацаны.
         - Хорошо, а что символизирует роза?
         - Любовь!
         - Колокольчик, тополь?
         - Это мы уже не знаем.
         - Болтливость и трусость. Незабудка – постоянство, вот этот подорожник – выносливость, а лопух - навязчивость. Среди нас нет, по-моему, первых и последних, а есть только подорожники?
         Мои юные попутчики не стали возражать.
     - И в лесу можно оставаться культурным человеком, надо только, как и дома, мыться с мылом и чистить зубы. Причем эти предметы туалета можно и не брать из дому.
         - А как? 
         - Вместо мыла можно использовать гриб-тутовик, он растет на стволах лиственницы. Зубы чистить  кроме как порошком и пастой можно еще древесным углем из костра.
         - Так наоборот же зубы почернеют.
         - Никак нет. А чтобы  не  смущал цвет зубного порошка, в него можно добавить высушенных и измельченных листьев мяты. Зубную щетку можно сделать из веточек ели, сосны, липы. Жаль, что сегодня уже и мылись с мылом , и зубы почистили, а то бы попробовали.
         - Брр, не хочу я еловой зубной щетки,- отказалась Марина.
         - Переходим к грибам. Как вы думаете, из чего они растут?
         - Ну… из корней,- предположил Вова.
         - У них нет корней, а есть грибница, она под землей. Ее нельзя трогать, иначе грибов на том месте долго не будет. Грибница растет около десяти лет. Поэтому грибы нельзя вырывать с корнем, а надо аккуратно срезать ножом. Грибы растут кругами в несколько десятков метров, а круги имеют возраст в несколдько сотен лет.
         - Ого, значит, они еще раньше появились, чем некоторые деревья?
         - Значит, так, но не раньше, чем вырос сам лес.
         Я еще хотел что-то сказать, но тут тетя Настя обернулась, опустила корзинку на бровку дороги и когда мы подошли, спросила:
         - Устали, ребятки?
         - Не очень,- дипломатично ответили они.
         - Все равно дальше не пойдем, хватит. Отдохнем немного и в лес.
         При последних словах ребята незаметно заулыбались, оттого, наверно, что мы и так уже были далеко в лесу.
         - А что мы будем собирать?- спросил меня Юра.
         - Об этом надо спросить тетю Настю,- переадресовал я его.   
         - А все, детки, что попадется,- сказала она.- Земляника  сейчас  уже  отходит, вырубок  для малины здесь нет, а вот грибочков должны найти.
         Посидев  минут  десять,  рассредоточились в цепочку и пошли справа по ходу вдоль дороги. Земляники было и правда немного, общими усилиями кое-как наполнили двухлитровую банку. Переключившись на грибы, дело пошло веселей. Несмотря на то что у меня была корзина, а у Вовы ведро, мы их часа за два заполнили доверху груздями, подосиновиками, подберезовиками. Белых и моих любимых рыжиков было мало. Ребята  то  и дело подходили ко мне узнать, что за гриб они нашли. Если не были уверены в его съедобности, безжалостно браковали. А однажды они сами позвали меня.
         - Что такое?- я подошел к троим, склонившимся над чем-то.
         - Посмотри, какой хороший.
         В траве лежал, свернувшись в клубок, небольшой ежик.
         - Не бойся, ежка,- Марина осторожно гладила иголки.
         - Пап, возьмем его с собой?- спросил Вова.- Диме покажем.
         - Диме, конечно, неплохо бы показать, только ведь этот вот малыш тоже хочет к маме. Вспомните передачу «В мире животных». Не надо брать из леса никого без большой необходимости. Животные–не игрушки. Другое дело, если он нуждается в помощи.
         - А может он больной?
         - Когда животным плохо, они сами приходят к человеку. Давайте отойдем от него, если он за нами не пойдет, значит все в порядке.
         Мы отступили  метра  на  три и замерли на месте. Клубок сначала пошевелился, а потом засеменил по своим делам.
         - До свидания, Колючкин,- попрощались мы с ним.
         Возвращались промокшие и, конечно, уставшие. Выйдя из леса, я с ребятами отстал от тети Насти. Она обратно шла почти так же бойко, как и в лес. А мы пошли неспеша, обсыхая на теплом ветру и небогатых солнечных лучах.
         - Папа, пойдем полежим у стога,- попросился  Юра. Остальные его горячо поддержали. Им, конечно, хотелось пошалить на мягком душистом сене.
         - Пойдемьте, только сено не мять, а то нам с вами не сдобровать.
         - А что будет?
         - Будет нехорошо. Стог должен быть аккуратным, иначе вода будет попадать вовнутрь и он быстро сгниет.
         Мы подошли к стогу и сели с западной стороны, прислонившись к шуршащему мягкому боку.
         - Мм, как пахнет!- Марина  вытащила  высохшую  травинку, взяла  в рот.- Интересно, коровы тоже различают запахи?
         - Конечно,- заверил Вова,- зачем им тогда ноздри?
         - Резонно,- заметил я,- во всяком случае они предпочитают сено из клевера другой пище.
         - Папа, а у вас была корова, когда вы жили в деревне?
         - Была, Майка. Наверно потому ее так звали, что красивая была. Высокая, гладкая, в красных и белых кружевах-пятнах, легкая на подъем. Ох и натерпелся я с ней.
         - Почему?
         - Потому что она предпочитала запретный плод общедоступной траве. Все коровы как коровы, вечером домой спешат, а она никогда добровольно это не делала. Все норовила куда-нибудь в сторону сигануть. Не было такой изгороди или забора, чтобы могли ее удержать. Она, видно, считала, что если при надлежит председателю колхоза, то ей все дозволено. Заберется на клеверное поле или на озимые, наестся до отвала и лежит, переваривает. Вечером, когда возвращалось стадо, я уж не ждал ее, сразу шел в облюбованные
ею места. Но она, негодница, каждый раз была на новом поле. Однако, не пора ли нам дальше двигать?
         - Наконец-то, где вы пропали?- встретила нас Оля.- Мы уж думали, вы заблудились.
         - Что ты, сестричка, али ты не знаешь, что в прошлом я изыскательс- кий волк?
         - Ну-ка, что вы принесли, волки и овцы? Ничего, за  это  можно и простить  за  доставленные тре- волнения. Переодевайтесь  быстренько и ужинать.
         После  ужина  ребята ушли  в другой дом и опять обосновались на печке, а мы с Олей сели перебирать грибы. Дима  занимался  в основном тем, что мешал маме. То он забыл тапочки надеть, то игрушку   у Тани отобрал, то есть захотел. 
     - Что ж ты мне голову морочишь, горе ты мое луковое? Мы только что из-за стола, поел бы со всеми.
       - А только что я не хотел.
        - Ах, ты издеваешься?- грозно спросила Оля, но пошла на кухню и принесла рисовой каши.- На вот, и только попробуй оставить.
        Дима немного поковырялся в каше, а потом стал строить из нее ложкой какое-то сооружение, похожее на двухэтажный дом с мезонином.
         - Ты опять баловаться? Поставлю в угол. Как он мне сегодня надоел! Пользуется тем, что в гостях.
         А Дима слушает, но не ест.
         - Ешь, если просил, а то дядя Витя тебе…
         - Да, я ведь чикаться с тобой не буду, начикаю хорошенько и все.
         Дима навострил уши и прекратил строительство. А я продолжал:
         - Ты  почему  не держишь своего слова? Это не по-мужски. Ты же просил кушать, вот и ешь. Тебе мама говорила, что не надо оставлять назавтра то, что можно сделать сегодня?
         - Говорила. 
         - Ну вот, завтра ты можешь убедиться в этом: каково есть вчерашнюю  кашу.
         Дима предпочел поверить на слово и возобновил еду. Отправляя  очередную  порцию в рот он держал руку с ложкой на уровне лица так, что видел меня только краешкем глаза. Я его тоже.
         - Вот  молодец, давно  бы  так,- похвалила мама,- отодвигая от сынули пустую посуду.- Теперь нас примут в общество чистых тарелок.
         - Мама, я хочу к ребятам в тот дом.
         - А ты не упадешь там, они ведь на печку забрались?
         - Нет, я же был уже…
         - Когда ты успел? Ну ладно, пойдем. 
         - Оля, не ходи ты с ним, он и один дойдет. Правда, Дима?
         - Правда.
         - Боюсь я, тут такие крутые лесенки,- Оля закрыла за Димой дверь.
        - Ничего, без падений детства не бывает. Поменьше опеки, тогда он не будет надоедать тебе. Очень уж вы, матери, боитесь, как бы с вашим чадо чего не случилось. Все бережете их, где надо и не надо, а потом это боком выходит.
         - Каким образом?
         - Таким… Так  избалуете  их, что  потом, когда они садатся вам на шею, сами не знаете, что делать. Ты извини меня, но у тебя ведь тоже, как у моей Светы, слепая любовь к детям. Так нельзя…
         - Ну, ну, продолжай. 
         Олю, видно, моя критика задела за живое.
         - А чего продолжать, вы и сами это знаете не хуже нас, только почему-то не получается у вас, как надо. Нельзя, понимаешь, нельзя  предвосхищать  каждое  желание  человека, пусть  даже  он ребенок, а тем  более  сразу  выполнять  его. Это порождает инфальтильность. Надо, чтобы человек к чему-то стремился, а не сразу получал желаемое. Чтобы он знал, что исполнение желаний сопряжено с каким-то трудом, с какими-то трудностями. Пусть даже сразу ты можешь сделать что-то для ребенка, но не спеши это делать. Научи его терпению. Тогда это и больше ценится. Нет, все-таки вас, женщин, нельзя допускать до воспитания детей. Не зря же в древнем Риме после рождения детей отбирали у матерей.
         - Та-ак, вот до чего ты договорился.
         - А что, в этом есть резон. Сами  же  матери  говорят: скорей  бы  его в армию взяли, человеком бы стал. Разве не так?
         - С этим я согласна, бывает и так. И все же ребенку как воздух нужна материнская ласка, материнская любовь. И вы, мужчины, наверно никогда не поймете наше материнское сердце. Для этого надо самому родить. Ребенок всегда останется для матери любимым, будь  ему  три  года или тридцать три. Каким бы он ни вырос, мать всегда переживает за него, беспокоится, хочет ему только хорошего.
         - Всегда? Но встречаются еще нехорошие люди.
         - Для матери нет плохих детей. К сожалению, есть плохие родители. И сколько бы мы ни говорили об этом, мы оба по-своему правы. Не кажется ли тебе, что в этом и заключается высшая мудрость: в доброте матерей и строгости отцов?
         - Да, хорошо, что есть такое равновесие.
         - Вот почему, кроме всего прочего, страшна безотцовщина.
         - Пойду посмотрю, чем там мои парни занимаются без отца. 
         - Ты тоже без тапок ходишь? Сейчас же надевай.
         - Ох, Оля, как ты все…видишь. Хоть бы раз что-нибудь пропустила. Думаешь, ты всегда права?
         (Вот, оказывается, как я реагирую на тапки. А каково моим ребятам, когда я их шпыняю по этому поводу? Не завидую им.)
         - А как же, конечно права.
         Да, несладко, должно быть, приходится Максиму с тобой. У  тебя  все-таки  отцовский харатер, та же нетерпимость с близкими. А у меня? Я пошел в маму, и не только внешне. Правда, жизнь основательно  поработала  и  со  мной. Разве таким я был когда-то? Хорошо, что встретил Ее. Теперь не очерствею.
         Во дворе Миша ремонтировал мотоцикл, освещая его переносной лампочкой.
         - Что, отказала техника?- я спустился к нему с крыльца.
         - Да, карбюратор забарахлил.
         Помолчали. 
         - Ты давно вернулся из Армии?
         - В мае.
         - Решил, значит, домой приехать, молодец.
         - Что хорошего? От скуки сдохнуть можно. Наверно в город подамся. Вот закончим уборочную – и аля-улю.
         Я не стал уговаривать его  остаться  в  деревне, он  все  равно  не послушает  меня, а главное – я не имел никакого права это делать. Прежде  чем  советовать человеку сделать благородный поступок, надо этот поступок сделать самому. Поэтому  я  продолжил  свой  путь. Осторожно поднявшись в темноте по ступеням, нащупал дверь и вошел в дом. Бабушки сидели за тем же занятием, которое мы с Олей только что закончили, перебирали грибы. Ребята сидели на печке и в полумраке о чем-то толковали.    
         - Чем занимаемся, молодежь?- я встал на приступок и облокотился на край печки.
       - Анекдоты травим,- с готовностью отозвалась Марина, и все дружно прыснули,- хотите послушать?
         - Хочу.
         - Ну ладно. Вот, значит, встретились два людоеда. Один из них спрашивает другого: Что ты сегодня такой грустный? - А, и не спрашивай,- отвечает тот.- Поймал вчера студента и хотел поужинать им. Бросил его в котел вариться, а он, мерзавец, всю картошку там съел. Наелся и убежал. – Эх ты,- говорит первый,- сколько раз тебе говорить, что сначала надо мясо варить, а потом уж картошку.
         Я смеялся от души. Придумают же эти…студенты.
         - А теперь ваш анекдот, дядя Витя.
         - Не знаю, право, как и быть. Надо  подумать. Та-ак, кажется  вспомнил. Тоже  про студентов. При- шел молодой человек сдавать философию. Взял  билет и, как  ни странно, ни бум-бум. Сколько ни ворошил свое серое вещество, ничего путнего найти не мог. Шпаргалками  он  принципиально не пользовался, поэтому  пошел отвечать, терять-то нечего. Как ни пытался он запудрить профессору мозги, софиста  из него не получилось.
         - А кто такой софист?
         - Это человек, который при поиске истины в споре использует ложные положения, вводящие в заблуждение. Ну вот, профессор слушал его, слушал, и говорит: Ладно, молодой человек, оставим этот билет. Скажи-ка лучше мне, кого можно назвать дураком? Студент подумал немного и отвечает. В качестве примера, говорит, можно  привести  такой  случай: если  один человек ставит другому двойку, то другой остается без стипендии. Профессор тоже долго не думал, взял зачетку и что-то написал. Студент вышел и прочитал: Осел. 
         Ребята заливисто засмеялись.
         - Это еще не все. Прочитав это обидное слово, студент вернулся и говорит: товарищ профессор, вы расписались здесь, а оценку забыли поставить.
         Дима, наверно, не все понял из моего рассказа, но и он, глядя на остальных, хватался за живот.
         На следующий день опять сходили за грибами в том же составе, но уже в другой лес, поближе. А в четверг мы с  Олей  поменялись, она  пошла в лес, оставив  своего  вождя краснокожих на наши головы. Эти головы решили, что  пора  подумать и о  заготовке  рыбы. Накопали червей, бабуся  нашла мишины   удочки и мы всей компанией пошли на речку. Проходя  мимо  убранного  поля, на  котором еще оставались скирды соломы, мои юные друзья так бурно атакова- ли меня по поводу того чтобы побарахтаться в одной из них, что я не устоял:
         - Ладно, только недолго и берегите глаза.
         Через четверть часа мы продолжили свой путь. До Летки, так называ- лась речка, оставалось метров триста. Она угадывалась по заросшим ивняком берегам.
         - Кто скажет, почему реки текут?- обратился я к ребятам.
         - Как почему?- не поняли они.
         - Ну так, почему вода течет? Она могла бы и стоять. Ну-ка, Юра, что  ты  на  это скажешь? Почему Летка течет туда, а не обратно?
         - Потому что там ниже.
         - Ладно. А теперь Вове вопрос. Откуда вода в речке берется, кроме снега и дождя?
         - Из…родников и ключей.
         - Да, но они из-под земли вытекают. А откуда там вода, которая называется грунтовой?
         - Дак…не вся же вода испаряется, что-то уходит туда…
         - Ага, верно. Круговорот воды получается.
         - А теперь меня спросите, дядя Витя,- Марина не хотела отставать.
         - Обязательно. Тебе самый трудный вопрос достался. Какая в мире самая полноводная река?
         Ребята долго перечисляли, но все неправильно. 
         - Ладно, подскажу. Амазонка. А почему она?
         - Потому что она течет в южном полушарии,- Марина сообразила быстрей Вовы.
         - Ну и что из этого? В южном полушарии много рек, и не маленьких.
         - Над ней, наверное, много осадков.
        - Верно. И все же основная причина ее полноводности – она течет вдоль экватора и питается прито- ками, текущими из северного и южного полушарий.  Когда в северном зима, в южном лето, и наоборот.
         Мы подошли к Летке. Максимальная ширина ее была не больше десяти метров, глубиной она тоже не отличалась. Стали разматывать лески. Я решил дать небольшую справку рыбакам:
         - А знаете ли вы, что рыбачить надо по принципу от противного?
         - Нет, а как это?
         - Для рыбалки надо выбирать места, которые отличаются от окружающей местности. Если, например, берега обросли кустарником, то удить надо в открытом месте. Если  на  речке  много  перекатов, то ловить надо в тихом закутке и т.д. Выбирайте себе такие места и ловите на здоровье.
         Ребята пошли в разные стороны, а мы с Димой  решили начать тут же, не сходя с места.
        - Так, Дима, каких рыб ты знаешь?- наживив червяка и поплевав на него, я закинул его на съеденье.
         - Я знаю щуку и …карася. А они тут есть?
         - Едва ли. Впрочем, кто же их знает. Поудим – увидим.
         Я воткнул удилище в берег, наломал веток отмахиваться от комаров и мы с Димой сели, зорко наблюдая за поплавком. Я люблю рыбачить, в смысле посидеть у речки, послушать тишину на закате или восходе солнца. Хорошо, если берега  поросли  чем-нибудь. Лучшего умиротворения не знаю. Могу си- деть долго, неважно клюет она или нет.
         - Дядя Витя, а она будет клевать?
         - Давно бы уж пора по моим расчетам. Не знаю, в чем дело.
         - Лови! Лови!- послышалось из соседних кустов.
         - Пойдем туда, дядя Витя.
         - Пошли, поможем.
         Когда мы нашли Вову с Юрой, они снимали с крючка небольшого окунька. Я очистил тоненькую ветку от листьев, оставив на конце небольшой сучок, и парни просунули тонкий конец ветки через жабры в рот. Потом опустили рыбку в воду, придавив конец лозы камнем. Прибежала Марина:
         - Ой, мальчики! Вы поймали? Покажите.
         - Тише ты, всю рыбу испугаешь,- зашикали те. 
         Марина подошла к воде и увидела трепыхающуюся жертву.
         - У меня тоже клевало, только я не успела вытащить.
         - Уйдите все отсюда, рыба тишину любит,- потребовал Вова. 
         Пришлось уйти. Возвратившись на свое место, я вытащил леску. Червяка на крючке не было.
        - Так, Дима, это уже хорошо. Значит, мы с тобой сидим не на пустом месте,- я снова закинул замаскированный крючок. Ждали мы не очень долго, но и этого времени хватило, чтобы терпение Димы кон- чилось. Он опять запросился к парням.
         - Подожди чуть-чуть, сейчас будет клевать,- пообещал я, умоляя в душе, чтобы хоть какая-нибудь малявка увидела наживу. И действительно, как будто угадав мое страстное желание, поплавок дернулся раз, другой.   
         - Смотри, Дима, клюет.
         - Ага, тащи!
         - Спокойно, без паники, еще рано. Вот  когда  утонет  или  пойдет  в  сторону…- я не успел договорить. Подсечка – и над расходящимися кругами засверкала добыча.
         - Рыба!- обрадовался Дима.- Я тоже хочу поймать, дядя Витя.
         - Будет сделано.
         Я  закинул  леску и мы оба взялись за удилище. Увы, как я ни упрашивал про себя, никто не хотел нашего угощенья. Диме надоело держаться за неинтересную удочку. Ему захотелось домой. Я попытался было понаблюдать с ним за другими нашими рыбаками, но и уних дела шли не лучше.
         - Знаете, что самое главное на рыбалке?- спросил я.- Вовремя смотать удочки. Домой не хотите?
         - Нет, мы еще половим.   
         Прихватив пескаря, мы с Димой отправились восвояси, оставив свою удочку ребятам. Они пришли через часик и принесли дюжину окуньков, ершей и пескарей, которых хватило на уху.
         На следующий день, в пятницу, я уехал со своими пацанами, а Оля  со своими  осталась. Они с Надей и Андреем  уговаривали  нас  повременить  с  отъездом  пару  дней, но  пора было, как  говорится, и честь знать. Слишком уж много нас было, к тому же надо было проведать маму, как она там в больнице. Эла тоже не выходила все это время из головы и груди. Словом, причин для возвращения собралось достаточно.
         В Ковринск мы приехали около часу дня. Отца дома не было, но мы все же попали в квртиру, потому что когда мы с Олей провожали маму в больницу, она дала нам свой ключ. Как видно, ее еще не выписали, иначе дома был бы порядок и не было бы на столе пустых бутылок. Опять дорвался этот…Внут
ри у меня все закипело. Когда уж он вдоволь налакается. Хоть бы постеснялся. Какое там…
         Взяв  поллитровую  банку  земляники и стряпню, которую нам положила Надежда, мы пошли к бабушке. В  больнице  был неприемный день, но мы так упрашивали и уговаривали дежурную сестру, что нам сделали исключение.
         Мама пришла на лестничную площадку между первым и вторым этажами, где мы ожидали.
         - О, ребята  пришли, вот  молодцы. Я  вас  так ждала…- голос мамы дрогнул. Она хотела быть бодрой, но не могла. Лицо ее за эту неделю еще больше побледнело, глаза покраснели. Сколько слез из них вылилось, знает только подушка.- Когда приехали?
         - Только что с автобуса. Мы были в Логиново, а потом поехали к Наде в Шитово. Оля осталась там на пару дней. 
         - Бабушка, это мы собрали тебе,- Юра протянул банку, а Вова сверток с пирожками.
         - Спасибо, только  не  надо  было так много приносить. Она же нынче последняя, себе-то осталось?  Я отбавлю, остальное возьмите, поешьте еще.
         - Еще чего? Мы в лесу наелись. А ты поправляйся скорей. Долго еще не выпишут?
         - Кто его знает. Такое состояние, что ничего не поймешь, сегодня вроде лучше, а завтра опять…Ну что, мальчики, наездились по деревням?
         - Ага.
       - Вот и хорошо, а то в прошлый раз ничего не успели. Увидели, где папа родился, были во Внуково?
         - Нет, не удалось нам туда попасть, грязно очень. Мы поехали как на парад. Ребята, идите к выходу, я сейчас приду.
         Попрощавшись с бабушкой парни ушли и я спросил:
         - Отец приходил?
         - Нет.
         - Вот скотина, он  же  уехал  от  нас  на  следующий день. За все это время не мог собраться прийти сюда. Я ему задам… 
         - Не надо, Виктор, с  ним  сейчас  уже  ничего не сделать. Пожалей свои нервы, они у тебя тоже порядком поизносились с такой жизнью.
         - Уезжай от него, мам, живи у нас.
         - Да нет уж, придется нести этот крест. Куда его денешь, кому он нужен? Сгниет ведь заживо.
         И все же мама, может  быть, и  пожила  бы  у  нас, если  бы снохой была не Света. А у Оли ей жить нельзя из-за климата.
         - Дома, наверное, грязь ужасная. Что ребята подумают? Вы когда домой поедете?
         - Не знаю, я хотел дождаться, когда ты выйдешь отсюда.
         - Не надо, не ждите, поезжайте. Как вы будете жить в таком свинарнике? А главное, с таким… Он же вам покоя не даст. Ты ведь знаешь его, пьяного.
         - Ну при мне-то он не будет…
         - Ты его только настроишь против себя…и меня.
         Это так. Я долго оставаться у родителей не мог, а оставлять мать с рассвирепевшим отцом мне было бы гораздо трудней.
         - Что же делать, мам?
         - Ничего, не расстраивайся, мне не привыкать. Поезжай и ни о чем не думай. Тебе скоро на работу.
         - Обещай хотя бы, что приедешь к нам, как только выпишешься. 
         - Ладно, приеду. Иди, ребята заждались.
         - Выздоравливай, мам…
         Я обнял ее щупленькое тело и мы постояли некоторое время, пока она не отстранилась.
         - Иди, Виктор, может быть еще сегодня успеете уехать. Обо мне не переживай, скоро Оля приедет.
         Я ушел. Так вот, оказывается, как сердце кровью обливается…
        Дома отец сидел с каким-то мужиком, одетым в форму лесника. На столе начатая бутылка коньяка.   
         - А вы неплохо живете,- заметил я вместо приветствия.
         - Конечно, а чего нам. Садись с нами. 
         - Спасибо, я еще не дошел до такого, чтобы пить без повода.
         По  моему виду нетрудно  было  догадаться, в  каком духе я нахожусь, поэтому  лесник  заерзал на стуле и сказал:
         - А у нас есть повод, давно не виделись.
         Я не в силах был больше сдерживаться:
         - Ты почему до сих пор не сходил к матери, а?!
         - Не успел еще, вот пойду.
         - Тебе не стыдно?! Последнюю совесть ведь пропиваешь, если она еще осталась.
         - Но ты, не очень-то. Нашелся мне тут…Ты на кого кричишь? Какое право ты имеешь так говорить с отцом?
         - Имею. Посмотри  на  себя, на  кого  ты  стал похож. Небритый, неумытый, кровать не заправлена, везде грязь. Разве можно до такой степени опускаться? Думаешь, если в молодости не пил, так в старости можно быть…Здесь не только жить, сюда заходить-то противно, сегодня же уедем.
         - Уезжай, не буду задерживать. Хорошо, что живете не дома, меньше…
         Ему, конечно, хорошо. А я хоть и перебрался в свое время поближе к дому, да, видно, недостаточно близко…
         Ребят с вещами я отправил на улицу, а сам все еще надеялся пробудить в отце его лучшие порывы:
         - Нельзя, понимаешь, нельзя так жить. Надо до конца оставаться человеком. Неужели у тебя не осталось никаких интересов, кроме этой… Ну встряхнись ты, в конце концов.
         - Ладно, не  тебе  меня  учить, поживи  с  мое. Я, может, послед- нее  зрение теряю, вас же никого не волнует это.
         У отца прогрессировала катаракта. Он и так всю жизнь не расставался с очками, а тут еще это... Но что мы могли поделать? Ему надо было на  операцию идти, а он не решался, потому что врачи не гарантировали, что все обойдется благополучно.
         - Почему же не волнует? А чем мы можем помочь? Скажи, что надо сделать.
         - Ничего не надо. Иди, если надумали ехать. Не порти мне…
        Мы расстались не подавая руки. Эх, жизнь…Но почему стало все так плохо: работа, семья, родители… Кажется, Горький сказал, что жизнь – тяжелая обязанность. Он знал, о чем говорил.
         Сидя в автобусе и глядя на бегущие навстречу телеграфные столбы, я не спешил переключиться на более светлые мысли, и все же «Икарус» стремительно приближал меня к ней, к ней…

         - Ну что, нагулялись, гулеваны, отвели душу?- встретила нас Света.
         - Нагулялись…
         Парни оставили свои поклажи и выскочили на улицу к друзьям, с которыми не виделсиь целых де-
сять дней. Было еще не поздно, около десяти вечера, и вся детвора резвилась во дворе. 
         - Куда вы, расскажите, как съездили,- пыталась удержать их мать, но их и след простыл.
         - Держи вот и выгружай,- протянул я свою сумку.
         - Что это?
         - Откроешь – узнаешь.
         - Ну-ка… Ух ты,- она не ожидала, что мы можем привезти ягод и грибов.- Сами, что-ли, собирали?- она все еще думала, что я поехал только гостить.
         - Нет, не сами, попросили бабушку с дедушкой.
         - А что ты иронизируешь? Подумаешь, привезли. Себе ведь, не кому-то. Нечем тут гордиться. 
         Началось…Вот же…Хоть снова беги из дому. И я скрылся в ванной, надо было смыть дорожную пыль. О том, чтобы попросить потереть спинку, я уже не помышлял. Если бы не ребята, которым тоже надо было под душ, я бы, кажется, всю ночь простоял под ласковыми теплыми струйками.
         - Мы тоже неплохо погуляли на моем дне рождения,- сообщила Света, когда мы были уже в постели.- Ты не догадался поздравить меня, но другие не забыли. 
         - Я не забыл, просто неоткуда было послать телеграмму.
         - Значит, так хотел. В тот день пришли Надя, Люба, Ира с мужьями, повеселились от души.
         “Хорошо, хорошо, пусть будет так, но  если  бы  ты еще поинтересовалась, как живут мои старики, было бы еще лучше. Но нет, они тебе безразличны. По тому, как супруги относится к своим старикам, можно судить о взаимоотношениях в семье”.
         Чувствую, как к горлу поднимается комок и в глаза становится тепло. Хорошо, что темно. Так, со слезами в глазах, придвигаюсь поближе. Но  почему  я  должен  обнимать это равнодушное тело? О, эта пламенная плоть! которую никак не побороть. Рука  против  воли тянется к груди… и находит безразличие. Я не мог сказать даже этих разрывающих душу слов: а ночью, как собаке кость, бросала мне себя.
         - Что ты собираешься делать дальше? Деньги-то кончились,- ее это волновало больше всего. Но и я об этом не забывал.
         - Нету денег- значит будут. Поеду на шабашку.
         В понедельник, а это было уже тринадцатое августа, я нашел Элу по телефону, и мы договорились встретиться на речном вокзале в надежде покатаься по Быстрой. 
         - Рассказывай, беглец, как съездил?- Эла  смотрела  со  своей  обворожительной, лукавой улыбкой. Весь ее облик излучал свежесть. Не зря она трудилась на чистом воздухе под солнцем. Мы сидели на носовой палубе "ОМ"и-  ка, и я не мог налюбоваться своей мировой женщиной. Не удержался и подсел по-тесней, взяв ее за локоть. Я гладил ее руку, прижимая к себе, плечи наши тоже касались.
         - Чего молчишь, нечего рассказывать?   
         - Есть, Эл. Только как тебе сказать…Неплохо, в общем, съездили. Но…грустно почему-то. 
         - Что так? С родителями нелады?
         - Да. И в деревнях… наверное, многих видел в последний раз…
         - Почему такие мрачные мысли? Ты что, собрался на тот свет?   
         - Нет, конечно, но жизнь не ждет. Когда опять удастся побывать в тех краях?
         - Везде побывал, где хотел?
         - Нет. Куда больше всего хотелось, туда и не смогли пробиться, бездорожье.
         - Да, что за лето нынче?- Эла посмотрела на пасмурное небо, а потом на меня и тихо спросила: Тебе не кажется, что это из-за нас с тобой?
         - Боюсь, что не только из-за нас.
         - Куда мы поплыли, далеко?
         - До куда захочешь.
         - Я бы хотела до Лебединого. Махнем?
         - Запросто. Ты сейчас можешь?
         - Нет,- она о чем-то призадумалась и тяжело вздохнула,- сейчас не могу.
        Мы сошли в Заречном. Это один из районов города, находящихся на правом берегу Быстрой. Замыкая многочисленных прибывших, поднялись по бетонным ступеням на берег и пошли вдоль реки.
         - А как ты живешь, Эл?
         - Может быть, и не лучше всех, но  не  обижаюсь. Все там, на даче, пропадаем. Когда надоест, приезжаем с Игорем в город, в кино ходим. У него еще нет здесь хороших товарищей, поэтому я составляю ему компанию.
         - Чувствую, что у вас дружный коллектив.
         - Конечно, а почему бы нет? Я его люблю, он меня тоже. К тому же он никуда от меня не сбегает…
         - Эл, извини, но ты же отпустила меня от чистого сердца. Я же спрашивал тебя.   
         - Ладно, не обращай внимания. Это у нас, женщин, бывает. Умом прощаем, знаем, что только так и надо, а вот сердцем… Я  тогда  так  настроилась  на  поездку, и  вдруг этот звонок… из Свердловска. Как гром среди ясного неба. А потом еще.
         - Мы обязательно поедем, куда хотели. Даю тебе слово,- я обхватил ее за плечи.- Хоть сегодня.
         - Какой  ты  храбрый, когда  знаешь, что я не могу. Сейчас придется подождать. Неизвестно, когда еще такой случай представится.
          Она помолчала, думая о чем-то своем, а потом продолжила: 
         - Надоело мне все лето возиться  там, понимаешь? Все одно и то же, никакого просвета. А еще эти бесконечные дрязги. И  чего людям не живется? Все  чем-то  недовольны, все им не так. Кошмар какой-то. Жить бы да радоаться, так нет, пеняют друг на друга, а я разбирайся. Ох уж эта мамаша, да и он такой же, не лучше. Знаешь, они же, Володя и Виктор с Мариной, приезжают только на выходные, повкалывают  два  дня , как  прокаженные, а  она  еще  недовольна. И я должна потом целую неделю слушать ее... Приеду домой – там то же, только в обратный адрес. Я не жалуюсь, просто непонятно, как все…
         - Понимаю тебя, хорошая моя.
         Мы зашли в редкий сосновый бор, где не было даже редких прохожих, и я привлек ее к себе. Вот они, ее пьянящие губы… и вся она в моих руках.
     - Эл, если б ты знала, как  мне  тебя недоставало там. Если бы можно было поехать туда с тобой! В то пространство, где я появился на свет… Ничего бы больше не хотел – побывать на том месте с любимой.
         Мы стояли и смотрели друг другу в глаза. Шептались верхушки сосен, и говорили наши глаза…
         - Эл, послушай, что я там написал. Наверно, это нескромно, но мне понравилось, ей богу.
         - Слушаю тебя, Вик.
         Я взял ее руки в свои:
Родная, долго я искал слова такие,
Которые смогли бы передать,
Как сердце мое стонет,
А может быть сжимается, тоскует, плачет?
Но если даже я найду
Слова те, что могли бы нам открыть
Такое состояние души –
Что к горлу поднимается комок
И волосы встают на голове –
Нет, сказать не смогут те слова
Того, что говорят нам
Сердце и глаза.

Возьми мое сердце в ладони,
Неспеша послушай его,
Если даже его не погладишь,
Ты почувствуешь,
Как оно шепчет тебе:
«Родная, мне очень больно,
Когда болит твое сердце,
Оно ведь такое же, как и я,
Горячее, нежное, доброе.
Но есть сердца и жестокие,
И чтоб не было больно нам жить,
Нам надо друг друга любить.
Если скажут тебе злые сердца:
Не думай о нем, он не любит тебя –
Не верь, не верь никому,
Ты послушай меня и сердце свое,
И поверь только мне и ему».

В глазах моих ты увидишь себя,
Ты не только в них отражаешься,
Ты живешь в них так же,
Как в сердце.
Если я их закрою – все равно
Я увижу тебя.
Глаза мои хотят тебе сказать:
«Родная, мы часто видим тебя
Сквозь слезы,
Но ты не печалься,
Это слезы любви,
В них приятно бывает купаться.
С тех пор, как мы увидели тебя –
Прекрасней нет для нас картины.
Ты видишь, как ласкаем мы тебя –
Нежнее, чем словами и руками…
Когда захочешь правду ты узнать,
Не надо лишних слов,
Пусть взгляды наши встретятся,
Мы – окна в наше сердце».
         - Ну как, Эл?
         Она смотрела на меня глазами, полными слез:
         - Это прекрасно, Вик, дорогой ты мой…- она спрятала голову на моей груди. Я обнимал ее вздрагивающие плечи.
         - Ну что ты, Эл?   
         Она ничего не говорила, только покачивала головой. Я припал губами к ее мягким волосам.
        - Но почему, почему так все получается?- глухо проговорила она, не отрывая головы.- Кого больше всего хочешь, тот с другой.
         - Или с другим.
         - Что же нам делать?- она опять смотрела на меня.
         - Не знаю, слово за тобой.
         - Мм,- тихо простонала она, закрывая глаза.- Вот задача…
         Мы смотрели в глаза друг другу, потом она взяла меня под руку и мы пошли в сторону пристани.
         - Время, время  не дает никак ответа. Неужели мы с тобой еще так мало вместе, чтобы оно нас рассудило? Мне кажется, я знаю тебя…всю жизнь. Что ты на это скажешь, Вик мой голубочек, Вик ты мой цветочек?
         - На это трудно что-либо возразить. О себе могу сказать так. Если в прошлой жизни оказалось возможным жить без тебя, то в будущей… будущее без тебя не могу представить, будешь ты со мной или нет. Ты веришь в то, что есть на Земле люди, созданные только друг для друга?
         - Верю, Вик, теперь верю.
         - И ты согласна, что мы с тобой из их числа?
         - Да. Почему так и говорю,- она прижалась ко мне,- только как это непросто, чтобы те двое смогли соединиться. Может быть, об этом лучше не знать?
         - Нет, я не согласен. Знать об этом надо. Хотя бы знать. Это придает смысл нашей жизни, освещает ее. Так должно быть. У меня это так.
         - Это освещает и угнетает.
         - Что же делать. Не бывает огня без дыма, который ест глаза.
         - Бывает, лампочка.
         - Это не живой огонь и не в счет.
         На обратном пути мы договорились, что я, будучи на заработках в Зареченске, позвоню ей в конце августа, возможно, она сможет приехать туда, если… 
         В тот же день я уехал на Дубровинскую птицефабрику, что в пятнадца- ти минутах езды от Зареченска. Год  назад  я  три недели поработал там, ремонтировал шиферные крыши на птичниках. Ребята, с которыми трудился, были незнакомые, но ничего, сработались. На этот раз у меня опять не было компа- нии и я надеялся на знакомых мастеров, авось что-нибудь посоветуют.
         Авось сработал. В ОКСе встретил прораба Мишу, он порекомендовал влиться в бригаду, которая строила цех для АВМ, агрегата  по  приготовлению  витаминизированной муки. На этот объект, находя-щийся примерно в пяти километрах от жилого поселка фабрики,  сначала добирался на попутке, а потом - на своих двоих. Когда я уже подходил к интересовавшему меня объекту, встретились четверо молодых мужчин. Это была та самая бригада. После недолгих взаимных расспросов они меня приняли в свои ряды. Как оказалось, они тоже преподаватели, из Зареченского полиграфического техникума. Работают здесь уже второй месяц. За июль заложили фундаменты, поставили металлические колонны, забетонировали пол и уложили металлические прогоны для кровли. Оставалось соорудить стены и крышу. Столярные и стекольные работы в договор не вошли.
         Жили ребята в одном из заброшенных домов недалеко от стройки. Устроились они не по-королевски, но вполне сносно. Кровати и постельную принадлежность им выдал заказчик. Мне же ничего получать не пришлось, потому что один из бригады ушел раньше времени.
         Итак, мы продолжили строительство. Стали сооружать стены из плоского шифера, потому что здание было неотапливаемое. Цех будет работать только летом. Недостатка в материалах, а нам нужны были, в основном, брус для прогонов, шифер и гвозди, у нас не было. Правда, не было и механизмов для подачи материалов на высоту и для работы на высоте. С внутренней стороны по мере наращивания стен мы лазали на них по прогонам, к которым прибивали листы плоского шифера. Снаружи пользовались лестницами разной величины.
         Шифер на рабочее место поднимали веревкой, перекинутой через горизонтальную трубу-связь. Зацепив крючком лист за верхний край, этот же человек шел подальше от стены, чтобы корректировать тех, кто прибивает листы к прогонам. Второй рабочий тянул лист до необходимого уровня, где его встречали двое верхолазов, один изнутри здания, другой снаружи. Они и прибивали листы. Пятый член бригады выполнял  вспомогательные  работы: подносил шифер, пробивал в нем дырки, готовил резиновые шайбы… и обед. Все эти работы требовали определенных навыков и умения, но каждый из нас мог работать на любом месте, кроме одного – кухни. Там лучше всего получалось у самого молодого из нас, Валеры. Он одно время был знаком с девушкой из кулинарного техникума и этого было достаточно, чтобы доверить ему жизнеобес- печение бригады.
         Продуктовых супермаркетов в нашем распоряжении не было, поэтому в меню преобладала пища,  которую нам предлагал в неограниченном количестве заказчик – курица. Наш молодой друг пичкал нас этой дичью под разными "соуса-ами»: куры отварные и паровые, цыплята вареные и жареные, «чохохбили» и «индейки», «рябчики» и «вальдшнепы», не говоря уже о «табака».
         Повар и сам знает, что эта курица уже в печенках, поэтому изо всех сил старается разнообразить меню. Благо зелени вокруг хватает.
        - Что это?- спрашивает «бугор», косясь на свою тарелку, на которой высится гора  какой-то нарезанной зеленой массы.
         - Салат «Здоровье»,- ответствует, не моргнув глазом, кок.
         - А из чего это… здоровье?
         - Из свежей, не один раз вымытой, но неочищенной, а потому богатой витаминами зелени. Тут и морковь, и яблоки, и огурцы, и петрушка, и…
         - Не знаю, что у вас, а у себя я вижу только нечто, очень напомина- ющее… подорожник.
         - Сам ты… чертополох,- парирует повар, но это звучит неубедительно, и мы не рискуем отведать блюдо с таким многообещающим названием. 
         Далее – первое, то есть суп. Пахнет чем угодно, только не мясом, и мы начинаем гадать по поводу его содержания. Валерий Михалыч долго слушает и, довольный тем, что никто не угадал, открывает секрет фирмы. Сегодня щи зеленые из капусты, шпината, щавеля, кореньев, лука, лаврового листа, перца и соли. Деваться некуда. С кислыми минами начинаем хлебать такие же щи и тут уже никто не сомневается: щи действительно из…крапивы. Среди нас не было гурманов, но сметанки в щи не мешало бы.
         Интересно, что он приготовил на этот раз на второе?
         Сегодня… сегодня нам предлагают нечто, достойное разве Таллинского гриль-бара: цыплята на вертеле, в народе - шашлык на шампуре. А в наших условиях–куски пересоленого, переперченого и пережареного далеко не белого мяса на проволоке. Ладно хоть – не колючей. Чтобы не обидеть повара, а заодно и не остаться голодным, приходится проталкивать это мясо вовнутрь.
         Надежды утешиться десертом не оправдвлись. Вместо обещанного пудинга из ванильных сухарей пришлось довольствоваться сухими ржаными корками, плавающими в подслащеной мутной воде.
         - Эх, сейчас бы вдоволь хлеба с квасом и солью,- мечтал Веня, ложась на кровать.
         - Ну, знаете,- болезненно реагирует кормилец,- если так, то я лучше пойду на верхотуру, чем толочься здесь. Стараешься как… а в ответ что? Одна черная неблагодарность. Не-ет, ноги моей больше тут не будет, готовьте сами.    
         Такая перспектива нас не устраивает еще больше. Ситуацию разрулива- ет старшой:
         - Не обращай внимания, дядя пошутил. Он бы не позволил себе такой роскоши, если бы знал, что женщина за приготовлением обеда тратит столько же энергии, сколько сталевар за всю свою смену. А нашему брату, но толкько не нашему шеф-повару, для этого потребуется, надо полагать, еще больше.
         Мы проникаемся глубоким уважением к нашему молодому товарищу по несчастью и инцидент исчерпан.
         Работа между тем продвигалась не такими ударными темпами, как бы хотелось. Мешали дожди. И что это сталось с погодой? Как будто она сдвину- лась на два-три месяца вперед. Почти не было дня без воды. Хорошо еще, если мочило один раз. Подгоняемые сроками, мы вынуждены были карабкаться по мокрым трубам и доскам, на которых и в сухое время приходилось изворачивать- ся в противоестественных позах. Без страховочных поясов нечего было бы де- лать. С каждым днем мы все больше убеждались, что  всей работы  не осилить. Начальство  просило, требовало, умоляло закрыть крышу, потому что установка
уже работала…под открытым небом. Мы и сами понимали, что так не должно быть, но ничего не могли поделать, успели закончить только стены. Несмотря на объективные причины с нас содрали изрядный куш за неустойку. Мы могли бы обжаловать такое решение в арбитраж, но никто не захотел этим заниматься. У каждого нашлись дела поважней, надо было готовиться к новому учебному году. А мне предстояло трудиться еще и в новом коллективе. 
         Но до первого сентября оставалось еще целых четыре дня, половину из которых мы прожили с Эл в гостинице Заречного. На сей раз обошлось без таких неприятностей, как потеря денег или разбитый графин, но не было и того душевного подъема, как в июне.
         Все было прозаично и серо: небо, город, люди.   
         - Да, это далеко не Лебединый, который я частенько вспоминаю, нес- мотря ни на что. Мы поедем еще туда, Вик?- в голосе Элы было столько нежнос- ти и тепла, а глаза смотрели так проникновенно, что нетрудно было догадать- ся, что это ее самое сокровенное желание. О себе я уже не говорю.
        Безусловно, окружающая обстановка действовала на наше настроение, но подспудно давил вопрос: что дальше? Прошло  лето, когда  мы могли встречать- ся когда угодно и где угодно, потому что не были загружены работой. Ближай- шее будущее сулило расставание, вернее всего меня отправят со студентами в колхоз на сельхозработы.
         Не  было  на  сей раз той раскованности. На улицах Зареченска нет-нет да мелькали отдаленно знакомые лица. Чувствовалась близость областного центра.
         - Что же мы с тобой будем делать, Вик? Осень надвигается, а за ней зима.
         - Да, надо что-то придумать. Но, как говорится, утро вечера мудреней.
         Но и утром мы не стали ничего придумывать. Придет время, и жизнь сама подскажет.
         Мы шли под серым небом среди серых домов, вспоминая недавнее прошлое, как там было хорошо.  Эла посмотрела вверх, вокруг и сказала:
         - Надо бы  скрасить  эту  серость. Но чем? У тебя в домашних заготовках не появилось ли чего? Ты ведь знаешь, о чем я? 
         - Да, только не знаю, скрасит ли это.
         - А я верю и очень хочу услышать.
         - Это стихи о лете. Не только о нынешнем, а вообще.
         - Это еще лучше, о нынешнем-то чего писать?
         - Что ж,
        СТИХИ  О  ЛЕТЕ
Пусть на дворе мороз трескучий,
В тумане скрылось все вокруг,
         При этих словах Эла прыснула от смеха, а вместе с ней и я, а потом продолжил:
Придет пора – на солнце жгучем
Мы будем загорать, мой друг.

