Глава 9. БРОСОК В ВЕЧНОСТЬ.
4 ноября 1836 г. по восьми адресам был разослан диплом Ордена рогоносцев
«Полные Кавалеры, Командоры и кавалеры Светлейшего Ордена Всех Рогоносцев, собравшихся в Великом Капитуле под председательством достопочтенного Великого Магистра Ордена Его Превосходительства Д. Л. Нарышкина, единодушно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором Великого Магистра Ордена Всех Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь граф И. Борх»
Князь П.А. Вяземский и Софья Карамзина послания уничтожили, не читая. Е.М. Хитрово, не вскрывая конверта, переслала его Пушкину, К. О. Россет конверт распечатал, прочел и сообщил об этом Пушкину. М.Ю. Вильегорский оставил конверт у себя, передав его позднее (после смерти Пушкина) на дознание в Третье отделение (оно сохранилось). В.А. Соллогуб, взяв конверт, поехал с ним прямо к Пушкину. Получил диплом и сам Пушкин. Восьмое письмо было направлено графу К.В. Нессельроде, министру иностранных дел.
В салонах высшего света после гибели поэта распространилась версия трактовки диплома, которая, возможно, была отредактирована в императорском дворе, и в которой ударение и упор делались на избрании Пушкина на высокую должность Ордена рогоносцев. А так как в светском обществе бурно обсуждался роман Дантеса и Натали, то каждый из «осведомленных» однозначно считал, что Дантес все же сумел наставить рога Пушкину, непреодолимая крепость Карса была взломана, и Натали сдалась. Князь П.А. Вяземский в своей объяснительной записке великому князю Михаилу Павловичу от 14 февраля 1837 г. добавил: «письма анонимные привели к объяснению супругов и заставили невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености…; она раскрыла мужу все поведение молодого и старого Геккернов по отношению к ней; последний старался склонить ее изменить своему долгу. Пушкин был тронут ее доверием, раскаянием и встревожен опасностью, которая ей угрожала». При этом предполагалось, что источником данной информации была сама Натали, которая через две недели после смерти мужа смогла встретиться с князем и сообщить подробности событий после 4 ноября. Вяземский тем самым, прежде всего, информирует о невинности Натали и, во-вторых, о коварстве Геккернов, пытавшихся склонить Натали к измене. Именно, их действия, порочащие честь жены, и стали причиной вызова поэтом Дантеса на дуэль. А анонимное письмо лишь оказало воздействие на красавицу, которая вынуждена была признаться в своей доверчивости.
Присутствие в тексте диплома фамилий Нарышкина и Босх вообще во внимание не принимаются в этой версии, они как бы не имеют никакого значения, вместо них можно было поставить массу других имен рогоносцев, и кто из них председатель – это дело вкуса автора.
На самом деле в них и самый главный смысл обвинения анонимного письма Пушкин назван «коадъютором», т. е. заместителем Дмитрия Львовича Нарышкина – обер-егермейстера двора, жена которого Мария Антоновна, урожденная княжна Святополк-Четвертинская, была любовницей императора. Александр I увлекся Нарышкиной еще при жизни своего отца. Когда Александр стал императором, Мария считалась невенчанной женой императора, а обручен он был с. Елизаветой Алексеевной (урожденной Луизой Марией Августой Баденской) в 1793 г.
Портрет. Императрица Елизавета Алексеевна, художник Луиза-Элизабет Виже-Лебрен, 1795
Князь Нарышкин в петербургском свете получил прозвище «Великий магистр масонской ложи рогоносцев». Он был прекрасно осведомлен о том, что его супруга сожительствует с императором, но не препятствовал этому. Как говорили тогда, «играл роль снисходительного мужа». Злые языки при дворе потешались над князем, «но не было ни одного мужчины, который бы осудил Александра, ибо Нарышкина была божественно хороша и оттого абсолютно неотразима».
Портрет. Мария Антоновна Нарышкина, Joseph Maria Grassi, 1807
Связь Александра I с Марией Нарышкиной продолжалась около 15 лет. Он поселил ее во дворце рядом со своими апартаментами, окружил небывалой роскошью, появлялся на людях только с ней. Мария родила от него четырех девочек (три умерли в младенчестве), младшая дочь, Софья, дожила до 17 лет. Своему лейб-медику Виллие он однажды заявил: «Господь не любит моих детей». Сын Марии, Эммануэль, родился от Григория Ивановича Гагарина. После рождения сына ей пришлось покинуть царский двор, и она с детьми поехала за Гагариным за границу.
Князь Нарышкин назван в дипломе главой Ордена рогоносцев, потому что превзошел всех по количеству наставленных рогов его супругой Марией. А секретарем этого Ордена, как следует из диплома, стал протоколист Иосиф Борх, красавица жена которого была любовницей Николая I и царствовала в покоях императора, когда Натали была больна.
Как следует из текста и понимания роли названных в нем лиц, диплом рогоносца столь высокого ранга выдан Пушкину за связь его жены с императором, других вариантов чтений этого диплома не может быть, а рога наставил Пушкину не кто иной, а сам император Николай I. Фактически в дипломе не устно, а письменно император обвинялся в прелюбодеянии, а Натали в нарушении супружеской верности. Столь громкое заявление о грехах императора, демонстрирующего постоянно свою приверженность христианским ценностям, грозило автору, в случае его обнаружения приговором к высшей мере наказания за оскорбление Его Высокопревосходительства. И это пушкинисты почему-то упустили, не захотели увидеть в этом дипломе открытый вызов царю, недвусмысленное обвинение в грехопадении и нарушении христианской морали.
Кто мог написать такой бичующий памфлет? Кто мог сделать столь отчаянный шаг, грозящий гибелью автору? Кто мог считать связь царя с Натали греховной, позорной? Пушкин недолго проводил расследования и на следующий день определил, что диплом написан Геккерном. В авторстве подозревали графиню Марию Дмитриевну Нессельроде, И.С. Гагарина, П.В. Долгорукова, А.В.. Трубецкого и С.С. Уварова.
