_________
Как-то раз почти обычный человек, Мик Чембер, настолько увлёкся одной очень назойливой мыслью, что оказался заперт внутри собственной головы. И всё бы ничего, но случилось это прямо посреди улицы. Тогда, отдельно, тело Мика Чембера ввязалось в странные игры людей, в то время как хозяин разбирался с бардаком в своей черепно-мозговой коробке.
_________
One day Mik Chamber had a thought.
That thought – so deep it was –
Mik Chamber stopped, he couldn’t move,
Thus deep was in his thoughts.
He felt as if he entered in
His own head himself;
There outside a human being
Unconscious was left.
Mik Chamber stranded by the halls
Of his disastrous brain
Trying to find what was that thought
That led his mind astray,
Yet couldn’t grasp, meanwhile his bones
Engaged in weird trip,
Which only can be happened when
You plunge in thoughts too deep.
_________
Однажды Мик Чембер задумался. Да так сильно, что сам оказался в своей голове. Кстати, там было очень просторно. Обставлено просто, но не безвкусно. Достаточно светло. Вот только, увы, беспорядочно. Побольше порядка – и не случилось бы столь глубокой задумчивости. Но Мик Чембер по праву мог называться Казановой беспорядочных мыслей: и получилось (вполне ожидаемо), что одна из мыслей уж больно серьёзно его увлекла.
К огорчению, правда, Мик Чембер никак не мог вспомнить, о чём была мысль, когда оказался в своей голове. Оглядевшись, он развёл руками и естественным жестом растерянного человека активно и целеустремлённо почесал затылок. Да, чтобы разобраться в кипах вещей, разбросанных по углам его комнаты, понадобится далеко не один час. Но Мик Чембер не помнил, спешил он куда или нет. Всё, что занимало его сейчас – та игривая мысль, кокетливо юркнувшая в его головные покои без очевидного приглашения. И теперь – она играла с ним в прятки!
«О чём же я думал? Так-так. Где ты спряталась, мысль?»
То ли вслух, а то ли про себя раздумывал Мик Чембер.
В то время как за окнами уже был самый разгар дня…
«Что происходит? Почему толпа?»
«Даже скорую вызвали. Плохо кому?»
«Может, сбили?»
«Ох, что же за жизнь-то такая бессмысленная!»
Возмущались, спрашивали, причитали – в то время как Мик Чембер в неподвижной задумчивости сидел, сгорбившись, на обочине. Медсестра пыталась привести его в чувство, но ни едкий нашатырный спирт, ни иглы, ни крики «а ну, живо, поднимайся!», ни подзатыльники – не помогали. Мик Чембер не двигался с места: ему поднимали руку – он её отпускал; его ставили на ноги – он их терял; его щекотали за ухом – он трясся всем телом, но в себя разумного никак не приходил.
«Что, овощ?» Главный врач не привык церемониться.
«Вроде, да. А ещё – он будто бы в коме». Отвечала медсестра.
«Лучше бы умер сразу, чем возиться». Главный врач ещё раз посмотрел на вновь прибывшего, недовольно покачал головой и отмахнулся: «Нет у нас для него места. Да и что тут лечить? Направляйте в жёлтый дом. Пусть там его и изучают, хоть голову вскрывают».
«Но, доктор! Не жестоко ли это?»
«Жизнь жестока. Меньше думать надо». Отрезал главный и ушёл.
Вот так Мик Чембер, сам того не зная, оказался в едва ли не самом гостеприимном месте отдалённого города Бин(1) – Крэнкерлэнде, официально именующемся «Институтом Ментальных Расстройств», основным родом деятельности которого уже многие годы являлись отнюдь не исследования, а организация чудаковатых вечеринок. Услуга крэнк-фо-прэнк(2) пользовалась огромной популярностью у всех: детей, взрослых, животных – а о фестивале Крэнк-ми(3), направленном на принудительное раскрытие новых талантов в рядах «игрового» персонала Крэнкерлэнда с восторгом отзывались даже жители соседних городов.
Но Мика Чембера всё это мало волновало. Больше всего на свете его увлекала та самая мысль, из-за которой он, по сути, перестал быть человеком. Если, конечно, вы не считаете, что неподвижные кости и кожа, да пара бесчувственных, как стекло, глаз – могут называться человеком.
«Что ж, делать нечего. Придётся разобрать весь этот хлам».
Огорчился Мик Чембер, но понимал – иначе вряд ли найдётся та самая мысль. Потому побрёл к первому из пяти углов, составлявших его современную, однако, пока ещё чуть скучноватую и необжитую комнату.