Еще блестят на солнце листья,
Еще их пылью не покрыло,
Придет пора – нам будет сниться,
Как хорошо под ними было!

Еще неведомое манит,
Еще так многое не спето,
Еще так больно сердце ранит
Несостоявшееся лето.

Ах, медом пахнущее лето
И солнца нестерпимый жар!
Душа и тело вновь согреты,
Ты – пламенный природы дар!
         - Это все,- подытожил я.
         - Хорошо, но мало. Ты записывешь их?
         - Бывает…
         - Записывай их для меня в отдельную тетрадку, ладно? Они мне нравятся. Договорилсь?
         - Почти…
        - Я тебя очень прошу, не сочти за труд. А теперь скажи, как тебе удалось заполучить паспорт у своей благоверной на этот раз?
         - А как же я мог обойтись без него, уезжая за длинным рублем? Он же был бы намного короче, если бы на работу оформился только я.
         - Та-ак, значит, мертвые души? Извлечение нетрудовых доходов?
         - Никак нет, оплата производилась за выполненный объем работ. Просто мы облегчили жизнь прорабу. Когда  больше людей на объекте работает – меньше зарплата у рабочих, легче говорить с начальством. А вот как ты вырвалась?
         - Не говори. Володя хоть и в командировке, зато мамаша… Я же говори-ла тебе, что она стреляный воробей. Но я ее опять напугала предстоящим педсоветом, к которому необходимо представить отчет  о  завершающейся  производственной  практике моих учащихся. А разве можно хорошо отчитаться,  не побывав на месте?
         - Никак нельзя.
         Вот с таким багажом: «увесистым отчетом» и «длинным рублем» мы и вернулись на круги своя.

         Дома застал всех на месте, потому что был уже вечер. Парни носились во дворе, Света читала.
         - Ну как съездил?- она оторвалась от книги.
         - Нормально, вот только надо бы помыться с дороги. Сделай ванну, если нетрудно.
         - Ой да неохота, сделай сам,- и снова уткнулась в книгу.
         Что ж, она права, сама того не сознавая: не два горошка на ложку.
         - Мама, ты поедешь завтра за грибами? Славин папа спрашивает, он поедет на своей машине,- наслаждаясь теплой ванной, я услышал, как с этим предложением обратился к маме прибежавший с улицы Юра. Однако… А как же я? Нет, эти машинники совсем оборзели, при живом муже приглашают жену в лес,
пусть и за грибами.
         Вообще, как я заметил, личная  железная  коробка, именуемая  машиной, в  корне меняет личность. Одни  перестают  здороваться, другие  восседают  за  рулем  как  на троне, млея от свое значительности, третьи  без  конца благоговейно натирают бока свое возлюбленной, но есть и такие, которые услужливо предлагают женам прокатиться за грибами.
         - Какие грибы, у меня полно работы. Вас надо в школу готовить.
         Зная свою благоверную, уверен, что  она  ответила бы так же, если  бы  меня и не было дома. Дело тут не в преданности или верности, а в том, что она весьма холодно относится к нашему брату. Она мне говорила как-то, что в  детстве  парни не давали ей проходу, потому что она дразнила их. Как видно, такое отношение к противоположному полу у ней осталось на всю жизнь.
         В среду  после  педсовета  в новом коллективе я уладил все дела на работе и позвонил из автомата. По моим расчетам Эла должна была быть дома. Я не ошибся.
         - Да, да.
         - Привет.
         - Здравствуй, Вик.
         - Ну как, с новым учебным годом?
         - Спасибо, и тебя так же. У вас уже тоже закончилось?
         - Давно. После него я кучу дел обтяпал.
         - Каких же?
         - Это не телефонный разговор.
         - Хитрец, ты хочешь меня видеть?   
         - Ты же знаешь.
         - Кто тебя знает, какие ты там дела обстряпал.
         - Но мы же договаривались.
         - Конечно. Куда приходить?
         - На твое усмотрение. Ты ведь уже неплохо ориентируешься в городе.
         - Да, с твоей помощью. И все-таки я не знаю. Сегодня можно на кого-нибудь наскочить, все приехали.
         - Я, кажется, придумал. Это  в  пятнадцати  минутах ходьбы от тебя, но там нас никто не встретит, потому что мы будем у моста.   
         - А ты неплохо придумал,- похвалила меня моя мировая женщина, когда мы шли по безлюдной набережной. По Быстрой сновали «Ракеты» с «Метеорами», танкеры неспеша продвигались со своими наполненными брюхами, и уж совсем медленно, почти на месте, буксуя, буксиры тянули на длинных тросах длинные плоты.
         - Как на новом месте, большой коллектив? 
         - Нет. Даже непривычно, педсовет прошел не в актовом, а в аудитории Народу примерно в три раза меньше, чем у … вас. Разговор  был, в основном, о колхозе. Я тоже поеду, со своей группой, которую еще не видел. 
         - Дали руководство группой?
        - Естественно, куда же без него? А тем более новенькому. Первый год обучения, после десяти классов. Посмотрим, какие цветочки мне достались. 
         - Когда поедете?
         - Послезавтра. Будешь меня ждать? О, черт!..
         - Что? Что ты сказал?
         - Ничего,- шепотом «успокоил» я Элу.- Пусть пройдут вон те двое.   
         А они, поровнявшись с нами, поздоровались со мной, и мне ничего не оставалось, как ответить им.
         - Знакомые?- спросила Эла, почуяв недоброе.
         - Да, одна из них моя племянница, дочь старшей Светиной сестры.
         - Ну вот, первые ласточки,- расстроилась моя спутница.- Что теперь будет?
         - А, наплевать. Будь что будет. Может быть это и к лучшему.
         - Даже так? Ох, Вик, загремели мы с тобой  под фанфры. И откуда они тут взялись? Живут, что-ли здесь?
         - Не  так  уж  близко  живут  отсюда, и  все  же я совсем о них забыл. Всего не упомнишь. Рано или поздно это должно было случиться. Это не самая неприятная встреча, лишь бы не…
         - Да, не  дай  бог. Я не так боюсь, что об этом узнают, как того, что начнут еще больше приставать. Вы же так рассуждаете: если ему можно, то почему мне нельзя?
         - Ничего, с коллегами нам пока везет. Будем надеяться, и в будущем фортуна не отвернется от нас.
         - Летом, конечно, меньше знакомых, а сейчас, когда все собрались…
         - И зимой  придумаем  что-нибудь. Ты еще не знаешь всех наших возможностей. Так на чем мы остановились? 
         - Куда ты поедешь?
         - Э-э нет, сначала мы должны уяснить, будешь ли ты меня ждать.
         - Ну куда ж я денусь? Все равно же найдешь.
         - Найду. А еду я в сторону Лебединого, немного  не  доезжая до него. Вернее, не доплывая, потому что будем добираться туда по воде. Завтра встречаемся с  представителями  колхоза, они  должны везти нас на свои денежки. А как ваши мужчины, тоже, небось, собирают котомки?
         - Конечно. Ой, что сегодня было на педсовете!
         - Что такое?
         - Пришли все как на бал-маскарад. Особенно, конечно, женщины. Каких  только  туалетов  там  ни было. Чуть ли не в длинных платьях. Не в ресторан же пришли, а на работу. Впрочем, их можно понять. Давно не виде- лись, хочется выглядеть по-новому. 
         - И все же, полагаю, ты не осталась без внимания.
         - Не говори. Слушай, ну что им надо?! Ну есть же поинтересней и симпатичней. Тем более что они и не скрывают своих достоинств, хотят, чтобы их заметили. Так нет… А мне это совсем ни к чему. Я тогда себя хорошо чувствую, когда меня не замечают. Вообще-то я не из робкого десятка и не чураюсь людей, в том числе и вас, мужчин, но эта назойливость…Т ы, может быть, думаешь, что я рисуюсь?
        - Нет, Эл, я так не думаю. Я хотел бы представить себя на твоем месте… Если чье-то общество приятно человеку, то чье-то и нет. Неужели нельзя этого понять?
         - А  многие  не  понимают  или  делают вид. Главное, я же не даю никаких поводов. Но почему они так делают?
         - Потому что избалованы. Но ничего, я тебя никому не отдам,- я обнял ее и прижал к себе.
         - Не отдавай, Вик, я в этом не сомневаюсь.
         - А как у тебя дома после поездки, все в порядке?
         - Не совсем. Володя все еще в командировке, зато маманя с лихвой компенсирует его. Поссорилась я с ней. Опять начала приставать со своими распросами: «Что  же  ты, мила дочь, не придешь, не расскажешь, как съездила, все ли хорошо. Что-то мне не нравятся твои поездки». Я говорю: мама, ты опять за свое, я же тебе говорила, что  если  ты  не  прекратишь  свои глупые подозрения, то мы поссоримся с тобой,- и положила трубку. Сколько можно опекать взрослого человека?
         - Да-а…
         - Разве не так? Что я, сама не могу решать за себя? Надоело.
         - Матери хотят нам только хорошего, но хорошее в их понимании – спокойная жизнь их детей.
         - Это  точно, лишь  бы  тишь  да  гладь. Она  же не побывла в моей шкуре, не знает… Хотя должна знать, видит же. Поэтому, наверное, и пристает.   
         - А в своей шкуре она была?
         - Нет, это, скорее, отец был. Она  жила  с  ним как за каменной стеной и его же пилила за выдуманные, в общем-то, измены. Не  работала  ведь  всю  жизнь, только  и делала, что устраивала сцены. Мало, думаю, он  тебе  еще  изменял. И  как  он  с  ней жил? Наверное, ради нас. Любил он нас очень, но ты об этом уже знаешь.
         Мы ходили вперед и назад по высокой набережной и не хотелось уходить оттуда.
         - Ты отпустишь меня сегодня домой или нет?
         - Нет, еще лифты не отключают.
         - Все равно, Вик, мне тоже надо готовить  сынулю  в школу. Он меня, наверное, заждался. Не успела  прийти  с  работы, как  опять засобиралась.«Куда ты снова уходишь?»- спрашивает. Я говорю: надо, сына, видишь, позвонили, я  обещала зайти к  товарищу, поговорить о предстоящей работе. Хорошо, что трубку взяла я, но сейчас это не всегда будет так. Так что имей в виду. Но когда это еще будет… Надолго уезжаешь, одиссей?
         - Как обычно, на месяц. Иногда, правда, раньше заканчивали. Но  нынче  с такой погодой на это не приходится рассчитывать. Хорошо бы за это время управиться.
         Мы подошли к перекрестку, дальше надо было идти порознь, потому что переулок выводил на одну из оживленных улиц.
         Эла остановилась и пристально посмотрела на меня:
         - Ну, счастливо поработать. Пиши, если трудно будет.
         - Напишу в  любом  случае, так  что  заходи на почту,- я тоже старался запомнить ее лицо, на котором  играла  укоризненная  улыбка, теплоту  ее блестящих глаз, теплоту ее рук, которые так не хотелось  выпускать из своих.
         Эла оглянулась по сторонам и прикоснулась губами к моей щеке: 
         - Иди, Вик, я за тобой.
         Мы пошли по разным сторонам переулка. По мере приближения к основной улице я отстал и дальше сопровождал опять по другой стороне. Время от времени она оборачивалась и, отыскав меня, снова шла вперед, уходила от меня…А я еще долго искал глазами среди разноцветной одежды ее белый плащ.
         Итак, в колхоз. Даешь  второй хлеб! В речном порту тьма народу, и все молодого. Это наши подопечные. Они в приподнятом настроении: звучат гитары и песни, сыплются шутки и при всем при этом – беспрерывное движение. Пристань похожа на растревоженный улей.
         Для  нас заказан спецрейс, мы ждем его уже около часа и неизвестно, сколько еще придется ждать отправления, потому что у таких рейсов нет расписания. Но вот по радио объявили о нашей посадке. И что тут началось! Мы  намеревались  сделать  посадку  организованно, без  толкотни, по группам. Какое там! Все перемешалось в этой массе. Это был поистине абордаж. Наиболее  прытким  не  терпелось скорей попасть на борт «ОМ»ика и они прыгали туда через ограждения. Дело  осложнялось  тем, что препо даватели, у которых были новые группы, еще толком не знали своих ни в лицо, ни по фамилиям. И все же все обошлось благополучно. Когда мы отчалили , на пристани остались одни провожающие, а если кто-нибудь остался на борту – не беда, в колхозе лишняя пара рук не помешает.
       Вместимость нашего корабля оставляла желать лучшего. Все сиденья и проходы были заняты сидящими и проходящими, а также их вещами. Приходилось то и дело напоминать: в тесноте, да не в обиде. Нам предстояло плыть больше суток. И мы доплыли-таки до пристани назначения – Родников. На левой стороне Быстрой, в  самом  районном  центре, остались две группы, в которых были только парни. Они  будут  разгружать  транспорт с картофелем, собранным  остальными  группами, которых «ОМ»ик переправил на правый берег. 
         И вот мы снова на земле. И снова ждем, теперь уже машину. Ребята небольшими группами рассредоточились на пологом берегу. Веселья уже не так много, как вчера, чувствовалась усталость после бессонной ночи. Не спали мы не только потому, что негде было  принять горизонтальное положение. Из-за беспрерывного хождения и бесконечных разговоров нельзя  было  забыться даже сидя. К тому же, какая ни есть, а качка. Поэтому у всех уставшие лица  с  единственным  вопросом в глазах: когда же будут машины, ведь  дождик  начинается, а укрыться  нечем кроме своей одежды. Я запечатлел для истории первые шаги нашего десанта и отщелкал  несколько  кадров сначала общим планом, а потом крупным свою группу. Одна за другой стали прибывать машины и мы поехали дальше, по своим адресам.
        Антон  Алексеевич  Рябинин, самый  старший  из нас не только по возрасту, но и по возложенным на  него полномочиям, поехал с нами в колхоз «Искру», потому что туда направлялись две группы. Через полчаса мы были, наконец, в конечном пункте нашей  командировки, в деревне Мошкино, центральной усадьбе колхоза. Машина проехала  примерно  половину  вытянутого вдоль оврага села и остановилась у двухэтажного деревянного дома.
         - Приехали, станция березай, хошь не хошь, а вылезай,- оповестил нас шофер, выходя из кабины.
         Выпрыгнув из кузова, некоторые  нерешительно  двинулись  к дому, но тут же остановились. Большой висячий замок был виден издалека.
         - С приездом, товарищи!- в нашем  тылу  кто-то  нас  приветствовал. К  нам  подошла круглолицая женщина лет тридцати.
         - Здравствуйте,- ответили самые бойкие.
         - Здравствуйте. Я, конечно, не  ваша  тетя, а всего лишь начальник участка. Будем вместе работать. Сейчас я вас устрою. Только  не  спешите, послушайте  сначала. Жить  будете на втором этаже. Там три комнаты, одна из них изолированная, для ребят, потому что их меньше. А  двух других, я думаю, хватит остальным. Вопросы есть?
         - Есть! Постели будут?
         - А как же. Сейчас  подъедет  возница, с  ним  надо  будет  направить двоих-троих парней на склад. Там они получат одеяла, простыни и прочее. Кое-чего, например, чехлов  для  перин, а также самих матрацев  может  и  не  хватить. Уж не обессудьте, придется потесниться, теплее будет. И еще. Ожидая вас, мы, конечно, вымыли внутри, но если вам покажется не очень чисто, можете еще подраить. В комнаты в уличной обуви не советую заходить. В  общем, будьте  как  дома,- с этими  словами  она пошла к двери, вытаскивая ключи из кармана куртки.
         Зайдя в комнаты ребята наперегонки стали занимать места получше: кто у окна, кто у печки, а кто подальше в углу. Суматоха, неразбериха, так  знакомые  и  по своим картофельным годам. Как памятны эти  годы! И  всем  этим  парням и  девчонкам  тоже запомнится этот колхоз, каким бы он ни был. Поссле того как улеглись первые страсти и грузчики уехали за постельной принадлежностью, мы, то есть я, Антон Алексеевич, Нина Степановна и Раиса Федоровна - начальник участка, сидели в небольшой  комнатушке, отгороженной тонкой перегородкой от дальней комнаты девчат.
        - Так, вроде все пока нормально,- констатировала Раиса Федоровна.- Осталось вас устроить. Вы все будете жить с ребятами?
      - Безусловно, только так,- не раздумывая сказал Антон Алексеевич.- Одних оставлять их нельзя. Они нам такое устроят… Меня, Раиса Федоровна, опять назначили старшим по всем группам. Я, конечно, буду ездить по всем остальным, но жить все-таки надо на одном месте. Я думаю здесь устроить свою резиденцию. Не  только  потому, что здесь  две  группы и самое большое картофельное поле,- при этих словах  наш  старшой  понизил  голос,- здесь  еще самая тяжелая почва. А при нынешней погоде это существенно. 
       - К сожалению,- согласилась начальник участка, тяжело вздохнув.- Ну что ж, здесь так здесь, нашим легче. Выходит, в этой комнате будут мужчины. А куда вас пристроить, Нина Степановна?
         - Вот уж не знаю, куда-нибудь определяйте.   
       - Я предлагаю обосноваться вам за этой перегородкой,- Антон Алексеевич показал глазами на смежную комнату.- Чем плохо, далеко от двери, ближе к печке? Сделаем занавеску от девушек, если надо.
         Нина Степановна молчала, видимо, ее не очень устраивала такая перспектива.    
         - А  может  быть  вы  ко  мне  пойдете, Нина Степановна? У меня хоть и не аппартаменты, но места хватит.
         Нину Степановну это предложение больше заинтересовало.
       - Нет, нет, так не пойдет,- запротестовал главный.- Тут ведь что получается? Нина Степановна у нас будет  заниматься  в  основном  кухонными  делами. Надо будет будить дежурных пораньше, а находясь здесь ей будет удобней. К тому же надо будет следить за девочками. Я имею в виду в отношении порядка и всего прочего в комнатах. Нам туда заходить с Виктором Петровичем  как-то не с руки. Согласны?
         Возражений не поступило, ибо доводы были очень даже веские. На том и порешили с жильем. Но оставалась  еще  масса  вопросов, требующих  разрешения, причем  незамедлительного. Как, например, быть  с  егодняшним  ужином? У  ребят  наверняка  истощились  дорожные  запасы  за  такую  дальнюю дорогу. 
         - Я наказала привезти флягу молока. Можно вскипятить воду для чая. Газовая плита в порядке. Остальное придется купить в магазине, он рядышком. А уж завтра получите деньги и все сделаете как вам надо.
         - Ладно, спать, значит, будем не на пустой желудок. Вот только где спать, на полу? Почему-то вы решили нынче убрать нары, а, Раиса Федоровна?
        - Их, конечно, можно и сделать. Только мы решили дождаться вашего приезда. Может быть так будет даже удобней. Это же не первый этаж, где холодно от пола. Под вами ваша кухня, на другой полови не  интернат, тоже  живут. Так  что  насчет  тепла  нет  никакой  разницы, где  спать. Зато  места   будет больше. Вспомните прошлые года, Антон Алексеевич. Под нарами никогда не моется, неудобно, ребята толкают  туда  что  попало, а потом найти не могут. А тут свернул матрацы и драй сколь хошь. Если они не  будут  заходить  в  уличной  обуви, то, по-моему, хуже  не  будет. А  вообще-то смотрите сами. Если надо, сделаем, это недолго.
         Опять молчок, но, кажется, она нас убедила, и мы решили попробовать обойтись без нар. Далее хотели было поговорить о предстоящей работе, но  во-время  остановились, потому что разговор мог затянуться, а надо было пройтись по комнатам. Да и у Раисы Федоровны, надо полагать, были не только мы со свалившимися на ее голову вопросами.
       Обживание помещения шло полным ходом. Парни и девушки стелили матрасы, заправляли простынями. Места хватало, а  вот  постельного  белья – нет. Предусмотрительные взяли кое-что из дому. Другие наоборот, надеялись, видно, на полный комфорт и теперь предъявляли претензии. Пришлось напом-
нить, что ехали не к теще на блины. Придется ощутить некоторые лишения, без которых, наверно, и короли не обходятся.
        Печи, голландские и камины, были в каждой комнате. Это хорошо, будет где сушить мокрую одежду и обувь. Правда, в окнах были одинарные рамы, но мы же не собирались тут зимовать.
         Я спустился  на  первый  этаж. Но не по той лестнице, по которой зашли, а по другой. Она начиналась недалеко от нашей комнаты и кончалась внизу дверями и крыльцом. Рядом – еще дверь, там, должно быть, кухня. Открыл – так и есть. Там  уже  хозяйничает  Нина Степановна с помощницами. Большая комната  функционально, но условно, без  перегородки, делилась на собственно кухню с камином, газовой плитой и столом с кухонной утварью и столовую в виде длинного стола с длинными же скамейками  по обе его стороны. Ничего, на одну группу в один присест хватит. 
         После ужина перед отбоем сделали короткое собрание. Антон Алексеевич определил наши задачи, распорядок  жизни. Подъем - в семь, до  восьми – завтрак обеих групп. В восемь – выход в поле. Время обеда и ужина уточним по ходу дела. Отбой – в одиннадцать, чтобы на работе не спать, не для того приехали.
         Ночью прошел дождик. Он тихо шуршал по железной крыше нашего особняка. Не спалось на новом месте, но и говорить, даже шепотом, мы не решались с Антоном Алексеевичем, помоу что тогда заговорили бы и за перегородкой.
         Утром, еще до завтрака, пришла Раиса Федоровна:
         - Как спалось под шум дождя?
         - Нормально, хорошо было слышно. 
         - Придется вам сегодня сделать выходной, копалка не сможет выйти в поле. Работу, конечно, можно  найти, без  нее у нас не бывает. Но пусть уж ребята получше устроятся. Получите продукты, мешки, ведра. В общем, готовьтесь. Потом, может статься, и при дождике придется работать.
         Она ушла, уехал и Антон Алексеевич по другим хозяйствам, а мы с Ниной Степановной и шестьюдесятью помощниками принялись создавать комфорт. Девчата захлопотали в комнатах, а сильная половина - на улице.
         В небольшом  дворе  устроили  умывальник  из двух рукомойников, накололи дров и занесли их на площадку второго этажа, сходили за еловыми ветками, чтобы вытирать ноги. Соответственно расписали двери туалета и снабдили их крючками изнутри, а снаружи – вертушкой. В комнатах натянули проволоку для мокрой одежды. Сделали все самое необходимое, по крайней мере, в первом приближении.  Осталось вплотную приступить к выполнению призыва «Даешь второй хлеб!». Этот лозунг ребята укрепили в холле – на площадке второго этажа, на которую выходили двери всех комнат и с противоположных  сторон которой спускались лестницы на «граунд флоо».
         На следующий день с утра все еще не было фронта работ для нас, но мы с Антоном Алексеевичем попросили все же, чтобы картофелекопалка хоть немного вспахала, а то ребята совсем избалуются.
       И вот, пообедав, мы двинули длинной цепочкой в поле. Пройдя по низине вдоль небольшой мутной речушке и выйдя на тракт, поднялись в гору и вышли из села. Тут и начинались наши новые владения.
         - Ого-го,- оценил ситуацию Ливанов,- конца-края не видать.   
         - А ты что думал, нас сюда зря привезли?- парировал Толя Аверьянов, староста моей группы. Его я уже знаю в лицо, как и его сверстников, отслу- живших в армии. Таких набралось четыре человека, по два на группу. Им выпало быть основной ударной силой.
         Прошли  по дороге до противоположного края поля, убирать решили с дальнего конца, «на себя».   
         - Вот это да, неужели мы это все уберем?- удивлялись девушки.
         - Фи, разве  это  поле? Раз плюнуть,- плюнул в сторону молодой тщедушный человек с длинными черными  патлами.- Не такое убирали. В школе, что-ли, не ездили?
         За  одну  ходку  копалка  вспахивала одну полосу - два ряда картошки. Около нескольких вспахан- ных  полос  собрались  все. Тут нас ожидал вчерашний возница с кучей сеток на телеге. Рядом с ним на  чалой  кобыле восседал  всадник, разумеется, с головой. То был бригадир, мужчина лет пятидесяти, худой на лицо, отчаянно кашлявший и все же с папиросой в руке.
         - Ну, прибыли, что-ли?- приветствовал он нас.
         - Так точно, ваше высоко…- бойко начал, но не закончил Сергей Ежов, другой армеец из моей группы.
         - Ну и хорошо. Вот тут пятьдесят семь гектаров, все ваши.
         - А помогать нам никто не будет? Школьники, например?- поинтересовался кто-то из толпы.
         - Будут, но  на них надёжи мало. Много ли с них возьмешь? Так что настройтесь по-боевому. Нынче, сами видите, какая погода. Надо каждый час ловить. Первые дни будете тарить вот в эти сетки,- бридадир  показал  на  телегу.- Сперва  надо государству сдать. Собирайте чисто, сами, небось, с грязью не покупаете в магазине? Ведра и сетки на поле не разбрасывать, за все будем вычитать из вашего заработка. Я  вас  больше  не  задерживаю. Да, может  интересно  будет  знать: отсюда  до  нижнего конца поля шестьсот метров, а до деревни – девятьсот.
         - Спасибо, обрадовал,- тихонько поблагодарил девичий голос за моей спиной.
         - Так, ребята, все ясно?-спросил  Антон Алексеевич, выступая  вперед и оборачиваясь.- Как  будем работать? Я имею в виду, по сколько человек ставить на одну полосу? Парни будут грузить, а вот девушкам  я  советую  сгруппироваться по шесть человек. Каждое такое звено убирает одну полосу до обеда и одну после. Согласны?
         - Много людей будет на одном ряду,- сомневались одни. 
         - Мало,- возражали другие.
       Остановились на том, что начнем по шесть человек, а там видно будет. И закипела работа. Девушки со свежими силами рьяно двинулись вперед. Парням пока не было своей работы и они тоже  собирали.
         Возница, Петр Николаевич, держался поближе к собиравшим, а мы втроем тихонько шли сзади. 
         - В прошлый  год у них  картошка была во-он на том поле,- вспоминал Антон Алексеевич.- Неплохой урожай был, но собрали мы быстро, сухая осень выдалась. Да и почва там полегче, чем здесь.
         - Вот бы и нынче так же скоренько убрать,- мечтала Нина Степановна.- Интересно, домой отпустят, если раньше кончим?
         - Едва ли,- сомневался старшой.- В  прошлый  раз мы уехали в конце сентября. После картошки работали потом на току, парни комбайнерам помогали. Заработали  неплохо. А  на  картошке  хорошо   бы себя прокормить. Вы знаете, Нина Степановна, сколько стоит погрузка одной тонны картошки? 
         - Нет, раньше не приходилось с этим сталкиваться. 
         - В этом колхозе платят за такую работу двадцать шесть и восемь десятых.
         - Ну что ж, жить можно,- прикидывала Нина Степановна.
         - Так не рублей же, копеек.
         - Что-о?- глаза нашей коллеги полезли на лоб.- Слушайте, но это же обдираловка. Так ведь можно, извините, и без штанов остаться.
         - Вот поэтому чтобы добраться до дому все же в них, вы и составляй- те меню соответственно.
         - Я лучше буду здесь, на поле, чем кормить на такие деньги столько молодых растущих людей.
         - Да не пугайтесь вы раньше времени,- успокоил Антон Алексеевич, подбрасывая носком сапога  оставшуюся  после  ребят  картошку  в  полосу.- Мы с Виктором Петровичем не в первый раз, не дадим  умереть голодной смертью, и  с  одеждой  все будет нормально. За картошку нам не платить, молоко не так уж дорого обойдется. На хлеб, сахар и крупы  мы заработаем, может быть даже на мясо. Но для этого надо, Виктор Петрович, вести учет выполненных работ. Каждый  день записывайте, сколько собрали, сколько погрузили и вывезли. Так?
         - Само собой. 
         - А вы, Нина Степановна, тоже считайте, сколько денег пойдет на продукты, чтобы сводить концы с концами или по-научному – балансировать приход с расходом.
         Составлять «сальдо бульдо»,- вспомнились слова одного мастера со стройки. 
        Первые полдня показали, что работать по шесть человек на полосе – нормально. Тракторист копалки пахал полосы через одну, чтобы не засыпать картошку в смежной полосе. Вскопав необходимое нам количество рядов за каких-нибудь три-четыре часа, он уезжал до следующего утра, которое начиналось у  него  не  так уж рано. Никита, так звали копальщика, приезжал на поле в девять, а то и в десять часов. И пока  он  «разворачивался», нам приходи-  лось ждать. Мы  хотели  было  вмешаться в такую организа- цию  работ, но  не тут-то было. Бригадир, оказывается, не мог нам ничем помочь, так как он не распоря- жался  техникой, а  командовал  людьми и лошадьми. Раиса  Федоровна тоже не в силах была изменить,  видимо, давно сложившуюся систему.
         - Неужели он не заинтересован в заработке?- недоумевали мы.
         - Он и так рублей двести пятьдесят получает,- пояснила начальник участка.- Больше он не хочет, а то расценки могут пересмотреть.   
         - Двести пятьдесят за такую работу?!- еще больше удивились мы нехилой зарплате. 
         - А что делать? Колхоз же, сами устанавливаем цены и нормы.
         В общем, копальщик  не спешил, а то, что он задерживает работу и что нам хотелось побольше убрать при более или менее сносной погоде, ему было до лампочки. Иногда я упрашивал его накопать побольше, чтобы утром не ждать, но и тут он отказывал, ссылаясь на обещанные ночные заморозки на поч
ве. Картошка-де замерзнет, нельзя. Ну что ж, посмотрим, что будет в конце. Впрочем, ему-то что…
    В первые две недели погода подфартила нам. Почти не было дождей, солнце словно прощаясь до весны, подарило несколько погожих дней, когда парни работали даже без рубашек.
         Ловя момент, я хотел было поснимать кинокамерой нашу работу. У меня была задумка сделать небольшой  фильм  под песню «Раскинулось поле широко», слова которой я придумал на мотив «Раскинулось море широко». Как мне казалось, должно было получиться неплохо, но… При первых же эпизодах, когда снимал девушек, быстро-быстро  собиравших  картошку, камера  не  потянула. Эти  кадры я хотел снять  на  меньшей  скорости, так  что  при воспроизве-  дении  на экране получился бы неплохой эффект. Однако сколько я ни понужал свой «Киев-16», он не крутился. Пришлось ограничиться фотографированием передовиков на фоне осеннего леса.
        С первых же дней работы выявились ударники и, разумеется, отстающие. Первые заканчивали убирать  на  своих полосах изо дня в день раньше осталь- ных, а потом помогали другим. Но в конце концов им  это  надоело. Действи- тельно, все  же из одного теста, почему одни могут быстро справляться, а дру-гие нет? Потому что они не хотят. Как  будто не понимают, что чем раньше уберем, тем лучше. Нет, ни- какие уговоры на них не действовали. Они смири-  лись со своим отставанием и не испытывали от это го  никаких  неудобств. Были, конечно, и слабенькие  девочки, и прибаливали. Не  о них речь, их мы не оставляли в беде.
         И все же как бы то ни было, мы потихоньку  продвигалсиь  к нашей деревне. Чтобы ускорить работу, перепробовали  несколько  вариантов органи-  зации  рабочего  процесса внутри звеньев. Я ратовал за специализирован-ные  «двойки», когда  двое  из  звена идут впереди и только отделяют клубни от ботвы, еще двое делают грядку из разбросанной картошки, а последние двое собирают ее в ведра. Если эти операции неодинаковы по трудности, то двойки могут меняться местами. Однако Антон Алексеевич почему-то не видел преиму- ществ такой НОТ.
         - Все это мартышкин труд,- была его оценка.
       Но последнее слово всегда за практикой. Девушки поняли, что так работать лучше, быстрей, и собирали, в основном, по этому принципу.
        Вечерами молодежь иногда ходила в клуб на танцы или в кино, но чаще оставалась дома. У нас были две гитары и ребята с ними не скучали. Не обошлось, конечно, и без гостей, местных парней. Они исправно приходили каждый вечер, садились в жесткие кресла в холле и «балдели». С нашими парнями у них отношения были довольно прохладными, но пока все обходилось без открытого противостояния. 
         Мы  с  Антоном Алексеевичем  читали  и  играли в шахматы. Он играл лучше и выигрывал у меня каждые две партии из трех. Ничьих у нас почти не было. Белыми я предлагал, как правило, королевский гамбит, обоюдоострое начало, при котором мой партнер чувствовал себя не очень уютно. Он предпочи-
тал  не  рисковать, а  добиваться  преимущества основательным, методичным давлением. Чаще всего он  оставался с одной-двумя лишними пешками, которые и решали исход партии.
         - Опять ты начинаешь свой пакостный  вариант,- Антон  Алексеевич нехотя взял дармовую пешку, которая, как я думаю, жгла ему руку.
         - Что делать, надо же как-то отыгрываться.
         После нескольких ходов белые успевают лучше развиться, а король черных не решается спрятаться путем короткой рокировки.
         - Ха-ха-ха!!- раздается  оглушительное, в  высшей  степени  неприятное  ржание  из коридора,- это местные.
         - Нет, это невозможно, на какой черт мы их тут приютили?- как всегда в такие минуты возмущается мой партнер.- Разве можно играть в такой атмосфере? Выгнать надо их взашей.
         - Ну куда мы их  выгоним  из  своей  деревни? Нехорошо было бы с нашей стороны приехав к ним, пусть и не по своей воле, отгораживаться от них. Хочется же им пообщаться с городскими.
         - Это ты называешь общением?
         - Это их реакция на то, что на них не обращают внимание.   
         - Нет, я больше  не  хочу  и  не могу слушать этот идиотский смех,- Антон Алексеевич решительно встал с кровати, намереваясь выйти в холл. 
         - Не надо, сидите, я пойду поговорю с ними.
         У меня это лучше получалось. С этими местными надо обходиться дипломатично: не роняя своего достоинства не унижать и их. Конечно, мы могли бы и не пускать их к себе, наверх, но внизу около кухни они все равно бы дежурили. Там им было бы с кем коротать вечера, девушки управлялись с кухонны
ми делами только  около  десяти часов. Опять же туалет на улице. Нет уж, пусть лучше «аборигены» будут у нас на виду.
         - Привет, ребята, с кем не виделись,- поздоровался я.
         - Здоровеньки булы,- ответил мальчишка лет пятнадцати, который громче всех смеется. 
      - Ну как дела, как работалось?- поинтересовался я, потому что в основном это был уже рабочий люд.
         - Нормально. А как вам?
         - И у нас так же, не жалуемся. Если такими темпами пойдем, скоро нас не увидите.
         - На кого же вы нас покините?
         - А что, скучновато будет без нас? 
         - Еще как. 
         - Вот видите, не хотите, чтобы мы уезжали, а сами не очень-то культуроно ведете себя. Это же наш дом, а вы пришли в гости. Вам было бы приятно, если бы ваши гости так же шумели и гоготали, как вы?
         - А почему они не выходят сюда? Зазнаются?
         - Не думаю. Они же работали, устали за день.
         - А мы что, в потолок, что-ли, плевали? Тоже вкалывали.
         - Да, и вы  работали, но они-то целый день почти не разгибаясь, к тому же они девушки, а вы сильный пол. Так что зря вы на них обижаетесь.
         - А почему вы им не разрешаете гулять после одиннадцати часов? Что они, маленькие?
         - Во-первых, потому что мы приехали сюда не гулять, хотя времени вполне достаточно и до отбоя. А  потом, посудите  сами. Они живут по десять-пятнадцать человек в комнате. Что бы получилось, если бы  кто-то стал приходить в двенадцать ночи, кто-то в час? И вообще, кто когда захочет? Это был бы не сон для остальных, а кошмар. Есть, ребята, правила общежития и от них никуда не денешься. Даже в городе, когда  в комнатах по два-три человека, двери общежития закрываются с отбоем. Поэтому давай-те договоримся так. Если вы хотите приходить к нам – пожалуйста, но чтоб все было о’кей. Так?
         - Ладно,- нехотя согласились они.
         - Утихомирил, говоришь, надолго ли?- спросил Антон Алексеевич, когда я вернулся.
         - Но вы же знаете, что нам приходится терпеть их соседство, иначе еще хуже будет.
         - В том-то и дело, а то бы я давно их разогнал.
         - Чей ход?
         - Мой, только я за это время ничего путнего не придумал.
         Еще ходов через десяток стало ясно, что выигрыш белых – дело времени.
        - Это потому, что я уже сплю,- оправдывается партнер. При проигрыше у него всегда находится какая-нибудь причина, лежащая, разумеется, вне шахмат.
        Поле. Наконец-то мы стали собирать картошку в мешки. С сетками девушки теряли много времени, потому  что картошку надо было сортировать, мелочь ссыпали  в мешки – это для колхоза, а крупную – для продажи высыпали в сетки, которые приходилось долго зашнуровывать.
         Сейчас дело пошло веселей. На поле почти все время стоят наполненные мешки. Это хорошо, значит, не зря хлеб едим. Но это и плохо, мешки не должны долго оставаться полными, они должны оборачиваться. Час- тенько  трактора  с  тележками и пустыми  мешками запаздывают, и тогда надо ждать тару или делать кучи, чтобы из них потом перелопачивать в мешки. Без них  мы  никак  не  можем обойтись. А ведь в некоторых хозяйствах обходятся. Для этого много не надо: те же тележки, только чтобы они оп  рокидывались, как  самосвалы. Идет трактор с такой тележкой по полю, а собирающие высыпают в нее урожай  из  ведер. Не надо мешков и грузчиков. К тому же уходящий трактор заставляет подтягиваться отстающих.
         А  о  картофелеуборочном  комбайне  мы и не мечтали. Хотя  кое-где  они  уже появились. Правда, не на всякое поле его пустишь. Этот комбайн машина хоть и железная, но своенравная, требует особых условий  для  работы, чтобы поле  было  ровное и земля легкая, без комков. Увы, у нас далеко не  такие идеальные условия. 
         - Виктор Петрович, когда мы сделаем банный день?- интересуется черноволосая Галя Свиридова.- А то волосы уже нельзя расчесывать.
         - Баня, конечно, хорошее дело, но хороший  день  для нас тоже немало значит,- пытаюсь  оттянуть головомойку. Может, потерпите немного?
         - Ага, а если все дни будут хорошими?- поддерживает подружка. 
         - Намекаете  на бабье лето? Боюсь, что нынче его не будет. Но баню мы устроим, в конце недели.
         - Это хорошо,- удовлетверенно крякнул юноша с патлами, Сережа Моргунов. Он сидел на опрокинутом ведре и жонглировал тремя картофелинами.- Страсть люблю попариться в русской, то бишь в деревенской, бане. А  еще  мне  знаете, что  очень  захотелолсь? Работать! Так хочется, ну прям спасу нет. Пойду полежу, может пройдет.
         - Ох, Моргунов, выведу  я  тебя  на чистую воду, не возрадуешься,- обещаю я шалопаю. Вообще-то его уже «вешали» на стену в «Молнии», но, вид- но, «недовесили». Есть, конечно, в наших рядах нероботи, без них не бывает, но  не  они делают погоду. Основная масса работает неплохо. Уже половину поля отчекрыжили. Я  каждый день с ребятами на поле. Иногда, если все нормально, отлучаюсь в лес за грибами. Бывают и другие неотложные личные дела.
       Например надо срочно заглянуть на почту, нет ли там мне чего? Из дому я уже получил письмо, там  все  в  порядке. А  что  с  Ней? Почему не  пишет? Я с надеждой  захожу на почту, но результат тот же – ниче го. И  я  теряюсь  в  догадках. Прочитала  мое  письмо и, остерегаясь принести домой, выбросила вместе с конвертом, а сейчас не знает, куда писать? Что делать? Еще написать? Подожду пару дней.
          А пока – в лес. Пойду я в степь и вывою жизнь свою тоскливую – это у меня вырвалось в свое время, будучи на длительной преддипломной практике в казахстанских степях. Но тогда была не та причина  выть. Тогда  мне  было  просто  грустно  в  чужом  краю, без  шумной  институтской  атмосферы. А сейчас…
         В  лесу  хорошо, можно отвести душу. Никто не слышит моих грустных песен. Ребята далеко,  они, чернеют  размытыми  пятнышками  на  поле. А я поднимаюсь на Клин-гору, иду своими излюбленными местами.
Ни – ког – да  тебя мне не забыть,
И - по – ка  живу на свете я,
Не - за - быть, тебя не разлюбить,
Ты судь - ба, судьба и жизнь моя!
        Когда-то эти слова мне казались очень уж простыми, даже примитивны- ми, но сейчас я не могу расстаться с ними. И эхо снова и  снова  повторяет  их  за мной. Интересно, в каком натроении автор писал эти стихи? Наверняка  от  радостных чувств. Но, оказывается, они могут отчаянно истрогаться и по другому поводу. Есть в этих словах щемящая , неотвратимая безысходность. А в этих?
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым,
Увяданья золотом охваченный
Я не буду больше молодым.

Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.

Дух бродячий, ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст,
О, моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств!
         Есенин… Посмотреть бы на него, на живого, на его чудачества и проказы, на его буйную кудрявую головушку. Веселый был человек… и мученик, как все настоящие поэты. Разве можно сказать такие слова, которые полностью растворяют сердце и душу, если сам не испытал этого? А его «Письмо к матери»   считаю  совершенством. В  нем  нет  не  только ни одного лишнего слова, но все они предельно выразительны и  к  месту. «Я по-прежнему такой же нежный и мечтаю только лишь о том, чтоб скорее от тоски мятежной воротиться в низенький наш дом».
         Эл, но почему ты не здесь? Разве можно одному любоваться таким великолепием? Ты только посмотри, какие здесь славные рыжики! Никогда не думал, что они могут расти под вереском. Под соснами – куда ни шло, хотя я раньше собирал эти симпатичные шляпки только в молодом открытом ельнике. А здесь  это стало  для  меня  откровением: и то, что они  росли в самых неожиданных местах, то в густой высокой  траве  на  крутом  склоне, то в самом логу, где уже и деревье-то близко нет; и то, какими большими и здоровыми они росли. Каких только видов их здесь нет! И обыкновенные рыжики, и причудливые свинари, и толстые боровые. Нет, это поистине королевская охота! Приехать бы сюда с ней…
      Когда я вдоволь надрал глотку и перешел на мурлыканье, преодолевая последние метры склона, слева послышалось непонятное цоконье. Я замер. Не от испуга, а из любопытства, кто бы это мог быть? Но вместе  со  мной  замерли  и звуки. Сквозь деревья не было видно никого. Уже молча я продолжал выс-  матривать  рыжие головки. И снова: цок-цок-цок. Я поднял голову. В несколь- ких десятках метров стояла лосиха с лосенком. Они спокойно смотрели на меня.
         - Привет, красавицы, не узнаете такого зверя?
         Они полюбовались еще некотое время мной (так мне хотелось думать) и так же спокойно, неспеша, поцокали через вершину горы. А я присел на откры- том месте лицом к закату.
        День клонился к вечеру. Умиротворяющую тишину нарушал лишь далекий гул комбайна. Красный диск солнца медленно опускался к темному лесу. В бирюзовом небе повисла белесая пелена. Будто вату растянули тонко-тонко и подбросили вверх. Ближе к горизонту эта  прозрачная  прослойка окрашена закатными лучами в самые причудливые, фантастические, нежные  краски и оттенки. Сначала  ярко-лиловый,  чистый  цвет. Он  переходит  через  желтый, палевый, оранжевый  и  красный  в  более  холодный спектр: светло-голубой, синий, фиолетовый. А еще выше через ажурную белизну просвечивает голубизна неба. В такие минуты, должно быть, писали свои запоминающиеся картины Рокуэл Кент и Рерих. Я, конечно, не  художник, но  думаю, что  человеку не под силу воссоздать все переливы небесных красок.  Лес – другое дело. Его можно успеть перенести  на  полотно со всем его буйством разноцветья. Если не успел сегодня, продолжи на следующий день. Вот  уже неделю он стоит, окрашен- ный сочными, яркими  мазками. На фоне темно - зеленых елей, сосен и пихт выделяются желтые кудряшки  лип и берез. Самая чистая  желтизна  у  осин. Если  посмотреть  повнимательней, невозможно  найти  два  рядом  стоящих  лиственных дерева одной породы с одинаковым цветом  листвы. Малиновые, багряные – это рябины и клены. Тополя  еще  вовсю зеленые. Они молодцы, первые одеваются в листву весной и последние расстаются с ней осенью. Поля тоже покрылись разными коврами. Желтым – хлеба и жнивье, буро-коричневым – пахота, изумрудным – только  что   взошедшие   озимые. Только  осенью  можно  увидеть  всю эту чарующую  красоту  природы. Зато летом – цветы…
Берегите эти земли, эти воды,
Даже малую былиночку любя,
Берегите всех зверей внутри природы,
Убивайте лишь зверей внутри себя.
       Что мы бы делали без поэтов? Не зря в Древней Греции их называли учителями взрослых.
       Вечером мы с Антоном Алексеевичем занялись делом. Надо было обрабо- тать дары леса. Он, Антон, тоже не терял времени даром, частенько приходил домой с полными сумками грибов. Но я не завидовал ему. Он собирал все  подряд, кроме, разумеется, мухоморов. А я признаю только рыжики. Причем соби-
раю их  так, чтобы  ни один представитель «мяса» не попал в лукошко. Что делать, я не гурман и к тако- му французскому «мясу» не приучен.
         - А  ты  все  одними рыжиками забавляешься?- иронизирует сосед.- Долго же тебе придется наполнять банки.
         - Ничего, Алексеич, лучше меньше, да лучше.
         - Ну, ну…
         В дверь постучали:
         - Можно к вам?
         - Ворвитесь.   
         - Добрый вечер,- Нина Степановна осторожно приблизилась к нам.
         - Вечер  добрый. Садитесь  на  венский стул и расскажите что-нибудь приятное,- Алексеич показал  на видавшую виды табуретку.
         - А ничего хорошего,- вздохнула коллега, усаживаясь.- Вы заметили, чего не хватало к супу?
         - Хлеба?
         - Ага. Подвода подвела. Сегодня в магазин не привезли ничего. Что будем делать? Завтра привезут только около четырех часов, как всегда. А у нас в амбарах шишь да маленько.
         - Да уж, обрадовала, Нина Степановна, ничего не скажешь.
         - Я-то причем? На себе же не потащу.
         - На себе и не надо, для этого есть машины. Надо было сразу же найти председателя.
         - Ходила, не дал ничего. Сейчас у них каждая единица на вес золота. Перебъетесь, говорит, до следующего завоза как-нибудь.
         - Что ж, он прав. Чтобы вывезти хлеб с полей, один день его можно и не попробовать. Не забывайте, что второго хлеба у нас достаточно.
         - Ну-у, с картошки много не наработают, особенно грузчики. Они же съедят всю кухонную команду вместе со мной. 
         - Команду пусть едят, а командира мы не дадим в обиду. Оставим… для себя. Так, Петрович?
         - Так точно, мой генерал!
         - Смейтесь, смейтесь, посмотрим, что вы завтра запоете. Я не выйду из своего закутка. 
         - Выйдете, коллега, потому что утро вечера мудренее. По крайней мере, на завтрак вы наскребете сколько-нибудь?
         - На один раз еще можно… вполовину обычного. 
         - Прекрасно. Дальше видно будет. Сегодня уже бесполезно голову ломать. 
         - Ладно, вам видней. Теперь вы скажите что-нибудь хорошее. Девочки говорят, что они уже видят деревню с поля.
         - Видят, наверно, те, у кого рост под метр восемьдесят, а остальные едва ли.
         - Нет, правда, Антон Алексеевич, скоро мы кончим?
         - Скоро, Нина Степановна, как только, так сразу.
         - Виктор Петрович, как вы думаете, за неделю уберем?
         - Ого, куда вы хватили.
         - А что, погода хорошая, еще нам помочь обещали.
         - Типун вам на язык, коллега,- пожелал Алексеич.- Плюньте сейчас же через левое плечо, я не пожалею своей постели.
         Нина Степановна не стала плеваться, зато обиделась: 
         - Как видно, вам тут нравится, не хотите домой.
         - Конечно, чем плохо, грибочки, картошечка, мясце. А воздух, мм…
         - Ну и оставайтесь, а мы закончим и уедем.
         - Договорились.
       На следующий день председатель не дал, конечно, машину и нашему шефу, и мы питались по принципу: раз картошка, два картошка. А погода испортилась.
         Со второй половины сентября практически уже не было дня без дождя. Темп работы существенно спал. Копалка приезжала не каждый день. Вот когда стали ловить каждый погожий час. Не успеем, бывало, прийти на поле, как впору идти обратно. На поле, как известно, негде укрыться и обсушиться. Раз-
ве  что  у  костра, который  на краю леса почти за километр. От частых дождей земля уже не могла принять  всю  влагу  и на поле кое-где образова- лись лужи. Но даже там, где их не было, ноги тонули в жидком месиве почти  по колено. Надо представить, каково было девушкам собирать ту картошку, когда не только ее – мешок от земли не отличить. Кстати, с тарой тоже стало намного хуже. Если в первое время ее порой  не  хватало, то это потому, что мешки стояли на поле наполненными. Потом их стало намного меньше. Бригадир, конечно, склонен  был списать их за наш счет, но я сам следил за этим делом и доказал ему, что на поле нет разбросанных, неиспользуемых и, стало быть, они где-то там, в деревне.
         Однажды, когда с самого утра в очередной раз не оказалось этих пресловутых мешков, а возница  с  пустой  телегой  дожидался  их  вместе  с нами, я  послал его привезти поскорей вожделенную тару.  Он поехал, но  не  успел  скрыться  под  горкой, как  повернул  обратно. Ему встретился Тимофей Гаврилович, бригадир, и они вместе, один верхом, а другой на пустой телеге, доковыляли до нас.
         - В чем дело, почему он не поехал?- встретил я их, переводя взгляд с бригадира на возницу.
         - А чего лошадь зря гонять, сейчас их трактора привезут,- объяснил Тимофей.
         - Вот как,- вскипел я,- лошадь, значит, пожалел, а на людей вам наплевать?
         Я ругал в душе, как мог, этих растяп, этих…
         - Почему он приехал сюда пустой?!- не  мог  успокоиться я.- Почему нельзя было сразу их прихватиь, а?!
         - Чего  ты  кричишь?! Дома  будешь  командовать! А здесь…- бригадир не договорил, лицо его побледнело, он привстал на стременах, стараясь распрямиться, а потом, ни слова не говоря, повернул свою чалую и погнал прочь.
         О, черт!- выругался я про себя, направляясь к девушкам.
         В обед к нам заскочила Раиса Федоровна.
         - Что у вас там получилось с бригадиром?- спросила она меня, когда мы присели в холле.
         - Ну, поцапались немного, а что, пожаловался?
         - Нет, не в том дело. Понимаешь, с сердцем у него плохо. Слег.
         - Что-о? Вот же!.. Я же не знал. Что у него, серьезно?
         - Ничего, отлежится.
         - Да, паршиво получилось. Что ж ты раньше не сказала?
         - Думала, до этого не дойдет.
         - Конечно, сейчас неудобно так говорить о нем, но сама посуди. Мы же ничего у него не просим и не требуем, хотя бы с мешками не задерживали. А что получается? Возница едет на поле с пустой телегой, зная, что там тоже ничего нет. Разве это дело?
      - Согласна я стобой, Петрович, много еще у нас неурядиц. Иногда это от нас зависит, а иногда и нет. Ты  видишь  и знаешь только свое поле и своих людей, а у нас же не только вы. Он встает, когда вы еще видите сладкие  сны, и целый  день как белка в колесе. Машин не хватает, комбайны не могут зайти на поле. Не знаю, что мы будем нынче делать. В общем, имей это в виду и пощади уж его, ладно?
         - Конечно. Извинись от меня перед ним.
         Да, нелегка ты, доля хлебороба. Заботы у него начинаются задолго до посевной. Надо подготовить семена, удобрения, технику. А потом… Потом нас-  тупает  время, когда его не замечают, потому что оно растворилось в беско- нечных хлопотах – приятных и, надо  полагать, не  очень. Но  вот зерно в земле. И что же, заботы прочь? Как бы не так. Наступают другие дела, в кру- говороте которых не забывается судьба  зерна, ждущего  тепла  и влаги. Когда и какие появятся всходы? Не  загубят ли их заморозки? Не  перестараются ли дожди? Не повалит ли колос ветром? Не побъет  ли  градом?- и так все лето, до самой уборочной, когда опять стирается граница между днем и ночью. И за все это надо платить… сердцем.
         Получил, наконец, долгожданное письмо. Прочитав  его  несколько раз, тут же засел за ответ, пока было тихо в нашем особняке.
                Здравствуй, родная!
       Значит, ты приболела, а я терялся в догадках, почему так долго не пишешь. Сочувствую тебе и нежно обнимаю, целую волосы, руки, глаза…Явственно это представляю, вообрази и ты. 
         Живем мы по-всякому. Все наши помыслы направлены на то, чтобы скорее справиться со своей задачей. Похоже, она становится сверхзадачей. В первые две недели, когда было сухо, мы неплохо рва нули. Но  на  этом  и кончились наши успехи. Сейчас  пошли  дожди и мы  сидим, как  говорится, в глубокой  луже  в  самом прямом смысле. Жалко ребят, они копаются изо дня в день по колено в грязи. Ес- тественно, былого  энтузиазма  уже  нет. Но держимся, вариантов у нас нет, дорога  домой лежит через  чистое поле.
         Вечерами заготавливаем грибы, играем в шахматы, читаем. Напарник мой неплохо играет, но в разговорах он почему-то однообразен. Да и Нина Степановна под стать ему. Они как будто задались целью испытывать  меня  своими разговорами  об  одном и том же. Я вовсе не хочу сказать, что все разговоры должны быть о каких то высоких материях. Но постоянно слушать, как жили и работали в прошлом году  наши предшественники с Антоном Алексеевичем во главе; и когда же мы уберем эту разнесчастную  картошку и  уедем  домой? – этим вопросом Нина Степановна меня, наверно, доконает,- от  этих беско-  нечных  пустых  разговоров  я  не  знаю, куда бежать. Сказать же им напрямую об этом неудобно, слишком  мало  мы знакомы, обидятся. Поэтому  я  обычно ухожу на другой конец поля, благо? оно большое. Вот  когда  по-настоящему  узнаешь  цену  молчания. Я, как  ты наверно убедилась, люблю слушать, но не люблю пустые разговоры.
         Тут есть небольшая библиотека, в ней не ахти какой выбор, но не беда, с удовольствием перечитываю  «Очарованную  душу»  Роллана. Это  прекрасно, Эл! Если  ты  не читала ее, прочтешь обязательно,  это я тебе говорю. Мне очень хочется, чтобы ты увидела себя  со стороны. Я не могу об этом сказать тебе так, как это делает Роллан, потому что ты – вылитая Аннет. Ты  похожа на нее не только своей почти безграничной мудростью, но и внешне. Не смейся, это точно так.
         А еще читаю Симонова. Читал бы его всю жизнь. Вот какие строки я нашел у него.
…Ни укротить и не обидеть,
А, ржавый стебель теребя,
Я просто видеть, видеть, видеть
Хотел (хочу!) тебя, тебя, тебя…
         Что можно сказать после этого? Разве можно об этом сказать лучше? Обо всем на свете уже сказано, и неплохо. И все же о самом дорогом хочется сказать своими словами. Вот что я накропал, бродя по здешним разукрашенным лесам:
Хочу, чтоб ты была со мной,
Как птица с буйным ветром,
И взмах упругий птицы той
Найдет порыв ответный.

Хочу, чтоб ты была со мной,
Как лодка в бурном море,
Но для нее морской прибой
Вовек не будет горем.

Хотел бы быть всегда с тобой,
Как летний гром - с грозою,
Прольешься ты святой водой,
Но никогда – слезою.

Хотел бы быть всегда с тобой,
Как леса шум – с листвою,
Живет он только той листвой,
Как я живу тобою.

Но если нам не суждено
Прожить семейным кругом,
Нам в этой жизни все равно
Нет жизни друг без друга.
         Эл, если б ты знала, какие здесь места! А рыжиков сколько! Клянусь, я еще не видел такого. Мы с тобой обязательно приедем сюда. А пока посылаю тебе кусочек здешнего леса. Это сентиментально, но мне так хочется, чтобы в твоем доме что-нибудь зримо связывало нас. Письмо ты уничтожишь, так пусть хоть этот багряный лист будет лежать на твоем столе. Пусть он будет приветом от осеннего леса и от меня, увы, тоже осеннего. До свидания, родная. Правда, не знаю, когда оно состоится. Во всяком случае не раньше начала октября. Хотелось бы еще дождаться вестей от тебя, но смотри сама, если не будешь успевать, не пиши. Не хочу, чтобы оно где-то болталось. 
                Закрываю глаза…и целую твои. Вик.
         В  конце  сентября  к нам на помощь  стали приходить школьники, колхозная интеллигенция и даже  присылали  людей  из райцентра, чтобы расправиться с неподдающимся полем. Тракториста все же заставили  работать как  положено, но было уже поздно. Далеко не каждый день он мог заехать на раскисшее поле, а если уж пахал, так  не смотрел, много нам будет или мало, будет картошка мерзнуть от заморозков  или  нет. И  она  мерзла, потому  что  даже  с помощниками  мы  не  успевали  вывезти  ее  с поля  в  хранилище  и  она  оставалась  на  поле  до  утра. Трактора  с  тележками  не  всегда  могли подъ ехать  к мешкам и они стояли сторожами себе по несколько дней.
         Мерзла  не  только  картошка, но и мы. За  работой  нельзя мерз- нуть, если только не имеешь дело с мокрым процессом. У нас  же  тот  самый  случай. Ноги и руки ребят постоянно находились во влажной среде. Вдобавок ко всему ветер, которому  есть  где разгуляться. У многих порвались сапоги и перчатки да и остальная одежда у большинства – болоньевые куртки на рыбьем меху. Не мудрено, что люди стали болеть. Ежедневно мы недосчитывались поряд- ка десяти человек. Уж как я основательно одевался и то простыл, на бедре соскочил такой фурункул, что след от него остался навсегда.
         - Когда уж мы дойдем до того края? Силов больше нет,- спрашивает белокурая Света Панова, вяло отдирая от картофелины на совесть прилипшую глину.
         - Ага, Виктор Петрович, скоро мы отсюда уберемся или останемся зимовать?- девушки, среди которых есть несколько парней послабже, оставляют свои полосы и направляются к нам.
         - Понимаю вас вполне, но что я могу сказать? Все от нас зависит, как уберем, так и уберемся. 
         - А что, нам одним, что-ли, нужна эта картошка? Почему мы должны ложиться костьми?
         - Почему одним? Вы же видите, нам почти каждый день помогают. 
         - А, помощи от них… Приедут, попекут печенок , да обратно.   
         - Не скажите, без них мы были бы еще далеко от этого места.
         - Конечно,- соглашается Таня Завьялова, одна из ударниц. 
         - Осталось уже меньше ста рядов.
         - Вот и прикинем,- предложил я,- сколько дней нам еще потребуется на эти девяносто четыре ряда. За день мы убираем их четырнадцать-пятнадцать. Значит, за семь-восемь дней должны управиться.
         - Ого, а Нина Степановна сказала, что в четверг, от силы в пятницу, уедем.
         Ох уж эта Нина Степановна. Сколько раз мы с Антоном Алексеевичем говорили ей, чтобы она не настраивала ребят на преждевременный отъезд. А она все свое, дура.
         - Интересно, как она может устанавливать такие сроки? Надо же реально смотреть. Поймите, ребята, никто нас не отпустит, пока мы не уберем с поля последнюю картофелину. Но если бы нам и можно было уехать в любое время, так что, неужели уехали бы, не закончив дела? Должно же быть самолю- бие. Все приедут в техникум с чистой совестью, а мы? 
         Девушки молчат, зато Моргунов не думает сдаваться:
         - Другие  давно  уже домой собираются. Вон в Константиновке, гово- рят, уже три дня никого на поле не видать. Конечно, что им там было делать, пробежались по песочку и хорош.
         - А ты что говорил в первые дни о нашем поле? Раз плюнуть? Конечно, у нас с вами такие условия, что не позавидуешь, но… Вот  вы  часто говорите, что негде нынче развернуться молодежи, прошли времена Комсомольска и Магнитки. А  разве  это  не  подходящий случай проверить себя? На что ты способен? У вас  вся  жизнь  впереди, в ней будет много трудностей, надо учиться преодолевать их. Без упорства и терпения ничего не достичь.
   Мои слова не смогли воодушевить девушек, и они неспеша разошлись по своим местам, а я пошел навстречу трактору помочь измотавшимся грузчикам.
         В субботу  вечером  в  нашем  особняке  было особенно людно. В колхозе выдали зарплату и к нам пришло много подвыпивших и пьяных гостей. Они и раньше  приходили в подобном виде, но более или менее скрывали это, держались. А в тот вечер не утруждали себя камуфляжем.
         - Ну, Петрович, сегодня держись,- предупредил Алексеич, делая ход королевской пешкой.- Я имею в виду не шахматы.
         - Понял, на что намекаете. Будем держаться.
         - Может быть выгнать их и закрыться?
         - Это было  бы большой оплошностью с нашей стороны,- его пешку я встретил своей.- Они  же так просто не уйдут. Но если бы нам и удалось выпроводить их, вы уверены, что стекла в нашем доме останутся целы? Они же чувствуют, что дело движется к концу, постараются наверстать упущенное.
         Из коридора неслось:
Грянул весенний гром,
Ливень как из ведра,
Как хорошо нам вдвоем
До утра, до утра.
         - Что они хорошего находят в этой песне?- недоумевал Алексеич, снимая моего троянского коня.               
         - А чем она вам не нравится?- я перебросил белого слона на правый фланг и связал ладью.- Жадность… сгубила?
         - Да уж,- задумался партнер.- По-моему…
         Он не закончил фразу, потому что в дверь постучали. 
         - Да, да.
         Вошла Валя Смирнова, комсорг моей группы:
         - Виктор Петрович, можно вас?
         - Что случилось?
         - Вас просят на улицу. Там Лида Котельникова, ее не пускают…
         - Ясно. Подумайте, коллега, о судьбе вашей ладьи. Я сейчас.
        Лиду я нашел около ворот в обществе ее друга-механизатора Пети. Помнится, в первый раз он проводил  Лиду  до  самых  дверей комнаты и довольно мило простился с ней. В следующий раз я случайно видел, как он расставался с ней на лестнице, причем отпускал ее неохотно. А сегодня, значит, и до лестницы не дошли.
         - Ой, Виктор Петрович,- обрадовалась Лида,- освободите меня от него.
         - Как так? Разве ты не свободна?
         - Он не отпускает меня.   
         - Иди, Лида, он же тебя не держит.
         Она ушла, а я остался с ее кавалером. Он молчал, обиделся. И все же он заговорил первым:
         - Нехорошо поступаете, Виктор Петрович.
         - Но почему же, Петя?
         - Тут такое дело…поговорить хотел.
         - Ты-то хотел, да она, видно, не хотела.
         - Ну что вы, не понимаете? Сами не были молодыми?
         - Был, Петя, и думаю, что и сейчас еще понимаю вас, молодых. Ты хочешь ее видеть, но она тебя – нет. Что ж тут непонятного?
         - Без вас все было бы нормально.
         - Не  думаю. Мы  же взрослые люди, не будем играть в прятки. Будь мужчиной, Петя, не надо унижаться.
        Разговаривая,  мы  зашли в холл, где атмосфера постепенно накаля- лась. «Гости» были предоставле- ны сами себе и не стеснялись ни в выраже- ниях, ни в действиях.
         - Позовите ее сюда, мне нужно сказать ей кое-что,- попросил Петя.
         - Неужели ты не успел наговориться?
         - Позовите, очень надо.
         - Ну хорошо.
         Постучавшись, я зашел к девушкам и подозвал Лиду:
         - Выйди сюда, он хочет поговорить с тобой.   
         - О чем?
         - А я откуда знаю? Это тебя надо спросить.
         - Не о чем нам говорить, так и скажите.
         - Подожди, сама ему скажи,- я открыл дверь и подозвал Петю.
         - Иди сюда, что-то скажу,- позвал он Лиду, подойдя к двери.
         - Говори здесь, я не выйду. 
         Так они и говорили через дверь, пока девушки не завозмущались:
         - Что вы там устроили свидание, как в тюрьме. Закройте дверь, холодно.
         Я закрыл дверь с наружной стороны:
         - Ничем не могу помочь.
         - Все равно, это нечестно,- твердил он свое.
         - Ну не знаю, по-моему, честнее некуда.
         - А что это у  вас  сегодня все попрятались по своим щелям, как тараканы?- спросил Клоп, приближаясь к нам  развязной походкой. Так местные парни звали своего предводителя. Он и правда похож на того паразита, такой же красный и маленький, зато дерзости и жажды крови за десятерых.
         - Почему ты думаешь, что они попрятались? Просто они у себя дома.
         - Ах они дома, а мы, значит, нет?- он смотрел на меня тупыми, бессмысленными глазами.
         У меня  не было никакого желания продолжать «диалог». Да и о чем можно было с ним говорить в таком виде? Постояв еще некоторое время  с ними, я зашел к себе закончить партию. Но не успели мы с Алексеичем вникнуть в продолжение игры, как  за дверью послышались дикие вопли. Я снова вышел на 
площадку. Боже  мой, что там  творилсоь! Местные  затеяли  между  собой драку. На полу образовалась целая свалка: били «друг друга» куда попало, пинали, ругалсиь. Более  трезвые  пытались их разнять, и я присоединился  к  ним. Куда  там! «Герои» вовсю  старались  показать, какие  они  храбрые и как они  могут изрыгать непотребную галиматью. Этот клубок тел как  шаровая  молния метался из одного конца коридора  в другой, готовый  в  любой момент разорваться с новой силой, если бы… Но подходящего момента  не  было. Парни  мои  стояли  в  сторонке  и наблюдали. Натешившись  вдоволь, большинство  гостей ушло, остались самые  непрошеные, и среди них, конечно, Клоп с Цик- лопом. Последний, правда, не такой уж и был громила, но по сравнению с  дружком  вполне мог сойти за такового. Им  надо  было  побалдеть  больше  всех  и  они никак не хотели уходить. Мы, конечно, могли бы справиться и выпроводить их должным образом. Но  мне не хотелось, ох как не хотелось ввязывать ребят в это дело. Большинство из них были еще неокрепшими мальчишками, а повзрослей среди них было человек пять-шесть. Но дело даже не в этом. Если бы  выяснение  отношений  ограничилось  одним  вечером – куда ни шло. Так  ведь они не успокоятся. Будут досаждать, пока мы не уедем. А когда это будет, еще неизвестно. 
         Забияки между тем снова начали потасовку меж собой. Им мало стало коридора и они заскочили к ребятам и там  продолжили возню, наступая на что попало грязными сапогами. Парни мои уже укладывались спать, но тут они все повскакивали и встали кольцом, голые по пояс. Молодцы, ребята, не подда-
вайтесь на провокацию. Эти аборигены еще узнают о нашей выдержке, посмотрим, чья возьмет. Своим орлам  я  строго-настрого  наказал  держаться  до  конца, а если уж придется вступить в рукопашную, то только после меня. И они держались. Держался и я. Потом, вспоминая те вечера, я немало удивлялся се-
бе, как, оказывается, много  у  меня  терпения. Я  вообще-то  терпеливый человек, но  вынести такое… И все же они не смогли разбудить во мне зверя. Нет, не смогли.
         Драчунам надоело, наконец, рвать одежду друг на друге и они встали в полусогнутых позах, в бессильной злобе оглядывая хозяев.
       - Ну, чего уставился?- Леня-Циклоп  вперился  мутным взглядом в Андрея Дремина. Тот стоял, сложив руки на груди и спокойно смотрел в глаза дебоширу.
         Убедившись, что от ребят им ничего не добиться, Леня повернулся ко мне все в той же позе орангутанга и с тем же свинцовым взглядом:
         - Уйди, мужик, от греха.
         Он стоял в метре от меня, готовый  броситься в любую секунду. Ему ничего больше не оставалось. Я смотрел на него, сжимая в руке фонарик и не знаю, какая сила удержала меня не начать первым.
         - Я уйду вместе с вами, пошли.
      Выйдя в коридор, некоторое время никто не решался нарушить тяжелую тишину. Местных осталось четверо. Двое  из них с самого начала сдерживали своих распоясавшихся товарищей. У тех двоих не было желания что-то доказывать на кулаках. Похоже, такое  желание  стало  пропадать и у остальных. Они уже  готовы  были  сдаться, но хотели  сделать это достойно. Они не хотели видеть меня, потому что мы выстояли, не поддались на провокации, и победили. 
         - Уйди,- не глядя на меня, сказал Леня. Они  уже  не  рады были этой истории и не знали, как с ней покончить.
         - Я не могу вас здесь оставить.
         Конечно, их нельзя было оставлять у себя. Но и их самолюбие не позволяло уйти так позорно.
         - Уйдите, пожалуйста,- попросил негромко один из более трезвых,- мы их уведем.
         - Ладно, договорились, и давайте  кончать  с  этим. Хватит на сегодня, людям спать надо. Завтра на работу.
       Я ушел. Мы зашли к себе вместе с Алексеичем. Он подстраховывал меня. Дождавшись, пока стихли шаги внизу, я вышел и закрыл двери на крючок. Потом  поднялся  наверх, потушил свет и остался в холле, докуривая сигарету и прислушиваясь к тому, что  делается на улице. Там ничего  подозрительного не было. Кажется, можно и нам отдохнуть. Но не успел  я подойти к своей двери, как откуда-то со стороны комнаты  наших  парней  в меня полетели сапоги. Я посветил фонариком: вот оно что, они нам приготовили  еще  один  сюрприз: сорвали  снаружи замок на двери, которой мы не пользовались. В течение вече- ра в суматохе открыли и крючок изнутри и скидали вниз сапоги девушек. Это  уже пакостили разбойники  поменьше, шакалье. Когда  я  сбежал  по  лесенке, они кинулись врассыпную. Подобрав раскиданные сапоги, закрыл дверь на крю- чок. Поднимаясь по ступенькам услышал снаружи:
       - Эй, вы, откройте! Сапог потеряли. 
         Идите вы знаете куда…- ругнулся я про себя. Но они не думали уходить. Стали стучать в дверь. Я остановился. Что делать? Выскочить внезапно? Разбегутся же. Сволочи!
         - Алло, на барже! Откройте, я сапог потерял,- это был голос Лени.
         - Слушайте, ребята, имейте совесть. Сколько можно, мы же с вами договаривались.
         - Я тебе  говорю, сапог потерял,- огрызнулся он. А мелочь пуза-  тая, хихикая, продолжала  стучать, мешая разговору.
         - Брысь вы, мурло!- это Ваня-Клоп прогнал пацанов.   
         Стук прекратился, но зато взрослое дурачье морочило мне голову.
         - Открой, тебе говорят, не могу же я идти по такой грязи в одном сапоге.
         - Что за чушь, как ты мог его потерять?
         - Откуда я знаю.
         - Не откроешь, зайдем через крышу,- это Клоп.
         - Идите домой и проспитесь, завтра поговорим.
         Они продолжали в том же духе. А ну их… Я поднялся, зашел, стараясь не шуметь, к себе и лег. Вот же… Чтоб им пусто было! Но в общем ничего, пронесло.
         Когда я совсем уже было успокоился и вот-вот готов был забыться, в коридоре что-то громыхнуло.
         - Залезли через крышу!- невольно вырвалось у меня. Я вскочил и стал одеваться как по тревоге. 
         - Что там еще?- спросил спросонья Алексееич.
         - Ничего, спите.
         - За кого ты меня принимаешь?- обиделся он, вставая.
         Когда я вышел в холл, те двое уже сидели на пороге в дверях у ребят.
         - Ну что, опять все сначала?- спросил я, приближаясь к ним.
         - Не  знаю, сначала  или  нет, но домой я так не пойду,- Леня вытянул правую ногу, на ней не было сапога. В комнате у ребят горел свет, некоторые сидели на полу на матрацах, другие лежали.
         - Как ты мог потерять сапог? Наверно он полетел в меня? 
         - А шут его знает, не помню,- хмель у Лени стала проходить.
         - Пойдем поищем, где он у тебя. 
         Поиски  не  увенчались  успехом. Пересмотрели  всю обувь, какая попалась на глаза, но его сапога так и не нашли. Что оставалось делать? Домой  ему  в таком виде не дойти, и чтобы он не мешал спать, я решил его тоже уложить:
         - Ладно, ложись и спи, а утром видно будет. Как, ребята, оставим его до утра?- спросил я своих.
         - Пусть спит. 
         На том и порешили. Клоп уполз домой, а Циклоп лег у печки. Я снова проверил все двери, хотя закрываться было уже не от кого.
         - Зачем ты его оставил?-спросил Алексееич.- Он же ночью может натворить делов.
         - Ничего он не сделает. Пусть попробует.
     Утром наши парни сказали, что когда проснулись, «гостя» уже не было, все остальное было на месте.
         Последний этап нашей картофельной эпопеи был особенно трудным. Наступил октябрь, а вместе с ним  полетели  и  «белые мухи». При минусовой температуре до десяти градусов да с ветром темп работ совсем упал. Когда  стало ясно, что нам не убрать с картофелекопалкой и до десятого октября – до этого срока колхозы могли задерживать  студентов по распоряжению  из облас- ти – стали присылать из Родников много народа копать вручную. Такой массой можно было продвинуть уборку и дедовским способом. Но организация работ этих сотен  людей  оставляла желать лушего. Слишком уж много их присылали за один раз. Ни бригадир, ни начальник  участка не в сосотоянии были по-настоящему организовать их. Но даже при такой не очень-то продуктивной  работе выкопан-ная картошка оставалась на поле в кучах, так как не хватало ни мешков, ни транспорта. Районные  руководители, конечно, не удосуживались поинтересовать ся у колхозного начальства, сколько человек целесообразно посылать на один день, чтобы от них была максимальная польза. Так мы преподаем молодежи уроки бесхозяйственности.
         - Что толку, что ее выкопали, все равно она вся померзла,- недоумевали девушки, приступая к очередной куче, оставленной родниковскими.- Куда ее теперь, только на свалку?
         - Может быть успеют скормить скоту,- пытаюсь спасти необходимость нашей «работы». 
         Но  это  слабое  утешение. Молодежь  видит и понимает не меньше нашего. Ребята знают, что пока мы упираемся из последних сил на поле, собирая  родимую, давно уже не покидавшую нас и во сне картошку, она  вовсю  гниет  в  так называемом овощехранилище, и ее готовы выгрести оттуда. Но при нас,  наверно, стесняются. А гниет она потому, что нет на складе соответст- вующего оборудования и условий для длительного хранения. Но  об  этом мы уже не  говорим, тут нужны не слова, а средства. И хорошие головы начальников.
         Как  бы то ни было, наступило время, когда  не осталось на  поле ни одного невскопанного ряда, а остались только бурты замерзшей картошки. Неизвестно, правда, что было больше в тех кучах, картошки или земли. Но это уже  не  имело никакого значения. Значение имело только то, что поле чистое и теперь можно отчитаться перед начальством, начиная с колхоза и кончая…
         Перед  тем  как приступить  к  последней  куче, я обратился  к уставшей, истосковавшейся по дому аудитории:
       - Ребята, сегодня у нас с вами, что называется, последняя  гастроль, и  по  такому случаю хочу предложить небольшое лирическое отступление, если вы не против. 
         - Мы не против!
         - Мы за!
         - Отступление называется  РАССКАЗ  УБИРАВШЕГО  КАРТОШКУ  СТУДЕНТА. Тебе, Моргунов, посвящается. Я начал речитативом на мотив известной песни:
Раскинулось поле широко,
Не видно конца, не ищи,
Не зря увезли нас далеко,
Подальше от нашей земли.

Работаем здесь мы уж целых два дня,
Огрубели вконец мои руки,
Наверно, товарищ, не хватит меня,
Чтобы вынести все эти муки.

Утром встаем мы ни свет, ни заря,
Мамы нас так не будили,
И лишний часок полежать нам нельзя,
Ах, мамы, зачем мы родились?!

В столовой нас кормят лишь кашей одной,
А мяса почти не бывает,
Придется черкнуть мне мамане родной,
Как сын ее здесь голодает.

Вот вышли мы в поле и встали на старт,
Раздалась команда: по коням!
Быстрее вперед и ни шагу назад!
Все ринулись, словно в погоню.

Предние «тройки» уже далеко,
Только мокрые спины мелькают,
И как же их, братцы, догнать нелегко,
Об этом никто! не узнает.

Только хотел я немного вздремнуть,
Опустился на землю сырую,
Но совесть моя не дала мне уснуть,
Пошел собирать я, родную.

На полосу вышел – сознанья уж нет,
Колени мои задрожжали,
В глазах моих синих померк белый свет,
И руки, как плети, упали.

Я эту картошку не в силах убрать,
Сегодня мне это приснилось,
Уж, видно, придется мне здесь погибать,
Упал!! Сердце больше не билось.