16 февраля 1837 г. Вяземский назвал графине Эмилии Карловне Мусиной-Пушкиной одного из конкретных виновников гибели Пушкина, члена «презрительного кружка», «коновода высшего общества» штаб-ротмистра Кавалергардского полка князя Александра Васильевича Трубецкого, фаворита императрицы Александры Федоровны. Князю А.В. Трубецкому и его матери княгине Софье Андреевне Трубецкой, именуемой Вяземским «матерью всего красного», а также «Красным морем» и «покровительницей целого «моря» «красных детей» приписывалась князем главная интрига, приведшая к дуэли Дантеса и Пушкина. В доме Трубецких собирались так называемые «красные», кружок «ультрафешенебельных» офицеров («золотая молодежь») Кавалергардского полка, шефом которого была императрица, Александра Федоровна, которая приблизила к себе офицеров Трубецкого, Куракина, Бетанкура, Скарятина и Урусова. В переписке Вяземского Трубецкой назывался «наикраснейший», Куракин - «просто красный», а Урусов - «красный человек». Правнук Ж. Дантеса — Клод де Геккерн, записал: «Жорж был дружен с кавалергардами. У меня есть письма от них и от самого Трубецкого, который оказался злобным стервецом и завидовал успеху моего прадеда, и даже написал о нем оскорбительное суждение». Летом 1836 г. кавалергарды стояли в крестьянских избах Новой Деревни, Трубецкой жил в одной хате с Дантесом, «который сам сообщал ему о своих любовных похождениях, вернее, о своих победах над женскими сердцами». Предполагалось, что Трубецкой и его друзья, кавалергарды, написали памфлет в насмешку над Пушкиным, в продолжение своих выходок, которые в силу высокого покровительства приближенных к Ее Величеству не приводили к суровым последствиям. Как выяснилось позже, в составлении пасквиля никто из кавалергардов участия не принимал. Осенью 1837 г. в Петербург приехала знаменитая танцовщица Мария Тальони. Трубецкой стал открыто ухаживать за балериной. 25 января 1838 г. Вяземский, которые постоянно информировал свою возлюбленную графиню Эмилию Мусину-Пушкину, написал: «Наикраснейший мало появляется в свете. Говорят, будто он поменял балы на балет и пребывает у ножек Тальони». Императрица следила за развитием романа своего фаворита, которого она в переписке с Бобринской называла «Бархат». Карьера А.В. Трубецкого прервалась, - императрицы тяжело переживали измены, в январе 1842 г. его уволили из ротмистров Кавалергардского полка.
Большую часть своей жизни И. С. Гагарин провел во Франции, он поддерживал дружеские связи со многими русскими писателями. В 1835-1837 тт. Гагарин неоднократно встречался с Пушкиным. В марте 1836 г. Гагарин писал Ф. И. Тютчеву: «Теперь, находясь в Петербурге, я тоже почти постоянно вижусь с тем, что можно назвать литературным миром: с Вяземским, Жуковским, Пушкиным». Через П. В. Вяземского Гагарин передал Пушкину несколько стихотворений Тютчева, привезенных им из Мюнхена. В июне 1836 г. Гагарин писал Тютчеву: «Вчера я видел Пушкина - он читал Ваши стихотворения и отзывается о них с большою похвалою». В этом же году стихотворения Ф. И. Тютчева были опубликованы в журнале Пушкина «Современник». В октябре 1836 г. Гагарин по просьбе П. Я. Чаадаева передал Пушкину экземпляр журнала «Телескоп», в котором было напечатано «Философическое письмо». В последние месяцы жизни Пушкина Гагарин почти ежедневно видел Пушкина и Дантеса в светских салонах Петербурга, встречался с ними на приемах и балах во дворце (в январе 1836 г. Гагарин был пожалован в звание камер-юнкера). С. А. Соболевский, один из ближайших друзей Пушкина, будучи в Париже, беседовал с Гагариным и пришел к убеждению, что тот к сочинению пасквиля непричастен.
В 1927 г., в результате длительных разысканий, П. Е. Щеголев пришел к выводу, что автором пасквиля был князь П. В. Долгоруков. Доказательств участия Гагарина обнаружено не было. С тех пор в пушкиноведении автором пасквиля считался Петр Долгоруков. В 1976 г. были опубликованы результаты исследования анонимных писем, проведенного в Киевском научно-исследовательском институте судебных экспертиз. Эксперты пришли к выводу, что тексты дипломов «выполнены не П. В. Долгоруковым и не И. С. Гагариным, а иным лицом».
Сохранилось единственное письмо Геккерна Дантесу тех дней, и оно как раз касается анонимных писем:
«Если ты хочешь говорить об анонимном письме, я тебе скажу, что оно было запечатано красным сургучом, сургуча мало и запечатано плохо. Печать довольно странная; сколько я помню, на одной печати имеется посредине следующей формы “А” со многими эмблемами внутри “А”. Я не мог различить точно эти эмблемы, потому что, я повторяю, оно было плохо запечатано. Мне кажется, однако, что там были знамена, пушки, но я в этом не уверен. Мне кажется, так припоминаю, что это было с нескольких сторон, но я в этом также не уверен. Ради бога, будь благоразумен и за этими подробностями отсылай смело ко мне, потому что граф Нессельроде показал мне письмо, которое написано на бумаге такого же формата, как и эта записка. Мадам Н. и графиня Софья Б. тебе расскажут о многом. Обе они горячо интересуются нами. Да выяснится истина, это самое пламенное желание моего сердца. Твой душой и сердцем. Б. де Г».