L. Угол Первый [A-C] – обоняние
Не то чтобы Мик Чембер был фанатом изысканных ароматов и, как новомодная чуть повзрослевшая фрау, скупал тоннами разноцветные скляночки тонких духов. Не то чтобы он вообще обладал исключительным «носом», способным различить в туалетной воде нотки ванили, корицы, берёзовой корки или тот самый неуловимый аккорд терпкой капельки пота, испаряющейся с кожи разгорячённой ритмичной жарой байлаоры. В привычной жизни (вне просторов головы) Мик обычно не смущался городских забегаловок, от которых за километр тянуло месяц не менянным маслом и тухлыми баклажанами. Потому неспроста он испытал обонятельный шок, приблизившись к первому углу своей «внутренней комнаты». Разило оттуда ни больше ни меньше как от турецкого рынка в дешёвой провинции, где под солнцем так быстро продукты теряют свой срок.
«Фе! Ну и вонь!» Возмутился Мик Чембер, замкнув кулаком свои вот-вот готовые сорваться с места ноздри. «От чего тут может так нести!?»
Логично предположить, что ничего (и никто) не ответило Мику. В своей голове он был абсолютно один. Глупо было бы думать, что у всех внутри головы одинаковые. У кого-то есть тараканы, кто-то проводит опыты на белых мышах, у одного – постоянно бусинки об паркет ударяются, у другой – ветер в ивах(4), у третьей – рамэн(5). Некоторые устраивают у себя в голове целые курорты и спортзалы, в особых случаях там образуются заросли дурмана, а есть и такие как Мик Чембер: обживают комнатушку (или даже квартиру), которую не могут позволить себе в реальной жизни в силу многих часто невзаимосвязанных причин. Правда, это не значит, что в таких головных комнатушках тоже не появляются тараканы. Но в случае нашего героя, ему было достаточно уже того, что там полный бардак.
«Полный бардак… не то слово!» Продолжал возмущаться Мик Чембер.
Угол вони (как охарактеризовал его для себя сам герой) был буквально напитан разнообразными курительными благовониями, отчего складывалось ощущение, что ты находишься одновременно более чем в сотне храмов со всех концов мира, казалось, не только земного. Все запахи свились в один массивный клубок дымного тромба, настолько насыщенного, концентрированного, что можно было с легкостью ухватиться за любую из нитей рукой. Что Мик Чембер и попробовал сделать, обнаружив, к своему удовольствию, что они разноцветные.
«Так удобнее будет распутать комок этой дряни». Улыбнулся наконец, впервые с того момента как замкнулся в своей голове, Мик. После, с грустью, заметив, что придётся пошуметь извилинами – клубок вони был сильно запутан: шанс запутать сильней был велик.
В это время тело Мика Чембера лежало в одной из псевдо-викканских церквей города Бин, на ритуальном столе. От церкви, конечно, одно название; в остальном это было небольшое овальное помещение с потолками в 2 метра, поддерживаемыми четырьмя шестами, стриптизными, б/у, судя по затёртости металла. Здесь раз в два месяца собирались четыре подруги, не особо сильно вдававшиеся в подробности языческих религий, их идей и ритуалов. Им просто нравилось себя так называть – викканки. И, соответственно, звали друг друга по именам: Вика, Карина, Анита, Китанка. Последней часто казалось, что такое имя она получила не ради красоты совместного четверного звучания банды викканок, но и из-за того, что она была китаянкой, что ей мнилось как скрытый расизм, но это мало кого волновало.
Так вот, время совпало, или звёзды сошлись – Мика Чембера привезли в Крэнкерлэнд как раз накануне их традиционного викканского ритуала, с жертвоприношением. Правда, о приношениях подруги-сёстры обычно умалчивали; и, когда раз в два месяца из Крэнкерлэнда навсегда пропадал очередной «пациент», управляющие (которых, вернее, было бы называть арендаторами) в бланке возврата ставили галочку напротив «Сломался», доверяя словам любезничающих дам, что «исчез, и нигде не найти». В конце концов, клиент платил за развлечение, а «пациентов» – крэнков – хватало всегда.
Псевдо-викканки любили брать «свежачка». Какое-то особое таинство виделось им в том, что лишь только поступивший в аренду субъект станет будущей жертвой их важной церковной традиции. И вот, весь облитый ароматическими маслами, Мик Чембер лежал перед ними в одних лишь трусах (подруги, что странно, не были извращенками в привычном смысле слова). Под ним – шаткий стол из Икеи. Вокруг – чёрные свечи. Сами псевдо-викканки, прикованные наручниками к шестам, уже читают неразборчивые мантры. На самом деле так на их коверканном бинском акценте звучат слова песни Venus(6), которую они единогласно провозгласили своим ритуальным гимном.
Одна из них, Анита, главная, освободилась от шеста, движется к Мику, в руках держит чашу; на губах «шезгарит». Склонившись, шепчет: «Им ер винус, им ер фаир, ир дизаир – сейчас ты выпьешь мой викканский сок, и вечность уничтожит твой порок». Под нарастающее монотонное занудство ритуальных сестёр она протягивает руку – раскрыть рот… но цепко сжаты его губы.
«Что за проклятие! Вы проверяли это тело? Он был вял?»
«Конечно. Даже мочу ему в рот заливали, для смеха». Сёстры прервали бормотания.
