Завтра отправляюсь в Мексику. Чемоданы уже собраны.
Пока год шел, как говорится, на поворот, я, хотя и забронировал поездку, шагал по комнате вечерами и невольно напевал:
Сезон дождей размывает берега,
Сезон дождей – подожду еще пока!
Шутливая песенка действительно помогала ждать. Ждать окончания дождей за океаном и – открытия золотого сезона.
Наступление там золотого уже чувствуется: в Петербурге сыплет снег, и в Москве летает снег. Завывает Борей, хрустит ледок на лужах, хрустят опавшие листья.
Просыпаюсь в рассчитанное спокойное время: в четыре утра.
За окном темно. Благодаря утренней чашке чая с булкой мир, слава Богу, окончательно обретает реальность.
Надеваю джинсы, гриндерсы, пальто и шляпу. Внизу с минуты на минуту должно подъехать такси.
Огни во тьме. Спускаюсь, машу рукой своим, желающим мне счастливого пути, отдыха и экскурсий.
Свежо. Вьюга притихла, ветра почти нет. Мы трогаемся. Молчаливый водитель.
Мексика… В этом слове есть что-то присвистывающее: разбойно, и в то же время – невинно-птичьи; есть суффикс, невольно задающий вроде бы не очень серьезное, немного сюсюкающее звучание. Имеется и нечто мекающее, как горная коза. А в целом имя этой страны напоминает имя женщины.
До аэропорта доезжаем легко, размеренно, понятное дело, без пробок. Еще нет пяти утра, и я спешиваюсь и направляюсь в огромную светящуюся шкатулку, волоча за собой чемодан на колесиках.
Снова вокруг – нечто между полусном и реальностью, пока стоим в очереди на регистрацию багажа. А потом – светает.
Светает, светает… И я нахожу свое место в салоне, где колобродит народ. Да, большого чемодана и то теперь не хватит одного – ведь и пальто, и шляпа, а к концу полета – и гриндерсы, и джемпер – всё уйдет туда. Надолго и всерьез. До возвращения.
Я развалился в кресле. Рядом со мной место пустует, и я был бы рад, если бы оно так и пропустовало, а я летел бы один со своими мыслями, свободный полностью.
Но нет, следом за девчоночкой в синей форме пробирается мужчина и отыскивает свое место – то, что рядом со мной. Здороваемся. Попутчик располагается, кладет в карман-сетку впереди неопределенный и бесформенный предмет. Откинулся, и кресло скрипнуло.
Он починает разговор, и вскоре становится ясно, что беседовать придется до самой Мексики.
Уже представились друг другу по имени, и я ответил на его вопрос, что лечу на пару недель. А вы? А я – на три недели. Да, на три. А ты – отдыхать? Натурально, и страну посмотреть. Понятно. Я сейчас тоже отдыхать. Сейчас? Да, потому что раньше туда же летал и работать. Вот.
Парень в синей форме деловито почти бежит, проверяет заслонки, задвижки, переборки и багажные крышки.
Уже практически совсем рассвело, я смотрю в окно, то бишь в иллюминатор. По белой надели бежит уборочная машина, орудуя скребком.
Попутчик спрашивает, конечно, где я работаю. А он – в торговой фирме. И жена тоже. И дочь есть – студентка пока.
Первый раз, значит, в Мексику? Да, в первый. А я, стало быть, – в третий…
Не курить, пристегнуть ремни. Мы уже пристегнуты. А поскольку мой попутчик – вот повезло-то нам друг на друга! – такого же роста и комплекции, как грешный аз, то подлокотник между нами придется поднять при первой возможности.
Поехали. Скоро взлетаем. Мой попутчик спрашивает, сколько мне лет, и сообщает, что ему всего лишь тридцать семь. Я не подаю вида, но еще раз искоса невольно смотрю на него. Он сообщает, что насчет тридцати семи – пошутил. Я спокойно отвечаю, что сам заподозрил шутку. Взаправду – пятьдесят один, но ведь выгляжу хорошо, нормально? – интересуется он. Я, ясно-понятно, соглашаюсь. А он признаётся мне, доверительно и озабоченно, что боится взлета. Нет, не самого рейса, а именно – двух его моментов.
Турбины разгоняются, мой попутчик осеняет себя крестным знамением.
Мы взлетаем. Свет плавно гаснет. Юноша и девушка в синем сидят напротив всех нас, там, впереди, без всяких ремней, и непринужденно смотрят.
Взлетаем. Мой сосед снова крестится. Потом еще раз-другой.