Упомянутая в письме мадам Н. - графиня Мария Дмитриевна Нессельроде, урожденная Гурьева. Она была посаженой матерью Дантеса на свадьбе с Е. Н. Гончаровой, и ее подозревали в авторстве пасквиля после заявления императора Александра II: «Ну, так вот теперь знают автора анонимных писем, которые были причиной смерти Пушкина: это - Нессельроде». Но ни С.С. Уваров, ни Нессельроде, ни его жена, ни какой-либо другой высокопоставленный чиновник, у которого не сложились отношения с Пушкиным, не отважились бы написать подобный пасквиль на императора и не могли быть авторами анонимки.
Академик Н.Я. Петраков, проведя анализ анонимных писем («Последняя игра Александра Пушкина», М., 2003), доказал, что никто, кроме Пушкина, не осмелился бы написать такой пасквиль. Диплом был разослан по адресам друзей Пушкина и к министру иностранных дел, тесно связанному с графом Бенкендорфом. К. О. Россет особенно поразил адрес на письме, направленном на его имя. Он отличался такой точностью и такими подробностями, какие могли быть известны лишь кому-то из числа близких знакомых, из тех, кто часто бывал в их доме. Н. М. Смирнов со слов Россета позднее записал, что на конверте был указан не только дом, но и «куда повернуть, взойдя на двор, по какой идти лестнице, и какая дверь его квартиры». (Абрамович «С. Л. Пушкин в 1836 году». Наука, 1985.). Диплом Пушкин разослал друзьям с намерением информировать их об отношениях императора и Натали, его осведомленности, и о причине его конфликта с властью. Диплом стал по сути дела официальным актом объявления войны поэтом императору и его окружению через Нессельроде (Пушкин был уверен, что министр отнесет письмо Бенкендорфу, а тот царю). Автор диплома отлично понимал, что когда царь ознакомится с его содержанием и поймет оскорбительный намек на свою персону, он тотчас потребует найти автора. Поэтому конспирация была тщательно продумана, вплоть до того, что в адресе на русском языке допущена ошибка, как будто письмо было написано иностранцем.
В 2004 г. А.И. Лискутов опубликовал найденную им записку П.А. Плетнева о встрече с Пушкиным у Обухова моста незадолго до дуэли («Народное образование», 2004, №5): Гуляя по городу с Плетневым, Пушкин рассказал ему о «дипломе рогоносца», о чем Плетнев для памяти написал записку, которая была обнаружена через 160 с лишним лет. В журнале «Народное образование» Андрей Лисунов объяснил обстоятельства, при которых была обнаружена эта записка: «Несколько лет назад один из моих знакомых, владелец небольшого букинистического магазина и любитель русской словесности, зная, что я серьезно занимаюсь историей литературы XIX века, принес мне последнее прижизненное издание пушкинского «Онегина» 1837 года. Само по себе явление этой миниатюрной книги казалось чудом, но в ней хранился еще и сложенный вдвое пожелтевший листок, который особенно заинтересовал моего знакомого. В нем было написано:
«У Обухова моста, о судьбах Промысла. П. говорил, что как бы он не шутил с судьбой, судьба шутит злее. Составить мистификацию – на манер «диплома рогоносца», припугнуть приятелей, которые не верили, что N лезет к нему в душу и постель. Разослал в конвертах. А все оказалось правдой – жена в слезах, приятели испуганы. Как им сказать, что все шутка. Меня он пропустил, потому что я человек благоволения – и все пойму».
5 ноября Пушкин направил гневное послание барону Геккерну с вызовом Дантеса на дуэль (письмо не сохранилось). Для Геккерна и Дантеса участие в запрещенной дуэли, независимо от ее исхода, должно было привести к краху карьеры, а в случае гибели Дантеса отец Геккерн лишался своего партнера, на усыновление которого было затрачено так много усилий и денег. Перепуганный Геккерн около полудня 5 ноября приехал к Пушкину и сообщил, что по ошибке распечатал письмо, адресованное Дантесу, который находится на дежурстве в полку и ничего не знает о вызове. От имени приемного сына он принял вызов, но просил об отсрочке на 24 часа. Пушкин согласился. Вечером, узнав, что Пушкин послал Дантесу вызов, сестры Гончаровы отправили брата Ивана в Царское Село к Жуковскому, который на следующий день отправился в город и навестил всех заинтересованных лиц. Незадолго до истечения суточной отсрочки Геккерн приехал к Пушкину и просил о двухнедельной отсрочке, сославшись на то, что сын отправился к двенадцати часам на внеочередное дежурство. Пушкин пошел навстречу просьбам отца и отсрочку вновь принял.
6 ноября Пушкин написал письмо министру финансов Егору Францевичу Канкрину: «Ныне, желая уплатить мой долг сполна и немедленно, осмеливаюсь предоставить сие имение (в Нижегородской губернии), которое верно того стоит, а вероятно, и более». «Осмеливаюсь утрудить Ваше сиятельство еще одною важною для меня просьбою. Так как это дело весьма малозначащее и может войти в круг обыкновенного действия, то убедительнейше прошу Ваше сиятельство не доводить оного до сведения государя императора, который, вероятно, по своему великодушию, не захочет такой уплаты (хотя оная мне вовсе не тягостна), а может быть, и прикажет простить мне мой долг, что поставило бы меня в весьма тяжелое и затруднительное положение; ибо я в таком случае был бы принужден отказаться от царской милости, что и может показаться неприличием, напрасной хвастливостью и даже неблагодарностью».
Отправив вызов, Пушкин спешено стал решать финансовые проблемы, пытаясь снять с семьи бремя долгов, понимая, что без него, семья окажется в жуткой нужде, если проблема с кредитами и ссудами не будет решена. При этом больше половины общей суммы долга приходилось на кредиты, выданные по указаниям государя. Он хотел рассчитаться со своим кровным врагом и никаких прощений долгов он принимать от него не собирался (и это был тоже вызов).
