Перевод 4-й главы юмористического романа Джорджа Эйда (George Ade) “The Slim Princess”, 1907 г.
Иллюстрация Джорджа Ф. Керра (George F. Kerr) из первого издания книги.
***
К началу книги - http://www.proza.ru/2014/02/16/413
4. ПРИЕМ В САДУ
Однажды утром, проснувшись, генерал-губернатор, подумал: «Моя Калора не красавица, конечно, ну так что же! Есть немало женщин, которые побезобразнее ее будут, — но, тем не менее, многие из них замужем».
Он задумался на минуту, глядя в потолок, потом пробормотал: «Даже мужчины — сколько угодно таких — не лишены бывают тех или иных недостатков».
От этих мыслей его вдруг бросило в краску от внутреннего чувства вины — остается ли он верен принципам шариата? Однако, пришел он к выводу, а почему бы какому-нибудь обедневшему титулованному холостяку с подпорченной репутацией не восстановить положение в обществе ценой женитьбы на его дочери?
Надо сказать, жениха для старшей дочери генерал-губернатор подыскивал уже давно. И чересчур привередливым быть ему уже не хотелось: сгодится любая партия, лишь бы не мерзавец какой-нибудь, опозоривший свой род.
«На сегодняшний день даже таковых не вижу, — продолжал размышлять наместник, глядя в потолок. — Очевидно, все что-то подозревают, все чего-то опасаются. Худобы моей дочери? Наверное. Тогда надо каким-то образом намекнуть всем на это плачевное обстоятельство. Ведь Калоре уже девятнадцать. Через год будет двадцать; через два — двадцать один. Совсем перезреет. Отчаянная попытка лучше, чем бездействие; потерять ничего не потеряю, зато, весьма вероятно, что-то приобрету. Надо показать ее людям. Пригласить во дворец молодых холостяков — быть может, кому-нибудь из них Калора и понравится. Видал же я чудаков, которые едят помидоры с сахаром, а мороженое посыпают перцем. Может быть и в Моровении найдется какой-нибудь холостяк — одного достаточно будет — которого соблазнительные пышечки не так уж и прельщают; зараженного европейщиной настолько, что некрасивая, но умная женщина покажется ему предпочтительнее толстушки. Что сомневаться-то? смогу, конечно, найти какого-нибудь болвана, или аристократа, который проигрался в пух и прах. Повращается Калора среди молодых людей — и удача обязательно улыбнется. Да, надо вывести ее в свет, но вот как?»
Он принялся обдумывать предлог, и вдруг его осенило: а не устроить ли в дворцовом саду званый обед в честь мистера Роли Пламстона, британского консула. Разумеется, придется пригласить и его супругу — миссис Пламстон. А дочери будут присутствовать на этом приеме исключительно из уважения к европейским традициям.
Не исключено, что кто-нибудь осмелится вступить в разговор с Калорой, оценит ее остроумие, сообразительность, способность обсуждать серьезные предметы — и влюбится в нее. В то же время отец решил, что открывать раньше времени досадный недостаток avoirdupois* дочери вряд ли следует. Поэтому на обеде — пусть даже с англичанами в качестве гостей — все местные девушки и женщины, не исключая и его Калору, будут с голов до пят укрыты просторными восточными одеяниями.
__________
*avoirdupois — фр. тучность; лишний вес.
Приглашения на банкет были разосланы, и польщенные англичане с готовностью откликнулись. Графа Малагаски переполняли надежды, а его дочери день и ночь буквально места себе не находили — ведь прежде вести беседы с молодыми людьми буквально на расстоянии вытянутой руки до них им и в снах не доводилось.
Утром, в день когда должен был состояться выход в свет принцессы Калоры, граф Селим вошел в ее комнату и, несколько смущаясь, стал давать напутствия:
— Калора, вот я забочусь с твоего рождения, чтобы ты ни в чем себе не отказывала, а ты как была тонка…
— Стройна, — поправила его Калора.
— Нет, тонка, — повторил граф. — Ты же худенькая, как цапля. Не девушка, а тень какая-то бесплотная. И, что прискорбно, ты совсем равнодушна к душевной боли тех, кто желает тебе добра.
