Пусть, чуть потеплеет и я уйду из дома, где меня ненавидят и хулят самое меня. У меня будет рюкзак с минимум пожитками и палатка, которая каждой своей ниточной станет удерживать меня от сползания в пропасть бомжизма.....
Возможно, этим летним сезоном я не стану выступать изображая из себя манекена ( всем конкурентам надоело мое амплуа ). Я состарился для человека манекена. То что было возможно в 25 лет и даже в тридцать лет, теперь выглядит почти невозможно, но это не из-за того, что я располнел и стал негибким и не энергичным, причина всему ненависть моей жены...
Эта ненависть кара Божья. Это точно. Но за какую неправедность я удостоился этой кары Небесной? Трудно сказать. Невозможно угадать. Нужно принять, как неотвратимость.
Такое ощущение, что я в яйце, зажат физически ограниченным пространством, живой, но не могу вырваться вовне. Распространившись внутри этой сферы я томлюсь теснотой, но никак не могу проломить стенки яичной скорлупы, чтобы выбраться... Действительно, день моей смерти станет днем моего нового рождения... Я терпеливо и скрепив сердце иду к этой цели. Пошли мне крепости, Христос!
Проснувшись поздно, первым делом, он выпил, наскоро приготовленный растворимый кофе, и тут же заглянул в окно.
В интернете по прежнему, насколько хватало широты его взгляда, можно было наблюдать, висящие повсюду яйца.
Яйца имели фантастический внешний вид, и свисали гроздями во всех видимых усюдах, закреплённые у своих оснований, к всепронзающей, подобно электрическому разряду, мощной молнии.
Яйца были или белые, или светло серые с розовыми прожилками на яичной кожице. При размеренных пульсациях прожилки набухали, но тут же делались едва заметными. Некоторые яйца были голубые, жёлтые, розовые, и совсем прозрачные. Они подросли за ночь: раздулись, раздались в боках и сочно припухли, увеличившись в размерах. Не одно из них не лопнуло, и, не разлетелось после взрыва, на мелкие, влажные, липкие частицы и фракции, как с ними иногда случалось прежде. Всё обошлось - ни одно из них сегодня не перепачкало своим дерьмовым содержимым соседей.
Он уже узнавал некоторые из них по их внешнему виду, по незначительным ямочкам и бугоркам на кожуре, обрамляюшей по поверхности.
Вспоминал и с прорастающей радостью угадывал знакомые черты и контуры по полутеням и оттенкам света, колыхания и мрения которого сдувало потоками едва различимых воздушных масс, всюду витиевато витавших, переворачивающихся словно перистые кружева в фосфоресцирующем кружении своём над сферообразными, пульсирующими жизнью обрамленностями.
Он радовался своим узнаваниям. Хотел яйцам, что - то сказать, или даже, дотянуться до них пальцами. Мечтал дотянуться до яиц растопыренной тонкой пястью, чтобы их погладить. Его пальцы за последний период сильно истончились - стали похожи на пальцы известного пианиста, имя которого он никак не мог вспомнить. Он думал, что сможет, почувствовать ладонью и подушечками фаланг их невидимое для глаза тепло, которое бы сообщило ему о том, что внутри этих яиц проистекают процессы, напоминающие об их бурной внутренней жизни. Эти мысли не оставляли его никак.
Ему внезапно чудились фантастические раскаты, от сходящих снежных и селевых лавин в горах. Он видел, бушующие своими штормами водные Океаны, плювиально-рвущиеся в стратосферу своими кронами стокилометровые плотностоящие друг к дружке тихоокеанские секвойи.
И вдруг, распластав крылья, перелетал над ними в среднерусскую климатическую полосу, подобно Икару, наблюдая из стратосферы, как свои баюкающие, мохнатые кроны грациозно раскачивают великолепные, столетние и тысячелетние тридцатикилометровые, мачтообразные и мечтаобразные, устремлённые, рвущиеся своими стеблями ввысь, кедры.