6 Главы романа-дилогии По волнам водолазной юности
Часть вторая. Военное и водолазное дело
Глава восьмая
Покорение глубин. Сто дней со дня призыва.
23 февраля и славный, милый детский сад
(Севастопль, 23 февраля 1978 года)
БСО для 25-й смены. Никакого отдыха после моря и спусков. Получить противогазы, приготовить вещмешки, заполнить водой походные фляжки! В пять утра будет дана учебно-боевая тревога, а пока, чтоб не скучать – на очистку картофеля взвод!
И на том спасибо, командиры: там, за очисткой корнеплодов, на камбузных баночках да перевёрнутых лагунах хоть посидеть спокойно можно, отдохнуть, иными словами.
А в пять утра назначенный подъём. Он производится длинным-длинным электрическим звонком и вслед за ним жидким будничным голоском миловидного Коренного объявляется:
- Боевая тревога!
Дебютное дежурство по роте у стармоса, да ещё с боевой тревогой совпало - переживает…
А в роте наоборот: нет больше судорожного и бестолкового сметания с коек и толчеи курсантов. Многие схитрили, легли спать одетыми и теперь неторопливо, степенно, натренированно снаряжаются в приготовленные с вечера атрибуты.
Получение боевого оружия в оружейке быстрое, но тоже будничное; построение внизу у роты, недолгий осмотр и переход шагом (!) на плац. Лишь оттуда, как с места старта, начинается марш-бросок по территории части. Но и бег теперь не бег, а лёгкая неторопливая прогулочная трусца с переходом на обычный шаг. Кто-то притворно недовольно комментирует:
- Не марш-бросок, а физзарядка со снаряжением.
На него в строю поднимается вихрь шипения:
- Заткни, хавало, умник, побегать захотелось?..
Неприятен в «учебно-боевой» утяжелённой физзарядке только влажный, холодный ветер, от которого сыреют и мёрзнут лица. Повальное сморкание и харканье в строю, просто до неприличия обслюнявились бойцы.
С отменой тревоги - обычное приведение снаряжения в исходное положение у ротного здания, сдача его в шхеры завхозу Кочневу и возвращение автоматов в оружейную комнату. Отбой тревоге!
Сегодня спуски на 35 метров. Взвод привели на полигон, но по каким-то причинам выход в море отменили. И правильно: погода хмурая, да и не выспались курсанты из-за «боевой тревоги».
- Чему радуетесь, мотрос Ивонов? – одёргивает Кирпичный подчинённого.
- Жизни и чудесной погоде, товарищ мичман! – улыбается курсант (и кто только тянет его за язык!).
- У вас опять ноигроноя улыбка, мотрос. Смеётся тот, кто смеётся последним!
- Смеётся тот, кто смеётся с причины! – парирует оппонент.
- Острый у вас язык, Ивонов. Но службо его затупит. – Мичман поворачивается к непокорному матросу широкой спиной, давая понять, что разговор закончен.
Удивляется Серёга, удивляются друзья и остальные курсанты взвода: как это Иванов «очередной внеочередной» наряд не заполучил?
После обеда взвод отправляют не на полигон, а - в составе роты - на культмероприятие в Нахимовское училище. Цветут миндаль и яблони в городе! Их соцветия словно освещают бессолнечный сероватый мир февраля. Юг! Крым!
В Нахимовском заведении неинтересно. Салажата-пацанята, «юнги» в форме. Типичная огороженная «воинская» территория - учебные корпуса, размеченный плац. Всё знакомо, всё приелось.
В актовом зале концерт для гостей. Вышли пионеры с патриотическими стихами, за ними группка скрипачей с фальшивыми скрипками, затем прозвучало несколько детских песенных номеров – и конец представлению.
Об этом Олег рассказывает Серёге, который вместо культпохода репетировал по указанию Ятлова с Сапсаем и Федосеевым в Ленкомнате: всё ближе и ближе 23-е февраля! Из всего культпохода Олега впечатлили лишь те, цветущие на холодном ветру яблони. Жаль их, если грянут холода, обещанные местными синоптиками, худо придётся деревцам.
Утром на камбузе помимо завтрака выдаётся сухой паёк: хлеб, сахар, сливочное масло, сухари, тушёнка – спуски с выходом в море на весь день!
В этот раз катера уносятся в самую даль бухты, почти в открытое море, туда, где на днях стояли на рейде большие корабли.
