Мокрое пятно быстро пропитывало рубашку.
Миша прижал руку к груди и посмотрел на влажную ладонь. Принюхался. Лизнул палец. Сладковатый, приторный вкус. Горячо-то как внутри.
Говорила мама, поосторожнее, сынок, с женщинами…
***
Ехать Мише предстояло двое суток.
А что сделаешь, если страна такая крупная в размерах. Крупнее только, как говорит Мишина мама, ее незабвенная тетя Роза в период расцвета социализма. Не верите? Нет, не насчет тети Розы, царствие ей, какое она заслуживает, а насчет расцвета социализма. А как же иначе? Раз был закат, то должен был быть и расцвет.
Или мы эту стадию как-то незаметно проскочили? Вместе с замужеством тети Розы и зачатием ее красавицы-дочери Фирочки. Но Фирочка жива и здорова, хотя и эмигрировала в ту южную страну, где ее уже некому оценить. Потому что там таких, как она, много, а здесь, может, и оценили бы, но где те Фирочки?
А билеты на самолет стоят столько, что, как говорит Мишина мама, дороже только мое кашемировое пальто двадцать лет назад.
Поэтому и купил Миша билет на поезд до Адлера, то есть до точки «Б». Точку «А», в которой топчется сейчас Миша, перекладывая чемодан из руки в руку, мы озвучивать не будем. Чтобы особо наблюдательные граждане не бросились искать Мишу в своем промышленном или не очень городе.
Зачем искать? Точно не знаю, потому что граждане разные бывают. И какие мысли посещают их головы, не разгадает даже детектор лжи в руках сотрудника органов со стажем. Тем более, что этот сотрудник из органов сам может броситься на вокзал по следам Миши. А что? Мы же не знаем, какие задачи сегодня в органах сотрудникам ставят. Может, здоровье и покой Миши – их главная задача! Или наоборот. Там же, в органах, отделов много. И необязательно их цели совпадают. Одни за Мишу, другие – как раз против.
Не спешите возмущаться!
Как говорит Мишина мама, сЫночка, ни в чем нельзя быть уверенным.
Объявили посадку. Миша не торопился. Он закурил белое «Мальборо» и наблюдал. Нет, не за будущими попутчиками. На всякий случай он искал в толпе маму. Потому что сигареты и Мишина мама – понятия взаимоисключающие. И курил Миша только тогда, когда был уверен. А с его мамой уверенным быть нельзя никогда.
Тот гипотетический человек из органов и в подметки не годится Мишиной маме в вопросах контроля за Мишиной нравственностью и здоровьем.
Я вдруг представил себе, что Мишина мама работает в органах! И не уборщицей, а кем-то в погонах. Всего лишь на секунду. Нет, на минуту, потому что за секунду мысль не сформулировать.
Сформулировал. И что? Беру свою мысль обратно.
Итак. У вагона осталась только проводница. Миша незаметно выбросил окурок и достал билет. Восьмой вагон, место тринадцать. Можно сказать, вип-ложа. Купе, от обоих туалетов посередине, нижняя полка.
Вы думаете, что не обошлось без агентов влияния в железнодорожной среде? Спешу огорчить. Или обрадовать. Ну, вы поняли.
Все агенты влияния выехали по абсолютно противоположному месту жительства. Поэтому Мишина мама заняла очередь в кассах с пяти утра. И не вчера, а полтора месяца назад! А что? Сын едет на море. Второй раз в жизни. Впервые он побывал там и солнца ни разу не увидел. И не потому, что стояла пасмурная погода. А потому что Мишина мама была на первом месяце беременности. Так что считать тот раз не совсем уместно.
По крайней мере, у Мишиной мамы есть повод говорить с достоинством, что аденоиды сына она вылечила морской водой! И попробуйте возразить, что у двухнедельного эмбриона еще нет аденоидов.
Миша почему-то волновался, когда пробирался с чемоданом по вагону к своему четвертому купе.
Что значит – почему-то? Двое суток ехать с посторонними людьми. И постоянно находиться в напряжении. В носу не ковырни, не зачавкай, не захрапи. Да мало ли какие звуки человек издает в расслабленном состоянии! Привыкший к тому, что он обитает в отдельной от мамы и от других людей комнате.
А в поезде реально придется жить. И хоть всего двое суток, но… Нет, не так. Целых двое суток!
