Закончив университет, я распределился в ординатуру по внутренним болезням на базе Московского Госпиталя Пролетариев Всех Стран Объединяйся. Пролетарии были настоящие, с фабрик, заводов, строек. Заходя в палату на обход, кажинный раз приходилось объяснять элементарные правила личной гигиены и мотивировать на еженедельную стирку носков. В начале зимы, монтажник из выздоравливающих, решил сделать мне приятное: постирал носки, побрился и протер лицо туалетной водой. Судя по запаху, воду эту он купил в подземном переходе, на распродаже. Но поощрить и поддержать такое правильное начинание было необходимо, и я полчаса расхваливал его парфюм, его самого и СМУ-17, где он имел честь трудиться. В день выписки пролетарий подошел ко мне с интригующий улыбкой Деда Мороза в канун Нового Года.
– Помнится доктор, Вам мой парфюм понравился? – широко улыбнулся он.
– Да, хороший сильный запах.
– Ну, так и возьмите его себе, у меня тут почти полфлакона осталось!
Другой, Василий, выписываясь, зазвал меня в туалет, достал из-за пазухи откупоренную, и уже ополовиненную бутылку «Сахры», грязноватый стакан, налил в него мадеру, передал мне и выпил остатки из горлышка со словами:
– Пей доктор! Заслужил! Полечил на славу.
Руководил отделением терапии Виталий Гаврилович Петров. В прошлом военный врач, с боевым опытом, он рассказывал, как в начале шестидесятых, в Алжире, жил в одной палатке с французами. Как они научили его выпивать по бутылке вина на завтрак, обед и ужин. Причем эта привычка осталось у него до сих пор, только на завтрак он теперь выпивал литровый пакет красного вина, а обед и ужин сопровождал водкой. Каждую пятницу мы шли с ним на обход. Выслушав мой доклад по пациенту, Виташа бегло проводил осмотр, и затем, более тщательно, обыскивал тумбочки и прикроватное пространство. Как правило, все наши строители к выходным готовились заранее, делая запасы крепких алкогольных напитков. Найдя алкоголь, Виталий Гаврилович хмурил брови, пугал рапортом по месту службы, досрочной выпиской, неоплаченным больничным, и, скомандовав: «на утилизацию», уносил бутылки к себе в кабинет. Конфиската ему хватало аккурат на неделю, до следующего обхода.
Врач он был хороший, больные его любили, и администрация смотрела сквозь пальцы на то, как вечером он уходил с работы на четвереньках. Ко мне он относился по-отечески. Мой генетический ирландский алкоголизм и его русское хлебосольство создавало идеальные условия если не для дружбы, то, по крайней мере, для долгих посиделок, разговоров, и прочих приятностей которые всегда сопровождают мужчин с удовольствием и без страха употребляющих крепкие спиртные напитки.
Оставляя меня на дежурство, Виталий Гаврилович напутствовал:
– Ты сегодня с Людмилой дежуришь, аккуратнее. Она с Семеновым из 327 палаты часто стала уединяться, а у него хламидиоз.
– Я тебе там коньячку в холодильнике оставил, а вообще Марина хорошая медсестра.
Это его напутствие я несу через всю свою жизнь: «злоупотребление алкоголем накануне, не может быть оправданием для опоздания на работу на следующий день», продираясь в шесть тридцать утра через пьяный туман тусклого глаза.
На Новый Год он подарил мне бутылку водки «Праздничная» московского завода Кристалл. Вещь по тем временам дефицитная. После новогоднего корпоратива в отделении, я с подарком отправился в переполненном троллейбусе в сторону дружественного общежития, навестить знакомых девушек. Мне повезло ехать сидя. Вокруг толпились люди. Рядом сидел колоритный мужик с пышными усами. Разговорились. Он оказался из Владивостока, приехал к родственникам на праздники. Охотно согласился выпить. Достал домашнего копчения лосося, которым мы стали закусывать. Вскоре к нам присоединился еще один мужчина, висевший одной рукой на поручне, потом еще один. Мы пили за Новый Год, за Москву, за Владик, за Виталия Гавриловича и его водку, за что-то еще бесконечно важное, но сразу забывшееся. На прощание я получил в подарок очередного копченого лосося. Девочки остались довольны.
Сейчас, уточняя подробности о войне за независимость в Алжире, я узнал, что Советский Союз в то время поддерживал Фронт Национального Освобождения Алжира, а не Французскую колониальную армию. Возможно, французы в палатке были пленными, или Виталий Гаврилович сам попал к ним в плен.