Сон чиновника N.
Чиновник N. – госслужащий с большим стажем и очень серьезным рангом, седой пожилой мужчина, мучился бессонницей. Ничто, вроде бы не мешало ему – легчайшее, стеганое перышко к перышку покровскими монахинями, одеяло нежно согревало тщедушную фигуру чиновника, ужин был не обилен и диетичен, служебное положение его не давало повода для беспокойства.
Хотя досужие журналисты и муссировали слухи о его отставке, он твердо знал – Хозяин его не сдаст, он не сдаёт своих. С тех пор как его, скромного провинциального преферансиста, судьба занесла на вершины власти, он верстал бюджет за бюджетом, свято помня, кому, сколько и чего нужно предусмотреть. Бояться ему было нечего, совесть его была чиста.
Но сон почему-то не шел, занозой сидела в сердце необходимость учить «сучу мову», грызла его досада, что нужно делать то, чего делать очень не хотелось.
Он надеялся, что Хозяин не одолеет украинский и не станет принуждать остальных. Но, не сильно обремененный интеллектом, Хозяин все же, одолел эту проблему и вполне прилично заговорил с экранов телевизоров, вызывая смех только обычными для себя перлами.
Даже знаменитые «кровосиси» не дали результата – все долго и радостно смеялись, но от украинского языка его, чиновника N, так и не освободили.
– Ну, ничего, тушки пропихивают закон, скоро будем говорить по-русски – подумал чиновник N. и сон накрыл его.
Снилось ему, что он шел по Крещатику…
***
Он шел по Крещатику, посередине улицы, впереди огромной колонны госслужащих и депутатов всех уровней, одесную пахана, которого вели под руки сыновья и, оглядываясь, видел множество знакомых лиц, здесь все были свои.
Одеты, правда все были скромно – в мешки с дырами для шеи и рук, он вспомнил, как зубами выгрыз эти дыры, ножниц никто не давал. На мешках красовались надписи «Для мусора» и «Эпицентр», что дало повод для слухов, что кое-кто в Киевраде и тут нагрела руки.
Чужие стояли за оцеплением – по тротуарам в полном молчании глядя на колонну. Вообще было очень тихо, только шум тысяч шагов сливался в какой-то мрачный гул.
Шли от Бессарабки к Майдану, за плавным изгибом улицы еще не видному.
– Еще есть время подумать – думал чиновник N. – вспомнить все хорошее.
Было, было много хорошего. Была почти безграничная власть, тысячи людей искали его покровительства, вокруг кормилась огромная армия родственников и друзей, друзей родственников и родственников друзей. Знакомством с ним козыряли. Были времена, когда он всерьез задумывал присвоить набережную в Гурзуфе или ботанический сад в Киеве.
– Ну не весь сад, так часть, я же не Ахмед – думал чиновник N. в порыве самоуничижения – что теперь-то считать.
Ахмеду повезло – сбили его самолет при попытке уйти, легко умер. – Скрипнул он зубами, – А нас вот ведут…
Что же они придумали? – мучился неизвестностью несчастный чиновник.
Застряли в памяти и доводили до холодного пота, виденные им в витринах первого этажа ЦУМа лишенные конечностей и висящие как куклы, на лямках, харьковские лихие заправилы. Их вой долго стоял в ушах и леденил душу.
Впереди справа, перед песочным фасадом киевской мэрии, стала видна картина, заставившая колонну сбить шаг.
– Как они его из Израиля достали? – с ужасом подумал чиновник N, глядя на старого знакомого.
По всем законам жанра ржавыми гвоздями на грубо сколоченном кресте было распято тело знаменитого киевского мэра.
Вокруг на фонарях, покачивая ботинками, висела его молодая команда.
– Как можно так глумиться над трупом! – возмутился про себя чиновник N. – А еще нас обвиняли…
И вдруг человек на кресте поднял с груди голову и протяжно прокричал: «Ле-е-си-и-ик! Дозу!!!».
