Глава 8. Контрмеры императора (Гелий Клейменов) / Проза.ру

Глава 8. КОНТРМЕРЫ ИМПЕРАТОРА.
Ухаживание императора на балах за Натали стали столь откровенными, что ни у кого не возникало сомнения в их близости и их особых интимных отношениях. В Петербурге, а затем и в Москве заговорили о новой любовнице императора. Желая прекратить дальнейшее судаченье об амурных похождениях императора, Бенкендорф предложил переключить внимание общества с романа императора и жены поэта на более громкую и яркую любовную историю красавицы с пользующимся вниманием женщин кавалергардом. На роль любовника был выбран молодой красавец, француз Дантес.
В Россию 22-х летний Жорж Шарль Дантес прибыл с рекомендательным письмом, подписанным принцем Вильгельмом Прусским и адресованным генерал-адъютанту Владимиру Федоровичу Адлербергу. 2 ноября 1833 г Дантес уведомил французское посольство в Петербурге о своем прибытии в Россию. У молодого француза было несколько родственников в России по материнской линии: граф и графиня Нессельроде, граф и графиня Мусины-Пушкины. Бабушка сестер Гончаровых, Надежда Платоновна Мусина-Пушкина, приходилась шестиюродной сестрой (в девятнадцатом веке родство считалось не столь уж и далеким) графу Алексею Семеновичу Мусину-Пушкину, который был женат на немке Шарлотте Амалии Вартенслебен, двоюродной бабушке Дантеса по матери.
Портрет. Жорж Шарль Дантес. 1830
27 января 1834 г. Жорж Дантес сдал вступительные экзамены, при этом был освобожден от экзаменов по русской словесности, военному судопроизводству и уставу. По существовавшим правилам в России для зачисления в гвардию офицером требовалось отслужить определенные сроки солдатом и юнкером, но, по-видимому, по указанию сверху для приехавшего француза были организованы облегченные офицерские экзамены. 26 января 1834 г. Пушкин записал в своем дневнике: «Барон д’Антес и маркиз де Пина, два шуана — будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет». Шуанами называли мятежников, выступавших за возрождение монархии Бурбонов во Франции. Дантес, следуя семейной традиции, примкнул в 1832 г. к заговорщикам, возглавляемым герцогиней Беррийской. Заговор провалился, и молодому шуану пришлось отправиться за пределы Франции. Поступил на военную службу в Пруссии, пользовался покровительством принца Вильгельма Прусского, получил звание унтер-офицера. По совету принца и с его рекомендательным письмом, адресованным генерал-адъютанту. Адлербергу, уехал в Россию. По другим данным, имел рекомендацию герцогини Беррийской российскому императору Николаю I. 8 февраля барон Ж. Дантес был определен корнетом в Кавалергардский полк, а маркиз де Пина, сдававший экзамены вместе с Жоржем, - в армейский пехотный полк. Исключение для Ж. Дантеса было сделано благодаря покровительству. По утверждению А.Н. Аммосова: «императрице было угодно, чтобы Дантес служил в ее полку» и «во внимание к его бедности, государь назначил ему от себя ежегодное негласное пособие».
Высокий, хорошо сложенный, с волнистыми белокурыми волосами, с усами, тонкими чертами лица, голубыми глазами, Жорж Дантес оставил в Санкт-Петербурге немало разбитых сердец. На приемах он был душой общества. Но настоящий его триумф начинался, как только звучали первые звуки полонеза. Он отдавался танцам с жаром и вдохновением. Красавец блондин, искрящийся остроумием, сводил с ума женщин. Его звали на все вечеринки, и он становился их украшением. По воспоминаниям А.И. Злотницкого Дантес – «видный, очень красивый, прекрасно воспитанный, умный, высшего общества светский человек, чрезвычайно ценимый». Один из сослуживцев кавалергардов, князь Александр Трубецкой, так отзывался о Дантесе: «Он был статен, красив; на вид ему было в то время лет 20. Как иностранец он был образованнее нас, пажей, и как француз - остроумен, жив, весел».
В полку он оставался безалаберным французом. Начальство наказывало его дополнительными нарядами, но друзей это забавляло. Они завидовали его вольности и беззаботности, но сами такого не допускали, - им за такие шутки грозили более серьезные репрессии, вплоть до отправки в действующую армию на Кавказ. То он «садится в экипаж» по окончании развода, тогда как «вообще из начальников никто не уезжал», то он на параде, «когда только скомандовано было полку «Вольно», позволил себе курить сигару». На учении «слишком громко поправляет свой взвод», что, однако, не мешало ему самому «терять дистанцию» и до команды «Вольно» сидеть, «совершенно распустившись, на седле»; не говоря об отлучках с дежурства и опозданий на службу. Число всех взысканий за три года службы в Кавалергардском полку достигло редкой и недопустимой для русского офицера цифры 44. Благосклонность самой императрицы оберегала его, а он, как подобает любимцу, нарушал порядок, и ему все сходило с рук. В письме к своему покровителю послу Нидерландов Геккерну он даже подчеркивал, что «Императрица продолжает быть добра ко мне, потому что среди трех приглашенных от полка обязательно приглашен и я».
В дамском обществе имел успех, и как француз позволял себе вести с ними развязнее, чем было принято в светском обществе. И часто это импонировало женщинам. По воспоминаниям Нащокина на Дантеса в высшем обществе «смотрели как на дитя, и поэтому многое ему позволяли, например, он прыгал на стол, на диваны, клал голову на плечи дам и прочее». Кавалергард, конечно, не упускал случаи, если дама откровенно проявляла свои чувства. А желание женщин провести с ним ночь принимал как должное, и не отказывался осчастливить поклонницу. Как это ни странно, о своих победах обожал рассказывать всем. Не обходил стороной и своего покровителя, Геккерна, – его держал в курсе: «Скажи Альфонсу, чтобы он показал тебе мою последнюю пассию, и скажи, хорош ли у меня вкус и нельзя ли с такой девушкой не забыть заповедь иметь дело только с замужними женщинами». В письме от 26 ноября 1835 г. Дантес сообщал Геккерну о намерении порвать связь с женщиной, именуемой на их условном языке «Супругой», а перед этим 1 сентября 1835 г. переживал за нее: «Бедная моя Супруга в сильнейшем отчаянии, несчастная несколько дней назад потеряла ребенка, а ей ещё грозит потеря второго; для матери это ужасно, я же, при самых лучших намерениях, не могу заменить их. Это доказано опытом всего прошлого года». Роман с нею продолжался не менее двух лет. Считают, что под этим именем скрывалась ближайшая подруга императрицы - княгиня Бобринская. А одновременно он захаживал к светской львице графине Юлии Самойловой, крепостные крестьяне которой, как утверждала молва, затаскивали каждого нового гостя к ней в постель. «Я забывал рассказать о Жюли, а она ведь должна вас интересовать, ибо вы один из давних ее обожателей». Жюли - Юлия Павловна Самойлова, муза Карла Брюллова, персонаж многих его картин, в том числе «Последний день Помпеи», «Вирсавия» и «После бала». «Супругой» могла быть и Идалия Полетика – у нее умерла дочь в 1835 г, а другая была неизлечимо больна и умерла в 1838 г. Жорж мог быть представлен Идалии, жене ротмистра, когда он начал служить в Кавалергардском полку, и случайно с ней встречаться с 1834 г, то есть два года.
Как следует из письма средней сестры Натали, Александры, к своему брату Дмитрию от 1 декабря 1835 г.: «Мы довольно часто танцуем, катаемся верхом у Бистрома каждую среду, а послезавтра у нас будет большая карусель (конные состязания): молодые люди, самые модные и молодые особы, самые очаровательные и самые красивые. Хочешь знать, кто это? Я тебе их назову. Начнем с дам, это вежливее. Прежде всего, твои две прекрасные сестрицы или две сестрицы-красавицы, потому что третья… кое-как ковыляет, затем Мари Вяземская и Софи Карамзина; кавалеры: Валуев, примерный молодой человек, Дантес — кавалергард, А. Карамзин — артиллерист; это будет красота». Сестры Гончаровы познакомились с Дантесом, по-видимому, летом или осенью 1835 г, и Жорж для них был пока еще одним из ухажеров. Юная княжна Мария Вяземская отметила в письме от 16 декабря 1835 г. к своей матери, что среди гостей были Пушкины и Дантес: «В субботу я была также у Наденьки Соллогуб, которая взяла с меня слово, что я навещу ее в это утро. Возвратившись домой, я нашла толпу народа: Пушкины и Дантес, позднее пришли Скалой и Валуев. В одиннадцать последние двое покинули нас, чтобы идти с папой к Жуковскому. Дантес, наконец, ушел, и вечер завершился в нашей компании из четырех».
Дантес по указанию Бенкендорфа приступил к исполнению своей роли, для этого в первую очередь он на правах дальнего родственника, проявив интерес к сестрам, получил приглашение посетить дом Пушкина, где он был принят доброжелательно, - в доме были две невесты на выданье. Судя по всему, Дантес оказался принятым на рождественской неделе, когда общение в свете менее всего стеснялось установленными нормами. В пользу такого предположения говорит и тот факт, что в письме Александры к брату Дмитрию и княжны Марии Вяземской речь шла только о встречах в общественных местах и салонах. Кавалергард стал часто бывать в доме Пушкина, поэт находил его человеком симпатичным и остроумным и от души смеялся над его каламбурами. Француз «дал ему прозвище Pacha ; trois queus [трехбунчужный паша (с тремя хвостами), паша 3-го ранга, высшего], когда однажды тот приехал на бал с женою и ее двумя сестрами