35 метров показано глубиномером. В смене у Олега последнее погружается, и ему дано конкретное задание. Случилось маленькое «ЧП»: Шаппо утопил галошу и Фурманову нужно её найти. Галоша - существенный атрибут снаряжения, потерянный «неродивым водолазом» (таковым сразу стал коммуникабельный и активный Шура, получив к ярлыку от Кирпичного внеочередное погружение в машинное отделение судна на «сонитарно-технические роботы), должен находиться где-то вблизи у спускового конца. Все понимают, что виноват не водолаз, а те, кто обеспечивал его и слабо закрепил галоши. Но Шура сидит в кубрике мокрой курицей, сникший, потерянный. Такой позор, такая вина!
- Это Вам не в шахмоты локоровки делоть, водолаз! Здесь ни одной фигуры терять нельзя! – нравоучает его сверху, смакуя собственное остроумие, комвзвода. Мичман стоит на юте, поглядывая в водолазный кубрик, как стражник в цепную яму.
Молчит Шура, стягивает с себя промокшее шерстяное бельё.
А на юте Коля Косенко, закручивая гайки на манишке со шлемом, шепчет Олегу в иллюминатор:
- Серёги Иванова нет на Кирпича...
Олег же сосредоточен.
- Надо галошу найти, чтоб от Шуры отстали, - тихо говорит он, очень сомневаясь в такой возможности. – А там видимости никакой. Намутили на одном месте. И ил по колено…
Коля затянул гайки, успокаивает:
- Ты наощупь, ногами шуруди. Никуда она не денется, там, под спусковым и лежит.
- Пошурудим, если только ветер корму катера не развернул и спусковой с того места не утянул…
Олегу очень хочется найти галошу, чтоб замять «ЧП» и хоть чуть оправдать Шуру, да и спесь с Кирпичного сбить. Но он понимает, что в открытом море и на такой глубине, да на таком грунте - это тебе не у поста на трёх метрах камешки-ракушки на солнечном песочке разглядывать.
Спуск. Свободно слетает Олег вниз, почти без продувок, давления, как такового, и не почувствовал. А оно на данной глубине в 4, 5 атмосферы - три с половиной водных да плюс земная, согласно тому, что с каждыми десятью метрами увеличивается на 1 кгс! Спустился то он легко, но когда утыкается ногами в дно и делает доклад по связи, то вдруг... не понимает и даже пугается своего голоса, сдавленного и искажённого этими килограммосилами. В шлеме раздаётся чужая незнакомая речь, с вибрирующими, металлическими, как у робота, словами:
«Я на грун-те, чув-ству-ю се-бя хо-ро-шо!».
Это в докладе сообщается, что «чувствую себя хорошо», а на самом деле от инородного, не своего голоса чувствуешь себя прямо противоположно.
Олег пытается осмотреть место приземления. Тёмно-коричневая муть клубится вкруг него и лишь над головой светлеет зелёно-синий студень водной толщи. Но студень некогда рассматривать. Елозит Олег то одной ногой по вязкому грунту, то другой – никаких предметов не ощущает. Только муть ещё непроглядней становится. Где ж в этом царстве донном, неизмеримом найдёшь галошу – иголку в непроглядном мире!
И две минуты не прошли, как звучит команда сверху, тоже искажённая в телефонии, но, тем не менее, беспрекословная и... облегчающая задачу водолаза: «Начать медленный подъём!».
Жаль, конечно, можно было ещё чуток пошарить, а вдруг повезло бы? Но приказ есть приказ, и водолаз выполняет его.
Плакала галоша Шуры Шаппо. Лишь премудрый Посейдон в пучине своей, да твёрдолобый Кирпичный на корме катера усмехаются себе…
А вот на следующий день катера уходят в море на целую милю, а то и полторы. Последний день «абиссальных» спусков, потому они производятся на предельную для курсантов глубину - 45 метров! И погодка выдалась вопреки всем прогнозам чудесная: солнышко, синее небо, ясно просматриваемые, как в уменьшающий бинокль, далёкие берега Карантинной бухты и - чёрной ленточкой - их родной полигон.
Коля Косенко нежится на солнышке. Разрешили снять шинели и шапки. Коля только из-под воды, ему можно посидеть, отдохнуть на капе (надстройка над машинным отделением). У Коли ещё непонятное, но и приятное в голове. Это оттуда, из глубины. Её, глубину, он ощутил на собственных плечах и на обжатых, как тисками, ногах. Но - то чепуха. Сегодня он вкусил нечто и это нечто - опьянение. Курсанты были предупреждены о его воздействие на водолазов на подобных глубинах, курсанты в теоретических часах изучали кислородное (азотное) и гелиевое опьянение, да как-то не верилось. Не верилось и Коле: разве можно без капли горилки опьянеть?
