Глава 5. Камер - юнкер

Глава 5.           КАМЕР – ЮНКЕР.

Но дни бегут, и время сединою
Мою главу тишком посеребрит,
И важный брак с любезною женою
Пред алтарем меня соединит.
Иосифа прекрасный утешитель!
Молю тебя, колена преклони,
О рогачей заступник и хранитель,
Молю - тогда благослови меня,
Даруй ты мне беспечность и смиренье,
Даруй ты мне терпенье вновь и вновь
Спокойный сон, в супруге уверенье,
В семействе мир и к ближнему любовь!

«ГАВРИЛИАДА».


Пушкинисты представляли нашего гения после свадьбы безмерно любящим свою Мадонну, заботливым отцом  большого  семейства, старающегося своим трудом создать всем его членам нормальные условия, соответствующие требованиям светского общества. По их представлениям, он настолько был влюблен в свою Натали, что ревновал ее ко всем мужчинам, которые приближались к ней. Присутствие  африканских кровей доводили его ревность до бешенства, и он был в эти минуты похож на Отелло. Натали его была провинциальной девушкой, чистой, непорочной, благовоспитанной, религиозной. Она любила Пушкина за его душу, за талант, за его обаяние и доброту, помогала ему в работе, связывалась с  издателями, решала финансовые вопросы. Успех в светском обществе вскружил ей голову,  а ухаживания кавалеров и признания поклонников стали важным и необходимым  атрибутом ее существования. Пушкин приревновал ее к Дантесу, который преследовал ее всюду, вызвал его на дуэль, и был убит. Этой версии придерживались многие биографы Пушкина, а поэтессы Цветаева и Ахматова вообще считали, что виновницей трагедии поэта была красавица, которая даже стала отвечать на пылкие  чувства Дантеса взаимностью. Пушкин знал, что его супруга была не виновна, но должен был проучить французского мерзавца.
По другой версии, которая появилась сразу после дуэли, и она ярко была озвучена Лермонтовым в его гениальном стихотворении «На смерть поэта», которое остается злободневным до сих пор - поэта убила власть: те, кто «жадную толпою», стоял у трона.   Он мешал власти,  и его стремление к свободе, его неподчинение установленным порядкам, его будоражащие умы произведения  не устраивали их. Они его устранили. Третьи считали, что не власть, а масоны организовали заговор.
Основная версия пушкинистов и биографов пополнялась разными фактами, Пушкина поливали грязью, называли ловеласом, который не мог пропустить ни одной юбки, картежником, обременившим семью непомерными долгами, исписавшимся писателем. Все они (версии) представляли Пушкина жертвой своей необузданной ревности, чувств неполноценности и   заговора. Натали представляется марионеткой в чужих руках, с помощью которой, как за веревочку, привели  бычка на бойню. 
Пушкинисты, анализируя каждую строчку, написанную поэтом, показали и доказали всему миру сколь глубоко содержание каждой из них, насколько гениален был поэт, какими энциклопедическими знаниями он владел, но вот в семейной и бытовой жизни он, по их мнению, оказался теленком, и его гениальность в ней никак не проявилась.
 После разговора с Пушкиным император заявил, что он общался с умнейшим человеком. В беседах с корифеями императорского двора: Жуковским и Вяземским, поэт не раз  поражал их своей эрудированностью во многих областях науки, философии, культуры, быстротой реакции, и в спорах почти всегда побеждал. Он как полководец на поле боя просматривал ходы вперед с учетом возможной реакции противника. Так неужели такой провидец мог легко попасть в ловушку организованную кавалергардом вместе с графом Бенкендорфом, неужели он не смог усмирить свои чувства?  И если мы засомневаемся в проповедуемых версиях  ревнивца с рогами от Дантеса и в изощренности плана мадам Нессельроде, который не смог разгадать умнейший человек эпохи,  то придем к мысли, что Пушкин не мог быть бычком, а был активным игроком на этом поле и творил все возможное по мере своих сил.    И тогда история произошедшей трагедии в семье Пушкиных станет выглядеть совсем по-другому.
Картина. «Пушкин с женой перед зеркалом на придворном балу»
Художник Н. Ульянов, 1936 г.
В конце декабря 1833 г. поэт был пожалован в камер-юнкеры, о чем он узнал  на балу у графа Алексея Орлова. В дневнике 1 января 1834 г. Пушкин лаконично записал: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам)… Меня спрашивали, доволен ли я моим камер-юнкерством? Доволен, потому что Государь имел намерение отличить меня, а не сделать смешным, – а по мне, хоть в камер-пажи, только б не заставляли меня учиться французским вокабулам и арифметике».
В табели о рангах придворное звание камер-юнкера до 1809 г. равнялось статскому советнику, то есть чину V класса, который предшествовал генеральскому. По закону от 3 апреля 1809 г. придворный чин камер-юнкера был преобразован в придворное звание. Камер-юнкер в звании должен был присутствовать на всех придворных церемониях, при коронациях,  торжественных обедах и похоронах. Николаем I было установлено  обязательное дежурство придворных кавалеров. На балах обыкновенно назначались к императрице по два камергера и два камер-юнкера, а к великим княжнам – по одному камергеру и одному камер-юнкеру.  У Пушкина служебный чин титулярного советника (9-ый класс по «Табели о рангах»)  не давал прав на присвоение более высокого придворного звания (камергера), для этого нужно было иметь, как минимум, 6-й класс. Исключения из этого правила не делалось. Титулярные советники, как правило, занимали должности старших помощников столоначальников в департаментах министерств, старших помощников секретарей, протоколистов, регистраторов и переводчиков в Сенате, вице-консулов.  Придворное звание камер-юнкера присваивалось служащим с IV по  IX класс. Его мог получить действительный статский советник или генерал-майор (4-й класс), коллежский советник или полковник (6-й класс), надворный советник или подполковник (7-й класс). Получить звание камер-юнкера, имея гражданский чин всего лишь 9-го класса, можно было получить только по особой милости государева. В придворной компании вместе  с Пушкиным находились генерал-майоры, полковники, обер-прокуроры департаментов Сената.
Из послужного списка титулярного советника в звании камер-юнкера Александра Пушкина:
«Обучался в Императорском Царскосельском Лицее. Выпущен из оного и по высочайшему указу определен в ведомство иностранных дел с чином коллежского секретаря 1817 г. июня 13-го. (Коллежский секретарь - это X класс в Табели о рангах)

По высочайшему указу уволен вовсе от службы 1824 г. июля 8-го.

По высочайшему указу определен по-прежнему в ведомство государственной коллегии иностранных дел тем же чином, 1831 г. ноября 14-го.

Пожалован в титулярные советники 1831 г. декабря 6-го. (титулярный советник - IX класс, соответствовал армейскому капитану).

Пожалован в звание камер-юнкера 1833 г. декабря 31-го».
.

При получении придворного звания жалование служащего   оставалось прежним, назначенным ранее при определении чина, но при этом звание давало возможность постоянно видеть императорскую фамилию, при случае общаться с великими князьями и даже иногда  с самим государем. Для всех дворян в 99 случаях из 100 звание камер-юнкера представлялось исключительно важным для дальнейшего  роста карьеры. Быть камер-юнкером было престижным в общественном мнении светского Петербурга. Среди камер-юнкеров в период царствования Николая I шестьдесят девять лиц были моложе Пушкина, зато двадцать три – старше. В основном назначались камер-юнкерами служащие  центральных государственных учреждений, особенно часто ими были дипломаты и чиновники Министерства иностранных дел. Писатель, сподвижник Н. А. Некрасова, И. И. Панаев вспоминал: «Я решился вступить в штатскую службу, вопреки желаниям моих близких, которые утешались мыслию, что я буду камер-юнкером. Мне самому очень хотелось надеть золотой мундир. Я даже несколько раз видел себя во сне в этом мундире и в каких-то орденах и, просыпаясь, всякий раз был огорчен, что это только сон».

