Она садилась на лекциях так, чтобы видеть его широкую, плоскую, худую спину, всегда утопавшую в одном и том же бесформенном коричневом свитере. Высокий затылок, нежная длинная шея, уходившая в широкий обхват горловины и там, снизу, укращённая двумя острыми крыльями лопаток. Он никогда не отвлекался, записывая лекцию, только вскидывал голову с пушистыми пёрышками палевых волос, смотрел на доску живыми, невинными карими глазами и вновь опускал блеск очков к тетради.
Коля был одним из тех, кого в студенческом жаргоне называли «задротами». Ходивший с полуулыбкой на лице спотыкающеся-подпрыгивающей походкой, в нестираной, не по размеру, свисающей с него одежде, ни с кем практически не разговаривавший, он блестяще писал работы по теоретической механике, на которых заваливался весь курс. Он был одарённейшим математиком: ходили слухи, что ему позволят написать кандидатскую без прохождения аспирантуры, прямо в магистратуре. Но, несмотря на это, никто на курсе им не интересовался, и он проводил большую часть времени в полном одиночестве, читая свой конспект перед лекциями и, молча поднимаясь, уходя после.
Илона сходила по нему с ума уже полгода. Она уже не могла вспомнить, почему вдруг, однажды, случайно кинув взгляд на этого одиноко стоящего на перемене у батареи в углу задрота, внезапно заметила, что он довольно симпатичный. Более того – что он красив. В то мгновение она словно увидела его из другого измерения. Это было сходно с одним из тех непостижимых переключений зрения, как когда мы смотрим на кучу ветоши на дороге, из которой вдруг проступают очертания лежащего на земле несчастного человеческого существа, или когда беснующийся неккеровский куб скачками то вытягивает к нам, то отбрасывает назад свой нижний угол. И как она раньше не замечала? Чувственные, изогнутые губы той формы древка лука, что так любили воспевать древнегреческие поэты, из центральной ложбинки круто уходящие вверх и перечеркнутые резким спадом – в форме изготовящейся к полёту птицы. Гладкий нос, проведенный чуть-чуть по дуге, но без хищничества; высокий умный лоб, палево-пепельные волосы, круглившиеся косоватой волной короткой челки. Кто-нибудь вообще замечал, насколько он красив? На следующей паре Илона села за ним, ошарашенная собственным открытием, и дальнейшие впечатления потрясали её ещё больше. Он, должно быть, почти не стирал одежду. Потому что она чувствовала его запах, даже не наклоняясь к находившемуся перед ней ряду. И этот запах, как она с удивлением обнаружила, не был ей неприятен. Пахло коричным печеньем, теплом маленькой комнаты и одеялом. Дома Илона провела сухой рукой по горячим щетинистым подмышечным впадинам, чтобы узнать, как она пахнет для других – и в ней распахнулось удивленной, радостное и вопросительное понимание: его запах похож на её собственный, только лучше, более притягательный и совершенный.
Несколько месяцев она не предпринимала ничего, наблюдая за ним издалека. Влюбиться в жалкого задрота? С точки зрения любой из её однокурсниц, привлекательность таких, как он, равна была сексуальности стенного буфета. Расскажи она им, что хочет с ним встречаться, это было бы расценено как хорошая, впрочем, несколько издевательская шутка. У таких, как он, в школах отбирают портфели и выкидывают из окна вещи в снег, или прячут ручки одна за одной, или «по-товарищески» треплют за свитер так, что на горле остаётся красная полоса. В университете издёвки прекращаются: в империи разума оружием служит разум, и на этот раз уже некогда презренные задроты сидят в хеллкэтах с кольтами-коммандо в руках, но, в целом, отношение к ним остаётся неизменным. И уж тем более, с такими не встречаются.
Мнения не играли никакой роли. Илона лишь пыталась понять, не ошиблась ли она, не было ли это секундной иллюзией возможного притяжения. Но в глубине души она уже давно поняла, что не было. Спустя неделю после того, как она впервые по-настоящему «увидела» его, ей довелось услышать и его голос – на лекции, когда он, после продолжительного молчания зала (ответа никто не знал), назвал верную константу, которой не хватало, чтобы завершить уравнение. Позднее она вспоминала этот момент как промотку записи: вот включается голос, ответ, похвала лектора и возобновление прозрачно-голубого логичного потока преподавательской речи, маленькая пауза молчания внутри неё самой – и сладострастная судорога, волной пробежавшая от ключиц до паховых сухожилий. Его голос был коричневым вельветом, был голосом человека, редко высказывавшегося вслух, а хрипотца – скорлупой спавшего молчания. Самый поразительный голос на свете.