Но подтвердилось. Первым «запел» под водой Рамиль Арсламбеков – начал что-то болтать на своём татарском языке, немало повеселив всех слушающих его наверху по громкой телефонной связи. Потом Прыймак стал без причины кричать матом… И вот Коля, третий. Но ребята сказали, что вёл он себя «пьяным» достойно, а сплоховал в том, что поздно доложил о начале подъёма, тогда, когда уже где-то на тридцати пяти метрах «сел» на выдержку. Слабину шланг-сигнала выбирают-выбирают, а Коли нет на шланге... Здесь уж матом Кирпичный та-ак поперхнулся!
Коля, слава Богу, мата того не слышал. Он на той выдержке только и начал соображать, что отходит от опьянения. А что опьянел – это он сразу на грунте понял, но вот что трезвеет – только на спусковом конце сообразил...
Перед выходом, на последней выдержке под корпусом катера, Коля ещё и медуз насмотрелся. Как живые, прозрачные цветы в солнечном подсвечивании на фоне штрихов фиолетовых волн, будто вывернутых наизнанку, двигались они, сокращая и распуская свои голубоватые купола-капюшоны. Крупные, не прибрежные медузы. И Коля разговаривал с ними шёпотом:
«Эй, откуда взялись, амёбы? Наверное, тоже на солнышко поднялись из глубин, погреться?».
Комвзвода на этих спусках нарядов никому не объявил. «ЧП» не произошло, не считая нюанса с чрезмерной слабиной шланг-сигнала. И все водолазы на причал сходят как в песне: «Моряк вразвалочку сошёл на берег». И достойно, гордо на душе у каждого: настоящие, недетские глубины покорены! А вот уж об этом и в письмах домой обронить словцо, как бы, не придавая никакого значения достижению, нелишне.
В роте запланированное мероприятие: выступает писатель Александровский. Серёга не присутствует на выступлении гостя. Он вместе с самодельщиками выходит к концу встречи с небольшой концертной программой, подготовленной специально для писателя. Ведущий Ширеев будто забыл объявить, что Иванов споёт «песню собственного сочинения», и на Серёгину мелодекламацию «На фото любимой» никто и, обиднее всего, сам Александровский, не обращает внимания. Просто принимают песню, как должное, хлопают в ладоши и - всё. Ятлов благодарит маститого прозаика и уводит в кабинет Данильченко на чаёк да коньячок. И Сергею уже не подступиться к Александровскому. Жаль, он волновался, готовился в этой встрече! И стихи ведь напел подходящие, комсомольско-газетные, не крамольные - специально подготовил (иначе Ятлов и не пропустил бы их в программу). Очень искренние стихи:
На фото любимой
Мне письмо и родное фото –
Озорная, в смешинках нос…
И подписано без заботы:
«Я целую тебя, матрос»!
Ах, моё золотое чудо,
Всё лукавишь: «Спеши, моряк»!
Но, пожалуйста, но покуда
Не зови меня больше так.
Я ещё не могу на горе
Даже в качку не зеленеть…
Моряком называет море,
А не ждущие на земле.
Чтобы мили пройти и годы,
Нужно дух закалить – втройне!
… Ты пиши, как у нас погода,
И - что думаешь обо мне…
И тогда я сумею строже
И упрямей смотреть вперёд,
И тогда мне ещё дороже
Черноморский военный флот!
И горячие капли пота
Я уже на висках - не нёс!
Улыбаясь, смотрю на фото…
«Всё ещё впереди, матрос»!
Теперь эти стихи нужно самостоятельно отправить в газету, а хотел с писателем их передать.
Это досадное огорчение. Но есть в дне и маленькая радость: Олег подсчитал, что исполнилось ровно 100 дней со дня их призыва! Друзья знают, что на кораблях, да и здесь в роте, все ожидают 100 дней до приказа Министра обороны об очередном призыве и увольнении военнослужащих в запас. А вот Олег умудрился отметить 100 дней от времени призыва. Интересно, а, сколько тогда дней и ночей, осталось до примерного срока их демобилизации? Надо бы подсчитать…
Но маленькие радости водят за руку большие неприятности. Будто в честь ознаменования призывной стодневной даты, Иванов с Сапсаем получают от Кирпичного по четыре наряда за опоздание на вечернюю поверку. Задержались они на репетиции, проходившей в канцелярии части у дежурящего майора Ятлова.
- Вы что сегодня - с писателем не напелись? – изгаляется опрометчивый мичман (ведь стоит узнать об этом майору и…).
Для бесконфликтного Саши Сапсая такой максимум нарядов из одних уст впервые и курсант искренне огорчён. А для Иванова четыре наряда кряду - дело привычное, хоть и малоприятное. Сергей уже и не считает их: пусть те, кто объявляет наряды, и ведут им подлый счёт. Жаль Сапсая, всё-таки, «прицепом», из-за личной неприязни Кирпичного к Иванову, получил Саша такую громадную «сумму говнеца». Не будет же комвзвода за один общий проступок давать разные наказания подчинённым перед всей ротой!
