Мечта.
Женщины и девушки заменили мужчин на полевых работах. Вечерами вязали носки, варежки на фронт. В колхозах резко ухудшилась обработка полей, сократились посевные площади, поголовье скота. В 1942 году Бижбулякский район план хлебозаготовок выполнил лишь на 24 процент, картофеля на 48 процентов»
(данные из местного архива)
Первого сентября Еля с завистью смотрела, как старшая сестра Полина собирается в школу. Когда же и она научится читать? Ей уже восьмой год, а в школу её не пускали: нечего надеть и обуть. Еля часто без спроса залезала в потайную коробку, где хранились папины «треугольники», разглядывала буковки, принюхивалась к запаху чернил. Сажала младшую Танюшку на лавку и «читала» ей вслух письма с фронта, подражая маме. Она их знала назубок – писем было немного.
«…Жёнушка, я, оказывается, раньше серьёзно и не хворал. Ты лучше любой сестры милосердия ухаживала за мной, стоило мне чуть-чуть простыть или занемочь. Ты заботливо лечила каждую мою ранку и царапинку. Замерзая в окопах, я вспоминаю твой тёплый каравай и нашу горячую баньку. В редкие свободные минуты думаю о вас. Мечтаю обнять вас всех. Так хочется посадить на колени мою серьёзную не по годам Елечку и услышать звонкий смех Танюшки. Пантелей, наверное, возмужал и уже меня перерос. Полиночка, поди, уже невеста. Мы возим ночами хлеб в Ленинград через переправу, поэтому часто не спим по ночам. Неделями не видим тепла, спим в снегу. Постоянно бомбят... Тонут лодки...» В другом письме, как бы шутя, рассказывал о своей ране: «…У меня в ладони дырка, что может пройти скалка, но указательный палец работает, могу нажимать на курок…»
Про Ленинград Еля часто слышала от эвакуированных. Их доставили со станции Аксаково осенью на нескольких подводах. Ленинградцы прибыли налегке – в чём выскочили из своих квартир. Ни одежды тёплой, ни обуви справной. Бежали из блокадного Ленинграда – еле спаслись. Бабушка Екатерина Васильевна Зубкова приняла и разместила у себя три семьи.
Дом Зубковых украшали высокое крыльцо с необычными резными узорами и большие окна. Под бревенчатым навесом обычно кормили лошадей. Подобных строений не было ни у кого в деревне. Дедушка Зубков Григорий получил пятистенный сруб от властей за боевые заслуги в Японской войне...
Еля забегала к бабушке, которая почти ослепла и редко выходила со своего двора. По наказу мамы помогала по хозяйству, летом полола сорняки и окучивала картошку, носила воду из родника. Ведь тётя Раиса и Арина пропадали целыми днями на поле и ферме.
Ленинградки иногда рассказывали о довоенной жизни. Еля молча слушала и запоминала. Как ни старалась, не могла себе представить стеклянное здание. Потом спрашивала у мамы.
– А ты видела стеклянные дома?
– Что ты ерунду говоришь?
– А тётя Лёля говорит, что в Ленинграде они жили в светлом стеклянном доме, и что все их разбомбили немцы.
– Ну, не знаю, не знаю.
– А тётя Лёля думала, что у нас можно хлеба вдоволь наесться.
– Хлеб-то уродился, только отправили его на войну солдатикам, чтобы немцев быстрей победить.
Лёля обрадовалась, узнав, что их везут в хлебную Башкирию. Приехали, а народ и здесь бедствует. Выживает из последних сил. Лёля опекала шестнадцатилетнюю Нину Санталову. Она втайне надеялась выйти замуж за отца Нины, который воевал на фронте. Его жена умерла от голода в Ленинграде. Натерпевшихся от бомбёжек ленинградок деревенские щадили и жалели. Беленькую, почти прозрачную Лёлю определили на работу в колхозный огород, но четырнадцатилетние Вадим и Гена косили наравне с местными. Эвакуированным полагался продовольственный паёк – мука, капуста, морковь и огурцы. Еля пытала маму:
– А почему нам огурцы и капусту не дают? Тётя Мира вон сегодня щи варила. Так вкусно пахло. Шуля и Паня мне дали огурец куснуть. Такая вкуснятина.