Так его живьём! – понял чиновник N. и в груди его возник мертвенный холод – что же нам тогда?
Ноги его подкосились, он чуть было не упал, но сзади напирали, и падать было некуда. Вчерашние соратники при случае всегда норовили пнуть побольнее и затоптали бы, так что пришлось идти вперед. На Майдан…
Проходя мимо здания, где снова был открыт магазин отечественного фарфора, вместо недавнего бутика, в подворотне Киевзема увидел груду тел расстрелянных и мрачно порадовался за них – легко отделались.
На темном резном фасаде следующего здания, ГлавАПУ, стояли на карнизах несколько мужчин, среди которых, впрочем, была одна женщина.
– Что, Ларису не в депутаты? – Удивился было чиновник N, но вспомнил, что та, все же, называлась архитектором.
Не хочу я прыгать! – кричала с карниза четвертого этажа пожилая экзальтированная дама.
– Ну, так живи на карнизе, как птичка – отвечали ей с тротуара, редко усеянного телами упавших ранее, – творческого взлета она не желает!
Слева, возле магазинов «Украинская книга» и «Ноты», недавно возрожденных, стояла скамья, на которой секли розгами жен богатеев – содержательниц бутиков на Крещатике. Под ногами секущих с лаем металось десятка полтора крошечных, затейливо выстриженных собачонок. Шавки все как одна имели на головах завязанные цветными ленточками прядки шерсти в виде фонтанчиков.
Из высокой арки на Крещатик глядело несколько телекамер.
– Стервятники…– подумал чиновник N – опять при деле...
Он тупо переставлял ноги, а сам все думал и думал…
– Как же случилось, что вдруг осознало себя народом это быдло? (подумал и, вздрогнув, оглянулся – не сказал ли ненароком вслух). Каким образом эта покорная масса, которую мы воспринимали исключительно, как руду для выколачивания бабла смогла вдруг разом подняться и совершать осознанные действия. Как отработанная столетиями тюремная система паханов и шестерок дала вдруг сбой, что недоучли, кого недодавили…
Вроде бы все доходные места поделили, как положено – кому труба газовая, кому таможня, кому с надзора за строительством пенку снимать. И платили же!
То, что остальных удавили, так все правильно – конкурентов давить надо, мало ли бизнес у них, бизнес-то остался, только хозяева поменялись, наши пацаны его подлохматили. Так мы же решения судебные сделали, все чин-чинарем…
И военных почти поставили на колени – платили гроши, штанов не выдавали, оружие позабирали на склады. И сократили же почти на ноль, с кем нам воевать, с московскими друзьями? Смешно… А ментов наплодили достаточно, спецназа всякого, чтобы в случае чего удавить гадов…
Студенты проклятые, с внезапной ненавистью подумал он, надо было все ВУЗы позакрывать нахер, наши дети все равно в Европе учились, или в Америке. Нельзя было учить, быдло должно быть темным.
Так ведь хотелось выглядеть же настоящим государством, красиво звучало – президент, премьер-министр, не хрен собачий. Фраера, подумал он с горьким самоуничижением, доплясались…
Он вспоминал те несколько месяцев, которые провел на стадионе вместе с остальными арестованными чиновниками высшего эшелона, Как доставляли и доставляли новых и новых – детишек-миллиардеров, вчера еще неприкосновенных финансовых воротил, удельных князей из областей и их шестерок… Всех рассаживали по трибунам, встать можно было только по нужде, которую справляли тут же, на поле. Духан стоял,… несмотря на зиму. Баланду, впрочем, раздавали там же. Грелись на допросах, в помещениях под трибунами. Сначала он думал, что замерзнет насмерть, но не умер, хотя мука холода была нестерпимой, особенно по ночам. Потом наступила весна, и стало легче.