Взлетаем. Снова взлетаем. По диагонали. И опять пока взлетаем.
Час, полет нормальный. За окнами светло и снежно. Чуть слышно отрывисто свистит.
– А в Штатах ты уже был?
Отвечаю, что нет. А он – он уже ездил, конечно, – на Майами вот…
Да, ну вот, отмечаю я про себя, те же Соединенные Штаты. В комментариях не нуждаются. Как бы кто к ним ни относился, однако каждый с ходу перечислит десятки понятий и имен, современных и исторических, связанных с этой империей. А страна южнее нее? Ведь занимает немалую территорию. Но если спросить про Мексику? Или, там, про Канаду, которая размером-то уже почти со Штаты и так же тесно соседствует с ними с противоположной стороны? Ну, конечно, все знают: родина хоккея… А дальше? Я, к примеру, назову своего любимого автора Стивена Ликока, канадца по национальности. Но еще? Если разобраться – в Канаде климат почти как в России, и даже местами суровее, там живут миллионы людей, там крупные города, а мало кто навскидку назовет столицу Канады, хотя уж главный город Штатов знают опять-таки все, и что там стоит мега-статуя с подъятым факелом – тоже. И миллионы же людей населяют Мексику цельным этносом, а столица ее крупнее по размерам и Нью-Йорка, и даже любимой нашей Москвы! И тем не менее спроси о ней – брякнут, конечно, про легендарные, в хорошем или уж в дурном смысле, мексиканские сериалы… Да… Такой окажется первая ассоциация. Или еще…
Мой сосед тянется к своему свертку, достает сие нечто. Потянул, глотнул, оттянул обратно и снова аккуратно поставил в карман впереди. Я невольно смотрю углом глаза. Так, сверточек. Не привлекающий особого внимания.
Я, всё поняв, спрашиваю, что там. Да, без обиняков.
А-а, текила. Хочешь?
Почему бы нет. Было бы странно, не спроси он теперь это или ответь я как-нибудь иначе.
Прикладываюсь к потайной поллитре, спрятанной в продолговатом свертке-картонке.
Текила. А еще – энчилада. Ихнее блюдо. В свое время с девушкой попробовал его в Москве. И узнал, из чего, оказывается, загадочная энчи сделана – из куриных крылышек, препарированных и обработанных особым образом. В книгах читал, что энчилада для непривычного человека кажется огнем в твердом виде. Потому морально готовился, однако то, что мы съели в том ресторане, ничуть не обожгло рот. Катя высказала версию: вероятно, это была энчилада, «адаптированная» для русских – ее не делают столь острой, как положено для истинно мексиканской…
Два часа, полет нормальный. Гриндерсы давно в верхнем отсеке, а мы облегченно вложили ноги в шлепанцы. Как дома. Уже можно отстегнуть ремни, и синий пацан в фуражке деловито гуляет по длинной дороге прохода.
Мы оба отпили уже несколько глотков текилы. И наблюдаем нечто: как миновала давно вроде бы ночь, и летели сквозь день, когда вдруг – снова вернулись в темноту. Вторглись в нее – медленно и неумолимо, будто в затмение. Мы нагнали улетающую ночь, и она накрыла нас. И мы уснули.
Три часа, полет нормальный. Я просыпаюсь. Мне нужно пойти прогуляться, но мой со-беседник и -бутыльник все еще спит, а рост и комплекция его почти под стать грешному азу – то бишь сдвинуть его практически невозможно, а кресло его тушей (равно как и моей) занято «с гаком». Я настойчиво трясу его за плечо, поскольку на брудершафт считай уже пили. Он пробуждается наполовину и махнув рукой дает мне добро спокойно лезть через его ноги. Я спокойно перелезаю и прогуливаюсь куда надо. Потом аналогичным образом возвращаюсь и перебираюсь обратно.
Мы рассекаем ночь – вторую за сегодня. Вокруг народ раскрыл, у кого есть, планшеты и ноутбуки. Смотрят кино, играют в игры, что-то пишут. Мой окончательно очнувшийся попутчик спрашивает, захватил ли я планшет али ноутбук. Я честно отвечаю, что нет, поскольку во многом консерватор и так и не обзавелся сим самым планшетом, а взял – традиционные и вечные бумажные книги.
Открываю одну из них. Попутчик, конечно, интересуется, что за книга и кто автор. Автор – известный современный писатель и – не менее скандально известный юрист.