В конце-концов она подошла и пригласила его на джазовый концерт.
Это потрясший её воображение своей отрешенной неприступностью студент оказался совсем не тем, образ чего она создала. Никакой замкнутости, холодности, интеллектуального снобизма. Это был стеснительный, весёлый, доброжелательный юноша, - фактически не имевший друзей из-за своей робости, кроме тех, с которыми знаком был ещё со школы, - и ни разу в жизни ни с кем не встречавшийся.
Управлять своим телом он не умел совершенно, и считал его годным лишь на то, чтобы доставлять мозг до университета.
Гаммы физических ощущений, вызываемые Колей у Илоны, были неописуемы. Когда они, в рассинхронизировании шага, случайно сталкивались плечами, ей казалось, что от места соприкосновения начинает лучиться солнечный свет. Желание взять его за руку, пробежаться по палевому шёлку отросших за зиме волос, посмотреть в его умные карие глаза чуть ближе, ощутив дыхание его губ на своих губах, провести боковой стороной верхних фаланг пальцев по идеальной гладкости кривой его носа, снять с него очки и коснуться мягкой кожи переносицы, там, где овальные силиконовые упоры оставили безжалостные красные отпечатки, нарастало с каждой встречей. Но по нему было не догадаться, против ли он, не против ли, - во всяком случае, он не отказывался с нею встречаться, но никаких попыток даже прикоснуться к ней не предпринимал.
Опаздывая с ним в Филармонию в один из вечеров она, не разбирая, перескочив через две серые ступеньки на входе в концертный зал, дернула толстую деревянную колонку ручки: дверь стеклянно вздрогнула, но не поддалась. Очевидно, вход был через другую дверь. Машинально она шагнула назад – и впечаталась в него, собиравшегося, в невыравненности нововозникшей реальности с его намерениями, тоже войти в запертую дверь. Его тело было как глина, обхватившая её: одномоментно чувственно обостренным восприятием она ощутила лопатками его плоскую грудь, задней поверхностью бедра – его чуть более мясистые, чем остальное тело, мышцы ног, а ягодицы её на секунду приютились между худых костей таза: там, где скромно свернувшись, тихо лежал маленький пенис. Илона резко отпрянула и обернулась, Коля посмотрел на неё смущенным извиняющимся взглядом, и они молча побежали к настоящей входной двери.
В апреле, по прошествии нескольких месяцев таких наполненных невысказанным сладострастием прогулок, они, едва выйдя с Рахманиновского концерта в высоком голубом здании собора, попали под ливень. Дождь был удивительным. Он, сначала весёлый, затем, вместо того, чтобы прекратиться, только усилился и стал хлестать с бессмысленной ожесточенностью, словно пытаясь прибить к разлетавшемуся блеском асфальту двух бежавших по широкой пустынной улице людей. Лужи обрели глубину, сточная вода с шумом бежала у поребриков. Обувь обоих вымокла насквозь, одежда холодно прилипла к телу; лишь волосы со стекавшими бесконечными капельками стали гладко-пружинящими, приятными на ощупь. Они вбежали в метро, но ряды желтых светильников лишь казались излучающими тепло: туннельные сквозняки сдирали с промокших едва успевавшие образоваться тонкие оболочки нагретого воздуха.
- Может быть, пойдем ко мне, погреемся? – произнесла дрожавшая, с плотно облепившими голову мокрым щитом волос, Илона безо всяких задних мыслей. В тот момент предел её мечтаний лежал на уровне чашки горячего чая и сухой одежды. Коля неуверенно посмотрел на неё и кивнул. Её дом был в двух остановках отсюда, в то время как дорога до его загородного студенческого общежития занимала полтора часа.
Илона распахнула заволоченную толстой набивной коричневой клеёнкой дверь. Прятавшаяся за ней маленькая советская квартира пахнула на них радостным теплом. Усадив Колю на кухне, за квадратным в серо-белую пестрину столом из ДСП и торопливо закинув на плиту звякнувший стальной чайник, девушка побежала переодеваться. Заодно она притащила Коле нейтральную одежду из шкафа брата: мягкие серые вельветовые штаны, тёмно-болотного цвета футболку и коричневый свитер. Брат Гена, на семестр уехавший по гранту в Норвегию по какой-то своей экономической стажировке, вряд ли стал бы возражать.
Чай затянулся ненадолго.
