Когда дяде Мити исполнилось шестьдесят лет, он егорлыкский казак, слегка занемог, а к этому времени, у него была уже третья жена Дарья. Дарья была баба здоровая во всех отношениях, статная, как в народе говорят - кровь с молоком. Да и сам дядя Митя был казак, что надо, высок, чубаст и за всю предыдущую жизнь не разу не кашлянул и не чхнул. Когда Дарья шла по станице, все казаки на нее косяка давили, такая баба была - глаз отвесть невозможно. Дядя Митя, был казак, - на все руки мастак. Казаки с него шутили, мол, двух баб уездил и на третью узду накинул. В свои шестьдесят, он как петух андалусский топтал всех, кто шевелится и пил все, что горит. Он говорил так, - некрасивых баб не бывает, бывает мало горилки. Он небыл пьяницей, был работягой, и все в его руках спорилось и ладилось. Девки молодые, от тридцати и выше, космы друг дружке рвали за этого казака, а Дарья им, отстаивая свое сокровище.
Вот и пришла беда, занемог казак, поизносился, поплохело! Да поплохело то так, что жизнь, не люба стала. Горилка не помогает, чеснок и травные отстои тоже. Стал уже дядя Митя, не андалусский петух, а гамбургский. Горилка в рот не идет, да и топотать курочек мочи нет, а без этого, и жизнь не в жизнь.
Станица Егорлыкская была основана в 1783 году, по распоряжению царицы нашей Екатерины Великой, при настоятельной просьбе атамана Платова. Находилась станица в сальских степях на тракте между Батайском и Тифлисом, и ни чем особенно примечательна не была, - станица, как станица. Через нее протекала речка Егорлычек, невдалеке стояла церквушка с колокольней на каменном фундаменте, три кузницы, да двадцать семь мельниц. Народ при основании станицы, туда переселяли принудительно, в основном из Черниговской и Екатеринославской губерний, да из других соседних. Казаки жили в достатке, по три лошади, по два вола имели, да и всякой другой скотины полон двор.
Дядя Митя был казак грамотный, окончил в свое время местное, мужское приходское училище, на казенной службе работал учетчиком, и тяжелее ручки ничего не поднимал, за то, на своем подворье трудился наровне с волами. Дядя Митя любил свою станицу, любил ковыльный и полынный запах ее степей, любил свою Дарью, а пуще всего, любил себя любимого. Детей он не нажил не с одной из жен, хотя делать детей, было его любимым занятием. Как он говаривал, - важен не результат, а сам процесс.
Поскольку состояние болезни ему было неведомо, да и врачи-лекари ничего не находили; подумал дядя, что старушка смерть скребется в его дом, больно уж худо!
Грустные мысли, все чаще и чаще стали посещать его головушку. Вот жизнь прожил, добра нажил, погулял, покутил, видно боженька и прибрать меня собрался. Видно грешил много. Братья его младшие и старшие давно представились, и он посчитал, что его черед подошел.
- Умру... Не похоронят толком, - рассуждал дядя Митя, - все добро, что нажито непосильным трудом, прахом пойдет!
Решил дядя Митя сам подготовиться к своим похоронам. Гроб выписал из Ростова, дубовый справный, голубым бархатом оббитый. Внутри гроба, не опилками, а пухом все выстелили, шелком подбили. Подушечку в гроб пуховую приготовил, чтоб мягко было на том свете почивать. На крышку гроба велел из бронзы, Мадонну с младенцем прибить, чтоб красиво было, эстетично. Список гостей на поминки составил, целых пятьдесят душ! Речь поминальную для Дарьи приготовил, чтоб знала, что говорить. Баба - дура, без записки все забудет, и всю церемонию коту под хвост. В общем все учел, как обычно учитывал и ничего не забыл, как обычно не забывал.
Но вот вышла небольшая промашка! После продолжительной и изнурительной болезни, дядя Митя стал поправляться и к глубокому своему огорчению, граничащему с радостью, поправился. Силы откуда-то вернулись. Глаза засияли небесным светом и голова все чаще и чаще, стала поворачиваться в сторону молодых казачек. Произошла метаморфоза, и гамбургский петух, снова превратился в андалузского. Пуще прежнего летел пух от курочек, которых ревнивая Дарья, неподпускала к своему андалузскому петуху.
Прошло два года. Жизнь шла своим чередом, не предвещая ни чего плохого и не обещая ни чего хорошего. Станичный уклад был незыблем. Дядя Митя по прежнему, что то учитывал, а в свободное время рыбачил и занимался хозяйством.