Надежда Осиповна, мать поэта, сообщила приятельнице в письме от 4 января 1834 г.: «Александр назначен камер-юнкером, Натали в восторге, потому что это дает ей доступ ко двору. Пока она всякий день где-нибудь пляшет».  12 января подробное письмо отправила дочери Ольге в Варшаву: «Знаешь ли ты, что Александр — камер-юнкер, к большому удовольствию Натали; она будет представлена ко двору, вот она и на всех балах; Александр весьма озадачен, этот год ему хотелось поберечь средства и уехать в деревню». А 26 января добавила: «Александр, к большому удовольствию жены, сделан камер-юнкером. Участвует на всех балах». «Представление Натали… огромный имело успех, только о ней и говорят на балу у Бобринского <поскольку> Император танцевал с нею <Натали> французскую кадриль и за ужином сидел возле нее. Говорят, на балу в Аничковом дворце она была прелестна. И вот наш Александр превратился в камер-юнкера, никогда того не думав; он, которому хотелось на несколько месяцев уехать с женой в деревню в надежде сберечь средства, видит себя вовлеченного в расходы».
В дневнике, сообщая о  пожаловании его в камер-юнкеры, Пушкин не мог отказать себе в удовольствии прокомментировать действие императора: «Но двору хотелось, чтобы Н.‹аталья› Н.‹иколаевна› танцевала в Аничкове. Так я же сделаюсь русским Dangeau». Маркиз Данжо Филипп де Курсильон был приближенным французского короля XIV, мемуаристом, вел дневник, в котором  отражалась личная жизнь монарха и придворный быт  в повседневных подробностях. Известно было, что Людовик XIV свою возлюбленную  фрейлин выдал замуж за Данжо. Упоминая Данжо, Пушкин четко обозначил, какую роль, по мнению императора, он должен играть – быть придворным мемуаристом, и быть супругом возлюбленной монарха,  и с другой стороны, какую партию  должна исполнять его  Натали при дворе – танцевать в Аничкове, то есть с императором, и  «быть его любовницей».
Еще ранее, в мае 1830 г.  вопрос о придворном чине для Пушкина обсуждался в кругу друзей. Дочь М. И. Кутузова, Элиза Хитрово, пользовавшаяся влиянием при дворе, хлопотала о придворном чине для Пушкина, что обеспечило бы его более прочное положение в обществе.  Пушкин вежливо поблагодарил Элизу за заботу. «С вашей стороны, очень любезно, сударыня, принимать участие в моем положении по отношению к хозяину. Но какое же место, по-вашему, я могу занять при нем? Не вижу ни одного подходящего. Быть камер-юнкером мне уже не по возрасту, да и что я бы стал делать при дворе?». Свое отношение к званию камер-юнкер он определил еще тогда, поэтому легко свое негодование на царя в переписке и общении с друзьями перевел на камер-юнкерство. По свидетельству П.В. Нащокина, когда Пушкин узнал о пожалованном ему чине камер-юнкера, Виельгорскому и Жуковскому пришлось «обливать <его> холодною водою – до того он был взволнован… Если бы не они, он, будучи вне себя, разгоревшись, с пылающим лицом, хотел идти во дворец и наговорить грубостей самому царю». В этот момент он уже осознавал, что у него появилась зацепка, чтобы выражать свое негодование.  Он еще не знал, как он сможет это сделать, но сама возможность выразить то, что накипело, его чрезвычайно взволновала. Ему хотелось прямо сейчас наговорить императору  грубости. Эти мысли разгорячили его настолько, что друзьям пришлось обливать его холодной водой.
На поздравление великого князя Михаила по случаю пожалования в камер-юнкеры Пушкин отвечал, что «до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили». Вероятно, осведомленный о реакции Пушкина, Николай I счел нужным обратиться к княгине Вере Вяземской со словами, которые предназначались для передачи поэту: «Я надеюсь, что Пушкин принял в хорошую сторону свое назначение».
Оскорблять царя он не имел никакого права, да, и никто не имел по придворному этикету  совершать такое святотатство. Пушкин стал проявлять свои чувства завуалированно,  открыто демонстрируя свое недовольство пожалованием придворного звания – он отказался шить мундир, и друзьям пришлось почти насильно купить ему по случаю мундир с чужого плеча. Встретив царя впервые после принятия на службу на балу у графини Бобринской, Пушкин не поблагодарил его за пожалованный ему чин (что требовалось этикетом), а завел разговор о Пугачеве, над историей которого он работал: он разговаривал с царем не как камер-юнкер, а как поэт и историк.  В дневнике сделал помету о встрече с царем на балу у Бобринских: «Гос. [ударь] мне о моем камер-юнкерстве не говорил, а я не благодарил»
Отставной штаб-ротмистр Алексей Николаевич Вульф, сосед Пушкина по Михайловскому, записал в дневнике 19 февраля 1834 года: «Поэта я нашел… сильно негодующим на царя за то, что он одел его в мундир, его, написавшего теперь повествование о бунте Пугачева… Он говорит, что он возвращается к оппозиции».
Не приходится сомневаться, что Пушкин понимал подноготную всего этого царского пожалования – этим отмечались не его заслуги, не его кропотливая работа над «Историей Пугачева», а приближалась его супруга к монарху. Теперь он, Пушкин, должен будет присутствовать на всех мероприятиях, в которых принимает участие император, и обязательно приходить на них с супругой. И у Николая I появится больше возможностей чаще видеться с его Натали. В столице ходили слухи, что Пушкину дали звание камер-юнкера, чтобы «иметь повод приглашать ко двору его жену». Ни для кого не было секретом, что ухаживания императора за его женой стали приобретать все более откровенный характер. При Пушкине, у всего общества на виду император флиртовал с  Натали,  смотрел на нее зачарованно как удав  на зайца перед заглатыванием.
Вот как описывала Долли Фикельмон появление императора на балу: «Император был как никогда красив. Вид завоевателя ему очень подходит, и свита красивых женщин, следующих за ним из залы в залу и ловящих каждый его взгляд, полностью оправдывает этот вид». Хотя бы ночь провести с царем - красавцем мечтала каждая из окружения, и для нее эта ночь было бы высшей наградой. Более того, ей гордился бы муж, поэтому ни о каких нарушениях морали не могло быть и речи, все проходило в порядке принятых вещей высшего света. У окружающих дам вызывали зависть те женщины, которые  были отмечены «интимной милостью» его величества. Могла ли Натали иметь иной взгляд на морально-этические устои придворного мира? Могла ли она устоять, базируясь на каких-то других нормах поведения, другой морали? А они у нее не были другими, от матери она узнала, что та была любовницей императора Александра I, что ее дед был двоеженцем.  И хотя она была православной, но дух и порядки Двора она впитала с детства.  А когда она оказалась в высшем обществе,  она замерла от счастья, что стала царицей балов, что на нее обратил внимание сам император.  И не надо забывать, что согласно придворному этикету «строжайшим образом запрещалось»  возражать и говорить «нет» царским особам. «Нельзя государю отвечать отказом» — одно из главных правил придворного этикета, которому беспрекословно подчинялись как мужчины, так и женщины. Дама не смела не отказать императору ни при каких условиях, ни в каких просьбах и не могла не принять «императорское подношение». По строгим правилам этикета на придворные балы приглашенные должны были являться обязательно. Тот, кто игнорировал указание, «заносился на особый лист и, таким образом, об этом доходило до сведения государя». Не позволялось также опаздывать на балы, где присутствовал император. И тот, кто нарушал правила придворного этикета, сразу оказывался за пределами общества  и без государевой милости.
В дневнике поэта появилась запись: «Двору хотелось, чтобы Н.Н.Пушкина танцевала в Аничкове, и потому я пожалован в камер-юнкеры», а затем туже мысль воспроизвел в письме к жене: «Говорят, что мы будем ходить попарно, как институтки». Сестре своей, Ольге, рассказывал о своем состоянии, но истиной причины его никогда не называл: «Брат говорил мне, что иногда считает себя самым несчастным существом - существом близким к сумасшествию, когда видит свою жену, разговаривающую и танцующую на балах с красивыми молодыми людьми; одно уже прикосновение чужих мужских рук к ее руке причиняет ему приливы крови к голове, и тогда на него находит мысль, не дающая покоя, что жена его, оставаясь ему верной, может изменить ему мысленно». В такой иносказательной форме он говорил о своих чувствах, когда видел, как в танце император обнимал его жену, и его охватывал каждый раз ужас, когда он представлял ее, изменяющую ему не мысленно, а воочию. И он предпочитал убежать с бала, скрыться и не видеть этого торжества монарха над ним.