«Так вот, сейчас не размыкается. Никак! Ладно. Вернём обратно. Возьмём другого, пока время есть. Некогда с этим возиться. Пусть пишут – сломался».
Закрыв, отставив чашу с цианидом, она спешно, нервно вышла вон.
S. Угол Второй [C-E] – осязание
«Сломался…» Мику, к его счастью распутавшему ароматный клубок, показалось, он что-то услышал. Хорошо, что он даже не думал, что – вот только – творилось вне его головы.
Да, странные развлечения любят жители города Бин. И чем дальше, тем страннее, потому что они поощряются. Крэнки – психушечные физически-кукольные – только множатся. Прибыль Крэнкерлэнда растёт. Помимо личных идей развлечений, предлагаются полноценные концепции для стопроцентного удовлетворения от аренды «пациента» или даже целой группы. Недавно, например, троих увозили на детский праздник. Набили рты (и не только) конфетами, подвесили за ноги, деткам вязали повязки на глаза, давали биты в руки и… двумя словами, человеческая пиньята(7). Крах как весело. Двое сломались.
С облегченьем вздохнув, Мик Чембер оставил догорать один, наиболее полюбившийся ему благовонный духан, и направился в сторону следующего угла. Приближаясь, он почувствовал приступ чесотки и даже почти захотел выпить, но твёрдо решил – «сейчас всё по порядку», и продолжил изучать свою внутри-головную территорию.
В стену второго угла под постером кадра из фильма «Ночь на Земле»(8) был словно встроен целый бортовой компьютер: от количества кнопок, рычагов и переключателей глаза делились на сотые доли, превращаясь в дробный экран ультратонкой плазмы – вот-вот, и вытечет наружу: не успеете переключить экраны.
«Так. И как мне в этом разобраться?» Вслух задумался Мик. В конце концов, он уже привык, что в его голове нет никого кроме него, поэтому можно говорить что угодно и как угодно, вплоть до цитирования сцен из Майти Буш(9). Но, совпадение или нет, именно в тот момент, когда он решил отчеканить четырёхголосый кримп(10), внезапно вырубился свет.
До этого момента Мик Чембер даже и не предполагал, что внутри его головы существует некий источник люминесценции: ни люстры, ни торшера он не замечал. Вследствие чего решил, что свет происходил из стен – точнее, корок мозга, питание которых оказалось перекрыто посредством нежданной поломки. Только маленький зелёный огонёк горел под одной из кнопок «компьютера». Ещё секунду ранее Мик Чембер возмущался, что «эта штуковина портит весь интерьер», но теперь, во мраке его головы, эта тех-аномалия представлялась единственным способом хоть как-то повлиять на освещение, особенно если присовокупить тот фактор, что нашему герою стало дурно, как он решил, от духоты и зародыша клаустрофобии. С надеждой, задержав дыхание, он нажал на приветливо мигающий зелёный огонёк.
Профессор Рэт Люэр значился как самый выдающийся экспериментатор города Бин. Всех, в особенности приезжих, удивляло, как он в своей работе совместил два жанра: научный и увеселительный. Пожалуй, наибольшее количество денег приходило в Крэнкерлэнд именно от него. Профессор арендовал пациентов для проведения открытых опытов, транслировавшихся в формате реалити-шоу на трёх главных улицах города Бин: Националистов, Вуайеристов и улице Ганнибалистов. Последняя чаще всего собирала аншлаг; люди с первой, после очередной премьеры, шли громить кабаки на улице Радужных Единорогов; а любители тайных «глядений», со второй, затем забирались на крыши, покрытые маскировочной сеткой (столь заметной среди привычных черепичных покрытий домов города Бин) и наблюдали за тем, как первые громят «раденорожных», а третьи после прибегают, по-гиеньи, на любимый трупачок.
Да, всего этого, может, и не было бы, если б не шоу профессора Рэта Люэра. Сегодня, как раз, вновь заявлено одно. И, по не самой счастливой случайности, именно Мик Чембер значился в главной роли. Дело в том, что дельцы Крэнкерлэнда очень редко получали обратно своих пациентов с пометкой «Сломался». Обычно подобная галочка означала, что всё, такого крэнка больше нет. А тут, вроде бы тело на месте, но испорчено. Всё бы ничего, но Мик Чембер был выставлен на аренду с весьма выдающимся пресс-релизом, в пяти словах звучавшем как «исключительно податливый во всех отношениях». Ключевое – «во всех». Но предыдущие пользователи – псевдо-викканки – подтвердили обратное: его рот действительно не получалось разомкнуть. Так что, с одной стороны, бюджету Крэнкерлэнда повезло, что профессор заинтересовался подобной полу-активной кандидатурой. Что, с другой стороны, не вызвало бы радость у Мика Чембера, ежели бы он не замкнулся в своей голове.
«Внимание! Внимание! Лаборатония Рэта Люэра представляет: недополоманный крэнк в поисках выхода из отсутствия света! Цель исследования: можем ли выжить без мозгов. Перчинка сюжета: лабиринт, темнота, стены движутся, время тикает, потолок режет!»
