Глава 3. Дурная наследственность.
Идти в университет с сумкой, до отказа набитой пачками денег, совсем не хотелось. Я приняла решение поехать домой, и, свернув на ближайшем светофоре, попала на узкую лесную дорогу, где едва разъезжаются два автомобиля, движущиеся друг другу навстречу. Я с трудом вписывалась повороты, потому что моя голова, казалось, вот-вот треснет на части. Вконец обессиленная, я попыталась воссоздать воедино картину событий этого длинного, странного дня. Я вспоминала утро, мой приход в универ, моё знакомство с Антоном. Недовольные взгляды девиц. Пока всё нормально, ничего особенного.
Вдруг, перед глазами встаёт лесная отдалённая опушка, та, на которой я очутилась в перерыве между парами. Странный взгляд, напугавший меня. Лучистые глаза, наделённые какой-то невиданной, магической силой. Я живо вспомнила ноющую, странную пустоту, возникшую в районе солнечного сплетения в тот самый момент, когда я ощутила на себе этот взгляд.
Ещё минута, и он превратил бы меня в безвольного зомби, беспрекословно подчинившегося этой страшной воле.
Я вздрогнула. Потом, встряхнув головой, попыталась сбить с себя полу истерическое оцепенение. В голове тут же разорвалось сотни микроскопических зарядов. Я дёрнулась от неожиданной и резкой боли, выпустив руль. Машина тут же свернула с узкой дороги, и чуть не врезалась в поваленное дерево. К счастью я успела вовремя затормозить.
Боль, казалось, парализовала меня. Я не могла пошевелиться, и сидела, безвольно откинувшись назад, почти потеряв сознание. Не знаю, сколько я провела времени в этом жутком ступоре. Когда, наконец, я смогла управлять своими руками, первым делом открыла окно. Вечерело, и первые сумерки опускались на осенний лес. Птицы в этот погожий сентябрьский денёк пели так красиво, что я не могла не улыбнуться. Головная боль стала понемногу угасать, и теперь я чувствовала себя почти счастливой.
Мысли вновь унесли меня к событиям сегодняшнего дня.
Теперь я думала только о НЁМ. Стронг не шёл у меня из головы. Воспоминания о Роберте потихоньку прогнали остатки боли. И всё же, он казался мне очень странным. Он вёл себя не как другие мужчины. Я не впечатляла его своей непосредственностью. Роберт не восхищался мною, а, наоборот, критиковал. Каждый раз, когда мы встречались…
Казалось, он сразу возненавидел меня. Я вспомнила его взгляд – ясный и холодный, как рождественское небо, и вздрогнула. Его взгляд. Не только он ТАК смотрел на меня. Похожий взгляд я ощутила на той злополучной лесной поляне.
Голова вновь загудела, но на этот раз я смогла взять себя в руки, и не поддаться этому сумасшествию. Тихонько застонав, я взялась за виски.
Почему я, в который раз, вспоминаю события сегодняшнего дня? Как опоздала на семинар, и преподавательница в старомодном сером костюме устраивает мне публичную порку, как ловлю спиной взгляд Роберта Стронга. Изучающий и насмешливый. Ему одному не понравилось моя презентация. Он откровенно признался в этом.
Затем, я увидела его в перерыве между лекциями. Он опять наблюдал за мной. В этот момент к нему присоединились его сестра и друг. А дальше была исписанная скамейка в университетском дворике, и звонок Алексея Львовича. Я с готовностью поспешила встретиться с ним, ведь таким людям не отказывают. Я вспоминала, как торопилась к машине, чтобы успеть обернуться до начала лекции, ведь встреча была назначена совсем недалеко от универа. Помню, шаги за спиной. Опять он. Роберт Стронг. Следовал за мной по пятам. Он видел, как на прощанье Алексей Львович погладил моё лицо. Роберт, должно быть, подумал не то. Совсем не то! Он сказал, что меня надо спасать. От чего? Или от кого? От людей, которые желают мне только добра?
