В купе нас было двое. Скорый поезд «Минск-Москва», сопровождаемый белорусским гимном, медленно набирал скорость, покидая столицу. Молодой мужчина, на вид лет тридцати пяти, коротко подстриженный, был чисто выбрит и хорошо одет. Он молча сидел и смотрел на проплывающие мимо здания Минска. В его глазах стояли слезы, либо глаза просто блестели по какой-то другой причине. Чтобы как-то разрядить обстановку, а заодно и удовлетворить волнующий меня вопрос, я спросила:
- Вы до Москвы?
- Да, а вы?
Утвердительно кивнув, я порадовалась в душе, что не придется среди ночи доставать из-под сиденья чьи-либо сумки – у меня была нижняя полка.
Имея однажды горький опыт путешествия в купе с тремя мужчинами, которые сначала пили алкоголь, закусывая ароматными куриными ножками, щедро сдобренными чесноком, потом храпели так, что не было и речи, чтобы хоть на минуту уснуть, я предпочитала плацкарт. Вспоминая, как в ту поездку до самой Москвы я пролежала на верхней полке, дыша перегаром, я с опаской поглядывая на своего соседа на ближайшие десять часов, пытаясь вычислить по его внешности возможность отдыха в предстоящую ночь. Завтра много дел в Москве, которые предстояло сделать до вечера, чтобы успеть на обратный поезд. Хотелось спокойно выспаться.
Вечерние огни города остались далеко позади, и в кромешной тьме за окном ничего уже не было видно, но мой попутчик все еще сидел в оцепенении. Он словно и не в окно смотрел, а куда-то вглубь своих воспоминаний - такой взгляд "в себя", когда смотришь в одну точку, не отрываясь и не моргая, ничего и никого не замечая вокруг себя.
Внезапно дверь в купе распахнулась, и девушка в форме проводника нарушила тишину:
- Чай будете?
Вопрос проводника заставил мужчину вздрогнуть и отвлечься от своей картинки в окне. Его глаза действительно были наполнены слезами, которые он хотел скрыть, часто моргая ресницами.
- Два, пожалуйста, - сказал мужчина.
Я растерялась, не совсем понимая, для себя он сделал заказ или на двоих. Взглянув вопросительно ему в глаза и не найдя ответа, я повернулась к проводнику:
- И мне, пожалуйста, зеленый, если есть, и без сахара.
Он промолчал. Я с облегчением вздохнула, сама над собой посмеялась и тоже повернулась к окну. Чай принесли через несколько минут. Я выпила свой зеленый чай, он тоже немного отпил из одного стакана, второй так и остался на столе. Мне стало как-то неловко, этот лишний стакан чая меня конкретно раздражал. Глупое положение и выражение лица у меня, наверное, такое же. Он это заметил, проследил за моим взглядом, рассмеялся и сказал:
- Вы правы, он был для вас.
Я тоже улыбнулась, ощущение неловкости прошло, обстановка разрядилась. И я смогла рассмотреть своего попутчика получше. Голубые глаза, все еще влажные - так мне казалось, приятные черты лица, чувственные губы, прямой нос, не по годам тронутые сединой виски. Что-то было в его лице еще, неуловимое на первый взгляд, я не могла разобраться, подобрать нужное определение, разглядывая его уже ничуть не стесняясь. Трудно было определить его возраст, седина сбивала с толку.
Верхний яркий свет погас, осталось дежурное освещение, пора было укладываться спать. Он вышел, не дожидаясь намека с моей стороны, словно читал мои мысли, я уже этому совсем не удивилась. Мне стало понятно, что этот человек очень хорошо воспитан и мне нечего опасаться. Когда мой попутчик вернулся в купе, я уже лежала, отвернувшись лицом к стене. Он сел на соседнее нижнее место. Расстилать постель он не стал, что меня чрезвычайно удивило. Возможно, я бы уснула, если бы он тоже лег, но он продолжал сидеть. Чувствуя спиной его взгляд на себе, я не смогла не повернуться.
- Почему вы не ложитесь? – с моем голосе слышался упрек, конечно, я хотела выспаться.
- Извините, я не могу спать.
- Что значит, не могу. Вы же едете до Москвы?
- Да, вы не поняли, я вообще не могу спать. Я не сплю. Никогда не сплю. Извините. Вы спите. Я не буду шуметь. Не обращайте на меня внимания.
Это было невыполнимо. Я изо всех сил старалась уснуть, но мой мозг усиленно размышлял, как это можно совсем не спать. «Меньше знаешь, крепче спишь», это уж точно. Имея немалые знания в области медицины, я решительно не понимала, как такое возможно. Естественно, встретив такой феномен, мне захотелось углубиться в причину такого редкого явления.
