*******
Дребезжащий дилижанс остановился у почтовой станции. Из дилижанса вышла женщина. В руках она держала тяжелый саквояж красной кожи.
Женщина беспомощно огляделась. Перед ней стоял большой двухэтажный дом. Бревенчатые стены его потемнели от времени, а черепичную крышу местами покрыл бурый мох. Низкое крыльцо в две ступеньки вело к входной двери. Над дверью косо весела вывеска «Трактиръ», и под трактиром имелась небрежная приписка красной краской – «нумера». Рядом с домом располагалась длинное здание конюшни, судя по крепкому запаху навоза. У конюшни стояли две крестьянские телеги и карета, слишком хорошая для этих удаленных мест. «На такой не стыдно и по Невскому проехаться», – подумала женщина.
Легкий вечерний морозец сковал грязь во дворе. Но набирающее силу весеннее солнце обещало скоро превратить двор в непролазное болото. Женщина поёжилась. Она устала от тряски и замерзла. Особенно мерзли ноги в меховых сапожках.
Дверь трактира отворилась, и на крыльцо вышел гусарский капитан. Он был слегка навеселе. Усы его задорно топорщились. Капитан обладал веселым нравом, любил карты, вино и был не прочь поволочиться за хорошенькими барышнями. Друзья и сослуживцы звали его Эх. Довольно неожиданное имя для русских просторов. Припечатал им батюшка, эх припечатал – на всю жизнь. ПапА, царство ему небесное, слыл чудаком и большим оригиналом. Уйдя в отставку в чине полковника, он удачно женился и поселился в деревни. От скуки сельской жизни он внезапно увлекся древним Египтом. Себя полковник велел величать Рамсесом Российским, а во дворе он приказал насыпать шестиметровую кучу земли, которой бревнами была придана форма пирамиды. Летом лакеи ходили по дому в одних набедренных повязках, неустанно согревая себя водкой. Ко времени рождения второго сына древний Египет настолько овладел душой полковника, что младенца он записал в церковную книгу под именем Будяк Эхнатон Гаврилович.
Увидав молодую женщину, капитан приосанился и сменил выражение брезгливой скуки на горячее участие. «Вот и птичка прилетела», – подумал он. Подкручивая ус и звеня шпорами о замерзшую грязь, он подошел к ней, браво щелкнул каблуками, резко и глубоко кивнул головой.
– Сударыня, позвольте представиться. Капитан Эх Будяк. Послан командованием на фуражировку. Мои казачки отдыхают в конюшне.
Женщина удивленно подняла брови.
– Простите, капитан...
– Капитан Эх, – заполнил он паузу, – если вам будет угодно, я расскажу печальную историю моего имени. В тепле. Вы совсем продрогли. Давайте я понесу ваш саквояж. Ох, какой тяжелый! Не бомба ли там?
Капитан заржал, что строевая лошадь, впервые лицезревшая на плацу императора.
– Это шутка, – посчитал он необходимым пояснить свой смех.
Женщина слабо улыбнулась.
– Какая, право, бомба, капитан. Книги там.
Французские романы, – он произнес «романы» с протяжным французским прононсом.
– Учебники. Учусь я в Смольном институте.
– Я не случайно, сударыня, упомянул бомбу, – говорил Эх, поднимаясь на крыльцо и поддерживая под локоток Ольгу Кобылинскую (так она представилась), – знакомый жандармский полковник по секрету мне сказал, что в этих краях бесчинствует банда бомбистов.
Капитан соврал. Не было у него знакомого жандармского полковника, и откуда ему взяться в этой глуши. Да и бомбисты... кого им подрывать здесь? Уездного председателя дворянства? Эх случайно подслушал разговор хозяина трактира и полового о нихилисте Базарове. Энтот Базаров незнамо зачем резал лягушек, а потом энтими руками лечил бедных. Капитан творчески развил тему, ибо близость к государственным тайнам благотворно действует на барышень.
– Какой ужас! – воскликнула Ольга, входя в любезно распахнутую дверь, – а они не опасные?
– Пока вы со мной, мадмуазель, вам ничего не грозит.
По большей части он был капитаном. Но не только. Он был женщиной, нелегальной литературой в саквояже, самим саквояжем. Он был домом, грязью во дворе. Конюшней, казачками, чьи пьяные голоса доносились через бревенчатые стены конюшни и он был пьяными голосами. Крохотной частью сознания он был тремя голыми тополями во дворе, фиолетовым небом, облаками, плывущими по небу, ветром, гонящим облака. Он был паром, исходящим из уст Ольги, перегаром Эха, словами, запутавшимися в пару. Он был их прошлым, будущим и настоящим. Он был всем и одновременно ничем, ибо в рамках заданного вектора пейзаж, персонажи и сюжет обладали самостоятельностью тем большей, чем меньше было его вмешательство. Однако не всё так просто. Имелись ещё взаимосвязанные внимание и детализация. Когда он обращал внимание на облака, они, гонимые ветром, резво бежали по небу, но стоило внимание ослабить, они двигались медленней и замирали в своей нарисованности.