В связи с окончанием учебно-тренировочных спусков и приближающимся юбилеем Вооружённых Сил изменилось ротное расписание. Трудно поверить, но… введён «тихий», как в пионерлагере, а по флотскому «адмиральский» час! А это - ни много, ни мало – целых 60 минут послеобеденного дневного сна! Курсанты, как дети - нет, не радуются – они повизгивают от счастья. Но половина из них неожиданно не может заснуть в расправленных постелях белым днём, да ещё на глазах у старшин. Непривычно...
И напрасно, ребятки! Тем же вечером старшины, компенсируя отнятое у повседневного распорядка время на противоестественный для «духов» дополнительный сон, злее обычного гоняют их по проходам между коечек:
- Отбой! Отставить! Подъём! Отставить! Почему так медленно? Или днём не выспались?!
- Ух, суки! – шепчет Федя Симахин. Лицо его покрыто красными пятнами не от водолазного давления! - Попадись мне кто из вас на гражданке хоть через тридцать лет! Вы у меня та-ак полетаете над асфальтом!..
И нет сомнения, что именно так и будет, слыша, как это произносится, и, видя такое лицо. И пусть не надеются старшины: ничто им, сегодняшним надзирателям, не забудется в будущем, не простится!
Серёга и Олег как никто понимают Фёдора, измученного вместе с ними травлей и нарядами. Им троим больше всех во взводе, да и в роте достаётся. Ну, ещё, может, Певному и Цыкину хватает притязаний. Но те как-то в стороне, да сами по себе держатся. Остальные курсанты - безропотные, на рожон не лезущие, они и в наряды реже попадают, и замечаний меньше получают, а значит, и выматываются не так, и спят дольше в сутках. А «залупастым» - наряды, чтоб неповадно было! И даже этот первый законный дневной сон Быдайко отменил ни кому-нибудь, а Феде, за то, что тот, по его мнению, криво ухмыльнулся на какое-то замечание. А у Феди улыбка всегда такая, косогубая! И ноги у него чуть косолапые, так что, физиология – преступление?
Как братья единокровные понимают друзья Федю. И, если перефразировать известную поговорку с кем идти в разведку, то, спускаясь под воду на опасные глубины, и Олег, и Сергей поставили бы на шланг-сигнал именно своего «неблагонадёжного» киевского друга, а не Рокитинского или Баяша, или кого ещё из взводных тихушников.
Вот ведь как на службе устроено: вчера только ты в порыве признательности от преодоления трудного дела всё прощал сослуживцам, а сегодня готов ставить в пику им, наравне с тобой страдающим, их слабости и мелкие «прегрешения». И всё потому, что свой собственный пар спустить больше ненакого …
За окном роты у забора цветёт миндаль и… падает снег. Неужели не сон, не мираж, а обещанное возвращение зимы? Зарядка отменена. Вместо неё курсантов вооружают лопатами, голяками и носилками. А снег валит и валит из серой выси - необычный какой-то, крупитчатый, шарикообразный. Всё обелилось и не истаивает белизна: остудилась земля за ночь. Голячат матросы асфальт, грузят снежные кучки на носилки, вываливают их на клумбы, невесело удивляются крымской погоде.
Общий утренний развод на плацу. Роты стоят молчаливыми римскими легионами, запорошенными в «северной заморской стране». Мелкий, колючий снег налипает на шапки, погоны, рукава, и только с до блеска начищенных ваксой прогар скатывается крошкой.
Холодно, может, за всю зиму так холодно. А как же бедным деревцам и соцветиям?..
С общего осмотра и развода – прямиком в тёплые классы, на водолазные занятия. Их проводит Кирпичный. Толково проводит, грамотно, доходчиво. Специалист он, бесспорно, высокого класса. Но многие курсанты не слушают ни повторений, ни новых тем, а тайком пишут письма. В их числе Иванов.
Письма для него - это параллельный мир, в котором живут его друзья, разбросанные по великой стране. Мишка Звонков трудится на Тюменском Севере, а Сашка Онуфриенко парит ноги в сапогах на песках знойного Термеза. Валерка Онищенко работает и ждёт призыва в украинском Крыжополе, а Славка Литвинов обслуживает аэродром на Кубани, в Ейске. Володя Ленский коптит Ново-Эстонское небо (возвратился уже в родной Крым), а другой Володя, Крашенков, друг хулиганской юности - лечит туберкулёз в Донецке (отсидел срок досрочно). Юрка Капралов, одногруппник из училища (с ним одним и осталась тайная «бурсакская» связь) тоже готовится на службу... Это друзья первой величины. А ещё пишут Сергею Рудик Габдрахманов и Витька Макаров - отслужившие ребята из его кубанского посёлка, Гришка Чистофат и Ленька Черкасов – станичные однопризывники, служат, как и он, в Севастополе, в разных учебных отрядах. Но попасть в эти учебки у Серёги нет пока возможности, и слишком поздно пришли ответы от родителей, у которых он запрашивал адреса земляков. Теперь в город ему вряд ли вырваться. И, конечно, из адресатов Сергея не выпадают милые девчонки – начитанная Люда Подавалова и наивная Ирочка Ефремова. И ещё пишет ему Лариса, родная сестра Вовки Крашенкова, талантливая пианистка. И, конечно, главные из всей переписки - это письма мамы, от которых трепетнее всего на сердце сына-матроса.