Это был один из любимых сюжетов зевак города Бин. За героем шоу следила камера ночного зрения, расположение стен лабиринта менялось каждые 10 секунд, а каждые 5 секунд там, где не было стен, с потолка опускалось широкое острое лезвие гильотины, как туго набитую сигару норовящее отхватить кусок тела участника Лаборатонии. Загнанной крысой выглядел Мик Чембер на экранах улиц, шатающийся, словно зомби, потерявший вкус мозгов. Никто не покидал «комнату тени» целиком, да и мало кто вовсе. И зрители не ждали, что случится невозможное. Они хотели крови, чтобы оправдать кровь, которая прольётся после.
Но, не в этот раз. Мик Чембер потянул за ручку двери, и ворвался свет. Лишь клок волос остался на полу. Ну что ж, постригся.
A. Угол Третий [E-B] – слух
«Опфф…» Мик Чембер резко почесал затылок. В какой-то момент ему показалось, что кто-то дёрнул его за волосы. Но тут же засмеялся. Действительно, кто бы мог это сделать внутри головы. Привидение, разве что. У некоторых всё тело ими кишит. У Мика же чаще сквозняк «ууу» и «ааа» напевает – ничего сверхъестественного.
Снова стало светло. На «компьютере» зажёгся красный огонёк, и что-то подсказывало нашему герою, что его следует так и оставить, в покое. Обернувшись зачем-то, он, с приподнятой бровью, заметил, что до сих пор замутневшие окна вдруг стали яснее и даже открыли вид. Впрочем, не было там ничего интересного: лампа, стена, потолок. На мгновение кто-то прижался к окну, будто пальцем погрозил, но тут же пропал. Снова: лампа, стена, потолок. Ничего интересного. Мик Чембер отважно и громко чихнул, и направился к следующему углу, твёрдо уверенный в том, что со светом теперь всё в порядке.
В жизни вне головы ни один из немногих знакомых Мика Чембера не сказал бы, что он обладает хоть каким-то музыкальным вкусом. Неважно, хорошим или плохим. Любой случайный признался бы: «Да, слушает что-то. Да, вроде звучит. Да, есть ничего. Но лучше не говори с ним о музыке. Он путает Doors и Зверей, понимаешь, о чём я?» В ответ собеседник кивал, даже если и слушал всю жизнь только Death и Black Sabbath (между ними фаппя на металльных див, звук off).
Потому и скопилась в третьем углу головной комнаты Мика Чембера уйма пластинок и даже кассет с разномастными разноголосьями тысяч разнокопирных мелодий и разнослюнявых хитов вперемешку с брутальными гриво-балладными и шуршащими электро-ватными синто-гитаро-дрожаниями (и их подражаниями).
«Как в таком разобраться!» Повесил уши наш герой. Но, делать нечего, достал из-под груды записей многофункциональный проигрыватель, наугад вытянул старинную кассету группы Scorpions, включил – Lady Starlight – помечтал, погрустил; потянулся ещё, достал Laibach, подумал, побил себе ноги руками; дотерпел до Кино…
Стоит заметить, что в городе Бин особо почитали эту группу. Несмотря на то, что мало кто понимал слова, будучи иностранцами в отношении русской речи, песни Ки-но (с ударением на первый слог) были абсолютными хитами на тематических семейных вечеринках, как то: свадьба, годовщина, панихида, инцест по согласию, шведский сплит (шведский кейтеринг – шведской семье), ганжабанга, ректалобукке, фистоналоцизия(11). Само слово семья на наречии города Бин означало «глубокую общность». По всему, так и было.
Семья Пустовскиных, как и многие другие среднестатистические семьи, прикрывая то левый, то правый, то оба глаза одновременно дожили до очередной круглой годовщины свадьбы. Слово «свадьба», стоит также заметить, трактовалось на бинском лаконичном как «связка», а на бинском расширенном как «связанные обязательствами, о которых никто не помнит, но употребляет Мы при каждом вредном случае и с завидным постоянством выставляет себя на посмешище другим семьям, в свою очередь учтиво не смеющимся, будучи таковыми же участниками связки»(12). В словаре дополнительно приводятся тематические слова-паразиты, такие как уже известное нам «мы», вкупе с «ты должен», «хочу внуков», «выходные», «работа», «измена», «развод», «мастурбация», «климакс», «я готовлю – ты моешь посуду», «как помягче послать родителей», «не звонишь», «не отвечаешь на звонки», «я отдала тебе лучшие годы своей жизни», «кто подаст стакан воды в старости», «ты не брал мои вставные зубы» и так далее в том же духе.
