Глава 3. МЕДОВЫЙ ГОД. УСПЕХ КРАСАВИЦЫ ПРИ ДВОРЕ.
18 февраля 1831 г. Пушкин и Натали венчались в Храме Вознесения у Никитских ворот. Когда молодые шли вокруг аналоя, с него упал крест, а когда обменивались кольцами, одно из них упало на пол. Пушкин побледнел. А затем у него в руке погасла свеча, и в нарушении обряда шафер попросил его заменить – он устал держать венец над головой. Выходя из церкви, Пушкин сказал: «Tous les mauvais augures [все этот плохие предзнаменования].
Булгаков на следующий день писал брату: «Никого не велено было пускать, и полиция была для того у дверей. Почему, кажется, нет? И так совершилась эта свадьба, которая так долго тянулась. Ну, да как будет хороший муж! То-то всех удивит, никто этого не ожидает, и все сожалеют о ней. Я сказал Гришке Корсакову, быть ей миледи Байрон».
23 января 1831 г. Пушкин снял на Арбате квартиру: «Я нижеподписавшийся Г-н Десятого класса Александр Сергеев сын Пушкин, заключил сие условие со служителем Г-жи Сафоновой Семеном Петровым сыном Семеновым по данной Ему Доверенности от Г-на Губернского Секретаря Никанора Никанорова сына Хитрово в том, что 1-е нанял я Пушкин Собственный Г-на Хитрово Дом, Состоящий в Пречистенской части второго квартала под № 204-м в приходе Троицы что на Арбате, каменный, двухэтажный с антресолями и к оному принадлежащими людскими службами, кухней, прачечной, конюшней, каретным сараем, под домом подвал, и там же запасной амбар, в доме с мебелью по прилагаемой описи сроком от выше писаного числа впредь на шесть месяцев, а срок считать с 22-го Генваря и по 22-е ж Июля сего 1831-го Года по договору между нами за две тысячи рублей государственными ассигнациями». Аванс в половину суммы, то есть тысячу рублей, Пушкин заплатил при подписании договора, а остальное должен был внести по истечении трех месяцев. Пушкин занял весь дом с прилегающими строениями, за исключением нижнего этажа, где находились комнаты для экономки, покои для хозяев и людская. Весь второй этаж: просторный угловой зал, кабинет поэта, будуар Натали и спальня – был в распоряжении Пушкиных.
Фотографии. Дом Пушкина. Улица Арбат, дом 53
У входа в дом на Арбате жениха и невесту встретили П. В. Нащокин и П. А. Вяземский, благословили образом и поднесли два бокала с шампанским. За столом собрались посаженые родители жениха и невесты - Е. П. Потемкина, А. П. Малиновская, П. А. Вяземский и И. А. Нарышкин, а также родители невесты, ее брат Дмитрий, сестры Александрина и Екатерина, Нащокин, поручители Передельский и Азанчевский
«Я принимал участие в свадьбе, – писал впоследствии сын Вяземского Павел (ему было тогда одиннадцать лет),– и по совершении брака в церкви отправился вместе с Павлом Воиновичем Нащокиным на квартиру поэта для встречи новобрачных с образом. В щегольской, уютной гостиной Пушкина, оклеенной диковинными для меня обоями под лиловый бархат с рельефными набивными цветочками, я нашел на одной из полочек, устроенных по обоим бокам дивана, никогда невиданное и неслыханное собрание стихотворений Кирши Данилова».
До свадьбы Пушкин написал другу П.А. Плетневу: «Через несколько дней я женюсь: и представляю тебе хозяйственный отчет: заложил я моих 200 душ, взял 38 000 - и вот им распределение: 11 000 теще, которая непременно хотела, чтоб дочь ее была с приданым - пиши, пропало. 10 000 - Нащокину, для выручки его из плохих обстоятельств: деньги верные. Остается 17 000 на обзаведение и житие годичное. В июне буду у вас и начну жить en bourgeois, а здесь с тетками справиться невозможно - требования глупые и смешные - а делать нечего».
Через пять дней после свадьбы Пушкин поделился радостью с другом Плетневым: «Я женат - и счастлив; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось - лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился».
Натали торопилась сообщить новость деду, Афанасию Николаевичу: «Любезный дедушка! Имею счастье известить вас, наконец, о свадьбе моей и препоручаю мужа моего вашему милостивому расположению. С моей же стороны чувства преданности, любви и почтения никогда не изменятся. Сердечно надеюсь, что вы по-прежнему останетесь моим вернейшим благодетелем. При сем целую ручки ваши и честь имею пребыть на всегда покорная внучка Наталья Пушкина».
20 февраля молодожены были на балу у Анастасии Щербининой, дочери княгини Е. Р. Дашковой, в ее двухэтажном доме на улице Знаменка. Петербургский знакомый поэта, А. И. Кошелев, который был на этом балу, на следующий день сообщил князю Одоевскому в Петербург. «Он познакомил меня со своею женою, и я от нее без ума. Прелесть как хороша». В воскресенье, 22 февраля, в Большом театре был устроен бал маскарад в пользу бедных, пострадавших от холеры. Пушкины сидели за одним столом с семейством почт-директора А. Я. Булгакова. 24 февраля Пушкины танцевали на маскараде в зале Благородного собрания. Здесь была уже вся Москва. Писатель и археолог А. Ф. Вельтман, выражая свой восторг от встречи с молодоженами, высказался коротко и лаконично. Его слова были тотчас подхвачены присутствующими: «Пушкин, ты — поэт, а жена твоя - воплощенная поэзия». В этот день в альманахе «Сиротка», изданном в пользу бедных, впервые был напечатан пушкинский сонет «Мадонна», посвященный Натали:
«Исполнились мои желанья. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести, чистейший образец».