Гроб, оббитый бархатом и шелком, уже вот как два года, аккуратно завернутый в полиэтиленовую пленку и перетянутый шпагатом дожидался своего нового квартиранта на пыльном чердаке.
Осенью, Дарья простудилась, заболела и умерла. Все это произошло так быстро и стремительно, что ни врачи, ни дядя Митя, не могли понять, когда не углядели. Схоронили Дарью в дубовом гробу, который достали с чердака.
- Пусть на том свете моей голубке, мягко и тепло спать будет, - говорил дядя Митя, хоронив свою третью жену. Станичники гутарили, - и эту, Димидрий укатал!
Бабы уж с опаской стали на него глядеть, - больно лют! Но прошла осень, зима, засияло весеннее солнышко, птички полетели с юга на север, травка начала пробиваться и зеленеть на полях. Жизнь вернулась в станицу и бабы снова стали поглядывать на вдового дядю Митю.
Дядя Митя родился в этой станице, в ней рос, учился, и прожил всю жизнь. За все время, за все шестьдесят два года, он не разу ни куда не выезжал далее ста, ста двадцати верст. Дом у него был справный, хозяйство крепкое, вода в колодце, уборная во дворе. Все чудеса с горячей водой из крана и туалетом в хате, он видел только по телевизору, который и смотреть то было некогда. Он не верил не в коммунистов, не в бога, и всю жизнь надеялся только на свои руки. В бога он не верил, потому, что в жизни было много несправедливости и бог если бы был, эти несправедливости не допустил. В коммунистов не верил, потому, что всё партийное руководство станицы и области жировало, ни один вопрос невозможно было решить без бюрократических проволочек и проблем; одни только лозунги и пустые призывы.
После долгих приглашений и уговоров, после долгой переписки, наконец-то отец уговорил дядю Митю приехать к нам в гости, в Подмосковье. В это время мы жили в городе Пущино. Дом в котором мы жили, был в крайнем ряду, и буквально перейдя дорогу от дома, можно было спуститься по косогору к реке. Из окон и лоджии девятого этажа, открывался прекрасный вид на Оку, окрестности, и, Приокско-Террасный заповедник.
Дядя Митя первый раз попал в дом, в котором из крана течет холодная и горячая вода и туалет с ванной в квартире. Первое ему понравилось, вода в доме очень удобно, не надо носить, греть, - открыл кран, и лей не хочу! Туалет в доме он не принял категорически. - Что ж это такое, - говорил он, глядя на всех нас с недоумением, - как можно в хате в которой живешь гадить? Поэтому, когда ему надо было до "ветру" как он выражался, по маленькому, - он бегал в соседнюю с домом березовую рощу. Когда же надо было справить нужду по большому, спускался к реке, перевозчик на лодке перевозил его на другую сторону, и, углубившись в кукурузное поле, делал свое дело. Перевозчики уже знали его чудачества и терпеливо дожидались в лодке, пока дядя Митя сделает свой утренний моцион.
Невзирая на свой возраст, дядя Митя, по субботам и воскресеньям ходил в клуб на танцы. Порой, к нашей тревоге и переживаниям, после танцев не приходил ночевать, а утром, помятый и счастливый с сияющими глазами и понурой головой звонил в дверь. Кто то, из наших знакомых спросил, - Это не ваш дедок на танцплощадке первый кавалер? Такой галантный, вежливый и танцует по особому, с вывертами, от поклонниц отбоя нет! Ни разу с танцев один не ушел, все с барышнями! Откуда же силы в таком возрасте берутся?
Приходилось объяснять, что дядя Митя кубанский казак. Что, за всю жизнь он не проглотил ни одной таблетки. Что дядя Митя питался всю жизнь с своего огорода и своего хозяйства, чистыми продуктами. Чистый степной воздух и физическая работа на своем подворье, - залог крепкого здоровья!
Отец интересовался, - дядя Митя, как тебе удается так быстро уговаривать барышень? На что он лукаво отвечал, - слово волшебное знаю! Нет таких баб, которых невозможно уговорить... есть такие мужики, которые просить не могут!
В станицу дядя Митя уехал не один. Он прихватил с собой под предлогом в гости, молодую сорокалетнюю дамочку, которая загостилась, а потом вышла за дядю Митю замуж и счастливо прожила с ним еще двадцать пять лет. Все нажитое непосильным трудом, дядя Митя завещал ей. Перед смертью, он уже не заказывал себе дубового гроба с пуховыми подушечками, а умер тихо, блаженно, с улыбкой на лице. Царство ему небесное, хороший был человек!