В кабинете председателя губернского правления, что шло по департаменту призрения и попечительства, раздался звонок. Небольшой колокольчик, висевший чуть сбоку от двери, буквально залил просторное помещение мягким мелодичным звуком. Красный шнур змейкой уходил в сквозное отверстие в стене, и с другой стороны заканчивался красивой ручкой из слоновой кости с затейливо вырезанными узорами.
Хозяин имел свое представление о звуках и выбрал этот звонок за нетерпеливую, но нежную по сути настойчивость. Так требуют дети.
Кабинет был наполнен привычными вещами: старинная мебель из мореного дуба органично вписывалась в размеры помещения и составляла костяк интерьера.
Чувство врожденного вкуса оберегало от излишеств. На стене висел портрет государя в полный рост в статском платье. Картина стоила не менее двухсот рублей золотом, и вензель знаменитого столичного художника украшал нижний правый угол.
За столом сидел Александр Всеволодович Знаменский и просматривал «Губернские ведомости». Информация сыпалась со строк черными тараканами и разбегалась по щелям памяти. «Карета наехала на пьяного плотника», «Купец Кукишов распускает артель», «Дама с собачкой ищет пару» - чтение заголовков прервал вышеупомянутый звонок.
Александр Всеволодович отложил в сторону газету и сказал негромко в дверь, благо акустика была изумительная:
- Войдите.
Массивная дубовая дверь приоткрылась и показалась голова посыльного.
- Вам письмо, Ваше превосходительство.
- Давай, братец.
Посыльный несмелой походкой прошел к столу, положил письмо, и по старинке, пятясь, выкатился прочь.
Письмо было никчемным, от какой-то мещанки, Клавдии Ивановны Бреденко, но служба обязывала, и он вскрыл конверт.
«Здравия Вашему превосходительству на многие лета, да хранит Вас Господь. Только отчаянная нужда заставила потревожить Ваше превосходительство, простите великодушно за беспокойство…»
Извинения следовали на всю страницу, и он пробежал глазами дальше. Оказалось, что ее немолодой уже муж работал в артели купца Кукишова и теперь поползли изматывающие душу слухи о роспуске артели.
«Даже газета проехалась на этот счет» - мелькнул в памяти заголовок. «Ну а от меня то, что хотят?» - недовольно пробормотал вслух недавно избранный предводитель дворянства.
Она слезно умоляла о протекции для своего мужа, и в самом конце письма следовала приписка: «Вспомните кастеляншу из женского монастыря «Утоли моя печали», да поможет Вам Бог». Пыльные фолианты памяти зашелестели страницами. Эх, молодость, как сладки и в то же время горьки твои воспоминания.
Это было тридцать лет назад. Он был молод и до загривка полон задора и огня. После обучения батюшка нашел ему место в присутствии: для начала быть на побегушках у столоначальника с очень интересной фамилией – Ниухонирыло. А она… она утоляла его печали в свободное от работы время.
Память-чертовка услужливо подталкивала к порогу трактира с многообещающим названием «Всегда». Половой Митька, гроза горничных всего квартала, завсегдатаев почитал особо и лишь завидя Александра Всеволодовича с барышней, кидался вытирать столик у окна. Он знал, что чаевые тот платит не скупясь. Еще он знал, что выпив и плотно закусив, молодой клерк спросит о комнате наверху; одну из них он потом будет снимать постоянно. Он многое знал и скоро уже сам стоял за стойкой. Так хозяин оценил шустрого полового.
Митька не оставался в долгу и поставлял клиентов Знаменскому, благо страждущих на Руси всегда хватало, особливо после выпитой рюмки.
Знаменский встречался в трактире с просителем и входил в курс дела. Брал взятку, толково объяснял к кому обратиться, и бывало тут же, сам сочинял прошение. Так что были они заединщиками.
Воспоминания очень неохотно покидали Знаменского: он отчетливо видел молодую Клавочку с ямочкой на правой щеке, пухлые потрескавшиеся губы призывно краснели навстречу…
«Да, надо что-то сделать для нее, пусть Митька не трогает этого, как бишь его, да, Павла Мовчуна, - произнес вслух губернский попечитель сирых и убогих.
Митька – купец Дмитрий Исидорович Кукишов – проживал в Москве. Выйдя в первую гильдию, он отгрохал в первопрестольной хоромы, да такие, что захудалые дворяне впали в зависть.
«Деньги не пахнут» - этот древний девиз он нес на своем щите; не гнушался любых предложений и сделки его были всегда с барышами.В общем, редкий был проныра.
Александр Всеволодович пододвинул тяжелый, бронзовый с чернью прибор, взял конверт и каллиграфическим почерком вывел: Москва, дом купца Кукишова, на Тверском бульваре. Перо скрипело по гербовой бумаге, орлы охраняли от нескромного взора, а печать присутствия внушала почет и уважение.
«Здравствуй Дмитрий Исидорович, друг любезный. Кланяйся от меня своим домашним и, конечно же, дражайшей половине своей, Глафире Семеновне. Имею к тебе просьбу пустяковую, не откажи брат…»
Знаменский вкратце описал свою нужду; напомнил про седину и внуков; пригласил нижайше в гости и непременно с супругой. А как иначе: Митяй шел в гору. Капитал его подбирался к внушительному рубежу – миллиону.
Знаменский закончил письмо и вызвал посыльного:
- Отправь нынче-же, не мешкая.
- Слушаюсь, Ваше превосходительство, только вот…
- Никаких вот, отправь по линии департамента, как служебное. Все, иди.
Посыльный огорченно вышел из кабинета. Он хорошо знал порядки и рассчитывал заработать хоть копеечку, но не тут-то было. «Вот скряга, письмо-то частное» - невесело заключил молодой парень, почти мальчишка, взятый на службу не далее как год тому назад.
Вскоре письмо нашло адресата.
Дмитрий Исидорович, посмеиваясь, читал послание: он хорошо помнил Клавочку; ее зажигательные синие очи не одному Знаменскому вскружили тогда голову.
«Что-ж, надо помочь, раз Сашка просит» - решил купец Кукишов. Павло Мовчун был назначен смотрителем пакгаузов с пожизненным жалованьем 100 рублей в год. Работа была непыльной: проверять двери, замки, сторожей, чтоб верой и правдой стерегли хозяйское добро.
Шло время. Скрипучее колесо истории неутомимо наматывало полосатые версты грядущего, иногда оставляя за собой глубокую колею, которую жизнь «ничтоже сумняшеся» тут же присыпала пеплом забвения.
Уже преставился раб Божий Александр Всеволодович, и новый хозяин кабинета сменил портрет государя ушедшего в мир иной; купец Кукишов уже год как почил в бозе, а неугомонный Павло Мовчун каждый день появлялся на работе.
Доставляли, правда, его туда на носилках, и он уже никого не узнавал, но согласитесь, протекция – великая движущая сила.
А. Калинцев
март 2001