Геккерн пытался предотвратить дуэль, искал решения и понял, что без помощи верховных лиц найти выход из создавшегося положения невозможно. Он поехал к Нессельроду. Как и предполагал Пушкин, сведения о вызове на дуэль и диплом дошли через Несельрода до Бенкендорфа. Приближенные к императору явно были не заинтересованы в дуэли: Бенкендорф не хотел терять перспективного молодого сотрудника, Нессельроде – сложившихся теплых и доверительных отношений с послом Нидерландов. В кабинетах верховной власти был найден выход – Дантес должен сделать предложение фрейлине Екатерине, сестре Натали, и жениться на ней. В 1863 г. в Париже вышла книга «Сон юности» – дневниковые записи дочери Николая I, Ольги Николаевны, королевы вюртембергской. К ноябрю 1836 г. относится следующая запись: «После того, как по городу уже циркулировали анонимные письма, в которых обвиняли красавицу Пушкину, жену поэта, в том, что она позволяет Дантесу ухаживать за собой. Папа поручил Бенкендорфу разоблачить автора анонимных писем, а Дантесу было приказано жениться на младшей сестре Натали Пушкиной, довольно заурядной особе». (В записи допущена цесаревной ошибка - Екатерина была старшей сестрой Натали).
Брак Дантеса на Екатерине решал сразу несколько проблем и был блестящим ходом власти на вызов Пушкина:
1. Об интимных отношениях Дантеса и Екатерины было известно давно Бенкендорфу. Брак с Дантесом для фрейлины Екатерины, влюбившейся в кавалергарда, был желанным, и императрица после разговора с Николаем такое разрешение выдала и Екатерину благословила.
2. Пушкин оказывался в неловком и даже неуклюжем положении - причины для ревности исчезали, и защита чести своей и жены при этом не требовалась.
Известие о том, что Дантес просил руки Екатерины, Пушкин сообщил во время обеда. А.О. Россет, со слов своего брата К.О. Россета, рассказывал П.И. Бартеневу, как это произошло. «За столом подали Пушкину письмо, прочитав его, он обратился к старшей своей свояченице Екатерине Николаевне: "Поздравляю, вы невеста. Дантес просит вашей руки". Та бросила салфетку и побежала к себе. Наталья Николаевна за нею. "Каков!" - сказал Пушкин Россету про Дантеса». Поскольку Дантес был католиком, необходимо было согласование с иерархами католической и православной церкви – и все разрешения и согласования были получены в считанные дни (по указанию сверху) – венчание было решено провести дважды: в католической и православной церквях. Пушкин был взбешен, дуэль становилась бессмыслицей при существовавших понятиях о чести, а самое главное он не мог дальше действовать, ибо любые ответные меры могли привести к срыву свадьбы, о которой так мечтала его свояченица.
Запись Жуковского в дневнике 7 ноября. «Я поутру у Загряжской. От нее к Геккерну. Mes ante ced;nts. (Незнание совершенное прежде бывшего.) Открытия Геккерна. О любви сына к Катерине. Открытие о родстве; о предполагаемой свадьбе. Мое слово. Мысль все остановить. Возвращение к Пушкину. Les r;v;lations (откровения, разоблачения). Его бешенство». (Дуэли в России были запрещены еще указом Петра I, и упоминать в печати о дуэли, конечно, было нельзя).
Пушкин в отчаянии. Подобный ход власти на его вызов он не предвидел. Более того, он получил вежливый, но твердый отказ от министра финансов Канкрина по поводу погашения долгов перед казной. Оставлять семью в столь бедственном положении без источников дохода он не имел права. Он должен сделать следующий и очень важный ход, после которого власти примут его вызов, и им будет некуда деться, они сами захотят его убрать.
9 ноября Жуковский написал Пушкину записку: «Я не могу еще решиться почитать наше дело конченным. Еще я не дал никакого ответа старому Геккерну; я сказал ему в моей записке, что не застал тебя дома и что, не видавшись с тобою, не могу ничего отвечать. Итак, есть еще возможность все остановить. Реши, что я должен отвечать. Твои ответ невозвратно все кончит. Но, ради бога, одумайся. Дай мне счастие избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления. Жду ответа». Что значат слова, до сих пор держащие в полном недоумении всех пушкинистов: «Но, ради Бога, одумайся. Дай мне счастье избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления». Все считают, что речь идет о дуэли и, возможно, об известных Пушкину фактах интимных связях жены с Дантесом. А светское общество только об этом и говорило, и ничего нового этим заявлением Пушкин не открыл бы, а только подтвердил слухи. А речь-то идет о безумном злодействе и совершенного посрамления жены. Столь удачный ответный ход властей заставил Пушкина задуматься, а затем проверить на Жуковском следующий ход, на который был способен только действительно безумный. На следующий день Жуковский написал поэту: «Я обязан сделать тебе некоторые объяснения. Вчера я не имел для этого довольно спокойствия духа. Ты вчера, помнится мне, что-то упомянул о жандармах, как будто опасаясь, что хотят в твое дело замешать правительство. На счет этого будь совершенно спокоен. Никто из посторонних ни о чем не знает» Он объявил Жуковскому, что в интриге с Натали замешан сам царь. На что рассчитывал Пушкин? Жуковский, как воспитатель царских детей, при встрече с царем обязательно доведет до его сведения подозрения Пушкина, Николай заинтересуется и пригласит его на личную встречу. А во время аудиенции он сообщит Его Величеству сногсшибательную новость, что Сашка - его сын. Естественно, Николай захочет убедиться в своем отцовстве. Пушкин представит весомые аргументы, и император, признав свое отцовство, возьмет под опеку не только его сына, но и всю семью, включая мать его ребенка. Таким образом, он сможет решить судьбу своей семьи и не оставит их в нищете, а, возможно, вместе с Натали дети будут блистать в светском обществе и в будущем. Дуэль могла состояться только после разговора с императором. Днем 16 ноября Пушкин пригласил В. Соллогуба и просил передать Дантесу, что его вызов следует «рассматривать как не бывший».