Бдительный Кирпичный не может не заметить постороннее «бумогоморание» курсантов, но прихватывает за это одного Иванова. И тот, экспансивный, сразу вступает с педагогом в полемику на удовольствие всей смене. Комвзводу непросто разговаривать с начитанным подчинённым, у которого на всё есть свой ответ, не лишённый логики, или тупиковых вопросов. А ведь словесная схватка происходит на виду почти тридцати пар очень пристрастных курсантских глаз.
- Почему вы так не любите службу, мотрос Ивонов, вы же Родине присягали служить достойно?
- Службу я люблю, товарищ мичман, и хочу нести её именно достойно, а не пресмыкаться перед некоторыми командирами и выполнять их антиморальные приказы и глупые атавистические команды. (Побольше мудрёных словечек из КСИСа выдавать, чтоб Кирпича озадачить!)
- Вашо обязанность, мотрос, не обсуждать, а слушать и выполнять!
- От слепого выполнения идиотских распоряжений военнослужащий только глупеет. Если я не буду анализировать приказ, то, как смогу грамотно выполнить его, проявить смекалку, сообразительность – то, о чём пишет в своих работах о Красной Армии, о её командирах и бойцах товарищ Ленин? (На-кося! Съел, командир? Нифига ты не помнишь, да и не знаешь, что говорил Владимир Ильич по этой теме, потому и оспаривать ни единого слова не посмеешь!).
- Вы мотрос, больше о водолазном деле думойте. Это есть ваше прямое назночение на службе! – уходит на глубину от политики водолазный специалист.
- Об этом я тоже думаю, особенно когда после двух подряд неположенных суточных нарядов засыпаю на спусковом конце… (Ну, что скажешь на это, а, спец?).
- Здесь неправильное действие произошло. Вас не должны были допускать к спускам.
- Меня не должны были ставить в наряд на вторые сутки, товарищ мичман. И не только меня…
- Много говорите лишнего, мотрос! – Железобетонный мичман теряет самообладание. – Не знаю, как здесь, но в будущей службе будет вам плохой конец. Потому как вы есть недисциплинированный, врождебный элемент!
- Это аггравации, товарищ мичман…
Но Кирпичный уже не слушает Иванова.
- Перерыв! – заявляет он, глянув на часы.
А курсанты, выходя на перекур, тайно пожимают Иванову руки.
Умирающий февраль решил отыграться за все зимние месяцы. Из серого небесного океана на Севастополь налетели цунами, стали засыпать город арктическими снегами, леденить пронизывающими до костей ветрами. Курсанты возвращаются с внешних нарядов и работ в мокрых шинелях - промёрзшие, с красными да синими лицами и руками. Дробят стучащиеся зубы слова:
«Ох, и холодина, ну и зима наступила! Вот тебе и Крым – Северный полюс!».
Курсантам-то что - отогреются в помещениях. А вот распустившиеся цветы на деревьях… Тем – гибель.
Серёга в наряде по роте и снова с Федей. Олег где-то в городе на работах. Бедный Олежка! Им-то тепло во внутреннем наряде, они во внешний мир выходят для того, чтоб на камбуз пробежаться на приём пищи. А ему каково?..
Часть замело. Снегоборьба идёт повсеместно. Все роты на территории с лопатами и носилками. Так что опять прогадали командиришки, закупорив «неродивых» в ротном помещении на благоприятные по климату сутки. Олег забегал в роту в обеденный приезд в часть и рассказал, что на работе в городе курсанты из других рот пьют втихую пиво: им запретнапиток гражданские мужики покупают - были бы деньги. Серёга с Фёдором по пятёрке друга снабдили, может, удастся ему добыть спиртного – хоть вина, хоть водки бутылку-две и пронести в часть за поясом: Олег худой, никто и не заметит, что там, под шинелью у него спрятано. На КПП ведь строй не проверяют. Надо, надо сделать разрядку от бесконечных нарядов, изводящих все нервные и физические силы.