— Я вовсе не равнодушна, отец. Стоит мне лишь только захотеть, и я вмиг стану толстой — как тот французский дирижабль, что пролетал над Моровенией на прошлой неделе. И пухлой. Вот увидишь, я выйду сегодня к гостям круглой как теннисный мячик!
— Ты еще и о теннисных мячиках! Ты и так, единственная, наверное, в Моровении девушка, которая увлечена спортом. Это в Британии, я слышал, многие женщины увлекаются даже мужской атлетикой, отчего быстро черствеют. И твердеют телом, как кремень. Аллах обереги меня от таких женщин!
— Отец, я вижу, ты что-то замыслил. Что ты хочешь мне сказать?
— А вот что: хотя бы сегодня не огорчай меня своим неповиновением, а выслушай мой совет. Я не хочу, чтобы сегодня нашим гостям бросались в глаза твои физические изъяны.
— Прекрасно! — рассмеялась Калора. — Я надену широчайшее, как арабский шатер, платье, обложусь мягкими подушками — так, что дышать смогу едва, — и, кто знает, может быть, какой-нибудь черноглазый красавчик с состоянием в миллион пиастров обманется: явится к тебе завтра утром и купит меня… купит меня за английский фунт стерлингов!..
Она уже почти визжала от смеха.
— Хватит так смеяться! — резко оборвал ее отец. — Я с тобой серьезно разговариваю, а у тебя всё шуточки на уме. Ты правильно меня поняла, так и поступи! И не вздумай унизить меня сегодня в присутствии гостей!
Он поспешно вышел из комнаты — чтобы не получить от дочери очередную шпильку в свой адрес.
Для графа Селима Малагаски предстоящий прием был отчаянной попыткой пожилого отца пристроить свою дочь. Калора же предвкушала живое и веселое развлечение. И ради этого она не стала перечить отцу: надела четыре плотных стеганых платья — одно на другое, — и когда дочери предстали в саду перед гостями, различит их было невозможно — почти две близняшки, округлые, как уточки!
Прежде всего они подошли к миссис Пламстон, очень высокой величавой женщине почти атлетического телосложения, одетой в серое, и в шляпке, украшенной цветами. В Моровении мужчины почитали ее образчиком самого отвратного, что только можно найти в особе женского пола. Но, тем не менее, лебезили перед ней: дело в том, что Моровения брала в долг у Лондона немалые суммы денег, и потому так важно было ей поддерживать с Британией дружеские отношения — пусть даже и такими порой методами.
Пока Калора с Джиникой беседовали с супругой консула, приглашенные на обед молодые холостяки стояли он них на почтительном расстоянии и разглядывали сестер с едва скрываемым трепетом. Они догадывались, для чего их сюда пригласили и предоставили почетную привилегию лицезреть обеих принцесс — дочерей самого графа. Такое им было внове, но благовоспитанность помогала подавлять охватившую их нервную дрожь: когда их представляли сестрам, приветствия свои они произносили с деланной холодностью и без суетливости. И при этом одна, по крайней мере, пара глаз, задорно поблескивая из-за полупрозрачной вуали, подтверждала их подозрения.
С целью сделать своим гостям одолжение, граф Малагаски постарался, чтобы прием получился довольно скучным и вялым — в английском стиле. Приглашенные, разделившись на группы, прохаживались в тени деревьев, обмениваясь малозначащими репликами. Под большим балдахином сервировали чай и кексы; местный оркестр, хоть и неумело, играл иноземные европейские мелодии.
Калора, сидя под деревом в легком плетеном кресле, беседовала с миссис Пламстон. Она старалась оставаться непринужденной, хотя давалось ей это нелегко — ведь она чувствовала, как все молодые люди бросают на нее украдкой косые взгляды.
