Почему-то хочется, чтобы о нас помнили после смерти. Хотя – зачем?
Думаю ли я об этом? Похоже, что думаю – иначе бы не стал писать. Промелькнувшая жизнь выглядит бесцельной, кроме размножения, конечно. И почему-то нужно, чтоб вспоминали.
Мы оставляем после себя разную память. Но у абсолютного большинства, к которому и я принадлежу, нет ничего такого, чтоб потомки вспомнили. Поэтому мы оставляем вещи, в надежде, что хоть какое-то время, пока ими пользуются, будут вспоминать.
От моих родителей у меня осталась черная статуэтка Дон-Кихота из черного чугуна, вылитого в уральском Касли. Там, где делали такие популярные мясорубки. Смешная своей несовременностью и наивностью.
От Ленки Гончаровой, нашей близкой приятельницы в течение 20-ти лет, пока она не умерла в Москве от рака, остался ее подарок – маленькая фарфоровая штучка, на которую кладут ложки у плиты. Каждый раз, когда я готовлю овощи по-китайски, кладу мешалку на эту штучку, расписаную синим некрасивым рисунком, напоминающим цветы. И вспоминаю Елену с ее бескорыстной открытой любовью, свойственной только русским.
Рядом серо-коричневый кувшин с всевозможными кухонными ложками и мешалками. Это – подарок Джеффа. Моего дальнего родственника и первого американского кореша. 50 лет назад Джефф уехал в Данию от призыва во Вьетнам. И оттуда приезжал к нам в московскую квартиру на Юго-Западе. А потом я ездил к нему в Орегон, где он осел. Джефф отказался от должности биолога-исследователя в самых лучших американских универах, и стал кочующим артизаном – мастером керамики. Кувшин – последнее творение, потом он женился второй раз и оказался в куче детей.
Рядом с кувшином Джеффа – смешная керамическая лоханка, сделанная моей второй внучкой еще в школе. Надо сказать, у нее нет даже намека на великое искусство, но эта штуковина нашла применение блюдцем для большой бутылки с каноловым маслом. Конечно же, каждый раз вынимая бутылку, я вспоминаю о Джулии, моей второй внучке, сейчас уже взрослой женщине.
А еще дальше – маленькая кафельная плитка с голубой примитивной росписью – ее давали в 90-е годы в самолетах голландской компании КЛМ. Мы летали из Хьюстона в Москву оживлять российские нефтяные месторождения. И могли себе позволить снять на день гостиницу в Амстердаме, чтобы отоспаться перед перелетом.
А на кухонном шкафчике, как раз над плиткой, уже который год висит открыточная репродукция советского плаката «Нет!» - борьба с пьянством. Американцам он кажется очень смешным, мой приятель, Лэрри, прислал его из Хьюстона когда-то. Россиянин, решительно отвергающий водку в хрустальной рюмке, напоминает мне о Лэрри, никчемном 65-летнем подростке, так и не сумевшем повзрослеть.
И обо мне тоже останется память у дочери и у сына – у них висят мои реалистические и абстрактные картинки. И у внучек тоже мои картинки, они сами их выбирали.
Но, самая большая память обо мне, я надеюсь, останется в компьютерной книге, написанной на ужасном английском, с моими иллюстрациями разных времен. В ней я описал мою коротенькую жизнь, такую непонятную моим потомкам. Там и целина в Казахстане, и мой приятель, бросавший атомную бомбу, и воспоминания о моих родителях, и о великом переживании эмиграции. Там и мои философские соображения о жизни и о чем угодно.
Много лет спустя, в обычной американской семье возможно прочтут в моих писаниях о невероятной жизни в каком-то СССР, о коммунистической революции, великой войне с Гитлером, разочаровании и стремлении к нормальной жизни, приведшей нас в Америку.
Нужно ли всё это? Зачем мы напоминаем потомкам и знакомым о себе?
Ничего поучительного в нашей жизни нет. История не повторяется. Но, наверное, память о нас – хлипкий мостик из прошлого в будущее...