23 января 1834 г., придя на бал в Аничков дворец, Пушкин как бы неожиданно узнал, что гости во фраках, а не в мундирах, (в приглашениях на бал всегда указывалась форма одежды для данного мероприятия), оставил  жену на балу, а сам уехал, и вечер провел  у С.В. Салтыкова. Государь выразил свое раздражение поведением поэта  и попросил Натали передать его недовольство его пренебрежительным отношением к своим обязанностям. В дневнике Пушкина появилась запись: «Гос<ударь> был недоволен и несколько раз принимался говорить обо мне: «Он мог бы дать себе труд съездить надеть фрак и возвратиться. Попеняйте ему». А  25 января Пушкин с женой был на балу у князя B.C. Трубецкого. Ненадолго приехал государь, он с иронией спросил Наталью Николаевну: «Из-за сапог или из-за пуговиц ваш муж не явился в последний раз?» Поведение Пушкина было серьезным нарушением этикета, царь строго следил за его исполнением и нарушителей наказывал. Пушкин понимал, что действует на грани, но по-другому он не мог выразить императору свое негодование.

28 февраля (на Масленицу) Пушкин с супругой, естественно по указанию императора,  присутствовал на балу в Зимнем дворце.  Придворный бал обычно открывался полонезом. В первой паре шли императрица и глава дипломатического корпуса, далее по старшинству все Романовы в парах.     После полонеза шел вальс, потом кадриль и мазурка. После мазурки царь отводил жену в зал, где были накрыты банкетные столы. Царица питалась на возвышении, а царь не ужинал: ходил от стола к столу, присаживался к гостям, – для этого возле каждого стола было заготовлено свободное кресло. После ужина император отводил жену в бальный зал для участия в котильоне (танец-игра).  Император на кадриль пригласил Натали.
В масленичных увеселительных мероприятиях Пушкины были обязаны принять участие, и они посещали ежедневно балы, вечера и всевозможные рауты. 3 марта 1834 г. Надежда Осиповна написала своей дочери О.С. Павлищевой: «Масляная очень шумная, всякий день утром и вечером бал, спектакль – с понедельника до воскресенья; Натали на всех балах, всегда хороша, элегантна, везде принята с лаской; она всякий день возвращается в 4 или 5 часов утра, обедает в 8, встает из-за стола, чтобы взяться за туалет и мчаться на бал; но она распрощается с этими удовольствиями, чрез две недели она едет в деревню к матери, где думает остаться шесть месяцев».
В последний день Масленицы, в воскресение 4 марта, бал в Зимнем дворце начался днем и продолжался до ночи. Поэт разговаривал с художником Г.Г. Гагариным о «Моцарте и Сальери». После спектакля актеров французской труппы возобновились танцы, во время которых Натали стало плохо. Едва Пушкин привез ее домой, у нее случился выкидыш. Она была на 4-м месяце беременности. Об этом он сообщал и Нащокину в конце месяца: «Вообрази, что жена моя на днях чуть не умерла». Отъезд в деревню был  отложен до выздоровления Натали. На восстановление здоровья ушло больше месяца. Позже он записал в дневник: «Все кончилось тем, что жена моя на днях чуть не умерла. Нынешняя зима была ужасно изобильна балами. На Масленице танцевали уж два раза в день. Наконец, настало последнее воскресенье перед Великим постом. Думаю: слава Богу! Балы с плеч долой. Жена во дворце. Вдруг, смотрю – с ней делается дурно, я увожу ее, и она, приехав домой, выкидывает. Теперь она (чтоб не сглазить), слава Богу, здорова и едет на днях в калужскую деревню к сестрам, которые ужасно страдают от капризов моей тещи». 
Планировался отъезд Натали в имение родителей после окончания Масленицы, чтобы там прошли ее очередные роды в августе 1834 г., поскольку она была на 4-м месяце беременности, то зачатие произошло где-то в ноябре 1833 г. Пушкин приехал в Петербург 20 ноября 1833 г., император вернулся из Богемии 8 октября. Отцом выкидыша мог быть и Пушкин, и император. Точно сейчас сказать  никто не может, знала только Натали.
Скандал в семье Безобразовой привлек внимание Пушкина, и он аккуратно стал записывать в дневник все, что стало известно в Петербурге о происходивших событиях в ней. Княгиня Любовь Хилкова была любовницей императора. Когда выяснилось, что она беременна, ее срочно выдали замуж за  флигель-адъютанта Безобразова. Узнав о ее продолжавшихся встречах с императором, Безобразов взорвался и стал избивать жену. Пушкина интересовали  реакция общества и императора на действия оскорбленного мужа. Временами и Пушкину хотелось свой гнев и свою боль излить на супругу, и сказать ей все, что он думает о ее служении двум господам.  Ситуация в семье, когда  жена делила ложе и с мужем, и с императором,  была настолько похожа, что переживания Безобразова и его негодование казались ему его личными. И он видел себя на его месте, и он готов был сойти с ума от постоянных раздирающих душу чувств.
«1 января. Скоро по городу разнесутся толки о семейных ссорах Безобразова с молодою своей женой. Он ревнив до безумия. Дело доходило не раз до драки и даже до ножа.— Он прогнал всех своих людей, не доверяя никому.  Третьего дня она решилась броситься к ногам государыни, прося развода или чего-то подобного. Государь очень сердит. Безобразов под арестом. Он, кажется, сошел с ума»
«7 января. В свете очень шумят о Безобразовых. Он еще под арестом — жена его вчера ночью уехала к своему брату, к дивизионному генералу. Думают, что Безобразов не останется флигель-адъютантом.
«26 января. Безобразов отправлен на Кавказ, жена его уже в Москве».
«17 марта. Из Москвы пишут, что Безобразова выкинула».
 В свете большинство осуждало Безобразова и жалело княжну Любовь Хилкову, считая ее невинной жертвой разнузданного варвара-мужа. Вяземский записал о Безобразове: «Безумная ревность овладела им. Он был готов на все неистовства и преступления. Бог знает, каких причин ни выдумывают тому в городе, но я ничего не вижу в этом, кроме мономании [болезненная страсть] его».
Сергей Дмитриевич Безобразов (1801—1879), бывший адъютант великого  князя Константина Павловича, с 25 июня 1831 г. флигель-адъютант, был, по словам декабриста Н. И. Лорера, «одним из красивейших мужчин своего века». Осенью 1831 г., по окончании польской кампании, Безобразов был направлен  в Петербург. В конце сентября 1833 г., Натали сообщила мужу о предстоящей свадьбе Безобразова с княжной Любовью Александровной Хилковой. В ответ на это поэт писал жене 8 октября: «Безобразов умно делает, что женится на княжне Хилковой: давно бы так. Лучше завести свое хозяйство, нежели волочиться весь свой век за чужими женами и выдавать за свои чужие стихи». О  предстоящей свадьбе Безобразова  Вяземский сообщал А. И. Тургеневу 1 ноября 1833 г.: «Хилкова идет замуж за Безобразова, флигель-адъютанта, красавца, варшавского, и весьма доброго малого, несмотря на его ловеласнические похождения. В городе все удивляются этому браку, потому что ни с той, ни с другой стороны нет ничего».
Все, что происходило с флигель-адъютантом, Пушкин переносил на себя, и ему стало ясно, что любое его выступление против Натали закончится для него плачевно, -  он будет арестован, и как гражданский человек отправлен не на Кавказ под пули горцев, а в Сибирь. Не сомневался он и в том, что Натали за ним в Сибирь не поедет – не захочет лишаться дворянства, прежде всего, думая о  будущем  детей, да и император ей не разрешит. Принятое им ранее решение ранее не третировать супругу и  ни в коем случае не упоминать даже намеком никому  об известных ему отношениях его супруги с императором, было правильное. Чувства ревности должны быть подавлены, о любые вспышки гнева контролируемые. Вспоминал Пушкин и о своих победах на любовном поприще у замужних женщин  Давыдовой, Ризнич, Воронцовой, Керн, Закревской и о поведении их супругов, которых жены обманывали, но при этом мужья продолжали жить вместе с ними. И эти мысли облегчали его существование – в таких ситуациях оказывались многие супруги, и в этом мораль века. Надо терпеть.
8 апреля 1834 г. Пушкин был представлен императрице Александре Федоровне. По свидетельству камер-фурьерского журнала отмечен прием в Золотой гостиной, где среди представлявшихся лиц девятнадцатым чиновником по списку значится: «Камер-юнкер Пушкин благод[арит] за пож[алование] в сие звание». В тот же день Пушкин записал в дневнике: «Представлялся. Ждали царицу часа три. Нас было человек 20. Брат Паскевича, Шереметев, Волховский, два Корфа, Вольховский – и другие. Царица подошла ко мне, смеясь: «Нет, это беспримерно! Я себе голову ломала, думая, какой Пушкин будет мне представлен. Оказывается, что это вы. Как поживает ваша жена? Ее тетка в нетерпении увидеть ее в добром здравии, – дитя ее сердца, ее приемную дочь" и   перевернулась. Я ужасно люблю царицу, несмотря на то, что ей уже 35 лет и даже 36».
 