Каждый неловкий взмах его пальцев, шуршащее скольжение ладони по одежде словно продлевались дальше по телу, заставляя её изгибаться в сладострастной дуге. В какой-то момент она не выдержала, и, тихо застонав, рванулась вперёд, прильнув к его мягкому паху. После этого ей показалось, что её разум замер. Логика, стыд, стеснение – всё растаяло в охватившем её задыхающемся, плывущем томлении. Любое легкое движение прижавшегося к её промежности и все больше почему-то елозившего по ней юноши на несколько мгновений погружало её в сладкое, голодное головокружение. Когда она, чуть подавшись назад, почувствовала, что его давление на неё снизу не ослабло, у неё подкосились ноги.
Они стали одним, одной страстью, одним дыханием, одним желанием. Им казалось, отними их сейчас друг у друга – и каждый задохнется, потому что только в губах, руках, спине, всей мягко и неистово ощущаемой плотности тела другого было дыхание, была текучая живая энергия. Они тонули в тёмных бассейнах, опускались на глубину, лихорадочно разгребали тягучие слои и поднимались к пленке поверхности, и вновь их засасывала тьма, в которой растворялись их тела.
Илона не выдержала первой. Не разрывая горячего перекреста дыхания, она мягко схватила Колю за воротник дурацкого растянутого свитера и потянула за собой в комнату родителей. Не переставая ласкать мягкие губы, усадила на диван. Мысленно Илона возблагодарила папину лень: он, перед отъездом на дачу, опять не стал складывать старый советский диван, и сейчас на вытертую вышивку его обивки было накинуто застиранное голубое синтепоновое покрывало, все в катышках.
Её голодная ладонь безостановочно гладила, ласкала его. Как давно она мечтала прикоснуться к этим волосам, к невинной коже! Протянув руку, она провела пальцами по его медового цвета волосам над его висками. Они были не очень чистыми и оттого слегка шелковыми на ощупь. Сняла с него очки. Коля сидел перед ней, совершенно растерянный, как птица, моргающий от безочковой непривычности, но доверчивый, и, по всей видимости, бывший не против происходящего. Илона скользнула рукой по его высокому затылку, приподняв рассыпающуюся ленту мягких волос. Его запах одурял её. Сейчас им было заполнено всё пространство; он витал вокруг неё в звенящей коричной концентрации, расслабляя её, будоража и заставляя все больше желать его с каждым вдохом.
Кожа на его шее была тонкой, мягкой, горячей, неплотным слоем прикрепленной к столь же тонкому слою волокон на легких костях. Нежная белая впадинка ярёмной ямки переходила в ровную плоскость груди. Мышц у него практически не было.
Они сидели рядом на краешке кровати, целуясь, но не осмеливаясь сдвинуться с места. Наконец, Илона, зажав круги его плеч в своих ладонях, потянула его к скатанному синтепону, и он послушно лёг.
Лицо лежащего на спине человека изменяется, немножко оплывая, обретая лик расслабленной луны. Так и его лицо стало похоже на доверчивый желтоватый блинчик, окруженный рассыпавшимися вокруг золотисто-палевыми прядями. С блинчика смотрели два радостных детских глаза.
Через некоторое время Илона, уже в бесстыдной, полубессознательной опьяненности страстью, проскользнув плоско сложенной ладонью по его впалому животу, рывком проникла к нему под джинсы. Она ощутила что-то мягкое и бархатистое, похожее на тельце летучей мыши.
В её желудке сжался холодный комок при мысли о её собственной наглости. А что, если он сейчас резко встанет и уйдет, потому что она совершила недопустимое? Но он только закрыл глаза и тихонько вздохнул, откинув голову назад. Илону пронзила искрометная радость: этот вздох был сигналом к действию.
Кожа на его ягодицах была нежной, обвислой, как у сырого цыпленка. Илона стянула с него брюки и увидела нечто, напоминающее огромную гусеницу, вставшую на дыбы и выжидательно раскачивающуюся перед ней. Илона наклонилась и схватила заалевшую гусеницу губами. Мир Коли погрузился во тьму.
Вскоре гусеница упала обратно на все лапки и поспешила скрыться под голубым пространством синтепонового одеяла. Перегнувшись через лежащего юношу и протягивая руку к выключателю торшера, Илона поймала взгляд Коли. В его глазах светились нежность и хрупкость. Такими же были бабочки, пыльцу с крыльев которых она когда-то использовала как тени для век. Илона улыбнулась и погасила свет. Комната была объята молчанием, лишь тихое дыхание спящего юноши мерцало в ней и взгляд Илоны, направленный на синие провалы звезд за окном. Небо отодвинулось и был виден космос.