Дантес заявил в ответ, что, если Пушкин берет свой вызов назад из-за того, что он женится на Екатерине, то такой довод он принять не сможет и будет готов выйти на дуэль. Пушкин прислал ответ следующего содержания: «Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г-на Ж. Геккерна на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить считать этот вызов как бы не имевшим места, узнав из толков в обществе, что г-н Геккерн решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображением, недостойным благородного человека. Прошу вас, граф воспользоваться этим письмом так, как вы сочтете уместным».
Дантес в ответ заявил секундантам: «Ступайте к г. Пушкину и поблагодарите его, что он согласен кончить нашу ссору. Я надеюсь, что мы будем видеться как братья»
Верховные власти со своей стороны решили продолжить наступление на амбиции Пушкина и не пригласили его, камер-юнкера, на первый официальный бал зимнего сезона, хотя жена его такое приглашение получила. Натали обратилась к Жуковскому за советом, он ей разъяснял: «Императрица сама сказала мне, что не звала мужа вашего оттого, что он сам объявил ей, что носит траур и отпускает всюду жену одну. Она прибавила, что начнет приглашать его, коль скоро он снимет траур. Вам надобно быть непременно». Пушкин был унижен, и ему дали понять, что он для высшего общества не представляет никакого интереса и в его услугах великие княгини не нуждаются. На самом деле это была откровенная, продуманная акция высшего сета, направленная против вызывающего, по их мнению, поведения ревнивого Пушкина. Вычеркнуть из списка приглашенных человека, обязанного быть на мероприятии по протоколу, да еще при этом оставить в списке его жену было грубейшим нарушением всех норм тогдашней придворной жизни. После описанного бала Жуковский заехал к Вяземским и от них услышал, что Пушкин замышляет месть «полную и совершенную».
22 ноября, в воскресенье, Жуковский встретился с Николаем I, а уже 23 ноября Пушкин был принят императором. Личные аудиенции царя, не носившие церемониального характера, были редким явлением. В камер-фурьерском журнале внесена запись: «По возвращении с прогулки Его Величество принимал генерал-адъютанта графа Бенкендорфа и камер-юнкера Пушкина». О содержании разговора ни царь, ни поэт, ни, Бенкендорф нигде не упоминали. Пушкинисты утверждают: «О содержании беседы известно только одно: царь взял у Пушкина слово не драться на дуэли ни под каким предлогом, но если история возобновится, обратиться к нему. О Геккерне, по-видимому, ничего сказано не было».
Для Пушкина эта аудиенция была очень важной, он ее ждал давно, император его не принимал с 1826 г (прошло десять лет с момента той первой встречи). Без сомнения, к беседе с императором он подготовился и продумал до мелочей, что и как говорить. Конкретно никто не сможет сказать, какие обсуждались темы, но все же по произошедшим впоследствии событиям, по высказываниям друзей, записям даже самого императора можно с большой вероятностью определить две темы.
С дуэлью вопрос был улажен, стороны пошли на мировую, более того, о вмешательстве верховной власти конкретно ничего не было известно, поэтому и благодарить за принятое мудрое решение Пушкину не приходилось. Мог он высказать слова благодарности императрице за согласие выдать фрейлину Екатерину, его свояченицу, замуж за Дантеса. После выражения знаков признательности и уважения Пушкин подошел к животрепещущей теме. Поэт сообщил, что Сашка – сын императора и изложил свои доводы. Он был краток, но говорил убедительно. Не было домыслов, чьих-то высказываний, только одни аргументы. Думаю, что кроме известных нам фактов, у Пушкина было их значительно больше, - три года он проводил расследование и собрал немало вещественных доказательств. Говорил он настолько обстоятельно, что императору ничего не оставалось делать, как принять доводы и согласиться, что Сашка – его сын.
Как и чем можно аргументировать и подтвердить, что император с поэтом разговаривали о детях Пушкина и прежде всего о Сашке – сыне императора. Прямых доказательств нет и не может быть, а вот на косвенные данные надо обратить внимание.
1. Встретившись за несколько дней до дуэли с баронессой Е.Н. Вревской в театре, Пушкин сам сообщил ей о своем намерении искать смерти. Она пыталась его успокаивать, но безрезультатно, затем напомнила ему о его детях. «Ничего, - ответил он, - император, которому известно все мое дело, обещал мне взять их под свое покровительство».. (М.И. Семевский со слов Е. Н. Вревской. «К биографии Пушкина». Рус. Вестн., 1869) . Почему Пушкин был так уверен, что император возьмет его детей под свою опеку? А ведь действительно так и случилось
2. После дуэли Николай I передал умирающему Пушкину записку: «Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки». Почему пушкинисты не задались вопросом: почему император проявил столько внимания и заботы о детях поэта? Даже родственники и друзья как-то не выражали особых желаний помочь Натали в воспитании детей. А Николай I сделал немало для семьи Пушкина.
Согласно письму Николая I, адресованному Жуковскому, после смерти поэта Опеке было поручено: «1. Заплатить долги. 2. Заложенное имение отца очистить от долга. 3. Вдове пенсион и дочери по замужество. 4. Сыновей в пажи и по 1500 руб. на воспитание каждого по вступление на службу. 5. Сочинения издать за казенный счет в пользу вдовы и детей. 6. Единовременно 10 тыс. руб.›». В результате деятельности Опеки были уплачены частные долги Пушкина в размере 92 500 руб.
12 февраля 1837 г. был подписан «высочайший указ», который гласил «назначено производить семейству камер-юнкера Пушкина следующие пенсионы: вдове до замужества по 5000 руб., двум дочерям до замужества по 1500 руб. каждой, а двум сыновьям до вступления в службу на воспитание каждому по 1500 руб. ассигнациями в год из государственного казначейства». Пенсион семьи Пушкиных одиннадцать тысяч рублей и в четыре раза превышал жалование генерал-губернатора.
Кроме этого по воле императора «на казенный счет в пользу вдовы и детей» было издано собрание сочинений Пушкина, и Натали получила право продать собрание сочинений. Полученные 50 тысяч рублей она положила их в банк. Опека выдавать ей ежегодно проценты с него по 4 тысячи руб.