Попутчик сообщает, что оказывается, его, юриста и писателя, сын учился в одной школе с его дочкой. И заводит разговор об одном недавнем законе и об отношении в связи с ним нашего автора к одному аспекту вопроса усыновления детей. Мы сходимся на том, что какие бы ни были взгляды у человека, но пишет сей автор неплохо. Во всяком случае, в дороге читать можно.
Четыре часа, полет нормальный. Я читаю. Пригашен свет в салоне. А потом издалека к нам, из перспективы, неторопливо приближается блестящая тележка с обедами. Или как правильно назвать предстоящую трапезу?.. Мы вышли из привычного цикла времени, и завтрак, обед и ужин стали относительными понятиями. Который час? Это условный вопрос, он реально потерял смысл, когда мы летим вслед за временем, постепенно обгоняя его, покинув ночь, день, затем войдя уже в другую ночь на другой широте и в ином часовом поясе. Теплая точка нашего самолета движется в темной стратосфере, и внутри нее на время – нет времени. Есть то самое славное опрощение – мы едим, когда хочется, спим, когда хочется, и всё остальное.
Закуска славная – мясо, салаты, напились апельсинового соку.
Пять часов, полет нормальный.
И я снова размышляю о Мексике. Как, действительно, странно мало известно обывателю о на самом деле огромной стране с огромной оживленной столицей… Древние зиккураты где-то посреди нее, навроде подобных пирамид на другом континенте. Ослепительно белые католические церкви. Кактусы – что твои подсолнухи у нас, в родной России. И – статуя Христа в самом центре страны. Похожие возвышаются в Гаване и Бразилии. Но бразильский Христос – самый знаменитый, он запечатлен на сотнях снимков в самых разных ракурсах: и днем среди снежных гор, и ночью, среди огней, под звездной пустыней. По его протянутым в стороны добрым рукам колобродят человеческие фигурки, яко муравьи. Лицо мягко светит. И такое же лицо, наверное, у мексиканского Христа. Да только почти не находится его фотографий. Почему никто не сфотографировал его? Не принято? Местная сакральная тайна? Обязательно узнаю об этом, когда поеду к той статуе, свершу к ней паломничество. А еще непременно отправлюсь в мегаполис Мехико, и посещу там музей ацтекской истории. И – обязательно закажу в ресторане уже настоящую энчиладу и узнАю, какая она на вкус – такая же, какую трескали мы тогда, или – в самом деле другая.
Я ловлю себя на том, что специально даже и не читал про Мексику, ибо до поры как будто бессознательно не хотел открывать ее тайны. Весь цимис – увидеть нечто своими глазами, узнать наконец по-настоящему, какая она, Мексика, с ее населением и культурой, воочию. Чтобы наверняка, вернувшись, не замолкать при назывании ее по имени только на упоминании сериалов, которые почему-то приходят на наш экран именно оттуда, а не с севера того же континента…
– Так ты еще не был в Америке? – в четвертый раз спрашивает мой сосед, протягивая мне текилу.
Я терпеливо в который раз отвечаю, потягивая текилу, что нет.
Тему США сейчас обсуждать мне вообще не хотелось бы – не место и не время. Слава Богу, мой попутчик не заговаривает о политике, спасибо ему на этом.
Нас застукивает синяя шапочка, из синей юбочки которой свисают перебирающие ножки в чулках цвета ночи.
– Господа, во время полета не положено распивать спиртные напитки!
Немного настойчивым шепотом, озабоченно, но не зло.
Да-да. Сейчас уберем. Сейчас это допьем – и бросим…
Даем ей увидеть, что текила спрятана. Девочка хмурит бровки и уходит.
Шесть часов, полет нормальный. Девочки и мальчики в форме далеко, и мой сосед все же замечает: хорошо вот, что у нас текила – от нее мы дремлем и спим, и сглаживаем длинный-длинный полет… Я соглашаюсь, и вслед за ним опять принимаю наш седативный психоделик.
Поворачиваю голову влево и вижу, как пассажирка лет сорока, глядящая в экран ноутбука, медленно отрывает от губ дымящий мундштук.
Мой сосед смотрит туда, слегка отрезвев от шокированного изумления, кажется, даже не сразу верит глазам. Переспрашивает меня: слушай, а ведь она курит, верно? Я киваю. Так ведь курить же нельзя тут, она нарушает! Я вынужден молча согласиться. Сосед в некотором смятении и не в силах отвести от курящей укоризненного взора. Мы летим, та дымит тихонько, спрятавшись в сумраке.