27 февраля Пушкин устроил банкет у себя на арбатской квартире. Хозяйка дома, Натали, принимала гостей. Приглашены были семейства Гончаровых и Булгаковых, ближайшие друзья и знакомые Пушкина. Булгаков писал брату: «Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они, как два голубка. Дай Бог, чтобы всегда так продолжалось. Много все танцевали, и так как общество было небольшое, то я также потанцевал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня ангажировала, и по приказанию старика Юсупова: et moi j’aurais dans;, si j’en avais la force [и я бы танцевал, если бы у меня были силы], – говорил он. Ужин был славный; всем казалось странным, что у Пушкина, который жил все по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство. Мы уехали почти в три часа».
1 марта, в последний день Масленицы, когда заканчивались все балы и празднества, Пашковы пригласили Пушкиных на санное катание. Почти 40 участников разместились в трех больших санях. После катания потчевались блинами у Пашковых. Пушкин был безгранично счастлив в эти первые дни своей новой жизни.
«Они очень довольны друг другом, моя невестка совершенно очаровательна, хорошенькая, красивая и остроумная, а со всем тем добродушная» - написала мужу в Варшаву сестра поэта, О.С. Павлищева.
Пушкин предполагал прожить в Москве полгода, на этот срок и была снята квартира на Арбате, а в конце июля переехать в Петербург. О своих планах писал поэт Плетневу за месяц до свадьбы: «Душа моя, вот тебе план моей жизни: я женюсь в сем месяце, полгода проживу в Москве, летом приеду к вам. Я не люблю московской жизни. Здесь живи не как хочешь, а как тетки хотят».
Но прожили они в Москве всего три месяца. У поэта возникли трения с тещей, которая привыкла командовать в своем имении и пыталась вмешиваться в жизнь молодоженов, учить молодую жену, как себя вести со столь непутевым мужем. Состоялся крупный разговор, Пушкин четко обозначил матери и дочери, что в доме хозяин - он, что 18-летняя жена должна ему подчиняться и все терпеть, что позволит он себе сам. Этот жесткий разговор с намеками на развод со стороны матери ускорил их отъезд в Петербург. То, что Пушкин не собирался менять своих привычек и обходить стороной своих старых знакомых, красноречиво повествуют воспоминания цыганки Тани: «Раз всего потом довелось мне его видеть. Месяц, а может и больше после его свадьбы, пошла я как-то утром к Иверской, а оттуда в город, по площади пробираюсь. Гляжу, богатейшая карета, новенькая, четвернею едет мне навстречу. Я было свернула в сторону, только слышу громко кто-то мне из кареты кричит: „Радость моя, Таня, здорово!“ Обернулась я, а это Пушкин, окно опустил, высунулся в него сам, а оттуда мне ручкой поцелуй посылает. А подле него красавица писаная - жена сидит, голубая на ней шуба бархатная, - глядит на меня, улыбается. Уж я не знаю, право, что она об этом подумала, только очень конфузно показалось мне это в ту пору».
Позже, летом в своем письме к Наталье Ивановне из Царского Села Пушкин объяснил причины, заставившие его досрочно покинуть Москву: «Я был вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя. Меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика, ей говорили: ты глупа, позволяя мужу, и т. д. Согласитесь, что это значило проповедовать развод. Жена не может, сохраняя приличие, позволить говорить себе, что муж ее бесчестный человек, а обязанность моей жены – подчиняться тому, что я себе позволю. Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому 32 года. Я проявил большое терпение и мягкость, но, по-видимому, и то и другое было напрасно. Я ценю свой покой и сумею его себе обеспечить»
Уже через месяц после свадьбы, 26 марта, поэт жаловался другу Плетневу: «В Москве остаться я никак не намерен, причины тебе известны – и каждый день новые прибывают. После святой отправляюсь в Петербург. Знаешь ли, что? Мне мочи нет, хотелось бы к Вам не доехать, а остановиться в Царском Селе. Мысль благословенная! Лето и осень, таким образом, провел бы я в уединении вдохновительном, вблизи столицы, в кругу милых воспоминаний и тому подобных удобностей. А дома, вероятно, ныне там недороги: гусаров нет, двора нет – квартир пустых много. С тобой, душа моя, виделся бы я всякую неделю, с Жуковским также – Петербург под боком – жизнь дешевая, экипажа не нужно. Чего кажется лучше? Подумай об этом на досуге, да и перешли мне свое решение. О своих меркантильных обстоятельствах скажу тебе, что, благодаря отца моего, который дал мне способ получить 38.000 р., я женился, и обзавелся кой как хозяйством, не входя в частные долги. На мою тещу и деда жены моей надеяться плохо, частию от того, что их дела расстроены, частию и от того, что на слова надеяться не должно. По крайней мере, со своей стороны, я поступил честно и более чем бескорыстно. Не хвалюсь и не жалуюсь – ибо женка моя прелесть не по одной наружности, и не считаю пожертвованием того, что должен был сделать. Итак, до свидания, мой милый».
А еще через месяц он уже настойчиво просил Плетнева найти квартиру в Царском: «ради Бога, найми мне фатерку – нас будет: мы двое, 3 или 4 человека да 3 бабы. Фатерка чем дешевле, разумеется, тем лучше – но ведь 200 рублей лишних нас не разорит. Садика нам не будет нужно, ибо под боком у нас будет садище. А нужна кухня да сарай, вот и все. Ради Бога, скорее ж! и тотчас давай нам и знать, что всё-де готово и милости просим приезжать. А мы тебе как снег на голову!» Исполняя просьбу поэта, Плетнев снял для Пушкиных на лето дом Анны Китаевой и сообщил, что их ждут.
Имевшиеся в запасе деньги после трех месяцев гуляний и развлечений были на исходе, и Пушкин был вынужден отнести бриллианты Натали в ломбард.
«Пушкин, получив из Опекунского совета до 40 тысяч, сыграл свадьбу и весною 1831 года, отъезжая в Петербург, уже нуждался в деньгах, так что Нащокин помогал ему в переговорах с закладчиком Веером».
«Из полученных денег он заплатил долги свои и, живучи около трех месяцев в Москве, до того истратился, что пришлось ему заложить у еврея Веера женины бриллианты, которые потом и не были выкуплены» (Нащокин).