Миссис Пламстон, несмотря на свой рост и почти мужскую комплекцию, разговаривала тонким щебечущим голоском, которым, впрочем, без труда могла располагать к себе собеседника. А к дочери генерал-губернатора интерес она испытывала самый неподдельный. Вести беседу с девушкой, живущей в таинственных и запретных чертогах восточного дворца, было для нее жгуче любопытно — сродни чтению запрещенной книги. Она легко вошла в доверие своей собеседницы, и та, совсем не искушенная в сплетнях великосветских гостиных, болтала с ней с полной откровенностью.
— Вы нравитесь мне, — говорила она миссис Пламстон. — И, — о! — как я завидую вам! Вы ходите на балы, званые обеды, в театр, — правда ведь?
— Увы, да. А вот вы как-то без них обходитесь. И я, напротив, завидую ВАМ!
— Ваш муж такой красавец! Вы любите его?
— Привыкла к нему.
— А он не придирается к вам, за то что вы такая худая?
— Придирается… за ЧТО?
— Ну, я имею в виду, он не злится, что вы не недостаточно полная? Не пухлая и… не мягкая?
— О, боже, нет, конечно! Если мужа и не устраивает что-то в моей внешности, ему хватает такта об этом помалкивать. А если я вдруг начну полнеть, то сумею быстро исправить ситуацию. Я годы потратила на то, чтобы научиться не быть жирной, пухлой и… мягкой, как вы говорите!
— Значит, вы не считаете полных женщин красотками?
— Дитя мое, в просвещенных странах женщины считают тучность злейшим врагом. Будь я толстушкой, и мне бы вдруг кто-то признался в любви, я б подумала наверное, что его заинтересовал мой счет в банке. Вот и вы, послушайтесь моего совета, дорогая юная леди — поголодайте немного!
— Поголодать?
— Посидите на диете. Это сделает вас стройнее. У вас прекрасные глаза, прекрасные волосы, изумительный цвет лица — и если все это дополнит точеная фигурка, вы станете настоящим совершенством.
Калора слушала ее и ощущала, как тело ее переполняет сладостная дрожь. Она наклонила стан и дотронулась до руки любезной англичанки.
— Скажу вам по секрету, — прошептала она, — я вовсе не полная. А стройная. Даже чересчур, пожалуй.
И тут произошло из ряда вон выходящее событие, — из-за которого, собственно, и стоило написать эту книгу. Незначительное событие, на первый взгляд, — однако именно оно стало первым звеном в цепи странных происшествий. Оно скомкало прием в саду генерал-губернатора и подарило всей Моровении обильную пищу для длительных сплетен и пересудов. А случилось вот что:
Накануне вечером группа молодых офицеров из сливок общества, сидя за столом в своем клубе, потребляла запрещенные Пророком напитки и яства. Хоть и происходили они из знатных семейств, однако благовоспитанностью не отличались. Более того, подобно людям из низших классов, были узколобы, коротко стрижены, ширококостны, как ломовые лошади, а необузданность манер выдавала в них грубых солдафонов.
С глупыми шутками обсуждали они предстоящий прием, на котором генерал-губернатор полагал вывести в свет своих дочерей. О девушках они болтали с полной непринужденностью — ведь даже в восточных монархиях высочайшее семейство — это своего рода публичная собственность и объект для досужих сплетен кого бы то ни было.
Некоторые из этих болтунов, смеясь, утверждали, что одна из сестер тонка, как тростинка, и способна баз труда спрятаться от солнца в тени своей несравнимой, обильной телом сестры.
— Дождемся завтрашнего дня — и все вы сами удостоверитесь! — говорили они, с умным видом покачивая головами.
«Завтра» наступило, начался и прием. Присутствовали на нем и болтуны-офицеры. И Калора, разумеется, — прелестное личико ее выглядывало из громадного кокона одеяний.
Военные стояли в сторонке, раздумывали и перешептывались. Наконец один из них, самый предприимчивый, предложил провести дерзкий эксперимент — чтобы враз и навсегда развеять всякие сомнения.