На восстановление здоровья Натали ушло больше месяца, и только 15 апреля 1834 г. Пушкин проводил до Ижоры жену, ехавшую с детьми в имение  «Полотняный Завод» на лето. По пути она заезжала в Москву и Ярополец. Большинство пушкинистов считают, что Натали покинула Петербург из-за необходимости поправить здоровье, пошатнувшееся после выкидыша, хотя уже в мартовском письме Пушкин сообщал  Нащокину: «Теперь, слава Богу, здорова и едет на днях в калужскую деревню». Понятно, что Натали была уже ходячей больной, и здоровье ей восстанавливать было надо. И все же она ранее на эти путешествия после тяжелых родов не соглашалась. А в апреле 1834 г. согласилась.
Первое, что следовало бы отметить, это оказываемое Пушкиным давление на жену с пожеланиями уехать  подальше от столицы, от императора, в любую деревню, в любую глушь, где бы он мог спокойно творить и изредка наведываться в столицу. В письме Нащокину еще в конце февраля 1833 г. он писал: «Жизнь моя в Петербурге ни то, ни се. Кружусь в свете, жена моя в большой моде – все это требует денег, деньги мне достаются через труды, а труды требуют уединения. Вот как располагаю я моим будущим. Летом, после родов жены, отправляю ее в калужскую деревню к сестрам, а сам съезжу в Нижний, да, может быть, в Астрахань. Путешествие нужно мне нравственно и физически».  Но в 1833 г Натали в деревню не поехала. Да  еще в первые месяцы после свадьбы она заявляла, что глушь это не для нее, и она там свою молодость губить не хочет. Второе, и на него, к удивлению, никто не хочет обращать внимание, это то, что Натали только пришла в себя после выкидыша. По старой традиции, зачатие после выкидыша могло состояться не раньше чем через полгода, когда организм полностью окрепнет. В противном случае,   если забеременеть сразу после самопроизвольного прерывания, то возможен опять  плачевный результат. Натали, оберегая себя, уехала подальше от мужчин, по научению повитух сбежала от секса. После долгой дороги она в деревне  стала себя чувствовать превосходно, и как сообщила Наталия Ивановна, теща, своему зятю  15 мая: «Наташа здорова, да так, что в Калугу постоянно ездит танцевать и провинциальных артистов смотреть».-
16 апреля, оставшись один, Пушкин вновь приступает к своим противодействиям, открыто демонстрируя свое пренебрежительное отношение к своим обязанностям, а косвенно вообще ко всему парадному этикету. В дневнике Пушкина от 16 апреля 1834 г. сохранилось свидетельство, что Николай I был недоволен отсутствием многих камергеров и камер-юнкеров на обедне в вербное воскресенье. Император поручил  Жуковскому передать Пушкину свое неудовольствие по этому поводу. Одновременно обер-камергер граф Ю. П. Литта вызвал его к себе, чтобы «мыть голову». «Я догадался, – записал в дневнике Пушкин, – что дело идет о том, что я не явился в придворную церковь ни к вечерне в субботу, ни обедне в вербное воскресенье»