Перед свадьбой мать, Наталья Ивановна, понимая, что отдает дочь без приданного, без годового дохода, подарила ей шкатулку, наполненную бриллиантами и драгоценными комплектами украшений, которые подарила ей императрица перед ее венчанием с Николаем Афанасьевичем. Старшая дочь Натальи Николаевны Гончаровой от Ланского, А.П. Архипова, записала слова матери: «Муж [Пушкин] объявил ей, что они должны быть проданы для уплаты долгов, и разрешил сохранить на память только одну из присланных вещей. Выбор ее остановился на жемчужном ожерелье, в котором она стояла перед венцом. Оно было ей особенно дорого, и, несмотря на лишения и постоянные затруднения в тяжелые годы вдовства, она сохраняла его, и только крайность заставила его продать графине Воронцовой-Дашковой, в ту пору выдававшей дочь замуж. Не раз вспоминала она о нем со вздохом, прибавляя: Промаяться бы мне тогда еще шесть месяцев! Потом я вышла замуж, острая нужда отпала навек, и не пришлось б мне с ним расстаться».
В середине мая Пушкины выехали из Москвы. По приезде в Петербург Пушкины остановились на несколько дней в гостинице «Демут» в центре Петербурга, в котором, несмотря не довольно высокую цену, никогда не было свободных номеров. На другой день супруги Пушкины нанесли визит Елизавете Михайловне Хитрово. Ее дочь, Дарья Федоровна Фикельмон, в дневник занесла свое первое впечатление: «Пушкин привез свою жену, но не хочет еще ее показывать. Я видела ее у маменьки - это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая - лицо Мадонны. Он очень в нее влюблен, рядом с ней его уродливость еще более чем поразительна. Но когда он говорит, забываешь о том, что ему недостает, чтобы быть красивым, - он так хорошо говорит, его разговор так интересен, сверкающий умом без всякого педантства».
Позже, 25 мая Дарья, обдумав свои первые впечатления от встречи с молодой четой, в письме Вяземскому высказала воистину пророческие предсказания: «Пушкин к нам приехал, к нашей большой радости. Я нахожу, что он в этот раз еще любезнее. Мне кажется, что я в уме его отмечаю серьезный оттенок, который ему и подходит. Жена его - прекрасное создание; но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья. Физиономия мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем - у Пушкина видны все порывы страстей, у жены вся меланхолия отречения от себя. Впрочем, - продолжала она, — я видела эту красивую женщину всего только один раз»
В среду 20 мая на вечере у Плетнева Пушкин представил Натали ближайшим друзьям. Здесь поэт впервые встретился с Гоголем. Через два дня Пушкины нанесли визит семейству Карамзиных - мнением вдовы историографа поэт дорожил. Екатерина Андреевна на другой день написала Вяземскому о своем первом впечатлении: «Мы видели Пушкина и его красивую жену, они выглядели очень хорошо вместе». А на следующий день молодожены были в гостях у родителей на дне рождения отца поэта, Сергея Львовича. 4 июня сестра Пушкина, Ольга Сергеевна, делилась новостями в письме к мужу: «Брат мой и его жена приехали устраиваться здесь и пока проведут лето в Царском Селе. Они очень приглашают меня поселиться с ними. Они обожают друг друга; моя невестка совершенно очаровательна, красавица и умница, и при всем том еще ребенок».
.Лето 1831 г. Пушкины провели в Царском Селе в доме вдовы камердинера Якова Китаева, для которого он был построен в 1827 г. по указу Николая I. Дом состоял из двух половин, каждая из которых имела отдельный вход со двора. В нем было одиннадцать комнат: восемь снимал Пушкин: гардеробную, буфетную, столовую, гостиную, будуар, спальню и кабинет; а в трех остальных жила хозяйка дома. Из небольшого палисадника в дом вела просторная открытая веранда с колоннами, занимавшая всю его угловую часть. Над верандой в мезонине был открытый балкон.
Фото. Дом Китаева в стиле классицизма, с четырьмя колоннами в центре сохранилось до наших дней.
По утрам Пушкин купался в пруду Александровского парка, потом пил чай, а затем поднимался к себе в кабинет, в мезонин и начинал работать. Натали обычно сидела внизу, читала или вышивала. Утром часто приходила фрейлина А.О. Россет, которая жила неподалеку. «По утрам я заходила к нему. Жена его так уж и знала, что я не к ней иду. “Ведь ты не ко мне, а к мужу пришла, ну и пойди к нему”. – “Конечно, не к тебе, а к мужу. Пошли узнать, можно ли войти”. – “Можно”. С мокрыми, курчавыми волосами лежит, бывало, Пушкин в коричневом сюртуке на диване. На полу вокруг книги, у него в руках карандаш. “А я вам приготовил кой-что прочесть”, – говорит. «Ну, читайте». Пушкин начинал читать (в это время он сочинял всё сказки). Я делала ему замечания, он отмечал и был очень доволен. Читал стихи он плохо. Жена его ревновала ко мне. Сколько раз я ей говорила: “Что ты ревнуешь ко мне? Право, мне все равны: и Жуковский, и Пушкин, и Плетнев, – разве ты не видишь, что я не влюблена в него, ни он в меня”. – “Я это хорошо вижу, – говорит, – да мне досадно, что ему с тобой весело, а со мной он зевает”.
К обеду поэт спускался вниз. К вечеру, часов в 5-6, когда спадала жара, молодые отправлялись на прогулку. В это время «многие нарочно ходили смотреть на Пушкина, как он гулял под руку с женой. Она бывала в белом платье, в круглой шляпе и на плечах красная шаль».
В письмах друзьям Пушкин особо отметил: «Теперь, кажется, все уладил и стану жить потихоньку без тещи, без экипажа, следственно, без больших расходов и сплетен». «Мы здесь живем тихо и весело, будто в глуши деревенской, насилу до нас и вести доходят».