Мы еще немного спим. Разморенный текилой сосед во сне начинает наваливаться на меня. Это, конечно, весело – когда на мои девяносто с лишним кило валятся такие же девяносто с лишним. Однако происходит мягкая амортизацию, и я аккуратно, но твердо отталкиваю попутчика, как мешок. Он отталкивается, но даже не просыпается. Или ему снова все равно.
Нет, невозможно столько сидеть, надо свершить моцион.
Я гуляю по полутемному салону, из конца в конец. Дети спят калачиком, укрытые одеялами, взятыми у стюардесс. Спят их родители или смотрят кино на ноутбуках.
Я брожу, разминая ноги. Эх, хорошо.
Добредаю до хвоста, внутри которого мягкий тихий свет. Нахожу стюарда и спрашиваю попить. Пожалуйста, вон за шторой полка с напитками, наливайте себе что хотите – свободно.
На полочке – двухлитровые баклажки с простой водой, апельсиновым соком, колой. Наливаю колы. Ах, хорошо.
Стюард информирует, что через часок нас, конечно, накормят вторично. Понимаю. Благодарю и иду гулять по дороге обратно.
Девять часов, полет нормальный. Затем немного потрясло в болтанке, то есть – «в зоне турбуленции». Потом снова потрясло. Включился, прочистившись, микрофон, и командир экипажа принес извинения за турбуленцию и поблагодарил за наше понимание.
Текила ограждает нас своей невидимой психоделической стеночкой от болтанки. Я прочитал еще двадцать страниц детектива. Потом мой попутчик снова балагурит обрывистыми репликами, обо всем чем угодно и ни о чем конкретно. Мы еще сосем из пузыря, мимо проходит симпатичная девочка в форме и делает вид, что не замечает сего. Поскольку уже поняла: мы хорошие ребята и по-любому плохо себя не поведем, а сидим тихо и мирно, что с текилой, что без.
Вон, на другом конце салона тоже укромно что-то пьют.
Десять часов, полет снова нормальный. Потом мы синхронно просыпаемся, чтобы еще поесть. Потом красавица в форменном фартучке убирает пластиковую посуду, как только может. Потом я снова иду бродить и гляжу на другую пухленькую девчоночку, пассажирку. Никого не стесняясь, прямо в проходе, она делает зарядку. Я любуюсь на нее – как она поднимает и опускает руки, приседает, изгибается. Молодчина. Я тоже вслед за ней разминаюсь гимнастикой – как без нее при таком-то полете?
Мексика, что еще пока знаем о ней? Все те же широкополые знаковые сомбреро, банджо… Впрочем, это можно увидеть и в других странах Латинской Америки. А вот образ мачо – классического – мускулистого и смуглого брюнета с трехдневной щетиной – как будто тоже родился здесь…
Попутчик интересуется напрямую, только вот сейчас наконец, почему я, значит, лечу в Мексику один, а не с девушкой? Я спрашиваю, а почему вы, получается, тоже в одиночку? Ну, друг, ты же не еврей, так чего ж отвечаешь вопросом на вопрос? Я спросил первым! Ну хорошо, я сообщаю, что девушка отдыхает отдельно, согласно своим планам. А-а, ну, я всё понял, деловито и дружелюбно кивает попутчик – то есть, ты решил от нее уже сбежать. Восприняв мое молчание в ответ знаком согласия, он доверительно признаётся, что, понимаешь, наступил момент, когда летать вместе со своими надоело. Да, ну что поделаешь, надоели мне мои, хочу побыть один! Сечешь фишку? Конечно, конечно.
Мы говорим о Мексике. А именно – что за вещами там надо следить, а что касается больших городов – не гуляют в них по паркам люди ночью никогда. И мы не станем, правда? Днем – пожалуйста…
Беседа принимает ненавязчивый оборот. Мой попутчик доверительно и понимающе просит меня не ходить к путанам, когда они там нам попадутся и будут зазывать. Он точно так же обещает мне не делать подобного и рассказывает со вздохом случай, когда два его знакомых вот так возвращались из Мексики уже санитарным самолетом. Да. Обоюдное обещание скрепляем рукопожатием. Будь мужиком! – резюмирует мой попутчик. – Везде, и за границей тоже.
Мы еще принимаем на душу текилы, попутчик объявляет, что ему уже хватит, а сверток с остатками напитка отдает мне. После чего снова откидывается в кресле.
Последние часы пути. Далеко внизу – океан. Я приникаю к иллюминатору.