Напрасно маманя ждет сына домой,
Ей скажут – она зарыдает,
А в поле картошки лежат полосой,
И след их вдали пропадает…
         - Ха – ха – ха!! Моргунов, где ты?!   
         Растерянное лицо Сергея мелькало за спинами девушек.
         В тот день мы доконали-таки наше трудное, большое поле.
   - Урра-а!- неслось наше ликование над поверженным полем.- Победа-а! Мы победили-и! Домо- о-ой!!!
         Победители, радостно-возбужденные, пошли  к  себе, в деревню, а  я  решил в последний раз пройтись по рыжиковым местам. Наступали сумерки, но я еще успел подняться на гору. На ее вершине я оказался не один. Кроме знако- мых уже лосихи с лосенком в кустах раздался лай собаки, а откуда-то сверху слышалось бормотанье. Я пристально посмотрел на близстоящие деревья и на невысокой ели увидел пожилого мужчину. Он стоял на сучьях в метре от земли и наускивал свою дворнягу на лосей: 
         - Ату их, Шарик, ату! Принесло их, окаянных, не дадут спокойно походить.
         Вот чудак, и чего он взъелся на них, что они ему сделали? Шарик с заливистым лаем преследовал  братьев наших меньших, держась от них на почтительном расстоянии. Я хотел было спросить мужика, неужели он испугался этих мирных животных, но что-то меня удерживало от разговоров с ним. Я ушел незамеченным, как будто и не было этой встречи.
         Я стал спускаться с горы неспеша, выглядывая рыжие шляпки в траве. И  еще  раз они удивили меня. Мне еще не приходилось собирать их в такую морозную пору, когда в  углублениях их шляпок образовалась ледяная корка. Вода, видимо, замерзла на них в первые же морозы. Собирая их, не надо было и ножа, замерзшие ножки легко и ровно отламывались. Как показал опыт, замерз- шие грибы ничуть не хуже обычных.
         - Всё, что-ли?- спросил Алексеич, когда я вошел в нашу келью.
         - Всё, шабаш. И с работой, и с грибами. И того и другого хватило досыта.
         - А я не смог закруглить все дела. Денег, понимаешь ли, у них  не хватило, чтобы расчитаться с нами. Пятисот рублей не смогли наскрести. Ладно, хоть на билеты дали. Значит так, завтра поедешь со всеми, а я пока останусь. Кассир вернется из района после обеда. Может быть, я вас догоню.
         За полчаса мы обсудили все приятные завтрашние заботы. Нины Степановны уже не было с нами. Мы ее отпустили раньше, чтобы она не травила ребят разговорами о скором отбытии домой. К тому же, хоть  она и не  часто  появлялась на поле, бригадир органически не мог видеть ее. Он называл ее барышней и советовал никогда больше не ездить в колхоз.
        А мы с Алексеичем в последние дни строили коварные планы по поводу того, как нам обмануть ребят, сказать один срок отъезда, а уехать раньше, чтоб обошлось без всяких ЧП. Но, судя по всему, нам не удастся осуществить свои темные замыслы. Какие еще причины нам с Алексеичем можно придумать, чтобы  не  уехать  завтра? Уборка закончена, у колхоза к нам нет претензий. Претензий нет, но нет и денег? Не беда, уедем на свои.
         После ужина ко мне подошли несколько человек из обеих групп:
         - Виктор Петрович, можно мы сегодня пойдем на Клин-гору?
         - А что вы там хотите? Посидеть у костра?
         - Да. Мы давно это задумали, но все ждали последнего дня. Можно?
         - Конечно, только… Парни тоже пойдут?
         - Ага, правда не все.
         Я назначил старшего, переписал всех уходящих на гору и отпустил их.
         После обработки грибов заняться было нечем. Шахматы и книги мы сдали заранее в библиотеку, потому что днем заведующего клубом с огнем не отыскать. Мы прилегли на постели и Алексеич уже захрапел было, но не тут-то было. В коридоре послышались крики и такой топот, будто к нам прискакало стадо буйволов.
         - Вот черти, я же говорю, сегодня будет опять…
         В холле творилось что-то невообразимое. Полно народу, местные вперемешку с нашими водили дикий хоровод и старались перекричать «друг друга».
         - Ребята! Потише!- закричал я так, чтобы заглушить этот гвалт.- Что случилось?! 
         Но  страсти  были так накалены, что мой голос остался гласом вопиющего в пустыне. Парни наскакивали один на другого, хватали за грудки. Кое-как удалось немного успокоить этот содом.
         - Объясните, наконец, что произошло?!
        - Что, что, ваши устраивают поножовщину,- пояснил один из местных, которого я раньше не видел.
         - Что-о?- не поверил я.- С чего вы взяли?
         - А вот с него,- местные показывали на Леню-Циклопа. Он стоял пока в человеческой позе, но из глаз исходила все та же лютая ненависть.
         - А что он, я ничего не вижу?
         - Покажи, Ленчик, покажи,- просили его товарищи, но он оставался в той же позе. Тогда местные силком повернули его спиной.- Вот полюбуйтесь.
         На его куртке около левой лопатки был порез длиной сантиметра три-четыре. Да, против этого не попрешь.
         - Вы уверены, что это наши?- не сдавался я.- Может быть вы сами?
         - Еще чего. Спросите вон того, он там сидит.
         В толпе я не заметил, что около окна сидит Волков, один из наших армейцев. Он запрокинул голову на спинку сиденья, потому что лицо было в крови. Я подошел к нему:
         - Это правда, Сергей?
         - Слушайте вы их. Сволочи, сами же налетают, а потом ищут виновных.
         - Нет, ты мне скажи, ты это сделал?
         - Да ничего не я. Я их только здесь увидел.
         Толпа недовольно загудела.
         - Откуда же эта кровь?- допытывался я.
        - Так я же говорю, шли мы с Ириной и Валей из клуба домой. Уже были совсем близко, когда сзади налетели  и  давай бить: «А, вот он, попался!». Я  говорю: за что, ребята? Тогда один из них зажег фонарик и они убедились, что приняли меня за другого и сбежали.
         - Тут они есть? 
         - Нету.
         - А ты им давал сдачи… ножом?
         - Нет, никак не удалось дать, но еще не все потеряно.
         - Вот что, ты поменьше болтай и сиди, пока девочки не приведут тебя в нормальный вид. А потом пойдешь на «губу».
         Я вернулся к толпе: 
         - Слышали, что он сказал? Неувязка получается.
         Местные снова воинственно забурлили. Конечно, они еще не утолили жажду крови. Одного разбитого лица им было мало. Они целиком были во власти дремучего инстинкта. О рассудке не могло быть и речи. Неизвестно, чем бы кончился тот вечер, если бы среди местных не оказалось двух-трех трезвых людей.
         - Братва!- властно призвал один из них, невысокий молодой парнишка в черной кожаной тужурке.- Пошли отсюда! 
          Это было невероятно, но братва нехотя последовала за ним. 
         - Ну что, достукались?- спросил я своих парней, когда остались одни.   
         - Да врут они, Виктор Петрович. Вы  бы посмотрели повнимательней на его куртку. Они же специально надрезали, чтобы опять попытаться спровоциро- вать нас. Как можно ударить ножом, чтобы не было крови? Даже рубашка целехонька.
         Может быть это и так, парни мои, и вернее всего, что это так, но я знаю и другое. Этот Волков не внушает мне доверия. Когда мы плыли в колхоз на теплоходике, я видел у Волкова далеко не перочинный нож. Вспомнился и другой случай. Волков ездил домой по каким-то семейным делам, а вернулся вместе с куратором их группы Артуром  Павловичем, который  приезжал  навестить  будущих подопечных. Волков привез себе из дому матрац, хотя спал не хуже остальных. И когда я попросил его одолжить на ночку тот матрац преподавателю, Волков не дал. Я просил дать хотя бы колхозный, но и его Волков зажал. Так что тот еще тип этот бывший армеец.
         А тот последний вечер закончился тем, что местные разбили половину окон нашего дома. Они решились на этот трусливый шаг, рассчитывая на то, что ночью мы их не найдем, а днем будет не до них. Они правильно рассчитали. Назавтра с утра дел было невпроворот. Надо было не только свернуть все наше хозяйство, но и оставить наш особняк в таком виде, в каком он нас принял. Правда, стеклить мы не стали.
         Улучив момент, заскочил на почту, а вдруг… Увы, ничего не было. Но ничего, сейчас уже недолго ждать. Эла, Эл… И только видеть, видеть, видеть…
         Возвращались домой кто на чем. На обратную  дорогу нам не заказали специального рейса. Поэтому переправившись в Родники, я отправлял одних по воде, других автобусами. Сначала тех, кому надо было ехать дальше областного центра, а потом остальных. В конце концов я остался с Ниной Зелениной Ей надо было добираться вниз по Быстрой, в Лебединый. Туда  не было подходящего рейса, ей предстояло остаться на пристани и ждать. Она не захотела оставать- ся, опасаясь, что застрянет здесь надолго. Не помогла и договоренность с начальником пристани о том, что он обязательно отправит ее. Она поехала со мной, переночевала у девочек и тогда уже поехала домой.
         Так закончилась наша картофельная эпопея.
         
         С Элой мы встретились только в середине октября, потому что начался учебный год и не так просто было выбрать время, тем более для такой встречи, какой хотелось. Нам повезло, по крайней мере на первые  полгода, с расписа-  нием  занятий, мы  работали в одну смену, с утра. И так же учился Игорь. Я знал назубок и его расписание, и ее. В  первом  семестре  Эла  не  очень  была загружена, зато я… И все же нашел время, чтобы навестить ее. Я пел серенады не только ей, но и ее телефону. Когда-нибудь этому другу человека, наверно, поставят памятник. Я имею в виду телефоны доверия, которые спасают отчаявшихся в жизни от самоубийств. Мне же такие мысли в последнее время больше не приходили.
         Давно, ох как давно я не был в этом доме. Летом я видел его довольно часто, возвращаясь от тещи, а вот когда там был в последний раз…нет, конечно, не забыл. В  тот раз я долго кружил вокруг, заходил и вовнутрь, надеясь  увидеть  ее  и  предупредить, что  наша  поездка  пока  не  состоится. Я должен был ехать в Свердловск. А потом еще поездка, и еще, и еще. Эла  мне  не раз намекала на это, но что делать, такова жизнь.   
         Вот  она, заветная  дверь. Она отворилась бесшумно при последнем шаге до нее. Эти незабвенные глаза, душистые волосы и вся она - такая теплая и нежная в своем умопомрачительном халатике…
         - Какой ты холодный,- Эла отстранилась от меня,- раздевайся.
         Мы прошли в маленькую комнату сына.
         - Ну, пропащий человек, надолго приехал?- она покачивала головой, слегка покачиваясь на диване. А на лице играла улыбка, которую не надо было ни от кого скрывать, как и мне.
         - Навсегда.
         - Так не бывает.
         - К сожалению,ты права.
         - Что у тебя новенького? Как съездили, как работалось?
        - Так… в общем ничего хорошего. Были в моей практике такие уборки, когда душа радуется. И картошка хорошая, и погода, а тут…Будет, правда, что вспомнить и об этом колхозе – грибы. За это можно все  простить и более  того, я  бы с удовольствием еще поехал туда за ними. А если бы с тобой, то вообще … можно не возвращаться. Как ты на это смотришь?
         - Я тоже очень люблю рыжиков.
         - Прекрасно, как бы мне их обратно не унести.
         Я сходил в прихожую и достал из сумки двухлитровую банку:
         - Прошу, небольшой презент собственной засолки.
         - Ой, Виктор, куда ты так много?
         - Бери, бери, по отношению к ним я не признаю слова: много.
         - Спасибо, но…что я скажу своим?
         - Хм, чего проще: купила на базаре.
         - Ладно, так и скажу. Ты знаешь, нынче у нас с ними что-то не получилось.
         - Что так?
         - А, то машина сломалась, то еще что-нибудь. Словом, остались без этого чудесного дара леса.
         - Я еще принесу.
         - Не выдумывай, я же не к этому. Так хотелось их тоже пособирать. Спасибо еще раз.
         - Этим не отделаешься,- я взял ее за плечи и привлек к себе. И вмиг улетучились неловкость, натянутость. Между  нами  не  осталось  ничего, кроме  близости и родства, вернее, они  связывали  нас. Вот оно, душевное тепло и…знакомое ружье. Неужели оно когда-нибудь выстрелит? Нет, не должно. Жизнь так хороша, зачем же стрелять?
         - Знаешь, что я в себе открыла?- Эла положила голову на мою грудь.- Никогда не думала, что способна на ревность, а сейчас вот ревную тебя к твоей благоверной. Как она, не узнала еще о набережной?
         - Нет. И не надо к ней ревновать. Не она мне настоящая жена, а ты. Можно, я буду так тебя называть?
         - Можно, только осторожно. Впрочем, чего уж сейчас осторожничать, если нас с тобой не разоблачили в Лебедином.
         - Да, жаль, что паспорта меняют. На маленьком фото тебя нелегко отличить от нее.
         - Мне так приятно было быть твоей женой. И вообще, этот город… не могу забыть.
         - Мы еще поедем туда, в город нашей мечты.
        - А не опасно будет? Как ты думаешь, они не догадались? Разве это не вызывает интерес, когда люди так… счастливы? Помнишь, как они на нас смотрели?
         - Да. Но это было не только там.
         - Это верно, не умеем мы с тобой быть мужем и женой… на людях. Особенно к тебе это относится. Знаешь, почему?
         - Еще нет.
        - Потому что ты ешь меня глазами. Надо поумерить свой пыл. Я же не начальник … или не командир? Как здесь будет уместно сказать?
         - Вернее всего будет так. Ты – моя радость, ты – моя юность…
         Я не успел всего сказать…
         - Как мы будем теперь видеться, Эл?
         - Не знаю. У тебя много работы. У меня  пока  небольшая  нагрузка, но тоже, сам знаешь, то собрания, то совещания.
         - Ничего, со мной ты будешь отдыхать. Я не дам тебе чахнуть на работе.
         - Не давай, мой хороший,- она решительно кивнула таким знакомым движением головы.
         - Я только боюсь надоедать.
         - Только попробуй, не надоедай.
         - На выходные дни мы не можем рассчитывать? 
         - Нет, конечно. Видно  будет, раз или  два  сможем, наверное, увидеться  за пару недель. Но только не здесь. Слишком уж тут…хорошо. Не зря же говорят: хорошего помаленьку. Игорь  иногда  приходит из школы раньше времени. Сегодня  я  застраховалась, попросила  после  занятий  зайти  к  бабушке. Но всяко может быть, а вдруг ее дома нет? Ей я не дозвонилась, чтобы предупредить. К тому  же  мы хотим перевести его в английскую школу. Тогда может измениться расписание и все такое прочее.
         - Понятно. Ну что ж, мне пора?
         - Пора, смотри, сколько уже времени.
         Последнее объятие, прощальный взгляд.   
         - До свидания, Эл.
         - Звони,- она открыла замок и отошла к зеркалу.   
         Я  закрыл за собой дверь, но она еще могла видеть меня в дверной глазок. Тоже полезная вещь для того чтобы во-время открыть дверь без звонка. Если бы заиметь такую дверь, чтобы можно было открывать ее в любое время! Я много думал об этом в последнее время, еще будучи в колхозе. Что придумать, чтобы  можно было видеться  с ней, не ожидая звонка в дверь? Я хотел устроиться по совместительству в какое-нибудь домоуправление в качестве электрика или сантехника, все равно, лишь бы дали служеббное помещение. Побывал в нескольких ЖЭКах. Увы, жилье предоставлялось только не совмести- телям, да и то не сразу. Ничего не попишешь, придется как-нибудь перезимо- вать.
         При этих не очень-то комфортных условиях мы все же перехитрили осеннюю непогодь, а потом и зимние стужи. Садились на какой-нибудь автобус-экспресс, ехали за город и, посидев в кафе или просто побродив, возвраща- лись, стараясь не задерживаться допоздна. Но не всегда это удавалось.
         Придя домой в очередной раз позже обычного, я сидел на кухне и баловался чайком. Пришла моя благоверная с каменным лицом:
         - Где это ты задерживаешься? Ты же кончаешь работу раньше меня?   
         - Дела… 
         - Какие? Гулять по набережной с шатенками? 
         - Конечно, тебе уже разведка донесла? Удивляюсь только, как ты могла так долго не говорить об этом. Ведь вы уже все обговорили и обсосали, не так ли?
         Лучшая оборона – нападение. 
         - Это уж мое дело, как я могла. Сейчас я спрашиваю.
         - Ну было. Было. Прошелся тогда с коллегой по старой работе, ну и что? Интересно же знать, как там дела у них…
         - Конечно, особенно когда коллега – она.
         - Ладно, я не буду тебе ничего доказывть, все равно же тебя не переубедить.
         - Все вы одинаковые,- услышал я вдогонку.
         Парни укладывались спать.
         - Как дела, молодежь, грызем науку али нет?
         - Грызем.
         - Что-то не видать сломанных зубов. Вы, случаем, не так учитесь, как Незнайка?
         - Как это?
         - Его любимое изречение: никто не знает столько, сколько не знаю я.
         Ребята засмеялись.
         - Но я знаю и такие слова: я хочу знать очень много, много знать хочу, мне, я думаю, стремленье это будет по плечу. Знаете, кто это сказал? 
         - Пушкин? Некрасов? Ломоносов?
         - Да нет же, это я сказал. 
         - Ого.
         - Вот и ого. Так что не подведите меня.
         - Ладно, ладно, не подведут, оставь их в покое. Они не хуже тебя учатся. Ложитесь, ребята,- Света потушила свет и мы пошли в свою половину.   
         - А ты откуда знаешь, как я учился?
         - Знаю. Если бы хорошо учился, не сидел бы всю жизнь за учебниками.
         - А-а, вот ты о чем. Так разве это плохо?
         - Хорошо, хорошо, сиди до старости за книжками, дураком умрешь.
         - Ты меня пилишь за мою работу больше, чем жены своих мужей за пьянку.
         Разговаривая в таком духе легли и мы. Надо было менять тему разговора на более нейтральную. Я решил поговорить о соседях, живущих над нами. У них  была старенькая бабушка, такая старая, что все время путала свою квартиру с нашей и все норовила зайти к нам. Зайдет, бывало, и ни за что не выходит 
Почему, говорит, вы меня гоните, я же домой пришла?
         - Что-то давно не видать Никифоровны, в больнице, что ли?
         - Хватился. Ее давно уж похоронили.
         - Как так? Когда?
         - Когда, когда, в августе еще. Тоже мне, сосед называется.
         - Вот именно, никогда бы не подумал, что можно не заметить похорон соседа.
         Помолчали. Удивительно, как тихо люди уходят, как будто и не было их вовсе среди нас.
         - А этот молодой, что ездит на их машине, муж, что-ли, Надин?
         - Муж. 
         - А-а. Интересно, что его привлекло в этой плоской…каланче? Наверняка папашины Жигули.
         - Почему ты так плохо думаешь о людях? Они не хуже тебя.
         - Потому  так  думаю, что  вижу, как  этот  молодой  забавляется  приданым жены. Напьется до…и рвется  к  своей  игрушке, а  те успокаива- ют:  «Веня! Веня! Куда  ты  в  таком  виде?!» Что ж, по-твоему, можно поду- мать после этого? А сама она больше не предлагает тебе цитрусовых за то, чтобы обшиваться у тебя?
         - Нет.   
         Моя  благоверная  как-то  сказала, что Надина мать, буфетчица ресторана, предложила Свете снаббжать  нас  деликатесами, если она  будет  шить  ей туалеты, этой тумбе. Света, конечно, отказалась, но не  все  такие  привередливые. Роза, соседка  по  площадке, не устояла против соблазна и моет верхним  полы, стряпает  пельмени. От  каждого  по  способностям. А  что  касается Жигулей, то эти дельцы и не скрывают, на какие средства они куплены. Хамству и цинизму тоже нет предела. 
         После ноябрьских праздников мы с Элой решили съездить, наконец, на пригородный курорт союзного значения «Утес», находящийся на правом берегу Быстрой в часе езды от города. Заранее купил билеты и ждал  ее  с минуты  на минуту, потому что время отправления автобуса неумолимо приближажалось, а  ее  все  не  было. Когда осталось около трех минут, попросил  водителя  задержаться  на пару минут. Он вроде  бы  согласился,  и  я пошел встречать опаздывающую, высматривая малиновое пальто, но тщетно.    
         - Что, заждался?- услышал сзади запыхавшийся голос.- Фу, как тяжело.
         - Чего так долго?- Я схватил ее под руку и потащил к автобусу. Успели, когда он уже трогался. Сели на мягкие сиденья и Эла, отдышавшись, объяснила причину задержки:
         - Я  выходила  уже  в дверь, когда зазвонил телефон. Пришлось взять трубку, вдруг, думаю, это ты, мало ли что. А позвонила  мама. И вот я сней говорила добрых пятнадцать минут, делая вид, что никуда не спешу. А потом еще свою остановку проехала, а потом еще тебя не узнала, прибежав на этот автобус. Ты сегодня как денди лондонский одет. Хорошо тебя одевает твоя благоверная, со вкусом.   
        - Она тут ни причем. Это пальто я купил год назад  в Москве. Но оно не импортное, как ни странно. А знаешь, зачем я тогда поехал в столицу?
         - За ним?
         - Нет, до такого снобизма я еще не дошел. Я его купил попутно. А ездил я на концерт Берлинского ансамбля «Фридрихштадтпаласт», знаешь такой?
         - Н-не помню.
         - Да видела ты его не раз по телевизору, просто не обращала внимания на название. Они танцуют в современных ритмах, но не  чураются и старых, испытанных временем, мелодий. Танцы–высший класс, пластика, выразительность. Они мне запомнились, когда мы ходили на их концерт в Берлине в шестьдесят четвертом году. Молодцы наши гиды, что  организовали  нам  тот  культпоход. Одну  из  песен  пел итальянец. Мелодию я запомнил и напеваю в самые…волнующие моменты. Слов я не знаю, но музыка... А недавно
услышал ее по «Маяку» в исполнении оркестра Поля Мориа. Песня называется «Я пойду за тобой» Хорошее название?
         - Годится.
         - Я до сих пор вижу того итальянца, как он ходил по языку сцены и пел сильным голосом. И вообще вся программа, которая называлась «Фантазии в черном и белом», мне очень понравилась, хотя мы с другом не поняли и двух десятков слов, несмотря на то что десят лет учили его. В тот театр-варьете приглашаются  артисты  со всего мира и интернациональная программа, состав- ленная в самых разных жанрах, идет  два-три  месяца, а  потом  артисты  меняются, остаются  только  оркестр и  кордебалет. Да-а… приятно вспомнить. Но я, кажется, отвлекся. Так вот, услышав о гастролях этого коллектива в Москве, у меня шевельнулась мысль: было бы неплохо  посмотреть и послушать их еще раз. И в конце августа, перед началом учебного года я поехал-таки в  Москву  разогнать  тоску, надеясь  кое-что и купить. Билеты на тот концерт были давно проданы и я надеялся только на счастливую случайность.
         - Ну и как, попал?
         - Да, но только благодаря той самой случайности. В  неимоверной  давке я купил один из невыкупленных билетов. Так я обновил это пальто.
         - Не жаль было подвергать его таким испытаниям?
         - Согревала мысль, что искусство требует жертв. Как же я мог уйти ни с чем, если специально ехал для этого?
         - Можешь добиваться своего. А как концерт?
         - Я  был  разочарован. Конечно, и на этот раз было неплохо, но далеко не то, что было тогда. Программа была не международная, наверно, этим все объяснялось. Кстати, становлению этого театра после войны помогли наши.
         Автобус  наш  мчался с ветерком без остановок мимо заснеженных полей и перелесков, на них мы поглядывали через подернутое тонким, филигран- ным кружевом окно. 
         - Как у тебя на работе? Как новый коллектив?
         - Вживаюсь помаленьку. Но о коллективе еще трудно что-либо сказать. Для этого потребуется время. Правда, первые ласточки уже прилетают,- я замолчал, не хотелось говорить о неприятных вещах.
         - Какие же они?
         - Да так…мелочи жизни.
         - Не хочешь – не говори, но я хочу знать все о тебе. А ты разве нет?
         - Видишь ли, кое-кому  мой приход оказался некстати. Я, оказывает- ся , встал поперек горла некоторым. Есть там одна, завкабинетом, тоже гео-  дезию  ведет, Тамара Яковлевна. Она собирается на пенсию и ей надо иметь максимальную зарплату. В течение  теоретического  курса оклад не может быть больше положенного. Зато  на  практику, когда  группы  делятся, она, видимо, имела  виды. Об этом мне сказала моя однокурсница по институту, Татьяна Николаевна. На практику обычно своих преподавателей не хва тает, приходится  обращаться  за  совместителями. Но  иногда  делают  так,  что  хватает  и  своих, тогда кое-кто к отпускным получает неплохой куш. Ну, а раз мне насчи- тали нагрузку с учетом деления групп, значит, у Тамары Яковлевны плакали денежки.
         - И как она конкретно реагирует на это?
         - Смешно  сказать. Выговаривает  мне  за то, что закрепленная за ней аудитория, в которой занимаюсь и я, остается после меня грязной. Пришла как-то в перерыв в преподавательскую и пригвоздила меня к стене:”Виктор Петрович! Вы  плохо  смотрите  за  своими, они  такое  там оставили, страшно смотреть”. Ну, думаю, перебили все цветы или еще что-нибудь в этом роде. Она не поленилась, повела меня в ту комнату, чтобы показать на …бумажки на полу.
         - Бывают же такие.
         - Да это ерунда, ребят жалко. Они не могут зайти в аудиторию раньше звонка.
         - Почему?
         - Потому  что  за неимением лабораторного корпуса комнаты оборудо- ваны и для лабораторных занятий. Ребятам интересно  потрогать незнакомые приборы, не музей же. Но обращаться с ними они еще не умеют, бывает, что и напакостят. Вот и толкутся в коридорах по сорок минут, даже присесть негде.
         - У вас такие большие перерывы?   
         - Не все, конечно. Это им дается для обеда. У вас, на десять минут меньше этот большой перерыв. Но  все  равно  успевали  пообедать  и  мы, преподаватели. А здесь я и ноги не показываю в столовую в это время.
         - Как же ты работаешь? Целый день голодный?
         - Нет, нет. Во-первых, занятия не целый день, а ходим в столовую, когда там нет учащихся.
         - Порядки у вас там, видно, не из завидных.
         - Это точно. Но я не жалуюсь. Просто непривычно все это, новая обстановка. Вольно или невольно все время сравниваю с тем техникумом. Вы же понятия не имеете, чтобы взять у вахтера ключ, открыть аудиторию и отзани- мавшись, снова идти к вахтеру и сдать его, ибо он может потребоваться дру- гому. А идя  на  занятие я должен не забыть взять журнал, а потом положить на место. И так далее. Не знаю, мо- жет  быть  ничего обременительного в этом нет, надо просто привыкнуть. А пока я уже сколько раз уносил эти зло- частные ключи.
         - Бедный мой Вик, куда ты попал?
         - Э-э, нет, мы  же  договаривались, что  ты  поймешь меня и не будешь жалеть. Потому и рассказываю. Это мелочи по сравнению с мировой революцией, но нервы расходуются одни и те же. Все дело в том, как воспри- нимать эти мелочи.
         - Вот именно. А  ты  все  принимаешь слишком близко к сердцу,- Эла сжала мою ладонь и улыбнулась.- не надо так. Вставай, мы, кажется, приехали.
         Выйдя из автобуса первым делом купили билет на обратный последний рейс. 
         - Сколько  времени  в нашем распоряжении?- спросила Эла, когда пошли по направлению к корпусам курорта.
         - Та-ак, мы  можем  с  тобой  полечиться  целых  два с половиной часа. Маловато, но ничего, горло  промочить успеем.
         - А лечить его? В следующий раз?
         - Конечно, моя догадливая женщина!
         - Кстати, что здесь лечат? Я слышала, этот курорт всесоюзного значения и пользуется популярностью.
        - Да, здесь лечат органы хождения, варения, то бишь пищеварения и еще много чего.
         - Ясно, что твои познания в медицине оставляют желать большего.
         - Но кое-что и я могу. Вспомни массаж.
        - О, да, это у тебя не отнять. До сих пор мурашки по коже. Мне так хочется сводить тебя в нашу баню на даче, чудесная банька. Но как? Не могу же я с тобой показаться там.
         - Не беда, сходим в другую, вон их сколько в городе.
         - Это не то, разве может быть там такой пар? Вон то здание с колон- нами, очевидно, и есть главный корпус лечебницы?   
         - Он самый.
         - Ну-ка скажи, в каком стиле оно построено?
         - Скажу, это…классицизм.
         - Угадал, садись, пять.
         - Сядем вместе во-он в том пристрое из стекла и бетона.
         - Ты здесь не новичок. Лечился, что-ли, тут?
         - Не, строил. Вон тот новый корпус галерейного типа.
         - Да  что  ты  говоришь? Это, наверное, тот  самый, о котором мне пел Таборский и который он так хотел мне показать? 
         - Тот самый, здесь болше нет таких.
         - Ну, ты даешь.
         - Да, я даю званый ужин в честь женщины – мечты,- я открыл дверь ресторана. Судя по количеству одежды в раздевалке народу было немного, но за портьерами оркестр уже настраивался. 
         - Что будем делать, рискнем?- спросила Эла, повернувшись ко мне.
         - Для того и пришли, чтобы пить шампанское.
         Пока раздевались, мимо нас несколько раз прошла женщина со строгим лицом, поглядывая на нас. А когда мы двинулись было в зал, она остановила нас, обращаясь к моей спутнице:
         - Простите, вы без второй обуви пришли?
         - Да. А что, нельзя?
         - Нет, дамы сюда в сапогах не ходят.
         Мы немного растерялись, не ожидая такого поворота.
         - Хм,- начал я,- дело  в  том, что мы  не здешние, приехали из города. За второй обувью далековато ехать. Может быть вы нас пустите, в первый и последний раз? Мы больше не будем…
         Метрдотель пропустила, впрочем без особого желания. Мы сели не на видном месте, не оно красит человека.
         - Тоже мне,- продолжал я,- таких клиентов не пускают. Да после нашего посещения мемориальную доску надо водрузить. 
         - Исключено, у нас с  тобой  разные фамилии. Скажи-ка лучше, мы не можем тут встретить какую-нибудь знакомую личность? Даже в такое  время  года  здесь, должно быть, много отдыхающих. Как сказала гардеробщица, попозже в этом зале пусто не бывает.
         - Не думаю, чтобы кого-нибудь нелегкая принесла. Сейчас не сезон отдыхать нашему брату.
         - Ладно, будем надеяться.
         И мы углубились в изучение меню, а потом и интерьера.
         - А  здесь  неплохо, к  тому же мало людей,- ей понравилось. Мне тоже, но…где же люди, которые должны кормить?
         - Да, скоро меню читается, да нескоро заказ принимается, а тем более стол накрывается.
         - Ты голоден, бедный мой поэт. 
         - Я не так голоден, как время не ждет. Им тут спешить некуда. А…   
         Но вот и она, долгожданная:
         - Добрый вечер.
         - Вечер  добрый. Девушка, мы  можем  здесь  покушать до восьми… вечера, разумеется? Нам надо ехать, ту-ту. 
         - Вы спешите? Конечно, можете.
         Больше она не заставила себя ждать.
         - Ну, за женщину-мечту,- я коснулся бокалом ее шампанского.
         - Не получится. Только за нас с тобой.
         Наелись быстро, как всегда.
         - Ну и едоки мы с тобой,- сокрушалась Эла,- особенно ты.
         - Да от такого едока не отказалась бы ни одна жена.
         - Точно. Только  не  я. Как праздники провел? Что же к нам не пришел, грозился ведь? Я бы познакомила вас. Твои грибы ему так понравились.
         - Правда? Ну и ну…Кто бы мог подумать, этому аристократу.
         - Ага. Это, говорит, настоящая охотничья засолка. Вообще-то они у тебя очень уж соленые получились. Мы хотели немного отмочить, так ни за что не дал. Пусть, говорит, в  мой день рождения  все будет так, как я хочу.
         - Вот чудак. Конечно, они пересоленые. В колхозе было не до взвешивания составляющих. Я соли не жалел, лишь бы они не испортились. Дома мы их промываем перед тем как поставить на стол. Странно, очень странно, что он так…
         - Ага, у него много странностей.
         - Но об этом потом. Мы не можем пропустить такую музыку. Прошу тебя, моя дорогая женушка.
         - Охотно, мой  ненаглядный  муженек, только  никто  же  не  танцует, я стесняюсь. Прошу тебя, не вводи во  искушение. 
         - Нет-нет, такой грех нам никто не простит, пошли.   
         - Как  ты  можешь  устоять от такого соблазна?- спросил я свою мировую женщину, держа ее за талию.- Мы же не танцевали целую вечность. Вспомни-ка, когда это было в последний раз?
         - Сейча-ас, дай бог памяти. Октябрь…сентябрь, тогда тебя не было, август…, июль…и тогда тебя не было. Что же получается, в июне, что-ли, в Лебедином?
         - То-то и оно. Правда, мы  с  тобой еще пару дней жили в Зареченс- ке, но там было не то. Помнишь, в  тамошнем  богоугодном  заведении  нам  испортили  настроение  антихристы с крестами на своих бычьих шеях? И  вообще там нам не плясалось. Вот и получается, что совсем мы с тобой это дело забросили. О, эврика!
         - В чем дело?
         - Очередная блестящая идея озарила меня. Знаешь, чем мы с тобой займемься? Запишемся в школу бального танца. Вот  уж  где  можно  совмещать  приятное  с полезным, учитывая зимнюю пору. Нет, не только для шапки, оказывается, мой котелок. Как ты находишь?
         - Надо подумать…и закончить танец. Музыка кончилась.
         Мы прошли за свой столик. 
         - Но согласись, что это здорово, да? И как я раньше об этом не подумал.
         - Конечно, было  бы  неплохо  научиться  красиво  танцевать, тем более что мы с тобой это любим. Но…эта боязнь быть застуканным, и непросто будет выбрать время.
         - Ничего, со временем и время выберем. А пока что самое время продолжить,- я вел Элу на танец.
         - Если б ты знал, как неудобно, когда тебя рассматривают, как скаковую лошадь. Когда много танцующих, другое дело. А сейчас мы с тобой как на выставке. Вон те четверо уставились как на…хоть бы немного постыдились так смотреть.
         - Я их вполне понимаю, а тебе пора бы привыкнуть к такому вниманию.
         - К такому нельзя привыкнуть. Это же глаза, они  говорят  такое, о чем не повернется сказать язык, какой бы он ни был…разболтанный. А вот глаза, считают, можно распускать. Да, а сколько времени, не пора ли нам?
         - Нет, еще целых сорок пять минут. Мы же быстро дойдем, минут за пятнадцать.
         - Ладно, побудем еще, очень уж здесь музыка хорошая.
         Мы потанцевали еще с полчаса и стали собираться. У Элы было такое настроение, что она потеряла чувство времени. Зато я не терял бдительности. Мы еще успевали на автобус, но уже надо было несьтись к нему на всех парах. А между тем моя спутница стала неспеша одеваться.
         - Тебе помочь? Надо идти, Эл.
         - Подожди, послушай, какая  музыка. Так  не  хочется уходить. Когда еще снова будет такое?- она поправляла шапочку перед зеркалом.
         - Останемься?
         - Нет, что ты, пошли. Ах, как хорошо на улице, прелесть! 
         Я подхватил ее под руку и мы пошли по скользкому тротуару плохо освещенной улицы. 
         - Ви-ик, ты же оторвешь мою руку. Дай мне ее, и себя тоже.
       Пока я соображал над ее последними словами, она уже целовала меня. Ну разве можно было думать в это время о времени, которого у нас оставалось в обрез?
      - И что со мной сегодня такое? Это ты все виноват, напоил меня. Нет, вино тут ни при чем. Я и больше пивала, но никогда не было так хорошо. Вот  эти  черные глаза меня пленили,- тихо, задушевно запе- ла она.- Та-ра-ра-ри…Но у тебя же голубые глаза. Голубоглазый…
         - И бледнолицый. Так ты хотела сказать?
         - Нет, не так, хотя этот чистый, ядреный  воздух  нам  не повредит. Я  хотела спросить, почему нет песни о голубоглазом? Напиши песню о своих глазах.
         - Бу сделано.
         Когда подходили к автостанции, автобус показал нам хвост.
         - Это не наш ли ушел?
         - Наш.
         - Ты шутишь, Вик?
         - Нет, посмотри на часы.
    - Правда,- ужаснулась она,- как же так? Что же нам делать? Ви-ик, ну что же ты… не поторопил меня?
         - Ничего страшного, придумаем что-нибудь.
         Я хоть и старался держать хвост пистолетом, но положение складыва- лось незавидное. Кроме автобуса  оставались  еще  попутные, вернее, слу-   чайные  машины, потому  что  рядом не было никакой транзитной дороги. Все поездки были так или иначе связаны с курортом. Но рабочий день давно закон- чен, кому что здесь понадобится в такое время? О  ночевке  не  могло  быть и речи. Я, конечно, мог бы и тогда отбрехаться, но она? Что она скажет, если даже вернется домой сегодня?
         Пока мы стояли посреди дороги растерянные и соображали, что делать, сзади откуда-то сбоку вывернул  на дорогу ГАЗ-69 и поехал в сторону корпусов. Мы бросились было за ним, но он только поми- гал нам красной лампочкой.
         - Ах, как обидно. Нет, чтобы сюда повернуть.
         - Подождем, может быть он вернется.
         - Придется ждать, куда мы теперь. Загремели мы с тобой.
         - Вон он обратно едет! Я же говорил.
         Мы пошли  навстречу машине. Эла решила сама поговорить с водителем, надеясь, что тот женщине  не  откажет. Так  или  иначе  он мог проехать только через наши трупы. Шофер предпочел везти нас живыми. Нам  так  крупно повезло, что мы недолго и упрашивали, чтобы попытаться догнать наш авто- бус, пересесть на него и все же на нем доехать до города.
         - Как же вы так?- сочуствовал нам водитель, когда пустились в погоню за автобусом.
         - Да вот, не заметили, как время быстро прошло,- пояснила Эла.- Как думаете, догоним мы его? До города вам далековато будет ехать.   
         - Посмотрим. Вообще-то  эти  экспрессы  жмут будь здоров. По такой дороге его скоро не догнать, он уверенней идет, чем мы с вами.
         Неизвестно, как ехал автобус, но по такой скользкой дороге наш ГАЗик чувствовал себя неуверенно. Поэтому водитель не превышал 80 км/час. И все же мы с Элой воспрянули духом. Похоже было, что наша поездка закончится благополучно, если не кюветом.
         Наокнец  мы  увидели беглеца километрах в трех. Красные задние огни автобуса ползли в гору, но мы настигли его только тогда, когда  он остано- вился  на одной из немногих стоянок около аэропорта, от куда добраться до города уже не было проблемой.
         - Спасибо, выручили вы нас,- поблагодарили  мы  шофера, отдав поч-  ти все содержимое наших кошельков.
         На экспрессе доехали до Цветочной площади и пошли знакомыми улицами.
         - Кто же из нас такой счастливый, что нам повезло?- спросила Эла.
         - Я бы не отказался от такой участи, но боюсь тебя обделить. 
         - Спасибо. Ой, что это? Мы сейчас с тобой поплывем, только этого нам не хватает.
        Ее опасения были не напрасны. Впереди  нас  разливалось  большущее  озеро. Видно, где-то случилась авария и мы не без труда нашли обход.
         - Послушай-ка, что я тебе спою по этому поводу. Спеть?
         - Спрашиваешь!- воодушевила меня моя подружка. 
         - Я не ручаюсь за голосовые данные, но мотив ты должна узнать:   
Совсем немного мест сухих
На наших узких улицах,
Камней так много «дорогих»,
Что ими все «любуются».

Прохода я не нахожу,
Печальная история,
Я лужу с риском прохожу,
А озеро тем более.

Зря рисковать я не хочу –
Боюсь, доска качается,
А вдруг все то, на чем стою,
Само собою свалится.