Граф Малагаски подготовил для гостей выступление труппы арабских акробатов, которые в Моровении были проездом на своем пути из Константинополя в Париж. Появились они в саду в тот момент, когда Калора беседовала с миссис Пламстон. Сбросили с себя желто-черные — в полоску — халаты и стали готовиться к представлению. Принцессе и англичанке, чтобы могли они смотреть его, необходимо было развернуть и передвинуть кресла. Легкомысленные офицеры поняли это и тут же нашли извинительный предлог для своей затеи.
— Итак, за дело! — прошептал тот, что замыслил трюк с принцессой. — Говорю же вам — на ней просто намотана куча тряпья. Ну, вперед!..
Четверка заговорщиков небрежной походкой подошла к Калоре и жене консула.
— Извините, миссис Пламстон, но акробаты сейчас начнут выступление, — сказал один из молодых людей, дотронувшись указательным пальцем до своей фески.
— О, вот как! — воскликнула миссис Пламстон, подняв взгляд. — Мы должны его посмотреть!
— Для этого вам надо развернуться — представление будет в восточной стороне сада. Позвольте вам помочь!
Молодой человек, сказавший ей это, и его товарищ подошли с двух сторон, осторожно подняли ее кресло и развернули в сторону акробатов. А двое других офицеров, подняв кресло с Калорой, поставили его рядом с креслом англичанки.
Верно ли будет сказать, что они его ПЕРЕНЕСЛИ? Нет, казалось, оно перелетело в их руках по воздуху само собой. Двум офицерам-атлетам оно показалось легким, как пушинка; почти невесомость ноши ощутилась ими физически.
Возможно, подобный поступок можно было бы счесть излишне развязным, но сделано все было с подчеркнутой вежливостью. Жена консула, вместо того, чтобы почувствовать раздражение, испытала даже удовольствие, отчего улыбкой поблагодарила офицеров за такой вот оказанный ей знак внимания. Ведь она не догадывалась, что маневр этот был затеян с низменной целью выяснить истинный вес тела старшей дочери генерал-губернатора.
Если миссис Пламстон ничего не поняла, граф Селим Малагаски понял все. Как и вся молодежь, что смотрела пантомиму. Догадалась обо всем и Калора. Она поглядела по сторонам и заметила, что два офицера, оказавшие ей услугу, легко улыбаются. Затем захихикали прочие приглашенные кандидаты в женихи; вскоре некоторые засмеялись уже открыто.
Калора вскочила с кресла и повернулась лицом к своим мучителям.
— Что вы себе позволяете?! — воскликнула она. — Вы смеете насмехаться надо мной в присутствии гостей отца?! Вы презираете меня за то, что я дурна собой! Знаю — вы высмеиваете меня за глаза в своих сплетнях, потому что слышали, что я тонка. Вам нужны подтверждения?! Ну, так и быть — ответ я вам дам сама. Да, я действительно худа! Мой вес — сто восемнадцать фунтов, не больше!
Выговорила она это громко и с вызовом. Молодые люди, в смущении от такой вспышки ярости, отпрянули назад. Граф, побелев от гнева, растолкал их локтями, стал рядом с дочерью и постарался ее утихомирить.
— Успокойся, дитя! — велел он Калоре. — Ты сама не понимаешь, что ты говоришь!
— Нет, я прекрасно понимаю! — настаивала дочь; голос ее повысился до пронзительных нот. — Им хотелось обо мне что-то разузнать? Так пусть знают! Вот, смотрите! Все смотрите!
Несколькими сильными рывками она сдернула с себя укрывающие ее стан толстые платья, разорвала вуаль и предстала перед всеми в белой узкой сорочке, которая ничуть не скрывала стройность ее точеной фигурки.
Что последовало за этим? Надо ли рассказывать?! Одеяние, в котором она стояла, казалось куда более скромным, чем те платья, что валялись теперь на земле. Она походила на американскую школьницу на своем выпускном балу. Узкая сорочка ее выглядела даже более просторной, чем те одеяния, что носят девушки и женщины Запада. Так или иначе — все были ошеломлены. Причем вдвойне — во-первых, дерзостью принцессы, а во-вторых, тем, что впервые увидели ее такой: слабой, беззащитной, лишенной всех надежд; худенькой — без всякой почти надежды на поправку.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