Вспоминал он и дорогу по брусчатке наверх, к Садовой улице, весенний парк перед дворцом, пустой, без толпы правильных пацанов у полевых кухонь, без привычных голубых полотнищ.
Когда подошли к Московской, слева за плацем комендатуры, он видел огромный дом с полуразобранным верхним этажом и самих разборщиков – бывших хозяев дома. Несколько изможденных мужчин ковыряли бетон кирками. Та же картина и в переулке, не доходя до дворца пионеров, у детского сада, там кроме кирок, у троих приговоренных к разборке были еще детские лобзики. Он еще подумал, – долго же вам тут втыкаться, ребята.
На площади перед дворцом пионеров путь им пересекла небольшая колонна таких же мешочников, но с огромными якорями на шеях. Пронесся шепоток, что это ведут прыгать с моста Метро виновников гибели судоходства на Днепре.
Напротив входа в Лавру, у древнего Арсенала колонна остановилась, вывели еще одного бывшего - рябого, пинками загнали в строй, поставили в ряд с другими, что вызвало в первых рядах злорадный смех. Встали в строй и все «любі друзі», правда, осталось их немного.
Потом переулками вышли к «Барабану», на площадь перед зданием суда, выстроились вокруг площади и долго смотрели как прокуроры, пригнанные с соседней улицы, снимали кожу с неправедных судей железными крюками. Затем за прокуроров взялись продажные адвокаты, а за адвокатов бывшие юрисконсульты…
Именно тогда, слушая истошные вопли, он понял, что путь их закончится грустно. Но все не мог придумать, что же ждет его в конце пути. Однако окончания чехарды на площади досмотреть не удалось, их погнали дальше, к белому дому избиркома.
На площади, у подножия памятника ихней Лесе, ждала огромная толпа во главе со всеизвестным Пидрахуем. Эти уже были готовы в путь – в мешках, босые и бледные.
Но перед отправкой в путь знаменитый одессит, поднятый над толпой, произнес речь о законности и нравственности. Долго и убедительно толковал о победе законности над бандой олигархов и призывал победивший народ строго покарать свергнутых узурпаторов. «Бандитов в тюрьмы!» закричал он под конец с надрывом. Рябой, стоящий в первых рядах, сначала криво усмехался, а при последних словах хохоча забился в истерике и еле выговорил: «Размечтался!».
И снова побрели, теперь уж вниз, по бульвару, прошли между двух исполинских стеклянных фаллосов, мимо рынка вышли на пло-щадь, где у входа на бульвар, у осиротевшего постамента их ждала еще одна группа во главе со своим лидером, вещавшим со ступенек над подземным переходом.
Тряся седым клобуком свалявшихся волос он, захлебываясь словами, распинался о крахе олигархического капитализма, который наконец-то наступил. Кривя полные губы бантиком, кричал он о победе рабочего класса, клялся, что предвидел эту победу и даже готовил ее лично. «Я хочу, чтобы вы это знали!» вопил он истошно, под дружный смех стоящих на тротуарах бульвара прохожих. Правоверных коммунистов тоже поставили в строй, в первые ряды, и двинулись далее…
Справа, на площадке перед Пассажем, к врытым в землю (тротуар пришлось испортить) столбам были прикованы командиры и рядовые спецназа. Лежавшие рядом вороха резиновых дубинок разбирались прохожими, которые имели право трех ударов каждый. Очередь, правда, стояла небольшая, человек двести. Здесь тоже царила молчаливая, деловая атмосфера, только гулко шлепали дубинки по откормленным телесам.
Однако, впереди открывался Майдан, вид которого немного успокоил идущих в первых рядах колонны – ничего зловещего не было в рядах стульев, расставленных амфитеатром перед несколькими высокими креслами, напоминавшими троны.
– Как под куполом, - обрадовался N, - видно будут голосовать.