И этот золотой дождь, который пролился на Натали, пушкинисты считают данью уважения и почитания императором гения русской поэзии. Увы, Николай I к поэту относился снисходительно, - он ему прощал его выходки в надежде, что тот прославит императоров России и его лично, как Карамзин – Рюриковичей. К его поэзии в целом относился равнодушно, что-то ему нравилось, а большей частью поэмы Пушкина его не трогали. Он, как цензор, лишь внимательно следил, чтобы не было в его строчках крамолы.
Портрет. Василий Андреевич Жуковский. А. П. Брюллов.
После смерти поэта Жуковский написал докладную императору: «К вышесказанному осмеливаюсь прибавить личную просьбу. Вы, государь, уже даровали мне высочайшее счастье быть через вас успокоителем последних минут Карамзина». «Позвольте мне, государь и в настоящем случае быть изъяснителем вашей монаршей воли и написать ту бумагу, которая должна будет ее выразить для благодарного Отечества и Европы». Жуковский напомнил царю о «бумаге», которую он составил после смерти Карамзина. Назначение пенсии Карамзину сопровождалось специальным актом монарха, в котором утверждалось национальное и государственное значение деятельности историографа. Составить и опубликовать аналогичный указ о Пушкине царь отказался. Широко известен его ответ Жуковскому, который привел А. И. Тургенев в письме к А. И. Нефедьевой: «Ты видишь, что я делаю все, что можно для Пушкина и для семейства его, и на все согласен, но в одном только не могу согласиться с тобою: это — в том, чтобы ты написал указы, как о Карамзине. Есть разница: ты видишь, что мы насилу довели его до смерти христианской, а Карамзин умирал как ангел». Заслуги Пушкина, по мнению Николая I, были скромнее по сравнению с Карамзиным, - историю, которую ему было поручено написать пять лет назад, он даже не начал набрасывать вчерне. А это было главным, что должен был сделать Пушкин, - прославить императоров России. Позднее князь Паскевич-Эриванский писал царю: «Жаль Пушкина как литератора, в то время как талант его созревал, но человек он был дурной». Царь ответил: «Мнение твое о Пушкине я совершенно разделяю», «в нем оплакивается будущее, а не прошедшее» (то есть то, что мог бы сделать, а не то, что сделал).
В письме от 3 февраля 1837 г. своему брату, великому князю Михаилу Павловичу, Николай сообщил: «С последнего моего письма здесь ничего важного не произошло, кроме смерти известного Пушкина от последствий раны на дуэли с Дантесом. Хотя давно ожидать было должно, что дуэлью кончится их неловкое положение, но с тех пор, как Дантес женился на сестре жены Пушкина, а сей последний тогда же письменно отрекся от требований сатисфакции, надо было надеяться, что дело заглушено. Но последний повод к дуэли, которого никто не постигает и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина к Геккерну, сделал Дантеса правым в этом деле. Пушкин погиб, и, слава Богу, умер христианином». Пушкин погиб, и славу Богу – таково было отношение императора к гению поэзии. Императрица Александра Федоровна записала в своем дневнике 28 января 1837 года, когда поэт был при смерти, выражая при этом не только свое мнение: «Разговор с Бенкендорфом целиком за Дантеса, который вел себя как благородный рыцарь, Пушкин как грубый мужик». А вот министр просвещения и президент Академии наук С.С. Уваров еще конкретнее высказался, делая замечание редактору «Литературного прибавления» А.А. Краевскому по поводу размещенного некролога о смерти Пушкина: «Что за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакой положения на государственной службе? «Солнце поэзии» помилуйте, за что такая честь? «Пушкин скончался… в середине своего великого поприща». Какое это такое поприще? Разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж? Писать стишки не значит еще проходить великое поприще». Нет, эти благодеяния Николая в отношении семьи Натальи Пушкиной не были данью уважения и заслугой поэта.
Этот ливень милостей проливался на Натали в течение ее жизни, и в большей мере был наградой императора за ее безупречную службу. И все же, и здесь странности. Ни одна фрейлина – любовница Николая не вознаграждалась на протяжении долгих лет, чаще ей выдавали «золотой парашют» (очень приличный), и она исчезала с глаз Его Величества. Даже Варвара Нелидова, ставшая гражданской женой и прожившая с ним 17 лет, получила по завещанию единовременное пособие. Правда, ее дети от Николая не были брошены и хорошо устроены.
Со времен Екатерины II внебрачные дети императоров и императриц, а их было немало, все оставались под покровительством Их Величеств. Они не входили в круг императорской семьи, но оставались в светском обществе и награждались самодержцами высоким титулами или продвигались по службе до высоких должностей. Не оказался без внимания и сын императора – Александр Пушкин.
3. Когда стало ясно, что Пушкин смертельно ранен и ему осталось жить всего лишь несколько часов, Жуковский спросил поэта, что передать царю, Пушкин ответил: «Скажи ему, что мне жаль умереть, был бы весь его». В ответ царь просил передать поэту: «Скажи ему от меня, что я поздравляю его с исполнением христианского долга; о жене же и детях он беспокоиться не должен: они мои». На эти слова Пушкин ответил: «Вот как я утешен! Скажи государю, что я желаю ему долгого, долгого царствования, что я желаю ему счастья в его сыне, что я желаю счастья <его> в счастии России».
Почему Пушкин желает Николаю счастья в «его сыне», а не в сыновьях (их законных было к тому времени четверо: Александр, Константин, Николай и Михаил) или в детях? Естественно, что пушкинисты это странное пожелание объяснить не смогли или же выдвигали явно нелогичные предположения типа, что император был отцом нации, а все его подданные были его сыновьями. Слишком путанно, более того, следующее пожелание тогда просто звучит как тавтология.
Пушкин говорил о Сашке – сыне императора, и смысл записки Николай хорошо понял.