Пушкин восхищался красотой своей жены, ее доверчивостью и нежностью. Она для него была дамой сердца, предметом любви и обожания. И так же как рыцари, защищая свою Дульсинею или исполняя ее прихоть, поэт готов был сложить свою голову. Средневековый рыцарский подход в отношении к женщинам был распространен в Европе - оставаясь преданным духовно даме сердца, рыцарь без колебаний решал проблемы плоти (физиологии), когда подворачивался случай. И эти короткие или длительные похождения никак не рассматривались самим рыцарем и его окружением изменой своей Дульсинеи.
Пушкин свою даму сердца назвал «Мадонной». И он поднял ее на свой пьедестал и готов был возносить ее на Олимп, на высоту, которую ее красота заслуживает. Казалось для него, что быт и работа не для нее. Она, как самое дорогое, должна быть на виду у всех, и все должны были склонять головы перед ее очарованием. И когда к концу дня он заканчивал очередное творение или главу, он бежал к Жуковскому или Вяземскому, не пытаясь выслушать мнение своей Мадонны - она существовала рядом не для этого. Он видел и понимал, что она - провинциальная девочка, что ей еще придется многое познать, чтобы судить. А вот Александра Осиповна Россет не была для него Мадонной, более такого, она получила образование в Екатерининском институте, поэтому он бежал к ней, и, не стесняясь, со смехом объявлял по вечерам: «А теперь пора к Александре Осиповне на суд! Что-то она скажет? Угожу ли я ей своим сегодняшним трудом?»
А..О.Смирнова,1830-егг. Художник Кипренский О.А.
Стихи Пушкина в дневнике Россет-Смирновой
(как бы написаны самой Александрой).
В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный,
И правды пламень благородный,
И, как дитя, была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки злости самой черной
Писала прямо набело.
(1832 г.)
О Пушкине Александра Россет была особого мнения, для нее он был великим: «Никого не знала я умнее Пушкина... ни Жуковский, ни князь Вяземский спорить с ним не могли — бывало, забьет их совершенно. Вяземский, которому очень не хотелось, чтоб Пушкин был его умнее, надуется, молчит, а Жуковский смеется -"Ты, брат Пушкин, черт тебя знает, какой ты,— это ведь и чувствую, что вздор говоришь, а переспорить тебя не умею—так ты нас обоих в дураках и записываешь"».. А вот к Натали она относилась по-другому, может быть, даже из ревности, и в ее записях Натали предстает женщиной капризной и неспособной понять Пушкина - гения. По записям дочери Россет (со слов матери), однажды, «когда Пушкин читал моей матери стихотворение, которое она должна была в тот же вечер передать Государю, жена Пушкина воскликнула: «Господи, до чего ты мне надоел со своими стихами, Пушкин!» Он сделал вид, что не понял и отвечал: «Извини, этих ты не знаешь: я не читал их при тебе». «Эти ли, другие ли, все равно. Ты вообще мне надоел своими стихами». Несколько смущенный, поэт сказал моей матери, которая кусала себе губы от вмешательства: «Натали еще совсем ребенок. У нее невозможная откровенность малых ребят». Он передал стихи моей матери, не дочитав их, и переменил разговор». Насколько близко к действительности был передан этот диалог неизвестно. Вполне вероятно, что он мог произойти после какой-либо ссоры или нанесенной Натали мужем обиды, или высказанного очередного нравоучения, как маленькой девочке. Диалог, и особенно брошенные слова Натали: «ты мне надоел со своими стихами» не следует принимать за доказательство не способности Натали понять душу поэта, ее низкого уровня культуры, и тем более, ее не любви к пушкинской поэзии.
В июле в Петербурге началась эпидемия холеры. «В то лето духота в воздухе была небывалая. Небо было накалено как на далеком юге, и ни одно облачко не застилало его синевы, трава поблекла от страшной засухи, везде горели леса, и трескалась земля». Царское Село было отгорожено холерными карантинами: почта ходила плохо и приносила нерадостные известия о новых жертвах болезни – «священники не успевали отпевать умерших – до 600 человек в день». 17 июля в Царское Село приехал, спасаясь от холеры, царь и весь его двор. «Царское Село закипело и превратилось в столицу».
Фото. Царское Село
С императорской фамилией прибыл воспитатель наследника Василий Андреевич Жуковский. С этого дня поэт вместе с супругой проводил все вечера у Жуковских, к которым часто забегала Александра Россет. В конце июля. В.А. Жуковский написал А.И. Тургеневу о своих впечатлениях после знакомства с Натали: «А жена Пушкина очень милое творение. C'est le mot [лучше не скажешь]. И он с нею мне весьма нравится. Я более и более за него радуюсь, что он женат. И душа, и жизнь, и поэзия в выигрыше».
«Сообщу тебе новость, – сообщала в письме дочери 25-26 июля мать Пушкина, Надежда Осиповна – император и императрица встретили Наташу с Александром, они остановились поговорить с ними, и императрица сказала Наташе, что она очень рада с нею познакомиться и тысячу других милых и любезных вещей. И вот она теперь принуждена, совсем этого не желая, появиться при дворе».
А в следующем письме: «Весь двор от нее в восторге, императрица хочет, чтобы она к ней явилась, и назначит день, когда надо будет прийти. Это Наташе очень неприятно, но она должна будет подчиниться». После встречи с Пушкиным императрица поделилась своим впечатлением о Натали со своей фрейлиной: «Она похожа на героиню романа, она красива и у нее детское лицо».
Александра Россет записала в книжке: «Пушкин был на седьмом небе, что случайно утром встретил Государя в Летнем саду. Он шел вдоль Фонтанки между Петровским дворцом и Цепным мостом. Увидев Пушкина, Государь подозвал его и сказал: «Поговорим!» В саду никого не было. В разговоре Его Величество сказал ему: “Ты знаешь, что я всегда гуляю рано утром, и здесь ты меня часто будешь встречать, - но это между нами. Про наши беседы говори только с людьми верными, например с Жуковским. Иначе скажут, что ты хочешь влезть ко мне в доверие, что ты ищешь милостей и хочешь интриговать, а это тебе повредит. Я знаю, что у тебя намерения хорошие, но у тебя есть недоброжелатели. Всех тех, с кем я разговариваю и кого отличаю, считают интриганами. Мне известно все, что говорят”». Пушкин понял, и после этого встречал Государя несколько раз (все случайно)».
