Сейчас, когда жить мне осталось до окончания собственного века три пятилетки, основное мое занятие — воспоминания. С годами память стала очень странно себя вести: я могу долго и безуспешно вспоминать, куда сунул очки или что ел сегодня за завтраком. Зато до мельчайших подробностей обозначаются события, даже малозначительные, отдаленные от меня сегодняшнего на несколько десятков лет. Будто то, что происходило в детстве и юности — оказывается более значимо. Перед внутренним взором встает даже то, что давно и надежно похоронено в глубинах памяти. Ан, нет, всплывает, как утопленник, вымытый течением из-под коряги-топляка.
Я тогда только-только закончил ФЗУ при заводе, и определили меня работать к вагранке. Это сейчас я персональный пенсионер с ворохом правительственных наград, включая орден Трудового красного знамени, бывший Генеральный директор крупнейшего сталелитейного завода и Почетный гражданин города. А после училища — подмастерье, пацан ушастый с голодным блеском в глазах. Год шел первый послевоенный, продуктовые карточки еще не отменили, и желание набить плотнее желудок преследовало постоянно. Но голодный блеск был и иного рода. Стояла весна, мне было 17, и я как-то внезапно обнаружил, что вредные девчонки не столь уж и противны и среди них много неожиданно красивых. Скорее всего, всему виной были бурлящие гормоны молодости, но в ту весну красивыми мне казались почти все встречающиеся девушки. Хотелось не просто любоваться открывшейся мне красотой женского тела, но и трогать эту красоту руками. Беда заключалась в том, что был я в ту пору очень застенчив и разной степени спелости юношеские угри-«хотюнчики», что обильно цвели на лбу, щеках, подбородке, словно маргаритки на клумбе городского сквера, смелости мне отнюдь не прибавляли. Хотя расстаться со своим целомудрием особого труда не составляло. Повторюсь, год шел послевоенный, количество мужиков резко сократилось, число томимых желаниями женщин соответственно возросло — даже безногие инвалиды пользовались успехом у стосковавшихся по мужской ласке вдов-солдаток. Меня не раз уже недвусмысленно зазывала в гости соседка по лестничной площадке Людмила, получившая год назад похоронку. Однако я никак не мог решиться. Скорее всего, тому было несколько причин. Это и близость — через стенку — моих родителей, и Людмилин пожилой, как мне тогда казалось, возраст — почти тридцать. Но главное, страх, что после ЭТОГО я безвозвратно стану другим. Пусть взрослым, но уже не тем, каков я есть.
Тот памятный день был первым по-настоящему весенним: ярко светило солнце. У меня выпала ночная смена, я сидел в аллейке на прогретой лучами скамейке, дымя махоркой и бездумно поглядывая по сторонам. Курил я первый год и пока еще получал от процесса удовольствие. В дальнем конце аллеи, со стороны центра, показалась женская фигура. Она шла, не касаясь земли, плыла, перебирая ногами по воздуху. Я заворожено уставился на волшебное видение, напрочь забыв о дымящейся самокрутке. По мере приближения фея, как видел ее я, опускалась на землю. Стало понятно, что это шутки весны и солнца: земля парила, воздух дрожал и струился и все удаленные предметы казались приподнятыми над землей. И все равно, походка незнакомки оставалась летящей, шаг легким. Она шла, не тяжело впечатывая подошвы туфелек в грунт аллеи, а лишь слегка касалась, отталкиваясь от земли. В тот миг мне показалось, что этими касаниями-толчками именно она заставляет Земной шар вращаться. Со стороны я выглядел, вероятно, очень глупо: широко распахнутые глаза, приоткрытый в изумлении рот, чадящая сизым дымом «козья ножка» (хотя нет, аккуратные «козьи ноги» я крутить не умел и потому сворачивал обычные прямые самокрутки). Лишь почувствовав боль в ноге — горящая крошка дешевой махорки-крупки, выпавшей из самодельной папиросы, прожгла дыру в штанах — я пришел в себя.