Пошли с женой мы в магазин,
Супруга опасается –
С траншеей справлюсь я один,
А вместе нам не справиться.
         - Ах, ты мой поэт,- Эла прижала мою руку к своему боку,- не сейчас ли ты это сочинил?
         - Нет, конечно. Эту  песню  я  хотел включить в тот фильм. Помнишь, я тебе рассказывал? Те двое гавриков, оклемавшись  после  проказ  малышей, решили  дать  им  шефский  концерт. И  эта  песня дол жна была прозвучать. Ее должен был петь Конопатый, но пришлось отказаться от этого номера.
         - Почему? Забавная песня.
         - Все из-за пресловутой синхронизации.
         - По-моему, ты тогда не говорил об этом концерте.
         - Да, кое-что я опустил, дороги не хватило. Сейчас тоже ее не хватит. А его? Я имею в виду время.
      - Боюсь, что и его тоже. Не знаю, что мне сегодня придумать. Может быть я еще успею прийти раньше их. Они у меня в бассейн ходят. Я тоже ходила, но вода плохо держит меня.
         Мы подошли к нашему дому прощания. Она повернулась ко мне и я взял ее руки в свои:
         - Эл, когда же мы не будем расставаться?
         Она с шумом вдохнула, а потом так же выдохнула.
         - Вик, ты  наверное, догадываешься, что  я  постоянно  сравниваю вас. И это не в его пользу. Но… очень уж страшно. Как бы тебе сказать?.. Понимаешь, это как груз, с которым тяжело, но который боязно бросить, чтобы не потерять равновесие и не упасть от внезапного облегчения. Вот так и со мной. Давай  подождем,- она  опять  шумно  вздохнула,- не  будем  торопить  время. Нам  ведь  с  тобой хорошо? Пусть пока все остается так. Я же с тобой…как птица с буйным ветром…
 
         В субботу  вечером  были  с  женой в гостях у ее старшей сестры Нади по поводу ее дня рождения. Они все еще жили на тех одиннадцати квадратных метрах, на которых когда-то умудрялись уместиться их родители с пятерью дочерьми. Правда, сейчас их только четверо, но обе дочери уже настолько взрослые, что им давным давно пора  иметь  отдельную  комнату. Если попытаться найти что-то положительное и в этой ситуации, то, пожалуй, только то, что Наде не надо далеко тащить Стаса на кровать, когда он примет на грудь лишнего. Вот и сейчас он спит сном праведника, а нам еще добираться к черту на кулички. Надя предлагала остаться, но о ночлеге не могло быть и речи. Я могу спать и в тесноте, но не в такой же, когда и ее приходится отнимать у других. На ночь дочерей Надя хотела отправить к сосе- дям.             
         - И не слушайте вы врачей,- наставляла  моя благоверная старшую сестру, одеваясь. Тома, старшая дочь Нади, заболела от постоянных простуд в этой хижине. И Света давала очередные БЦУ – бесценные указания.- Знаю я их, они только калечить могут, а не лечить. 
         - Но почему ты так настроена против врачей?- спросил я, когда шли на автобус.- Чуть  что, сразу к ним бежим, а ты… Сама-то тоже не обходишься без них.
        - Я иду к ним только за больничным, больше они мне не нужны. Я уж как-нибудь без них обойдусь.
         Когда  пришли  домой, ребята уже спали. Я разделся до плавок и пошел на кухню попить. Утолив жажду, присел там же на табуретку. Пришла жена.
         - Брр, какая холодина, опять батареи чуть тепленькие.
         - Иди ко мне на колени, согрею,- я потянулся за ее талией. 
         - Ну да, много согреешься от твоих колен,- отстранилась она.- Сам, наверно, холодный как ледяшка.
         Поняв, что хватила через край, она сделала было движение в мою сторону, но было поздно:
         - Иди, иди, не нужна ты мне.
         Но она не спешила уходить. Постояв еще в нерешительности, села по другую сторону стола.
         - Когда  ремонт  будем  делать, хозеин?- ей мало было спросить это с крайним недовольством, она  еще исковеркала последнее слово. И это было равносильно тому, как если бы она обозвала меня последним словом.- Смотри, все трескается, все валится, а тебе и горя нет. 
         - Ты же не дала мне делать, когда я хотел, делай теперь сама.
         - Как я тебе не дала?
         - Да так. Это тебе не нравится, то тебе не так.   
         - Конечно, я же хозяйка, командовала и буду командовать. 
         - Да  что  ты  говоришь? Вот, значит, как. Наконец-то ты призна- лась, а то все хотела приписать это мне. По себе судила. А я плевал на твои командования, поняла?
         - ?
      - Ишь ты, командовать она собралась. Да мне самому претит это. Это только ты всю жизнь приписываешь  мне это…командование. А я  меньше всего об этом думаю. Я только хочу, чтобы во всем был порядок и поменьше головотяпст- ва. Ясно это тебе или нет?
         - Ясно, ясно,- согласилась она, уходя из кухни.
         А мне не хотелось уходить, идти туда, в этот гроб с названием постель. Я закрылся в санузле и сел на ванну. Не знаю, сколько я там просидел и, наверно, просидел бы до утра, если бы она не попросила .
         - Ну-ка открой, что ты там так долго? Я забыла сходить в туалет.
         Назавтра мы продолжили в том же духе, и опять на кухне. Придя туда я увидел на столе то, что осталось  после  завтрака парней: недоеденный суп, два полузасохших яйца от вчерашней глазуньи, начатые куски хлеба. Я не стерпел:
         - Почему они все время оставляют после себя?
         Света не отвечала. Она намазывала маслом кусок батона:
         - На вот, поешь, потом поговорим, может подобреешь.
         - Чего это ты вдруг? Ночью сказала, что говорить со мной не будешь, а сейчас предлагаешь неслыханную милость? Тебе это совсем не идет. Да и мне, никогда  не  был нахлебником. Будь искренной, зачем нам эти…финтифлюшки? Вот я и говорю: когда они будут есть как следует?
         - Ну и что, что оставили? Тебя же никто не упрекает, если ты оставляешь.
       - У меня это случается как исключение. У них же превратилось в систему. Мы должны воспитывать
в них уважительное отношение к хлебу, а он у них валяется днями.
         - Ты не замечаешь, что только и читаешь им нотации?
         - Но почему же нотации? Я им просто говорю.
         - Вот это просто и называется нотациями. Они же не любят тебя.
         - Пусть хоть бы тебя любили. Но в чем ты видишь эту любовь, в сюсюкании?
         - Я не сюсюкаю с ними. Кто же их пожалеет, если не мы с тобой?
         - Жалеть? От  кого или от чего? Им  что, плохо живется? Кто-то их  обижает? От чего жалеть? Это же  слепая  любовь. А  где требовательность? Макаренко говорил: «Как можно больше уважения к человеку (ребенку) и как можно больше требовательности к нему».
         - Вот вы и требуете от них всю жизнь, «педакоки».
         - Ну  знаешь!- вскипел я.- Ты должна благодарить учителей за то, что они еще возятся с нашими…
         - Что ты кричишь на меня?   
         - Потому  что  не  могу  спокойно говорить об этом, когда так…О педагогах говорят по – другому: «Учитель, перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени». А как ты говоришь о них?!
         Я  так  разошелся, что  Света пришла в замешательство. Она встала и повернулась к газовой плите:
         - Что ты на меня давишь? Не все же учителя такие, перед которыми нужно вставать на колени.
         - Не все, но большинство. И нельзя о них говорить так пренебре- жительно.
         - Ты  меня  не учи, я уже не маленькая. У меня тоже есть свое мнение. И не думай меня перевоспитывать. А детей надо баловать.
         - Зачем? Разве  недостаточно  относится  к ним как к равным? Несмотря ни на что они подходят ко мне  в  любой  момент, с  любым  вопросом. Они  знают, что  хорошее  я  всегда поддержу, а плохое уже  различают сами. Я хочу , чтобы у них был стержень в жизни.
         - И в чем же он, твой стержень?
         - А то ты не знаешь? Быть порядочным  человеком, а не подлецом. Честным, добрым, не жадным и не злым. Это же в них заложено природой. Ты  же  видишь, какие благородные порывы пробуждаются у детей, а наши не исключение: когда вырастут – будут помогать бабушкам и дедушкам…
         На этом очередная кухонная дискуссия о воспитании подрастающего поколения была исчерпана.
        На работе я осваивался в новом коллективе, узнавал людей и порядки. В первое время после колхоза дисциплина  в  моей  группе  оставляла  желать  лучшего. Ребята, я имею  в виду и парней, и девушек, после более или менее вольготной жизни не могли резко переключитья на довольно жескую систему за-
нятий, частенько опаздывали и с трудом выдерживали сорок пять минут. Учеба некоторым давалась с трудом, особенно у кого был перерыв после школы. Многие поступили на наше отделение случайно, не имея представления о будущей профессии и работе. Поэтому первоочередной задачей преподавателей и кураторов групп было заинтересовать учащихся в их специальности, не допустить большого отсева. И все же, хоть времени до первой сессии оставалось достаточно, не всем удастся дойти до нее – это я понял довольно скоро, потому что некоторые просто-напросто не хотели учиться. Оперативно реагировать на такое поведение отказников, связавшись с их родителями, не получалось, так как было много иногородних. 
         На новом месте меня насторожило отношение преподавателей к своим подопечным. Очень уж категорично, безапелляционно говорили старшие с младшими. Чувствовалось, что им хотелось бы видеть перед собой таких учащихся, которые бы молча слушали их мудрые речи и согласно кивали. А ребятам уже по восемнацать лет, некоторые сходили в армию, другие успели поработать. Неужели в таком возрасте они должны быть бессловесными существами? Я совсем не намерен потворствовать зубоскальству, это совсем другое дело. Доказывать свою правоту надо не закрывая рта другому. Чего греха таить, в учебном процессе очень часто младший по возрасту становится виноватым априори:  не пришел на занятия - злостный прогульщик, не выучил урок – бездельник. Старшие не считают нужным узнать причины «проступков» младших, у которых они часто бывают и уважительными. 
         Вот я сейчас выступаю в защиту ребят, но уже закрадываются сомнения. Все это так, и все же…И все же они занимаются не в полную силу. Процентов на шестьдесят, как сказал староста на классном часе. Есть, конечно, и трудяги, но их можно пересчитать по пальцам. Я часто сравниваю свое поколение с нынешним и получается, что молодежь нынче не та. Впрочем, так взрослые считали во все времена, но однако же мы движемся вперед… 
         Неприятно удивила меня такая деталь. Как-то мои ребята собрались идти в поход на выходные. Дорога предстояла неблизкая и они попросили пару занятий перенести с субботы на следующую неделю, иначе они не успевали на поезд. Я не возражал, но так как сам не имел права переносить занятия, пошел согласовать это с начальником отделения.
         - Никаких  походов!- отрубила Зинаида Васильевна, выслушав меня.- А если у них что-нибудь случится? Нам с вами придется отвечать.
         - Ну так что ж, ответим.
         - Нет-нет, тем более за счет занятий. 
         - Ничего страшного  в  этом  не  вижу. Наверстают в первую же неделю. Странно, казалось бы, мы должны приветствовать  такое  начинание и содействовать им. Это же их будущая жизнь, их профессия. 
        Выше Зинаиды Васильевны я не пошел, ибо меня ожидал такой же прием и ответ. Но ребят это, разумеется, не остановило. Они ходили и ходят в походы и я им помогаю, как могу, не нарушая правил.
         Среди преподавателей есть моя однокурсница по институту, Татьяна Николаевна. Она уже шестой год здесь трудится и чувствует себя вполне комфортно.   
         - Ну как тебе у нас?- спросила она как-то, встретившись на перерыве.
         - Ничего…жить можно.
         - Сейчас-то  действительно  ничего, а  когда я пришла…Народу было поменьше, автоматику же недавно  открыли, но  зато  палец  в рот не клади. Коллектв был старый, сложившийся, молодых и новеньких  встречали  в  штыки. Ой, что  они  со мной только ни делали. Кому не лень, тот и учит. Здесь много преподавателей, которые из школы пришли. Ты заметил, как здесь к ребятам относятся? Привыкли  там покрикивать, так  и  здесь. Но  особенно  житья не было от одной с…она замдиректора по практике, вон она идет,- Таня кивнула в сторону женщины, удалявшуюся от нас.- С бывшим диретором она была в…
         - Понятно.
        - Ну и вот, вершила здесь как хотела. Никому проходу не давала. А ко мне так прилипла, что пришлось послать ее…С тех пор не подходит. Сейчас полегче стало дышать, людей больше, много молодых, все это не так заметно. Но ты еще увидишь…- загадочно закончила Татьяна.
         Большое неудобство в  работе вызывало такое обстоятельство. У нас, моих коллег по цикловой комиссии, была лаборантская, в которой хранились плакаты, приборы, интсрументы – наглядные пособия. Это хорошо, плохо то, что все мы пользовались одним ключом от той комнаты, за исключением Тамары Яковлевны, она  на  правах  завкабинетом имела свой ключ. Я по простоте душевной хотел предложить рационализацию  и  сделать  каждому по ключу. Но не тут-то было. Оказывается, всем иметь ключи ни- как нельзя, потому что тогда  не  с  кого будет спросить за возможную пропажу имущества. Таким обра зом, чтобы  подготовиться к занятию, надо сначала найти тот ключ, который бывает запрятан подальше, чем у Кащея  Бессмертного. Прежде чем его найдешь, надо переспросить всех товарищей по несчастью, наведаться  в  столовую, в  преподавательскую, а иногда обойти и все этажи. А если сам забудешь его у себя? Ничего  страшного  не  будет, просто коллеги просклоняют тебя в душе по всем падежам, кое-что оставив и на очную ставку. Однажды, например, у завкабинетом почему-то не оказалось своего ключа и она, как потом оказалось, долго и упорно искала общий ключ, который был у меня. И хотя я не прятал  его и сам не прятался, когда она меня нашла, ее вид о многом говорил. Она была так увлечена погоней за жертвой, что даже ноздри раздувались. Но…пардон, я не съедобный.
       Но это все мелочи по сравнению с тем, что меня сегодня ожидает! Я встречусь с Ней и мы поедем… Как обычно, непосредственно перед поездкой звоню, чтобы окончательно договориться. Набирая номер я  всегда  готовлюсь к трем вариантам вопросов на случай, если трубку возьмет сам, сын или она. Я ста- раюсь  исключить  первые  два  варианта, но  не всегда это получается. Несколько раз я уже выходил на  «самого», убедительно  просил  позвать  Надю из девятой комнаты, или Шурика звал в кино или…С сы- ном  было  несколько  легче, его  я  мог  иногда  попросить  позвать к телефону Елизавету Павловну, если  чувствовал, что она  должна быть дома. При каждом звонке “невпопад” я должен был убедить со-беседника  на  другом  конце  провода, что  это  действительно ошибочный  звонок и не дать запомнить свой  голос. Поэтому  говорил  в трубку через носовой платок, бумагу, расческу, сквозь «помехи». Помнил я и о том, что в  момент  звонка  рядом  с  телефоном  может  оказаться  другая  женщина (матушка, сестра, соседка) и та может взять трубку.
         - Алло!
         - Да-да,- она!
         - Привет,- тихо сказал я,- как у тебя, все нормально?
         - Как будто.
        - У меня тоже. Жду, где договаривались, кони бьют копытами. Повезу тебя я …в райские кущи, хочешь?
         - Туда – да, а в тундру – нет. Иду.
        Я решил съездить в микрорайон Заречный на правой стороне Быстрой. Там, я слышал, открыли новое вечернее заведение. Ехать туда надо тоже на экспрессе от Цветочной площади.
         - Ну  и  место мы с тобой выбрали,- сетовала Эла в ожидании автобуса.- А что, он останавливается только здесь, этот экспресс?
         - Да, следующая остановка уже на той стороне реки.
      Опасалась она не зря, мы стояли на оживленном месте, мимо которого проходило много транспорта. Риск  уменьшался  тем, что окна  автобусов и других средств передвижения замерзли, а я держался поодаль от нее. В толпе народа это не составляло труда.
         Кондуктор взяла ровно  столько человек, сколько вышло. При посадке нам повезло, а потом пришлось попросить молодого человека поменяться местами, чтобы рядом с Элой сидел не он, а я.
         - Так куда мы сегодня путь держим? Где эти райские кущи?- тихо спросила Эла.
       - Они  в  Заречном, одном из правобережных районов нашего с тобой города. Надеюсь, тебе там понравится.
         - Постой-постой, а как называлось то, где мы с тобой были в конце августа?
         - То город-спутник Зареченск.
         - О боже, кто же их так обидел, жителей тех мест? Неужели не хватило названий?
         - Как видно, кому-то не хватило, а люди мучаются. Есть пример из своей жизни на эту тему. К нам как-то приехал отец, когда мы переехали в эту квартиру. Ехал он впервые по этому адресу. Пришел, говорит, на Цветочную площадь и спрашиваю: могу я отсюда  доехать до остановки «Школьная»? Конеч-
но, говорят ему, садитесь  на  такой-то  троллейбус и вперед! Отец не обратил внимание, что ему надо было ехать на автобусе до остановки «Школа». Поплутал он тогда изрядно. А у тебя были подобные казусы?- я положил свою правую руку на подлокотник, а на нее – левую руку Элы.
         - Нет, я  в  этом  отношении  четко действую, ага,- она переплела свои пальцы с моими.- Что у тебя новенького, как дела? 
         - Все о’кей, а как иначе?
         - А дома?
        - И там тоже. Но есть одна история…Живет один сосед в доме напротив. Унас рядом два трехэтажных кирпичных дома, если ты обратила внимание. Люди все знают друг друга. Так вот он, Сергей Николаевич, выделяется тем, что мало бывает в компании мужчин - соседей . Обычно он стоит на балконе и смотрит  со второго этажа, что делается во дворе. Помню, летом позвал он меня к себе. Ну, я пошел, раз еловек  зовет. Дома  у  него  никого  не было, на столе вино, закуска. Он приглашает сесть и выпить  Я спрашиваю: по  какому  поводу? «А разве ты мое письмо не получил?»- удивился он. Я говорю: нет, ничего не получал. «Я приглашал  тебя сегодня на разговор». Ладно,- говорю,- поговорим. Выпили, разговорились. Он рассказал о своей жизни. Как воевал, потом работал в Казани на каком-то заводе в охране. На том заводе действовала шайка жуликов, и он их не то что раскрыл, а не захотел с ними сотрудничать, как  он  выразился. А  те  в отместку стали его преследовать. В конце концов ему пришлось уйти с той  работы, а потом и уехать из Казани. И вот он просит помочь ему, потому что те не оставляют его в покое. Нашли, говорит, меня и здесь. И он вынужден отсиживаться дома. Тогда я понял, почему он дальше  балкона  не  выходит  из своей квартиры. Как же я, говорю, помогу тебе, Сергей Николаевич? Разве только  в  милицию заявить? «Нет, не надо, тогда еще хуже будет». А как?-спрашиваю. «Надо найти тех и откупиться. Они мне цену назначили – две тысячи. У меня таких денег нет, пенсия маленькая, придется по частям отдавать. Я буду приносить тебе, а ты им». В общем, ни до чего мы с ним, конечно, не договорились. Я понял, что здесь что-то не так. Оказывается, у него мания преследования.
         - Да-а, а семья у него есть?
        - Они вдвоем с женой. Взрослая дочь замужем, живут на Украине. Такие дела. Недавно он сам пришел к нам и принес деньги. Ну что я мог сказать ему? Жаль, конечно, и помочь никак нельзя.
         - Ему, наверное, в больницу надо.
         - Был он там, насколько я понял из его разговоров.
         - А с женой не говорил?
         - Нет. Она видит, что муж выбрал меня своим поверенным, но не начинает разговора. Ей, наверно, неприятно, поэтому я тоже молчу.   
        - Значит, ты внушаешь доверие не только мне,- Эла посмотрела на меня такими глазами, ради которых  только и стоило  жить. И ощущать ее голову на своем плече. Если б не кончалась эта дорога жизни и грез!
         Автобус  шел  с  крейсерской  скоростью, вздрагивая на неровностях. В салоне стоял равномерный гул моторов, через который пробивались голоса тех, кто  не  очень волновался за содержимое своих разговоров. Впереди  нас  сидели  пожилые  муж с женой. Они обсуждали проблему трудоустройства сына после возвращения из армии. Мать, естественно, хотела найти ему местечко потеплей, но отец не соглашался, успеет, говорит, еще нажить геморрой. Сзади  две  девушки  делились впечатлениями от последней недели. Первая: в субботу ходили с Мишкой в ДКЖ  на  дискотеку, а, ничего хорошего, рыба какая-то была, тухлятина. Вторая: Нин, а что  такое дискотека? Первая: ты чо, не знаешь музыку диско? Вообще-то ничего хорошего, мне она нисколько не нравится. Раз-два-три-четыре,- вот и вся музыка.
         Я поднял руку Элы к губам:
         - А ты чем занималась в выходные?
         - Увы, я не ходила на дискотеку. Игорю исполнилось пятнадцать, приходили гости.
         - Недавно у отца был день рождения, а сейчас у сына?
         - Да, ноябрь  урожайный  для всей нашей семьи. Скоро Марина, сестра, буде провожать свои тридцать  лет. Ой, что  ее  Виктор вытворяет, совсем обнаглел. Представляешь, пришел к нам и дал какой-то женщине наш телефон. И та названивала весь вечер, не могла подождать…
         - Специально, что-ли?
         - А шут их знает, наверно. Но его тоже можно понять. Это ж они довели его, сестрица с мамашей. Шпигуют его с обеих сторон, почем зря, вот он и закусил удила. Как они не могут понять, что ничего же недобьешься своим «воспитанием», он ведь не мальчик. В общем, плохи дела у моей Марины, она уже не знает, что делать. Он по целой неделе не бывает дома.
         - Ты бы посоветовала, как старшая.
        - Пытаюсь, но все хотят жить своей головой. И потом, головой-то мы много понимаем, а когда дойдет до дела, куда все девается.
        Автобус  остановился. Большинство  пассажиров  вышло, и мы с ними. Я представлял, в каком направлении  нам  предстояло  двигаться,  и  мы пошли тихой улицей сначала перпендикулярно к Быстрой, а потом, дойдя  до  широкоформатного  кинотеатра, повернули и пошли вдоль реки. Стояла уже настояящая зима. Снег сухо скрипел под ногами. Морозец был не очень знатный, но ветер вдоль реки гулял на славу, так, что обжигал лицо и норовил пробраться в самые теплые места.
         - Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?- подзадоривал я свою сибирячку.
         - Да уж, прямо скажем, своеобразные райские кущи,- Эла повернулась спиной к ветру, ко мне лицом. 
         - Зато какой простор, дух захватывает!
        Чтобы перевести дух, заходили в попадавшиеся магазины. Я заметил, что она чего-то ищет на  прилавках и не может найти.
         - Чего  тебе  надобно, милая?- спросил я после очередного посещения небольшого промтоварного магазина. 
         - Неудобно говорить, впрочем, вы прекрасно разбираетесь в этих вещах, несмотря на то что прикасаетесь к ним дрожащими руками.
         - Намек понял. Так что же это, дефицит получается?
         - Давно уж.
         - Не знал. Что ж ты раньше не сказала?
         - Вот еще, сама добуду. Поеду в командировку и …
         - Собираешься ехать куда-то?
         - Да, не все тебе кататься, моя очередь пришла.
         - Этто что еще за командировка? Куда, когда и на сколько?
         - О, грозный муж, я все скажу. Не виноватая я, меня посылают.
         - Кто посмел?!
         - Пан директор. Поезжай, говорит, Елизавета Павловна, во Михайлов-град, отыщи в том городе ты техникум и учини им проверку великую. И чтоб вернулась домой…с благодарностью, а не то, говорит, мой меч – твоя голова с плеч.
      - Да-а, далеко пойдет твой шеф, коли будет посылать людей туда с ревизией, а обратно ждать с почетной грамотой. И когда же ты… но вот мы и пришли. Пора бы и согреться по-настоящему.
         Ресторан  назывался  «Космос». Посетителей было немного. Зал средних размеров разделяла перегородка из красного дерева с овальным вырезом и цветами. Как обычно, мы выбрали столик у стены. Не успели как следует осмотреться, откуда ни возьмись – девушка, дивчина в красивой расшитой одежде. Она мило улыбалась:
         - Добро  пожаловать, гости дорогие. Сегодня у нас украинская кухня, выбирайте, пожалуйста, чего душе угодно,- добрая фея оставила меню с украинским же орнаментом.   
        Мы  выбрали  буженину, борщ, галушки  и  горилку. Не  успела девуш-  шка  отойти с нашим заказом,   подошла тоже весьма миролюбиво настроенная женщина:
         - Добрый вечер. Как вас обслуживают, жалоб нет?
         - Нет, что вы, все хорошо, спасибо.
         Она, очевидно, директор, направилась к другим столикам.
         - Ну, Вик, куда мы с тобой попали?
         - Спокойно, без паники. Я  же  обещал  привезти тебя в рай. То ли еще будет. Так когда ты собираешься ехать?
         - В понедельник.
         - Одна поедешь?
         - Да, но там будет работать целая комиссия. Приедут из других техникумов, из министерства. Поеду с удовольствием, надоело дома сидеть.
         Девушка принесла вино, закуску и первое:
         - Со вторым подождать?
         - Да, мы не спешим.
         - Хорошо, приятного аппетита,- и упорхнула.
         - Прямо как в лучших домах Парижа и Лондо’на,- удивлялась Эла.
         Я налил в рюмки и некоторое время смотрел на них.
         - О чем задумался, детина?- она тронула меня за руку.
         - Рождаются светлые мысли от жгучих глотков золотого вина,- это Гете.
         - И какие же светлые мысли родились у тебя?
         - Мы же еще не глотнули, но кое-что уже есть: выпьем за вино.
         - Действительно, это  же  несправедливо, все пьем за что-то, а за него забываем… А теперь налегай на украинский борщ. Давно я тебя сама не кормила, муженек мой.
         Я хотел было что-то сказать, но она не дала:
         - Ешь, ешь, потом… фу, уже зазевала от выпитой рюмки. Хроническое недосыпание.
         - Во сколько встаешь?
         - В шесть.
         - Зачем так рано?
         - Не знаю, привычка. Пока поесть приготовлю, то да се, время идет.
         - Я бы не позволил тебе так рано вставать.
         - Я знаю. С тобой все было бы по-другому,- голос и глаза Элы потеплели, лаская слух и сердце.- Это был бы нескончаемый праздник. Мы бы только и думали, как сделать друг другу приятное. Господи  неужели такое возможно? Неужели кто-то так живет, а, Вик мой голубочек, Вик ты мой цветочек?
         - Если и есть  такие семьи, то, наверно, как исключение. Хотелось бы быть в их числе. Иногда посмотришь: вот она, счастливая пара. А как там у них на самом деле, кто его знает.
         - В наше время не приходится ожидать полнейшего, абсолютного счастья, слишком много в нашей жизни  и  в  нас самих такого… А в будущем, когда нас не будет, неужели будет возможна эта безоблачная жизнь и не останется болезней, ревности, неудавшихся браков?
         - Как это ни печально, останутся не только они.
         - За что я уважаю Нину, нашу непосредственную начальницу, так это за то, что нет в ней и тени зависти. Зато Людмила Тимофеевна…она вся кипит, когда кто-нибудь заходит к нам и обращается не к ней, а ко мне. А чему завидовать? Ты же видишь, что я не делаю из этого монополии, прими участие, поддержи разговор. Нет,надуется, отвернется.
         Кажется, я давно уже знаю мою мировую женщину, и все же она продолжает приятно удивлять меня новыми гранями.
         - Знаешь,- продолжала она, мне кажется, Людмила имела виды на тебя в свое время.
         - Ну конечно, с чего ты взяла?
         - Я знаю, что говорю.
         - Но я-то не давал ей никаких поводов.
         - Охотно верю. Ты можешь быть холодным как айсберг, сама убедилась.
         - Когда-а?- я почувствовал, как отвисла челюсть.
         - Сам знаешь, не прикидывайся.
         - Нет, серьезно, Эл, ты меня обижаешь. Если и было что-то, то это недоразумение. Давай выкладывай, что ты имеешь в виду.
         - Помнишь, в марте к нам приезжала комиссия, и конец ее работы отметили банкетом в нашей столовой?
         - Отлично помню. Помню, что очень хотел с тобой потанцевать, но так и не удалось. Ты, наверно, сбежала раньше времени.
         - Ну ты даешь, товарищ, дорогой. Не стыдно тебе врать-то?
        - Никогда не вру, когда это возможно. А правду говорить, как ни странно, оказывается, можно почти  всегда. Даже  когда  возвращаюсь  домой от тебя, иногда говорю правду своей благоверной, что был у любовницы. Она, конечно, не верит.
         - Ты мне зубы не заговаривай. Что же тебе помешало потанцевать со мной в тот вечер?
         - Я же говорю, не мог тебя найти.
         - Нет, ты определенно принимаешь меня за дурочку, да?   
         - Эл, ну что за разговоры.
         - Конечно. Ты же видел меня в упор, вернее, в упор не видел, а говоришь, что не мог найти.
         - Так  ты же не вернулась в зал, после того как мы встретились в коридоре. Я ждал, ждал, а ты пидманула.
         - Подожди, подожди, это  было потом, а  до этого? До того, как мы встретились, ты же видел меня, повторяю, в упор, танцуя с ней, как ее…
         - С Верой Кирилловной. Да, я только с ней и танцевал, ибо  к ней уже нельзя приревновать. Но почему я тебя не видел? Странно…
         - Очень даже.
         - Значит, ты меня видела, а я тебя нет? Даже в упор не видел. Здорово получилось. Я же говорю, здесь какое-то недоразумение. Не могу даже объяснить, в чем дело.
         - И объяснять не надо, не хотел – и не видел. А я-то только из-за тебя и пришла, думаю, может быть и он там появится. Вот я и не могла понять, в чем дело, и решила уйти.
        - Эл, родная моя,- я обнял ее за талию,- это было какое-то наважде- ние. Страшно подумать, что это могло так и кончиться. Судьба, видно, решила сразу же испытать нас. Но мы не могли пройти мимо, да?
         - Кто знает, если бы ты еще дольше думал…
         - Больше  всего  боюсь  быть  навязчивым, поэтому так долго и не рашался… А помнишь, встретившись в техникуме, мы почему-то спешили разбе- жаться, как будто чего-то боялись?
         - Да, особенно ты спешил.
         - Если б я знал!..что у тебя столько поклонников, я бы…
         - Ты бы сразу же сбежал, только тебя и видели. Нет-нет, шучу. Знаешь, о чем мне сейчас поет Росляков? «Я вас люблю безмолвно, безнадежно». Я уж не знаю, куда бежать от его любви. Говорю ему: Алексей Петрович, вы хоть потише пойте свои арии, перед другими неудобно. Плохо, когда человек не может посмотреть на себя со стороны.
         - А с другой стороны хорошо, что его еще что-то волнует.
         - Вик, ты  прости, что я тебе рассказываю о  таких вещах, но… все эти мелочи со временем начинают оседать и давить, хочется  освободиться от всей  этой…А кому сказать об этом? Мужу – исключено, он же не поймет. Сестре тоже нельзя, матери может проболтаться.
         - Все верно, с ними нельзя об этом говорить, а со мной можно. И не только об этом, обо всем. Я ведь тоже все тебе выкладываю. Эл, скажи, только честно, кем бы ты хотела быть в жизни и чего бы ты хотела? Три твоих самых заветных желания?
         Она подумала немного и сказала:
         - В прошлом  хотела бы быть эстрадной певицей, сейчас – журналистом-международником… незамужней - в настоящем и будущем. А ты?
         - Мне очень нравится скоростной спуск, до сих пор жалею, что не испытал радости горнолыжника. Сейчас я бы хотел знать иностранные языки и работать хотя бы переводчиком… женатым на тебе – это в настоящем и будущем. 
         Помолчали, обдумывая сказанное. Значит, она хотела бы быть свободной…
         Гуд бай, май лав, гуд бай…- пел Демис Руссос своим удивительным голосом. Своим неземным, ангельским пением он как будто говорил всем нам: «Спите спокойно, вся горечь мира у меня в груди». Потом зазвучала более оживленная музыка и мы пошли танцевать, а когда вернулись, за нашим столиком сидела напудренная, разукрашенная, жгучая брюнетка. Мы взаимно поздорова- лись, но дальше разговор не клеился ни у нас с Элой, ни с соседкой. Она поведала, что лежит, вообще-то, в больнице, а сейчас вот сбежала оттуда на вечерок, надоело читать книги, глотать пилюли. Потом брюнетка принялась рассказывать  анекдоты, но у нас почему-то не было желания отвечать ей тем же и она перестала. Посидев еще немного, мы стали расплачиваться.
         - Ну как, понравилось у нас?- спросила дивчина.
         - Очень даже. Это приятная неожиданность.
         - Приходите еще.
         - Спасибо, обязательно придем.
         Из фойе Эла позвонила домой, чтобы там не волновались, она через какой-нибудь час придет.
         - Мы сегодня не опоздаем на автобус?- спросила она на улице.
         - Нет, отсюда они ходят часто и допоздна.
         - Правда здесь неплохо, в этом уютном кафе, да и на улице?
         - Да, моя прекрасная леди,- я взял ее за плечи и привлек к себе.   
         Вечер  действительно  был  прекрасен, морозец градусов под пятнад- цать, тихо, на тусклоосвещенных улицах – редкие прохожие. Что еще нужно для ощущения полноты жизни, если рядом – Она.
         Мы шли неспеша, полной грудью вдыхая бодрящий воздух, подталкивая и встряхивая друг друга и болтая о всякой чепухе, какая в голову взбредет.
         - Все-таки дурной вкус у вас, у мужчин,- кокетничала Эла.- Ну что вы во мне находите?
         - Ну посмеши, посмеши меня,- я уже смеялся, и никакая сила не могла бы остановить меня!
         Она всегда смешит меня до упаду, когда начинает прибедняться. Я хохочу в это время как ребенок и чувствую, как изнутри выходит все пакостное, тяжелое, мерзкое. И опять легко и радостно.
        - Хорош, пожалей меня, у меня уже живот свело,- в изнеможении, смеясь, прошу я.- Фу, тебе гарантирован стопроцентный успех, когда ты садишься на своего конька. Давай-ка лучше споем. Ты знаешь такую песню?
Обиды, горечи, как санки с горочки
Укатятся от нас,
И вспыхнет радуга, светло и радостно
Над нами в этот час!
         - Та-ра-ра-ля-ля-ля,- подхватила  Эла, сдвинув  брови и пританцо- вывая. Сколько неподдельной  радости и веселья  было  на  ее лице! Есть песни, в которых особенно органично сочетаются слова и мелодия. Эта песня из тех.
         - Как мне хочется поехать куда-нибудь с тобой, Эл! В Таллин, например, там так чудесно!
         - Поехали,- не раздумывая согласилась она, решительно встряхнув головой и продолжая напевать.- Хоть сейчас. Мне тоже там оч…- она осеклась на середине слова, пристально вглядываясь в кого-то.
         - Что ты там увидела?- забеспокоился я.
         - Вон тот… не Агеев?
         - Нет, но что-то есть общее.
         - А, черт с ним, надоело бояться. Я ведь не буду отпираться, если нас с тобой увидят. Нет, скажу: «Да, это так, ну и что? Я же не лезу в вашу жизнь, оставьте и меня в покое». Как ты думаешь, оставят?      
         Я не спешил с ответом. Конечно, было очень приятно слышать такие слова, но если это случится…  Нет, не будет ей покоя. Я так ничего и не сказал. 
         Автобус ждали недолго. Заходя в переднюю дверь Эла оступилась и ударилась ногой о ступеньку. Это я не досмотрел, иначе не пришлось бы ей корчиться от боли. Сев на сиденье Эла растегнула замок сапога и я стал гладить и растирать ее ушибленную ногу. Кондуктор, а за ней и пассажиры стали косо поглядывать на нас и мне пришлось убрать руку. Некоторое время мы ехали не разговаривая. Ей было больно и, наверно, обидно и досадно, что так получилось. Но мне ведь было не легче, и она молча нашла мою руку и сжала в своей. Так мы и доехали. 
         - Ну как, до свадьбы заживет?- спросил я, когда шли от Цветочной площади к ее дому. Она еще прихрамывала на правую ногу.   
         - Заживет, куда она денется. Я вот думаю, что опять сказать сегодня своим? Ты не подскажешь?   
         - Чего тут думать? День рождения коллеги, ходили в кафе.
         - Ладно, придумаем что-нибудь. Он тоже не остается в долгу. Недавно пришел в двенадцать ночи чуть ли не на рогах. Правда, это у него случается реже, чем у меня. Ничего, с месячишко будет опять как шелковй. Тогда он не будит меня, встанет, все приготовит сам, ходит на цыпочках, перед уходом целует меня, «спящую».
         - Красавицу,- не удержался я. 
         - Да, да, пусть будет так.
         - А в прошлый раз что ты сказала? Или раньше их успела прийти?
         - Да. Они, отец с сыном, ходили в бассейн. Только я зашла, еще не успела переодеться – и они. Ты где была?- спрашивают. Я говорю: вас выходила встречать, но не дождалась.
         Ну и ну, не хотел бы я быть на его месте...
         - Как успехи у Игоря? Скоро он в английскую школу пойдет?
         - Еще не скоро. Ходим  с ним в ту школу три раза в неделю на консультации. Но это самые настоящие занятия, потому что он разговаривает с англичанкой часа по два, а то и больше. Не знаю, как я буду ее благодарить. Ее же никто не может заставить после основных занятий еще натаскивать кого-то, а она вот не считается со временем. Хорошая женщина.
         Мы пришли к торцу дома, к нашему последнему рубежу, за которым - ее дом.
         - Так, когда я тебя увижу?- я взял ее за плечи.
         - Сейчас уж после поездки.
         - А когда ты вернешься?
         - В начале декабря.
         - Да… ну что ж, счастливо съездить… и приезжай скорей.
         Последний поцелуй, последнее пожатие руки – и опять я отпускаю родную, любимую, единственную…

         В последних числах ноября я съездил в Свердловск, отвез инструменты в ремонт. Вернулся домой в субботу утром, когда домочадцы спали еще «без задних ног». Не успел я попить чаю с дороги, как в дверь позвонили. Это была мать. Она писала, что собирается ехать к сестре Оле во Фрунзе и просила за-
казать билет на поезд. Билет-то я заказал, вот только выкупить не смог из-за поездки. Его должны были принести домой, но все ли в порядке, большой вопрос.
         Света, конечно, услышала, кто  к  нам пришел, но всавать не спешила. Это не в ее правилах: встречать и провожать самых близких и дорогих мне людей, хотя бы ради приличия. Мы с мамой прошли на кухню, чай ей тоже будет кстати.
         - Как доехала, мам?
         - Хорошо, сейчас, зимой, дорога лучше чем летом. Но очень уж далеко ехать, почти пять часов.
         Я знаю, не от хорошей жизни она отважилась в очередной раз на такую дальнюю дорогу. То, что она ехала к нам пять часов на одном автобусе, еще полбеды, главная трудность в ее годы впереди: вокзалы, кассы, пересадки.
         - Эх, немного бы раньше, я бы проводил тебя до Свердловска, я только что оттуда.
        - Ничего, доеду, не впервой. Вот только с билетами как, не закомпостировал сразу, чтобы там в кассу не стоять?
         - С  билетами  пока не знаю, что делается, я же говорю, дома не был. Позавчера должны были принести. Проснутся – узнаем.
         - Ладно, успеется, поезд-то поздно вечером уходит, все так же?
         - Да, конечно. Почему раньше не приехала, пожила бы?
         - Хотела, да не рассчитала. Как вы живете?
         - Как видишь… нормально. 
         - А как на новой работе, освоился?
         - Почти. Добавить чаю?
         - Нет, спасибо, напилась.
         В комнатах проснулись и мы пошли туда.
         - О, бабушка приехала!- обрадовался Юра, а старший и Света поздоровались сдержанно.
         - Держите, ребята, это вам,- бабушка дала внукам гостинцы.
         - А чем мы порадуем бабушку?- обратился я ко всем.- Билет выкупили? Юра, помнишь, что я тебе наказывал, уезжая в Свердловск? Приходили позавчера из билетной кассы?
         - Не-ет,- неуверенно сказал младший.
         - Так что, нет билета?- спросил я уже Свету.
         - Откуда я знаю, что ты тут наказывал?
         - Интересно, Юра  разве  ничего не сказал? Я ему денег оставил и сказал, чтобы они в этот день далеко от дома не отлучались. А если не придут, то чтобы ты сходила в кассы.
         - Ну говорил, так куда я пойду, в какие кассы? Сам ничего не написал толком. Надо было записку мне оставить. Они говорят, что целый день дома просидели, сначала один до школы, а потом другой-после. Никого не дождались.
         - Вот и надейся на вас. А почему ты сама не сходила в кассы?
         - Чего бы я там добилась, если заказывала не сама? Знаю я этот сервис.
         - Ты как будто первый день на свет родилась.
         - Ладно, не ругайтесь. Бог с ним, с билетом, купим как-нибудь,- вступилась мать.
         - Нет, но это что такое, нельзя ничего попросить. Чужие люди больше сделают,- я стал одеваться.
       В кассах я довольно быстро разобрался, в чем дело. Администратор, пожилая учтивая женщина, полистав один из свих фолиантов, нашла то, что искала:
       - Да, есть такой заказ, вернее был. Двадцать девятого числа вам доставлялся билет по адресу, но никого не было дома. Если бы вы вчера сами пришли сюда, еще успели бы купить его, а сейчас уже все, билеты проданы.
         Билет я купил на другую дату.
         - Все в порядке, мам, есть билет! Пару дней поживешь и поедешь. А вы все-таки не сидели дома в этот день, билет-то приносили.
         Парни ничего не говорили, зато Света с жаром заступилась за них:
         - И ты распустил уши? Почему ты не веришь своим детям, а поверил каким-то…
         - Не каким-то, а вполне ответственным людям. Почему я им не должен верить? Они отвечают за свою работу, не все такие, как ты думаешь. Ты тоже хороша, если бы вчера наведалась в кассы, купила бы еще тот билет. А сейчас ей придется толкаться у касс в Свердловске.
         - Ай да отстаньте от меня, никогда я больше никуда не поеду.
         Вот же мерзавка, как у ней язык повернулся сказать такое при матери? Как будто она хоть раз куда-нибудь ходила ради нее. Сволочь.
         Я проводил маму во вторник. На вокзал мы приехали рановато, посадки еще не было.
         - Ну и гордая твоя Света,- тихо говорила мать.- Как будто не к родному сыну приезжаешь.
         Голос матери дрогнул и она поднесла к глазам платок.
         - Не надо, мам. Еще плакать из-за этой…Не принимай близко к сердцу. Я бы давно развелся, если бы не ребята. Но ничего, они вырастут…
         - А чего ей гордиться, чем? Красотой не блещет, образованием тоже. Ее-то мать тоже обижается. Когда вы жили у них, помнишь?
         - Ну?
         - Вымоет, говорит, пол у себя в маленькой комнате и оставит ведро у двери: мойте, мол, остальное сами.
         - Это  она  может. И до сих пор так, как что-нибудь начнет делать, так вся изругается, хоть из дому
беги.
         - Да, тяжело с такими жить.
         - А что делать, все равно приходится.
         Объявили посадку и мы пошли к ее вагону. 
         - Ну ладно, Виктор, иди, поздно  уже, автобусы перестанут ходить. Я напишу, как приеду,- она поцеловала меня в лоб, глаза  ее  опять покраснели. А я ничем не мог ей помочь…Отца уже не исправишь, жену тоже. Нет ей житья ни  дома, ни у меня. У Оли ей было бы неплохо, но в том климате мама долго не выдерживает. Больше всего бесит это бессилье.
         Дома все уже спали, лег и я. Света недовольно завозилась, она не любит, когда я поздно ложусь и она от этого просыпается. Мне не терпелось выговорить ей за ее отношение к матери.
         - Что ж ты так обижаешь  мать? Это же святая наша обязанность – беречь их. А ты: не пойду никуда и никогда.
         - Ну и что? Зато честно.
         - Хорошая честность, от которой выть хочется. А жалость тебе, как видно, не знакома?
         Жена больше ничего не ответила, да и что она могла сказать? Горбатого могила исправит.
         Вечер следующего дня. Пришла с работы Света:
         - Бр, какая холодина на улице. А у нас сколько градусов?
         - У нас Ташкент, все двадцать. 
         - Разве это тепло? Негде даже косточки погреть. На русскую печь бы забраться.
         - Поезжай в деревню, там еще можно найти это удовольствие.
         - Не хочу, я городской житель, пусть туда возвращаются деревенские, а то понаехали столько, что и  квартиры  нормальной  не  дождешься  за  всю  жизнь. Как  у  тебя там, на новом месте, есть какая-то надежда?
         - Есть.
         - Записался в очередь?
         - Нет. Надо, говорят, сначала поработать годика два, а потом уж, такой порядок.
         - Понятно. Придется, видно, этой развалюхой довольствоваться.
         - Тебя не поймешь, то тебе нравится тут и ты никуда отсюда не уедешь, то это развалюха. Ну и женщины, никакой последовательности. Все зависит от настроения, да?
         - Конечно, не то что вы, сухари.
         - Ну ладно, ладно, мякиш, посмотри-ка, что у меня там на шее, не могу в зеркало увидеть.
         - Не хочу я твои болячки смотреть, увидишь, если захочешь.
         Конечно увижу, сделаю систему зеркал – и все. Но сначала – поужинать.
         - Что, стареешь?- встретила  благоверная  на кухне.- Все хорохоришься, а годы-то не те. И не заметишь, как старость подойдет. Да, прошла молодость, ничего не попишешь. Скоро и ты угомонишься, не будешь хвост-то пистолетом держать.
         - Ишь  ты, как  все ладненько расписала. И чего тебе так хочется, чтобы я скорей постарел? А у меня несколько другие планы. Но я скажу тебе словами моего друга:
Года проходят чередой,
Но не стареем мы с тобой,
И пусть тебе сегодня сорок –
Душой всегда ты молодой!

И пусть отсохнет тот язык,
Который скажет: ты старик.
Старик не тот, кто много прожил,
Кто дряхл душою – тот старик!
         - Кто это тебе написал, Олег, что-ли?
         - Он самый. Хорошо сказано?
         - Хорошо, хорошо, живите молодыми, чего вам сделается? Взвалили все на женщин и довольны.
         - Что вы все время жалуетесь на свою судьбу? Вот раньше женщинам действительно доставалось, когда не было водопровода, теплоцентрали, стиральных машин. Одна стирка чего стоила с полосканием в ледяной воде. У матери пальцы стали плохо сгибаться в суставах. Отчего думаешь? А сейчас что? Включила  машину, а  сама  читаешь. Утром  вы  не встаете, как наши матери вставали, раньше петухов. Не дай бог, если ты недоспишь полчаса. И все недовольна.
         - А ты, конечно, всем доволен, тебе не на что обижаться. Пришел с работы, коньки отбросил, и все. Ни в магазин заглянуть, ни пол подмести хотя бы, ни посуду вымыть, ничего не надо. 
         - Нет уж, извини. Почему у тебя такая короткая память? Открой холодильник и посмотри, кто туда больше принес, ты или я. А насчет этих мелких хозяйственных дел я тебе уже устал говорить, что надо приучать ребят. Они уже в таком возрасте, когда мы носили воду из колодца, пилили и кололи дрова. А, да что с тобой говорить, ты же боишься посягнуть на их свободу.
         Я ушел из кухни и закрылся в комнате, в которой никто не жил. Опять все восставало против этого непонимания. И на какой черт надо было выходить замуж, если  она  считает  домашнюю работу поденщиной? Она считает, что делает нам великое одолжение. Неужели и у других жен нет радости оттого, что от их забот в доме опять стало чисто, светло? Я же не тунеядец, не отсижива- юсь в сторонке. Чувствую, что нет и долго не будет никакого желания говорить с ней. Она это тоже знает, но преспокойно напевает. Это не показное, ей действительно хорошо, потому что плохо мне.