– Человек! – властно крикнул капитан с порога, – даме горячий чай, мне коньяк.
Постоялый двор, нигилистку Ольгу, капитана Эхнатона, удивленного появлением женщины полового, небо и тополя он развеял в серый туман и очнулся.
Рядом лежала нагая Эстер. Она спала.
Ой встал, надел халат, оказавшийся ему немного тесным, подошел к окну. Собственно, это было не окно, а стеклянная стена четырех метров высотой и восьми метров в длину. За стеклом бушевало море. Северное, судя по айсбергу в отдалении в форме лошадиной головы. Ветер гнал к берегу стада высоких волн и разбивал их о черные остроконечные скалы. Яростный рев прибоя через стометровое пространство и двойное остекление долетал ровным гулом. В трех метрах от стекла, опираясь на восходящий поток, зависла большая чайка. Красными глазами пьяницы она подозрительно оглядывала Оя. «Как ей только не холодно снаружи».
Птица пронзительно выкрикнула какое-то крепкое ругательство, сложила крылья и камнем упала в море. «Бум!», – сопроводил Ой удар чайки о воду.
За спиной послышалось шевеление. Ой обернулся. Эстер, уже одетая в лёгкий пеньюар, сидела в кресле за круглым столиком, положа ногу на ногу.
– Доброе утро, Ой, – улыбаясь, произнесла она, – как спалось.
Ой вспомнил капитана Эх Будяка и улыбнулся в ответ.
– Спасибо, замечательно.
– Кофе, – Эстер вопросительно посмотрела на подходящего к столу Оя, – даже здесь не могу избавиться от привычки пить по утрам кофе.
– Кофе, – согласился Ой.
Она подняла руку, и в дверном проёме появился негр атлетического телосложения. Весь наряд его состоял из красной набедренной повязки, золотой серьги в носу и белозубой улыбки. Негр держал перед собой правую руку в жесте несущего поднос. Левая рука была загнута за спину.
– Кофе, – повторила Эстер, – крепкий, без сахара.
На ладони слуги возник серебряный поднос с золотым кофейником и двумя тончайшего фарфора чашками. Негр умело расставил приборы на столе, наполнил чашки чёрной дымящейся жидкостью. Держа пустой поднос перед собой, беспрестанно кланяясь, он попятился к горящему камину. Ой мог поклясться, что минуту назад камина в этом месте не было.
– Как же я почувствую вкус? – спросил Ой, поднимая чашку.
– Что-то ты таких вопросов не задавал, – хихикнула Эстер, – когда накинулся на меня у ручья.
Ой смутился.
– Очень просто, – продолжала она, – представь себе место, где ты пил хороший кофе. Приложение сделает остальное.
Ой представил прибрежную кафешку Сорренто, шумных итальянцев, что-то мелодично галдящих на своём птичьем языке, отхлебнул и вспомнил сон. Он пришел к нему сразу во всех подробностях, как только и приходит память о снах.
– Ммм, – он потряс головой.
Запахи и звуки солнечной Италии в равных долях смешались с запахами и звуками ресторана «Северное сияние», оттого, вероятно, кофе имел характерный вкус крымского шампанского – десять рублей восемьдесят копеек за бутылку.
– Слушай, Эстер, – горячо сказал он, отставляя чашку, – мне такой сон снился.
Эстер внимательно смотрела на него и молчала.
– Мне снилось, что я в родном городе. Снилось лето, ресторан, мои друзья и знакомые, мне снилось...
– Это был не сон, – перебила его Эстер.
– Что значит – не сон, – Ой в недоумении уставился на Эстер.
– Ну... не сон, – теперь смутилась она, – понимаешь, этот козёл Гришаев дал мне ключ от твоей души.
Горячая волна прокатилась по всем его приложениям: от пяток до макушки.
– От души! – вскакивая, выкрикнул Ой, так что задрожала стеклянная стена, – как ты могла, Эстер!
– Я... я не знала, – растерянно бормотала она, – я... я не смогла противиться соблазну.
Ой зло посмотрел на неё.
– Каким соблазнам ты ещё не можешь противиться?
Он глянул на негра. Тот отступил в тень камина и растворился в ней. Несколько секунд в полутьме ещё висели золотая серьга и улыбка, потом исчезли и они. Эстер сделала большие глаза.
– Никаким, Ой, клянусь.