Вечером, заступающий дежурным старшина Ширеев, принимая наряд, решил поиздеваться над старой сменой. Придирается ко всему. Достал из аптечки вату, отрывает от рулончика чистые клочки её, и шоркает ими в самых неожиданных местах. А места такие: стекло инструкции дневального, что висит на стене, арматурная решётка на двери оружейной комнаты, углы вестибюля на стыке плинтусов. Из первозданной, белоснежной – вата превращается в серую. Всё выявленное «безобразие» старшина заставляет перемыть с мылом и протереть насухо. А время уже к 21 часу подходит.
- Ну, курва! - только и ругается мрачный Федя.
И Серёга горько думает: «А я ещё петь в такт обучал Ширеева, и правильные аккорды учил брать на гитаре. Возился с ним»…
Скверное настроение у дневальных. И у Олега ничего с задуманным не получилось. Пришёл в роту намёрзшийся, усталый, пустой.
Но ничего, получится, придёт время!
Желание достать спиртного и выпить уже, как вирус гриппа заразило друзей.
Два дня атаковала зима, и сломалась. Прояснились небеса, выглянуло солнышко, заблестел снег, закапало с крыш и веток. Федя сбегал к деревцам, посмотреть на почки и соцветия. И – надо же – выжили! Радуются ребята их жизнестойкости.
- Вот так и мы любые невзгоды перенесём и выживем врагам назло! – с пафосом говорит Серёга. – Никому не удастся сгноить нас в нарядах!
У него предвесеннее настроение, не испорченное никем пока на теоретических занятиях в классе по теме «Водолазные работы». Вместо темы он пишет «датное» патриотическое стхотворение. Завтра, в праздничный день 23-го февраля, «самодельщикам» во главе с Ятловым выезжать в город на выступление где-то в подшефном детском садике. И Ятлов дал указание всех своих «артистов» освободить от нарядов.
Потому велико удивление Иванова, когда на разводе его фамилию снова объявляют в наряде - дневальным по роте. Это явные происки Кирпичного. Мичман ведь знает о распоряжении майора и всё равно ставит нужного курсанта в наряд. Вот же негодяй! Кто же музыкальное лицо роты, и, по большому счёту, лицо флота будет представлять детворе - фальшивоголосый Ширеев, что ли?
Сергей в наряд заступает сдержано и «беспрекословно», а вскоре, сам того не желая, слышит, как появившийся замполит «даёт разгон» самовольным комвзвода и двум его помощникам - командирам смен. Ятлов негодует. Они, руководители хреновы, хотят сорвать мероприятие, к которому он готовит художественную самодеятельность с осени прошлого года! Комвзводу безразлично нравственное воспитание военнослужащих, он далёк от культуры и вообще не понимает людей!..
Бел лицом, что гимназист перед учителем словесности, стоит атлетический, как крейсер в сравнение с майором мичман, розовые губки особенно выразительно пламенеют на таком лице. Молчат, моргают виноватыми глазками оба растерянных старшины - весь поникший командный цвет третьего взвода, исключая Столешнего и стармосов-подмастерий.
- Снимайте меня с должности комвзвода, раз считаете, что я не понимаю людей, - обречённо выдавливает слова гимназист-крейсер, и Серёге, стоящему на рыбине и старающемуся не смотреть в сторону конфликтующего из-за него комсостава, становится жаль развенчанного Кирпичного. Но очень уж точные характеристики даёт ему замполит. А старшины – сопляки. Их не жаль. Пусть знают, что и на них есть управа! Перед гневным замполитом стоять – не безропотных курсантов гонять!
С наряда Серёгу не снимают, но на мероприятие освободят. Ятлов не отменяет чужие приказы. Он подходит к дневальному, спрашивает:
- Завтра сможешь петь?
- Смогу, товарищ майор, не в первый раз.
- Знаю. Но смотри, тяжело после ночи будет…
- Выступлю, как надо, товарищ майор…
- Ладно, неси службу. Потом с тобой отдельно поговорим…
И майор выходит из роты, крайне раздосадованный и сердитый.
День 23-го февраля, день рождения Красной Армии и Военно-Морского флота, шестидесятый день! Иванов ещё ночью отмечал его наступление вкусностями из посылки напарника по наряду Певного. Игорь, как земляк, тоже числится в друзьях Сергея и Олега. И он такой же независимый курсант, насколько это возможно. И потому – не завсегдатай, но довольно частый гость рыбины. Игорь с нескрываемой завистью наблюдает, как перед подъёмом, пока есть время, и гладильня пустует, Серёга готовит форму №3 к выходу в город.
- В самоволку сдёрнуть, что ли? – вздыхает он неприкаянно. – Осточертела рота. Выпить хочется, девок помять!