Привлекая Дантеса в качестве героя любовника, Бенкендорф даже не подозревал, какой клубок страстей, замыслов, любовных переживаний и интересов завяжется в намеченной внешне безобидной интриге.
• Во-первых, Дантес был серьезно увлечен в это время Идалией Полетикой, которая его боготворила. Идалия была незаконнорожденной дочерью приближенного к монарху властного графа Григория Александровича Строгонова, в свете ее называли «воспитанницей» графа. Муж ее был с 1828 г. штабс-ротмистром, а с 1832 г. – ротмистром Кавалергардского полка. Идалия вместе с мужем была непременной участницей балов. Князь А.В. Мещерский называл ее «миловидной, с блестящим умом, веселым и живым характером, но самоуверенной, с весьма злым языком». Она была рядом с Дантесом, его главным консультантом и помощником. Они скрывали свое влечение так умело, что общество не заметило даже их тайных встреч на квартире Идалии.
Как описывала события Ольга Смирнова, дочь Александры Россет «самый настоящий роман у Дантеса был с Идалией Полетикой, красавицей предприимчивой и злоязычной. Она не раз повторяла французскую поговорку: “Чего хочет женщина, того желает Бог”». Повествуя о Дантесе, Ольга записала со слов матери: «самое скверное то, что он никогда не был влюблен в Натали». «Он находил ее глупой и скучной». «Он был влюблен в Идалию и назначал ей свидания у Натали, которая служила ширмой в продолжение двух лет». Через Идалию Дантес получал информацию о планах сестер Гончаровых. Из воспоминаний дочери Натали от Ланского, Араповой: «Александрина рассказывала, что Дантеса осведомленность относительно их прогулок или выездов была прямо баснословной и служила темой постоянных шуток и догадок сестер. Раз даже дошло до пари. Как-то утром пришла внезапная мысль - поехать в театр. Достав ложу, Александрина заметила: «На этот раз Геккерна не будет. Сам не догадается, а никто подсказать не может». “И, тем не менее, мы его увидим! – возразила Екатерина, - всякий раз так бывает, давай держать пари!”. И на самом деле, не успели мы занять места, как блестящий офицер вошел в партер. Очевидно, некто, очень близкий к Екатерине, держал связь с Дантесом, передавая ему всё, что происходило в семье Пушкиных. Вероятно, это была Полетика».
После ссылки Дантеса из России Екатерина, сестра Натали, написала мужу Дантесу: «Идалия приходила вчера на минуту с мужем. Она в отчаянии, что не простилась с тобой». «Она не могла утешиться и плакала, как безумная». Спустя полвека Анри Труайя опубликовал ряд писем и записок Идалии. Обращаясь к супруге Дантеса, Екатерине Николаевне, а через нее к ее мужу, Идалия писала из Петербурга в Сульц: «Если я кого люблю, то люблю крепко и навсегда». Впоследствии, когда Идалия выезжала заграницу, она навещала возлюбленного.
• Во-вторых, в общий клубок взаимоотношений вплелись неординарные гомосексуальные связи Геккерна и Дантеса. Князь Трубецкой признался Краевскому: «И за ним водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодежи, кроме одной, о которой мы узнали гораздо позднее. Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном, или Геккерн жил с ним». «В то время в высшем обществе было развито бугрство [однополая любовь]». О гомосексуальности Геккерна написал известный русский пушкинист П.Е. Щеголев в книге «Дуэль и смерть Пушкина»: «посланник был близок к молодому французу по-особенному - извращенной близостью мужчины к мужчине». В записках П.В. Анненкова: «Геккерн был педераст, ревновал Дантеса и потому хотел поссорить его с семейством Пушкина». Из письма Дантеса к Геккерну от 6 января 1836 г.: «Однако будь уверен, мне никогда не потребовался бы королевский приказ, чтобы не расстаться с тобой и посвятить все мое существование тебе – всему, что есть в мире доброго и что я люблю более всего, да, более всего, теперь я вполне могу это написать, раз ты в Париже, и я не рискую, что ты когда-нибудь забудешь или обронишь письмо. Ведь в Сульце были люди, которых бы это огорчило, а, находясь на вершине счастья, не следует забывать об остальной земле. Однако нежность – чувство, столь неотрывно сопутствующее благодарности, что я люблю тебя более чем всех своих родственников вместе, и я не могу далее откладывать это признание». Барон Геккерн решил усыновить Дантеса и сделать его наследником. Усыновление позволяло ему привязать к себе Жоржа и находиться с ним в одном помещении и днем, и ночью. Для оформления документов на усыновление Геккерн отправился в Нидерланды, и между ними завязалась оживленная переписка, (письма Дантеса были найдены только в XX веке).
• В-третьих, фрейлина Екатерина, старшая сестра Натали, влюбилась в Дантеса, и о своих чувствах сообщила кавалергарду (а может быть он и сам догадался), и как выяснилась позже, находилась в интимной связи с ним еще до сватовства.
• В-четвертых, и в-пятых, остались неизменными отношения между императором и красавицей, жены Пушкина, искавшего повод для дуэли.
Этот клубок и начал стягиваться.

В особо морозную зиму 1836 г. танцевали во всех домах на рождественских, новогодних и масленичных балах и маскарадах, начиная с бала в Зимнем дворце 1 января 1836 г. Дворянским собранием был дан бал-маскарад 19 января 1836 г. в доме Энгельгардта на Невском проспекте. Около одиннадцати часов вечера на бал приехал Николай I с семьей и пробыл два часа с четвертью. Пушкин должен был присутствовать на балу, и надо полагать были там с ним и Натали с сестрами. Дантес, как дальний родственник и допущенный в семью, ухаживал за сестрами: танцевал, балагурил, сопровождал. 2-го февраля 1836 г Дантес сообщал (докладывал) Геккерну о достигнутом: «У меня более чем когда-либо, причин для радости, ибо я достиг того, что могу бывать в ее доме, но видеться с ней наедине, почти невозможно».
Присутствовали Пушкины-Гончаровы и 5 февраля на балу у неаполитанского посланника князя ди Бутера. Фрейлина Марии Мердер, которая была сама явно увлечена Дантесом, внимательно следила за ним. Вернувшись с бала, она записала в дневнике: «В толпе я заметила д’Антеса, но он меня не видел. Возможно, впрочем, что просто ему было не до того. Мне показалось, что глаза его выражали тревогу, — он искал кого-то взглядом и, внезапно устремившись к одной из дверей, исчез в соседней зале. Через минуту он появился вновь, но уже под руку с г-жой Пушкиной, до моего слуха долетело: “Уехать, думаете ли вы об этом, я этому не верю, вы этого не намеревались сделать”. Выражение, с которым произнесены эти слова, не оставляло сомнения насчет правильности наблюдений, сделанных мною ранее, — они безумно влюблены друг в друга! Побыв на балу не более получаса, мы направились к выходу. Барон танцевал мазурку с г-жою Пушкиной. Как счастливы они казались в ту минуту!». Тем не менее, ухаживания Дантеса за Натали не вызвали никакого удивления ни у кого.
Французский писатель, член Французской академии Анри Труайя, работая над биографией Пушкин, в 1945 г. получил разрешение ознакомиться с архивом внука барона Клода Геккерна-Дантеса. Анри обнаружил множество неизвестных писем, относящихся к трагедии, которая произошла в 1837 г. в Петербурге. Позже Труайя опубликовал их в книге «Пушкин». Его особое внимание привлекли два письма Дантеса к барону Геккерну, жившему в то время за границей. Первое письмо датировано 20 января 1836 г.