Сестра поэта, Ольга Сергеевна Павлищева, передала тотчас новость мужу в Варшаву: «Моя невестка очаровательна; она вызывает удивление в Царском, и императрица хочет, чтобы она была при дворе. Она от этого в отчаянии, потому что неглупа; я не то хотела сказать: хотя она вовсе неглупа, она еще немного робка, но это пройдет, и она, красивая, молодая и любезная женщина, поладит со двором, с императрицей. Но зато Александр, я думаю – на седьмом небе. Физически они – две полные противоположности: Вулкан и Венера, Кирик и Улита»
«Теперь я не могу спокойно гулять в парке, - писала Натали дедушке А. Н. Гончарову 31 июля 1831 г., – так как узнала от одной барышни, что их величества хотят знать, в какие часы я гуляю, чтобы меня встретить. Поэтому я выбираю самые уединенные места». Натали сумела в коротких строчках передать деду, что с ней хочет встречаться сама императрица, а с другой стороны, показать, что она остается скромной любящей деда внучкой. На самом деле ее успех у царствующей семьи вскружил голову не только самой красавице, но и поэту. Он был горд, - божественное творение, Мадонна, которая затмила всех придворных красоток, принадлежала ему.
Фото. Царское Село.
Пушкин решил воспользоваться благосклонностью императора и императрицы к Натали и вторично обратился к графу Бенкендорфу с просьбой, надеясь на положительный ответ.
«С радостью взялся бы я за редакцию политического и литературного журнала, т. е. такого, в коем печатались бы политические и заграничные новости. Около него соединил бы я писателей с дарованиями и таким образом приблизил бы к правительству людей полезных, и которые все еще дичатся, напрасно полагая его неприязненным к просвещению.
Более соответствовало бы моим занятиям и склонностям дозволение заняться историческими изысканиями в наших архивах и библиотеках. Не смею и не желаю взять на себя звание историографа после незабвенного Карамзина; но могу со временем исполнить давнишнее мое желание написать Историю Петра Великого и его наследников до государя Петра III».
Просьба была принята и удовлетворена. Пушкин поторопился поделиться новостью с Плетневым: «Кстати скажу тебе новость (но да останется это, по многим причинам, между нами): царь взял меня в службу – но не в канцелярскую, или придворную, или военную – нет, он дал мне жалованье, открыл мне архивы, с тем, чтоб я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал: “Раз он женат и небогат, надо дать ему средства к жизни”. Ей-богу, он очень со мною мил».
Перед самым днем рождения Натали, 27 августа, Пушкин закончил «Сказку о царе Салтане». Тревоги и беспокойства, связанные со сватовством, и те препятствия, которые чинила мать невесты, стали главной канвой переживаний героев сказки. Три девицы - прообразы трех сестер Гончаровых, две сестры из которых засиделись в девках, а сварливая сватья «баба Бабариха» – их мать. А сам поэт считал себя царем. Нелегкую судьбу предрек он для Натали, которую по сказке вместе с сыном засмолили в бочку и пустили в океан. Но все закончилось встречей царя с царицей у сына, славного Салтана. Поэт предвидел, что как у всех и них будут возникать семейные проблемы, но, в конце концов, все должно уладиться, и они должны зажить дружно.
«Четвертого дни воспользовался снятием карантина в Царском Селе, чтобы повидаться с Ташей, – писал 24 сентября 1831 г. брат Натали, Дмитрий, деду Афанасию Николаевичу. – Я видел также Александра Сергеевича; между ними царствует большая дружба и согласие; Таша обожает своего мужа, который также ее любит; дай бог, чтоб их блаженство и впредь не нарушилось. Они думают переехать в Петербург в Октябре; а между тем ищут квартеры».
К октябрю Царское Село опустело: уехал двор, Жуковский и «черноокая Россет». Пушкины искали подходящую квартиру в Петербурге, натолкнулись на объявление в «Санкт-Петербургских ведомостях»: «По Галерной улице, в доме под № 225, отдаются в наем квартиры: в бельэтаже одна о девяти, а другая о семи чистых комнатах с балконами, кухнями, конюшнями, сараями, ледником, сухим подвалом, чердаком… на хозяйских дровах, каждая по 2500 рублей в год: Около 20 октября Пушкины покинули дом Китаевой и поселились на Галерной улице на втором этаже. Деньги таяли, а новые поступления за книги не предвиделись. Пушкин надеялся, что Гончаровы вернут ему одолженную сумму на приданое, обращался к деду, но, как оказалось бесполезно. 22 октября 1831 г. Пушкин жаловался Нащокину: «Дедушка свинья; он выдает свою третью наложницу замуж с 10000 приданого, а не может заплатить мне моих 12000 – и ничего своей внучке не дает».
Улица Галерная (ныне Красная улица).
23 октября сестра поэта, О. С. Павлищева пишет мужу: «Александр, который по приезде предлагал мне переехать к нему, своего предложения больше не повторял, а если бы и сделал это, я бы не согласилась. Образ жизни, который они будут вести, мне не подходит - они будут принимать слишком много гостей, которые совсем не интересны мне, а мои друзья не в дружбе с ними. Пока они еще не совсем устроились; по приезде они выбрали дом, который им потом разонравился, и нашли другой, на Галерной, за 2500 рублей. Моя невестка беременна, но это еще не заметно; она очень хороша собой и любезна». (Родилась девочка, Мария, 19 мая - значит, в октябре Натали была на втором месяце беременности)
А уже в воскресенье 25 октября состоялся первый выход Натали в высшее общество. Пушкины были приглашены австрийским посланником, литератором и публицистом графом Шарлем Луи Фикельмоном и его женой Дарьей Федоровной (Долли, как называли ее близкие люди), урожденной графиней Тизенгаузен, внучкой фельдмаршала Кутузова. В их роскошном особняке Пушкин неоднократно ранее бывал у Долли Фикельмон и ее матери, Елизаветы Михайловны Хитрово.