Миша забросил в рот мятную карамельку и постучал в прикрытую дверь купе, потому что мама учила всегда стучать, перед тем, как войти. Он стучал даже, когда входил в собственную ванную, хотя и был уверен, что мама на кухне, а в квартире никого больше нет.
– Войдите! – разрешил тонкий женский голос.
Тоненький, как «мяу» Мишиного вечно голодного котенка по имени Диоген. Живот его, обросший рыжей шерстью, как недельной щетиной, уже отвисает до пола и мешает не только бегать, но и тихо ходить, а тем более ползать, а он все «мяу».
Миша ему говорит с укором, чтобы брал пример с него, типа, я ж молчу, хотя и не завтракал сегодня. А котенок, не обращая внимания, «мяу». Может, глисты? Хотя нет, недавно прогнали. Может, поскитались и вернулись? Родной дом, все же.
Мише даже показалось, что это котенок сказал ему из-за прикрытой двери «войдите». Он обрадовался знакомому голосу и дернул дверь влево. То есть не туда, куда следовало, если бы он хотел войти. А туда, куда надо было дернуть, если бы он хотел, чтобы в это купе больше никто и никогда не вошел.
Миша дернул еще раз и заклинил дверь окончательно.
Котенок Диоген или кто-то другой с аналогичной дикцией и силой в конечностях попробовал подергать с другой стороны, но так же неудачно.
– Позовите проводника, – мяукнули оттуда.
Но Миша уже завелся. То есть не сам Миша, а его чувство собственного достоинства. Или гордость. Или идиотизм, присущий всем молодым тридцатилетним мужчинам, не имеющим постоянных половых связей.
Миша отодвинул чемодан, уперся ногой в стенку напротив и дернул что есть сил. Что примечательно, все в ту же сторону.
Результат, как вы догадываетесь, был аналогичный.
Проходящий мимо солдат-сверхсрочник, находящийся в состоянии, присущем всем солдатам-сверхсрочникам на побывке, остановился и вежливо отодвинул Мишу со словами «погоди-ка, брат».
Миша посмотрел на крупные красные руки солдата и решил не спорить.
Сверхсрочник дернул. Что-то хрустнуло. Солдат с сожалением посмотрел на свою руку. За дверью кто-то заплакал, решив, что ему придется жить в этом купе долго и счастливо. И умереть в один день, который наступит очень скоро.
Сверхсрочник, которому в это купе не очень и было нужно, сказал «пропусти-ка, брат» и пошел дальше, согнув на всякий случай поврежденную руку в локте. На его место, ставшее вакантным, подошла проводница. Женщина хоть и некрупная, но знающая приемы. То есть направление, в котором нужно открывать двери купе. Сказав несколько громких слов, характеризующих мужские качества Михаила и состояние здоровья сверхсрочника, проводница, практически не прилагая усилий, освободила из плена котенка Диогена. Котенок оказался заплаканной некрасивой девушкой.
А что красивого может быть в лице, на котором в расстройстве чувств размазаны тушь, помада, тени для век и яблочный сок? Возможно, какой-то компонент я и упускаю, но химический анализ смеси по объективным причинам проделан не был.
Девушка выскочила из купе, пробираясь в тамбур, где и дожидалась, избегая взглядов, границы санитарной зоны и момента открытия туалетов.
Вернулась в купе она с чистым лицом и оказалась симпатичной шатенкой.
Как сказала бы Мишина мама, когда я смотрю в зеркало, я завидую своему покойному мужу. Слава Богу, он уже не видит то, что еще вынуждена видеть я.
Миша в отсутствие соседки успел переодеться в спортивные штаны и футболку со слоганом американских безработных «Ничего, перезимуем». Это при их-то мягком климате!
А потом он, запустив руку в пакет с едой, съел то, что попалось под ту самую руку. А попались ему вареное яйцо (спасибо маме, без скорлупы), помидор, кусок краковской колбасы и щепотка соли, которую он, не теряя времени, засыпал сразу в рот. Наклонив кверху лицо. И перестав на секунду жевать. В промежутке между яйцом и помидором. Как любит говорить Мишина мама, долго пережевывает тот, кому больше нечего.
Остальные три-четыре килограмма провианта Миша спрятал под сиденье. Туда же, в пакет с едой, по совету опытной мамы, один раз ездившей к морю, он сунул паспорт и деньги.
(продолжение таки будет)
2010