«Мой драгоценный друг, я, право, виноват, что не сразу ответил на два твоих добрых и забавных письма, но, видишь ли, ночью танцы, поутру манеж, а днем сон - вот мое бытие последние две недели и еще по меньшей мере столько же в будущем, но самое скверное - то, что я безумно влюблен! Да, безумно, потому что совершенно потерял голову. Я не назову тебе ее, ведь письмо может пропасть, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге, и ты узнаешь имя; самое же ужасное в моем положении, что она тоже любит меня, однако встречаться мы не можем, и до сих пор это невозможно, так как муж возмутительно ревнив. Поверяю это тебе, мой дорогой, как лучшему другу, и знаю, что ты разделишь мою печаль, но Господом заклинаю, никому ни слова, никаких расспросов, за кем я ухаживаю. Сам того не желая, ты погубишь ее, я же буду безутешен; пойми, я сделал бы все что угодно, лишь бы доставить ей радость, так как жизнь моя с некоторых пор ежеминутная пытка. Любить друг друга и не иметь иной возможности признаться в этом, кроме как между двумя ритурнелями контрданса, ужасно; может статься, я напрасно все это тебе поверяю, и ты назовешь это глупостями, но сердце мое так полно печалью, что необходимо хоть немного облегчить его. Уверен, ты простишь мне это безумство, согласен, что иначе его и не назовешь, но я не в состоянии рассуждать, хоть и следовало бы, потому что эта любовь отравляет мое существование. Однако будь спокоен, я осмотрителен и до сих пор был настолько благоразумен, что тайна эта принадлежит лишь нам с нею (она носит то же имя, что и дама, писавшая тебе в связи с моим делом, что она в отчаянии, но чума и голод разорили ее деревни), так что теперь ты должен понять, что можно из-за подобного создания потерять рассудок, в особенности если и она тебя любит! Снова повторяю тебе: ни слова Брею — он переписывается с Петербургом, и достало бы единственного нечаянного намека его супруге, чтобы погубить нас обоих! Один Господь знает, что могло бы тогда случиться; так что, драгоценный мой друг, я считаю дни до твоего возвращения, и те 4 месяца, что нам еще предстоит провести вдали друг от друга, покажутся мне веками; ведь в моем положении необходимо присутствие любящего человека, которому можно было бы открыть сердце и попросить ободрения. Потому я плохо и выгляжу, хотя никогда не чувствовал себя так хорошо физически, как теперь, но голова у меня так разгорячена, что я не имею ни минуты отдыха ни ночью, ни днем, отчего и кажусь больным и грустным».
Советские пушкинисты искренность письма считали несомненной, поэтому об отношениях между Дантесом и Наталией судили на основании изложенных кавалергардом признаний. Дантес превратился из светского щеголя с холодным сердцем в страстно влюбленного молодого человека, а Натали стала прообразом Татьяны, полюбившей пылкого обожателя, но оставшейся верной своему супругу.
Во время Масленицы Пушкины выезжали почти каждый день, последний раз в воскресенье 9 февраля на большой бал в доме сенатора Д. П. Бутурлина, давнего знакомого их семьи. С началом Великого поста балы прекратились. В пост вечера устраивались без танцев, зато оживлялась концертная жизнь столицы. Дантес в этот период стал постоянным посетителем домов Карамзиных и Вяземских, где непременно бывали сестры Гончаровы, зачастую без Пушкина.
Второе письмо Дантеса барону Геккерну, которое опубликовал Анри Труайя, датировано 14 февраля:
«Мой дорогой друг, вот и карнавал позади, а с ним - толика моих терзаний; право, я, кажется, стал немного спокойней, после того как перестал ежедневно видеться с нею; к тому же теперь к ней не может подойти кто угодно, взять ее за руку, обнять за талию, танцевать и беседовать с нею, как это делал я: да у них это получается еще и лучше, ведь совесть у них чище. Глупо говорить это, но оказывается - никогда бы не поверил - это ревность, и я постоянно пребывал в раздражении, которое делало меня несчастным. В последний раз, когда я ее видел, было у нас объяснение, весьма тягостное, однако затем я почувствовал облегчение. Обычно полагают, что эта женщина – недалекого ума, не знаю, не любовь ли прибавляет разума, но невозможно выказать более деликатности, изящества и находчивости, чем она явила в разговоре, ведь дело шло ни более ни менее как об отказе тому, кого она любит, тому, кто ее обожает, об отказе нарушить свой долг ради него. Она столь откровенно описала свое положение, столь чистосердечно взывала к милосердию, что я поистине был повержен и не мог промолвить ни слова. Если б ты знал, как она меня утешала, – ибо она ясно видела, сколь я подавлен, в каком ужасном был состоянии, – и тут она мне сказала: я люблю вас так, как никогда не любила, но никогда не требуйте от меня ничего, кроме души, потому что все остальное не в моей власти, а я не могу быть счастлива иначе, чем исполняя свой долг, пожалейте меня, и постоянно любите меня подобно тому, как любите сейчас, и да пребудет моя любовь вашим воздаяньем. Разумеется, я готов был пасть к ее ногам, дабы лобзать их, если б оставался наедине. И уверяю тебя, что с того дня моя любовь к ней еще более возросла, но отныне это нечто иное: я ее почитаю, я ее уважаю, как уважают и почитают создание, с коим соединено все ваше существование.
Прости, мой драгоценный друг, что начинаю письмо с рассказа о ней, но ведь мы с нею — одно, и говорить с тобою о ней — значит говорить и о себе, а ты во всех письмах попрекаешь меня, что я мало о себе рассказываю.
Как я уже писал выше, мне лучше, много лучше, и, слава богу, я начинаю дышать, ведь муки мои были непереносимы: смеяться, выглядеть веселым в глазах света, в глазах всех, с кем встречаешься ежедневно, тогда как в душе смерть, ужасное положение, которого я не пожелал бы и злейшему врагу».
Переводы писем приведены полностью, без купюр, потому что на них строятся пушкинистами все дальнейшее причинно-следственные действия втянутых в интригу участников перед дуэлью поэта и Дантеса. Схема простая: Дантес безумно влюблен, Натали отвечает на его чувства, но мужу не изменяет, Пушкин ревнует, не может сдержаться из-за насмешек света и вызывает француза на дуэль. Все как бы расставлено по полочкам, а письма как раз и являются главным аргументом этой пушкинианы. Из реальной биографии Дантеса вытекало, что около двух лет Дантес вообще не замечал жену поэта и был увлечен другими женщинами. А потом, то есть с конца января 1836 г., вдруг влюбился как мальчишка, как безумный, в жену Пушкина.
Итальянская исследовательница Серена Витале изучала семейные архивы барона Клода Геккерна, умершего в 1996 г., графа и графини Николаи, перевела, расшифровала большое количество плохо читаемых рукописей с помощью сотрудников РГАДА в Москве, Национальной библиотеки в Париже и полиции в Милане и издала книгу «Пуговица Пушкина» в 1996 г.
Теперь у исследователей биографии Пушкина появилось много дополнительного материала. Между двумя письмами Дантеса, опубликованными Анри Труайя, было еще одно, от 2 февраля 1836 г.:
«Мой драгоценный друг, еще никогда в жизни я так не нуждался в твоих добрых письмах, на душе такая тоска, что они становятся для меня поистине бальзамом. Теперь мне кажется, что я люблю ее еще сильней, чем две недели назад! Право, мой дорогой, это навязчивая идея, которая не отпускает меня ни наяву, ни во сне, страшная пытка, я едва способен собраться с мыслями, чтобы написать тебе несколько банальных строк, а ведь в этом мое единственное утешение — мне кажется, что когда я говорю с тобой, на сердце становится легче. Причин для радости у меня более чем когда-либо, так как я добился того, что принят в ее доме, но увидеться с ней наедине, думаю, почти невозможно и, однако же, совершенно необходимо; нет человеческой силы, способной этому помешать, потому что только так я вновь обрету жизнь и спокойствие. Безусловно, безумие слишком долго бороться со злым роком, но отступить слишком рано - трусость. Словом, мой драгоценный, только ты можешь быть моим советчиком в этих обстоятельствах: как быть, скажи? Я последую твоим советам, ведь ты мой лучший друг, и я хотел бы излечиться к твоему возвращению, не думать ни о чем, кроме счастья видеть тебя и наслаждаться только одним тобой. Напрасно я рассказываю тебе все эти подробности - они тебя огорчат, но с моей стороны в этом есть чуточка эгоизма, ведь мне-то становится легче. Быть может, ты простишь мне, что я начал с этого, когда увидишь, что на закуску я приберег добрую новость. Я только что произведен в поручики; как видишь, мое предсказание не замедлило исполниться, и пока служба моя идет весьма счастливо - ведь в конной гвардии те, кто был в корнетах еще до моего приезда в Петербург, до сих пор остаются в этом чине».