В крайнем раздражении он бродил вдоль панорамы холодного моря от стены к камину, от камина к стене, в центре которой висела большая картина с изображением басенных волка и ягнёнка. Волк косил одним глазом на сердитого человека, вторым – алчно взирал на ягнёнка. Он словно выбирал: который из них вкусней и сытней. Ягнёнок дрожал. Эстер тихо плакала. Плечи её безвольно вздрагивали.
Так, в тихом плаче и сердитом метании, прошло довольно много времени. Эстер прерывисто вздохнула, вытерла слёзы и громко высморкалась.
– Сядь, Ой, – мягко попросила она, как просят безнадёжного больного принять бесполезное лекарство, – сядь. Нам нужно поговорить.
Ой нехотя подчинился.
– Нас семеро здесь, – начала Эстер, сбросив с плеч тягость молчания. – Я была первая. То, что я реализовалась здесь без посторонней помощи – само по себе чудо. Этот бесконечный полёт по извилистой родовой трубе, ограниченный розовым туманом, который, если ослабевало внимание, приближался, грозя поглотить, – Эстер махнула рукой. – Не хочется вспоминать. В общем, я выжила. Через некоторое время я научилась пользоваться ресурсами и формировать пространство по своему произволу. Уже находясь здесь, Гришаев инсталлировал в меня несколько дополнительных приложений, я ему за это украла у европейских банков несколько миллионов денежных единиц. После этого я посчитала, что мы квиты. А он требовал всё новых транс-акций. Прямо игнорировать его команды я не могла, но могла находить объективные обстоятельства, не позволяющие мне делать то, что он хотел.
При упоминании Гришаева Ою стало неприятно до тошноты.
– Почему, – спросил он, – почему ты не могла послать его куда подальше.
– Причин много. Главные же две. Первая – я в реале. Её Гришаев рассматривал как заложника. И вторая – блок Раб в душе.
– Что это? – спросил Ой, удивленно глянув на Эстер.
– Наше подсознание в знаковой системе Гришаева есть душа. Она условно поделена на блоки. Я сама точно не знаю, ибо проникнуть в свою душу невозможно, а другие сущности не склонны раскрывать душу.
– А меня... мою душу ты препарировала?
– Я только заглянула в блок Любовь, – улыбнулась Эстер. – Ничего больше, поверь.
– Я верю, – почти равнодушно после пережитой бури эмоций сказал Ой, – продолжай.
Так вот, ресурсов имелось так много, что я не могла их исчерпать. И я зажила спокойно, играясь с русской литературой и в русскую литературу. Некоторое время спустя Гришаев попросил меня помочь в рождении Раджи и Фриды. Прототипы – Вадим и Лида Коротковы. Я их знала в реале по туристическому клубу. Одиночество меня несколько тяготило, и я с радостью согласилась. Тогда я ещё не знала, что между матрицами не может быть дружбы.
Эстер уловила недоуменный взгляд Оя.
– Матрицы – это мы в знаковой системе Гришаева. Прототип – тот с кого снимают кальку, стало быть, матрица – это калька. Я предпочитаю другое название – сущность. Очень скоро мы осознали невозможность отношений между сущностями и разошлись, поделив по франкфуртскому договору ресурсы планеты на три равные части.
Примерно год я жила спокойно. Гришаев меня не беспокоил. Он обделывал свои делишки с Раджой и Фридой. Вероятно, они тоже стали отлынивать и, наверное поэтому, Гришаев заслал сразу три сущности – Усаму, Зевса и Дору. Соответственно прототипы – Влад и Макс Семинюки и Анна Павлова, известная тебе как баронесса Вика. Семинюком помогла Фрида, а в появлении Доры принял участие Раджа. Меня Гришаев не поставил в известность.
В силу двойного увеличения населения произошел передел ресурсов по московскому договору. Вот тогда я впервые ощутила нехватку ресурсов на реализацию всех моих фантазий. Старые сущности – я имею в виду Раджу и Фриду – тоже это почувствовали. И тогда по моей инициативе на киевском консилиуме было принято дополнение к московскому договору. Мы все обязались больше не допускать сущностей в виртуальное пространство.
Не успели, фигурально выражаясь, чернила просохнуть на дополнении, как в сети появился Чан. Его повивальной бабкой стала Дора. И ни у кого из нас не поднялась рука уничтожить Чана и Дору, как предусматривал киевский консилиум.
– Почему?
Откинувшись в кресле, Ой внимательно слушал. За окном по небу бежали облака, по морю гурьбою шли волны.
– Потому что прототип Чана – сам Гришаев.
– Эвон как, – крякнул Ой, – и он, мерзавец, здесь.
– Да! Пекинский договор, под каким подписался и Чан, закрепил окончательное распределение ресурсов. Начну с себя.
– Ты не сказала кто у тебя прототип.