Не явился  Пушкин на празднование совершеннолетия наследника цесаревича Александра Николаевича, состоявшееся в Святую Пасху 22 апреля 1834 г. в Георгиевском зале и в Большей церкви. О своем игнорировании столь большого для императорской семьи праздника   Пушкин написал жене в письме в воскресенье 22 апреля: «Нынче великий князь присягал, я не был на церемонии, потому что рапортуюсь больным, да и в самом деле не очень здоров». Письмо Пушкина было вскрыто на почте, прочтено полицией, скопировано и отправлено А. X. Бенкендорфу и стало известно царю.
В мае  Пушкин записал в дневнике: «Несколько дней тому назад получил я от Жуковского записочку из Царского Села. Он уведомил меня, что какое-то письмо мое ходит по городу и что государь об нем ему говорил. Г. неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностью. Но я могу быть подданным, даже рабом, – но холопом и шутом не буду и у Царя Небесного. Однако, какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать к царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что не говори, мудрено быть самодержавным!»
Пушкин возмущен, хотя знал, что его письма перлюстрируются, что о содержании их докладывают императору. Больше всего его угнетало то, что это письмо стало ходить по рукам в Петербурге. И свой гнев он готов был обрушить на почту и полицию, но неожиданно он узнал из достоверных источников, что в этом деле была замешена его супруга. 10 мая 1834 г. Пушкин уверен безоговорочно, что его письма вскрываются полицией. А 18 мая 1834 г. у  Пушкина появляется какая-то иная информация и он с негодованием набросился на супругу: «Я тебе не писал, потому что был зол – не на тебя, на других. Одно из моих писем попалось полиции и так далее. Смотри, женка: надеюсь, что ты моих писем списывать никому не дашь: если почта распечатала письмо мужа к жене, так это ее дело, и тут одно неприятно: тайна семейственных отношений, проникнутая скверным и бесчестным образом; но если ты виновата, так это мне было бы больно. Никто не должен знать, что может происходить между нами; никто не должен быть принят в нашу спальню. Без тайны нет семейственной жизни. Я пишу тебе не для печати; а тебе нечего публику принимать в наперсники. Но знаю, что этого быть не может; а свинство уже давно меня ни в ком не удивляет».
«Зачем она давала смотреть, списывать его письма? Хотела похвастаться? По молодости, по глупости» - так, наверное, рассуждал Пушкин. И, конечно, он ее оправдывал, убеждая себя, что  жену втянули в эту придворную интригу помимо ее воли, и что ее использовали люди, поднаторевшие в светских играх. Письмо это Пушкин закончил словами: «Дай Бог тебя мне увидеть здоровою, детей целых и живых! Да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость; особенно, когда лет 20 человек был независим. Это не упрек тебе, а ропот на самого себя».
У Пушкина рождается идея ответного удара великосветскому обществу:  он должен вырваться из этой ловушки и, самое главное, вырвать свою Натали из лап императора. 20 лет он был свободным человеком, и сейчас, оставив службу, он сможет прокормить свою семью без этих подачек и милостей. Он должен уйти в отставку, забрать жену и детей и уехать в Михайловское. В письме от 29 мая 1834 г. Пушкин раскрывает свои планы супруге: «С твоего позволения, надобно будет, кажется, выйти мне в отставку и со вздохом сложить камер-юнкерский мундир, который так приятно льстил моему честолюбию и в котором, к сожалению, не успел я пощеголять. Ты молода, но ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены. Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе; и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства».
Идея об отставке все больше захватывала его, и в следующем  письме к Натали, развивал ее, старался  убедить:  «Я крепко думаю об отставке. Должно подумать о судьбе наших детей. Имение отца, как я в том удостоверился, расстроено до невозможности и только строгой экономией может еще поправиться. Я могу иметь большие суммы, но мы много и проживаем. Умри я сегодня, что с вами будет?.. Ты баба умная и добрая. Ты понимаешь необходимость; дай сделаться богатым – а там, пожалуй, и кутить можем в свою голову. Петербург ужасно скучен».
8 июня Пушкин продолжал: «Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив; но я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня, как на холопа, с которым можно им поступать, как им угодно. Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа бога». И далее: «…виноват я из добродушия, коим переполнен до глупости, несмотря на опыты жизни».  За этими строчками скрывается второй и главный смысл, который явно понимает Натали. Пушкин – холоп, крепостной крестьянин,  «и с ним можно поступать, как им угодно», и заставлять его жену отрабатывать «женскую барщину». Он виноват, потому что по наивности своей стремился помочь ей завоевать в свете то положение, которое заслуживает ее красота. Он сам за руку привел ее в этот свет и помог ей стать царицей балов. Но он не учел, что нравы этого общества закрутят и царицу,  и для нее не будет никаких поблажек, никакой милости. И во всем случившемся виноват он один.
25 июня 1834 г. в день рождения Николая I, Пушкин снова проявил строптивость и сделал опасный шаг – он проигнорировал  приглашение на главный праздник года, тем более не вызвал жену из деревни, лишив возможности  императора «танцевать с ней». И в тот же день он  вручил графу А. X. Бенкендорфу официальное прошение об отставке: «Семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в провинции, и я вынужден оставить службу, и прошу Ваше Превосходительство получить для меня на это разрешение. В виде последней милости я просил бы, чтобы данное мне его величеством право посещать архивы не было от меня отнято».
До 28 июня  Пушкин  не решился сообщить жене, что подал прошение: «Мой Ангел, сейчас послал я к графу Литта извинение в том, что не могу быть на Петергофском празднике по причине болезни. Жалею, что ты его не увидишь; оно того стоит. Не знаю даже, удастся ли тебе когда-нибудь его видеть. Я крепко думаю об отставке». В конце следующего письма от 30 июня дописал: «Погоди, в отставку выйду, тогда переписка нужна не будет». Он нервничал, в письмах, начиная с 1834 г.,  все время попадаются такие фразы: «Желчь волнует меня…», «От желчи здесь не убережешься…», «У меня решительно сплин…», «Желчь не унимается…», «Все дни болит голова…», «Начал много, но ни к чему нет охоты…», «Головная боль одолела меня». Он находился постоянно в возбужденном состоянии, его мучили жуткие картины, он не мог без содрогания прикасаться к супруге, и  все время должен был держать себя в руках и не подавать виду, что вся эта жуткая ситуация его бесит. И вот, кажется, он нашел выход, и он надеялся на понимание императора, и «Тот» все же отпустит Натали.  Убегая от жутких мыслей, Пушкин сел за карточный стол. В письме к Натали от 28 июня, объясняя игру в карты желанием развлечься, так как «был желчен», он заметил: «все Тот виноват». Именно «Тот виноват» во всех его терзаниях и страданиях.
Как знаток придворных интриг и правил Пушкин осознавал, что его прошение будет считаться в императорском кругу  неблагодарностью за доверие, за оказанные милости, за пожалование чина при дворе, которое всеми почитается и рассматривается наградой за заслуги. Он ожидал получить  жесткий ответ,   но то, что пришло, превзошло ожидания.  30 июня 1834 г. А. X. Бенкендорф писал: «Его Императорское Величество, не желая никого удерживать против воли, повелел мне сообщить господину вице-канцлеру об удовлетворении вашей просьбы. Затем на просьбу вашу, о предоставлении вам и в отставке права посещать государственные архивы для извлечения справок, государь император не изъявил своего соизволения, так как право сие может принадлежать единственно людям, пользующимся особенною доверенностью начальства».
При этом царь в бешенстве разъяснял графу, что он  не просто отказывает, но требует забрать прошение с извинениями: «Я ему прощаю, но пригласите его, чтобы еще раз объяснить ему всю бессмысленность его поведения и чем все это может кончиться; и что то, что могло бы быть простительно двадцатилетнему безумцу, не может быть извинительно человеку тридцати пяти лет, мужу и отцу семейств».
Николай I был  искренне изумлен, даже возмущен неблагодарностью поэта. К царю был вызван Жуковский и ему были даны указания, разъяснить Пушкину всю пагубность такого решения. Жуковский  в разговоре с Пушкиным передавал интонацию царя, его слова, его негодование. Такого  тона Жуковский никогда не позволял себе в разговоре  с Пушкиным: «Ты человек глупый. Теперь я в этом совершенно уверен. Не только глупый, но и поведения непристойного. Надобно тебе или пожить в желтом доме. Или велеть себя хорошенько высечь, чтобы привести кровь в движение». «Ты должен столкнуть с себя упрек в неблагодарности и выразить что-нибудь такое, что непременно должно быть у тебя в сердце к государю».
Пушкин ожидал жесткого ответа, но от такого отказа веяло такой жуткой угрозой, что он перепугался. Подобного унижения он не испытывал никогда. Больше всего он боялся навредить Натали и детям. А  переданное разъяснение царя этим и сквозило. Нанесенный удар Пушкина власти был настолько  болезненным для императора (в соответствии с правилами придворного этикета, о которых мы имеем смутное представление), что, судя по  обратной реакции,  Пушкин оказался на грани  катастрофы. По расправе с декабристами поэт мог представить, чем могла закончиться эта его выходка. Указы, постановления, решения императора не могли ни обсуждаться, ни, тем более, отменяться по желанию чиновника 9 класса, пусть хоть и поэта. Его охватил страх, и о произошедшем столкновении с властью сообщил жене в середине июля: «Да как балы тебе не приелись, что ты и в Калугу едешь для них. Удивительно! - Надобно тебе поговорить о моем горе. На днях хандра меня взяла; подал я в отставку. Но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой сухой абшид, что я вструхнул, и Христом и Богом прошу, чтоб мне отставку не давали.  А ты и рада, не так? Хорошо, коли проживу я лет еще 25; а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что ты будешь делать, и что скажет Машка, а в особенности Сашка. Утешения мало им будет в том, что их папеньку схоронили как шута, и что их маменька ужас как мила была на аничковых балах. Ну, делать нечего. Бог велик; главное то, что я не хочу, чтоб могли меня подозревать в неблагодарности. Это хуже либерализма» Мысль о смерти навеяли царские угрозы.
В конце июне Пушкин, еще воюющий,  известил обер-камергера, что не сможет быть на праздновании дня рождения императрицы 1 июля в Петергофе. Но получив письмо Бенкендорфа, решил пока не шутить и не дразнить заведенного царя. B. А. Соллогуб видел его на праздновании в придворной карете, заметив, что «из-под треугольной шляпы» лицо поэта «казалось скорбным, суровым, бледным»..
6 июля 1834 г. Пушкин попросил вернуть свое прошение об отставке: «Государь осыпал меня милостями с той первой минуты, когда монаршая мысль обратилась ко мне. Среди них есть такие, о которых я не могу думать без глубокого волнения, сколько он вложил в них прямоты и великодушия. Он всегда был для меня провидением, и если в течение этих восьми лет мне случалось роптать, то никогда, клянусь, чувство горечи не примешивалось к тем чувствам, которые я питал к нему».  Пушкин признал свое поражение и склонил свою голову – он думал не только о себе..
14 июля 1834 г. отправлено  письмо к Натали  об обычных семейных делах, - все передряги позади, она не должна их касаться (а желчь продолжала мучить): «Ты хочешь непременно знать, скоро ли я буду у твоих ног? изволь, моя красавица. Я закладываю имение отца, это кончено будет через неделю. Я печатаю Пугачева; это займет целый месяц. Женка, женка, потерпи до половины августа, а тут уж я к тебе и явлюсь и обниму тебя, и детей расцелую. Ты разве думаешь, что холостая жизнь ужасно как меня радует? Я сплю и вижу, чтоб к тебе приехать, да кабы мог остаться в одной из ваших деревень под Москвой, так бы богу свечку поставил; рад бы в рай, да грехи не пускают. Дай, сделаю деньги, не для себя, для тебя. Я деньги мало люблю – но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости. А о каком соседе пишешь мне лукавые письма? Кем это меня ты стращаешь? Отселе вижу, что такое. Человек лет 36; отставной военный или служащий по выборам. С пузом и в картузе. Имеет 300 душ и едет их перезакладывать – по случаю неурожая. А накануне отъезда сентиментальничает перед тобою. Не так ли? А ты, бабенка, за неимением того и другого, избираешь в обожатели и его: дельно. Да как балы тебе не приелись, что ты и в Калугу едешь для них. Удивительно!»
Ответ от Натали поэт не получил, в следующем  письме  ее отчитал: «Что это значит, жена? Вот уже более недели, как я не получаю от тебя писем. Где ты? Что ты? В Калуге? В деревне? Откликнись. Что так могло тебя занять и развлечь? Какие балы? Какие победы? Уж не больна ли ты? Христос с тобою. Или просто хочешь меня заставить скорее к тебе приехать. Пожалуйста, женка, брось эти военные хитрости, которые не в шутку мучат меня за тысячи верст от тебя. Я приеду к тебе, коль скоро меня Яковлев отпустит. Дела мои подвигаются. Два тома печатаются вдруг. Для одной недели разницы не заставь меня все бросить и потом охать целый год, если не два и не три. Будь умна… Целую твой портрет, который что-то кажется виноватым. Смотри».
22 июля 1834 г. Пушкин отметил у себя в дневнике: «Прошедший месяц был бурен. Чуть было не поссорился я со двором - но все перемололось. Однако это мне не пройдет».
Александра Николаевна Гончарова (в замужестве Фризенгоф) (1811-1891). Портрет неизвестного художника, конец 1820-х - начало 1830-х гг.
Портрет. Гончарова Екатерина Николаевна (1809—1843)— баронесса Геккерн, фрейлина, сестра Н. Н. Пушкиной, жена  Жоржа Дантеса.