Письмо от 6 марта было следующим после второго опубликованного от 14 февраля:

«Мой дорогой друг, я отвечаю так поздно, потому что мне пришлось читать и перечитывать твое письмо много раз. В нем я нашел все, что ты обещал: ободрение в моем положении; да, это верно, в человеке всегда достаточно сил преодолеть то, что он хочет преодолеть, и, но, боюсь если бы я не заучил все, написанное тобой, наизусть, мне бы не хватило духу… Слава Богу, я вновь получил контроль над собой, и все, что теперь осталось от непреодолимой страсти, о которой я писал во всех моих письмах, – это спокойное обожание и восхищение существом, которое заставило так сильно биться мое сердце. Теперь, когда все позади, позволь сказать тебе, что твое послание было слишком суровым и ты представил все дело слишком трагически; заставить меня поверить и сказать мне, что ты для меня ничто и что мое письмо полно угроз, было слишком суровым наказанием… Ты был столь же суров по отношению к ней, когда сказал, что она уже однажды пыталась пожертвовать своею честью для другого до меня; потому что, видишь ли, это невозможно; я верю, что существуют мужчины, потерявшие из-за нее голову, она для этого достаточно красива, но что она на это отвечала – нет: потому что она никого не любила больше меня, а в последнее время у нее не было недостатка в возможностях отдать мне все, и все же, мой дорогой – ничего, никогда! Она оказалась гораздо сильнее меня; более двадцати раз просила меня пожалеть ее, ее детей и ее будущее, и в эти мгновения была так прекрасна (какая женщина не была бы?), так что если бы она хотела быть переубежденной, то не говорила бы с таким пылом, поскольку я уже сказал тебе, она была так прекрасна, что ее можно было принять за ангела с небес; нет такого мужчины на земле, кто не помог бы ей в этот момент, так велико было уважение, которое она внушала; и она осталась чиста и может ходить с высоко поднятой головой. Никакая другая женщина не повела бы себя, как она; конечно, есть женщины, чьи губы чаще говорят о добродетели и долге, но о добродетели сердца не говорит ни одна из них; я говорю тебе это не для того, чтобы похвастаться моей жертвой, в этом смысле я твой должник навечно, но чтобы ты увидел, как ошибочно иногда судить по внешности. Еще одно: удивительно, до того, как я получил твое письмо, никто во всем мире не называл мне ее имени, не успело прийти твое письмо, в тот же вечер, когда я пошел на бал во дворец, великий князь и наследник дразнил меня ею, из чего я немедленно заключил, что люди что-то заметили во мне, но насчет нее, я уверен, ни у кого не возникло и подозрения, а я слишком ее люблю, чтобы скомпрометировать, и, как я сказал раньше, все кончено, и я надеюсь, что когда ты вернешься, ты найдешь меня основательно излечившимся».
В следующем письме барону Геккерну от 28 марта Дантес признается:
«Хотел написать тебе, не упоминая о ней, однако, признаюсь откровенно, письмо без этого не идет, да к тому же я обязан тебе отчетом о своем поведении после получения твоего последнего письма; как я и обещал, держался я стойко, отказался от свиданий и от встреч с нею: за эти три недели я говорил с нею 4 раза и о вещах совершенно незначительных, а ведь Бог свидетель, мог бы проговорить 10 часов кряду, пожелай высказать хотя бы половину того, что чувствую, когда вижу ее; признаюсь откровенно — жертва, принесенная ради тебя, огромна. Чтобы так твердо держать слово, надобно любить так, как я тебя; я и сам бы не поверил, что мне достанет духу жить поблизости от женщины, любимой так, как я ее люблю, и не бывать у нее, имея для этого все возможности. Не могу скрыть от тебя, мой драгоценный, что безумие это еще не оставило меня, однако сам Господь пришел мне на помощь: вчера она потеряла свекровь, так что не меньше месяца будет вынуждена оставаться дома, и невозможность видеться с нею позволит мне, быть может, не предаваться этой страшной борьбе, возобновлявшейся ежечасно, стоило мне остаться одному: идти или не идти. Признаюсь, в последнее время я просто боюсь оставаться в одиночестве дома и часто выхожу на воздух, чтобы рассеяться, а чтобы ты мог представить, как сильно и с каким нетерпением я жду твоего приезда, а отнюдь не боюсь его, скажу, что я считаю дни до той поры, когда рядом будет кто-то, кого я мог бы любить: на сердце так тяжело и такая потребность любить и не быть одиноким в целом свете, как одинок сейчас я, что 6 недель ожидания покажутся мне годами».
В очередном послании от середины апреля Геккерну Дантес только в самом конце, как бы вскользь, упоминал о своих сердечных переживаниях: «Не хочу рассказывать тебе о своих сердечных делах, так как пришлось бы писать столько, что никогда бы не кончил. Тем не менее, все идет хорошо, и лекарство, что ты мне дал, оказалось благотворным, миллион раз благодарю тебя, я понемножку возвращаюсь к жизни и надеюсь, что деревня исцелит меня окончательно: несколько месяцев я не буду видеть ее».
После этого письма наступил семимесячный перерыв в переписке Дантеса с Геккерном, так как последний вернулся в Петербург и приступил к исполнению своих обязанностей. Одновременно прекратились до середины лета и встречи Дантеса с Натали, переставшей выезжать в свет в ожидании появления четвертого ребенка.
Вот теперь мы можем серьезно проанализировать послания Дантеса к своему покровителю.
1. Прежде всего, удивляет изложение сердечных чувств молодого, но уже зрелого мужчины к старшему товарищу. Так выражать свои переживания могла девушка в письме к подруге или зеленый юноша, впервые полюбивший женщину, так мог передать чувства своего героя автор романа. Это излияние своих переживаний для кавалергарда, покорителя женских сердец кажется невероятным ни своему «отцу», ни даже другу. Это за пределами мужского эго, что-то девичье. В конце концов, так о своих глубоких чувствах он мог изложить любимой, вскрывая все тайные переживания, но не мужчине. А на самом деле Дантес по природе своей был человеком расчетливым и рассудительным, сделавшим после изгнания из России блистательную политическую карьеру в качестве тайного посланника Людовика Бонапарта и сенатора при Наполеоне III и вышедшего в отставку кавалером ордена Почетного Легиона,
2. Письма написаны, как считают специалисты, на хорошем французском языке без грамматических ошибок. Внук Дантеса, Луи Метман, так писал о своем дедушке: «Ни в молодости, ни в зрелом возрасте он не проявлял почти никакого интереса к литературе. Домашние не припомнят Дантеса в течение всей его долгой жизни за чтением какого-нибудь художественного произведения». Создается впечатление, что письма к барону о своей любви к замужней женщине писал он под диктовку. И автором этих душераздирающих (у Геккерна) опусов была Идалия Полетика.
3. И Дантес, и Идалия должны были понимать, что у барона Геккерна, правдами и неправдами пытавшегося удержать в любовниках Дантеса, эти письма вызовут серьезные переживания. Если к мимолетным увлечениям Дантеса он уже научился относиться спокойно и не ревновал его, не обвинял в измене, то столь глубокие чувства, как это написано в письме, вызвали у него страх. Поэтому его ответная реакция была суровой и даже он «представил все дело слишком трагически». Чтобы это значило? И сразу Дантес начал извиняться, сразу стал пытаться успокоить своего будущего «отца». «Однако не ревнуй, мой драгоценный, и не злоупотреби моим доверием: ты-то останешься навсегда, что же до нее – время окажет свое действие и ее изменит, так что ничто не будет напоминать мне ту, кого я так любил. Ну а к тебе, мой драгоценный, меня привязывает каждый новый день все сильнее, напоминая, что без тебя я был бы ничто». «Бог мне свидетель, с тех пор, как я получил это письмо, я решил принести эту женщину в жертву тебе». «С этого мгновения полностью изменил свое поведение по отношению к ней: я стал избегать ее с той же старательностью, с какой прежде стремился к встречам с ней, я говорил с ней со всем равнодушием, на которое был способен». «Я последую твоим советам, ведь ты мой лучший друг, и я хотел бы излечиться к твоему возвращению, не думать ни о чем, кроме счастья видеть тебя и наслаждаться только одним тобой». Так кого он больше любил Натали или барона за его деньги, или Идалию?
4. Какую цель преследовали Дантес и Идалия, столь тщательно выписывая романтические объяснения в любви, которых не было на самом деле, понимая, что они принесут боль человеку, который содержал кавалергарда? Этой парочке было понятно, что впереди Великий пост, танцы прекращаются, более того, Натали уже на шестом месяце беременности (обычно вторую половину она переносила тяжело), и выходить в свет будет реже, а может и перестанет вообще. А задание следовало выполнять, и надо было запускать нужные слухи. В первом письме Дантес предупреждает Геккерна: «Поверяю это тебе, мой дорогой, как лучшему другу, и знаю, что ты разделишь мою печаль, но Господом заклинаю, никому ни слова, никаких расспросов, за кем я ухаживаю». А за тем далее сообщается путь, по которому надо этот слух распространить. «Снова повторяю тебе: ни слова Брею — он переписывается с Петербургом, и достало бы единственного нечаянного намека его супруге, чтобы погубить нас обоих». А в письме от 6 марта Дантес порадовал друга и сообщил об успехе – слух дошел: «Еще одно: удивительно, до того, как я получил твое письмо, никто во всем мире не называл мне ее имени, не успело прийти твое письмо, в тот же вечер, когда я пошел на бал во дворец, великий князь и наследник дразнил меня ею, из чего я немедленно заключил, что люди что-то заметили во мне». В мае, когда Геккерн был в столице, а Натали рожала, парочка продолжала внедрять версию, но другим путем – в разговорах с дамами высшего света. 8 июля, Софи Карамзина после вечера в Петергофе: «Я встретила почти всех наших друзей и знакомых, в том числе… Дантеса, увидеть которого, признаюсь, мне было очень приятно. По-видимому, сердце всегда немножко привыкает к тем, кого видишь ежедневно. Он неторопливо спускался по лестнице, но, заметив меня, перепрыгнул через последние ступеньки и подбежал ко мне, краснея от удовольствия. Мы все отправились к нам пить чай (чашек и стульев хватило кое-как лишь на половину собравшихся) и в одиннадцать часов вечера двинулись в путь. Я шла под руку с Дантесом, он забавлял меня своими шутками, своей веселостью и даже смешными припадками своих чувств (как всегда, к прекрасной Натали)». Операция по внедрению новой версии была проведена успешно, в результате в июле о Дантесе и Натали заговорили. Данзас вспоминал: «После одного или двух балов на минеральных водах, где были госпожа Пушкина и барон Дантес, по Петербургу вдруг разнеслись слухи, что Дантес ухаживает за женой Пушкина».
А вот об ухаживаниях императора за Натали слухи циркулировали в Москве еще в мае. 5 мая Пушкин написал готовой рожать жене: «Про тебя, душа моя, идут кой-какие толки, которые не вполне доходят до меня, потому что мужья всегда последние в городе узнают про жен своих; однако ж, видно, что ты кого-то довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостью, что он завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц. Нехорошо, мой ангел: скромность есть лучшее украшение вашего пола». Для Натали было ясно о ком идет речь, и кого она довела до отчаяния, и кто есть Тот, кто завел гарем. Им был Николай Павлович, который весной 1836 г. находился в Москве и проводил много времени с примадоннами и кордебалетом Большого театра. При этом Пушкин не обмолвился в письмах о Дантесе ни одним словом, - предмет будущей ревности для него в это время не существовал. Хотя на глазах поэта Дантес ухаживал за женой и проявлял чрезмерную настойчивость, Пушкин на него не обращал внимания - в ситуации он хорошо разобрался. Не мог какой-то поручик ухаживать за женщиной, которая была возлюбленной императора. А значит, это - спектакль. Пушкин пытался выяснить, кто нанял его, и кто еще вовлечен в эту интригу.
С 1 мая 1836 г. Пушкины переселились с бельэтажа дома Боташева на верхний (третий) этаж в более дешевую квартиру. В контракте указано, что «камер-юнкер двора его императорского величества» Пушкин нанял в «доме отставного гвардии полковника и кавалера Силы Андреева сына Баташева» «верхний этаж, состоящий из двадцати жилых комнат, с находящеюся в них мебелью на один год с платежом, т. е. по первое июня будущего тысяча восемьсот тридцать седьмого года за четыре тысячи рублей в год.
5 мая Анна Николаевна Вульф писала П.А. Осиповой из Петербурга: «Как вы находите его (т.е. Пушкина) журнал? Здесь он не пользуется большим успехом. А жена его уже на будущие барыши наняла дачу на Каменном острове, еще вдвое дороже прошлогоднего».
13 мая голландский посланник высадился с парохода «Александра» в Кронштадте. Он также привез бумаги, удостоверяющие усыновление им Жоржа Дантеса, которому разрешением короля Нидерландов и Высшего совета знати было предоставлено голландское подданство, он был включен в голландское дворянство и получил возможность носить фамилию Геккерна. Усыновление было официально признано в России. Клод Геккерн в одном из писем так характеризовал финансовое положение Дантеса: «У Жоржа не было никакого личного состояния. Геккерн по договоренности с Конрадом Дантесом [отцом Дантеса] обеспечивал материальную сторону Жоржа в полку и вне оного. Мой предок Конрад не мог бы выдержать подобных расходов. Без покровительства Геккерна у Жоржа не было бы даже необходимого минимума, который бы позволил ему появляться в свете и при дворе. <…>. Барон был человеком со слишком практическим умом».

