Инга внутри вся умерла. От нее осталась только внешняя оболочка. Оболочка, которая сама по себе ходила, что-то делала, что-то говорила, иногда даже улыбалась. Но все эти действия совершенно не контролировались ни ее разумом, ни, тем более, чувствами. Так дерево, полностью трухлявое внутри, еще может какое-то время казаться живым. И даже шелестеть немногими, оставшимися на нем чудом, зелеными листочками. Но все это было только видимостью жизни.
Инга, как и то дерево, ждала только одного маленького толчка, после которого можно упасть и облегченно вздохнуть: "Все! Наконец все закончилось!"
Жалела ли она о том, что сделала? - Нет, нет и еще раз нет. Она и о жизни своей, которая закончилась в девятнадцать лет, не жалела. Уже не жалела. Даже явная несправедливость происходящего перестала трогать ее душу. В ней осталась только одна жалость. К ее старенькой маме. Маме, которая так гордилась, что Инга, одна из их села, закончила медицинское училище в самой Москве. Которая мечтала стать врачом. И стала бы им. Стала бы... Если бы не началась война. И поэтому ее маме суждено было доживать дни свои в одиночестве.
А санинструктору Инге Колесниковой суждено было не вернуться с этой войны.
И причина не в том, что век санинструктора на передовой недолог. Всякое случалось. Можно было остаться живым и в самом пекле передовой. Неведомые силы долго хранили Ингу. Может потому, что когда она слышала стоны и крик раненых, то совершенно забывала о себе. "Вытащить, спасти!" - все, о чем она думала. И спасала. Маленькая, худенькая, из самого ада вытаскивала здоровенных мужиков. И откуда только силы брались?
Тот день поздней осени, который перечеркнул ее жизнь, начинался чудной тишиной, бездонным голубым небом и ярким солнцем. Хотелось жить, любить и быть любимой.
А потом - атака. И смерть со всех сторон. И раненый, вынесенный, спасенный ею, умер у нее на руках. Совсем еще мальчишка, последним словом прошептавший: "Мама..." и затихший, вытянувшийся и ставший отрешенно-строгим.
И опять внезапная тишина. Как будто война на короткий миг насытилась этой смертью и уползла в овражек отдыхать.
Дальнейшее Инга помнила смутно. Она брела куда-то бесцельно. Ее о чем-то спрашивали и она, глотая слезы, что-то отвечала. Кому, не помнит. А потом чьи-то руки схватили ее и затащили за сарай. Отрешенно она восприняла грубоватые ласки, перед глазами еще стояло застывшее лицо мертвого мальчика.
Пришла Инга в себя, когда этот кто-то начал расстегивать ей гимнастерку. Только тогда она глянула ему в лицо. Это был капитан Степанков, давно добивавшийся ее расположения. Солдаты за глаза звали его "курощупом" за пристрастие к женскому полу и особые способы ухаживания. Он был на должности интенданта и считал себя чуть ли не богом.
Одного взгляда в его затуманенные похотью глазки, хватило Инге, чтоб ее накрыла жаркая волна. Ненависти и отвращения. Она выхватила из голенища финку и всадила в жирное пузо распаленного насильника. Он удивленно хрюкнул и молча свалился к ее ногам. Инга еще некоторое время постояла, приходя в себя, а потом пошла докладывать о случившемся.
*** *** ***
Суд по военному времени был скорым. Статья-то расстрельная. Но спасло комсомольское прошлое, безупречная служба и те раненые, которых она спасла.
Так Инга попала в женский штрафной батальон. Как тогда говорили: "Кровью смыть преступление". Но избавление от немедленной смерти не радовало. Что-то в ней сломалось. Она чувствовала, что жизнь свою уже прожила.
Сблизилась она только с Леночкой, такой же отрешенно-молчаливой, как и она. Леночка была связисткой. Думала уже, что ничем ее не испугаешь. Успела навидаться всякого. А после одного артналета сломалась. Почувствовала себя уязвимой мишенью. Попробовала застрелиться, но неудачно. Вылечили и отправили в штрафники. Такие проступки приравнивались к дезертирству.
Всякие женщины были в батальоне. Были и уголовницы, были и вообще безвинные, которых туда "определили" незадачливые кавалеры за несговорчивость.. Но к Инге не приставали, ее поступок единодушно одобрили и в душу не лезли.
Взвод, в который попала Инга, состоял из молодых девчонок. Их взводный, пожилой солдат Андрей Макарович Сухов, жалел девчонок, поэтому послаблений не давал никому. Он их просто изматывал и на стрельбищах, и на занятиях по рукопашному бою, чем приводил в несказанную ярость разбитную штрафницу Анну.
- Макарыч, черт старый! - кипела она - Ну чего ты привязался? Нам хоть с твоей наукой, хоть без нее - помирать. Дай пожить спокойно. Не бери грех на душу хоть ты!
- Дуры! - в свою очередь взрывался Макарыч - Как есть дуры! Не на смерть ведь вас готовлю. И из штрафников люди возвращаются. А моя наука может жизнь вам спасти.
И дальше гонял без продыху.
Но вот закончилась и наука. Был получен приказ выдвигаться всему батальону к населенному пункту Чапаевка. В войну не осталось ни сел, ни городов. Только населенные пункты.
*** *** ***
Передовая замерла в ожидании. Солдаты знали, что на рассвете начнется наступление. Ожидали пополнение. И уже на исходе ночи пополнение прибыло. Измученные женщины валились просто на землю. Они шли всю ночь. А на рассвете им предстояло первыми пойти в атаку. Бойцы на передовой потрясенно молчали.
Макарыч тихо матерился. Обоз с оружием, как это часто водится, безнадежно отстал.
Женщин выстроили, каждой третьей дали в руки саперную лопатку и отправили на исходные позиции.
- Что, козел, доволен? - сплюнула под ноги помертвевшему Макарычу, проходя мимо, Анна - Просили же, дай пожить!
Пожилой пехотинец украдкой крестил проходящих мимо женщин, тихонько шептал: "Спаси вас Господь, спаси вас Господь..." и плакал.
Господь не спас. Из трехсот женщин, без оружия брошенных в бой за Чапаевку, в живых не осталось никого.
*** *** ***
Наконец Инга почувствовала, что сжимавшие ее душу тиски разжались. Вот только не было сил подняться с этой стылой земли. Перед глазами качается травинка. Зеленая. Неужели уже весна? Она приподнимает голову. Белые хлопья, медленно кружась, падают на землю. Но это не снег. Это лепестки цветущих яблонь. И лежит она в зеленой траве, в цветущем яблоневом саду и знает, что война закончилась.
Знакомый силуэт отделяется от ближайшего дерева. Мама! Мамочка! Родная моя!
Мама наклоняется и гладит по голове пятилетнюю девочку, собирающую букет из золотых одуванчиков. Она ей что-то говорит, девочка поворачивается, видит Ингу и бежит к ней.
- Ты моя мама? - спрашивает она Ингу, присаживаясь рядом - Ты вернулась с войны и теперь родишь меня? А почему ты плачешь? Тебе больно?
- Нет, солнышко мое, мне уже не больно! - отвечает Инга.
*** *** ***
На застывшую землю, медленно кружась, падают первые снежинки.
И опять война на миг замирает.
Она пока сыта.