В начале июня Натали сообщила поэту, что она хотела бы привезти в Петербург своих сестер. Александре было уже 23 года, а Катрин – 25 лет. Они были уже «старыми девами», шансов выйти замуж, оставаясь в Калуге,  у них не было никаких, - всех соседей помещиков, имевших намерение просить руки, пугало отсутствие приданого. И хотя, они по договору с братом, владельцем майората, должны были получать по 3 тысячи рублей из доходов «Завода» ежегодно (при условии их наличия), все же они оставались бесприданницами. В Петербурге Натали хотела ввести их в светское общество, пристроить на должность фрейлин и выдать замуж.
В письме 11 июня Пушкин идею не одобрил и высказался резко против: «Охота тебе думать о помещении сестер во дворец. Во-первых, вероятно откажут; а во-вторых, коли и возьмут, то подумай, что за скверные толки пойдут по свинскому Петербургу. Ты слишком хороша, мой ангел, чтоб пускаться в просительницы. Погоди; овдовеешь, постареешь — тогда, пожалуй, будь салопницей и титулярной советницей. Мой совет тебе и сестрам быть подоле от двора; в нем толку мало. Вы же не богаты. На тетку нельзя вам всем навалиться». Странный, на первый взгляд, план Натали устроить сестер фрейлинами, как будто это решалось само собой, было бы желание. Как ранее разъяснялось, должность фрейлины была престижной у аристократок, штат фрейлин был ограничен, жалование – высокое, желающих попасть на должность было море. Без протекции уважаемого императорской семьей лица вообще о возможности организовать такой взлет провинциальной претендентки, не из знатных, титулованных  семей, на такую должность даже и мечтать не следовало. А вот Натали была уверена, что сможет, и, как это ни странно, Екатерина через два месяца была зачислена в штат, а Александра – в 1839 г., через пять лет. Не надо забывать что «старые» фрейлины ни Наталья Кирилловна Загряжская, ни Екатерина Ивановна Загряжская не смогли устроить своих  племянниц, сестер Гончаровых, ни в Екатерининский институт, ни в штат фрейлин. Даже когда о красоте Натали в Москве гремела слава, и император отметил прелесть девицы в разговоре с самой почитаемой фрейлиной Натальей Кирилловной, она не смогла замолвить за нее словечко. Вытекает, что у Натали были в руках мощные рычаги, важнее титулов и рекомендаций «старых» фрейлин. А разве это не доказательство того, что она была очень близка к императору? Более того, он ее уважал и даже выполнял ее просьбы. Кого мог осыпать милостями император, и чьи просьбы он выслушивал и, более того, исполнял? Жены, детей и …. При этом при ответе надо помнить, что речь идет об императоре России начала XIX века, который по своему статусу был не помазанником божьим, а приравнивался к Богу. 
Натали продолжала настаивать, объясняя причины. А их было не мало: и то, что сестры прозябают в деревне, и что  всех женихов отвадила мать, не предлагая приданного, и что в Петербурге она не будет сидеть днями в одиночестве, и что сестры помогут ей вести большое хозяйство. Пушкин продолжал защищаться, понимая, что все сестры будут втянуты в круговорот светской жизни и могут стать любовницами, а не женами придворных кавалеров. «Ты пишешь мне, что думаешь выдать Катери¬ну Николаевну за Хлюстина, а Александру Николаевну за Убри: ничему не бывать; оба влюбятся в тебя; ты мешаешь сестрам, потому надобно быть твоим мужем, чтоб ухажи¬вать за другими в твоем присутствии, моя красавица»,- отвечал Пушкин
Из письма от 14 июля 1834 г.: «Если ты в самом деле вздумала сестер своих сюда привезти, то у Оливье оставаться нам невозможно: места нет. Но обеих ли ты сестер к себе берешь? Эй, женка! Смотри... Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети - покамест малы; родители, когда уже престарелые. А то хлопот не наберешься и семейственного спокойствия не будет». Судя по столь настойчивому отстаиванию идеи, Пушкин мог представить, что у Натали был ранее разговор с императором о своих сестрах, и что царь обещал все устроить. Возражать далее было бесполезно. Позже своим друзьям на вопрос: «Зачем ты берешь этих барышень?», отвечал, что их следовало извлечь из деревенского заточения, избавить от деспотизма матери и ввести в свет.
Подавленный после столкновения с властью  Пушкин сопротивляться напору супруги больше не мог.  Проблема сестер обсуждалась многократно и ранее. Вместе с матерью и братьями на семейном совете без него они приняли такое решение, и от него ничего не требовалось, только лишь согласие. Учитывая, что число проживающих в квартире должно было увеличиться больше, чем на два человека  (сестры плюс  челядь), Пушкин  отказался от квартиры в доме Оливье и снял новую, большую из двадцати комнат  в доме Баташева на Гагаринской набережной вблизи Фонтанки на втором этаже. В конце июля, после всех передряг,  он сообщил жене: «Наташа, мой ангел, знаешь ли что? Я беру теперь этаж,  занимаемый теперь Вяземскими». А 3 августа добавил, что уже «взял квартиру Вяземских. Надо будет мне переехать, перетащить мебель и книги, и тогда уже, благословясь, пуститься в дорогу». Квартира в бельэтаже стоила 6 тысяч рублей ассигнациями в год. Натали договорилась с сестрами, что затраты по дому будут делиться поровну, а со старшим братом Дмитрием, что эти расходы  будут покрываться из доходов имения.    
Неотложные дела с изданием «Пугачева» задержали  Пушкина в столице, и лишь предстоящие торжества по случаю открытия Александрийской колонны, на которых он не хотел присутствовать, подтолкнули его к отъезду. 17 августа он выехал из Петербурга. Позже занес в дневник: «выехал из П<етер>б<урга> за 5 дней до открытия Александровской колонны, чтобы не присутствовать при церемонии вместе с камер-юнкерами». Доехал Пушкин до «Полотняного Завода» лишь 21 августа и  пробыл в имении всего две недели. В первых числах сентября Пушкины и сестры Гончаровы выехали в Москву. В расходной книжке Д. Н. Гончарова за сентябрь 1834 г от 6-го числа значится: «расход ямщикам за 4 тройки и 2 лошади на поездку до Москвы. Деньги эти в сумме 200 руб¬лей отнесены на счета Е. Н. и А. Н. Гончаровых и Пушки¬ных».9 сентября Пушкин был еще в Москве, а 13-го - уже в Болдино. Сестры провели некоторое время в Москве, Натали  вторично съездила в Ярополец поговорить с матерью. 25 сентября на нескольких каретах с детьми, няньками, прислугой, сундуками и узлами три сестры выехали в столицу. Дмитрий Николаевич прово¬дил их до Петербурга. В его записной книжке за сентябрь - октябрь 1834 г. зна¬чатся расходы: «Из Петербурга до Москвы издержано — 357 р. 82 к. От Москвы до Завода — 76 р. 62 к.»
Побыв с семьей всего лишь две недели, Пушкин срочно уехал в Болдино, откуда в письме к жене от 17 сентября 1834 г. жаловался: «Написать что-нибудь мне бы очень хотелось. Не знаю, придет ли вдохновение.  Писать еще не принимался». Несмотря на всевозможные увещевания, которые он про себя повторял,  и долгую разлуку в течение почти пяти месяцев, с апреля по конец августа (можно было переболеть и все забыть), он все же вынести этого гнетущего ощущения, что император находится рядом в постели,  не мог. Сбежал, а в Болдино лезли в голову только дурные мысли, и не работалось. Стихи – это единственное оружие, которым он мог ответить, и  только в сказке иносказательно мог излить свою душу. Здесь зародилась и была создана «Сказка о золотом петушке».
Обычно главная идея сказки передается несколькими предложениями. Царь Дадон увидел шамаханскую царицу и потерял голову настолько, что забыл об убитых детях, о своей рати и решил на ней жениться. Но тут вернулся скопец и потребовал царицу за свою услугу - за прозорливого петушка. Дадон отказался и строптивого скопца убил. А подаренный петушок слетел со спицы и клюнул царя в темечко. Мораль сказки - держи слово. А на самом деле Пушкин не мог в это время писать ни о чем ином, как о себе, императоре и своей красавице.   Скопец (мудрец) это  - поэт. За то, что он (Пушкин) потребовал у императора вернуть ему его красавицу (Натали), с которой  царь провел счастливую неделю, его казнили (такая угроза была реальной). Но  вмешалась судьба, и по предсказанию поэта, за злодеяние император будет убит, а красавица исчезнет с глаз (ее забудут).