В общем, семья Пустовскиных была абсолютно нормальной семьёй города Бин, в совершенстве владеющей семейно-свадебным жаргоном. Мама и папа, трое детей (две близняшки, один пацанёнок на пороге инцестовой зрелости), трое дедушек (один их них лже, но никто не знает какой) и одна бабушка (единственная, знающая лже-деда в лицо, но скрытно держащая его в любовниках). Пустовскины люди весёлые, как и все биновчане, хоть и чуть старомодные, консервативных взглядов, открыто извращения не разглашают, слухи о «налево» подавляют. Только на праздниках, устраивающихся в честь приуроченных к слову «семья» дат, позволяют себе немного побалаганить на публику. Вот и в этот день, чудесный день, когда Мик Чембер дважды «сломался», глава и кормилец Пустовскиных, Радовамир решил, что данный крэнк будет отличным украшением вечера, в честь круглой даты, для него и жёнушки, Ралиры.
Хочется увлечься и отметить тот факт, что все члены семьи Пустовскиных носили имена на Ра, но отрицали хоть какую-либо связь с небезызвестным богом. Кто-то думал, что они евреи, но проезжий немецкий эксперт подтвердил, что Пустовскины – монго-поляки, и только потом евро-саксы(13). Но, посмотрим на празднества, что там с Миком Чембером.
В качестве уникального развлечения на празднике для Ралиры Пустовскиной выступала живая (относительно не-мёртвая) марионетка – Мик Чембер на шарнирах. И каждый мог исполнить им любой странный танец, дёргая за концы специальных канатов. Что только не выделывал Мик в этот вечер: и сальто с выходом на шпагат (и различимым хрустом), и брейк-данс с попыткой укусить себя за «хвост»; и танец обезьянки, не удержавшейся на пальме. Но вот, Радовамир провозгласил тост в честь жены и поставил любимую песню, в которой сам к торжеству переделал слова: «Звизде по имэне Жонце». Ралира взялась за шарниры…
Но не смогла управлять. Мик Чембер, мёртво вцепившись в канаты, опрокинул её вспять.
U. Угол Четвёртый [E-B] – зрение
«Голова-то как кружится…» Никогда не занимавшийся сёрфингом Мик, с трудом балансировал на волнистом полу своей внутренней комнаты, медленно, с трудом, но всё же приходя в себя.
По пути к четвёртому углу ему казалось, что по паркету под ногами вьются тучи коричнево-серых пиявок – Мик Чембер даже призадумался «не происходит ли чего с ним странного снаружи», но то длилось лишь долю секунды. И пиявки как раз рассосались. От чего Мик решил – показалось и вправду – несмотря на то, что именно в этот момент оказался одним из единственных человекообразных существ, в непосредственной близости шага лицезревших собственные нейроны (взбудораженные недавними шарнирными происшествиями).
Мик Чембер подходил к очередному углу, играя сам с собой в догадки, что же там может быть не в порядке. Навстречу ему приближались несколько знакомых лиц. Точнее, одинаковых лиц, родинка в родинку похожих на самого Мика Чембера. Да, у него под глазом была немаленькая родинка, и друзья по работе называли её третий глаз. Кстати, наш герой был из тех странных типов профессий, связанных с обрамлением любых, даже диких идей, в тексто-реализации. Ему мешало, впрочем, отсутствие способности к визуальному оформлению собственных мыслей, из-за чего почти каждая идея на выходе получалась не такой, как он её задумывал. Но коллеги по визуальному цеху усмехались в ответ на ремарки «писателя текстиков» – «это что, третий глазик тебе подсказал?».
Но Мик Чембер любил свою родинку. И на время даже забылся, любуясь на нескольких себя, пока не осознал, что смотрится в большое разбитое зеркало. Осколки – повсюду, даже в обоях, рисунок которых напоминал высокие извилистые белые деревья(14), пробивающиеся сквозь гущу мрака. «Театральненько» – оценил зеркальный уголок Мик Чембер, также заметив, что если бы зеркало не было разбито, то вся комната выглядела бы более просторной. А ещё он заметил, что зеркало располагалось напротив окон, и до боли затасканная фраза про «зеркало души» шершнула, наждачной бумагой, на языке.
Вообще в жизни Мик не был фанатом зеркал. В одних он видел себя толстым, в других неряшливым, в иных совсем не симпатичным, а в большинстве – считал, что он и вовсе не человек, а полу-кот полу-бобр с планеты Рэйпистов галактики Дерзкой Слюды(15). Каждую пятницу, вечером, он рассказывал о своих космо-тических похождениях. Но тут же умолкал, когда коллеги начинали тыкать ему в нос зеркала.
Его доставили с канатами в руках. Не расцепить. «Сломался» трижды.
«Так-так-так…» Обеспокоенный подобным неприятным поворотом в отношении потенциально прибыльного во всех смыслах (казалось) пациента, главный врач (шоумен) Крэнкерлэнда пристально, сквозь спектральную лупу, изучал Мика Чембера, в чьих распахнутых глазах как будто даже появлялась мысль.
