9
Опять тянулись дни.
Сурт посуровел.
Он больше не шутил, как раньше,
Стал явно замкнут.
Ссылался на болезнь,
Но взгляды к телу липнут.
Не в праве вызывать он подозренье.
Его видение во снах: они с Нагиром в комнате одни
И тот беспечно весел.
А Сурт становится все меньше -
Тоньше волоска и ниже пыли...
И за спиной Нагира трется тень,
Как наважденье.
И тьма смыкается над адом его сути.
Он просыпался и его трясло.
Такой безумной мути
Не чувствовал в себе он никогда.
Но день уже в пути
И нужно подниматься -
Он все-таки начальник, он весом и важен...
Но вместо желчи - талая вода.
В ней отблеск смутно отражен
Зачем-то гаснущей настойчиво свечи...
(Ведь пламень веры лишь в надежде вечен)
Он должен дню на растерзание отдаться,
Который в [гибельном] провале ночи быстротечен;
Упрямо движимый во спазм не сна, а муки.
Птица в добровольной клетке - не иначе.
Но избавление от пут себе навязанного долга
Пока что даже не маячит
На горизонте.
Он смотрит, сидя на кушетке молча,
На спаянные с мерзлотой души раскрытые в ладони руки -
Свое бескомпромиссное оружье палача,
Их тягость смертоносную от сердца пряча.
Добраться до Нагира - нужны годы.
Взять штурмом бастион дворца -
Спугнуть добычу,
Если жертва будет вне пределов града:
Перемещения Нагира - строгое табу.
А это значит...
Настичь его он мог бы...
Лишь в мечте.
По сути ж - НИКОГДА?!
Цветут дворцовые сады,
Им рад навизор...
Но маска скрытой горечи
Не сойдет с лица!
Уходит время к жутковатой ночи.
И сам с собой во сне он начинает спор.
И еле слышный шепот губ: «молчи...»
Со стороны не ясной тени.
Но пьяно рвутся, закусив удила кони
И он восходит на пьедестал позора.
Так что же, деверь гордый ума и топора,
Где твой исток?
Исток надежды.
Но в сердце только стона отзвук,
Из мозга вырван плоти сгусток;
Он различает вдалеке Её сады...