Портрет Е. М. Хитрово работы П.Ф. Соколова, 1838 г (55 лет), за год до ее смерти.
Весной 1827 г. Пушкин был введен Петром Вяземским в светский круг знакомых Елизаветы Михайловны Хитрово. Она была на 16 лет старше поэта, дважды выходила замуж, но оба брака были короткими из-за скорой смерти ее супругов (первый муж, граф Тизенгаузен, 23-летним был убит в сражении под Аустерлицем в 1805 г., второй муж, генерал Хитрово, умер в 1819 г. в 48 лет). Елизавета Михайловна полюбила Пушкина страстно, самоотверженно, любовью женщины в возрасте, не ждущей и не смеющей ждать ответного чувства. Получив информацию о женитьбе Пушкина, она написала ему: «у меня нет в сердце ни капли эгоизма. Я размышляла, боролась, страдала и вот достигла того, что желаю скорейшей вашей женитьбы. Забудьте прошедшее, и пусть ваше будущее принадлежит только вашей жене и вашим детям. В сущности, ничего не изменилось между нами, я буду вас видеть чаще. Отныне мое сердце, мои интимные мысли станут для вас непроницаемой тайной и мои письма. Когда я утоплю в слезах мою любовь к Вам, я, тем не менее, останусь все тою же – страстною, кроткую и необидчивой, готовую пойти за вас в огонь и в воду».
С приездом ее дочери, Долли Фикельмон, в Петербург в 1829 г. (ее муж был назначен австрийским послом в Петербурге) салон в здании австрийского посольства на Дворцовой набережной стал не менее популярен, чем салон ее матери Елизаветы Михайловны Хитрово. На другой день после первого выхода Натали в салон Хитрово графиня Долли Фикельмон записала в дневнике: «Госпожа Пушкина, жена поэта, здесь впервые явилась в свете; она очень красива, и во всем ее облике есть что-то поэтическое — ее стан великолепен, черты лица правильны, рот изящен и взгляд, хотя и неопределенный, красив; в ее лице есть что-то кроткое и утонченное; я еще не знаю, как она разговаривает, — ведь среди 150 человек вовсе не разговаривают, — но муж говорит, что она умна. Что до него, то он перестает быть поэтом в ее присутствии; мне показалось, что он вчера испытывал все мелкие ощущения, все возбуждение и волнение, какие чувствует муж, желающий, чтобы его жена имела успех в свете».
Первый бал Натали в великосветском обществе, в которое приняли молодоженов Пушкиных, устраивался графом В. П. Кочубеем в его особняке 11 ноября 1831 г. Сохранилось воспоминание А.В. Веневитинова, брата известного поэта. «Самой красивой женщиной на балу была, бесспорно, Пушкина, жена Александра, хотя среди 400 присутствующих были все те, которые славятся здесь своей красотой». После бала у Кочубеев графиня Долли Фикельмон записала в дневнике свои предвидения: «Поэтическая красота госпожи Пушкиной проникает до самого сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике – эта женщина не будет счастлива, я в этом уверена! Она носит на челе печать страдания. Сейчас ей все улыбается, она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова ее склоняется, и весь облик как будто говорит: «Я страдаю». Позднее Дарья Федоровна записала: «Это образ такой, перед которым можно оставаться часами, как перед совершенным произведением создателя».
Слухи о красоте Натали распространились по Петербургу. О ней, казалось, говорили в каждом доме, забыв о сопровождавшем ее знаменитом поэте. Через неделю после бала у графа Кочубея сестра поэта, Ольга Сергеевна, далекая от света, передавала мужу в Варшаву последние новости о Натали: «Моя невестка – женщина наиболее здесь модная. Она вращается в самом высшем свете, и говорят вообще, что она – первая красавица; ее прозвали «Психеей». В греческой мифологии Психея представлялась олицетворением души и дыхания. Древнеримский писатель Апулей создал поэтическую легенду о странствиях человеческой души, жаждущей слиться с любовью.
Балы следовали за балами, и без некоронованной королевы Натали они проводиться не могли, - ее приглашали все. Звезда Натали на небосводе Петербурга разгоралась все ярче. В письме Ф. Н. Глинки 28 ноября 1831 г. к Пушкину мы читаем: «меня прошу (как говорят французы) положить к ногам Вашей милой супруги. Я много наслышался о ее красоте и любезности». «Жена Пушкина появилась в большом свете и была здесь отменно хорошо принята, она понравилась всем и своим обращением, и своей наружностью, в которой находят что-то трогательное», – писал М. Н. Сердобин в ноябре 1831 г. Б. А. Вревскому.
Признание Натали первой красавицей на приемах, балах и маскарадах среди прославленных и признанных дворцовых королев радовало Пушкина. Он гордился ей и восхищался, и поражался, что такой невиданный бриллиант достался ему. Он в разговорах с друзьями хоть и жаловался, что приходится кружиться в свете, где «жена в большой моде и что все это требует денег», но всем было ясно, что он своей женой восхищен.
Е. Е. Кашкина, родственница П. А. Осиповой, сообщала ей: «Со времени женитьбы поэт совсем другой человек: положителен, уравновешен, обожает свою жену, а она достойна такой метаморфозы, потому что, говорят, она столь же умна (spirituelle), сколь и прекрасна, с осанкой богини, с прелестным лицом».
Незамужняя тетка Натали, фрейлина Е. И. Загряжская, с того момента, как появилась ее племянница в Петербурге и вызвала такой всеобщий восторг, изменила свое отношение к ней и стала ее поддерживать, прежде всего, финансово. Не имея своих детей, она привязалась к Натали, и по сути дела, племянница стала ее любимицей, и заботилась она о ней как о родной дочери. Расходы на наряды для Натали, на украшение и модные прически она взяла на себя. «Некоторые из друзей Пушкина, посвященные в его денежные затруднения, ставили в упрек Наталье Николаевне светскую жизнь и изысканность нарядов. Первое она не отрицала, что вполне понятно и даже извинительно было после ее затворнической юности, нахлынувшего успеха и родственной связи с аристократическими домами Натальи Кирилловны Загряжской и Строгановых, где, по тогдашним понятиям, ей прямо обязательно было появляться, но всегда упорно отвергала она обвинение в личных тратах. Все ее выездные туалеты, все, что у нее было роскошного и ценного, оказывалось подарками Екатерины Ивановны. Она гордилась красотою племянницы; ее придворное положение (фрейлины) способствовало той благосклонности, которой удостаивала Наталью Николаевну царская чета, а старушку тешило, при ее значительных средствах, что ее племянница могла поспорить изяществом с первыми щеголихами (из воспоминаний дочери Натали от Ланского, А.П. Араповой).