Беспомощный ранее, он твёрдо стоял на ногах, хоть и не проявлял никакой видимой мускульной активности. Тем не менее, пальцы намертво держали обрывки канатов (только так, перерезав шарниры, получилось вернуть на землю Ралиру Пустовскину, муж которой устроил скандал на ресепшне, из-за чего бюджет Крэнкерлэнда сразу заметно обнищал, а администратор чуть не получил повестку в суд по делу расовой дискриминации, бросив в спину удалявшегося Радовамира «чёртов жид», что, к великой случайности, не было услышано евро-саксом в пятом поколении, уж больно громко обдумывавшим на что потратить куш за причинённые неудобства: пригласить в кафе соседскую вдову Простовскиных, вместе с которой на пару они недавно стали обладателями карты клуба свингеров, или приобрести новый сверхмодный унитаз с сидением из песца и интуитивным – подстраивающимся под настроение – освежителем воздуха).
«Что с тобой не так?» Волд О’Ван(16), шоу-врач Крэнкерлэнда, психиатр, крэнколог и непросыхающий завсегдатай ирландского паба Энн Джо’йнт(17) (где всегда заказывает пинту «Ах ты ж бл**ь крота копчёного!»(18)) не был рад перспективе обращения потенциально прибыльного крэнка в потенциально непригодного для дальнейшей аренды, поэтому всерьёз задался мыслью, как вернуть Мика Чембера в исходное «на всё готовое» состояние. Для начала, было бы неплохо посадить его в кресло, но тело пациента не давалось напору шоу-врача.
Тогда Волд О’Ван решил прибегнуть к наиболее жестокому и крайне деструктивному методу деморализации крэнков – пению. Причём, паршивому. Но не отсутствие приятного тембра и знаний сольфеджио делало пение шоу-врача столь паршивым, а слова, которые он написал в одну из наиболее суровых пьятниц в Энн Джо’йнте, накротовавшись настолько, что вместо людских голов взаправду видел самых настоящих кротов. С тех пор, лишь только он затягивал этот мотив, ему тут же затыкали рот изрядным мякишем размоченных в мохито гренок, после чего Волд О’Ван неизбежно плевался, забывал слова и зачитывал колонку диетолога (которую выписывал втайне от близкого друга проктолога), категорически запрещавшую сочетать разбавленный алкоголь с газиками с чесночным ржаным.
Но сейчас песня была во благо терапии. Волд О’Ван расправил плечи, выпятил вперёд впалую сорокалетную грудь и запел в сторону упорного в своей «поломке» Мика Чембера: «Пустой голово-ой, тупой и немо-ой, полезен ты обществу недо-о-живой…»
S. Угол Пятый [D-A] – вкус
От последнего пятого угла в головную комнату ползком или почти ничком кралась дорожка специй, среди которых наиболее явно выделялся розмарин, перец розе и морская соль, повенчанная с эстрагоном. Мик Чембер едва не наступил на данное сочетание, но, будучи босиком, сразу же отошёл со «специфической» тропы.
«Никогда не был фанатом готовки!» Воскликнул наш герой. И, действительно, за всё время своей недолгой 27-летней жизни он не был в состоянии приготовить что-либо кроме варёного яйца и курицы. По сути, за всё своё время на внешней земле Мик Чембер способен был только на варку. Однако не каждую: как-то раз он варил фасолевый суп, но, оказалось впоследствии, одной банки фасоли и фляги воды недостаточно. На что Мик возмутился: «Откуда мне знать, что в фасолевом супе есть что-то ещё! Что за мир!». Примерно такую же фразу он воспроизвёл, когда готовил суп гороховый; а особенно плевался после жалкой попытки сварить суп луковый, да-да, из лука и воды.
Несмотря на то, что Мик Чембер в будущем не планировал становиться поваром ресторанов от трёх до пяти и выше (с ролевыми бонусами) звёзд «мишлена», он понимал, что крайний угол стоит разобрать если не с крайне аппетитным и претенциозным вкусом, то, по крайней мере, со знанием дела. И, для начала, следовало разобрать пакетики специй, бесхозно разбросанных по кухонному столу, словно отряд рядовых офицеров, застигнутый врасплох шрапнелью с привкусом копчёного тобаско(19).
«Так… лучший способ привести что-то в порядок – это создать блюдо. Только вот, что я люблю?» Задумался, в очередной раз, наш герой.
А что же он любил? Если в обычной жизни он зайдёт в кафе – закажет рыбу промеж двух вчерашних булок под соусом кал-бвэ(20) или зажаренные в жир прожиренные части кур в сопровождении имитированного солодового напитка на основе хмелепродуктов и сухорукофруктов(21). Иначе, забредёт в какой-то шоко-ресторан и по привычке замахнётся на большую чашку капучино с ромом (что с летучей мышью, стопкою, отдельно), а в сопровождение добавит пару блинчиков с дозревшим опиумным прошлым – маком. Наверное, тогда вкусовые рецепторы Мика Чембера были ему наиболее благодарны. В остальном, он был любителем перегорелого жаркого и сочных бурито и сэндвичей, где приколам раздолье(22).