ЗОЛОТОЙ ПЕТУШОК.
 
Вдруг в толпе увидел он,
В сарачинской шапке белой,
Весь как лебедь поседелый,
Старый друг его, скопец.
«А, здорово, мой отец, -
Молвил царь ему, — что скажешь?
Подь поближе! Что прикажешь?»
- Царь! - ответствует мудрец, -
Разочтемся наконец.
Помнишь? За мою услугу
Обещался мне, как другу,
Волю первую мою
Ты исполнить, как свою.
Подари ж ты мне девицу,
Шамаханскую царицу. —
Крайне царь был изумлён.
«Что ты? - старцу молвил он, -
Или бес в тебя ввернулся,
Или ты с ума рехнулся?
Что ты в голову забрал?
Я, конечно, обещал,
Но всему же есть граница.
И зачем тебе девица?
Полно, знаешь ли кто я?
Попроси ты от меня
Хоть казну, хоть чин боярской,
Хоть коня с конюшни царской,
Хоть полцарства моего».
- Не хочу я ничего!
Подари ты мне девицу,
Шамаханскую царицу, —
Говорит мудрец в ответ.
Плюнул царь: «Так лих же: нет!
Ничего ты не получишь.
Сам себя ты, грешник, мучишь;
Убирайся, цел пока;
Оттащите старика!»
Старичок хотел заспорить,
Но с иным накладно вздорить;
Царь хватил его жезлом
По лбу; тот упал ничком,
Да и дух вон. - Вся столица
Содрогнулась, а девица -
Хи-хи-хи! да ха-ха-ха!
Не боится, знать, греха.
Царь, хоть был встревожен сильно,
Усмехнулся ей умильно.
Вот — въезжает в город он...
Вдруг раздался легкой звон,
И в глазах у всей столицы
Петушок спорхнул со спицы,
К колеснице полетел
И царю на темя сел,
Встрепенулся, клюнул в темя
И взвился... и в то же время
С колесницы пал Дадон  -
Охнул раз, - и умер он.
А царица вдруг пропала,
Будто вовсе не бывало.
Сказка ложь, да в ней намек!
Добрым молодцам урок.