Между тем, незнакомка миновала меня и стала удаляться. Одетая в светлое бежевого цвета демисезонное пальто, белые кожаные туфельки, русоволосая (волосы, прихваченные в длинный конский хвост, мотались в такт шагам между лопатками, и легкий ветерок играл завитком на ее виске)… девушка показалась мне звездочкой, спустившейся на нашу землю. Уже позже я узнал, как недалек был от истины. Она была будущей балериной, чем и объяснялась ее легкая, скользящая походка и специалисты прочили ей великое будущее, называя восходящей звездой и надеждой советского балета.
Ночная смена прошла, как в тумане. Помню лишь свои грезы о нашем знакомстве, прогулках в парке и походе в кино на любимого «Чапаева». Почему-то представлялось, что ее непременно зовут Варей. Наутро, вместо того, чтобы идти отсыпаться, я отправился в заветную аллейку. Сел на облюбованную скамейку и приготовился к ожиданию. Солнце пригревало, уставший организм требовал отдыха, я то и дело клевал носом, и чуть было не прозевал появление девушки. Она была уже в двух шагах, когда я в очередной раз открыл глаза. Все приготовленные загодя слова знакомства вылетели из головы и я не нашел ничего умнее, как подскочив к ней, спросить:
— Не скажешь, во сколько закрывается городская баня?
Девушка, никак не отреагировав на обращенный к ней вопрос, молча прошла мимо. А я, как последний идиот, остался стоять посреди аллеи. Молодость, помноженная на отчаянную решимость непременно познакомиться, не позволили мне уйти. Прождав два часа, я увидел, как она возвращается. С занятий танцами, как узнал позже. На этот раз ее появление не застало меня врасплох. Поднявшись с лавочки, я сделал несколько шагов ей навстречу и, заступив дорогу, сказал:
— Пойдем вечером в кино? Отличный трофейный фильм будут показывать. С Марикой Рёкк.
Слегка сбившись с шага, незнакомка молча обошла меня, словно трухлявый пенек, торчащий посреди дороги или свежую коровью лепешку и прошла мимо.
— Про любовь! — бросил я вслед удаляющейся спине и бросился догонять.
— Давай знакомиться. Меня Игнатом зовут.
Полуобернувшись и глядя куда-то поверх моего плеча, девушка бросила:
— Я на улице не знакомлюсь, — и ушла легким шагом балерины.
Как ни странно, меня это не отвратило от нее, я продолжал лелеять надежду на знакомство и регулярно подстерегал, сидя на заветной лавочке и время от времени возобновляя попытки знакомства. Следуя по пятам, я изучил обычный маршрут гордячки. Жила она на противоположном центру города берегу реки, в районе, прозванном «дворянским гнездом», застроенном одноэтажными типовыми домиками на две семьи. Проживали там не дворяне, конечно, — какие дворяне при Советской власти? — но своего рода элита. Директора заводов, инженеры, врачи. Одним словом, интеллигенция. К Дому культуры, куда незнакомка ходила в танцевальный кружок, можно было проехать на маршрутном автобусе, единственном виде общественного транспорта, соединяющего две части города. Однако, это был длинный кружной путь: автобус кружил по городу, пересекал реку по большому мосту и только потом выбирался в центр. Был и еще один путь, намного короче по времени и расстоянию, по узкому пешеходному мостику. Вот этой дорогой и ходила моя незнакомка. С аллеи нужно было свернуть в боковую улочку, которая выводила на берег реки, а потом — по тропинке, тянущейся по кромке высокого речного берега.
