Т Р И Т О П О Л Я
Кто не бывал в тайге, тот может её представить. Собственно чего там особенного? Там ёлки-палки, грибочки, ягоды, мох и опрелости. Ну ты, брат, даёшь! – скажут. Да это же просто лес! Да и не лес вовсе, а так – три тополя на Плющихе. Про лес говорить даже не пристало. как будто деревьев никто не видел, а вот тайга…
Тайга – это отдельно взятый материк. Через лес может кто-то пробежать ненароком, пошастать слегка и, убедившись, что делать там абсолютно нечего, опять уйти в необозримые просторы, то бишь в голубую тайгу.
Тайга – это, во-первых, дом для всякой живности. Это особый мир со своей иерархией в фауне и флоре. Там полное ощущение свободы и безответственности для существа разумного, по крайней мере так ему кажется. Попадая в тайгу умышленным образом, ты хозяин положения. Ты президент этой огромной кладовой природы. Тебе нет дела до любимой конституции и мудрого правительства. Тебе самому хочется поруководить. Походить по тем местам, где ещё никто не бывал – не проходил, не проползал, не пролетал. Не наступал своею грязной ногою на первозданную землю и не ломал наглой рукою ветку рябины, калины, черёмухи, боярышника.
В тайге всё интересно, и чем дальше, тем таинственней, любопытней. Тяжело тому, кто случайно попал в тайгу. Сбросили, представьте, легкомысленного француза в сибирскую тайгу… На парашюте его сбросили, да ещё с мешком провизии. Он ещё в воздухе орать начнёт, француз этот. Орать будет не от того, что парашют вдруг не раскроется, хотя и запасной, допустим, у него имеется, а от того, что под ногами у него безбрежное море тайги и ни одного населённого пункта, только тайга от края и да края.
Одинаково тяжело и тому, кто заблудился нечаянно. Ходил, ходил человек по знакомым местам и вдруг на тебе: где же отчий дом? В какой стороне?
Страшновато становится такому гражданину, но в отличие от истеричного француза начнёт сразу же ориентироваться по каким-то особым приметам. Блуждает тот человек долго, организм истощается, хорошо, если это сезон ягоды и грибов, к примеру – то ещё можно блуждать, пока не помрёшь от старости, или зверь лютый не задерёт. Но такой коренной сибиряк, в отличие от вышеупомянутого иностранца дольше протянет, больше красот таёжных насмотрится. А француз, что? Француз как приземлится на парашюте, слава богу если на полянку, то и отключится сердечный, пока его мешок, за ним же летящий, не приведёт его в чувство.
Очнувшись, он начнёт озираться, компас тупо будет рассматривать. Поест, поспит, и опять орать начнёт. И так до тех пор, пока его геологи не обнаружат, или опять же лютый зверь…
Да, тайга шибко не расположена к тем, кто в её лоно бесцеремонно вторгается, особенно если индивид там пакостить начнёт… Тайгу понимать надо, любить. И всяк, кто погуливает в ней, должен помнить об этом.
Некто Гусынин из деревни Дрёмовка любил шастать по таёжным тропкам: грибочки, клюкву, бруснику собирать. А иногда просто так побродить – душу отвести – морду соседскую пьяную чтоб не видеть, да и не только – бывает просто на душе, беспричинно, вдруг станет настолько отвратительно, что удавился бы,.. вот и лечит тайга своим лесным бальзамом и человек радуется разговаривая с птичками, цветочками.
Да не только Гусынин: вся деревня от мала и до велика бродила по лесным окрестностям. Пропадали бывало. Кого отыскивали еле живого, а кого и по сей день ищут. В самые дебри никто из спасателей не решался проникать – дело это не шутейное. Да и человек местный, абориген то бишь, не должен далече забираться: как-то должен он «дым отечества» по нюху опознавать – с какой стороны он тянет. Ан нет, отказывало чутьё аборигену иногда, вот и того… Про француза, конечно, мы уже речи и не ведём. Мы теперь поговорим о том, как же это наш Гусынин, местный человек, знаток зелёного шума, мог заблудиться. Да, честно сказать, он и сам в это не поверил.
А дело было так: собирает он, значит, костянику и в пластиковую бутылку проталкивает по ягодке. Быстро, разумеется, не наполнишь полуторалитровую ёмкость, поскольку ягода эта маленькая, но полезная – от анемии она. Есть ли анемия у Гусынина, он не знал, но дело всё же не в медицине, а в том, что любая лесная ягода привлекательна своей халявостью, наклоняйся только и бери сколько сможешь. Вот и брал потихоньку Гусынин, а через какое-то время взопрел : духота потому что да и мошка одолевает – в глаза, нос, уши норовит попасть, а чего ей там надо – неизвестно.