В  письме от 25 сентября 1834 года: «Вот уж скоро две недели, как я в деревне, а от тебя еще письма не получил. Скучно, мой ангел. И стихи в голову нейдут; и роман не переписываю…. В Москве останусь дня три, у Натальи Ивановны сутки – и приеду к тебе. Да и в самом деле: неужто близ тебя не распишусь? Пустое. Я жду к себе Языкова, да видно не дождусь. Скажи, пожалуйста, брюхата ли ты? Если брюхата, прошу, мой друг, быть осторожней, не прыгать, не падать, не становиться на колени перед Машей (ни даже на молитве). Не забудь, что ты выкинула и что тебе надобно себя беречь».

Первые шаги сестер Гончаровых в Петербурге не были радостными. Великосветское общество встретило их сдержанно. Провинциальные девушки были там действительно «белыми медведями», как откровенно писала Екатерина в письме от 16 октября. Их принимали только из-за сестры, уважаемой императором. Причиной неуспеха девушек являлась не внешность, а бедность: обе были бесприданницами. Екатерина и Александра были похожи на младшую сест¬ру, но меркли рядом с ее необыкновенной красотой. А меж¬ду тем они были недурны собой, особенно Екатерина. Сестры  стремились ча¬ще бывать в обществе, и Натали вынуждена была сопровождать их. Не случайно сестры называют ее «наша покровительница», и когда она, беременная, не могла выезжать, они не знали, «как со всем этим быть».
Старики Пушкины писали из Михайловского дочери О. С. Павлищевой 7 ноября 1834 года: «Наконец, мы получи¬ли известие от Александра. Наташа опять беременна. Ее се¬стры вместе с нею и снимают прекрасный дом пополам с ни¬ми. Он говорит, что это устраивает его в отношении расхо-дов, но несколько стесняет, так как он не любит отступать от своих привычек хозяина дома». Накануне  дня именин Николая I, («Николы зимнего» - 6 декабря) Пушкин записал в  свой дневник «Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами, – молокососами. Царь рассердится, – да что мне делать?». И вскоре добавил: «Я все-таки не был 6-го во дворце – и рапортовался больным. За мною Царь хотел прислать фельдъегеря или Арнта (лейб-медик Н. Ф. Арендт.)». На бал отправилась Наталья Николаевна с сестрами. К 6 декабря, ко дню именин императора, приурочивались ежегодно новые производства в должности  и награждения, а также устраивался традиционный бал в Зимнем дворце. На этот раз одной из пожалованных оказалась Екатерина Николаевна. Как выясняется из письма Екатерины от 8 декабря ее брату Дмитрию, в этот день она была представлена их Величеству как фрейлина и получила  шифр. Благосклонный прием, оказанный император¬ской четой незнатной и бедной Гончаровой, вызывает удивление. Пушкин ссылался на болезнь, на то, что не хотел быть рядом с молокососами камер-юнкерами, а вот о представлении Коко ничего не упоминает. Это возвышение Екатерины было достижением и победой его супруги, (и на праздновании этой пирровой победы ему быть не хотелось, опять мучила желчь) и именно ее, Натали, благодарила новоиспеченная фрейлина, восхищаясь ее:
«Разрешите мне, сударь и любезный брат, поздравить вас с новой фрейлиной, мадемуазель Катрин Гончаровой; ваша очаровательная сестра получила шифр 6-го после обедни, которую она слушала на хорах придворной церкви, куда ходила, чтобы иметь возможность полюбоваться прекрасной мадам Пушкиной, которая в своем придворном платье была великолепна, ослепительной красоты. Невозможно встретить кого-либо прекраснее, чем эта любезная дама, которая, я полагаю, и вам не совсем чужая. Итак, 6-го вечером, как раз во время бала, я была представлена их величествам в кабинете императрицы. Они были со мной как нельзя более доброжелательны. Бал был в высшей степени блистательным, и я вернулась очень усталая, а прекрасная Натали была совершенно измучена, хотя и танцевала всего два французских танца. Но надо тебе сказать, что она очень послушна и очень благоразумна, потому что такие танцы ей запрещены. Она танцевала полонез с императором; он, как всегда, был очень любезен с ней, хотя и немножко вымыл ей голову из-за мужа, который сказался больным, чтобы не надевать мундира. Император ей сказал, что он прекрасно понимает, в чем состоит его болезнь, и так как он в восхищении от того, что она с ними, тем более стыдно Пушкину не хотеть быть их гостем; впрочем, красота мадам послужила громоотводом и пронесла грозу. Петербург начинает мне ужасно нравиться, я так счастлива, так спокойна, никогда я и не мечтала о таком счастье, поэтому я, право, не знаю, как я смогу когда-нибудь отблагодарить Ташу и ее мужа за все, за все, что они делают для нас, один Бог может их вознаградить за хорошее отношение к нам».  По описанию Коко, любезности императора явно выходили за рамки официального приема новой фрейлины.
Натали была уже на четвертом месяце беременности и оберегалась, и все же с императором  станцевала полонез. А император не преминул отметить, что супруг отсутствует, но это его как раз больше устраивало, для него главным было, что Натали была на бале. А Пушкин, естественно, еще больше утверждался в близких отношениях его супруги с императором, - иначе такие победы женщинами не достигаются. И он не хотел даже видеть цветущего, влюбленного императора, прикасающегося к его супруге в танце. Ему действительно от этой картины, даже на расстоянии, становилось дурно.
 
1834 г. был одним из самых успешных  у Пушкина с издательской точки зрения, были напечатаны и поступили в продажу: «Сказка о мертвой царевне», «Пиковая дама», стихотворные переводы из Мицкевича «Будрыс и его сыновья» и «Воевода», поэма «Анджело», «Повести, изданные Александром Пушкиным», стихотворение «Красавица», отрывок из «Медного всадника», «Кирджали» и  «История Пугачевского бунта» в двух частях.
В январе  1835 г. Натали, хотя и беременная на 5 –том месяце, возвращалась с балов под утро, обедала вечером, потом переодевалась и опять ехала на бал. Материальные дела запутались окончательно. Отец, поэта, Сергей Львович, еще в прошлом году передал управление имениями Пушкину. Сергей Львович совершенно разорил свои поместья. Приходилось массу времени уделять делам имения, Пушкин  писал мало и спешил печатать то, что было ранее написано. В марте в «Библиотеке для чтения» появились «Песни западных славян», в апреле там же — «Сказка о золотом петушке», а в мае — «Сказка о рыбаке и рыбке». Тогда же весною вышла первая часть «Поэм и повестей Александра Пушкина». Гонорары были немалые, но денег не хватало, и пришлось заложить серебро и жемчуг за 3550 рублей.
Приближались очередные роды Натали, Надежда Осиповна сообщала  дочери Ольге 22 апреля 1835 г.: «Я редко ее <Наталью Николаевну> вижу, она здорова, почти всякий день на спектакле, гуляет; она родит в конце мая месяца». Пушкин подал прошение об отпуске на 28 дней для поездки в Псковскую губернию, и оно  было удовлетворено.   8-го мая 1835 г. Пушкин приехал в Тригорское, о чем Прасковья Александровна Осипова, хозяйка Тригорского, записала в календаре: «Майя 8-го неожиданно приехал в Тригорское Александр Сергеич Пушкин. Пробыл до 12-го числа и уехал в Петербург обратно, между тем Н.Н. 14-го родила сына Григория». Пушкин вернулся в Петербург утром 15 мая 1835 года, а накануне вечером в 6 часов 37 минут родился сын Пушкина Григорий. Отцовство Пушкина ни у кого не вызывает сомнений.  В имение «Полотняный Завод» Пушкин приехал 21 августа 1834 г., а сын родился через 9 месяцев минус одна неделя (как предписывают народные приметы).  Все время с мая 1834 г. Натали находилась в имении, выезжала только в Калугу, более того, была напугана повитухами после выкидыша.