Был уже конец мая, черемуха укуталась в белое, как невеста фатой. Девушка возвращалась домой, я, словно тень, следовал за ней, отстав метров на пятнадцать. Стояла по-летнему теплая погода и девушка была одета в легкое платье не платье, сарафан не сарафан, но не с лямочками на плечах, а с короткими рукавчиками-фонариками и с широким подолом в складку. Такой фасон, кажется, «солнцем» прозывался. На ногах туфельки-балетки. Мы уже шли по тропинке, когда случилось это. Хотя река в пределах городской черты течет по равнине, истоки у нее горные и потому течение довольно быстрое и если добавить таяние снегов в горах, то водный поток несся стремительно. В том месте, где тропа проходит по самому краю нависающего берега, река образует нечто вроде кармана. Место глубокое, бочажное, вода кружит, образуя водоворот. Вот это кружение воды и подмыло высокий берег. Как раз когда девушка проходила, огромная глыба грунта ухнула в воду с участком тропки и девушкой на ней. Плавать видно она не умела, да и вода холодная, сразу водоворотом ее потянуло и она начала тонуть. Под водою скрылась. Не мешкая, я как был в одежде, только туфли сбросил, чтобы на дно не тянули, сиганул вниз головой в водоворот. Видать повезло мне, а может и место, где скрылась она, приметил верно, всего один раз и вынырнуть пришлось, чтобы воздуха вдохнуть. Нашел я ее, ухватил, как положено, за волосы, да и потянул наверх. Вытащил, уложил на узкую полоску из песка и гальки, что тянулась вдоль кромки воды под кручей. Только не дышит уже. Приложил ухо к груди, чу! — сердце тихо где-то далеко вроде отзывается.
Вот тут и пригодились мне знания по оказанию первой помощи, полученные на занятиях в ОСОАВИАХИМе. Мокрая ткань платья плотно облегала тело утопшей, выделяя, будто делая голыми, груди девушки без лифчика. Я ладонь на ладонь сложил и прикрыл ими левую выпуклость, аккурат над сердцем. Толчки начал делать: раз-два-три-четыре! Ухо приложил, послушал и снова ту же процедуру еще раз. Потом нос ей пальцами зажал и ко рту приоткрытому припал, дыхание искусственное делать. Не таким я себе представлял первое в жизни прикосновение к девичьим губам (а сколько мечталось горячечными ночами). Ощутил только холод и вкус речной воды.
Наконец закашлялась. Я ее перевернул, через колено перекинул, чтобы воду, что наглоталась, выкашляла. Оклемалась вроде. Я ее на ноги поставил, она мне слова благодарности лепечет, а я в ответ с улыбкой:
— Ну, вот наконец и познакомились.
Только гляжу, не понимает она меня, в глазах удивление отразилось.
— Ну, как же, — напоминаю, — сколько раз уж пытался с тобой познакомиться. С ранней весны хвостиком следом хожу.
И тут внезапно понимаю, что она меня не вспомнить не может, она меня все это время просто не замечала! Ярость меня охватила, не помню как, выхватил из кармана штанов бритву — я в то время постоянно носил при себе, непонятно зачем, опасную бритву. Хорошая сталь, золингеновская — и широко полоснул ей по горлу. На шее ниточка красная появилась и капельки рубиновых бусин прямо на глазах набухают. А потом, как-то сразу, кровь фонтанчиками ударила. Отскочил я, чтобы на меня не попало. Удивление в ее глазах недоумением и будто обидой на что сменилось, а потом глаза словно пленочкой стало заволакивать. Она, незнакомка моя, руки к горлу потянула, да тут ноги подкосились и она, как надломленная на песок опустилась навзничь. Ногами еще несколько раз подергала, оставляя каблуками балеток в мокром песке глубокие борозды и затихла.
Стою над ней, а в голове одна мысль колотится: «Зачем?!» Огляделся по сторонам: справа берег высокий нас укрывает, с противоположной стороны реки берег леском зеленеющим порос — никого. Присел я над ней, оторвал от подола узкую ленту материи. Потом приподнял тело, задрал широкий подол к голове — длинные стройные ноги заголились, — набил получившийся мешок камнями-голышами, обкатанными речной водой и завязал горловину того мешка оторванной полоской ткани. После этого быстро разделся — вода с одежды уже немного стекла, не хотелось снова мочить, — ухватился за торчащие из мешка руки и поволок снова в воду, к водовороту. Там и отпустил. Чуть самого следом не потянуло, но выплыл. Выбрался, отдышался. Перво-наперво, бритву злосчастную в реку зашвырнул и уж потом оделся.
Искали ее долго. Из газет и узнал, что надеждой балетного искусства была. Да только так и не нашли, река хорошо укрыла гордячку.
Ни разу за прожитые годы не снилась она мне. Да и не вспоминал я ее, забыть постарался. А вот в последнее время, долгими бессонными ночами так и стоит перед моим взором то рубиновое ожерелье на ее шее.