Для Николая сообщение Пушкина было любопытной новостью. Убедившись в достоверности доказательств, царь выразил свою признательность поэту, что он с Натали сумел сохранить этот факт в тайне, никому неизвестным, даже родственникам, и что они воспитывали его сына подобающим образом, и обещал взять под опеку его детей. Вот почему Пушкин в разговоре с Вревской был столь категоричен и так уверен, что государь возьмет его детей под свое покровительство.
В свою очередь, император, воспользовавшись случаем, должен был задать вопрос о делах и как движется написание «Истории Петра I», которую он поручил Пушкину написать еще пять лет назад и выделял ему по 5 тысяч рублей каждый год за эту работу. В начале января 1837 г. Пушкина посетил лицеист четвертого выпуска Д.Е. Келлер, переводивший дневник сподвижника Петра I Патрика Гордона. Говорили о трудностях петровской истории. После беседы Келлер записал: «Александр Сергеевич на вопрос мой, скоро ли мы будем иметь удовольствие прочесть произведение его о Петре, отвечал: “Я до сих пор ничего еще не написал, занимаюсь единственно собиранием материалов: хочу составить себе идею обо всем труде, потом напишу историю Петра в год или в течение полугода и стану исправлять по документам”». В заключение беседы Пушкин заявил Келлеру: «Эта работа убийственная…, если бы я наперед знал, я бы не взялся за нее».
На вопрос: почему так медленно движется работа и не видно результатов? Пушкин ответил, что в архивах нашел много материалов, которые никак не укладываются в сложившееся представление о правителях России. И тут он приступил к самой важной теме разговора, к своей заготовке, к самому главному моменту в своей жизни. Он понимал, к каким последствиям приведет дальнейшая беседа, но делал этот ход сознательно, как шаг в пропасть, как бросок на амбразуру.
Он сообщил, что им найдено письмо императора Павла I, датированное 1800 годом, своему другу Ф. Растопчину: «Дрожайший Федор Васильевич!.. Сегодня для меня священный день памяти в бозе почившей цесаревны Натальи Алексеевны, чей светлый образ никогда не изгладится из моей памяти до моего смертного часа. Вам, как одному из немногих, которым я абсолютно доверяю, с горечью признаюсь, что официальное отношение ко мне цесаревича Александра угнетает. Не внушили ли ему пошлую басню о происхождении его отца мои многочисленные враги? Тем более грустно, что Александр, Константин и Александра мои кровные дети. Прочие же?.. Бог весть!.. Мудрено, покончив с женщиной все общее в жизни, иметь от нее детей. В горячности моей я начертал манифест “О признании сына моего Николая” незаконным, но Безбородко умолил меня не оглашать его. Но все же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг, к “дядям” с глаз моих: гофкурьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя – завидная судьба! Безбородко и Обольянинов правы: ничто нельзя изменить в тайной жизни царей, раз так предположил Всевышний. Дражайший граф, письмо это должно остаться между нами. Натура требует исповеди, и от этого становится легче жить и царствовать. Пребываю к Вам благосклонный Павел». (А. А. Безбородко - канцлер Российской империи, а П. X. Обольянинов – генерал-прокурором).
Павел нашел единомышленника в Екатерине Ивановне Нелидовой, которую после окончания Смольного института с золотой медалью определили во фрейлины к молодой жене цесаревича Павла, Натальи Алексеевны, умершей при родах первого ребенка, а затем перевели в состав фрейлин второй жены, Марии Федоровны (до перехода в православие — София Мария Доротея Августа Луиза Вюртембергская).. Она стала его «дамой сердца». Была ли между ними интимная связь – наверняка сказать трудно: оба в своих письмах категорически отвергали такие предположения. Конечно, можно этому не верить, но нужно признать, что их отношения заметно отличались от тех, которые можно назвать любовными. С цесаревичем, а потом и императором Нелидова вела себя необычайно для фаворитки. Известно другое, что с 1789 г. у Павла не было интимных отношений с Марией Федоровной (и об этом он заявлял сам) до 1797 г. Поэтому рождавшиеся позже 1789 г. дети были не его. Сначала любовником Мари Федоровны был статс-секретарь Сергей Муханов. Достоверно известно, что она родила от него дочь Ольгу в 1792 г. Девочка через три года умерла. Потом Мария Федоровна сменила фаворита Муханова на 23-летнего красавца гофкурьера Данилу Бабкина. От него она родила дочь Анну в 1795 г., а в 1796 г. – сына Николая, которые были похожи на Бабкина как две капли воды (Бабкин был высоченный, под два метра ростом, Павел I – низкорослый, 166 см, Николай I – 189 см). Это его Павел назвал в письме к Ф. Растопчину «гофкурьерским ублюдком». После коронации в 1797 г. отношения супругов восстановились, и у них родился сын Михаил в 1798 г.
Портрет. Императрица Мария Федоровна (София Мария Доротея Августа Луиза Вюртембергская)
Открытие Пушкина означало, что Николай I – незаконнорожденный сын Марии Федоровны, (бастард), и никого отношения не имеет ни к династии Романовых, ни к правившей до 1825 г. династии Гольштейн-Готторпских. Страшная крамола таилась в словах Пушкина – Николай нелегитимный император России, - его не выбирал Собор, он не имел никаких кровных связей с бывшими династиями Руси и Московии. Эту тайну Николай тщательно прятал за семью печатями, (надо сказать, о ней и сейчас не говорят представители Дома Романовых), а Пушкин ее вскрыл и разоблачил сидящего перед ним самозванца. Обвинение Пушкина прозвучало как вызов, как плевок прямо в лицо. За все свои страдания, за все свои мучения и видения, за бессонные ночи он отомстил и понял, что с этого момента он нежилец.