Сидит Гусынин на пне и отмахивается от мелкой твари веточкой смородины, и размышляет о бренности всего сущего.
Размышляет о том, что хорошо бы ему, Гусынину, побыть птичкой после смерти, к примеру, клестом там, дятлом и прочим пернатым, полетать, поглядеть, что и почему, или вон опёнком на пне поторчать, или той же мошкой… Нет, нет, только не мошкой!..
А может он, Гусынин, после смерти вон в этот мощный кедр преобразуется. Конечно же, лучше быть кедром, чем опёнком или птичкой – кедр он долго живёт. Как долго он живёт, Гусынин не знал, но предполагал, что дольше жизни человеческой. Даже вздохнул тяжко Гусынин – взгрустнулось по годам уходящим. Не должен же он, однако, бесследно исчезнуть, и лучше всё-таки быть деревом, чем вообще не быть. Не быть, не существовать, это страшно.
Вот, думает он так, и вдруг краем глаза замечает, что мимо него проходит стадо бизонов. Пригляделся – вовсе не бизоны, откуда им здесь быть, а просто три домашних телка бредут, смачно поедаючи на ходу буйную растительность.
Видит он, значит, их и тут же переключает своё размышление на этих телят. Вот, думает, на глазах существенное отличие от кедра: с ногами, головой, туловищем. Оно передвигается туда, куда ему надо, не то, что дерево. Дерево стоит и многого не видит, да у дерева и глаз-то нет… Не захотелось Гусынину после смерти быть деревом, лучше, конечно, вон тем бычком, молодым и здоровым. Природа, она умна, думалось ему, и не позволит дважды быть человеком. «Уж лучше ты, Гусынин, - скажет она, - побудь бычком или лошадью, выбирай.»
После некоторых раздумий он всё же выбрал бычка, но потом спохватился, поскольку долгожительство по его понятию является самым главным, тем более неизвестно, сколько бычок, будучи уже быком, сможет протянуть. Если он будет быком-производителем, то это очень даже сносно: значит он проживёт достаточно долго, сытно и в любовных утехах. А ежели он будет обыкновенным быком, то ему скорее всего через год, полтора, выдадут путёвку на мясокомбинат. Вот так размышлял Гусынин. И пока он размышлял, то двое бычков и маленькая тёлочка уже прошли мимо него, шумно хватая влажными губами аппетитную зелень. Гусынин отметил, что телята неплохо выглядят, и что к осени наберут хороший вес. И ещё он обрадовался, что сейчас встретится с пастухом и попросит у того папироску.
Но пастух не появлялся, и Гусынин даже расстроился. Потом у него начало появляться какое-то странное ощущение по поводу этих телят. Ощущения постепенно превратились в чёткую мысль. Нехорошую мысль. Примерно такую:» Возьми, да и того,.. коль они бесхозные.» он даже испугался такой мысли, потом пришел в страшное волнение и ноги его сами последовали в след за стадом. Гусынин прикинул, что находится в километрах трёх от деревни и живность чья-нибудь довольно редко забредала в такие места. В основном деревенское стадо паслось на открытых местах у реки.
« А может эти телята вовсе не из нашего села, а из ближайшего Подонино, - засверлило в голове у него. –И куда ж эта божья тварь прётся? Не заблудилась ли? Надо бы завернуть их к трассе да и крикнуть там. Крикнуть громко: Эй мужики, бабы, чьи это…» А голос ему внутренний: «Ду-у-рак, ду-у-рак ты, Гусынин…»
Остановился тут он, головой повертел, и на всякий случай громко прокричал:
- Эй, здесь есть кто-нибудь?
Тишина, только мухва бзыкает, да где-то дятел дробно урабатывается. А стадо всё глубже в тайгу проникает. Напрягся Гусынин, стал соображать быстро: «Ухайдокаю, однако, одного, не убудет… что ж я не чело… Да что это со мной происходит? Как же это… Нет, нет!» А рука у него уже сама за голенище сапога залезла, нож складной нащупала.
Никогда ещё в жизни не пакостил Гусынин. Жил мирно, помогал даже, кто в беде оказывался. Сочувствовал. А тут что-то нашло…
Побежал он за телятами, словно зверь какой, и стал внимательно присматриваться к животине. Двум бычкам было, по его прикиду, месяцев по семь, а тёлочке пять, шесть. Все они были белыми с чёрными пятнами, а может и чёрными, но с белыми пятнами – Гусынин не определял это. Он определял свои физические возможности: справится ли он с бычком своим небольшим ножом и небольшим здоровьем? Навряд ли. А вот с тёлочкой, да. Он её схватит левой рукой за морду, зажмёт голову под мышку и будет поворачивать её набок клоня к земле, а правой перережет горло.