Что в голове у этого англичанина? Что, чёрт побери?! Ответ, как ни странно, был мне известен. Я прекрасно отдавала себе отчет, ЧТО обо мне думают другие люди. Правду знали только трое – я и мои родители. Мать хранила это знание с мрачной отчуждённостью, отец, в редкие моменты наших встреч, вовсе об этом не заговаривал.
Ну и что? Я такая, какая есть. Я что, ненавидеть себя должна?
Меня начала одолевать злость. От боли, как ни странно, не осталось ни малейшего следа. Я, словно фурия, выскочила из машины, и злобно пнула ногой ни в чём неповинную осинку. Резкая боль, теперь уже в стопе, успокоила меня. Я опустилась на поваленное дерево, и огляделась. Уже совсем стемнело.
Где-то послышался скрип, и я резко обернулась. То была огромная сосна, которая раскачивалась на ветру, издавая зловещие звуки. Массивная, с длинным шершавым стволом, она устремила ввысь свою густую раскидистую крону. Мне показалось, или этот звук похож на плач? А вот я никогда не плакала. С детства. Это – не в моём характере.
Я медленно пошла обратно к машине. Волосы трепал свежий ветерок, и я по-кошачьи прищурилась. Какое-то новое чувство возникло сегодня в моём сердце. Я не могла понять, какое именно, но это было так необычно, и, в то же время, так естественно…
Домой я приехала поздно. Мать уже была там. Она сидела на диване, и мрачно смотрела телевизор.
-Что так поздно, - недовольно спросила она, - ты опять?..
-Я принесла деньги, - тихо сказала я, бросая на пол сумку с евро.
-Ты же знаешь, меня это не интересует, - сухо ответила мать, и отвернулась.
Мне была хорошо известна истинная причина её недовольства. Я была копией своего отца. А она всё ещё любила его. Любила и ненавидела одновременно.
Ненавидела, потому что не могла вернуть. Любила… Потому, что не могла не любить. Каждая женщина, с которой он общался больше минуты, обязательно влюблялась в него. А он? Я задумалась. Интересно, кого любил он? И любил ли когда-нибудь вообще? Мы с ним были похожи. Точнее, я была похожа на него. Мне всего 17. Я ещё могу полюбить, и уверена, что это будет взаимно. Хотя… Я вспомнила презрительный взгляд Стронга. По спине пробежали мурашки. Нет, это не для меня. Вокруг много парней, более понятных и доступных. А он – из другого мира. Мира, где за тобой всюду следуют папарацци, где все помешаны на похудении и диетах, на здоровом образе жизни, хотя многие из них умирают от передозировки запрещённых препаратов.
Они получают миллионы за свою работу, но чем, в сущности, они занимаются? Играют роль. Делают то, чем каждый из нас занимается по сто раз на дню.
Как, должно быть, развращает то обстоятельство, что тебе платят бешеные деньги просто за то, что именно ты, а не кто-то другой, подарил своё лицо персонажу фильма!
Человек понимает, что он, его личность, его сущность, ценится очень дорого, и начинает относиться к себе, как к бесценному произведению искусства, страхуя на миллионы особо выдающиеся части своего тела. Он больше не может с юмором смотреть на себя. Он уже не человек, а, скорее, средство.
В памяти опять возник образ Роба Стронга. Кого я обманываю? Всё вышесказанное – не про него. Да, этому парню, похоже, самоиронии не занимать. Звёздности – ни грамма, не красуется. Одет просто - белая майка, потёртые джинсы. Характер, конечно, заносчивый, но не из-за того, что он – звезда. Не похож он на человека, зациклившегося на себе. Ничего искусственного, надуманного. И всё же, странный, очень странный. Где он так хорошо выучил русский язык? Здесь он учится первый год. И хотя для поступления на этот факультет, нужна хорошая языковая база, он удивительно, СЛИШКОМ хорошо для иностранца, владеет русским. Он что, бывал в России?
-Есть будешь? – сухо спросила мать, прервав мои размышления.
-Нет. Не хочется что-то.
-Ты скоро окончательно высохнешь, и станешь похожа на щепку, - мать проявила настойчивость.
-После шести жрать вообще не рекомендуют, - я попыталась грубовато отшутиться.
-Вот те, кто рекомендуют, пусть и не жрут, - не сдалась мама, - а ты – за стол. Немедленно!