Зеленая толща, и с высоты видны тянущиеся корявые бусы коралловых атоллов. Там, и вон там. В прозрачной пучине словно тоже различимы кораллы, рифы, медленно поднимающиеся пузырьки. Кораблики! Корабли. Игрушечные их силуэты покачиваются на далекой густой тархунной воде. Вон на якоре стоит какой-то неваляшка, видать, научное судно. А вон тот, сероватая баночка-жестяночка, – очевидно, какой-нибудь крейсер на рейде…
Ночь окончательно позади.
Впереди нас дремлют, яко болотная трава, парень и девушка. Девица уронила свою книжку. Я нахожу ее у себя под ногами и протягиваю ей. Парень с девушкой благодарят меня и застывают в объятиях друг друга.
Самолет теплый и потный, весь уже обложенный одеялами. По углам его там и сям образовались лежбища из курток, свитеров – нагретые и утрамбованные. Пустые баклажки от фанты; за рядами кресел разбросаны накопившиеся за половину суток пластиковые стаканчики, тарелки, комки бумажек, салфетки. Когда приземлимся, работникам аэропорта все это придется выносить корзинами.
Люди сидят, лежат и полулежат, бродят, ворошат лежбища. И постепенно становится теплее и светлее, и снятые пиджаки летят прочь. Пассажирки возвращаются из туалета уже иными – с ног исчезли чулки и колготки, руки свисают из маек и топиков, и шейки оголились, потому что уже нету на них кофт и шарфов, а на ногах – кожаные шлепанцы или сандалики заместо сапожек. Постепенно и ненавязчиво все изменилось, и вокруг – шорты, сарафаны, безрукавки…
Да я и сам уже давно снял последнюю верхнюю рубашку, и мой костюм уже состоит из джинсов да футболки.
Нас обносят бланками-анкетами туристов для въезда в страну.
Я достаю ручку, а сосед доверительно, приложа руку к груди, просит заполнить форму за него – он что-то не в том состоянии…
Я заполняю свою, потом его. В своей графе «сфера Вашей работы» помечаю коротко – «science». А что начертать в его графе? А-а, «бизнес» пиши, «бизнес»!.. И снова засыпает. А я пишу, отчего ж не написать.
Бах! Усталая дамочка слева, кажется, та самая, что умудрилась курить, уронила свой ноутбук. Вот так и бери их в дорогу… Охая, поднимает, но что-то в нем уже не так… Озирается, и просит меня посмотреть ноут. Вы, говорит она, сразу видно, что-нибудь в этом точно понимаете. Да-да, уверяет она, на меня достаточно посмотреть, чтобы сразу определить – технарь.
Это не совсем так, однако не разочаровываю ее, а смотрю ее аппарат, как умею. К сожалению, и мои попытки его починить не увенчиваются успехом. Там полетела программа, а я не программист. Возвращаю ноут хозяйке, и та все равно от души благодарит хотя бы за попытку помочь.
Проснувшийся сосед смотрит и спрашивает, что происходит? Я объясняю. Он вроде бы понял. Скоро садимся, – озирается он.
Я делаю еще глоток текилы, но понимаю, что и мне уж точно хватит. Я тоже дремлю.
И мне снится Мексика. Может, это тривиально, только мне в самом деле снится она. Какая она во сне? Трудно сказать. Сон неясный и неопределенный. Но только звезды высоко стоят в нем недвижно над национальными парками и отрогами, на которых – корявые темные кусты с синевато-белыми цветками на ветках.
Открываю глаза, и вижу нас над океаном. Будто высота даже больше, чем расстояние внизу до океанского горизонта. И внизу катит забавная волна на все таких же прозрачно-зеленых водах, бесшумно поднимает очередной одинокий катерок… А там, вдали – что это?! Присматриваюсь и теперь вижу: там тоже летит самолет! По другому воздушному трафику, но почти параллельно, ниже нас на два-три километра, и по горизонтали от него до нас тоже, очевидно, километров несколько. Однако в лучах вставшего над океаном ослепительного светила он виден в иллюминатор весь: маленький, но четкий – от кончика хвоста до кончика носа. Помигивает искра мигалки, крылья покрашены зеленой краской, вот на крылышке плавно приподнялся элерончик. А позади – стелется бесконечная полоса оставляемых выхлопных паров, бесшумная и тянущаяся. И там, внутри, наверное, столько же живых людей, сколько у нас, далеко, и он так же деловито летит, и мы, наверное, сейчас его «сделаем»… Нас разделяют какие-то несколько миль туда и сюда. Но несколько минут мы отчетливо летели словно вместе, в параллель друг другу…
Мы начинаем посадку.