         Шестого декабря, в пятницу, позвонил Ей, вернее, по ее телефону, потому что трубку взял Игорь: 
         - Да - да.
         - Скажите, это квартира Соболевых?
         - Да.
         - Это с работы позвонили. Елизавета Павловна еще не приехала из командировки?
         - Нет еще.
         - Ладно, подождем, до свидания.
         Когда я звонил «с работы», не менял голоса. Пусть думают, что это один и тот же шеф. Значит, надо ждать до понедельника. В тот день у ней день рождения. Проблема подарка…
         В понедельник я нанес визит ревизору:
        - Как съездила?- спросил я, когда мы сели на диван в комнате Игоря. Я смотрел на ее долгожданное лицо и не мог насмотреться. Мне казалось, что что-то в нем изменилось, какое-то волнение угадывалось в ее облике, в ее поведении. Как  будто она привезла с собой ту, далекую атмосферу другой, незнакомой мне жизни, и, может быть, еще жила ей.
         - Хорошо,- сказала она улыбаясь и, подтверждая сказанное, встряхнула кудрями.
         - Как видно, много работали?
         - Да, а что, я выгляжу уставшей?
         - Есть немного.
         - Вот видишь, какая я стала.
         - Ну, ну, не прибедняйся.
         - Есть хочешь?
         - Нет, спасибо. Расскажи все же о поездке.
         - Тебе интересно?
         - Очень даже.
         - Ну что ж…Встретили меня хорошо, даже очень. Я ведь выехала из дому в воскресенье, чтобы поменьше бегать по гостиницам. Техникум, конечно, забронировал  места для нас, но мало ли. Володя мне посоветовал  раньше  выехать, да и ты, по-моему, так говорил. Ну и вот, в  понедельник  я  пришла в тот  техникум первая из нашей комиссии. Султан Ибрагимович, директор, математику ведет, долго меня рас прашивал о нашем техникуме. А потом и говорит: «Вы, случайно, не из наших краев?» Я говорю: нет, я чистокровная  русская. Ну тогда,- говорит,- кто-то из  ваших предков все равно здесь обитал. Все равно, говорит, в вашей крови есть что-то наше. Словом, причислил  меня к своим. А  когда подъехали остальные, наметили план действий – и началось. Ты не представляешь, какую работу мы там провернули. Проверили  все, от и до. Мне  выделили  комнатушку, и я сидела там дни и ночи, как прокаженная. Устала ужасно. А  потом  еще  писали  заключение, целый том. Аркадий Иванович, председатель комиссии из министерства, хороший, деловой  человек, но  почему-то  доверил мне эту ответственную работу. Как будто знал, что у меня есть подобный опыт. Когда  отец  готовил свои доклады, всегда мне их показывал и просил откорректировать, если что не так. Когда  пришли к директору с результатами проверки, он стал вызывать своих на ковер одного за другим. Знаешь  ведь, как  это обычно  делается, нагнать  побольше страху на человека. Конечно, недостатки есть в любом деле и у каждого. Но нельзя же рубить сплеча. Можно ведь добиться того же результата и по-другому. Надо по крайней мере разобраться и помочь человеку не только словом, но и делом. Не все же нерадивые и злостные лодыри.
         - Конечно.
         Конечно, умница моя. Откуда у тебя столько понимания, которого так не хватает иным высокопос- тавленным  чинам  мужского  пола? Влияние отца? Надо полагать, у него был широкий кругозор. А они были друзьями, отец и дочь.
         - В общем, нам, кажется, удалось настроить его на другой тон.
         - Та-ак, значит, неплохо поработали.
         - Не говори. Аркадию  Ивановичу, конечно, понравилось. Буду, говорит, сейчас все время просить, чтобы только вас посылали в подобные командировки. С вами, говорит, горы свернуть можно.
         - Понятно. Твой шеф может быть доволен, ты приехала с благодар- ностью после такой миссии.
         - Да уж…
         - А кроме работы было что-нибудь, театры, концерты?
         - Не до того как-то было. Ходили, правда, один раз в цирк. И в конце – устроили нам банкет.
        Тут Эла замолчала, сделав передышку в своем рассказе. Я тоже ничего не говорил, только смотрел.
         - И как банкет?- все же не удержался я.
         Она посмотрела на стену, видимо, восстанавливая в памяти тот вечер.
         - Нормально, повеселились хорошо. Когда все дошли до соответствую- щей кондиции, стали рассказывать анекдоты. С тематикой  особенно  не стеснялись. Мне это не понравилось. К чему такие откровения, когда  люди  мало  знакомы между собой? Поэтому когда очередь дошла до меня, я решила им рассказать интересную быль, которая  произошла  со мной в то утро в гостинице. Я по обыкновению зашла позавтракать  в  буфет. Ну, взяла  там  кое-что и  села  за  столик. За  соседним столом сидели мужчины, женщин  не  было. Ага, и вот  они начали разговаривать по-английски. Они сначала прошлись по нашим продуктам: и молоко им  не  свежее, и небогатый  выбор мяса, хотя в буфете была и колбаса нескольких видов, и кура. Потом переключились на меня. Один из них спрашивает своих товарищей:
         - Как вы находите нашу компаньонку, не правда ли, хороша?
         - Да,- сказал очкарик,- только почему-то она ест в головном уборе. Наверно, боится потерять.
         Третий, глядя на меня, как будто на стул, так охарактеризовал меня:
         - Ши хэз мач фейс энд литтл айз, – у ней много лица, но мало глаз, если дословно.
         Представляешь, как они меня? Я всё, до последнего слова поняла из их разговора, не зря же я хожу с сыном к англичанке. Понять-то  поняла, но  не  показала виду, смотрела на них бессмысленными глазами. Они были абсолютно уверены, что могут при мне болтать что угодно. И вот когда они дошли до моего лица и глаз, я не стерпела. Ах вы, думаю, капиталисты, сейчас я вам покажу, где раки зимуют. Узнав у  буфетчицы, что  эти  иностранцы – американцы, вернулась  к  столику, поправила  шапочку  и говорю   «Икскю-юз  ми, джентльмен. Ай  хэв  лиснд  анквитингли  ин ту ё конвесейшн,- извините, господа, я невольно подслушала ваш разговор». И дальше тоже по-ихнему: «И как ни странно, всё поняла. Мы рады приветствовать гостей из далекой Америки и надеемся, что по возвращении домой вы будете вспоминать о нас с теплым чувством». Если б ты видел, как они все разом окаменели! Вообрази эту немую сцену, когда  они  застыли  в  своих  позах: кто с открытым ртом, кто с повисшей в воздухе рукой, кто со стаканом  во  рту. Это  сейчас  смешно, а  тогда я  вся  внутренне  сжалась, боялась, что  скажу что-нибудь не  так, и в то же время хотелось с достоинством выйти из этого положения.
         - Чем же кончилась та сцена? Ты гордо покинула их, опешивших и потерявших дар речи?
         - Да, а что мне оставалось делать с ними? Они же все были живыми трупами.
         - Молодец. Долго они будут помнить об этом.
         - Вот  об  этой  встрече я и рассказала на банкете. И черт меня дернул за язык пару фраз сказать поанглийски. Оказывается, председатель  комиссии  отменно знает этот язык. Потом, хоть времени и осталось немного до отъезда и надо было закругляться, по-русски он со мной уже не говорил.
         - Понятно. И  остальные  мужчины, надо полагать, не обделяли тебя вниманием?- я спрашивал без всякой ревности. Почему – не знаю. Мне было весело и забавно представлять, как там мужчины добиваются общества моей мировой жинщины, а она дарила им отлупы направо и налево.
         Эла сложила руки на груди, вздохнула глубоко, задержав дыхание, и сказала:
        - Да, не обделяли, были поползновения…Один там был, из Астрахани, он почему-то решил, что находится на привелегированном  положении, и вообще принял меня не за ту… Но я поставила его на место. Когда стали расходиться  с  банкета, в желающих провожать тоже не было недостатка. Но тут уж ди- ректор  не  оставил  никому  никакого шанса: нет, нет, нет. Ему захотелось показать мне город. Служебной  машины  уже  не  было, он  взял такси и возил меня по ночному городу. Потом проводил до дверей комнаты  в  гостинице. Конечно, ему  не  хотелось отпускать меня, но ничего не поделаешь, всем прихо- дится когда-то расставаться.
         Да-а, тут  было над чем поразмыслить на досуге. Размышления напрашивались не только содержанием рассказа Элы, но главным образом тем, как она об этом говорила. Вне всякого сомнения этот Султан  произвел  на  нее  впечатление и, видимо, достаточно  сильное. В  те  минуты, сидя  рядом  со мной   на диване, казалось, она была ближе к нему. Если бы только казалось… Удастся ли мне вытравить его из ее сознания, если не сказать больше? Я верил Эл – что было именно так, как она рассказала, мне только хотелось, чтобы она побыстрей забыла о нем.
         Мы сидели и молчали, и я не знал, о чем говорить и что делать.
         - Эл, у тебя именно сегодня день рождения?
         - Да, именно. 
         Я сходил в прихожую и принес два небольших свертка:
         - Поздравляю  тебя, хорошая моя. Желаю тебе всего самого наилучшего, чтобы радость не покидала твоих глаз, чтобы  оставалась всегда такой, как сейчас и чтоб в этот день мы были вместе еще много-много раз. Прими эти скромные подарки, потому что не могу я, увы, в день рождения дорогие презенты дарить.
         - Ой, Вик, спасибо. Ну зачем ты тратишься? У тебя и так, наверное, денег нет, а еще я тут.
         О  чем  она  говорила! Я бы принес к ее ногам все золото мира, если бы имел такую возможность и если бы оно имело какую-то ценность в моих глазах. 
         Я снова сел на диван:
         - У меня еще кое-что есть к этой дате.
         - Да? Выкладывай, если оно не материальное.
         - Ты угадала, это надо слушать. 
         - Я слушаю, Вик,- проникновенно сказала она, откинув голову на спинку дивана и закрыв глаза.
         - Моя родная, в этот день
Хочу я намекнуть:
Расти большая, мне не лень
Тебя за уши потянуть.

Цвети и дальше, мой цветок,
Благоухай своим нектаром,
К тебе мужчины со всех ног
Сбегаются совсем недаром.

Рази и дальше нас, мужчин
Блестящим, но холодным взглядом,
Но кто-то ж должен быть один
Из тех мужчин с тобою рядом.

Хотел бы быть я тем, одним,
Но не на миг, как можно дольше,
Чтоб жить дыханием одним,
Мне ничего не надо больше.

Пусть будет в жизни у тебя
Одно лишь радостное бремя,
Его делить с тобою я
Готов всегда, в любое время.

Так будь же счастлива вполне,
О женщина, владыка мира!
Тебе спасибо, что в тебе
Нашел я своего кумира.
         Я замолчал, а Эла некоторое время сидела с закрытыми глазами, потом откинулась от спинки:
         - Хорошо, Вик, как  всегда, чудесно. Я  тебя  попрошу, переписывай, пожалуйста, свои стихи и для меня, я их буду складывать в свою шкатулку, чтобы  читать, когда захочу. У меня есть заветная шкатулка. Ее никто не открывает без моего разрешения, но ты все же пиши без имен, хорошо? 
         - Ладно, постараюсь. А ты мне разрешишь заглянуть в нее?
         - Может быть. Со временем.
         Я придвинулся поближе к ней и руки мои потянулись к ее очарова- тельному халату…
         - Не надо, Вик, я очень устала. Ты не обидишься?
         - Нет, конечно. 
         Помолчали каждый о своем.
         - Как отнеслись твои к этой командировке?
         - Ой, не спрашивай. Володя, правда, воспринял  это  хоть и без  особого энтузиазма, но с должным пониманием. Зато мама… Я уже не могу с ней спокойно говорить. Ты  знаешь, когда  человек  втемяшит что-нибудь  себе  в  голову – чем  больше ты стараешься разубедить его, тем сильнее он утверж- дается в обратном. Словом, я опять с ней поссорилась. Что это я все о себе говорю. Ты-то как живешь?
         - А что я? Кручусь помаленьку. Съездил тоже в твое отсутствие в Свердловск, отвез инструменты в ремонт. Говорят, надо  думать  о  летней практике. А еще я без тебя сходил-таки на «Орфея и Эвридику». Раз ты не хочешь больше промышлять билеты с рук, я решил это сделать один.
         - И как, понравилось?
         - Очень. Это  действительно  интересный  синтез  балета с эстрадой. Молодцы, хорошо постави ли. Там есть такие слова: «Мир спасает только сердце, сердце, полное любви!».   
         - Хорошие слова. Сколько слов о любви… Больше, чем о чем бы то ни было. Это, должно быть, хорошо. И все же…об  этом  чувстве  должны  больше  говорить не слова, а дела, поступки. Если человек действительно  любит, он  не  спешит  признаться в этом. Куда спешить? Ведь любовь с ним. Да и гово-
рить, по-моему, не обязательно. Все же видно: или это настоящее, или слова служат ширмой для достижения цели. Сколько еще дурочек  попадается на эту удочку. У нас объяснение в любви является вашей привилегией, вы первые говорите  об  этом. Если б ты знал, какая это несправедливость! Но все равно в конечном счете выбираем мы, женщины.
         - Конечно, если есть выбор, как у тебя, например. Но не все же такие.
         - Ты все шутишь. Дело не только во внешности.
         - А я как раз и имею в виду не только ее.
         - Какая бы ни была женщина, если даже у нее не будет никакого выбора, все равно, по-моему, никто не будет иметь ничего общего с человеком, который ей не нравится.
         - Да, но…по - всякому бывает в жизни. Например, говорят: стерпится, слюбится.
         - Ну, какая тут любовь? Это просто так… живут и все. К сожалению, так бывает чаще всего, за примерами  далеко  ходить  не  надо… Однако заболтались мы с тобой, а сволько времени? Ого, уже второй час, скоро сынуля заявится.
         - Сегодня он не зайдет бабушку проведать?
         - Нет, сегодня я же не знала, что ты меня навестишь.
         Проходя мимо открытой  двери в гостиную я глянул туда, и взгляд задержался не столе, что стоял у окна в глубине комнаты.
         - Что это там у тебя желтеет, можно посмотреть?
         - Конечно. Что ты там увидел?
       Я подошел и увидел на нем багряный лист клена, который прислал в письме из Мошкино. Он лежал на желтой салфетке, а рядом стояла ваза с сосновыми ветками. Так он здесь! Мой листик, на самом видном месте. Сердце мое готово было прыгнуть к нему… и остаться.
         - Эл… это тот самый?- я не отрывал глаз от стола. 
         - Конечно, а какой же еще?
         - А как другие на него смотрят?
       - Они же не знают…Кому какое дело? Мне так нравится – и все. Никто его не может никуда убрать. Вот так.
         Перед уходом я поцеловал ее и спросил:
         - Директора лучше целуют?
      - Лучше,- не отводя взгляда сказала она.- Ты что, не веришь? Зря, видно, я тебе обо всем  рассказала.
         Действительно, ну что мне надо было еще, после того как я увидел то, на столе? Но я продолжал в том же духе. Какая-то паршивенькая сила тянула меня за язык:
         - А что, ты ведь неплохо можешь устроить свою жизнь. Выйдешь за него, работать не будешь, зато будешь ездить по курортам.
         - Перестань, Вик. Ну что ты в самом деле? Ты  же прекрасно знаешь, что мне все это ни к чему. Зачем ты так говоришь?
         - Прости, Эл… не хотел тебя обидеть. Ерунда какая-то. Когда мы с тобой поедем на вороных? 
         - Тебе видней. Звони, поедем, я эти поездки люблю…
 
         Жизнь текла своим чередом. Я, кажется, смирился со своим положением, с тем, что ничего нельзя изменить. Мало  приятного  жить  между двух огней, вернее, между пламенем и льдом, но я уже ничего  не мог поделать. Я знал, что не смогу отказаться от Эл, что бы ни случилось. Я только не мог заглянуть в будущее, оно исчезало как мираж, как только я приближался к нему.         
         Когда становилось особенно тяжело, рука тянулась к ручке и листу. Почему в такие минуты хочется писать? И  почему  непременно  стихи? Хочется  высказаться, чтобы  стало  легче? Мы же говорим о  своих проблемах с другом, делимся с ним самым сокровенным. Но этого недостаточно. Хочется сказать и  по-другому. В  чем  феномен  стиха? Почему  обычные слова, сочетающиеся определенным образом, звучат и воспринимаются не так, как в прозе? Сами поэты видят причину этой чудесной метаморфозы в том, что  слово  здесь  приобретает  многозначность, что  за  каждым словом – образ или целое явление,  охарактеризовать которое в  прозе  надо было бы многими словами. Сколько можно говорить о том, что кроется  за  такими, например, словами: А  он, мятежный, просит  бури, как  будто  в буре есть покой?.. Удивительное превращение слов! У  меня  напрашивается  такое сравнение прозы с поэзией. Проза в  литературе – не проза ее жизни, и все же ее праздник – поэзия.
         А когда  выдавались  более светлые минуты, тоже хотелось писать, но о другом, разумеется. Тогда я писал…юморески. Я  лелеял  надежду, что  хотя  бы  одна  из них  когда-нибудь появится в городской «Вечерке». Однако скоро  сказка  сказывается… Саша Воронин, один  из  сотрудников отдела культуры этой  газеты, раз за  разом возвращал мне мою писанину. Сначала я приносил ему длинные, но не смешсмешные (видимо) рассказы. Писать надо, оказывается, экономно, сжато, а  для газеты особенно. В конце концов, Саша  научил меня  наступать на горло своей песне. Я стал укладываться на два с небольшим листа, это около  ста  строк в полосе. А  еще он говорил: краткость – сестра  таланта и теща гонорара.
         Если с объемом юморесок я справился довольно  быстро, то в отношении их содержания  не было, казалось, никакого  просвета. Саша  всегда  читал  мое  чтиво  с  невозмутимым  лицом, так что по нему нельзя было ничего прочесть. Мне казалось, что  я  никогда не смогу вызвать у него хотя бы улыбку, не то что смех. Он советовал почитать тех или иных авторов. И я читал. Случались у нас с ним и споры. Я не  соглашался  с  ним, когда он приводил в качестве примера отдельные отрывки юмористов. Конечно, это хорошо, когда  у  автора  получилось смешно. Но  зачем  же  копировать их? А если этого не делать, то это  будет уже совсем другая  история, другая ситуация,  и  пример  этот  потеряет всякий смысл. Далее, там, в газете, считали, что надо высмеивать только недостатки. Но  это  уже  получается не юмор, а сатира. Они  переплетаются  между  собой, и  все же иногда хочется посмеяться  просто так. И  еще я не признаю  высосанного  из пальца "юмо- ра», без  смысла. Сколько  по  этой  причине  появляется  на наших экранах комедий, где герои бегают, прыгают,   падают, но  все  это  не смешно, потому что беготни много, а мысли мало. В этом плане считаю классикой  сцену из «Золотого теленка», когда  Балаганов  с  Паниковским  распиливают  гирю  в  поисках  золота. Но бывают и такие  вещи, в  которых  нет  ничего  реального, а  все  равно смешно. Мюнхгаузен, например, поднимет  любое  настроение. Я  все  пытался  договориться  с Сашей, на  что же  мне  ориентироваться  в своей писанине, чтобы хоть в какой-то мере быть уверенным в правильности того, что я делаю. Мне хотелось  выработать  общие  критерии, с пози- ций которых можно было бы оценить свой труд. Но мы  ни до  чего  не  договорились, как  и следовало ожидать. Об этом можно много и долго говорить и так и не прийти к общему знаменателю. Юмор субъективен. Одному смешно одно, другому – другое, а третьему  ничего из этого не смешно. Чувство юмо-  ра либо есть у человека, либо его нет. Третьего не дано? Как сказать… Каждый человек по-своему реагирует на смешное, это и есть, наверно, третье, если не воспринимать мир только черно – белым.
        Так или иначе, я продолжал свои опыты. Я это делал в комнате Павла, соседа по квартире. Он практически не пользовался своей жилплощадью и великодушно разрешил иногда пользоваться нам. Однаж ды вечером я кроптел над очередным творением, когда ко мне зашла моя благоверная. 
         - Вот уже полгода мы воюем с мышами,- прочитала она на одном из разложенных листов.- Чем ты опять занимаешься?- спросила она подозрительно.
         - Не видишь, рассказ пишу, как мы с тобой мышей выводим.
         - О господи, только еще этого не хватало. Занялся бы делом. Тебя ничего не волнует, потолки и сте ны все в трещинах, а ему хоть бы что.    
         - Ну, во-первых, ты  мне  надоела  со  своими  трещинами и щелями, только и слышишь об этом. А во-вторых, тебе  никогда  не  приходило  в голову, что я тебе не мешаю заниматься тем, чем ты хочешь? Можешь припомнить хотя бы один такой случай? Между тем тебе всегда плохо, когда мне хорошо и на
оборот, тебе хорошо, когда  у  меня кошки скребут. Тебе не кажется, что в этом вся причина нашей с тобой… несуразной жизни? Впрочем, тебе она, как видно, не в тягость, ты в ней – как рыба в воде.
         - А кто в этом виноват, в такой жизни?
         - Ты! Грубиянка несчастная, только и пилишь всю жизнь.
         - В чем же дело, уходи, найдешь себе не пилу, она тебе…
         - Ладно, опять за свое. Давно бы ушел, если бы не ребята.
         - Не смеши меня, ребят он пожалел.
         Вот  черт! Но  почему  та, которая  не имеет никакого отношения к моим парням, считает, что я не  должен их оставлять, а эта, с которой прожито пятнадцать лет, не допускает и мысли о том, что дети мо гут быть причиной совместной жизни?
        О том, чтобы продолжить рассказ, не могло быть и речи. Я собрал листы и вышел из комнаты. Взял с полки первую попавшуюся книгу и открыл наугад, улегшись в комнате ребят. Они были на улице. Но и тут она не оставила  меня  в  покое, пришла за мной и села в трех метрах с вязанием в руках. А я смотрел в открытую книгу и хотел, страстно желал! только одного – умереть. Зачем жить, ведь это не жизнь. Разве  может  быть  хуже? Может, конечно, и, наверно, бывает  гораздо хуже. Например, когда нет ноги или руки, или  крыши  над  головой. Но зачем все это, если нет…Только ради того, чтобы сущест- вовать физически? Не хочу. После  того как  я узнал ЕЕ, мне надо постоянно любить, ощущать радость бытия и делиться ей с любимой.
         Эти мысли доконали меня и я закрыл лицо раскрытой книгой.
        - Вставай, ребята спать хотят,- услышал я сквозь забытье. На часах было около одиннадцати. По телевизору шел какой-то фильм и я уставился на него.
         - Что, заимел, видно, какую-то кралю?- спросила та, что зовется женой.- У нас вон тоже на работе у одной муж такой был внимательный, с цветами жену с работы встречал. А у самого, оказывается, уже много  лет  связь и даже ребенок. И что бы ты думал? Когда пришлось выбирать, с кем ему быть, он почему-то не пошел к любовнице, остался с плохой женой. Почему бы это, ты не скажешь?
         - У него и спроси.
         “Так  вот, значит, в  чем  дело. Ты полагаешь, что привязала меня своей особой. Поэтому и ведешь себя по-хамски, считаешь, что я никуда не денусь? Посмотрим…”

           И опять  на  работе  я летал по лестницам и этажам  – сегодня мы поедем! В такие дни радость предвкушения от встречи была не меньше радости от самой поездки. Я почти наизусть выучил  расписание движения экспрессов. Мы старались ездить в середине недели, чтобы было меньше народу.
         - Как здесь хорошо, тепло,- сказала Эла, когда утонули в сиденьях.- Сколько сегодня градусов?
         - Около тридцати, совсем ерунда по сравнению с Сибирью.
         - Это точно. Но там морозы под пятьдесят легче переносятся, чем эти тридцать. Как у тебя дела?
         - Нормально, скучать не дают.
         - Где, на работе?
         - Ага.
         - Кто же к тебе так неравнодушен?
         - Начальство, вестимо. Кто только уже не побывал на моих занятиях, и завуч, и председатель цикловой комиссии, и начальник отделения, и представитель от партийной организации.
         - Ну и как?
        - В общем-то ничего, но учат все. Досадно то, что цепляются по пустякам, когда есть серьезные нерешенные вопросы.
         - Какие проблемы тебя волнуют?
        - Та, например, что мы должны сейчас не сумму знаний давать учащимся, а учить их самостоятельно добывать эти знания.
         - Ты не согласен с этим?
         - Полностью одобряю. Задачу-то мы поставили, но  ничего же  не изменилось в методике преподавания.
         - Но тут уж надо творчески подходить. Есть  же  программированное, проблемное  обучение и другие методы.
         - Согласен. Но это только полдела. Надо, наверно, и программы изменить. А пока  все остается по-старому, с нас требуют определенную сумму знаний, мы требуем от ребят.
         - С этим и я согласна. Нескоро у нас раскачаются.
        - Пора бы уж определиться и с таким немаловажным фактором в процессе обучения, как время. Кто скажет, сколько курсовых проектов, лабораторных, графических работ было бы  оптимально  на каждом курсе? А сколько всякой всячины мы им стараемся дать, которую они  забудут сразу после сдачи зачета.   А кто скажет, сколько нам, преподавателям, можно иметь  всяких  мероприятий, ничего  не   дающих ни уму, ни сердцу? Вот, например, в вашем заведении классные часы  проводятся раз  в месяц, здесь – каждую неделю. Так и транжирим время.
         - У тебя много времени уходит на подготовку к занятию?
        - Много. Здесь программа по моему предмету совсем другая, надо выдавать капитально. Приходится раза в два дольше сидеть, чем проходит само занятие.
        - Вот  видишь, у тебя все еще период, скажем так, набора формы. Но он же пройдет, будет и у тебя больше свободного времени.
       - Пожалуй, хватит о работе, надо подумать и о досуге. Предлагаю ознакомиться с моим опусом. Это мой дебют, не  побоюсь  этого  слова, в  бумагомарательстве,- я  вытащил сложенный номер «Вечерки», где все-таки появилась моя юмореска.   
         - Что ты хочешь мне показать?
         - Вот это,- я показал на заголовок, и Эла начала молча читать:
                ПУТЬ  В  НАУКУ
         Вот уже полгода (после обмена квартиры) мы воюем с мышами. Я мог бы и с ними жить, какие ни есть, а животные в доме. Но жена и дочурка так часто и неожиданно  визжат, что если я не выведу этих серых  шпионов, этих "кро- тов», то  стану  заикой. Отрава их не берет. Вокруг мусорного ведра, их кор-
мушки, я натянул колючую проволоку и заминировал подходы. Они взорвали мины (капсюли «жевело») в  безопасном  месте, а  через  колючую  проволоку  с  напряжением 36 вольт перебросили разряженную ими же мышеловку. И еще выложили, наглецы, на полу из костей: «Привет семье!».
         Не помог и кот Буян, его я взял в пункте проката. «Майти маусы» завязали ему хвост узлом, в рот вставили спичку, чтобы он не закрывался, а на грудь повесили табличку: «Кошки тише – вышли мыши!».
         Тогда я решил бросить в атаку последние достижения науки и техники. В ЦНТИ отыскал описание переговорного устройства с морскими свинками, которое смастерили студенты Мичиганского колледжа  Суть изобретения состояла в том, что биотоки, исходящие от свинок, усиливаются, классифицируются, модулируются, демодулируются и прослушиваются. Обратная связь осуществляется по обратному каскаду. Это было хоть и не гениально, но довольно просто.
        Чтобы вся эта техника уместилась в санузле, я кое-что выбросил из схемы (магнитофон, ЭКГ, телевизор) и кое-что добавил свое (приборы ночного видения, квантовый генератор). В спальню потянулись провода сигнализации о ходе операции, работе приборов и пр. 
         И  вот  настал  день  Х. Ночью я проснулся от подозрительной тишины в наушниках. Потом басом проурчало:
         - Бил, ты что там долго копаешься? Отключил сигнализацию?
         - Да. Я уже демодулятор от наушников отключаю. Порядок!
      Дальше слушать было нечего. Я схватил приготовленный молоток, включил свет в ванную и ворвался туда.
         - Попались, голубчики!- торжествовал я, видя, как лазутчики все больше и больше запутываются в проводах.
         Бил стоял с поднятыми дрожащими лапками, стараясь снова подключить наушники к демодулятору. Наконец, это ему удалось и я услышал знакомый бас:
         - Шеф, у тебя тут кое-что напутано,- он показал на осцилограф.
         - Как так? Не может быть!- удивился я.
         - Смотри сам. Мы его обесточили, а он работает.
         Действительно, с чего бы это? Хоть неустойчиво, с перерывами, но луч  рисовал. Стали разбираться. Разобрали  всю  установку  по  косточкам  и  к  утру обнаружили: в одном из реле между контактами засел таракан. Иногда он замыкал цепь, шевеля  усами, и на ленте появлялись сигналы. Вот это да! Выходит, таракан имеет свойства проводника, а может быть даже и полупроводника!
         Теперь мы с мышами все ночи напролет ставим  опыты  на чешуйчато- крылых. А чтобы нам не мешали, на двери санузла я повесил табличку: «Без стука не входить! Идет эксперимент».
         - Ну и как?- спросил  я Элу, когда она закончила читать. Во время чтения она все же несколько раз улыбнулась.
         - Что ж, вполне  занятно. В фантазии  тебе не  откажешь. Но…чего-то  все-таки  не  хватает, чтобы было  действительно  смешно. Наверное, слишком  научно, в  кавычках, получилось. Многовато специ-  альных терминов. Нет курьезности, что-ли. Не ожидал такой критики?
         - Мне важно твое искреннее мнение, и я благодарен тебе за него.
         - Но это же первый твой блин.
         - Да. Будем работать. А пока что приехали. 
         - Уже? С каждым разом эта дорога становится короче.
         Мы  вышли  из автобуса, и я взял мою спутницу за руку, здесь  мы  были в относительной безопасности.
       - Куда ты меня сегодня хочешь повести, опять в «Космос»? Там, конечно, хорошо, даже очень, но... где ты деньги берешь? Ты же разоришься со мной? 
         - Нет, все-таки плохо иметь двух жен. Одна все время спрашивает: куда деньги деваешь? А другая-где деньги берешь? Попробуй тут останься честным человеком. Мы же с тобой по-скромному обходимся в этих заведениях, не шикуем.
         - Все  равно, нельзя  так часто ходить в эти места. Сегодня мы не пойдем туда, погуляем и обратно, хорошо?
         - Перестань, Эл, что  мы, школьники,  что-ли? Не забывай, я получил гонорар. Будем надеяться, он не последний.
         - Ну, ради такого случая можно и уступить. Я желаю тебе творческих успехов на этом поприще.
         Сдав одежду в раздевалку, Эла пошла в дамскую комнату прихораши- ваться, хотя в этом совсем не нуждалась, а я ждал ее, поглядывая на себя в зеркало и представляя себя рядом с ней. Не разучиться бы  смотреть на себя со стороны…
        Вот она вышла…нет, не с улыбкой победителя, а чуточку даже озабочен- ная, наверно, опять рассердилась на свои неподдающиеся волосы. Посмотрела в последний раз в зеркало, поправляя локон у виска. Да, она красивая, красавица, но если б кто знал, какое сокровище кроется за этой внешней красотой! Нет, никогда, никому не отдам я мою мировую женщину! Она перевер- нула все представления о взаимоотношениях мужчин и женщин. Раньше я думал так: если женщина не хочет кого-то, значит, так и надо, ей  видней, и  не  надо добиваться ее, надо просто уйти. А сейчас я так не думаю - как можно уйти?! Ку-да? Зачем? И что тогда вообще останется в жизни?!
         В «Космосе» в тот день была грузинская кухня. Мы заказали бутылку «Букета Абхазии» и фрукты.
         - Ну как, начальство осталось довольныым твоей поездкой в качестве ревизора?
         - Да, и в знак одобрения я получила… новое поручение.
        - Так и должно быть, надо гордиться доверием. А что ты на сей раз будешь делать, опять проверка?
         - Нет, меня попросили сделать доклад на педсовете о взаимоотноше- ниях между преподавателями и студентами.
         - О, это интересная тема, есть о чем поговорить и поспорить.
         - Конечно, это хорошо, когда обсуждается такой вопрос, но…
         - Что тебя беспокоит?
         - Боюсь я этих выступлений, нельзя выпускать меня на трибуну. У меня уже есть печальный опыт, как бы он не повторился. 
         - Болезненно отреагировали на критику?
         - Да. После этого у меня отбило охоту искать правду у начальства. Слова дедушки Крылова о сильных и бессильных  справедливы до сих пор. Со стороны это, наверное, некрасиво, но на черта нужна эта критика, если  тебя  начинают клевать после этого? Как только тот директор, которого я критикнула, ни пытался  освободиться  от  меня. И  нагрузку  урезал, и  устраивал тотальную  проверку, но  я выстола. Можно  было, конечно, уйти, но тут  уж  нашла коса на камень. Работа мне нравилась, работала не хуже других, с чего это я должна уйти? Но одной тяжело было бы выдержать, и материально и вообще...
         - У начальства много способов выживания неугодных.
         - Поэтому  я  стараюсь  не  подниматься на трибуну. Будет более справедливо, если этим будете заниматься вы, сильная половина. 
         - Конечно. Так ты отказалась от выступления?
         - Нет,- сосредоточенно глядя на стол, сказала она.
         - Вот за это и выпьем, за тебя и твой доклад. Чтобы он был воспринят должным образом.
         - Хорошее вино, в Хосте мы им тоже баловались иногда. Да-а…если бы мы были… с тобой, не там, а вообще, мы бы попивали иногда подобные вина, да?   
         - Мы будем делать это в любом случае, но, конечно, лучше было бы так, как ты сказала…
       Она поняла мой намек-вопрос, но с ответом не спешила, опять сосредоточившись и уйдя в себя. Потом, глядя на меня спокойным, открытым взглядом, как будто давно уже это решила, сказала:      
         - Жаль  мне его. Ты сильный, выдержишь, если что, а он… боюсь сопьется, сломается, понимаешь? Конечно, он  догадывается, что  что-то  со мной происходит. Когда я прихожу после этих встреч, он тут же бежит ко мне, гладит по щеке, смотрит  в  глаза  и  говорит: «Не понимаешь ты, не понимаешь…» А чего  я  не  понимаю – не  знаю. Чего  уж сейчас, «кто раз горел, того не подожжешь». Так у вас, поэтов, говорится?
         - У них - так.
         «Та-ак, значит, не подожжешь…»
         - Что с тобой, Вик?
         - Ничего, по-моему, а что?- пряча глаза и наливая в бокалы, сказал я.- Выпьем за что-нибудь.
         - Нет, за  что-нибудь  не  будем, выпьем за тебя. Не обижайся на меня, я не могу и не хочу обманывать, так же, как и ты. Или ты согласен на иллюзии?
         - Нет, только правду, какая бы она ни была.
        - И потом…- продолжила она, поставив бокал.- Как подумаешь о сыне…Они ведь очень привязаны к друг другу, отец и сын. Все чего-то мастерят, играют, а то машину ремонтируют. У Игоря, конечно, не  всегда  получается. Тогда  отец  сердится, кричит: «Что ты, такой-сякой, не  можешь сделать эту ерунду!». Я  говорю: что  ты  от  него  хочешь, покажи  лучше, как  надо делать. А Игорь  все воспринимает  от  него, иногда  и  не самое лучшее. Как-то  попросила его почистить коврик. Смотрю, он заупрямился, вроде, чего его чистить, он и так не грязный. Я говорю: сына, у нас с тобой хороший отец, ниче- го не скажешь, но и на него иногда находит дурь. Так  не  надо на это смотреть. А как твоя Светлана, не изменилась к лучшему? Тоже ведь, наверное, догадывается кое о чем?
         - Догадывается, но…все по-прежнему.
         - Удивляюсь, как можно не находить общего языка с тобой. Не понимаю.
         - Ты и не поймешь никогда, потому что то, что для тебя естественно, для нее кажется несправедливо, обременительно, плохо и так далее, и тому подобное.
         - Интересно, что же это?
        - Примеров сколько угодно. Вы с ней антиподы во всем: по отношению к деньгам, нарядам, обязанностям по дому. Ты  ведь не встреваешь, когда  твой  Володя  делает  свою, мужскую, работу?
         - Зачем мне это надо? У меня своих забот хватает. Но он все-таки подкидывает мне кое-что из своей епархии.
         - Ну вот, зато  ты  встаешь в шесть утра, чтобы все приготовить и не считаешь это каторжным трудом.
         - Такова жизнь…
         - Я уж не говорю о вашем отношении к мужьям ночью…
         - Да, у него нет…оснований  быть  недовольным. Зато в остальном он указал бы тебе на кучу моих недостатков.
       - Но это уж от него зависит. Я примерно представляю, что бы он мне сказал. То, что для него недостатки, для меня естественно.
         - Прочти что-нибудь, наверняка у тебя есть.
         - Есть, но не очень «казистые».
Я больше жить так не могу –
Все время думать о тебе, родная,
Как я тебя люблю, ты это знаешь,
И эти думы мне невмоготу.

Бывают у меня такие дни,
Когда меня как будто разрывают,
Тогда готов я вырвать из груди
Его, что знает все, покоя лишь не знает.

Придется мне его зажать,
Да так, чтобы оно не трепыхалось,
Очнись, Петрович! Хватит нам страдать,
К чертям сердечную усталость!

Конечно, это будет хорошо,
Когда оно терзать меня не будет,
Но будет ли любовь в душе еще,
В спокойном сердце страсти не убудет?