21 мая барон Геккерн на частной аудиенции сообщил царю, что он усыновил гвардейца Жоржа Дантеса. На следующий день он написал графу Нессельроде, министру иностранных дел России, записку с просьбой проследить за тем, чтобы его «сын именовался Жорж Шарль де Геккерен» во всех будущих официальных документах. Усыновление стало предметом разговоров во многих петербургских салонах. Часть женского населения Петербурга стала рассматривать неженатого Жоржа Дантеса как кандидата в женихи на выгодную партию для брака – из-за его годового дохода в 80 тысяч рублей, которые его новый отец, по слухам, готовился ему предоставить.
Впоследствии выяснилось, что барон Геккерн при усыновлении Дантеса обманул и правительство Нидерландов, (вполне возможно, что подкупил чиновников), и царский двор. Согласно Гражданскому кодексу Нидерландов,
во-первых, усыновляющему должно было быть не менее 50 лет (посланнику было 44 года),
во-вторых, до факта усыновления Геккерн должен был оказывать Дантесу материальную помощь в течение 6 лет (они были знакомы всего два года),
в-третьих, усыновлению не подлежали граждане, служащие в иностранных армиях,
в- четвертых, усыновляемый должен был быть несовершеннолетним,
в-пятых по указу короля Нидерландов Дантес мог именоваться Геккерном лишь через год после публикации. Указ был издан 5 мая 1836 г, а от российских властей Геккерн добился того, чтобы во всех официальных документах Жоржа именовали «бароном фон Геккерен» сразу после аудиенции царя.
Это усыновление при живом отце удивило светский Петербург.
У вернувшихся в Нидерланды Геккернов после дуэли с поэтом возникли проблемы. Высший Совет Дворянства аннулировал политические права Дантеса на голландское подданство, но голландским дворянином он остался. Вопрос: зачем было нужно прибегать Геккерну к мошенничеству? Письма Дантеса напугали барона - Жорж, серьезно полюбив даму, мог бросить его, а потерять его он боялся больше всего. Усыновление привязывало Дантеса к Геккерну. То, что русские чиновники не обратили внимания на нарушение норм законодательств Нидерландов и России, говорит лишь о том, что власти были заинтересованы в Дантесе, благоденствовали император и императрица. Бенкендорф в свою очередь рассчитывал на него, как на своего человека в светском обществе, а для титулованного красавца будут открыты все двери салонов.
.Наталья Пушкина (13 лет), И. К. Макаров, 1849 г.
23 мая жена Пушкина родила еще одну дочь – маленькую Наташу, на даче, снятой на лето на Каменном Острове. Тетка Загряжская, боясь сырости, наполнявшей весь первый этаж, не позволила молодой матери покинуть ее комнату наверху до последних дней июня. Кто был отцом маленькой Наташи, наверняка, знали и Пушкин, и мама. Нам приходится лишь гадать. С середины августа 1835 г. Пушкины жили поврозь, поэт – в столице, красавица – на даче. Нет сведений, что они вместе отмечали святой для семьи праздник – день рождения Натали, 27 августа. Вместе они появились у Надежды Осиповны, матери поэта, 30 августа. 7 сентября Пушкин уехал в Михайловское. Император появился в Петербурге 9 сентября. Если мы высчитаем возможный промежуток времени зачатия Наташи, то окажется, что отцом мог быть и Пушкин, и император. Все считали, что правильные черты лица Наташи напоминали африканский тип ее знаменитого отца. Искусствовед-пушкинист Е. Павлова так пишет об этом портрете: «Она очень хороша и похожа на Пушкина». По портрету трудно разглядеть африканский тип лица, а то, что она переняла многое от матери, не вызывает сомнений. И вообще вопрос отцовства Наташи меньшей нас не должен волновать, так как не влияет никак на создавшуюся картину взаимоотношений троицы. Это для себя четко определил сам поэт и, соответствующим образом реагировал.
В конце мае - июне 1836 г. Дантес был постоянным гостем Карамзиных. 5 июня Софи Карамзина написала своему сводному брату Андрею: «Наш образ жизни… все тот же, по вечерам у нас бывают гости, Дантес — почти ежедневно, измученный двумя учениями в день (великий князь нашел, что кавалергарды не умеют держаться в седле), но, невзирая на это, веселый, забавный, как никогда, и еще умудряется сопровождать нас в кавалькадах

