Давно это было. В апреле 1945 года я семилетним мальчиком оказался в полуразрушенном городе Вильнюс в освобождённой от фашистской оккупации Литве. Сюда я приехал с семьёй, когда отца направили в длительную командировку из России в Литву для восстановления народного хозяйства, разрушенного войной.
В Вильнюсе мы жили недалеко от реки с прекрасным названием Вилия, на берегу которой находилась разрушенная электростанция, которую восстанавливали, привлекая пленных немцев.
Родители были постоянно заняты, и мы, дети, летом были часто предоставлены самим себе и часами проводили время на берегу реки, где с интересом наблюдали, как работают пленные немцы. Немцев приводили колонной под конвоем наши солдаты, вооружённые автоматами, и после переклички пленные приступали к работе. Они носили на носилках кирпичи, месили раствор и возводили
стены. Стройка была огорожена колючей проволокой. Конвоиры не обращали на нас, мальчишек, внимания, и мы иногда общались с пленными.
Мама по утрам снабжала меня бутербродом из чёрного хлеба с маслом и сыром, завёрнутым в газету.. Когда мы садились на травку перекусить, то видели, какими жадными глазами пленные смотрели на нас, сглатывая слюну.
Мы знали, что немцы были врагами, но эти были пленными, и мне почему-то было жаль их. Однажды я хотел передать пленному свёрток с бутербродом, но он вдруг быстро заговорил: "Найн, найн", – и жестами дал мне понять, что примет только половину.
Так зародилась немного странная дружба между изнурённым войной пленным немцем и русским мальчишкой. Звали его Хельмут, а меня он почему-то называл Вальдемар.
Хельмут оказался прекрасным мастером по дереву и иногда дарил нам великолепные игрушки, которые делал сам. Помню, мне он подарил миниатюрного, прекрасно вырезанного из дерева Христа, распятого на кресте, к сожалению, не сохранившегося.
Отношения наши с Хельмутом были почти безмолвными: по-русски он знал всего несколько слов.
Когда я делился с ним завтраками, то старался отломить ему кусочек побольше, а он делал вид, что не замечает этого, но в глазах его я читал благодарность. Мне почему-то навсегда запомнились эти его добрые, серые глаза и доверчивая улыбка.
Лето подошло к концу, и первого сентября я пошёл в школу.
Где- то через неделю я пришёл к реке и сразу увидел Хельмута. Он тоже издали увидел меня и обрадованно помахал мне рукой, но конвоиры были новые и не позволили
Хельмуту подойти к забору. Он мне что- то кричал, но я ничего не понял, а он продолжал мне объяснять, и я видел, как по лицу его текли слёзы. Ко мне подошёл какой-то мужчина в шляпе , отвёл меня в сторону и стал успокаивать по-польски, так как я тоже плакал. Помню, что я тогда дома проплакал всю ночь.
Пленные работали ещё около недели, но Хельмута среди них не было.
Я хорошо помню, что я тогда впервые ощутил чувство какой-то непонятной пустоты в своей детской душе.
А ещё через неделю стройка закончилась, пленных увезли на железнодорожную станцию, а колючую проволоку убрали.
Больше Хельмута я никогда не видел.
И вот, спустя десятилетия, всегда, когда я прохожу мимо старенькой электростанции, каждый раз вспоминаю своего странного друга. Хельмут, где ты?
Декабрь 2013.
По записям детского дневника от 1950 г.