Итак, я выбрал: больше не хочу
Так мучиться, что стынет в жилах кровь,
Я этим сам себя спасу,
Но что на это скажет мне любовь?
         - Все?- спросила Эла.
         - Да. Мало?
         - Более чем…У тебя чем дальше, тем сильней…
         - Я  знаю. Давай  еще выпьем. Пей и пой, моя подружка, на Земле живем лишь раз. Это не я сказал, а кто, не помню. А еще я нашел такие слова, тоже не знаю чьи, но известного поэта: нашел цветок – скорей  сорви его, цветы  прекрасны  лишь  весною. Не  правда ли, эгоистичный совет, да еще из уст поэта?
         - Да, странный какой-то поэт. Нет, чтобы полюбоваться им, так он – рвать.   
       - Это чуть ли не  Баратынский, а вот это точно его. Однажды ему встретилась такая красивая девушка, что он не  удержался и спросил, как ее звать. Она оказалась не только красивой, но и шутницей. Она сказала: Не знаю. На  что  поэт  не  сходя  с места преподнес ей такой букет: «Не знаю, милая Не знаю,  краса пленительна  твоя, Не  знаю  я предпочитаю всем тем, которых знаю я!» Здорово? Это я тебя спрашиваю, моя Не знаю.   
         - Хорошо. Вик, мы обращаем на себя внимание.
         - Почему? Мы ведем себя неприлично?
         - Нет, просто ты не видишь никого, кроме меня – и это все видят. 
         - Ну и что?
         - Ну… мне неудобно. Это же о многом говорит.
         - Что же делать?
         - Видеть не только меня. Посмотри, сколько здесь интересных, красивых женщин и девушек.
         - И смотреть   не буду, я знаю только мою «Не знаю» и больше никого знать не хочу. Расскажи что -нибудь о себе, как там у вас, что новенького?
         - Да все так же, по-моему, ничего не изменилось с тех пор, как ты ушел. Зашел как-то к нам в кабинет Воронов и прорычал свое солдафонс- кое  «Здравия желаем!». Я ответила почти так же и отвернулась. Потом  Нина  мне  говорит: «Очень уж  ты демонстративно пренебрегаешь им. Он злопамятный, ему терять нечего». А, думаю, наплевать. Терпеть  не  могу этого… органи- чески  не  выношу, понимаешь? Как вспомню, что ты ушел из-за него, так…
         - Не совсем из-за него, потому, видно, и нет у меня к нему большой злости.
        - Все равно, знаешь, как бывает тоскливо – и тебя нет. А сколько времени, ты мне скажи? Ой, смотри, уже десять. Засиделись мы с тобой, пойдем быстрей.
         Пока  я  брал наши пальто, Эла позвонила домой, чтобы не волновались. Во время ее разговора я отвлекал  усатого гардеробщика, который был не прочь послушать, о чем говорит эта симпатичная женщина.
        Выйдя  на  улицу мы  не  стали сильно спешить, видно, разговор по телефону это позволял. На этот   раз мы  возвращались на экспрессе. Народу было немного, но мы все же сели подальше от кондуктора и водителя, который  вскоре выключил свет в салоне. Это было весьма кстати для влюбленных. И я цело- вал  мою  очаровательную  женщину. Я  держал  ее  руку  в  своей  и  не  было  никакой  силы отпустить ее. Когда-то  я  с  ухмылкой  смотрел на такие вещи, считая это излишней нежностью, но сам оказался в таком положении. Правда, я не выставлял это напоказ, но все же…
         - Эл, как ты думаешь, мы не сюсюкаем с тобой?
         - Не-ет, что ты, все нормально. Почему ты спрашиваешь?
         - С некоторых пор мне не всегда удается увидеть себя со стороны. Вот я и боюсь, как бы не выглядеть смешным.
         - Простите, вас, молодой человек, водитель зовет, хочет с вами поговорить,- около нас стояла кондуктор.- Он говорит, что вы с ним знакомы, куда-то вместе ездили.
         - Что ж, пойдем поговорим, кто бы это мог быть? Я недолго,- пообещал я Эл.
         - Кто там, знакомый?- спросила она, когда я вернулся.
         - Да, ездили  вместе на Ближний Восток. Вот он, оказывается, где работает. Ну и Гриша…он там шустрил будь здоров как. Знал, куда и зачем ехал.
         - Что, контрабандой занимался?
         - Нет, так, по мелочи. Просто он не в первый раз был в такой поездке, ориентировался неплохо…
         - Слушай, а  он  не остановится пораньше, чтобы нам обратно не возвращаться с той остановки на площади?
         - Можно, конечно, попросить, только сколько мы выиграем? Пять минут, не больше. Стоит ли? 
         - Ладно, не будем, сегодня эти минуты не спасут.
        - Опять тот же вопрос,- продолжала Эла, когда мы продолжили свой путь на своих «перекладных»,- что мне сегодня сказать? Все уже было: дни рождения, защита диссертаций, банкеты…
         - А  сегодня  ты работала. Да, да, ты же «классная дама», чуешь? Неужели в твоей группе нет труд- ных студентов, которых надо навещать, чтобы поговорить с их родителями?
         - Есть такие, к сожалению.
         - Но что бы ты делала без них? Как успехи у Игоря в английском?
         - Нормально. Но приходится почти каждый раз тащить в ту школу. Трудно ему сейчас прихо- дится, на  два  фронта  учиться. «А-а, это  мне  не надо, тебе это надо,- хнычет, -не  буду  я туда ходить».  Ничего, думаю, еще как будешь, понравится, так за уши не оттащишь.
         - Да, вспоминаю  загранпоездку. Это  же буквально окрыляет, когда можешь сказать иностранцу самое  элементарное, чтобы  он  понял  тебя. Вам  надо  поскорей  отправить  его  в  такую поездку, чтобы  он понял, как это здорово!   
         - Надо  бы. Я вот смотрю, не мой ли муженек маячит около дома? Он самый. Вот так, познакомить вас? – тихо спросила Эла.
         - Может, не надо? Я сегодня не в форме. Впрочем, если тебе так хочется, я готов.
         - Ладно уж, продлим удовольствие.
         Переговариваясь в таком духе  мы  приближались к высокой фигуре мужчины, прохаживающегося около подъезда. Не доходя до него этак с полсотни  метров я отпустил Элу, а сам пошел параллельно ей по  тротуару  соседнего  дома. Я  видел, не  поворачиая головы, как он ее встретил: все нормально, тихо-мирно, как и подобает аристократу.   
        Ну что ж, вот мы и встретились с Вами, Владимир Викторович. Правда, мы оказались не в одинаковом  положении, я  знаю о Вас  гораздо  больше, чем Вы обо мне. В моем воображении частенько разыгрывались сцены нашего зна- комства при более щепетильных обстоятельствах…
         Итак, он  каким-то образом проник домой, когда ему не следовало бы там появляться. Игоря, разумеется, не  было. Я  не  выпрыгнул  в окно, потому что было уже поздно. Я собирался уходить, но не успел. Увидев меня, он, конечно, не стал слушать наши объяснения о том, что я занес Елизавете Павловне книжку, кторую брал почитать. Он сразу побежал в спальню, за ружьем. Но это как раз тот предмет, который ему не следует брать в руки в данный момент, и он с моей помощью сел за «круглый стол». Лицо его покрылось багровыми пятнами, стул под ним ходил ходуном, он не знал, куда девать свои огромные кулаки.
         Я: «Будьте  мужчиной, в  конце  концов! Давайте  поговорим …спокойно, только так  мы можем до чего-нибудь договориться».
         Он: «Нам не очем говорить, нахал! Вон отсюда! Сию минуту!».
         Я: «Спокойно, если я уйду, вам легче не будет. Так что давайте доведем это дело до конца». 
         Я согласен с тем, что не надо сознаваться в адюльтере, в какой бы ситуации ни попался один из  супругов. Но тут я готов  был воспользоваться тем, чтобы сказать, кто есть кто и помочь Эл сделать,  наконец, свой выбор. Поэтому:
         Я: «Да, это тот самый случай, о котором вы думаете, к сожалению».
         Он: «Идиот! Он еще будет сожалеть!».
         Я: «Да, мне жаль, что так случилось, потому что… не вам объяснять, что это такое. В этом виноваты  все  мы, да, да, и  вы  тоже. Почему, вы думаете, так получилось? Потому что вы не увидели рядом с  собой  совровище. Посмотрите  на  нее, это  же  голубка, а  вы всю жизнь недовольны. И вот результат».
         Он: «Босяк! Он еще будет мне нотации читать!».
       Я: «Вам непременно хочется быть выше других. На что я скажу словами Бетховена: «я не знаю других признаков превосходства, кроме доброты». Она так же считает, поэтому оказалась со мной, впрочем еще не совсем. Вот это мы и должны выяснить. Эл, можно тебя?».
       Во  время  нашего воображаемого разговора она стояла у окна спиной к нам, а когда повернулась… тут мои фантазии  заканчивались. Дальше я не хотел мечтать, потому что слишком  невероятным казался желаемый исход. Иногда  я, правда, допускал  его  на  минуту и тут же спрашивал себя: А как же мои парни? Неужели  я  в самом деле  смогу оставить их? Неужели я буду жить без  них спокойно и счастливо? Я представлял, как  собираю  свои вещи и…избегаю смотреть ребятам в глаза. Эх, скорей бы выросли эти парни!

        После  двадцатого  декабря ударили лютые морозы. Позамерзали все уличные телефоны-автоматы, и я не мог дозвониться до Элы. С работы я и не помышлял это делать, не хотелось и с какого-нибудь чужого незамерзшего телефона. Оставались еще телефоны , установленные в тамбурах магазинов, театров, но и они работали неважно из-за близкого расположения к улице, где температура держалась несколько дней ниже сорока градусов. Уходило драго- ценное время, потому что в последнюю встречу Эла сказала, что Он собирается в  командировку  перед  Новым годом. К тому же я не знал, как там у них дела после той встречи у подъезда.
         В конце концов я все же дозвонился однажды рано утром, направляясь на работу к восьми часам. Я был уверен, что он в отъезде или, по крайней мере, тоже ушел на работу. Но я просчитался и чуть не поплатился за это. 
         - Да, да,- ответил мужской голос, и от неожиданности я ляпнул первое попавшееся:
         - Это роддом? Позовите, пожалуйста, из четвертой палаты Анисимову. 
         - Вы ошиблись, это баня.
         - Да что вы говорите? Простите.
         Короткие гудки. Да-а, как  же это? Почему он дома? И что дальше делать? Не хотелось уходить от работающего телефона, не  достигнув хоть какой-то определенности. Решил еще позвонить, выждав некоторое время. Может быть  она  первой  возьмет трубку и тогда сказать два-три слова. А если снова он окажется у аппарата – снова  роддом, ничего страшного, мы часто попадаем в одно и то же место, но не туда, куда надо.
         - Ало, это роддом?
         - Нет,- она!   
         - Эл, это я,- как можно тише сказал я,- зайди на почту.
         - Да,- поняла!
         Короткие гудки. Я повесил трубку и провел ладонью по холодному железу: спасибо, друг!
        - Дирекционный угол отличается от азимута тем… что… "Но что же случилось? Неужели он…" измеряется не от направления истинного меридиана, а от линии, параллельной осевому меридиану данной зоны и проходящей через данную точку стояния. Следовательно, дирекционный угол отличается от ази- мута на угол, называемый сближением меридианов. «Это все после того вечера. Конечно, надо быть дураком, чтобы не…» Различают восточное и западное сбли- жение, когда наблюдатель находится соответственно к востоку или западу от осевого меридиана зоны. 
       Утренний «разговор» целый день не выходил у меня из головы. Вообра- жение рисовало самые мрачные картины и перспективы. Хуже всякой напасти действует неизвестность, когда не знаешь, что случилось и что делать. И  тут  я  сделал  еще  одно открытие для себя, вернее, в себе. Никогда раньше, как бы  ни портила настроение моя благоверная, я не был на работе такой убитый, как в тот день. На работу плохое настроение почему-то не действова- ло, а тут…
         В письме до востребования я написал, что если звонить и встречаться пока нежелательно, то пусть она  сразу  же  напишет. Я  подожду три дня, если письма не будет, значит мне можно звонить. Три дня прошло, и ничего не дождавшись, я снова звонил.
         - Да.
         - Здравствуй, Эл.
         - Привет. 
         - Как у тебя дела, все ли хорошо?
         - Нормально.
         - Получила мое письмо?
         - Да, только ответить не успела. Собственно, и писать не надо.
         - Это как понимать? Значит, действительно все нормально и все остается по-прежнему?
         - Значит, так. Я не знаю, что тебя так взволновало? У страха глаза велики, так что-ли?
         - Выходит, так. Я подумал, что … и стало страшно. 
         - Успокойся, он просто в тот день уезжал в Ленинград, поэтому и дома еще был в то время.
         - Вот как, все-таки уехал, хоть и с опозданием.
         - Да, у них на работе не были готовы какие-то документы к сроку.
         - А я тебя видеть хочу, очень.
         - Сейчас это нежелательно.
         - Не понял.
         - Я болею, простыла в эти адские морозы. Не хочу показываться тебе в таком виде. 
        - Ну-у, о чем ты говоришь? Ты же знаешь, что можешь быть при мне в любом виде. Тем более я хочу навестить тебя, раз ты болеешь. Я тоже неважно чувствую себя, вот и поболеем вместе. Я очень тебя прошу, Эл, ведь мы так давно не виделись.
         - Ну хорошо, только не сегодня. Ты знаешь, почему. Позвони завтра.
         - Ладно, чао и выздоравливай.
         Назавтра, прихватив баночку меду, я помчался к ней, потому что стало теплей и школьники пошли в школу…
         - Это тебе лекарство, у тебя, может быть, нет его,- я передал баночку, закрыв за собой дверь.
         - Ты невозможный, Вик. Ну как же у меня не будет меда, разве можно без него обойтись?
         - Ничего, ничего, лишним не будет. Ну-ка покажись, как ты болеешь? А-а, так у тебя все проходит. А у меня только начинается, но я не покажу.
         - Ладно, не буду настаивать. Проходи, чаю хочешь согреться?
         - Не-а. Мороз, кажется, подался в Западную Европу. Слышала, что делается во Франции, Англии и даже в более теплых странах?
         - Слышала, это что-то из ряда вон выходящее.
         - Еще бы, если такое случается раз в столетие. Пусть почувствуют, какие мы здесь закаленные.
         - Да, особенно некоторые…
         Было бы интересно узнать, как она выкрутилась в тот вечер, когда Он встретил нас около дома, но не хотелось говорить в гостях на эту тему.
         - Ты на больничном была в эти дни?
         - Конечно. Редко проходит зима, чтобы у  меня не выскочила эта бяка. Замечал, может быть, когда работали вместе?
         - Да, но это тебя нисколько не портит.   
         - Говори, говори, так я и поверила, что ты замечал.
         - Ну, если честно, то я стал частенько возвращаться к тебе в мыслях после первого вальса, который мы танцевали двадцать третьего февраля, помнишь?
         - Не,- коротко сказала она, тряхнув кудрями, но не смогла сдержать улыбку.   
         - А пластинки мои еще слушаешь? 
         - Нет. 
         - Неужели?- я встал с кресла и направился к ней. На глаза попался багряный лист клена, значит все хорошо и мне не очем волноваться. Как я завидовал ему, он видел ее каждый день!
         Я взял ее за локти и поднял с сиденья:
         - Значит, ты все: нет и нет, и я тоже не… верю твоим нет.
         Я привлек мое сокровище и обнял за плечи.
         - Вик, я же некрасивая, особенно сегодня, разве тебе хо…
         О, эти алые маки! Эти розы без шипов!
         - Потанцуем, Эл. Заведи граммофон.
         - Заведем, только он совсем тихо стал звучать. Посоветуй выбрать современный инструмент для извлечения музыки.
         - Всенепременно, как-нибудь заскочим в магазин.
         И мы танцевали с ней, как в старые добрые времена, между шифоньером и кроватью…
         А потом… потом были те минуты, познав которые однажды, мы уже не в силах их забыть, потому что они ни с кем больше не повторятся, сколько бы их ни было.
         - Вик, мы с тобой уже полгода… в таких отношениях. Что ты скажешь о себе? Не кажется ли тебе, что ты немного поостыл?
         - Я бы сказал по-другому. Пусть это не будет высокопарно. Мое чувство из горного потока превратилось в реку, но от этого она ведь не стала менее полноводной.
        - Да, сейчас и я немного остепенилась. А в первые месяцы что было…Кстати, у тебя еще есть половина камешка, половину которого ты мне дал, когда я уезжала в Хосту?
         - Есть,- сказал я не очень уверенно, и она почувствовала это.
         - Все, сегодня же выброшу свою половину.
         - Ну что ты, Эл? Ты ведь тогда гораздо равнодушней отнеслась к этому талисману.
         - Значит, мы поменялись местами. Ладно, не будем вспоминать. Скажи что-нибудь…в стихах. Есть новое?
         - Есть. Только…опять неказистые, но зато от чистого сердца.
Моя голубка, в эти сумрачные дни
Хотел бы быть с тобою рядом,
Обнять тебя, погладить волосы твои
И обменяться нежным взглядом.

Моя родная, досадный твой недуг
Хотел бы вылечить я ласковым приветом
И сердцем, что для тебя, мой друг,
Струится нежным, добрым светом.
         - Ну как, продолжать?- спросил я, вдыхая аромат ее волос.
         - Конечно. Почему ты говоришь: неказисто, по-моему, ничуть.
         - Ну и ладно,
Свиданий нет, ведь ты болеешь,
И я, увы, почти больной,
Какой пассаж, я так жалею –
Не можем встретиться с тобой.

Пусть на дворе мороз трескучий,
В тумане скрылось все вокруг,
Придет пора – на солнце жгучем
Мы будем загорать, мой друг.
         - Чудесно. Только… когда еще придет это время? Даже трудно пред- ставить. Нам так и не удалось с тобой позагорать и покупаться.
         - Да. И  вот  зима  в  самом  разгаре, а  мы не можем организовать лыжную прогулку. Может быть удастся сходить хоть на пару часов?
         - А как? В обычные  дни не получится, то  у тебя занятия, то у меня. А в выходные тем более. К тому  же  со  второго  января начинается дипломное проектирование, так что вообще меня не увидишь, не только на лыжах.
         - Ну  нет, я  так не согласен. Я не дам тебе зачахнуть в работе. Приду к тебе в техникум и у всех на виду уведу.
         - Уведи, укради, увези, без тебя мне будет тяжело,- она слушала мое сердце, а я гладил мою голубку.
         - Да, хорошо тут стобой, Вик мой голубочек, но что-то тревожно у меня сегодня на душе. Давай-ка вставать.
         - Когда мы встретимся?- спросил я, собираясь уходить.
         - Наверное уже в следующем году.
         - Нет, нет, мы  должны  вместе  попрощаться с этим годом и встретить Новый, пусть и раньше, чем другие. Неужели тебе не хочется этого?
         - Очень даже хочется, но… не слишком ли часто это будет?
         - О чем ты говоришь?! Такое бывает раз в году. 
       Через  день, двадцать  восьмого декабря, мы поехали в наш любимый приют, в «Космос». А он в тот вечер оказался забронированным под свадьбу. 
         - Какая жалость, что  же  делать, неужели  вечер пропадет?- сокрушалась Эла. Мы стояли в фойе и не знали, куда податься. Можно  было  пойти еще куда-нибудь, но где гарантия, что в эти горячие дни и там нас не ожидает то же самое? Нам  так хотелось в этот вечер посидеть именно здесь, в нашем уголке, который стал для нас родным.
       Хоть и неудобно было напрашиваться непрошеными гостями на это тор- жество, мы все же упросили завзалом пустить нас в какой-нибудь темный угол, пообещав, что мы не помешаем свадьбе.
        - Ладно, учитывая вашу приверженность к нашему заведению и ваше примерное поведение, я возьму это на свою ответственность. Надеюсь, вы меня не подведете.
         Она провела нас за укромный столик  у  колонны и побеспокоилась, чтобы и наш стол не пустовал.
         Свадьба была в полном разгаре и наше  появление осталось незаме- ченным. Это вполне объяснимо, в такой компании обычно бывает много незнако- мых друг другу людей.
         - Что ж, пора и нам с тобой чарки поднять,- предложил я,- у них своя свадьба, у нас – своя.
         - Горько,- сказал я, поставив рюмку, и выразительно посмотрел на свою невесту.   
         - Ви-ик, не вздумай. Мы же обещали быть примерными.
         Обещали, к сожалению.
      - Ты знаешь, какая оказия приключилась со мной вчера на занятиях? И смех и грех,- засмеялась Эла. 
         - Что же это?
         Она не спешила с рассказом, даже не хотела говорить, но все же решилась.
         - Веду, значит, я занятие, рассказываю о кровлях – и вдруг  ты мне вспомнился…в последний твой приход. Я так явственно, физически ощутила твою близость, что потеряла нить рассказа, а в глазах появилась такая картина… И тут  началось то, что должно было произойти только через два-три дня. Пред-
ставляешь?
         - Почти...,- я тоже не удержался от смеха.
       - Я стою около доски и не смею шагу ступить. Кое-как дождалась звонка и доковыляла до кабинета. Хорошо, что  он  рядом, а  то  хоть  караул кри- чи. «Что с тобой?»- спрашивает Людмила Тимофеевна. Я говорю: сама знаешь. Потом зашла к маме… Это все ты виноват, негодник.
         - Прости, не хотел.
И только свадьба, свадьба, свадьба
Пела и плясала!
И крылья эту свадьбу вдаль несли,
И места этой свадьбе было мало,
И неба было мало, и земли! -
         пела свадьба вместе с Магомаевым и крылья эту песню в зал несли.
         - Ты видишь виновников торжества?- спросила Эла о молодеженах.
         - Да, вон они, голубки,- я наклонил ее голову в просвет в стенке из цветов.
         - Ага, симпатичная пара.
         - Но  будут  ли  они  счастливы – вот вопрос.- Пожелаем им счастья и выпьем за них. Прошу, пани.
         Мы выпили за молодых и я спросил:
         - Как ты думаешь, что такое счастье?
         - Спроси что-нибудь полегче. Оно у каждого свое. Одни почитают за счастье жить безбедно, сытно и спокойно  в  своих  четырех стенах, в своей хате с краю. Другие рвутся покорить вершины и глубины, полюса  Земли и испытывают  его  только  там, достигнув  цели. Нет, не  сказать об этом двумя словами.  Тут и счастье матери, и спортсмена, ученого и простого рабочего, нашедшего  разгадку давно мучившего  вопроса: как усовершенст- вовать свой станок? Оно всеобъемлюще и неуловимо, это сладкое слово…
         - Да. Мне запомнилисиь слова Василия Федорова из его «Дон Жуана»:
"При жажде счастья взгляд ее горит,
При полном счастье почему-то гаснет".- Думаю, это  не  просто  красивые    слова. При достижении этого состояния человек продолжает мечтать. Непости-  жимая, манящая мечта… Выпьем за уходящий добрый год,- предложил я, наполняя рюмки.
         - К сожалению, в последний раз в этом году,- погрустнела Эла. 
Он стал для нас началом новой жизни,- продолжил я,-
Как жаль, что скоро он уйдет
И не повторится он однажды.

Ты помнишь, как все началось:
Еще друг друга мы не замечали,
И если бы вернуть то время удалось –
Поверили б тому сейчас едва ли.

Мы были близко – руку протяни,
Наверное, не раз на дню встречалсиь,
Но между нами проходили дни и дни,
Как много дней с тобой мы потеряли!

Мы шли к друг другу медленно, но верно
По темным лабиринтам жизненного круга,
Теперь я это знаю достоверно:
Мы не могли пройти мимо друг друга.

У нас так много общего с тобой,
Что до сих пор еще я удивляюсь,
И так легко и просто нам вдвоем,
Что лучше быть не может, я ручаюсь.

И в солнечные дни, и в непогоду
Узнал тебя я до сердечной боли,
Как будто за прошедшие полгода
С тобой мы съели не один пуд соли.

Ты стала для меня навек родная,
Хотел бы в это слово я вложить,
Мой друг, одну тебя так называя,
Всю теплоту и нежность сердца и души!

Что будет в будущем – я этого не знаю,
Неужто это все у нас с тобой пройдет?!
Но что бы ни было – тебя я заклинаю:
Почаще вспоминай наш первый добрый год.
    - Ви-ик…- она прижалась ко мне и припала губами к щекае.- Мой хороший, добрый, нежный человек. Где ты был раньше, где?!
         - Там же, где и ты, далеко. Если бы почаще и подальше ездил твой…Он приехал?
         - Да, вчера. Вернулся самолетом. Бывает же, что с самолетами случаются неполадки в воздухе, которые нельзя исправить… Ты понимаешь, до чего я дошла? Как так можно?...Ох, жариться мне на сковородке в аду, это точно.
         Это о многом  говорит… Но можно  ли  построить  счастье на этом? Дальше не хотелось думать на эту тему.
         - Пойдем танцевать. Авось нас не раскроют, затеряемся…
       Мы  станцевали  несколько танцев. Окружающим было не до нас. И все же нас «вычислили». Когда раздалась команда: свистать всех наверх! – позвали всех  за  стол, к нам подошел грузный, запыхавшийся от пляски мужчина и потащил в свою компанию. Мы  отбивались, как  могли,  но  тщетно. Пришлось сесть за общий стол.
       - Товарищи!- обратился  к «столу» Сергей Андреевич, наш новый знакомый,- за нашим  столом есть  новые  люди. Это наши  гости Виктор и Елизавета, они еще  молодые, можно без батюшки. Мы сегодня говорили много всяких тостов и пожеланий нашим молодоженам. А сейчас я хочу попросить, чтобы ска зали свое слово по этому поводу и наши новички.
         - Да, да! Просим, просим!- загудели за столом.
         Отступать было некуда, да и незачем. Я встал:
        - Ну что тут можно сказать? Боюсь, что я не найду других слов, потому что в такой день и час говорят  только  об  одном, о счастье. Будьте  счастливы, Валера и Оленька! Желаем вам большой, крепкой, настоящей  любви  на  всю  жизнь! Пусть ваши сердца бьются как одно целое и пусть в них не иссякнут доброта, нежность и все самое лучшее, что есть в нашей жизни. За ваше счастье!
         - Ой, как горько!- капризничала  Эла. Она  хотела  выпить, но  тут  же отвела руку, сморщившись.- Пить нельзя, горько!         
        Валерий подсластил. Поработав шансовым инструментом, нашим соседям захотелось продолжения банкета – еще послушать новеньких. Им, наверно, хотелось послушать и мою «половину», но Эла великодушно предоставила сделать это снова мне.   
        - Внимание!- крикнул сосед справа, стуча вилкой по графину.- Сейчас Виктор еще скажет свое веское слово.
         - Давай, давай!
         - Я вообще-то хочу сказать не своими словами, а хорошо известкого вам Гете. Можно?
         - Валяй, чего там!
         - Я предлагаю «тост за тех,
Кто делил годами          
Дружно радость и печаль
С нашими сердцами.

Пить отрадно и легко
За друзей, с друзьями,
И за тех, кто далеко,
И за тех, кто с нами.

Надаем глупцам щелчков,
Чтоб отбить охоту
В златопенное вино
Лить гнилую воду.

Трезвость глупую забудем
И любимых наших будем
Целовать без счету!».
         - Ур-ра!! Браво!- кое-кто полез целоваться. Как видно, надоело смотреть, как это делают молодые.
         Свадьба пела и плясала, когда мы покинули ее. Обычные автобусы ходили часто, но мы дождались экспресса. И  опять  уединилсиь на целых полчаса. Целых полчаса блаженства! Не было никаких тревог  и забот, не хотелось  ни  о чем говорить. Откинувшись в креслах мы пили эту безотчетную радость и тихо таяли от нежности в руках. 
      Ведь ничего, ничего же не будет в жизни лучше, чем ЭТО, чем СЕЙЧАС. Не будет… Ничего… Как хорошо, если умереть, то сейчас. Кто же это сказал? Как много и хорошо сказано об  э т о м. 
        «Оставь меня, но не в последний миг, когда от мелких бед я ослабею. Оставь меня, чтоб сразу я постиг, что это горе всех невзгод больнее. Что нет невзгод, а есть одна беда – твоей любви лишиться навсегда».
        Любовь…Где она? До нее еще надо дожить. Но все равно, если даже она не сказала этого слова, все равно  же  это – то  же  самое. Об  этом  можно  сказать  разными  словами, можно  вообще не говорить, лишь бы оно было, это состояние.
         - Эл, как ты думаешь, может быть что-то лучше, чем сейчас? Тебе хорошо?
         - Да. После этих встреч с тобой я возвращаюсь как будто помолодев- шей. Я не испытывала в жизни такой  радости  общения и не представляю  свою  теперешнюю  жизнь без этих поездок,- она сжала мою  руку и прильнула к щеке.-С тобой я как в сладком сне, ты всегда окутываешь меня каким-то удивитель- ным, легким  туманом. Он убаюкивает и качает меня, и мне так не хочется выходить из этого блаженства... Но выходить надо, приехали.
         Дальше – знакомые улицы.
         - Что ты сказала своему, когда он встретил нас? Тебе же нельзя было говорить, что была у родителей учащихся, потому что пришла не одна.
       - Нельзя было. Пока я шла от тебя к нему те считанные метры- что творилось в моей голове! В конце  концов  я остановилась на том, что приш- лось срочно заменить заболевшего преподавателя на вечернем  отделении. А то, что я пришла с провожатым, так это естественно, тем более что он живет недалеко от нас. Ты знаешь, что где-то в этих краях живет Никита Александрович, наш парторг?
         - Да, где-то здесь он обитает.
         - Ну вот, а ты как раз шел в ту сторону. Надеюсь, он не разглядел твое лицо, темно же было.
         - Лицо – нет, но рост… Тот же намного ниже меня.
        - А, наплевать, мне уже все равно. Будь что будет. Но мы все-таки не будем больше так делать, как тогда нарисовались перед ним.
         - Не будем.   
         - Поэтому давай-ка здесь простимся, а дальше я одна пойду,- Эла выглянула из-за угла,- слава богу, чисто.
         - Когда?..
         - Теперь уже точно через год.
         - Как бы хотелось быть с тобой в тот вечер! Это же самый радостный и светлый праздник.
         - Понимаю тебя, но что делать?..Приходи,- она решительно подтвер- дила это кивком головы,- вместе встретим Новый год, ага.
         - Милая  моя  фантазерка, твои фантазии несбыточны. Но они так прекрасны! Ладно, до следующего года. Я буду пить шампанское за тебя и с тобой. Счастливого Нового года!
         - И тебе…

         - Ну, ребятки, украсили елку? Молодцы!- Света пришла с работы в приподнятом настроении.- Мы тоже  на  работе хорошенькую елочку поставили. Я конфет принесла, надо их повесить на ветки. А еще сделать фальшивые конфеты для смеха. Знаете, как их делать? 
         - Знаем!- парни с готовностью превратились в фальшивоконфетчиков. Тут их хлебом не корми, потому что настоящие конфеты известно, куда идут.
         - А ты, отец, что сидишь? Тебе, что-ли, дела нет?
         - Я предоставляю эти приятные хлопоты вам. Если б вы знали, как мне дается эта жертва!
         - Ох-ох-ох, так мы и поверили. Надо Деда Мороза лучше укрепить под елкой, а то он, бедняга, все время падает. 
         - Так там же ребята орудуют, успеется, еще завтра день. 
         - Ну ладно, тогда протяни нитки между стенами для снега и дождя.
         - Это можно. Но странно, почему елку украшают не только снегом, но и дождем?
         - Ты неисправимый реалист. Просто потому, что это красиво. По-твоему, и бусы не надо вешать?
        - Ну, их еще можно объяснить. Они похожи на сосульки, которые весной могут и на елках вырасти.
        - Так это же весной,- вступил Юра,- а сейчас зима, но мы все равно их вешаем. Значит и дождь должен быть, он ведь тоже летом струями льет.
         - Сдаюсь…и постараюсь взять реванш. Где ваши дневники?
         - Чего  ты  опять  в  такой  день  к  ним...- заступилась было Света, но парни уже протягивали свои «трудовые книжки».
         - Вот посмотрите, ни одной «удочки»,- показал старший.
         - И у меня.
         - Так…Лады. Значит, сдержали свое слово. А на большее мы способны?
         - Само собой.   
         - Ну  что, все  на сегодня?- спросила моя благоверная, оглядывая комнату.- Давайте закругляться и спать. Я устала сегодня с этой беготней на работе.
        Похоже, постель сегодня не будет катафалком. Но прежде мне хотелось узнать мнение жены по поводу одной вещи, которую я подсунул ей прочитать, надеясь, что она, эта вещь, наведет ее на кой-какие мысли. У Эразма Роттердамского есть интересный рассказ, «О супружестве» называется. Там говорится о том, как у одной жены  загулял  муж, и она  ничего не может поделать. «Перепробовала все средства,- жалуется она подружке,- ни уговоры, ни угрозы, ни битье посуды – ничего не помогает. - И не поможет,  отвечает ей подружка,- тут  надо  делать все  наоборот, похитрей. Все эти твои скандалы и ссоры только отталкивают его, вот он и бежит  от тебя. А ты попробуй по-другому, почаще ему улыбайся, ласкай его, в  постели  не  будь  недотрогой, он  же  твой  муж. И  главное – поменьше  пили, они  этого  не  любят.  Проявляй, но  только  искренне, заботу о  нем, и я  уверена, он  тоже изменится. – Ну нет, заботиться об этом  негоднике? Он  будет гулять, а  я должна его за это ласкать? – Я не понимаю, он тебе безразличен или нет? Хочешь  ты, чтобы он остался  с  тобой, или нет? – Хочу. – А  это самый верный способ привязать его к себе.» Ну  и  так  далее  в  том же духе говорилось в том рассказе. О нем мне и хотелось услышать  мнение  моей  благоверной. Разумеется, мне не хотелось оставлять мою мировую женщину. Разве можно лишиться  такого  цветка  и  такого  друга?! Но  если  бы  Света  изменилась  хоть  немного, перестала  бы терзать  меня, я  бы  не остался  в  долгу. Я бы  любил их обеих, моего ретивого хватит. Но…в наших  супружеских  отношениях  было  уже  столько  негативного, что осадок ничем не вытравить, это необратимо. И  едва  ли  может  возродиться то, давнее, пусть оно и не было любовью. Но кто знает, мо жет быть при обоюдном стрем-  лении  со  временем  мы  и  могли  бы  жить  хотя бы сносно. Кому какая польза от такой жизни? Ребята все видят и понимают.
         - Прочла тот рассказ, помнишь, я говорил?
         - Прочитала.
         - Ну и как?
        - Что ты мне подсовываешь какое-то средневековье? Мы же, слава богу, в космическую эру живем.
         - Ну и что? С тех пор кроме техники изменились и человеческие отношения, но такие понятия, как честность, искренность, доброта, любовь – они  ведь  сохранились, слава  богу. Неужели  мы  не можем взять то полез- ное, что оставили нам предшествующие поколения? Надо учиться на опыте других.
         - У меня своя голова на плечах.
         - Значит, ничего интересного ты там не нашла?
         - Есть кое-что. Разводы, оказывается, существовали уже в то далекое время, а в наше не столь отдаленное они были запрещены. Вот тебе и опыт. Нет, сейчас не те времена, кончилась ваша власть. Теперь мы и без вас можем прекрасно прожить.
        Да, особенно  ты. И сегодня  ты тоже можешь прекрасно обойтись без меня, ведь ты устала, хочешь спать, как всегда. Я бы снял товю усталость вот этими руками, которые похожи, как ты когда-то сакзала, на руки твоей матери.
         - Ой, какие у тебя руки холодные, согрей их сначала у себя.
         Согрел, сжав зубы. Потом обхватил себя ее руками, ногами тоже.
      - Тебе ведь только кажется, что не любишь меня. Разве можно вычеркнуть все эти годы? А моя сдержанность, мне кажется, не повредит. Я хочу, чтобы меня завоевывали. 
        Свое стервозное отношение ко мне она считает всего лишь сдержан- ностью?! Она, конечно, думает, что  от ненависти до любви один шаг, как сейчас. Кто знает, может, она и права. Но до моей любви сейчас гораздо дальше…
         Вот  он и пришел, Новый год, с которым связано столько надежд и ожиданий! Редко когда они осуществляются, но  мы  не  устаем  верить в радость… ”Мы с  годами верим с вами больше в радость, чем в печаль”- это Марыля Родович, по ТВ шел концерт зарубежных артистов:            
         - А сейчас по многочисленным просьбам телезрителей поет Боб Колдуэл,- объявил диктор.
         - Слушай, Вов, и запоминай, он  сейчас самый модный певец на Западе,- посоветовала Света, сидя за швейной машиной.   
         - Совсем необязательно запоминать,- возразил я,- зачем голову забивать всякими… Мода приходит и уходит.
         - Да? А что же тогда остается?- это ее, конечно, задело.
         - Как будто не знаешь. Настоящее искусство.
         - Эстрадный певец, по-твоему, не может ему принадлежать?
         - Смотря какой. Этот Боб больше работает на публику, чем на искусство. Маловато естественности и экспрессии.
         - Ох, какой ценитель нашелся.
         - А почему бы нет?
         - Ладно, дадим ему послушать.
         - Дали, уже кончилось,- обиделся Вова.
         - Ничего, сегодня еще много концертов будет.
       Вечером по радио передавали сказку Евгения Шварца «Обыкновенное чудо». О любви. Мы с женой на  кухне  стряпали  пельмени. Я  слушал  эту сказку, и опять внутри все таяло и наполнялось до краев. Сказка  кончилась  словами волшебника: «Слава храбрецам, которые не боятся любить, зная, что когда-то придет конец. Слава смельчакам, которые живут так, как будто они бессмертны». Ни один мускул не дрогнул на ее лице.
         А потом  по  ТВ снова был  концерт. Свои песни пел Окуджава: «Не бойтесь говорить друг другу комплименты… это все любви моменты… Надо жить, друг другу потакая, тем более что жизнь короткая такая». Света слушала, кивала головой и поддакивала, глядя на меня: вот, мол, как надо, а ты?..
         А  потом  были  последние часы уходящего года. Мы ждали гостей, обещали приехать Шатиловы, младшая сестра Светы Ира с Сергеем, но не приехали. Дедушка Мороз явно перестарался, на улице было ниже сорока.
      Как я ни старался развеселиться – не получалось. Не было у меня еще такого грустного Нового года.