Во второй половине 1835 г. и в начале 1836 г. Пушкин много внимания уделял изданию первого тома журнала «Современник», Он надеялся, что периодическое издание раз в квартал своего журнала поможет создать ему прочную материальную базу для его семьи (он даже приводил расчеты 2500 экз. х 25 р = 62.500 р), что для него в то время было чрезвычайно важно. Намеревался Пушкин на полученные доходы выкупить у владельцев имение Михайловское за 40 тысяч рублей, чтобы оставить в наследство жене и детям. Но переговоры по цене за одну крепостную душу с мужем сестры Ольги, Павлищевым, затянулись, и Пушкину воплотить свою мечту не удалось. Если в первые дни продажи журнала шли активно и внушали оптимизм, то позже журнал стал расходиться вяло. К концу квартала было продано всего лишь 600 экземпляров, доходами с которых удалось лишь возместить расходы за бумагу, типографский набор и гонорары авторам. Журнал, который по замыслу Пушкина должен был обеспечить постоянный доход его семье без него, просуществовал всего только один год.
Расходы семьи значительно превышали доходы. Не имея средств в нужный момент, Пушкину приходилось сдавать в ломбард ценные вещи. Первого февраля 1836 г. под заклад белой турецкой шали Натали поэт получил у Шишкина 1250 рублей, а. 13 марта под заклад часов «Брегет» и серебряного кофейника от того же Шишкина - 630 рублей. 8 августа за серебро, которое Соболевский оставил в его распоряжении Пушкин получил 7000 рублей, а 25 ноября под залог черной турецкой шали 1250 рублей. «Я откровенно признаюсь,- писала Натали брату в июле 1836 г., - что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом, голова идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам, и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы сочинять, голова его должна быть свободна. Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение». При этом расходы семьи сокращать Натали не собиралась, и они продолжали жить, как и прежде, как подобало семьям великосветского общества.
На даче Пушкин продолжал продуктивно работать. Здесь, на Каменном Острове, он закончил «Капитанскую дочку», продолжал свое историческое исследование и написал около дюжины статей для «Современника». Поэзия помогала выразить мысли, чаяния и воздвигнуть памятник себе на прощание. Между июнем и августом им был закончен короткий лирический цикл стихов.
В августе 1836 г., у Пушкина возникли трения с управляющим домом Баташева, и он переехал на другую квартиру. «Я вынужден был покинуть дом Баташева, управляющий которого негодяй», - писал поэт отцу.

Фото. Дом княгини Волконской на Мойке.
1 сентября 1836 г. Пушкин заключил контракт на наем квартиры в доме княгини Волконской на Мойке у Певческого моста. «От одних ворот до других, нижнего этажа из одиннадцати комнат состоящего, со службами: кухней при ней комнатою в подвальном этаже, конюшнею на 6 стойлов, сараем, сеновалом, местом в леднике и на чердаке и сухим для вин погребом, сверх того - двумя комнатами и прачечною в подвальном этаже... Всего платою за 4300 рублей ассигнациями в год». Контракт был заключен на два года - по 1 сентября 1838 г. 12 сентября Пушкины в сопровождении Александрины и Екатерины переехали с дачи в новую квартиру, хозяйкой которой была княгиня Софья Григорьевна Волконская. Кроме супругов Пушкиных и четырех детей в квартире на Мойке жили две свояченицы и огромный штат слуг и служанок. Наемных слуг было шестнадцать человек: две няни, четыре горничных, кормилица, мужик при кухне, лакей, повар, два кучера, полотер, прачка и два служителя. Но кроме этих наемных слуг были еще и крепостные, привезенные из деревни. 19 сентября Пушкин взял взаймы 10 тысяч рублей у ростовщика Юрьева с обязательством возместить эту сумму с процентами к 1 февраля 1837 г.
В июле, когда Натали поправилась после родов, она вместе с сестрами появилась на танцах в Царском Селе. Дантес демонстративно у всех на виду стал ухаживать за Натали, отбросив в сторону осторожность и приличия, изображая влюбленного. Он бледнел при виде Натали, постоянно искал ее общества, приглашал ее танцевать или погулять с ним на свежем воздухе, пожирал ее взглядом; пользовался любым предлогом, чтобы поговорить о ней с общими знакомыми и друзьями и рассказать о своей безумной любви к ней. Сама императрица неодобрительно отметила его «слишком развязную манеру». Проведенная ранее работа по распространению слухов сработала, общество заговорило и стало внимательно следить за развитием событий: некоторые даже делали ставки. Что Натали не устоит перед чарами красавца ни у кого не было сомнения, в ставках решался лишь вопрос: когда? Через месяц или ранее. Роман Дантеса с Екатериной, старшей сестрой, развивался для общественных глаз незаметно, а ухаживание за сестрами красавицы считали неким отвлекающим маневром, чтобы оправдать частые визиты к истинной возлюбленной. В отличие от Натали фрейлина, старшая сестра, влюбилась в Дантеса.
В конце лета, как рассказывал князь Трубецкой, однополчанин Дантеса: «Пушкин, вернувшись к обеду из города на каменноостровскую дачу, застал у Натали Дантеса». После того как кавалергард ретировался, Пушкин потребовал объяснений от жены. Натали прибегла к спасительной, по ее мнению, лжи: Дантес, оказывается, зашел, чтобы сообщить ей о своем глубоком чувстве к сестре Екатерине и желании посвататься к ней. Пушкин решил воспользоваться ее оправданиями и заставил тут же под диктовку написать Дантесу записку, в которой Натали извещает Дантеса, что она передала мужу, как Дантес просил руки ее сестры Кати, и муж, со своей стороны, согласен на этот брак. Записка была тотчас послана Дантесу, Трубецкой описывает шок Дантеса: “Ничего не понимаю! Ничьей руки я не просил”. Стали мы обсуждать, советоваться и порешили, что Дантесу следует, прежде всего, не давать опровержения словам Натали до разъяснения казуса».
Высказывание Трубецкого о вынужденной лжи Натали, будто бы влюбленной в Дантеса, пушкинисты приняли в свой арсенал доказательств. Как это ни странно, но Натали не лгала, она разговаривала с Дантесом о Екатерине, которая призналась Натали, что была с ним в связи, и Натали требовала, защищая сестру, чтобы Дантес на ней женился. Реакция Пушкина на информацию была абсолютно верной, что он согласен на брак. А вот Дантес был не готов к такому обороту дела. Ему надо было продолжать играть свою роль.
А том, что Екатерина была беременна до сватовства, исследователи подозревали по запискам Дантеса к невесте и по письму Наталии Ивановны к дочери, супруге Дантеса.
Без даты, где-то в конце ноября, к невесте
"Добрая моя Катрин, Вы видели нынче утром, что я отношусь к Вам почти как к супруге, поскольку запросто принял Вас в самом невыигрышном неглиже. Чувствую я себя по-прежнему хорошо. Весь день у меня были гости.
Прощайте, доброй ночи, повеселитесь, как следует.
Весь Ваш Ж. де Геккерен"

Без даты, к невесте, где-то 12-.25 декабря.
Добрая моя Катрин, я и сам не знаю, отчего здоровье мое было сегодня хуже, чем вчера, однако думаю, что это ненамного затянет выздоровление. Я не попросил Вас подняться ко мне нынче утром, поскольку г-н Антуан, который всегда поступает по-своему, счел нужным впустить Карамзина, но надеюсь, завтра не будет препятствий повидаться с Вами, так как мне любопытно посмотреть, сильно ли выросла картошка с прошлого раза.
Весь Ваш, Жорж
Судя по тексту «картошка» может быть прозвище ребенка, а может что-то другое зашифрованное для нас.

Без даты, где-то между 18 февраля и 21 марта, с гауптвахты, к супруге, после дуэли
Добрый друг, ты всегда хочешь поступать по-своему, вот и получила по заслугам. Я же знал, что тебе не разрешат прийти, комендант[1] ясно сказал мне об этом. О том же, чтоб пройти без разрешения, не стоит и думать, так как мне кажется, что офицер, который вчера стоял в карауле, будет посажен под арест за то, что пропустил тебя в гауптвахту, не прочтя твоей записки.
Сердечно обнимаю вас обоих,
Жорж
Если можно, пришли мне газет».
Дантес мог обнимать беременную Екатерину, а мог – двух сестер.