Она решительно встала с дивана.
-Хотя бы суп поешь, - сказала она, уже гораздо мягче. В ней постепенно стала просыпаться нормальная мать.
Чтобы не нарваться на скандал, мне пришлось сесть за стол. Мать достала из хлебницы белый батон. Нарезала его крупными ломтями, и положила на тарелку. Кастрюля с супом стояла на плите. Видимо, недавно приготовила.
Зачерпнув два раза половником, она поставила передо мной большую миску с дымящимся борщом.
-Пахнет вкусно, - похвалила я, на всякий случай.
После сегодняшних событий совсем не хотелось навлекать на свою голову ещё и праведный гнев своей матушки. Она могла найти повод для ссоры в любом моём слове, выражении лица, и даже во взгляде. Он мог показаться ей чересчур дерзким, или, того хуже, непочтительным.
Я стала дуть на ложку, чтобы не обжечься. Есть совсем не хотелось, но родительница сидела напротив, пристально наблюдая за мной. Я натянуто улыбнулась.
-Ешь, давай, - сказала она, проигнорировав мою улыбку.
-Горячий, - я осторожно пожала плечами.
-А ты чего хотела? Чтобы борщ холодным был? – мать тут же перешла в наступление.
Я опустила глаза. Наверное, скоро придётся съезжать от неё. Когда мне исполнится 18 лет, точно. В принципе, я и сейчас могла бы это сделать. Деньги на квартиру были, на жизнь – тоже. Я знала, что голодать мне не придётся. Пусть, я беспринципная, и мой способ зарабатывать кажется очень странным, но я надеялась, что когда-нибудь обрету семью, и смогу получать деньги за свой труд. Честный труд.
Я могла бы покинуть этот дом в любой момент, но мне, как ни странно, было жалко мать. Наши с ней отношения нельзя было назвать тёплыми и доверительными, она часто срывалась, выплёскивая на меня всю свою обиду на неудавшуюся жизнь. И, вместе с тем, принимала меня такой, какая я была.
Кто знает, сможет ли мой будущий муж так же принимать мой дар, и его неизбежные последствия? Даже если я не буду пользоваться им (что вполне естественно, ведь, будучи замужем, я не смогу брать деньги у других мужчин)?
Что будет он чувствовать, перехватывая восхищённые, вожделеющие взгляды парней, с которыми мне когда-либо придётся общаться больше пяти минут? Что он будет чувствовать, зная, что любой из них готов ради меня на всё? Что, если моя новая семья разрушится, рассыплется, не выдержав натиска моего полу-дара, полу-проклятия? А мать… Сейчас она – моя семья. И она принимает всё, как есть. Не то, чтобы она была в восторге, но всё – же…
В редкие минуты откровений мама рассказывала мне, как впервые встретила отца. Как от одного взгляда по телу пробежала сладкая дрожь. Эта сладость парализовала волю, как сильнодействующий яд. Было больно и приятно одновременно. Она не могла думать и анализировать. Она не могла сопротивляться этому наваждению. Она могла только принять одно-единственное решение. Любить. Безумно и безгранично. Не дожидаясь взаимности. Но он ответил. Отец был с ней несколько лет. Сейчас он говорит, что мать – единственная женщина в его жизни, с которой он был так долго. Я знаю это, как знаю и то, что он просто не в состоянии находиться с одним человеком в течение длительного времени. А что, если и я не смогу? Этот дар… Он зовёт. Он требует новых побед. Зачем? В чём смысл?
У отца полно внебрачных детей. Их так много, что он давно потерял им счёт. Среди них есть девочки, но дар унаследовала только я. Парни такой дар могут унаследовать только от своих матерей. А матери у них вполне обычные. Как моя мама. Им нечего передать своим детям, кроме красоты, силы, и благородства. Отец всегда выбирал именно таких спутниц.
Он рассказывал мне, что сразу чувствует ту женщину, которая станет матерью его ребёнка. Звучит жестоко, ведь ни с кем из них он не собирался связывать свою судьбу, но надо знать моего отца, чтобы понимать его душу.