         С наступлением января я опять не мог дозвониться до Элы. Днем она, очевидно, пропадала на бесконечных  консультациях  по дипломному проектиро- ванию, а вечером я не мог себе этого позволить. В первое время Игорь охотно отвечал, что мама там, на работе, что я не туда попал и т.д. и т.п. Но вскоре он догадался. Поэтому, взяв трубку, уже не спешил с ответом, ждал, когда я заговорю первым- что, мол,  сегодня ты еще придумаешь.
       Вот и сейчас, сняв трубку, он молчит, я тоже, закрыв рукой микрофон. Потом несколько раз тихонько нажимаю на рычажок, имитируя неисправность, и вешаю трубку. Ничего не поделаешь, придется идти  на  работу, на  ее работу. Это нежелательно, но что тут особенного: человек зашел к приятелям, с ко-
торыми проработал пять лет, поговорить о том о сем.
         В  последнюю  встречу  она  скзала, где ее искать, так что я нашел ее сразу. За неимением места в учебных корпусах той группе  дипломантов  выделили помещение в учебных мастерских. Зайдя туда, у меня  разбежались  глаза, потому  что все сидели и не на ком было остановить взгляд. Наконец я увидел ее, глаза наши встретились. Потом  она  продолжила разговор со своей великовозрастной ученицей (это были заочники), а  я  на  всякий случай продолжал осматривать остальных. Хорошо бы еще кого-нибудь найти для «хода конем». Нашел! В  трех  метрах сидел Росляков. Хоть он и не видел меня в упор, но ничего, мы  люди  не гордые, можем и заставить заметить себя. Подойдя к его столу, я поздоровался, правда, без руки:
         - Привет, Алексей Петрович.
         - Здорово, здорово. Что, в гости пожаловал?
         - Да, проходил мимо, вспомнил про одно дело и решил зайти. А вы все консультируете? Как нынче работается по сравнению с предыдущими годами?
         - Примерно так же, мало что меняется. Как ты на новом месте?
         - Нормально, грех жаловаться. Простите, я отвлекаю вас, продолжайте.
         Он повернулся к своему соседу, а я немного послушал их и тихонько отошел к Ее столу.
         - Здравствуйте, Елизавета Павловна. Мне тоже хотелось бы у вас проконсультироваться, только не по этому предмету.
        - Хорошо, подождите, я сейчас,- она говорила спокойно, но я чувствовал прорывающееся волнение   в ее голосе, ее лицо покрылось легким румянцем.
         Я вышел в коридор. Ждать пришлось недолго.
         - Здравствуй,- тепло и нежно сказала она,- не вытерпел?
         - Как видишь. Я смотрю, ты совсем заработалась.
         - Да, Вик, заработалась,- она говорила, сдерживая волнение. И мое ретивое радостно забилось. 
         - Не пора ли встряхнуться?
         - Пора, наверно.
         - Когда?
         - Когда… Сегодня что, четверг? Давай завтра, ладно?
         - Хорошо, до завтра.
         Четверг превратился в пятницу. А когда она наступила, наконец, мы, как обычно, уехали на ту сторону реки на экспрессе. 
         - Как у тебя дела? Как Новый год?- спрашивал я, глядя в родное лицо и беря ее за руку.
         - В общем, как всегда. Но нынче не так, как бы хотелось.
         - Вы дома были?
         - Да. А как ты встретил?
         - Так  себе, в  воспоминаниях. Если  бы я встретил тебя в тот вечер, не отпустил бы никуда и ни за что. 
         - Мне  тоже  хотелось  поднять  Новогодний бокал с тобой…У нас были гости, хорошие знакомые, друзья, можно сказать, Валя и Саша. Она  врач, а  он  работает на  заводе, начальник цеха. Тоже живут – не позавидуешь. Понимаешь, она очень симпатичная, интересная  женщина, любит своего Сашу до обожания, а  он…потерял  к  ней  всякий интерес. Валентина делится, конечно, со мной. Целый год они живут  как  чужие. Как  так  можно, не  представляю. Живые же люди… Жалко мне ее. Как толлько она ни старается привлечь  его внимание, и прическу меняет чуть ли не через день, и наряды. Глупые мы, жен-щины, бываем. Надо же совсем наоборот делать…
         Эла рассуждала не хуже Эразма Роттердамского. Она продолжила:
         - Ой, умрешь со смеху,- засмеялась она,- как он ухаживал за мной весь вечер, этот Саша. Мама мне потом рассказывала, как она все это видела со стороны. Только, говорит, зазвучит музыка, он сразу идет меня приглашать, а у Вали чуть не слезы на глазах. Но это я не о ней смеюсь, а о своем…Он ведь тоже с некоторых пор  воспылал ко мне, чтоб ему… Ну вот, смотрел он, смотрел на это и не выдержал: «Хватит с моей женой танцевать, я тоже хо- чу".». «Какой негостеприимный хозяин,- говорит Саша,- ты должен гордиться,
что с твоей женой танцуют, а ты, оказывется, семейный деспот, не знал». «Я уже устал этим гордиться,- отвечает  мой,- надоело, сам  гордись». Вот  так  они и делили меня и не знали, что весь вечер я танцевала не с ними…
         В «Космосе» мы сели за свой столик. Его  уже можно было назвать своим. Хоть мы и не очень часто  сидели  за ним, примерно раза два в месяц, но  всегда  старались попасть за него. Мы примелькались обслуживающему персоналу и нас встречали как испытанную и заслуживающую доверия пару.   
         - Значит, совсем заработалась?
         - Да. Ты же знаешь, каково с этими заочниками. Приходится начинать черт знает откуда, пока скажешь  то, что  надо. Есть, конечно, и среди  них  смышленые, но  это  же  единицы. И все равно, с ними  мне больше нравится работать. Хоть они и меньше знают, но больше понимают и занимаются. 
         - А Алексей  Петрович  все  еще прирабатывает в вашей комиссии? Он же должен консультировать технологическую часть, однако и здесь успевает. О чем он сейчас тебе поет?
       - А ну его, лезет со своими советами. Ты видел, мы в одной группе работаем, вот он и встревает, куда  не  надо  бы. Хочет показать, что много знает. Ну и на здоровье, знай, только не лезь в мой проект. Я уж как-нибудь сама отвечу за свою работу. Всяко уж говорила ему – нет, не понимает.
         - Его можно понять, он же хочет почаще и подольше видеть тебя.
         - Мало  ли, чего  он хочет. Надо же думать не только о себе. Да, недавно зашли к нам ваши женщины Анна Николаевна  и  Лариса  Юрьевна и давай плакаться: вот они, то есть вы, мужчины, такие-сякие, не  успеет  какая-нибудь  смазливая  юбка появиться, они тут как тут. Это они о Харченко так говорили. Перед  Новым  годом они, видимо, собирались, и он приударил там за одной новенькой. Думаю, чего вы лезете к нему? Ну староваты вы для него, так и оставьте человека в покое. Чего уж сейчас…
        - А он, Харченко, тоже, надо полагать, не упускает случая засвиде- тельствовать тебе свое почтение?
        - Нет, не упускает, пользуется  тем, что  далеко ходить не надо. Говорил бы свои  комплименты Ларисе Юрьевне, вон она какая, прямо писаная красавица. Правда, годы…Недавно и она объяснилась мне  в любви. Зашла как-то и говорит: Елизавета Павловна, можно с  вами поговорить, пока  никого нет? - Я говорю: пожалуйста, о чем это вы хотите  посекретничать? – О ваших нарядах, вы  всегда так элегантно одеты, у  вас такие  волосы. Покажите, как  у  вас обработан  разрез  юбки. Он у вас так хорошо  сделан, прямо  загляденье. Та-ак, понятно. Знаете, так  редко  удается  сделать  наряд, чтобы  он был к душе, а у вас, наверно, такой проблемы нет? - В общем, пораспросила  она  меня  и про наряды, и про прически, и про парфюмерию.
         - Это и понятно, ты же мировая женщина… моя. Моя?- я привлек ее правой рукой. 
         - Твоя, твоя. Держи крепче свою мировую… и не отдавай никому.
         - Не отдам. Никому. А знаешь, кого я больше всего боюсь?
         - Ты боишься? Кого?
         - Твоего аристократа. Все-таки больше всех, наверно, он старается…Боюсь, что ты попадешь в его сети… Мы с тобой так редко видимся. Ты сказала когда-то: с глаз долой – из сердца вон.
         - Ну, это на тебя не распространяется. У меня к тебе такое же чувство, как и в первые дни. С таким  же желанием иду к тебе на встречу. Я люблю тебя, Вик.
         Она  сказала это!! А  я-то думал, что можно обойтись без  этого слова! Без него было тоже хорошо, но так приятно услышать его от своей единственной!
      Из колонок зазвучала чарующая музыка группы  АББА. Она  всегда уно- сит меня в прекрасный мир грез, где царствует блаженство. А тут еще это слово…
       - Эл, ты видела когда-нибудь живого счастливого человека? Посмотри на счастье, оно перед тобой,- я  хотел  остановить  мгновенье, посмотреть  на себя со стороны и показать своей мировой женщине, какое оно, счастье.
         - Оно прекрасно, Вик…
         Мы смотрели в глаза друг другу и дарили друг другу свет своих очей… Потом она сказала:
         - За этот миг надо бы поднять, что-то ты сегодня забываешь… 
         - Да, прости. Я опьянел от твоих слов, а тут еще эта музыка.- Я наполнил бокалы,- Пусть не иссякнут наши чувства… и вино!
         - И музыка.
         - А теперь танцевать. Есть восточная притча. Юноша пришел к мудрецу и говорит: О, мудрейший! Научи меня получать удовольствие от жизни, научи отличать прекрасное от дурного, красивое от безобразного. И ответил ему мудрец: научись танцевать.
         Мы  прошли за стенку из цветов, там было свободней и темней. Мы танцевали почти одни, не возвращаясь в перерывах за свой стол.
      - Как хорошо, когда никто не смотрит,- говорила Эла.- Еще бы не было оркестра, и без него неплохо.
      - Когда мы займемся бальными танцами?
      - О, теперь нескоро. Сейчас заочники, потом очники, после них вечер- ники. Разве что весной.
         Музыка  закончилась, но мы остались почти на том же месте. Эла взяла мою руку и положила себе на  то  место, где  сходятся  ключицы. Сверху  положила свою руку и все это закрыла платком, который был на ее плечах. Я стоял не шелохнувшись, слушая ее слова… и сердце.
        Музыка  опять зазвучала, и моя обворожительная партнерша улавливала каждое мое движение. Натанцевавшись, вернулись на свое место.
         - Вот это отвели душу, я даже устала.
         - Хочешь пива, держи. 
         - С  удовольствием. Эх, сюда  бы  рыбки. Постой, кто  же это меня ей угощал? А-а, вспомнила, это там  было, в  командировке. Тот астраханский  товарищ  все  зазывал  меня в  свой номер, грозился рыбкой угостить. Как будто знал, что это моя слабость. Я сначала  отказывалась, но потом не устояла перед соблазном. А он не понял… и плучил не то, что хотел.
         - Эл, помнишь, я тебе говорил тогда, перед твоей поездкой, что возвращайся, что бы ни случилось, все равно ты для меня… Я беру свои слова обратно. Так не должно быть.
       - Конечно, иначе этим можно злоупотреблять. Прости за черные мысли, они у меня появлялись. Вот какую ерунду я тебе говорю.
         - Ничего, перемелется. Еще  вот  что  скажи. Я  иногда  думаю о том, что будет, если твой… все же узнает  обо  мне. И даже больше – застиг- нет  нас  вместе. Как  ты себе это представляешь, когда нас будет трое?
         - Я  оставлю  вас  одних. А  вообще-то я скажу ему прямо: люблю. Ага, люблю и всё. Пусть делает, что хочет.
         Это так воодушевляло, что я опять  как  тогда, когда был у ней в первый раз, забыл о его величестве  времени, которое, однако, в  минуты счастья проходит как обыкновенная горстка песка сквозь пальцы. Эла спросила:
         - Не пора ли нам двигать, а, Вик ты мой цветочек?
         И опять она звонила домой, а я стоял на стреме.
         - Какой ты молодец, что нашел эту обитель,- сказала она, огляды- ваясь на покинутый нами приют,- что мы бы делали без нее?
         - Нашли бы другую.   
         - Нет, другой такой, наверное, не найти.
         - А как твой доклад, сделала ты его?
         - Да, и по-моему неплохо получилось,- она задумалась.- Я же гото- вилась к нему основательно. Понимаешь, это щепетильный вопрос. Можно было привести конкретные примеры и назвать фамилии. Но задетые  за  живое не остались бы в долгу. Получилась бы некрасивая перебранка, стали бы вспоми- нать друг другу  всякие  пакости. Спору  нет, споры бывают полезны, в них рождается истина. Но это не   тот случай, потому  что  истина  известна: добро  воспитывается нашим доброжелательным, уважительным отношением  к учащимся. Только не надо об этом забывать. Поэтому я обошлась без фамилий, но привела  такие  примеры, что  они  не  оставили сомнений об их принад- лежности. Чего стоит, например, один только Воронов, от которого учащиеся бегут, как очумелые. Он же их доводит до слез.
         - Да, некоторые  считают, что  чем  больше они настращают своих подопечных, тем лучше. Обучение  должно  быть радостью познания. А мы давим их грузом непосильного им материала и думаем, что это хорошо.
         - А как же быть с «гранитом науки»?
         - Я  не  против, без него не обойтись, если человек хочет добиться чего-то стоящего. Пусть ему будет  нелегко  грызть этот гранит, но только чтобы он не терял вкуса к нему. А такое вот отношение к человеку  может навсегда отбить охоту что-либо грызть. Да, забываем мы, поучая с высоты своего положения  своих юных друзей, требуя от них неукоснительного подчи- нения всем своим прихотям – забываем, что  мы тоже люди со всеми человечес- кими слабостями и недостатками, что мы тоже можем ошибаться - и ошибаемся! Но только часто забываем извиняться.
         - Погоди, погоди, ты шпаришь как по моему докладу. Можно подумать, ты стоял за дверью и подслушивал.
         - Не отказался бы послушать и увидеть тебя в той ситуации. 
         - Ты немного потерял.
         - Ну да, знаю я тебя, вечно прибедняешься. Раз ты говоришь: неплохо получилось, значит получилось лучше некуда.
         - Но, мой родной, ты  меня идеализируешь. Но тогда действительно хорошо получилось. Нина мне потом рассказывала: «Когда ты закончила гово- рить, Марк Львович встал и не знал, что сказать. Он смотрел то в зал, то на тебя, уходящую со сцены. И это продолжалось с минуты две, пока он обрел дар речи». Обретя его, он сказал: «Товарищи, позвольте мне  от вашего  имени поблагодарить Елизавету Павловну за столь интересный, полезный, содержатель- ный доклад. Не  скрывая  эмоций скажу: лично я давненько уже не слышал ниче- го подобного. Думаю, что это сообщение понравилось и вам. Будем надеяться, Елизавета  Павловна  еще  не  раз порадует нас в этом плане». А Вера Андре- евна, помнишь, шеф худсовета, встретила  назавтра и тоже  вся рассыпа- лась:  : «Ну, милая моя, как это у тебя все так здорово вышло: так тактично сказать о нашей бестактности. Сильно, ничего не скажешь».
         - Молодец. Может быть ты и для нашей аудитории такое доброе дело сделаешь?
         - Уволь, с меня хватило и одной аудитории. Я же говорю, нельзя меня пускать на трибуну.   
         И опять этот родной экспресс и это восторженное состояние. 
         - Эл, мы с тобой знакомы  по-настоящему  немногим больше полгода, а так сблизились, что иногда это кажется невероятным. Я, наверно, не нагово-  рил  столько  с  моей  благоверной  за  всю нашу жизнь, сколько с тобой за это время.
         - А я тем более. С моим тоже много не поговоришь…
         - Понимаешь, какое  дело получается? Я  всю жизнь ждал чего-то…Думал, неужели  это  все? Ведь должно же быть что-то радостное, большое, светлое? И, как видишь, дождался.
         - Молодец, значит, можешь ждать. Я в этом убедилась. А вот некото- рые не могут, не умеют, не хотят. А теперь скажи, какие доклады в кавычках пишешь ты в последнее время? Есть что-то новое?
        - Могу предложить «Охотничьи рассказы». Мне хочется узнать твое мнение, а потом уж нести в газету… или выбросить,- я достал из кармана сложенные вчетверо пару листов.
         - Давай, посмотрим.   
                ДЕРЖИ  ПОРОХ  СУХИМ !
       Зайцев принадлежал к людям, для которых охота - пуще неволи. А они, как известно, не любят заниматься  домашними  делами. Не  любил и Зайцев. Как жена ни просила починить термобигуди – дальше горячих  обещаний и клятвенных  заверений  дело не  двигалось. В конце-концов жена вынуждена была использовать  для  завивки его патроны. При этом она не видела разницы в том, холостые они или заряженные.
        - Оппять она ими накручивалась!- в сердцах констатировал бывалый охотник, доставая из всех пяти стволов патроны, после  того как ни один из них не выстрелил. Да и как они могли бы сработать, если перед  завивкой жена окунала  их  в  кипяток?- Сколько раз тебе говорить, что на ошибках учатся не только в школе?!- ругал себя Зайцев за то, что забыл спрятать боеприпасы от жены.- Чтоб ей, чертовой кукле, пусто было!
         На дальнейшее выяснение отношений со своей благоверной времени не оставалось, зверь был рядом.
                ДЕРЖИ  КАРМАН  ШИРЕ !
         Охота начиналась не лучшим образом. Медведь, вместо того чтобы убегать, грозно рыча и ломая все, что попадалось на пути, неумолимо прибли- жался. Однако косолапый не на тех нарвался. Прежде чем пуститься наутек от свирепого Топтыгина, охотники успели таки разделить его шкуру. При этом Зайцеву достался ни у шубы рукав. Убегая впереди своих товарищей, обделенный при разделке туши утешал себя: Ничего-о, догонят и еще  дадут, и  открыл  пошире  карман, проклиная  себя  за  то, что  опять  не  хватило  времени заняться  обувью.
                ДЕРЖИ  УХО  ВОСТРО !
        Зайцева заколебала вода в его худом болотном сапоге и он, наконец, заклеил его, а потом швырнул, как всегда, за порог.
        - Ах!- вздохнула мышка, спрятавшись в том сапоге от кота и не найдя выручавшую ее дырку.- Ведь говорила маме мне: "Семь раз проверь, а потом уж –за дверь",- так нет, не слушалась. Ах, мамочка, как же ты была права!
         А мамочка тем временем была в гостях у соседей, наблюдала из своей норки за банальной сценкой из жизни братьев своих старших:
                ДЕРЖИ!
         - поблагодарила  соседка  Зайцева  за  то, что  он  поменял  ей  негодный  водопроводный  кран  на новый. На сей раз вместо «Спотыкача» она припасла соседу нечто совсем новое.
         - Да-а, все текет, все меняется,- глубокомысленно говорил Зайцев, устраивая в стакане смеситель – виски с содовой. При этом он имел в виду  насколько  неожиданный, настолько же и приятный сюрприз соседки. А она подумала, что он говорит о злополучном кране:   
         - Знамо дело, все они текут. Не успеешь к одному привыкнуть – глянь, а уж надо менять!
       - И  это  хорошо-о,- поглаживая  живот  не согласился Зайцев,- потому как не текет только под что?  То-то и оно. А зачем, спрашивается, он нам нужен, такой камень? Да чтоб он пустой был!
         У Зайцева  была привычка переиначивать  пословицы и поговорки на свой лад, как, например, сейчас по поводу  лежачего камня. Это было явным признаком того, что после богоугодного возлияния его потянуло пофилософство- вать. Но еще сильней его потянуло прогуляться по улице, где он оказался сви-
детелем интересного проявления охотничьих таланотов.
                ДЕРЖИТЕ  ВОРА !
       - закричали за углом, и тут же на Зайцева выскочил совершенно незна- комый охотник за чужими ме- ховыми вещами, на котором горела шапка и который бежал с очередного шапошного разбора.
         - Скатертью  автострада!- пожелал ему  Зайцев и попал в точку. Однако на того это подействовало, как на слона – дубина. И тут  откуда  ни  возьмись – на извилистом и скользском пути охотника в горевшей шапке поя- вился молодой человек. Он мертвой хваткой схватил бежавшего за загривок.
                ТАК  ДЕРЖАТЬ !
         - напутствовал Зайцев теперь уже юношу, а сам подумал: значит, на ловца и охотники выбегают…
         И все же чаще всего они сидят у костра, коротая  время за охотни- чьими байками:
                ДЕРЖУ  ПАРИ !
         - подзадорил  Зайцева  его  товарищ   по  охоте  Волков,  когда  они  втроем  с  Медведевым коротали длинную, как  июньский  день, ночь,- что  ты, Ерофеич, не  схватишь годовалого бычка за рога и не свалишь его за пятнадцать секунд.
      - Не советую этого делать,- не задумываясь парировал Зайцев,- смотри- те, что я сейчас сделаю с этим пятилетком!- и он одной левой обхватил зубра, что красовался на этикетке…
         А наутро у них случилась
                ДРАМА  НА  ОХОТЕ.
         У  тех  двоих  двоилось в глазах, а у Зайцева пятерилось. Он выстрелил одновременно из всех пяти стволов! – и был таков.
         За  чтением  моих  опытов  Эла  несколько  раз  не могла удержаться от улыбки, но заразительным смехом и не пахло.
        - На этот раз мне больше понравилось. Неси в редакцию, но гарантиро- вать что-либо я, разумеется, не могу. Это трудный жанр, попробуй рассмеши нас, когда нам не до смеха.
         - Да, все вы – царевны Несмеяны, как я погляжу.
         Мы дошли до нашего КПП и она спросила:
         - Что ты мне сегодня посоветуешь сказать о своей задержке?
         - Сейчас тебе и придумывать ничего не надо. Началось дипломное проектирование, разве тут можно считаться со временем?
         - Да, с  тобой  не  пропадешь, как  я посмотрю. Но я все же скажу, что была у Нины. Подружка все-таки, часто говорим по телефону. Подружка-то подружка, но…
         - Что, может подвести?
         - Нет, не в том дело… Встретила  она меня как-то со своим Мишей на улице. Ну, поговорили о разном, потом Миша отзывает меня в сторону. Что, думаю, еще за секреты могут быть от жены в ее присутствии? А  он гово- рит: «Зайди  к нам как-нибудь, мать о чем-то хотела поговорить с тобой». Теща, стало быть, потому  что он живет с родителями жены. И вот на днях я была у них. И знаешь, о чем они хотели поговорить со мной, якобы, без Нины?
         - ?
         - У Нины  есть  брат, младше  ее, но  уже  женат. Живут они где-то в подвальном помещении и, как они  говорят, никакого  просвета  на улучше-  ние  жилищных  условий. Вот  об этом Тамара Сергеевна и спросила  меня, нельзя  ли  как-то  помочь ему? А что я могла сказать? Я, конечно, сочувс- вую, но… Понимаешь, людям невдомек: как можно иметь такие возможности и не пользоваться ими?
         - Да…
         Если бы она знала, как она была мне близка в эту минуту! Нет, определенно мне никогда не узнать до конца  этой женщины. Всю жизнь быть рядом с ней и всю жизнь удивляться. Всю жизнь? Если бы!
        - Я пойду, а то лифт отключат. Ох, как вспомню, что опять будет в глаза смотреть и гладить лицо… Ну оставил бы он меня в покое, чего пристал?.. До свидания,- сказала она после последнего поцелуя и ушла…
         За  вторую  половину января и первую – февраля мы встретились всего три раза. У преподавателей – специалистов  нагрузка  в  течение года распре- деляется неравномерно, то густо, то пусто. У меня в это время было пустовато за счет летней практики, зато Эла попала на максимальную нагрузку.    
          Отношения  наши оставались такими же, но провожая ее домой я каж- дый раз чувствовал смутную тревогу. Меня  волновал  вопрос: насколько хватит нашей, вернее, ее привязанности, чтобы ехать в разные  концы  города, рис- куя  попасться  знакомым, родственникам, ее мужу или моей жене, мокнуть под дождем, мерзнуть, дрожать от страха? Наши  отношения  превратились в чисто платонические. Если бы иметь какой-то «угол», чтобы не рисковать. Прощаясь как-то около «нашего» дома я сказал об этом.
     - Что же делать? Подождем лучших времен. Мой собирается в марте в грандиозную командировку…
         - А Игорь?
         - Он у нас воспитанный мальчик, никогда не заглядывает в нашу дальнюю комнату. Не знаю, в кого он пошел, такой тихоня. Взрослые, с кем бы он ни соприкасался, не могут налюбоваться им. На даче так вообще только и слышишь со всех сторон: «Какой у вас хороший мальчик», «Прелесть, а не Игорь» и пр. Едем  с  ним  как-то  в автобусе домой, от мамы возвращались. Он немного поодаль стоял от меня. Смотрю, какой-то  подполковник  средних  лет засмотрелся  на меня. До-олго разглядывал, потом подошел и встал рядом: «Девушка, мне кажется, мы  с вами знакомы. Где-то мы встречались, только не могу вспомнить. А вы не вспомните?». Я говорю: у меня пока нет склероза, но и я не помню. «Но это вам так кажется, а вот если бы  посидеть  вечерком  где-нибудь  и  неспеша  повспоминать, то  наверняка  бы вспомнили, а? Как  вы  на  это  смотрите?». Он  говорил, конечно, негромко, но  Игорь услышал и подошел  ко  мне  с  другой  стороны, а  потом  так  посмотрел  на  этого  служивого, что  тот  все понял. Вот  так, Вик мой голубочек. Защитник  растет, вот  тебе и тихоня. Но  дома  он  не помешает, ложится рано. А еще весной мы  будем  больше  ходить за городом, да? Люблю весну, пробуждение всего… Но больше всего мне хочется, конечно, в Лебединый. Он всю жизнь будет манить… как мираж.
         А беда уже подкрадывалась к нам.
         В  последний  раз  мы  договорились  поехать  23 февраля в новый бар, о котором писали в газетах много  хорошего. Я  приехал  на  автобусную  остановку  напротив  ее техникума и ждал. У них должен быть  очередной  банкет  по случаю праздника, но она хотела уйти, как только закончится официальная часть. 
         Вот и она! Я увидел  ее, когда она переходила улицу на перекрестке. Она спешила. Однако, подойдя  к остановке и обменявшись со мной взглядом, она не останавливаясь заскочила в подошедший автобус, который  шел  не  туда, куда нам надо было. Я, разумеется, не отстал. Народу набилось много, но я все же протиснулся к ней. Она сосредоточенно смотрела на меня и ничего не говорила. Она была очень взволнована.
         - Что-то случилось?- спросил я.
         - Да, выйдем на площади, расскажу.
         Она имела в виду Цветочную площадь, автобус шел туда, к ее дому. За те десять минут я перебрал все, что  могло случиться: увидел или узнал муж, мать, сестра, соседи, сын, директор, учащиеся?...Ясно было только одно: случилось что-то страшное.
         - Так  вот, Вик,- сказала  она, когда  мы вышли из автобуса и пошли обычной своей дорогой в направлении  ее  дома,- в последний раз, когда мы были вместе, нас с тобой видел Таборский, проезжая мимо той остановки, где мы с тобой садимся на экспресс.
         - О, черт! Только бы не этот…
         Некоторое время мы шли молча, подавленные этой новостью. Стало так тяжело и неприятно оттого, что сейчас узнают все эти…
         Первой заговорила она:
         - Да, увидел  и сразу пошел в наступление, с утра сегодня начал: «Елизавета Павловна, надо здороваться  со  своими  коллегами, нес- мотря на ваши увлечения. Я вас вчера видел с мужчиной, который работал у нас, но теперь уже не работает. И я не позволю, чтобы кто-то со стороны уводил наших лучших женщин». Я говорю: с кем же это вы меня видели? А-а, это же был Виктор, как его… Михайлович? «Ну, вы молодец,- он  удивился, не  ожидая  такого поворота,- два – ноль в вашу пользу». А потом, на вечере, все ловил и предлагал… Ты  же знаешь, что он может предложить: «Ну что вас удерживает? Все будет в лучшем виде. У меня есть свободная квартира, машина, и вы не открутитесь».   
         - Да, уж он-то устроил бы все в лучшем виде, скотина…
         - Я говорю: Максим Михайлович, у нас с вами ничего не получится, вы слишком трезвый человек, я тоже, поэтому давайте не будем. Вик, я не могу его обрезать так, как надо в таком случае и как мне хотелось бы.
         Тут Эла задумалась, а потом продолжила:
         - С  каким  удовольствием  я бы врезала ему пару «ласковых», по-русски, но я же не могу, мне же с ним работать. Это очень пакостный народ.
         - Я поговорю с ним.   
         - Нет-нет, я  сама  все  улажу. Ничего  страшного, ты  не пере-  живай. Ты чего дрожишь? От холода или это нервы? Смотри у меня, чтоб без глупостей, если еще хочешь видеть меня.
         Некоторое расстояние опять шли в тягостном молчании.
         - Я думаю, у него хватит ума не шантажировать тебя, пугая, напри- мер, мужем?
         - Конечно, до  этого  не  дойдет, он  же  неглупый. «И какой же я,- говорит,- был дурак. Вы мне так давно и так  нравитесь, но  я не смел и заикнуться об этом, вы же недотрога. Но сейчас все, я не отстану. Ну  чего  вы  боитесь?». Хоть и неглупый, а не поймет, не допускает мысли, что не боюсь я, а просто не хочу, противно. Столько  женщин  крутится вокруг него. Все в длинных платьях, декольтированные, бери – не  хочу, нет, подавай ему Елизавету Павловну – и все. Но ничего, Вик, переживем и это, выше нос. Ну их!
         Ее слова подействовали ободряюще:
         - Само собой. Послушай, что я тут набросал в честь годовщины предварительного, так сказать, нашего знакомства. Мы  же  с  тобой ровно год назад впервые танцевали на таком же вечере, какой сейчас идет там, без нас.
Итак, прошел уж целый год,
С тех пор, как в тот счастливый час,
Еще не зная, что нас ждет,
Я танцевал с тобою вальс.

Ты сразу мне запала в душу,
И пусть мы не гуляли при луне,
Одну тебя хотел я слушать,
Я рвался мыслями к тебе.

И я узнал, что ты прекрасна
Не только внешней красотой,
С тех пор желанный облик твой
Передо мною ежечасно.

Ты над зеленою травой
Цветешь, цветок Любви и Счастья,
И мне не страшен день ненастный,
Ты в нем – луч солнца золотой!

О, как мне хочется сказать
Тебе чарующее слово,
Но это будет ведь не ново
Тебя Венерою назвать.

И все же я не перестану
Тебя боготворить и, слезы не тая,
Тобою восхищаться не устану,
Голубка добрая и нежная моя.
         - Спасибо, Вик, мне очень хорошо,- она сжала мою руку.- Не иссякает твоя чаша.
         - Значит, сегодня нам сорвали мероприятие? Мы же хотели посидеть в коктейль - баре.
         - Как-нибудь в другой раз. Меня очень просил Володя прийти порань- ше. Я пойду,- она посмотрела проникновенно и тепло. Я прикоснулся к ее щеке.
         Сгущались  сумерки, шел мягкий пушистый снег. Мы простились не там, где обычно, а раньше, на перекрестке.
         Та-ак, вот и пришел этот черный день, которого надо было ожидать…Разве можно было надеяться, что  нас  никто  не увидит в таком городе, где столько знакомых? Я часто думал об этом и ничего не мог придумать, чтобы  исключить  такую  возможность  на  все сто процентов. Что теперь будет? Во всяком случае  мало  приятного. Если  бы  увидел  какой-нибудь  порядочный человек и «не заметил» - куда ни шло. Все равно, конечно, плохо, но еще полбеды. А тут больше всего неприятно было не потому что он узнал, а оттого, что он об этом думает. Думать он мог только об одном, в меру своей испор- ченности. Но не будешь же каждому объяснять…
         После  этого  я  не  звонил  дня три, а потом мы договорились встретиться где-нибудь подальше от всяких глаз и поговорить. В понедельник  я снова позвонил в условленное время, но никто не брал трубку. Помучав  телефон  минут  десять, поехал  к  ее  дому, чтобы  подождать  ее на автобусной остановке.  Мне  показалось  подозрительным  это гробовое молчание. Очень хотелось увидеть ее, узнать, как ее дела. Но  и  на оста-  новке  не  дождался ее. Как же это, почему? Договаривались же? Не хотелось верить и думать, что она не хочет видеть меня.
         Через  пару  дней снова позвонил около одиннадцати вечера, зная, что ее мужчины ложатся рано, а она долго не спит. Я не ошибся, трубку взяла она:
         - Ты что так поздно?
         - Чтобы наверняка застать тебя дома, а то уже третий день не могу поймать. Как у тебя дела?
       - Ничего хорошего. Плохи дела. Я стараюсь не попадаться на глаза этому… Ты знаешь, так неприятно все это. Я ведь рассказала все Володе. Говорю: так и так, предлагают открыто стать любовницей, выручай. Что  он   может сказать? С ним бы он поговорил по-мужски. Но я боюсь, что он не сдержится, он же  у  меня  горячий. Он советует, чтобы я обратилась в партком. Но это ведь тоже чревато, могут же не понять или  еще  хуже, просто посмеются. Если бы там был кто-нибудт постарше, а на этого Ковалева я не  очень-то  надеюсь. В  этом  отношении Григорий Николаевич  мог  бы, навер- ное, помочь. Не  Марк Львович, а именно он. Я, пожалуй, зайду к нему посо- ветоваться. Как ты думаешь?
         - Конечно, он поможет. Но  прежде  чем к кому-то идти, надо об этом сказать этому… Может быть, хоть это на него подействует. Не такой уж он, в конце концов, осел.
         - Я посмотрю еще, как он будет себя вести. Но быть в таком положе- нии продолжительное время не очень-то приятно. Вот что мы наделали. Не хочу видеть тебя.
          Эти слова ошеломили меня. Я стоял с открытым ртом и не знал, что сказать.
         - Ты совсем не хочешь… меня видеть… или…   
         - Еще не разобралась.
         - А я хочу тебя видеть, очень. И хотел пригласить тебя на прогулку. Завтра ты как?
         - Извини, Вик, пока не до этого. Как-нибудь попозже. Ты же понима- ешь…
         - Да. И ты прости.
         Молчание.
         - Ну что ж, Эл, до свидания, до лучших времен. Так, что ли?
         - Не знаю, когда оно сейчас появится и будет ли вообще.
         - Можно мне иногда навещать тебя по телефону?
         - Звони, конечно, на этом жизнь не кончается, надеюсь.
         - До свидания. Прости за все, если можешь.
         Больше я ничего не смел сказать ей на прощанье. Я уже чувствовал холодное дыхание разлуки, так же как ощущуал лбом обжигающий холод телефона - автомата.

         Нет, мир не перевернулся и Земля не остановилась в своем движении и вращении, да и сам я внешне, наверно, не  изменился: пил, ел, ходил, рабо- тал, но  только опять она не выходила у меня из головы, как тогда, когда все ЭТО начиналось. Я чувствовал себя последним сиротой на свете, как будто не было у  меня больше ни семьи, ни родителей, ни друга, ни брата. Неужели  она заменила их всех? Нет, конечно, но когда не стало ее – как будто не стало никого.
        Еще совсем недавно было так хорошо, что не верилось, что может быть так плохо. Как неожиданно и быстро все изменилось! Я еще надеялся, что прой- дет это черное время и жил в грезах, включая приемник, когда никого не было рядом.
         О, эта музыка любви! Щемящая тоска…
Родная, слышишь ли меня?
Услышь, как сердце мое бъется,
Оно к тебе, к тебе лишь рвется,
Рсстроенными струнами звеня.

О, как мне хочется счастливого огня!
И как мне хочется счастливого приюта,
Но не того мещанского уюта,
В котором киснут люди не любя.

Хотел бы знать я только лишь одно –
Когда же эта кончится разлука,
И, корчась в этих черных муках,
Увидеть вновь дано иль не дано?

Родная, слышишь ли меня?
Пусть трезвый разум мой хохочет,
Ты слышишь, сердце мое хочет
Вновь прикоснуться до тебя.
         Когда становилось невыносимо вспоминать недавнее прошлое, закры- вался в ванной. Я  явственно ощущал и мог бы выделить тот нерв, по которому поднимается этот комок. Он начинается, конечно же, от сердца, идет вверх, смещается вправо и кончается в горле. Тем, кто не хочет это чувствовать, можно, наверно, удалить этот нерв, вырезать его. Только едва ли кто на это согласится. Как же они будут чувствовать радость, если не будут знать боли?
         Жизнь  шла  своим чередом. Я изредка звонил ей, узнавал, как у ней дела. Кажется, пронесло. Она помаленьку  успокаивалась. Приближался  мой  день  рождения, и  мы  решили, наконец, вернее, она согласилась встретиться. За пару дней до встречи я позвонил, чтобы окончательно договориться об этом.
         - Куда и  когда  ты сможешь приехать? Я мог бы встретить тебя неда- леко от твоего дома, чтобы тебе долго не ехать одной.
        - Мне очень жаль, Виктор, но я не смогу приехать. Я неважно себя чувствую. Какая-то смертельная усталость. Думаю, что это надолго. Поэтому не звони больше, хорошо?
         - Как, совсем?
         - Совсем. Тяжело мне, понимаешь? Я сама позвоню, если надо будет. Жди, ты же можешь ждать.
       И я ждал. Прошел март, наступил апрель, но никакого звонка. Как видно, она вообще не собиралась звонить. Но разве это возможно?!
         В апреле я снова позвонил:
         - Здравствуй, Эл.
         - Здравствуй, Вик.
         - Как жизнь, все еще хандришь?- я говорил бодрым голосом, но чувствовал по первым же словам, что ее это не тронет.
         - Ничего хорошего.
         - Ну что с тобой, Эл? Не пора ли встряхнуться?
         - Не пытай меня, Вик, не надо,- как будто с того света услышал я.- Я очень устала, понимаешь?
         - Понимаю. Но  и  ты  пойми меня. Разве могу я сидеть сложа руки и ждать, когда ты находишься в таком состоянии? Мне очень хочется помочь тебе, Эл.
         - Спасибо тебе, хороший мой человек. Только ты мне не поможешь.
         - Что же делать?   
         - Не знаю, ждать. Я позвоню…
         И я снова не жил, а ждал. И снова жил только ей. Где бы я ни был: дома, на работе, на улице, в автобусе – она была со мной – и не было, не было! ее…
Опять в душе тяжелая утрата,
Как будто мной потерян целый миг,
Как будто от того, о чем мечтал когда-то,
Остался лишь короткий этот крик.

Опять в душе горит такая нежность,
Как будто солнце растопило лед,
И будто эта радостная свежесть
Канет в Лету и больше не взойдет.

Опять в душе царит такой восторг,
Как будто я прошел все круги ада,
И вновь стою под сенью звездопада-
И этот миг во мне тот крик исторг…
         В конце апреля я снова позвонил:
         - Привет.
         - Привет.
         - Ну что новенького, Эл?
         - Боюсь, что ничего.
         - Ты дома одна, что ли, сегодня же выходной?
         - Нет, не одна. 
         - А что они… спят?
         - Да, почти. Подожди минуту,- она положила трубку и, наверно, прикрыла дверь. Голос ее звучал уже более живо, чем в прошлый раз. Она снова взяла трубку.- А как ты? Как семья, работа?
         - Пока все нормально. Есть такая притча. Если тебе кажется, что все хорошо, значит ты чего-то не учел. Так что приходится говорить с оговорками. Не пора ли нам с тобой поближе к природе? Помнишь ты говорила, что придет лето и мы будем ездить за город?
        - Ох, Вик, Вик. Будем, будем,- она говорила тихо и так доверительно-неопределенно, что я представил, как ей тяжело даются эти слова.- У меня к тебе есть большая просьба.
         - Слушаю.
         - Напиши мне все свои стихи. У меня ведь их очень мало и я их уже выучила наизусть. Напишешь?
         - Что за вопрос, Эл?
         - А новые ты еще пишешь?
         - Конечно. Могу прочитать.
         - Слушаю.
В конце концов и к нам пришла весна,
Которую мы так с тобою ждали,
Но мне нерадостно, ведь рядом нет тебя,
Опять хожу по улицам в печали.

Отрезала все нити и ушла,
Оставила меня с самим с собою,
Куда бы мне сбежать от самого себя,
Нет счастья без тебя, а, значит, нет покоя.

Не вижу солнца в небе – оно не для меня,
Не слышу пенья птиц, журчания ручьев,
Зачем мне одному великолепье дня?!
Не надо мне ни прозы, ни стихов.

Тебя со мною нет, и все ж не верю я,
Что превратишься ты из яви в чудный сон.
Надеюсь, что слова тебе эти прочтя,
Я позабуду их и выброшу их вон!

И снова засияет солнце надо мной,
И вновь услышу в роще пенье соловья!
О как прекрасна жизнь,
Но лишь с тобой, с тобой!
О как хочу я видеть
Тебя, одну тебя!
         - Чудесно, Виктор.
         - Ладно. Только ты мне зубы не заговаривай. Давай-ка будем  конкретно говорить. Когда мы с тобой куда-нибудь поедем?
         - Когда… Конечно, уже после праздников. Позвони как-нибудь… давай четвертого мая, хорошо?
         - Идет. Ну, счастливо тебе отпраздновать.
         - Спасибо. И тебе тоже радостного Первого Мая.
         Что  же  с ней происходит? Что? Просит стихи. Значит – всё. Но я не мог примириться с этой ненавистной мыслью. В голове то и дело возникали диалоги:
         Я: Ну, красавица, что же тебя заставило предать мелодию любви?   
         Она: молчание (виноватое, разумеется).
         Я: Ты не хочешь ни о чем говорить?
         Она: Да, мне тяжело. Давай не будем копаться…
         Я: Это не  копание. Мы же не животные, чтобы заканчивать такие дела подобным образом. Я хочу понять движение человеческой души, твоей души. По- чему так получилось, Эл?! 
         Она: Не знаю, Вик.
         Или:
         Я: Ты не хочешь ничего говорить? Значит, ты предоставляешь мне са- мому думать об этом, что мне захочется?
         Она: Да.
         Я: И тебе все равно, что я подумаю?
         Она: Нет. 
         Я: Ты хочешь зачеркунуть и забыть наше прошлое?
         Она: Нет!
         Или:
         Я: И последний вопрос? Ты скажешь, кто он?
         Она: Нет. Потому что никого нет.   
         Четвертого  мая мы никуда не поехали, потому что я не мог дозво- ниться до нее. А после дня Победы на работе меня позвали к телефону:
         - Здравствуй, Вик.
         - Здравствуй.
         - Прости меня, я не сдержала своего обещания. На то были веские причины, но это не телефонный разговор, как  ты  понимаешь. Я  собирала  вещи и обнаружила  еще один том «Очарованной души». Их  было так много. Мне его надо вернуть тебе. Как бы это сделать?
         - Очень просто, принести.
         - Куда и когда?
       Мы договорились обменяться «любезностями»: она мне – «…душу», я ей – стихи, назавтра в сквере недалеко от ее дома.
         Я пришел раньше минут на пять и ждал на лавочке, сдерживая нарас- тающее волнение. Что же будет? Что она мне готовит? Почему собирает вещи?   
       Она пришла в белом плаще, в котором мы когда-то грелись… Лицо ее немного осунулось, но не потеряло привлекательности. Она была все такой же, на которую заглядеться – не диво.
         - Ну что, присядем?- предложил я. 
         - Давно ждешь?- взгляд ее карих глаз стал более сосредоточенным.
         - Нет, недавно. Что ж, давай обменяемся…Ты сказала по телефону, что собираешь вещи?   
         - Да. Мы уезжаем.
         - Куда?
         - Обратно в Сибирь.
         - Почему?
         - Причин набралось достаточно.
         Помолчали. Я ждал каких-то пояснений, и она продолжила:
         - Я тебе говорила, что Володя давно уже просится уехать отсюда. Не нравится ему рабочая атмосфера на работе. На моей работе тоже мало хорошего…с некоторых пор.
         - Прости, Эл, это из-за меня.
         - Нет, это расплата за нашу с тобой любовь. Видно, слишком сладким оказался запретный плод.
         Она замолчала, а я не знал, о чем говорить.
         - Когда вы уезжаете?
         - Через пару дней.   
         - Значит… я никогда тебя больше не увижу?
         - Вернее всего что – да. 
         Как же я буду жить?- хотел спросить я, но слова не смогли прор- ваться сквозь тот комок.
         - Я знаю, тебе будет тяжело, но ты же мужчина, Вик. Прости и ты меня. В такие минуты женщины предлагают остаться просто друзьями. Это глупо, но даже этого я не могу тебе предложить. Прощай.
         Она приложилась губами к моей щеке.   
         - Счастливого пути, Эл. Не поминай лихом, а я тебя никогда не забуду… 
         Она ушла. Чем мне жить?!- спросил у гор он, и эхом отозвалось – чем, чем, чем, чем…
Ну вот и всё, пора поставить точку,
Ее не будет, сколько ни зови,
Она, прощаясь, «машет мне платочком»,
А я, прощаясь, задыхаюсь без любви.
А вам, кто не любил, я вправе говорить:
Не знали вы счастливейших мгновений –
Прекрасных слез любви и горьких наслаждений,
Смогу ли я до смерти их продлить?

         Вот мы и дошли до конца и узнали: кто же мы? Эла не смогла или не захотела порвать с прошлым. В вечном споре разума и чувств победила голова. Победило женское благоразумие сохранить семьи любой ценой. Мою она сохранила только на пару лет, на большее меня не хватило.
         А  я, несмотря  на  такой  финал, не  ожесточился не только на нее, но и ни на кого бы то ни было. Сердце  все  также  продолжает  любить, а голова – мечтать. Иногда так хочется видеть ее, что я, не верящий ни  в  какие  чудеса, не  удивился  бы, если бы она вдруг ниоткуда появилась передо мной. Благодаря ей я  узнал  ответ на главный вопрос нашей жизни: есть ли на Земле человек, с  которым ты мог бы быть счастлив? Возможно ли это? Теперь я знаю, что это не миф. 
         Прошли  годы. Прошло  тридцать лет. Всякое  было  за  это  время. Но не было больше в моей  жизни такого года, когда я  не просто жил. Я го- рел, летал и мечтал! Этот год  до сих пор освещает сумрак  жизни. Я, конеч- но, не  раз  и  не  два анализировал  финал нашей с Эл истории. Почему так получилось? Чувства  Элы  не хватило,  чтобы изменить свою жизнь, потому что она сгорела раньше меня, где-то в Сибири. Кто раз горел – того не подо- жжешь. 
         Случаются и стихи.
Мы с вами обязательно хотим
Все вещи называть своими именами,
Когда не так их назовем – спешим
Скорей исправиться – зачем?- не знаем сами.

Мы часто говорим: живут же люди –
Все есть у них: машина, дача, джинсы, диски, сад,
Ковры, картины, в переплетах книги,
Хорошие знакомства, в магазинах – блат.

Все есть - нет радости общенья,
С людьми, с которыми живут,
И тех мгновений удивленья, 
От встреч, которых уж не ждут,

И тех счастливейших моментов,
Когда других бросает в дрожь.
Когда себя сдают в аренду –
Не-ет, то – не жизнь - сплошная ложь.

При слове: смерть – охотно верим:
Всему – предел, всему – конец,
Что жизни путь уже измерен,
Землицы холм – ее венец.

Нет ни рассветов, ни приветов,
Ни летних гроз, ни зимних бурь,
Не засияет дивным светом
Небес манящая лазурь.

Нет ничего! И все же, все же!
Как много есть у смерти той,
Которая на луч похожа
И нас зовет на вечный бой!

Ну а любовь? Всегда ли – радость?
Всегда ли – только забытье?
Всегда ли в нашем сердце сладость?
Всегда - счастливое житье?

К несчастью – нет. Не так уж часто
Сердца двоих соединит,
Но видим мы гораздо чаще:
Любовь – болезнь, беда, тупик!

И, ввыходя из петли – круга,
Кррруша всё на своем пути!
Семью, работу, верность друга –
Всё, всё бросают в жернова любви!

Каким же подчиняется законам
Людская эта круговерть?
И кто осмелится сказать нам:
Где тут – Любовь? Где – Жизнь? Где – Смерть?
                *
                *       *
Пройдут года – и вот однажды
Мы встретимся нечаянно с тобой,
Меня ты спросишь: как и прежде
Ты все печален, что с тобой?

И я отвечу, не скрывая:
Лишь о тебе мои мечты!
Меня так много лет не зная,
Наверно, не поверишь ты…
                *
                *       *
Когда я по' миру скитался
Среди людей и птиц –
Всегда с тобою оставался
До кончиков ресниц.

Когда один я оставался,
Совсем , совсем один –
Я лишь с тобой не расставался,
Упрямый пилигрим.

Когда с надеждами расстался
Давно и навсегда –
И с этой думой распрощался:
Навек забыть тебя.
         
         И вот сакраментальный вопрос: почему нам так хочется любить? Похоже, это придумала природа и не зависит от нас. И если это так – она хорошо придумала, иначе  мы добровольно едва ли согласились бы пребывать в состоянии, в котором кроме радости и восторга  есть  много  грустного и печального. Как  сказал  Гете о любви: «в ней ужас пытки и боль в  избытке». И  все  же радость и восторг  так перекрывают все остальное, что этого хва- тает на всю жизнь. Хотя это и не само еще счастье, а только намек на него.    
       Еще двое не узнают – полную радостей – жизнь…

Каменногорск – 1978 / 79; 2009