- Знаете, я тоже не могу спать в поездах, когда шумно и прочее. Давайте лучше поговорим, время пройдет быстрее. Вы откуда едете или куда? – поинтересовалась я, когда наши взгляды встретились. Я подбила подушку повыше, чтобы удобно было разговаривать, садиться не стала, пусть хоть тело отдыхает.
- Я отца хоронил. Последняя ниточка с Родиной оборвалась, - охотно ответил на мой вопрос, словно даже радуясь тому, что я его об этом спросила, - я в Москве живу, я военный офицер, когда академию закончил, СССР был, а теперь вот другая страна. Случайно успел на похороны, нашу командировку на 5 дней отложили, так вот получилось…
Он глубоко задумался, снова уйдя в свои воспоминания. Я терпеливо ждала продолжения. Почему-то очень хотелось, чтобы он выговорился, как можно это сделать случайному человеку в пути, облегчить душу. Вглядываясь в его грустные глаза, сопоставляя факты, я интуитивно почувствовала, что глубоко внутри себя этот молодой человек сильно страдает. Смерть ли отца тому причина или есть другая, не менее важная для него? Он молчал долго. Думал о своем, или не решался поведать свою боль чужому человеку.
- Вернусь и сразу снова в путь. От смерти к смерти, - грустно усмехнулся, снова уйдя в себя.
- В смысле? – я решительно не понимала собеседника.
- В Чечню, в горячую точку. Я уже не раз смерти в глаза смотрел, она меня боится, стороной обходит. В первый раз я сам рапорт написал, в Косово, за большим рублем поехал. Мальчишка совсем, можно сказать, безусый, офицер, сопляк, - он сам себя награждал эпитетами, не сопоставимыми с его нынешней внешностью и возрастом, - с такими же зелеными, как сам, в войнушку захотел поиграть. А там ВОЙНА, что мы об этом знали! Под пули, под снаряды детей отправили. Смерть, земля с кровью вперемешку. А они, пацаны эти, поссать в окопе стесняются, там наверху им не стыдно, а пуля раз, и промеж глаз. И упал, с писькой в руке, стыдливый наш.
Ему и впрямь выговориться нужно было, он, словно не замечал прямоты своей речи, резал правду-матку, не стесняясь в выражениях. Но от этого картины тех событий его жизни представлялись так ярко, что кровь застыла у меня в жилах. Я боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть и не помешать этой исповеди.
- Сколько их там погибло, без боя, бестолково так, от наивности своей. Я выл, как зверь, обнимая очередного парнишку с разорванным горлом и грудью, ребра торчат, открытое сердце последний раз вздрогнет, а он смотрит тебе в глаза, смотрит, еще хочет что-то сказать, и чуть слышно «ма-ма», мать твою! Я столько насмотрелся! Никому не желаю! Домой приехал, стопку денег привез, а душу там оставил. Звоню в дверь, жена открывает, а за ней, за ногу держится сынок мой, 4 годика, маленький был совсем, когда я уезжал. Присел к нему, говорю:
- Сыночек, иди ко мне, твой папа вернулся.
А он как закричит: «Папа!» и в комнату сиганул, а оттуда мужик выходит, сына моего на руках держит, тот его за шею обнимает, папа, значит. А сука эта стоит, глазами моргает, ей деньги были нужны! Я достал эти деньги, швырнул ей в морду, и ушел. Навсегда.
Он снова замолчал. Я ни о чем не спрашивала. То неясное мне в начале нашего пути выражение его лица приобрело черты, это было мужество и боль, опыт и скорбь, мудрость и стыд. Стыд перед всеми матерями на Земле за смерть сыновей, боль за все утраченные иллюзии, скорбь обо всех, не вернувшихся с войны.
- С тех пор я не сплю. И не могу жить, не могу дышать в этой мирной жизни. Мне нужно туда, в кровь и смерть, я там нужен, я там востребован, только там я могу реализовать себя, как мужчина. Я не могу видеть, как некоторые прожигают жизнь, избалованные до невозможности, как не ценят мир и покой, не ценят свою жизнь. Ширяются, пьют, разлагаются живьем…
Он еще долго говорил, рисуя все новые и новые ужасы войны, войны в мирное время, в современном обществе, дикой резни и наихудших проявлений человечества. Он через это прошел, он снова стремился туда…
Я не спала до самой Москвы, какой уж тут сон.
- Как зовут тебя, парень? – спросила перед выходом, твердо решив помолиться за него в церкви и поставить свечу за здравие. Может быть, Божья благодать поможет успокоить его больную душу.
- Алексей Золотов.
Прошло уже много лет с той нашей встречи. Опять война, опять смерть и кровь. Теперь это Майдан. И снова чей-то сын или муж подставляет себя под пули в мирное время. Люди, опомнитесь!