На основании семейной переписки Геккернов и Гончаровых Л. П. Гроссман пришел к выводу, что через три месяца после свадьбы, «в апреле 1837 г., Екатерина Геккерен - Гончарова родила своего первого ребенка». Главным аргументом Гроссмана в пользу этой идеи было письмо, датированное 15 мая 1837 г., матери, Натальи Ивановны Гончаровой к старшей дочери Екатерине Николаевне. В этом письме бабушка среди прочего задавала вопросы и о своей внучке: «Ты говоришь в последнем письме о твоей поездке в Париж; кому поручишь ты надзор за малюткой за время твоего отсутствия? Останется ли она в верных руках? Твоя разлука с ней должна быть тебе тягостна». Первая дочь супругов Геккернов, маленькая Матильда-Евгения, родилась по официальным данным 19 октября 1837 г. Гроссман полагал, что в метрическом свидетельстве была поставлена фиктивная дата, и что девочка родилась не позднее апреля 1837 г. Мнение Гроссмана было оспорено Б. В. Казанским, и доказано по событиям, освещенным Наталией Ивановной, что письмо было написано не в 1837 г. а в 1838 г..
Если Екатерина Гончарова и не была беременна до брака с Дантесом, то с тем, что она была в интимной связи с ним до сватовства, подтверждается высказываниями разных свидетелей событий. На это намекала в своем письме от января 1837 г. сестра Александра, гово¬ря, что Екатерина «выиграла в отношении приличия». В письме А. Н. Карамзина к брату от 13 мар¬та 1837 г. есть одна фраза, относящаяся к Екатерине Геккерн: «Та, которая так долго играла роль свод¬ни, стала в свою очередь любовницей, а затем и супругой». Сохранилась недатированная записка Е. И. Загряжской к Жуковскому: «Слава Богу, кажется, все кончено. Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением. К большому счас¬тью за четверть часа пред ними приехал из Москвы стар¬ший Гончаров, и он объявил им родительское согласие, и так все концы в воду». Эта загадочная фраза Загряжской «все концы в воду» до сих пор не расшифрована. Трудно придумать какое-либо другое объяснение этим словам, кроме того, что наконец-то браком все будет «прикрыто»...
17 сентября Софи Вяземская праздновала свои именины, конечно были приглашены Пушкины и сестры Гончаровы:
«Обед был превосходный; среди гостей были Пушкин с женой и Гончаровыми (все три — ослепительные изяществом, красотой и невообразимыми талиями), мои братья, Дантес, А. Голицын, Аркадий и Шарль Россет… Скалон, Сергей Мещерский, Поль и Надин Вяземские… Жуковский. Тебе нетрудно представить, что, когда дело дошло до тостов, мы не забыли выпить за твое здоровье. Послеобеденное время, проведенное в таком приятном обществе, показалось очень коротким; в девять часов пришли соседи, так что получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который все время грустен, задумчив и чем-то озабочен. Он своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает все те же штуки, что и прежде, - не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой, в конце концов, все же танцевал мазурку. Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий. Боже мой, как все это глупо! Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он было согласился, краснея (ты знаешь, что она - одно из его отношений, и притом рабское), как вдруг вижу - он внезапно останавливается и с раздражением отворачивается. “Ну, что же?” - “Нет, не пойду, там уж сидит этот граф”. – “Какой граф? - “Д’Антес, Геккерен что ли?”
Пушкин мрачный, бледный, молчаливый, у него дикий взгляд, следил только за Натали и Дантесом. За безвинную фразу, которую обронил Соллогуб, поэт вызвал молодого человека на дуэль, а тут такое откровенное наглое ухаживание за женой, и Пушкин молчит. Он страшен, он готовит удар, и месть он готовит тщательно. Он давно понял, что заказчиком этой буффонады является император, что Дантес выполняет приказ Бенкендорфа. Но, чтобы выразить свое отношение к любовной связи императора с Натали, он должен добиться аудиенции у императора. А для этого надо, чтобы вызов Дантеса на дуэль дошел до царя, он должен обосновать его (вызов) так, что будет затронуто его императорское величество, и о вызове будет доложено царю по цепочке Дантес - Геккерн, - Нессельроде – Бенкендорф. Замысел крутился в голове, и он уже почти созрел, осталось додумать несколько шагов, при этом никто из его родственников не должен пострадать.
18 октября Карамзины вновь принимали завсегдатаев салона. Софья Николаевна Карамзина писала брату: «Мы вернулись» «возобновились наши вечера, на которых с первого же дня заняли свои привычные места Натали Пушкина и Дантес, Екатерина Гончарова рядом с Александром <Карамзиным>, Александрита – с Аркадием <Россетом>… и все по-прежнему».

Дантес, находясь на дежурстве в казарме, написал письмо Геккерну и просил срочно встретиться с Натали и убедить ее, что сын безумно влюблен. Письмо не имело даты. С. Витале отнесла его к тому времени, когда после летнего перерыва в городе возобновились визиты, но до получения Дантесом 5 ноября вызова на дуэль. А поскольку в нем упоминались события, о которых было известно, что они произошли в октябре, она, перечислив дни дежурств Дантеса, остановилась на 17 октября (с 19 октября по 27 октября Дантес числился в полку больным).

«Мой дорогой друг, я хотел поговорить с тобой сегодня утром, но было так мало времени, что это было невозможно. Вчера случилось так, что я провел вечер t;te-;-t;te с той самой дамой, и когда я говорю t;te-;-t;te, я подразумеваю, что я был единственным мужчиной, по крайней мере, целый час, у княгини Вяземской, ты можешь себе представить то состояние, в котором я был; наконец я призвал все свои силы и честно сыграл свою роль и был даже довольно счастлив. Короче говоря, я играл свою роль до одиннадцати, но тогда силы оставили меня, и на меня нахлынула такая слабость, что у меня едва хватило времени выйти, и только на улице я начал плакать, как настоящий глупец, что в любом случае было большим облегчением, потому что я был готов взорваться; и, вернувшись домой, я обнаружил сильную лихорадку и не мог спать всю ночь и мучительно страдал, пока не понял, что схожу с ума.
Так что я решил попросить тебя сделать для меня то, что ты обещал, сегодня вечером. Абсолютно необходимо, чтобы ты поговорил с нею, чтоб я знал, раз и навсегда, как себя вести. Она едет к Лерхенфельдам этим вечером, и если ты пропустишь игру в карты, то найдешь удобный момент поговорить с нею [191] .
Вот как я вижу это: я думаю, что ты должен подойти к ней и искренне спросить, убедившись, что ее сестра не слышит вас, не была ли она случайно вчера у Вяземских, и когда она скажет «да», сообщить ей, что ты так и думал, и что она может сделать тебе большое одолжение. И тогда сообщи ей, что случилось со мной вчера, как будто ты видел все, что случилось со мной, когда я вернулся домой: что мой слуга испугался и пошел будить тебя в два утра, что ты задал мне много вопросов, но не получил никакого ответа от меня, и был убежден, что я поссорился с ее мужем. Чтобы предотвратить несчастье, ты обращаешься к ней (мужа там не было). Это докажет только, что я не рассказал тебе ничего про вчерашний вечер, что является абсолютно необходимым, так как она должна полагать, что я действую без твоего уведомления и что это не что иное, как только отцовская обеспокоенность о сыне, – вот почему ты спрашиваешь ее. Не повредит, если создать впечатление, что ты веришь в то, что отношения между нами являются гораздо более близкими, потому что когда она возразит о своей невинности, ты найдешь способ убедить ее, что так должно быть, учитывая то, как она ведет себя со мной. Так или иначе, самое трудное – начало, и я думаю, что это – правильный путь, потому что, как я уже говорил, она абсолютно не должна подозревать, что все это было запланировано, и она должна рассматривать твой шаг как совершенно естественное чувство беспокойства о моем здоровье и будущем, и ты должен просить, чтобы она держала это в секрете от каждого, и больше всего от меня. Но было бы благоразумно не просить, чтобы она приняла меня сразу же. Это можно сделать в следующий раз, и будь осторожен, чтобы не использовать фразы, которые могли встретиться в письме. Я прошу еще раз, мой дорогой, помочь мне. Я отдаю себя полностью в твои руки, потому что, если это будет продолжаться без того, чтобы я понимал, к чему это меня ведет, я сойду с ума.
Ты мог бы даже напугать ее, чтобы заставить ее понять [три-четыре неразборчивых слова].