И я думаю вдруг о том, что наше смутное, складывающееся из каких-то разных, вероятно, зачастую пустяковых и, как говорится, «попсовых» моментов представление о большой теплой стране за океаном, со своей сложной историей в двадцатом веке, может, еще сложнее, чем наша, – это нечто, наверное, сродни тому, как иной европеец, приезжая в Россию, совершенно искренне знает только почему-то о мавзолее Ленина да о том, что «много-много снега и… тайга». И всё. И что интересно – так было почти во все времена. И даже «веселее» – когда взрослые люди представляли казаков в виде циклопов в медвежьих шкурах… И как сегодня искренне потом дивится иноземец, увидев воочию современную Москву и Питер, увидав Кремль и ЦУМ, и Девичье поле, и убедившись, что ведь нет, тайга да торосы действительно не здесь, а где-то в другом месте! Так же и я, с загадкою в душе, лечу в Мексику, наивно представляя пока лишь заросли кактусов… Ну, и еще зиккураты… Что поделаешь – я, русский, теперь сам такой же приезжий в «заморскую страну» не с тайгой, но с пустынею и Кордильерами, и мне, видно, придется на что-то дивиться и ошеломляться… Однако я этого и хотел.
Только кто бы объяснил причину того, что целые миры на Земле, такие, как наша-то Россия и – целая Мексика, оказываются для множества людей, как ни удивительно, сейчас, в наше время, чем-то почти бесконечно, метафизически далеким и неизвестным?.. Впрочем, может, в этом есть особый смысл? Как вообще в том, что мир наш, наверное, так никогда и не станет понятным до конца – но оттого и останется интересным всегда, пока существует…
Мы снижаемся. Попутчик крестится и в одиннадцатый раз сообщает мне, что боится взлета и посадки, реально боится… Такой большой человек, но и ему не чуждо ничто человеческое.
Когда шасси касаются земли, мы всем салоном, как положено, задаем бурные и продолжительные аплодисменты. Микрофон поздравляет нас с прибытием.
Толчея, а в моей сумке валяется опустевшая, в начале полета некогда непочатая бутылка текилы, которой нам на двоих мало не было.
Подходя к спущенному трапу, кланяюсь двум стерегущим его синим шапочкам и сообщаю, что они очень красивые. Все-все. Да, вот вся женская половина экипажа!! Они в ответ искренне меня благодарят. И в самом деле они какие-то особенно яркие – русские стюардессы в сиянии мексиканского дня.
А внутри ведь она – «соленая, словно кровь…»
В очереди на таможню перед нами – все та же пара, летевшая в креслах впереди, по-прежнему – в крайне немногословных объятиях. Он в шортах, а у нее отвисают к прохладному полу длинные, еще бледные, ноги в пристегнутых к ним сандаликах, и ярко напедикюренные пальчики одной ожидательно зацепили ступню другой. А ее мужчина по-хозяйки, одновременно крепко и нежно немного мнет рукой ее ягодицу через тонкую короткую юбочку.
Вокруг – соломенные шляпы да бейсболки. Я поворачиваю козырек своей бейсболки направо, и из другой очереди мне подмигивает все тот же мой попутчик. Скоро мы попрощаемся – он будет жить совсем в другом отеле. Мы приближаемся к зоне таможенного контроля, и я вижу первых туземцев.
Две мексиканочки сидят друг напротив друга, деловито что-то проверяют у кого-то возле конвейера с багажом.
Они в крутящихся креслах, жесткие как проволока лоснящиеся волосы упруго убраны под черные пилотки. На креслах лежат их пухлые ляжки; у одной они смуглые, а у другой – в чулках телесного цвета. И ступня поставлена на небольшой каблук, приподнят носочек, каблучок отталкивается от пола, и кресло деловито поворачивается в другую сторону, к другим пассажирам. Блузки – цвета сливочного мороженого, с большими красивыми карманами и короткими рукавами.
Мы шагаем к поджидающим нас автобусам. Они стоят на фоне ярко-красной бензоколонки, где суетятся люди в голубых комбинезонах и кремовых головных уборах с не очень большими полями. Прямо над бензоколонкой висит полуденное жаркое солнце. А за ней – зеленые-зеленые, немного бесформенные заросли.
Я иду по мексиканской земле, делаю по ней первые наивные шаги. Сажусь в автобус.
Путешествие по Мексике начато. Теперь я увижу ее – реальную; не сериальную.