Красавицу затянуло в себя светское общество, и она купалась в лучах славы, и летела туда, где вновь и вновь будут говорить о ней и восхищаться ею. А Пушкину уже стали надоедать приемы и балы, - он не мог сосредоточиться и погрузиться в творчество. Один из эпизодов, относящихся к этому времени, описала А. О. Россет. Александра узнала о нем от отца, и гарантировать его воспроизведение со стенографической точностью невозможно. Отец и его дочь хотели донести до потомков мысль, что интересы поэта и красавицы расходились диаметрально, и что в ситуации, когда решался вопрос: поэзия или бал – предпочтение отдавалось балу. Красавица была не готова пожертвовать своей славой и отправится ради мужа в глушь, в деревню. «Отец [О. Россет] рассказывал мне, что как-то вечером, осенью, Пушкин, прислушиваясь к завыванию ветра, вздохнул и сказал: “Как хорошо бы теперь быть в Михайловском! Нигде мне так хорошо не пишется, как осенью в деревне. Что бы нам поехать туда!” У моего отца было имение в Псковской губернии, и он собирался туда для охоты. Он стал звать Пушкина ехать с ним вместе. Услыхав этот разговор, Пушкина воскликнула: “Восхитительное местопребывание! Слушать завывание ветра, бой часов и вытье волков. Ты с ума сошел!” И она залилась слезами, к крайнему изумлению моих родителей. Пушкин успокоил ее, говоря, что он только пошутил, что он устоит от искушения и против искусителя (отца моего). Тем не менее, Пушкина еще некоторое время дулась на моего отца, упрекая его, что он внушает сумасбродные мысли ее супругу».
Желая поддержать поэта и приглянувшуюся императрице красавицу Натали, царь издал 14 ноября указ: «Государь Император высочайше повелеть соизволил: отставного коллежского секретаря Александра Пушкина принять на службу тем же чином и определить его в государственную Коллегию Иностранных дел». А 6 декабря Пушкин был повышен в должности, и было определено жалование, которое десятикратно превышало ставки чиновников того же ранга. «Государь Император всемилостивейшее пожаловать соизволил состоящего в ведомстве государственной Коллегии Иностранных дел коллежского секретаря Пушкина в титулярные советники». «Высочайше повелено требовать из государственного казначейства с 14 ноября 1831 года по 5000 рублей в год на известное Его императорскому величеству употребление, по третям года, и выдавать сии деньги тит. сов. Пушкину» Государь разрешил поэту доступ в архивы, в том числе и в некоторые архивы Тайной канцелярии. Пушкин – Плетневу: «Государь, который до сих пор не переставал осыпать меня милостями, соизволил принять меня на службу и милостиво назначил мне 5 000 р. жалованья».
Чтобы представить величину назначенного государем поэту жалования приведем справку. В соответствии с данными положения «Общего штата губернских и уездных присутственных мест», был установлен оклад для губернаторов I разряда - 1800 рублей жалования и 1200 рублей столовых в год, а II разряда - 2250 рублей жалования и 1800 рублей столовых. Советник IV класса и губернский прокурор I / II разрядов – 600 /750 рублей в год, коллежский асессор, как Пушкин по чину – 300 / 450 рублей в год. В 1810-е годы жалованье канцелярского служителя министерства не превышало 200 рублей в год. Жалование обер-прокурора Сената составляло 6000 рублей в год, жалование директора гимназии - от 800 до 1500 рублей. Командир гвардейского пехотного полка (в генеральском чине) получал в год 1800 рублей, полковник – 836 рублей, а капитан - 448 рублей в год.
В начале декабря, Пушкин получил 28-дневный отпуск и разрешение выехать в Москву. Поэту намеревался оплатить часть долга Огонь-Догановскому, которому еще до женитьбы проиграл 25 тысяч рублей в карты, и часть из 12,5 тысяч рублей долга другому карточному игроку Жемчужникову. Пушкин остановился у Нащокина. «С утра до ночи у Павла Воиновича толпились игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыгане, заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободного. Что делать? - жаловался жене Пушкин - Между тем денег у него нет, кредита нет, время идет, а дело мое не распутывается. Все это поневоле меня бесит». «Вчера Нащокин задал нам цыганский вечер; я так от этого отвык, что от крику гостей и пенья цыганок до сих пор голова болит». Пушкин подключался к играм в карты, надеясь на крупный выигрыш, который помог бы ему разом решить финансовые проблемы. Нащокин сумел выиграть и вернуть Пушкину долг в 7 тысяч рублей.
Сестра поэта, Ольга Павлищева аккуратно докладывала последние новости своему мужу из Петербурга в Варшаву: «Александр ускакал в Москву еще перед Николиным днем и, по своему обыкновению, совершенно нечаянно, предупредив только Наташу, объявив, что ему необходимо видеться с Нащокиным и совсем не по делам поэтическим, а по делам гораздо более существенным – прозаическим. Какие именно у него дела денежные, по которым улепетнул отсюда, – узнать от него не могла, а жену не спрашиваю. Жду брата, однако, весьма скоро назад. Очень часто вижусь с его женой, то захожу к ней, то она ко мне заходит, но наши свидания всегда происходят среди белого дня. Застать ее по вечерам и думать нечего, ее забрасывают приглашениями то на бал, то на раут. Там от нее все в восторге»
«Между нами будет сказано, Пушкин приезжал сюда по делам не чисто литературным, или вернее сказать, не за делом, а для картежных сделок, и находился в обществе самом мерзком: между шелкоперами, плутами и обдиралами. Это всегда с ним бывает в Москве. В Петербурге он живет опрятнее». Поэт Н.М. Языков – брату А.М., 22 декабря 1831 г.