Письмо не о любви, не о страданиях и даже не похоже на просьбу сына к отцу. На самом деле это – отчет о проделанной работе, которая закончилась провалом, на план действий и инструкцию, как устранить брешь. Дантес, как полководец, подтягивал свежие силы. Просмотрим письмо еще раз внимательно и обратим внимание на некоторые мелочи:
1. Сестры и Дантес были у Вяземских (Пушкина не было), Жорж умудрился целый час проговорить наедине с Натали, вероятнее всего в отдельной комнате, и хозяйка была подключена и приняла меры, чтобы парочку никто не беспокоил.
2. Дантес сам признается, что он играл роль, и что ему казалось, он был на грани успеха, но на каком-то этапе все расстроилось и ему ничего не удалось добиться. Он потерпел фиаско. Вяземская утверждала, что Дантес, заманив в ловушку Пушкину, пытался заставить ее отдаться ему.
3. «Сын» встречался с «отцом» перед вечером у Вяземских и обсуждал действия, и барон вечером предлагал подключиться к уговорам. «Сын» принял предложенную помощь.
4. По инструкции Геккерн должен разговаривать с Натали так, чтобы не слышала сестра, которая могла бы своим вмешательством все дело испортить. Все делалось тайно, воздействие (атака) велось только на Натали.
5. Геккерн должен был убедить ее встретиться с «сыном» и ему отдаться, тем более что так все думают, судя по ее поведению с Жоржем. Если она не будет соглашаться, то пригрозить ей. Как? Пушкинисты не смогли найти ответ, за невиновной Натали никаких грехов обнаружить им не удалось, А шантажировать ее Геккерны собирались фактами ее встреч с императором. Что она и скрывала от мужа и боялась разоблачения.
6. Ранее было написано письмо к Натали, и «отец» знает о нем, и он явно принимал участие в его составлении, поэтому должен помнить выражения, которые не следует использовать. Натали не должна знать о плане, как будто «ты расспрашиваешь ее лишь как отец, интересующийся делами сына». Она не должна заподозрить обмана, того, что «этот разговор подстроен заранее».

Об «искренности» любвеобильного Дантеса можно судить по фактам. Когда письма заполнялись признаниями в безумной любви к Натали, Дантес продолжал сожительствовать с Идалией Полетикой («Супругой) и «старым лисом», умудрился уложить в постель старшую сестру, Екатерину, и ухаживал за юной Марией Барятинской (и ей, наверное, признавался в любви – нельзя же сразу свататься). И к удивлению пушкинисты до сих пор не замечают откровенного обмана и продолжают верить в белого пушистого гвардейца, влюбленного в красавицу.

Разговор Геккерна с Натальей Николаевной произошел 18 октября в доме у Лерхенфельдов (баварского посланника). И протекал по разработанному сценарию. Очевидно, Геккерн исполнил просьбу своего « сына» и сделал все так, как он просил. А. Н. Карамзин писал: «Дантес в то время был болен грудью... Геккерн сказал г-же Пушкиной, что он умирает из-за нее, заклинал спасти его сына, потом стал грозить местью». По всей видимости, и у «отца» безумно влюбленного «сына» все сорвалось, потому что сразу Геккерн предложил, во избежание трений с Пушкиным, а «старый лис» был уверен, что Натали расскажет ему о сводничестве Геккерна и его намеках, другой вариант. Он вспомнил про летние прогулки Дантеса с юной Марией Барятинской, и тогда он уже предполагал, что для Жоржа лучше пары нет. Мария была дочерью близкой подруги императрицы Александры Федоровны и была богатой невестой (не ровня нищим сестрам Гончаровым). Геккерн предложил посвататься к Марии. 22-23 октября 1836 г. Барятинская оставила в дневнике запись о том, что Дантес вроде бы собирается посвататься к ней. Мать девушки решила собрать о нем более точные сведения, и от А. В. Трубецкого она узнала, что Дантеса «отвергла госпожа Пушкина». «Может быть, поэтому он и хочет жениться. С досады», - объяснила себе ситуацию в дневнике юная Барятинская, используя французское слово «repoussa». Его перевели в значении «отвергла». Однако, как сообщают специалисты французского языка глагол «repousser» имеет несколько значений и «отвергать» - не самое распространенное. И больше употребляется в значении «выдержать штурм», «отразить атаку», «успешно сопротивляться». Так что запись Барятинской может быть интерпретирована следующим образом: Пушкина устояла, не поддалась настойчивым домогательствам.

Портрет. Мария Ивановна Барятинская (1818-1843).

Пушкинисты разошлись в определении целей, которых добивался Дантес при встречах с Натали наедине. Одни считали, что он предлагал возлюбленной уехать с ней в Париж, развестись с мужем, другие – просто овладеть ей (его мучила страсть). Странные рассуждения о кавалергарде, делавшим блестящую карьеру, пользовавшимся особым покровительством императора. Зачем ему надо было увозить в Париж женщину без гроша в кармане, мать четверых детей и решать проблему с разводом, к которым его благотворитель относился резко отрицательно. А то, что он не был безумно влюбленным, и даже вообще не испытывал к Натали особых чувств, это подтверждают факты его последующей биографии. Дантес был человек сугубо практический, и о Натали после дуэли не вспоминал.
Надуманны как разговоры о его страстном желании овладеть ей (изнасиловать), так и объяснения поведения Геккерна, для «которого невыносимо было видеть страдания его Жоржа, измученного телом и духом до состояния, близкого к безумию. Поэтому он готов на все – вплоть до того, чтобы взять жену Пушкина за руку и привести ее к постели больного. Слезы стоят в его глазах, когда он разыскивает Наталью Николаевну и сообщает ей, что Дантес в опасности, что он умирает от любви к ней, произносит ее имя даже в горячечном бреду и просит увидеть ее последний раз до того, как смерть заберет его. «Верните мне моего сына!» – Геккерн умоляет ее, и его заискивающие слова двойственны: в них упрек и мольба, боль и подстрекательство». В окружении женщин и «отца» у Дантеса не была проблем с сексом и идти на большой риск, который мог кончиться для него позором, при этом зная, что Натали – любовница императора, он себе позволить не мог. Его цель была одна – слухи и разговоры об их страстной любви. И он усердно добивался того, чтобы она его действительно полюбила и так сильно, что не смогла скрывать свои чувства к нему на людях и смотрела на него, как он, играя роль Ромео, чтобы общество забыло о связи императора с ней. И он усердно выполнял поставленную задачу. А в этот момент вмешался поэт, и дальше события разворачивались по непредвиденному сценарию.
Биографы Пушкина отмечают, что причиной дуэли стала встреча Натали с Дантесом 2 ноября, о которой «усердно хлопотал» старик Геккерн и которая состоялась в доме Идалии Полетики. У историков имеются свидетельства Веры Вяземской в записи Бартенева (записывал рассказы в разное время в течение 1860-1880 гг.), письма Густава Фризенгофа, мужа Александры Гончаровой, написанного в 1887 г. По одной версии, Натали была приглашена Идалией и не подозревала, что встретит Дантеса. По другой, Пушкина получила от Дантеса письмо, в котором тот умолял о свидании якобы для того, чтобы обсудить «важные вопросы». По существующей легенде Идалия заманила Натали к себе и оставила ее наедине с Дантесом, который ожидал ее там. Он начал страстно объясняться в любви, выхватил пистолет, демонстрируя готовность застрелиться, если «она не отдаст ему себя». Свершиться «греху» или «трагедии» помешала, 4-х летняя дочь Идалии, которая неожиданно вошла в комнату, после чего Пушкина сбежала и «вся впопыхах» явилась к Вяземским. Здесь она с негодованием рассказала княгине Вере Федоровне, «как ей удалось избежать настойчивых преследований Дантеса». А затем она обо всем рассказала мужу, который посчитал, что оскорбивший его жену заслуживает самую суровую кару. Сама легенда чрезвычайно наивна, в ней масса нестыковок: пистолет, ребенок, бегство и посещение первыми Вяземских.
Вот как выглядит эта версия в пересказе Вяземских: «Мадам N.N. по настоянию Геккерна (Дантеса) пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном (Дантесом), тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастью, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату, и гостья бросилась к ней».
Что следовало бы отметить по поводу этой версии встречи Натали и Дантеса 2 ноября:
1. Воспоминания стариков Вяземских (за 80 лет) и Александры Гончаровой, которая лежала парализованная, записаны через 50 лет после дуэли. Через десятки лет людям в почтенном возрасте трудно точно припомнить даты и то, что они слышали непосредственно от участников событий
2. Ни в каких записях и дневниках главных свидетелей этих событий со стороны друзей Пушкина: Жуковского, Карамзиных, Тургенева нет ни малейшего намека на состоявшееся свидание перед вызовом Пушкина. Не упоминают об этом свидании и оппоненты, враги Пушкина. Среди пересказа множества слухов и легенд в письмах и дневниках «нейтральных» наблюдателей: императрицы, Софи Бобринской, Долли Фикельмон, Мари Мердер, Мари Барятинской и других также нет ни единого высказывания о встрече у Полетики до 4 ноября.
Свидания 2 ноября не было, прежде всего, потому что Натали осталась неприступной для Жоржа, и не поддалась уговорам «отца» Геккерна, а вторично встречаться, узнав о сватовстве к Марии Барятинской, вообще для нее было бессмысленно.
Наверняка, свидание, о котором помнили Вяземские и сестра Александра, состоялось позже, где-то в начале января 1837 г. перед дуэлью, и для такой встречи были веские причины. Но об этом в следующей главе.