- Самоход - это, как минимум, губа, и, как максимум, дисбат. – Рассудительно замечает Серёга, наводя утюгом струны-стрелочки на форменном воротнике.
- Вам там, на концерте, наверное, нальют чего-нибудь, - предполагает Игорёк.
- Ага, молочка кипячёного, или киселька фруктового. В детский садик идём, дурень!
- Ну, хоть вкусного дадут. В детских садах хорошо кормят, и тётки-мамки там - все пышные на камбузе, румяные такие, как оладьи, что моя бабуля стряпает…
- Какой же там камбуз? – смеётся Сергей. - Столовка детская на сто ребятишек, не больше.
- И воспетки молоденькие, - не слушает его, впавший в мечтательность, тонкошеий Игорёк. - Можно зажать в уголке где-нибудь, титьки помять, попку полапать…
- У нас Ятлов старшим. Не разгуляешься. Он тебе та-ак попку помнёт!..
- Всё равно, какую-нибудь крымчаночку-севастополь-чаночку можно зажать-помацать. Я бывал в детсаде - у кореша моего подруга там работала…
Вид у Певного, как у ощипанного орла, сидящего «за решёткой в темнице сырой» и унылого взирающего на волю.
- И чего я не пою и не танцую? - опять вздыхает он, но уже наиграно, - везёт же людям!..
На праздничном завтраке личный состав ожидает «пища богов»: гречка с котлетой, по бруску аппетитного омлета с коричневой корочкой, по две дольки сливочного масла на человека, по пирожку с яблочным повидлом и по три шоколадные конфетки. А ещё по целому бачку какао на десятерых – почти по две кружки, если грамотно разлить! Х-хорошенькое начало дня! Как не подскочить праздничному настроению!
Для всех - торжественное построение на плацу, а «самодельщики» Иванов, Сапсай и Федосеев, во главе с майором (он в парадном мундире с юбилейными медалями и при аксельбантах!) входят за ворота КПП. Пешим неторопливым ходом идут к автомобильному кольцу у кинотеатра «Россия», и от него - дальше в город, по маршруту, известному лишь блистающему золотом регалий майору. Но и курсанты не лыком шиты. Белые лаковые ремни на них, а в руках у каждого по гитаре. Весёлыми шествуют «самодельщики», разговаривают оживлённо. Майор одёргивать не станет: не старшина-цербер, а - степенный офицер с весомыми звёздами на погонах! Приятно и ребятам ловить взгляды прохожих, которым интересно, что за матросский ансамбль ступает по городу?
А вот и детсад. Добротное одноэтажное здание с уютным двориком, где крошечные детские игровые площадки между аллейками, песочные грибки, качели и даже карусель. Такая маленькая, уменьшенная в размерах страна за разноцветно крашеным заборчиком в кругу многоэтажного города.
Приветливые воспитатели-девушки (и, верно, очень аккуратненькие, хорошенькие «воспетки») встречают гостей, проводят в кабинет, где артисты снимают шинели и хромочи, вместо которых им подаются тапочки, и дорогих защитников Отечества приглашают осмотреть учреждение.
Чистые светлые спаленки, крошечные, опрятно заправленные кроватки в них, игрушечные стульчики и скамеечки. В коридорах стены с нарисованными цветами и зверушками, рисунки детей, поделки их, выставленные на виду, всё так мягко, уютно, как дома. Необычны названия групп на дверях комнат: «Шестой год жизни», «Седьмой год жизни». Гостям дают подстроить инструменты и ведут в небольшой актовый зал, где стоят пианино и телевизор, где на полу расстелены ковровые покрытия, а на скамеечках, расставленных вдоль стены, сидят любопытные, возбуждённые детишки, рассматривающие моряков (!) во все свои разноцветные умные глазёнки. Как не восхититься детворе: у каждого военного гостя в руках по гитаре, а командир их весь сверкает, как новогодняя ёлка: золотой пояс на нём с кортиком (майор носит флотскую форму, отличающуюся лишь погонами, на которых не жёлтая, а красная окантовка), аксельбанты и медали! Почётных гостей усаживают на почётные места для всеобщего обозрения.
К встрече с моряками в детском садике подготовлена своя программа и свои подарки. Вручением их открывается мероприятие. Малыши по очереди подходят к гостям, неся незатейливые рисунки на тетрадных листочках, вырезанные из бумаги цветы, снежинки и фигурки животных, блокнотики и самодельные альбомчики. Подойдёт малютка, улыбнётся, протянет ручонку со своим подношением, вручит - и спешит скорее на своё место. А его провожают хлопаньем в ладоши, улыбками, смехом. Весёло, празднично! Такие милые мальчуганы и девчушки! Они волнуются, они очень стараются, танцуя, читая стихи и исполняя песни. Дети картавят, сбиваются, смеются над своей неловкостью, комично артикулируют и жестикулируют, приводя в умиление гостей. В каждом ребёнке уже обозначено будущее и различим характер, личность. Но пока они - такие безвинные, солнечные создания!