Пушкин почти ежедневно писал письма жене, беспокоился, советовал беречь себя (она была на четвертом месяце беременности). «Надеюсь увидеть тебя недели через две; тоска без тебя, к тому же с тех пор как я тебя оставил, мне все что-то страшно за тебя. Дома ты не усидишь, поедешь во дворец, и того гляди, выкинешь на сто пятой ступени комендантской лестницы. Душа моя, женка моя, ангел мой! Сделай мне такую милость: ходи 2 часа в сутки по комнате, и побереги себя. Вели брату смотреть за собой и воли не давать. Брюллов пишет ли твой портрет? Была ли у тебя Хитрова или Фикельмон. Если поедешь на бал, ради бога, кроме кадрилей, не пляши ничего; напиши, не притесняют ли тебя люди, и можешь ли ты с ними сладить? За сим целую тебя сердечно. У меня гости» (8 декабря 1831 г).
Нащокин рассказывал, что, когда Пушкин получал от Натали письма, он радостно бегал по комнате и целовал их.
«Целую тебя и прошу ходить взад и вперед по гостиной, во дворец не ездить и на балах не плясать. Христос с тобой» (10 декабря).
«Пожалуйста, не стягивайся, не сиди, поджавши ноги, и не дружись с графинями, с которыми нельзя кланяться в публике. Я не шучу, а говорю тебе серьезно и с беспокойством. Пиши мне лучше о себе – о своем здоровье. На хоры не езди – это место не для тебя…» (Около 14 декабря).
«Милый мой друг, ты очень мила, ты пишешь мне часто, одна беда: письма твои меня не радуют. Что такое vertige?[Головокружение]. Обморок или тошнота? Виделась ли ты с бабкой? Пустили ли тебе кровь? Все это ужас меня беспокоит. Чем больше думаю, тем яснее вижу, что я глупо сделал, что уехал от тебя. Без меня ты что-нибудь с собой да напроказишь. Того гляди выкинешь. Зачем ты не ходишь? А дала мне честное слово, что будешь ходить по 2 часа в сутки. (16 декабря)
А Натали продолжала властвовать на балах.
В узком императорском кругу танцевальные вечера проходили преимущественно в Аничковом дворце, составлявшем личную собственность императора еще в бытность великим князем. На эти вечера приглашались самые близкие, доверенные лица и семьи к императорской особе. Это было особо привилегированное общество в высшем свете, и называлось оно «аничковским». Состав его определялся только приближенностью к царственной семье, новые члены в нем появлялись редко. В этом кругу в танцах принимал участие и сам император. Любимыми дамами, партнерами в танцах, были Бутурлина, урожденная Комбурлей, и княгиня Долгорукая, урожденная графиня Апраксина. В этот круг была введена Натали. По поручению императора статс-дама, жена министра иностранных дел Мария Дмитриевна Нессельроде, дала указание Натали подготовиться к балу в Аничковом дворце. Несмотря на отсутствие супруга, Натали обязали быть во дворце и увезли почти под конвоем. Пушкина на балу блистала, император и императрица были в восторге. Яркая звезда Натали засверкала на небосводе Петербурга, она была признана первой среди красавиц, приглашенных императорской семьей. Перед Натали открылись все двери великосветских гостиных, она стала желанной гостьей в Аничковом дворце.
В. А. Соллогуб, часто встречавшийся с ней в свете, вспоминает: «Много видел я на своем веку красивых женщин еще обаятельнее Пушкиной, но никогда не видывал я женщины, которая соединяла бы в себе такую законченность классически правильных черт и стана. Да, это была настоящая красавица, и недаром все остальные, даже из самых прелестных женщин, меркли как-то при ее появлении... Я с первого же раза без памяти в нее влюбился».
Возвращенными деньгами от Нащокина Пушкин закрыл часть своего карточного долга Л.И. Жемчужникову. На векселе в 12 500 рублей, выданном 3 июля 1830 г. с рассрочкой на два года, Жемчужников расписался в получении от Пушкина 7500 рублей. То есть еще остался долг в 5000 рублей со сроком возврата 3 июля 1832 г., но так и не оплаченный при жизни поэта .
22 декабря Пушкин выехал из Москвы в Петербург, где узнал о приглашении супруги в Аничков дворец без него. В негодовании он наговорил знатной даме Нессельроде, пригласившую ее, немало оскорбительных слов, полных сарказма и презрения. Как вспоминал его друг Нащокин, к высказанным оскорблениям всесильной графине поэт добавил: "Я не хочу, чтоб жена моя ездила туда, где я сам не бываю». Этот скандал положил начало той ненависти, которую питала к поэту графиня, жена министра, которому подчинялся Пушкин.
А 8 января 1832 г. поэт, как ни в чем не бывало, с гордостью делился новостями с Нащокиным об успехе Натали в императорском доме: «Жену мою нашел я здоровою, несмотря на девическую свою неосторожность – на балах пляшет, с государем любезничает, с крыльца прыгает. Надобно бабенку к рукам прибрать». (Натали была на пятом месяце беременности).
В начале мая 1832 г. Пушкины переехали в дом Алымова, на Фурштадтскую улицу дом № 20, близ Таврического сада. Здесь 19 мая 1832 г. родилась старшая дочь Мария. В этом большом доходном доме Пушкин прожил до лета 1833 г. Из договора, заключенного 1 декабря 1832 г., известно, что Пушкины занимали здесь двенадцать комнат на третьем этаже с кухней и службами.
Фото. Вид на Фурштатскую улицу.
Через две недели после рождения дочери Марии Пушкин шутливо писал княгине В. Ф. Вяземской: «Представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы. Я в отчаянье, несмотря на все мое самомнение». «Беззубая Пускина» стала предметом особой отцовской гордости. Девочку крестили в Сергиевском соборе всей артиллерии в Петербурге 7 июня 1832 г.