В пятницу Дагоев умер. Умирал он долго. Рак желудка, множественные метастазы, жуткие боли, неукротимая рвота. Морфий помогал только на час. Мы ни чем не могли помочь ему, да и не просил он уже у нас помощи. Выдержав труп, как положено, два часа в отделении, Дагоева отправили в морг, и положили в холодильник до похорон.
В понедельник утром, мне позвонили из отделения функциональной диагностики. Знакомая девушка попросила зайти. Спустившись, я обнаружил в кабинете энцефалографии небольшую конференцию, возглавлял которую молодой симпатичный мужчина в отличном пальто. Наши девчонки заворожено смотрели в его рот, наполненный идеально ровными зубами, и ловили, отпихивая друг друга, каждое слово, которое он произносил.
– Познакомьтесь, это Арсен Дагоев, помощник депутата Государственной Думы, у него случилось несчастье, умер его отец. Татьяна Степановна просила оказать ему любую помощь, которая потребуется, – интродьюс заведующего отделением казался бесконечным.
– Не умер. Я точно знаю, – запротестовал сын Дагоева. – В нашей семье издревле описываются случаи летаргии. Я чувствую, он жив.
– Ему необходимо сделать энцефалограмму, это подтвердит, что мозг жив – продолжил помощник депутата.
Даже если каким-то образом мы ошиблись в констатации смерти, то двое суток в холодильнике морга явно не добавили ему здоровья. Стало понятно, что он забыл в отделении функциональной диагностики. Исследование мозга требовалось в первую очередь помощнику депутата. Но озвучивать свои мысли я пока не решился.
Вдруг я поймал себя на мысли, что меня захватывает бред этого парня. Да нет, конечно, дедушка умер в пятницу, после тяжелой и продолжительной болезни, нет никаких сомнений.
– Наш энцефалограф стационарный, мы не сможем отвести его в морг.
– Тогда я привезу папу сюда, и Вы здесь сделаете ему исследование мозга.
Через два часа моя знакомая вновь связалась со мной и дрожащим голосом попросила срочно спуститься к ним. А дрожать было от чего. Посередине кабинета на каталке лежал труп Дагоева. Абсолютно мертвый, холодный и безжизненный.
– Как живой, – запричитала медсестра Люся.
– Заткнись, дура! – заорал я про себя.
Аккуратно подключили электроды к голове и груди, начали регистрацию мозговой и сердечной активности. Разумеется, никакой активности не было, и быть не могло. Но помощник депутата настаивал на продолжении. Ведь по его словам, во время летаргии все процессы замедлены в сотни раз.
Через десять минут труп начал оттаивать и согреваться. На кардиограмме однократно появилась какая-то осцилляция. Была она связана с изменением температуры тела, артефактом прибора или чем-то другим, я понять не успел, потому что Арсен подпрыгнул и заорал:
– Он жив, жив, я чувствовал это.
Далее начались обнимания и поцелуи с трупом, крики: «Папочка проснись», - и прочие биполярные аффективные расстройства.
– Вы же понимаете, что это не активность, – тихо сказал я заведующей.
– Ты ему об этом скажешь?
– Все вместе.
– Арсен, одна волна, еще не признак жизни.
Но он не слышал нас. Набрав телефон Главной, он кричал: «Все подтвердилось, он жив». Татьяна Степановна распорядилась перевести его в реанимацию. В приемном завели историю болезни, и труп отправили в реанимационное отделение для… лечения? Наблюдения?
Калистратыч, дежурный реаниматолог, тоже не стал искать себе проблем. Положил труп Дагоева на койку, поставил капельницу и вызвал бригаду нейрофизиологов из Склифа.
Бригада приехала, сделала повторную энцефалограмму, выпила с Калистратычем коньячка, поржала и уехала. Калистратыч написал в истории болезни привычную фразу: «реанимационные мероприятия в полном объеме в течение 45 минут не эффективны, констатирована биологическая смерть больного» и оправил труп в морг. Вскрытие разрешило последние сомнения в смерти Дагоева.
Главный врач под угрозой увольнения запретила обсуждать эту историю. Поэтому ничего удивительного для меня не было, когда на следующий день знакомый гинеколог спросила:
– Представляешь, что вчера в диагностике было?