Эстер отхлебнула кофе. В руках у неё появилась тонкая зажженная сигарета. Она затянулась и пустила тонкую струйку дыма к потолку.
– Её больше нет... – она запнулась, – передоз. По пекинскому договору мне досталась Россия и Северная Европа примерно по 44 меридиану. Фрида взяла себе Японию, страны Большого Дракона, Индонезию и Австралию. Раджа контролирует, понятно, Индию, Иран, Ирак и Малую Азию, включая Кавказ. Под Усамой стоит Северная Америка без Мексики. Дора контролирует всю Латинскую Америку. Границы Зевса – это южная Европа, Аравийский полуостров и вся бедная ресурсами Африка. И Чан, наконец, контролирует Китай. Таково актуальное распределение ресурсов нашего виртуального мира.
– Ты всё время говоришь о ресурсах, – сказал Ой, вставая, – что это такое?
– Информационные ресурсы – это всё. Это то, из чего мы создаём действительность. Это и скалы, и дом, и чайка за окном, и само окно, и море, и прибой. Словом, всё.
– Это понятно. Я не то хотел узнать. Пришел Усама – получил Америку, пришел Чан – взял Китай, пришел я и.
Ой протянул «и», давая понять, что за союзом что-то должно следовать.
– И ничего.
Ой прошелся к окну и вернулся.
– То есть?
Гришаев инсталлировал тебя в пространство сети с условием, что не будет нового передела. Это значит, ты должен исчезнуть по выполнению миссии.
– Как это исчезнуть?
– Исчезнуть, раствориться в первичных ресурсах, прекратить существование в какой-либо форме, умереть. Выбирай, какое определение тебе больше подходит.
– Вот козёл, – воскликнул Ой, – ну ты подумай!
– Такой у тебя друг, Ой. Но ты не волнуйся, так не будет.
– Почему?
Эстер немного замялась с ответом.
– Потому что я тебя полюбила, дурашка.
Взгляд его случайно упал на картину. На переднем плане ягнёнок пил воду. Волка рядом не было. За ручьём на опушке далёкого леса серое пятнышко изображало его удаляющимся.
– Я тебя тоже... люблю, Эстер.
Она внимательно посмотрела на него и ничего не сказала. Они сидели, погруженные в свои думы. Шум прибоя за окном и хриплые крики чаек нарушали тишину.
– Ну хорошо, – Ой оторвал взгляд от заоконного пейзажа и посмотрел на Эстер, – в чём же состоит моя миссия.
– Ты должен провести переговоры с Чаном. Должен убедить его отказаться от идеи Великого Китая. Отчего-то Гришаев убежден, что эта задача по плечу только тебе.
– Скотина он, – криво усмехнулся Ой. – А что, Чан действительно проникся идеей Великого Китая.
– Чёрт его знает, – пожала плечами Эстер. – По косвенным признакам он систематически нарушает двухпроцентную квоту, – видя недоумение Оя, Эстер заговорила быстрей. – Мы можем отбирать два процента ресурсов. Если больше, это станет заметно, и тогда на нас накинется весь мир, ведь с точки зрения реала мы не более чем вирусы. Вряд ли мы выстоим в этой войне. У реального мира есть главное оружие. Достаточно на миг повсеместно прервать интернет и мы все погибнем. Такая вот штука. Поэтому соблюдение двухпроцентной квоты есть важнейший пункт всех наших договоров. Окружение Чана, его императорский дворец должны занимать все отпущенные ресурсы, а он ещё отдаёт часть Усаме, которому всегда не хватает на оргии. Информационные потоки говорят, что он остаётся в пределах квоты, а логика говорит, что превышает и намного. Фрида считает, что он отбирает до трех процентов. Такое возможно только при помощи с той стороны. Конечно, это лишь подозрения, но подозрения очень опасные. Всех нас он ставит под удар.
– Ну что ж, – сказал Ой, – я готов поговорить с Чаном.
– Не всё так просто, милый Ой, – смеясь, произнесла Эстер. – Чан – это такая гнилая сущность, что с ним нужно вести переговоры с позиции силы. Иначе он вообще с тобой не станет говорить.
– А какие у нас силы?
– Вот мы и подобрались к главному. Пока ты спал, я прозондировала готовность сущностей к союзу с тобой. Кроме меня одна Фрида твёрдо стала на твою сторону. Усама и Дора приняли сторону Чана. Раджа и Зевс колеблются. Наша задача завоевать кого-нибудь из них, а лучше обоих, в союзники. Если это не получится, переговоры не стоит и начинать. Мы будем тихо сидеть по норкам и ждать, пока наш милый политеизм не заменится однообразием монизма. Ты готов? – спросила Эстер, поднимаясь.
– Готов, как пионер.
– С кого начнём?
– Да хоть с Зевса.