В зале немало и взрослых. Воспитательницы-практикантки 18-20 лет, поглядывают на ровесников-матросиков (не врал прозорливый Певный!). Притягательные целомудренные девичьи лица. Чья-то это любовь и судьба?
Как назло Сергея разморило от душноватого помещения. Лицо его покраснело, одолевает зевота (сказывается бессонная ночь в наряде). А он на самом виду сидит под взглядами практиканточек…
Приглашены и родители воспитанников. Подключив пару активных пап к морякам, Ятлов затевает с детьми «военно-спортивную» игру. Серёгу оставляют восседать командиром, а дети, разделённые на две команды, каждая из которых возглавляется одним папой и одним матросом, преодолевая препятствия – составленные скамеечки, обручи - доставляют ему, командиру, «секретные пакеты-донесения». Те из ребятни, кто не вошёл в соревнующиеся «отряды», стали зрителями и болельщиками. Старт игре дан. Какой восторженный шум поднимается - крики, визги, смех, топот ножек, аплодисменты!..
После игры, где победу одержали, конечно же, обе команды-отряды, наступает время выступления Военно-морского флота. Дети слегка утомились от бурных состязаний, они расселись по скамеечкам и приготовились внимательно смотреть и слушать.
Ятлов открывает «концерт». Он замечательно читает главу «Гармонь» из поэмы Твардовского «Василий Тёркин». «Самодельшики» и не подозревали, что майор обладает таким артистизмом и мастерством декламации, умеет в лицах изобразить героев. Театр одного актёра, да и только. А дети-то, как заворожено, слушают!
С интересом принимают слушатели и мелодекламацию Сергея «На фото любимой», особенно внимательны практикантки. А после слушают коллективное исполнение задумчиво-лирических «Журавлей», сменяет которых бравурно-революционная песня «По долинам и по взгорьям». И «на ура» принимают незапланированный и неожиданный для всех танец Сапсая, зажигательно исполняющего - ни много, ни мало - саму «Цыганочку»! Что называется на «бис» вызывают, матроса!
Прощаясь с детворой, моряки поют под гитары вместе с ними «Песенку крокодила Гены» («Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам...»), и расстаются лучшими друзьями. Детишки машут на прощанье ручонками, а курсанты обещают придти ещё...
Для воинов-артистов в отдельной комнатке уже приготовлен обеденный стол. Воспитатели позаботились вкусненько накормить дорогих гостей. Хлебосольна заведующая, она и на дорожку приготовила им пакетики со снедью, но Ятлов благодарит женщину и от «сухого пайка» отказывается.
В часть «самодельщики» возвращаются в расчудесном расположении духа, смеются, подтрунивают над Сапсаем, что «как ни старался парень, да ни одна «цыганочка» в пляс с ним не пустилась». А если всерьёз, то Сашей все довольны. Такое разнообразие и своеобразие внёс в «концерт»! И Ятлов в хорошем настроении, горделиво ступает по улицам тяжёлым мужицким шагом.
В части 23-февраля тоже отмечается разнообразием - сытным обедом с жирным флотским борщом, с тефтелями на второе, с жареной рыбой и булочками к чаю. Но всё это уже не прельщает насытившихся артистов. А вот «тихий» час, да на целых два (!) «адмиральских» сончаса после камбуза – это очень кстати для них.
Добрый, праздничный февральский день после всех мероприятий (культпоходы, просмотр кинофильмов) заканчивается общей вечерней поверкой на плацу. Ко многим в этот день приезжали родители и командованию нужно убедиться, что все курсанты на месте и трезвы. Выстраиваются по своим местам роты, в них привычно – повзводно - проводится перекличка. На поверке присутствует сам Нестеренко!
А над невидимой Карантинной бухтой вспыхивают видимые и раздаются слышимые фейерверки, взлётают разноцветные дуги ракетниц, небо озаряется праздничным салютом. Но вся эта иллюминация рукотворна, искусственна, скоротечна. И природа в очередной раз говорит о том, выкатывая на смену эфемерному человеческому празднеству невообразимо ярко-жёлтую луну, и щедро посыпая чернь над ней мерцающими огненно-синими, хрустальными звёздами.
За этим волшебством можно хоть всю ночь наблюдать в ротное окно. «Выдрыхлись» днём курсанты, потому и скрип коек в роте, разговоры шёпотом, прысканья смехом - баловство пацановье, одним словом. И старшины, как вымерли, - никакого вмешательства с их стороны. Водку пьют втихаря в честь праздника в своей старшинской, что ли?..