– Своим не положено! – сказала строго Альтук. – Закон не велит.
Еля тогда задумалась: кто такой Закон и почему он не велит давать морковку и огурцы с колхозного огорода своим деревенским? Морковкой её иногда угощала баба Катя.
Альтук не успевала сажать ни капусту, ни морковь. Она работала на конюшне с ранней зари допоздна, едва успевала бросить в землю клубни картофеля. По весне сеяла на своём наделе кормовую свеклу, анис и рыжик . Жёлтые зёрнышки рыжика толкли и добавляли в картошку. Толчёнка получалась сытной и маслянистой.
Бабой Катей дети Альтук называли её крёстную, Екатерину Карповну. Она жила одна в просторной избе недалеко от Тимофеевых. У неё квартировали эвакуированные из Москвы: тётя Мира с дочками.
Москвичи появились в деревне в самом начале войны с полными чемоданами мануфактуры, большими сумками, набитыми ценными вещами. Панечка и Шулечка в коротких, пышных платьях с оборочками и невиданных шляпках казались деревенской девочке ангелами небесными.
Картинки с пухленькими ангелочками висели на белёной стене опрятной спаленки бабы Кати рядом с чёрно-белыми карточками её четырёх сыновей. Они все ушли добровольцами на фронт в первые дни войны. Еля иногда заставала заплаканную бабу Катю у старой иконки Святого Георгия Победоносца. Екатерина Карповна, подолгу молилась, прося покровителя сохранить дорогих своих воинов в этом страшном пекле.
Столичные жители удивились крошечным бревенчатым избам, крытым почерневшей ржаной соломой, баням, топившимся по-чёрному, сарайкам из плетёнки. Разглядывали с интересом самотканые холщовые одежки, лыковые лапти, рубленые столы и лавки, деревянные ложки-плошки, но оценили чапан . Говорили: «Большой хороший воротник заместо капюшона». Со временем москвичи и ленинградцы пообвыклись в деревне и даже выучились немного говорить по-чувашски. Москвичи ходили по дворам, меняли ценные вещи на молоко и яйца. На обмен годились не все привезённые вещи. Бабам в деревне были нужнее валенки, а не шпильки-лодочки. Не каждая хозяйка соглашалась поменять стакан молока, отнимая его у своих недоедающих детей, на модную шёлковую блузочку. Мира с трудом сбыла свои драгоценности и чернобурку в городе на базаре. Отдала почти задарма за драгоценный хлеб.
Эвакуированные привнесли чувство праздника в повседневную тяжелейшую жизнь деревни. Вечерами, после дневных трудов, молодёжь собиралась в клубе. Вадим и Гена оказались заядлыми театралами, ставили спектакли, привлекали местные таланты, зачитывали сводки с фронта. В клубе зазвучала русская речь. Незаметно изменилось настроение колхозников. Заговорили о скорой победе. Тяготы войны сблизили весь народ. Вместе выживать было легче.
Даже Альтук выкроила время и сходила на спектакль. В потёмках, перебирая картошку на летней кухне, задорно напевала новую песню:
Ах, да я у матушки жила, как цветок цвела,
Как цветок цвела.
Ах, да ...
У меня ли, молодой, сине море у ворот,
Гуси, лебеди ...
Полина и Пантелей быстро уловили мотив и со второго круга начали подпевать маме:
Ай, лёшуньки-люли,
Не низко .....
А я, молода, не ленивая была,
Не ленива, тороплива, всё догадливая.
Новая песня весело зазвучала в три голоса. Уже на следующий день Еля распевала эту песенку во дворе.
продолжение http://www.proza.ru/2011/11/18/1846