Выбор пал. Он уже представлял, как положит в рюкзак ляжку, а может и две и по тёмному придёт домой, а если ещё будут силы, то вернётся и за остальным мясом. «Ведь ничейное, ничейное… - стучало у него в мозгу, - всё равно ведь пропадут в тайге. Не волки, так другой кто…»
Всё вроде было продумано и взвешено, но он почему-то всё не решался на отчаянный поступок, а всё шел и шел за пасущимися животными. То ли он всё прислушивался к своему внутреннему голосу, чтобы окончательно убедиться в принятом решении. Но голос молчал. А стадо всё глубже и глубже забиралось в тайгу.
Наконец, Гусынин, набравшись храбрости, зашёл сбоку к телушке и до боли в суставах сжал свой узенький нож складень. Но когда он сделал резкое движение к молоденькой пеструшке, та вдруг резко отпрянула в сторону и, оббежав Гусынина, пристроилась к бычкам с другой стороны. Гусынин подумал, что лучше всего для начала отбить тёлочку от её крепеньких друзей, а то вдруг бычки из чувства солидарности набросятся на него своими короткими, но крепкими рожками.
«Отбить от ос-таль-ных,» - повторял он сквозь членораздельно, твёрдо, и стал попавшеюся под руку корягой отгонять тёлку в сторону. Но та с завидным упрямством, не смотря на побои, рвалась к своим собратьям, словно ища у них защиты.
Гусынина била дрожь от гнева и страха. Он не знал, что последний уже полностью завладевал им. Страх был перед исполнением преступления, а также уже неведомого ему таёжного места. Полчаса назад он ещё улавливал краем уха шум машин, пробегающих по шоссе в стороне от деревни, го тот вскоре исчез, и место нахождения его жилища было уже неизвестным. « Ничего, ничего,» - подбадривал он себя, шагая уже не столь твёрдой поступью за животными.
Совершить задуманное он так и не решался. Но он продолжал всё же идти за ними, не зная почему. Он осознавал, что стадо бредёт просто так – без цели. К ночи они пресытятся и лягут отдыхать. А Гусынин? Гусынин же будет маяться. Он существо разумное – ему дрожать свойственно от страха, который уже забирался в его плоть и заявлял о себе всё больше и больше.
Гусынин отстал от стада, решаясь по следам вернуться назад, и к его радости, какое-то время он достаточно уверенно шагал в обратном направлении, но ближе к вечеру в тёмном и сыром логу, с трудом раздвигая плотную стену кипрея и таволги, он сбился со следа.
Растительность казалась нетронутой, но опытный взгляд Гусынина определил, что следы животных пересекались со множеством других похожих следов. Это обстоятельство сильно взволновало его. Определяя количество веток на соснах, дабы опознать стороны света, он быстро пришел к великому разочарованию, посколько веток было в одинаковом количестве со всех сторон, даже попадавшиеся муравейники у стволов деревьев, находились, казалось ему, не с южной стороны, а где им заблагорассудится «Не может такого быть!» - восклицал он в сердцах. Но природа, видать, взбунтовалась, не давая ему никаких шансов на выживание. Она сурово смотрела в испуганные глаза Гусынина и мертвяще холодным опахалом под скрип вековых сосен и кедров леденила ему душу.
Всю ночь метался Гусынин по заросшему высокой травой логу и не мог оттуда выбраться. Иногда ему удавалось видеть луну сквозь густую крону деревьев, она скалила зубы и обливала его холодным зелёным светом.
Ещё много дней и ночей, питаясь ягодой и чёрт знает чем, блуждал Гусынин в сырой и тёмной тайге, распугивая дикими воплями всё живое. Он так и не выбрался. Исчез. Пропал Гусынин: не вышел к своей деревне, да и не к своей тоже. Заблудился основательно – жадность погубила. Но ведь абориген он – вроде бы знал, что такое тайга… И отец его аборигеном был, и дед, может и прадед. Но что поделаешь, на то она и тайга. Вот когда её всю повырубят,.. а пока – нет…
Она, кстати, не имеет абсолютно никакого отношения к человеку. Она сама по себе, а человек сам по себе… но коль надумал «царь природы» посетить таёжную красавицу, запоминай, которой дорожкой в гости ходишь.
Всё.