Почему Николай в своих записках к умирающему Пушкину советует «умереть христианином»? В письме к брату, великому князю Михаилу Павловичу сообщает: «Пушкин погиб, и, слава Богу, умер христианином». В записке к Жуковскому: «Есть разница: ты видишь, что мы насилу довели его до смерти христианской, а Карамзин умирал как ангел». Что понималось под словом христианин, и почему для императора это было так важно? Да, перед смертью поэт пригласил батюшку и причастился, но верующим он не был и не стал. А не означает слово «христианин» в принятом соглашении между государем и поэтом – «хранить тайну». И теперь можно перевести записку Николая к поэту – будешь хранить тайну, побеспокоюсь о жене и о детях. Пушкину выдвинули условия: если тайна остается известной только трем лицам, то власти возьмут под покровительство его семью, и он их принял.
Другую тайну, разгаданную поэтом давно, Пушкин унес с собой. Сестра поэта записала 3 марта 1837 г.: «Когда его принесли домой, он сказал Наталье Николаевне, что она не виновата в этом деле. Конечно, это было более чем великодушно, это было величие души, это было более чем прощение». Опять все пушкинисты заострили свое внимание на слове «не виновата», а прощение связали лишь со светским флиртом, в который была втянута молодая женщина. А вот слова «величие души» потерялись. А они говорят о большем, чем флирт, и сестра поэта кое о чем догадывалась и даже подозревала. Жене своей Пушкин говорил: «Не упрекай себя моей смертью, это дело, которое касалось только меня».
Бенкендорф предполагал, что компрометирующие документы, взятые из архива, могут находиться в доме Пушкина, и пока поэт контролировал ситуацию и держал слово, граф не сомневался, что они оттуда не исчезнут. С того момента, как внесли смертельно раненного поэта в дом, в общей суете кто-то из друзей мог вынести папки с бумагами, в том числе и архивные, опубликование которых могло привести к нежелательным и опасным последствиям.
В квартиру Пушкиных была направлена графиня Юлия Павловна Строганова, (урожденная Жулиана Мария Луиза Каролина София д’Ойенгаузен, по первому мужу графиня Де Эра) и она неотлучно «дежурила» в доме умирающего Пушкина. Бартенев записал со слов текст записки, которую направила Юлия Павловна в полицию: «Venez m'aider ; faire r;serve de l'appartement d'une venuve» («Приезжайте помочь мне оградить квартиру некоей вдовы). Затем такую же записку графиня Юлия Строганова отправила мужу, который находился в Третьем отделении. Пушкин велел доктору Спасскому вынуть какую-то его рукою написанную бумагу из ближайшего ящика, и ее сожгли перед его глазами. Строганов и Бенкендорф приняли срочные меры и направили в дом Пушкина отряд жандармов. Юлия Павловна не покидала покоев умирающего Пушкина и «дежурила» в доме и после смерти поэта.
Спустя три четверти часа после кончины тело вынесли в ближнюю горницу. Жуковский, выполняя повеление государя императора, запечатал кабинет своею печатью «Император благоволил поручить мне запечатать кабинет Пушкина (предоставив мне самому сжечь все, что найду предосудительного в бумагах)». «По смерти Пушкина надо было опечатать казенные бумаги; труп вынесли, и запечатали опустелую рабочую комнату Пушкина черным сургучом: красного, по словам камердинера, не нашлось», - отметил В. И. Даль. Некое «доверенное лицо» (Юлия Строгонова), отослала в полицию записку, («был сделан нелепый донос»), в которой сообщалось, что Жуковский вынес в шляпе «три конверта». Жуковский написал объяснительную. Князь П. А. Вяземский, жаловался великому князю Михаилу Павловичу на распоряжения Бенкендорфа: «В доме, где собралось человек десять друзей и близких Пушкина, чтобы отдать ему свой последний долг, в маленькой гостиной, где мы все находились, очутился целый корпус жандармов. Без преувеличения можно сказать, что у гроба собрались в большом количестве не друзья, а жандармы. Против кого была выставлена эта сила, весь этот военный парад? Я не касаюсь пикетов, расставленных около дома и в соседних улицах; тут могли выставить предлогом, что боялись толпы и беспорядка. Но чего могли опасаться с нашей стороны?». Жандармы внимательно перебрали все бумаги поэта и увезли с собой несколько мешков. Генерал-майор Л.В. Дубельт, начальник штаба Отдельного жандармского корпуса, который производил изъятие бумаг из квартиры Пушкина, доложил: «со своей стороны почитаю своей обязанностью донести также Вашему сиятельству, что мы кончили дело, на нас возложенное, и что бумаги Пушкина все разобраны».
Большое стечение народа, желавшего проститься с поэтом, обеспокоило власти. 31 января было отдано распоряжение об отпевании в соседней с квартирой церкви Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади под предлогом, что это церковь придворная, а Пушкин был камер-юнкером. Приглашение от имени Натальи Николаевны, вдовы, были разосланы ранее с уведомлением, что отпевание состоится в Исаакиевском соборе 1 февраля в 11 часов до полудня. Извещение об изменении места отпевания послано не было. Собралось много народу, но в церковь пускали по билетам. При выносе гроба жандармов во главе с генералом Дубельтом было больше, чем знакомых Пушкина. Огромная толпа, стоявшая на площади, увидела гроб поэта, когда И. Л. Крылов, В. Л. Жуковский, князь П. А. Вяземский, А. И. Тургенев и другие близкие и знакомые поэта вынесли его на паперть. Гроб поставили в подвал соседнего с церковью дома. Жуковский в своем письме к Бенкедорфу возмущался активностью жандармерии: «Вместо того назначенную для отпевания церковь переменили, тело перенесли в нее ночью, с какою-то тайною, всех поразившею, без факелов, почти без проводников; и в минуту выноса, на которую собрались не более десяти ближайших друзей Пушкина, жандармы наводнили горницу, где молились об умершем, нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей проводили тело до церкви».
На другой день Николай I написал сестре Марии Павловне: «Событием дня является трагическая смерть чрезвычайно знаменитого Пушкина, убитого на дуэли неким, чья вина была в том, что он, в числе многих других, находил жену Пушкина прекрасной, притом что она… была решительно ни в чем не виноватой».