Натуры более светлой и чистой нельзя себе даже вообразить. Он не склонен к обидам, злости. Он дарит окружающим свой позитивный настрой. Он будто источает свет, и вы вдруг начинаете чувствовать, что всё будет хорошо.
Как он поступает со своей совестью, зная, что калечит жизни? Как поступить мне, зная, что я причиняю боль ни в чём неповинным людям?
Я вспомнила глаза Алексея Львовича. Его послушный и затравленный, как у больной собаки, взгляд. Я – чудовище. Иного вывода и сделать-то нельзя.
Мать, молча, ждала, когда я доем борщ.
-Может, сметаны положить? – потеплевшим голосом спросила она, - а то остыло всё, а ты так и не поела.
-Можно я не буду доедать? – робко спросила я. Меня затопила волна нежности. Я смотрела на эту немолодую, но всё ещё красивую одинокую женщину, и мысленно молила её о прощении. Как и тех, кому мы с отцом причинили так много душевных мук.
-Можно, горе ты моё, не ешь, - сказала мать, забирая у меня остывший борщ.
Помню, как в детстве она часами не выпускала меня из-за стола, в надежде, что я поем. А я сидела, уткнувшись взглядом в тарелку, и упорно отказывалась от супа.
-Как тебе в университете? Как ребята? – заговорила мать, прибравшись после моего «ужина».
Я уже отвечала на этот вопрос сегодня. А, кажется, целая вечность прошла.
-Нормально. Даже парни есть. Я как-то не ожидала, - неопределённо ответила я.
Мать настороженно посмотрела на меня.
-И что? – с тревогой в голосе спросила она.
-Ничего. Мам, может, нам новый дом купить? Ну, побольше, чем этот? Деньги есть.
-Вот, захочешь жить одна, тогда и покупай. А я здесь останусь, - устало отмахнулась родительница.
Мне стало грустно. Вот и мать чувствует, что нам пришло время расстаться. Есть такое слово «неизбежность». В её случае это означает, что как бы крепко ты не держал около себя своего ребёнка, настанет час, когда он захочет самостоятельности. И скажет, как в известной песне: «До свиданья, мама!»
Я ещё немного посидела в гостиной, уставившись в телевизор. Было невероятно скучно, но хотелось немного побыть с мамой. Постепенно меня стала накрывать волна усталости, и я встала, чтобы пойти к себе.
Мать проводила меня беспокойным взглядом и спросила:
-Что у тебя завтра?
-Как обычно, семинары, лекции. Ничего особенного.
-Будь осторожна, - изменившимся голосом попросила она.
Материнский инстинкт явно нашёптывал моей родительнице всякие страшилки. Если бы я знала тогда, что женская интуиция – вовсе не сказочка для малышей, то вряд ли бы вышла из дома весь следующий день…
Я пожелала матери спокойной ночи и поднялась к себе в комнату. Ничего не изменилось в ней за время моего отсутствия. Всё та же нехитрая обстановка – деревянная кровать, аккуратно заправленная шерстяным покрывалом, туалетный столик, кресло, на котором можно уютно расположиться, нанося макияж, и небольшой письменный стол со стулом.
Я с наслаждением скинула с себя одежду, сбросив её в корзину для грязного белья. Затем быстро помылась, и юркнула под одеяло.
Сон пришёл почти сразу, но от этого было не легче. Воспалённое сознание всё никак не могло расстаться с картинами сегодняшнего дня, услужливо предлагая мне вновь и вновь просмотреть всё, что произошло накануне.
Конечно же, мне снился ОН. Роберт Стронг опять смотрел на меня строго, с каким-то непонятным вызовом. Он что-то говорил мне, на этот раз, по-английски. Я понимала только половину из того, что он произносит. По-моему, он ругал меня, на свой манер. Выражений этот мерзавец не выбирал, и я, почему – то, не осуждала его за это. Я как будто чувствовала свою вину за что-то, хотя и не понимала, за что.