Они уже подходили к Майдану, слева, на тротуаре перед Главпочтамптом, стояли ряды колодок, из которых торчали головы и руки закрытых людей. Все они что-то кричали в трубки мобильников, которые прижимали к ушам просунутыми в отверстия руками. Над рядами колыхался транрспарант, поясняющий, что это – председатели разных блоков и партий, которым для освобождения надо собрать кворум. По лицам было понятно, что тыльную часть закрытых в колодки, как-то стимулируют, но каким образом чиновник N. не смог рассмотреть.
Выйдя на Майдан, он заметил встречную колонну, подошедшую со стороны филармонии. В первом ряду с огромным удивлением увидел он тех, кого считал организаторами своих несчастий – и ту, бледную с косой, и кролика, и прочих иже с ними. На огромном боксёре мешок смотрелся детской распашонкой, не прикрывая срама, на который иногда невольно стреляла глазами его соседка, краснея.
Вот так фокус – ошарашенно подумал он и попытался угадать, кто же управляет всей этой вакханалией, - марсиане, что ли прилетели? Или все же америкосы взялись за дело, как в Ираке? Так те своих не тронули бы… Мелькнула даже на секунду сумасшедшая мысль – вот она истинная справедливость.
Тем временем всех прежних - и холёного, несмотря на долгие мытарства Первого, и хмурого как туча Второго и Третьего, рябого с трясущейся челюстью рассадили по креслам. Четвертого, хама, на кресло пришлось водружать сыновьям, он от страха не мог передви-гаться. Нашлось кресло и для него, несчастного чиновника N.
Уселись, и тут же подлокотники обхватили предплечья, мертвой хваткой, что повергло всех в ужас. Судя по запаху, хам со страху обделался.
Но страшного ничего пока не происходило, по стульям амфите-атра рассаживались верховные депутаты, и здесь строго соблюдавшие расстановку, как под куполом.
И начались речи.
Как сон во сне видел и слушал он эту ужасную комедию. Вставали хорошо знакомые люди и говорили хорошо знакомые слова.
Вставала пламенная соратница и убедительно говорила разгромные обвинения, молодые люди с внешностью из книги профессора Ломброзо кричали о фашистах и боевиках, а прилизанный как лакей лидер фракции подчеркнуто спокойным тоном произносил ужасные вещи.
Но из этих речей выходило совсем не то, что обычно, к чему он, чиновник N, привык.
Выходило, что правящая верхушка виновата во всем, а они, народные избранники, ничего не знали, заняты были законотворче-ством. Радели исключительно о пользе народной.
Вот суки, - скрипя зубами, бормотал наш герой в бессильной злобе.
Пока он отвлекся, какой-то вопрос был поставлен на голосование. Тут же вскочил человечек с удивительной внешностью, короткая шея и близко посаженные крохотные глазки над пухлыми щечками делали его совершенно похожим на поросенка. И вот, этот поросенок вздернул вверх руку и требовательным взглядом обвел амфитеатр. Все послушно склонились над какими-то кнопками…
В следующий момент чиновник N, холодея, почувствовал, как сквозь обивку сиденья кресла в него вонзилось что-то твердое.
Внезапно острое сексуальное возбуждение охватило его, и он успел мельком подумать – «Правы были те, за бессарабскими воротами …про жителей Донбасса», но поручни кресла отпустили руки и он взмыл над креслом на выдвинувшемся колу. Он еще успел увидеть как грузный хам, заскользил по колу вниз, обратно к креслу и мимолетно позавидовал – и тут устроился. Но далее он ни о чем уже не смог думать, ужасная боль охватила его, глаза застелил кровавый туман и он…
***
…Проснулся…
***
В холодном поту, на смятой постели, лежал он, прислушиваясь к боли в анусе и лихорадочно соображая, где же это он…
Осознав себя дома, он постепенно успокоился и даже улыбнулся – приснится же такое!
Засыпая снова, он подумал – надо показаться проктологу, скорее всего это геморрой.