Теперь, внутри головы, он понимал, что уж больно много всего скопилось за то время, пока он ел, пил и… на этой Земле. И следовало бы уже нащупать «точку вкуса»(23) и разобраться в своих едальных критериях. Говорят, именно пища – что мы потребляем сквозь зубы – влияет на течение многих процессов внутри. На мозг и мысль (не глупую), в особенности.
Минут 10 спустя, когда все убедились, что Волд О’Ван больше не блеет свои сумасшедше-паршивые мантры, в комнату шоу-врача запустили интерна Хлю Ло, прошерстить обстановку. После этого весь Крэнкерлэнд словно перевернулся кверху дном: то тут, то там раздавались возгласы «он был закрэнкизирован». Так что же увидела Хлю, и куда подевался Мик Чембер (которого не оказалось внутри)?
Здесь, в суровой близости финала, маленькое стилистическое отступление. Традиционно, автор пишет несколько иначе, здесь же огромная роль отведена потоку сознания, чёрно-пурпурному (как по-кошачьи). Также, с точки зрения русского языка, данное произведение стоит считать авангардным, в виду того что, будучи написанным на кириллице, мыслилось и переносилось на страницы оно на латинице. Отсюда – вольное использование слов и букв-о-до-творение. А также музыкальных нот и звуковых эффектов. «Хычшх!» Передёрнуло маленько. Отошло. Продолжим. Не думайте обо мне много и неважно, а то в моих случаях икота сутками способна длиться – и ничуть не способствует продуктивному созиданию.
Волд О’Ван залип в кресле. Глаза не моргали. Коленки не дрожали. Руки не мяли костяшки. Волосы не становились дыбом. Ноздри не раздувались. Даже не сопели. Если бы в этот момент рядом с шоу-врачом оказался тот доктор, что диагностировал Мика Чембера в прологе, Волд О’Ван тут же был бы отправлен на «чёртово колесо» Крэнкерлэнда. Но, что было удобнее, он уже сидел там. Бывший пациент и уже, по всей видимости, бывший врач развлекательной психо-лечебницы как будто поменялись местами. С одним исключением в том, что Мика Чембера не было в комнате, и никто до сих пор не мог нигде его найти.
Они смотрели под столом, под стулом, под книжной полкой, под раковиной и даже под ковриком с надписью «Crankome»(24), но то ли пациент растворился на месте, то ли выпрыгнул в окно и улетел, то ли слился (буквально, считали они) – пусто. Развели руками, покачали головами, потрясли ушами, после этого подмели за собой опилки, кусочки вафель и алюминиевую стружку, и забыли обо всём. Выбрали нового главного шоу-врача, Волд О’Вана добавили в список арендуемых крэнков с пометкой «податлив на всё с исключением: не напевать, не напаивать». Вернули гармонию в порядком подрасшатавшийся за день мир города Бин. И все снова стали жить весело и счастливо. Псевдо-викканки лили цианиды, ганнибалисты жарили нацийеристов, Пустовскины ходили под юбки и гетры к Простовскиным, а обновлённый глав-шоу-врач Крэнкерлэнда пил не меньше, и пел: «Тупой голово-ой, косой и бухо-ой, полезен ты обществу недо-о-живой…»
13
Но мы не из города Бин. И, уверен, вы всё ещё думаете: «Где же Мик Чембер? И что стало с той мыслью, из-за которой он оказался во всей этой суете?»
Мик спокойно вышел из комнаты Волд О’Вана ещё до окончания гипнотической песни. Дело в том, что когда он закончил разбирать специи в пятом углу своей уже совсем не захламлённой комнаты, он вспомнил, что забыл выключить газ в квартире, которую снимал в центре города по цене гораздо большей, чем он мог себе позволить, но считал это своего рода угощением своей маленькой и бесполезной для мира персоне, тем не менее способной создавать немалочисленные скопища идей. Всё бы ничего, но идея «бойцовского клуба» уже была далеко не новинкой и, возможно, именно поэтому Мика смущало его спонтанное решение пустить газ, последовавшее после столь же спонтанных (но столь же банальных) решений пустить вену и шею.
Интересен, правда, не тот факт, что Мик Чембер замкнулся в своей голове не из-за поиска «ответа на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого»(25), а то, что он, придя в себя и поморщившись от убогого пения средневозрастного человека с козлиной бородкой, походившего на терапевта, спокойно вышел из комнаты, прошёлся по холлу, спустился по лестнице, вышел из здания (ненадолго заглядевшись на администратора в яркой помаде и с весомым декольте), набрёл на остановку, дождался автобуса с тайтлом «Бин-офф» и покинул этот психосоциальный город, никем не замеченный. Только водитель автобуса потребовал плату за билет, но у Мика Чембера было пусто и он предложил ласкание, за что чуть ли не вылетел из салона, но вовремя отшутился и подарил суровому усатому горцевидному мужчине купон на скидку в «Желейном Гусано»(26), гласивший «предъявителю – желейная гусано мини» (хорошо, водитель не особо был знаком с подобного рода секс-шопом, отчего его не сильно смутило слово «мини», хоть впоследствии он проклинал пассажира с отвратительно минималистским чувством юмора; правда, Мик Чембер не шутил).