Мне снился Руднев. Он с кем-то беседовал, объяснялся, повернувшись ко мне спиной. Эта спина, почему-то, показалась мне очень трогательной, требующей защиты. Он, по-прежнему, был одет в дорогой дизайнерский костюм. Идеальный крой и фасон. Ему это очень шло. Наконец, Алексей Львович закончил свой длинный разговор, и повернулся ко мне. Я ожидала увидеть его влюблённый взгляд, и трогательную, беззащитную улыбку. Так может улыбаться только тот, кто не улыбается вообще, или делает это редко. Тот, кто не привык давать волю своим чувствам, но вдруг, проявивший их, - неумело, даже, как-то по-детски.
Я ожидала увидеть лучистые глаза моего странного знакомого, но вместо них я увидела пустоту. Ночной мрак оставлял пространство для сомнений. Кто здесь? И зачем? И чего мне ожидать от этого зияющего провала?
Вдруг, из темноты донёсся оглушительный возглас:
-Мила! Я хочу поговорить с тобой!
Голос, явно принадлежал Рудневу. Я, как всегда, с готовностью ответила:
-Да, Алексей Львович, я вас слушаю!
Послушать его – это всё, что я могла сделать для него. Я была готова в любой момент броситься к нему. Он думал обо мне, заботился, хотя, в сущности, кто я ему?
Я оглядывалась, не понимая, откуда раздался голос. Вдруг, к нему присоединился нестройный хор других голосов.
-Да, она такая классная! – одобрительно заметил высокий мужской голос, обнаруживая сильный иностранный акцент.
-Подвести бы её домой, - она на машине, интересно? – деловито осведомился кто-то ещё.
На минуту всё стихло, и вдруг знакомый баритон твёрдо сказал:
-Её надо спасать. А не провожать до дома. Она сама всё равно не справится.
Голос Стронга. Опять эта навязчивая идея насчёт моего спасения.
Я развернулась, и попыталась хоть что-то ответить этому настойчивому англичанину. Я хотела сказать ему всё то, что он и так слышал. Хотя нет. Не то. Вместо «меня не надо спасать», можно было сказать правдивое «меня невозможно спасти». Потому что от самого себя человека не избавишь, не убережёшь.
Мне так захотелось хоть раз в жизни сказать правду кому-то, кроме себя, что я стала искать Роберта. Он прятался в густой чаще леса. Я чувствовала взгляд, но сам он не спешил подходить. Он напряжённо чего-то ждал в темноте. Я подошла к высокой сосне, которую видела накануне, и стала водить рукой по стволу. Он оказался шершавым, как наждачная бумага, и мне стало больно. Наконец, я нащупала чьи-то холодные пальцы. Предчувствие чего-то неизбежного, чудовищного, непоправимого, лишили меня дара речи. Я потянула к себе безжизненную кисть, и поняла, что она принадлежит Алексею Львовичу. Мой знакомый медленно сползал вниз, судорожно цепляясь за коричневый ствол. Из его горла фонтаном хлестала кровь. Из груди вырывался ужасающий хрип. Он, кажется, всё ещё произносил:
-Мила, мне очень надо с вами поговорить.
Слова уже не различались в этом сипе, но я была уверена – именно это он пытался сказать сейчас.
Я обхватила его двумя руками, стараясь не дать ему упасть, но его тело неумолимо стремилось вниз. Наконец, оказавшись на усыпанной сосновыми иглами и шишками земле, он посмотрел на меня. Жалкая, искажённая гримасой боли, его улыбка адресовалась единственному человеку в его жизни, которого он мог любить. Я была благодарна ему за это чувство.
-Ему уже не помочь, - тихо сказал знакомый голос где-то за спиной.
Я обернулась. То, что я увидела, не оставило ни малейшего сомнения – Роберт Стронг – убийца. С прекрасным, решительным лицом, он был похож на ангела возмездия. В руках он держал меч, наподобие самурайского. По тонкому лезвию струилась кровь. Он холодно посмотрел на меня, потом на свою жертву.
-Смотри, - сказал он мне, - так будет с каждым, кто приблизится к тебе.
Почти звериный испуг парализовал меня, и я прошептала сухими, безжизненными губами:
-Ты ничего не знаешь.
Он усмехнулся, и ответил:
-Это ты ничего-ничего не знаешь.
Я закричала и провалилась в зияющую пропасть.
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/02/28/554