Так, словно никогда его и не было в городе Бин, Мик Чембер вернулся обратно в свой город, открыл дверь с шумной улицы музыки волн, поднялся по лестнице, под крышу, повозил ключом, вытер ноги, зашёл, выключил газ, вышел, выдохнул громко, напористо, и отправился на прогулку. Этим днём всё вокруг ему нравилось: и прохожие, и машины, и вёдра на шинах, и мутное солнце, и круги канализационных люков, и уловимое отчасти дуновение весны. И не помнил он ничего, что случилось.
«Так хорошо иногда по-забыться в себе». Думал он.
И опять, для себя незаметно, забылся.
«Опять!» Но заметно – другим.(27)
_________
Примечания
1 Bin – корзина для мусора (в контексте). Это город как свалка людей.
2 Crank-for-prank. Псих (крэнк) для игрищ. Человеко-развлечение в аренду.
3 Crank-me. Недословно: выешьте мне мозг. Ежеквартальное театрально-цирковое шоу психушечных под управлением дирижёра по кличке Мозговой Крекер (настоящее имя в секрете, но прошли слухи о фамилии – Кальсонов).
4 Отсылка к известному произведению шотландского автора Кеннета Грэма, в одной из экранизации которого участвовала труппа Монти Пайтон (жарко любимая автором).
5 Китайская лапша – блюдо с множеством вариативных наполнителей.
6 Особо популярная в 70-х и наиболее известная композиция голландской группы Shocking Blue.
7 Традиционное игрище, особенно прижившееся в США, где вместо людей чаще используют осло-подобные чучела.
8 Фильм Джима Джармуша, в одной из сцен которого занятный итальянец повествует падре об интимных похождениях с овцой.
9 Сюрреалистическое психоделическое комедийное британское шоу. Must see.
10 Форма скэт-пения без музыкального сопровождения, оригинально проявившаяся из уст создателей Майти Буш. Здесь коллекция кримпов для ознакомления.
11 Примерно в трёх словах автор уложил большинство сюжетов бесчисленных порталов aka RedTube, а чуть позже предложил назвать подобный жанр словотворчества «вокабулярным порно».
12 Как будто речь здесь идёт о семье, но в бинском наречии действительно бытуют подобные выражения, как «он по уши в свадьбе», «сегодня мы с тобой свадьбуем» и «засвадьбовался что-то я, пойду налижусь».
13 Не путать со Scot’ами.
14 Когда-то у автора даже были такие обои. Жил он на окраине большого города. Приобщился к большому количеству разнообразных бутылок. Записал с ними симфонию. Некоторых выгуливал вдоль и против течения вод, а после бросал в проплывающие мимо кораблики. Затягивался первыми кретеками, и разнополая пара индусов шепталась вслед «это поэт, музыкант», хоть не слушали и не читали ни звука, ни слова. Примерно тогда социальная функция автора начала укрепляться в формуле ПКПП («пить-курить-петь-писать»). Впоследствии к формуле добавилось ещё две П – ППКППП («полный-пить-курить-петь-писать-полный»). ППКППП now. Но, хватит читать примечания; что там с Миком Чембером?
15 Half-cat half-beaver from the rapists of the Saucy Isinglass. (так это звучало в голове автора изначально)
16 Интерпретация названия и слогана социального портала против гепатита World is One или МирОдин, в разработке вирусного ролика которого автор как-то успел поучаствовать.
17 Ann Joe’ynt – образовано от enjoy, имени основательницы паба Ann Lebowski, её ныне покойного мужа Joe Whithnail’а и косяка – joint.
18 Не на правах рекламы, случайная «тычинка в небо». Holy Mole Smoked Porter – сезонный продукт пивоварни Crank Arm, расположенной в штате Северная Каролина. Волд О’Ван влюблён в название их марки, ведь там есть слово crank.
19 Здесь автор, видимо, гастрономически увлёкся по копчёностям.
20 Игра слов. Calve – кальве – калбве – кал буэ. (серьёзно, хватит жрать дрянь)
21 На этикетке пива, сзади, написано – хмелепродукты. Не берите. Сухорукофрукты – мойте руки сухо, фрукты. Ежели не овощи.
22 Конкретно – сэндвичи Subway и бурито от Ollis. Это не вирусный маркетинг. Это желательно реже, чем часто.
23 Аналогия с точкой G.
24 Welcome на профессиональном «крэнкерлэндском».
25 Цитирование из книги «Автостопом по Галактике», Дугласа Адамса.
26 Вообще гусано – это гусеница-червяк, которую можно обнаружить в бутылках мексиканского напитка мескаля, кладущегося туда уже никто не помнит зачем, но преследуя высшие цели. В данном случае автор оставляет читателю самому предположить, что именно в секс-шопе может так называться.
27 Последнее примечание. See you in Crankerland.(28)
28 Примечание к примечанию. Для чётности.