Меня не отправляли летом в пионерлагерь, не хотели чуждого влияния. А я страдала от того, что я не "как все". Надеялась что это можно
как-то исправить. Понимала, что надо научиться казаться, как все - усвоить стандартные модели поведения и осознать систему их ценностей.
"Пионерская правда" (газета) и "Пионерская зорька" (радиопередача) так увлекательно рассказывали о пионерских кострах и походах!
И родители дали себя уговорить.
Спальный корпус представлял собой барак, разделенный на палаты, рассчитанные человек на тридцать. Там рядами стояли железные койки, около коек - тумбочки. Туалеты на улице. Длинный ряд руомойников.
Такое спартанское оформление жизни
ни нас, ни родителей не смущало.
За детьми смотрели пионервожатые, песни пелись под баян. Баянист полагался по штату.
Девушки - пионервожатые, практикантки пединститута, не особенно нам докучали. Каждодневная уборка территории, дежурство
по палатам и столовой - больше от нас
ничего не требовалось.
Костер на открытии лагеря привел всех в полнейший восторг. В душе каждого ребенка живет огнепоклонник и пироман. Я тоже - вместе со всеми - редкое и драгоценное ощущение - испытала подъем духа.
Отец, выросший на острове, плавал так хорошо! Лучше всех, кого я за всю жизнь знала. Мама тоже умела - детство и юность прошли на Волге.
На просьбы научить меня плавать отец фыркал:
- Все животные умеют плавать, это так же естественно, как дышать! Набери побольше воздуха, бросайся в воду и плыви.
Я украдкой убегала на нашу спокойную,
широкую речку и бросалась, и бросалась
в воду, пока, и правда, не получилось!
(Потом я боялась, что за зиму разучусь
плавать и с нетерпением ждала лета.)
Сидя у реки, долго любовалась огромными голубыми стрекозами с перламутровыми крыльями. Сейчас это называется медитацией.
А еще - убегала в лес. Он жил своей жизнью, там я была незванным, нежданным гостем.
Как интересно!
В углублении пенька на яйцах сидела какая-
то птичка. Испугавшись меня, она перелетала
на ближайшую ветку и тревожно ждала, когда
я уйду. В гнезде лежали пестрые яички. Только глянув, я сразу уходила, не хотела ей мешать и чувствовала спиной, как она снова опускалась в гнездо. Наконец, вылупились птенцы. Огромные желтые рты составляли большую часть их организма. Невысокий пенек терялся в зарослях, сразу и не увидишь.
Маленькие травяные лягушки и крупные жабы стреляли из-под ног.
Однажды мне встретился продольно-полосатый зверек, бурундук. Он меня не испугался и удалился неспеша . Может быть, он меня раньше видел и привык немного.
В другой раз я наткнулась на крота. Он слепой, но нос у него чуткий. Нос трепетал. Я могла, наверное, его взять в руки, но не хотела пугать.
В речных заводях цвели белые кувшинки
и желтые кубышки, и камыш, и рогоз...
Комары съедали заживо. Мы все чесались.
Я наблюдала: комар сел на руку и хоботком
ищет места. Попытался - не понравилось, вытащил хоботок, воткнул снова и стал качать. Кровь просвечивала сквозь прозрачное брюшко, оно раздувалось так, что бедняга едва мог взлететь и унести ноги... крылья.
А лесные клопы! Почему все геральдические щиты повторяют их форму? Случайно?
Разнообразие жуков впечатляло! Красивые
как брошки, побольше и поменьше - все были
заняты - ползли или улетали по своим делам. Довелось увидеть жука-рогача, жука-оленя. Длиннее спичечного коробка, будто из вороненой стали, большие рога и толстые лапы.
А бабочки! Сейчас и крапивницу редко встретишь, а тогда - какое разнообразие!
Можно было собрать коллекцию. Набоков
их не жалел, а я жалела, хотя знала - у них
все равно короткий век. По нашим меркам.
А как красиво блестит в лучах пробившегося солнца паутина, натянутая между кустами. Ее
красоту портили неопрятные высохшие шкурки. Иногда и хозяина за ремонтом сети заставала.
Когда все засыпали, я потихоньку выходила из палаты, садилась на высоком берегу и слушала ночную жизнь: скрип, треск, шорох, писк. Звуки только подчеркивали необъятную тишину, не нарушая ее. Небо будто посолили крупной солью - столько звезд! Особенно в новолуние. И запахи реки и леса ночью сильнее.
Днем ли, ночью я всегда-всегда чувствовала присутствие многообразных форм жизни, не нуждающейся в человеке и имеющей с ним равные права на существование.
Увлекшись наблюдениями за природой, я как-то позабыла, что хотела учиться быть, как все. Мой интерес естествоиспытателя поддержки не находил и репутация ненормальной укрепилась. Но люди всегда были рядом, а лес, река, звери, птицы и насекомые только сейчас. Ладно, потом разберемся - я неосознанно следовала этому решению.
И, наконец, природа мне показала уникальное зрелище, такое редко кто видел.
Я сидела ночью у реки. Вдруг разом все вокруг окутали густые белые облака. Будто снежинки плясали! Вскоре, в предрассветных сумерках
они стали падать на траву и на воду.
Это были какие-то белые летающие насекомые побольше моли. Я спохватилась - скоро вставать, а меня на месте нет. Скорей вернулась в палату
и заснула крепчайшим сном. Едва растолкали.
Утром трава казалась покрытой снегом. В воде намокали и тонули останки ночных неведомых танцоров. Теперь им предстояло стать звеном пищевой цепи. Рыбы и птицы пировали.
Природа - безотходное производство.
Я стала у всех спрашивать - что это было. Никто не знал, всех, как всегда, раздражали мои отчего-почему-зачем.
Знал кое-что дедушка-сторож:
- На эту наживку хорошо клюет! Через несколько дней, сейчас-то рыба сытая. Называются поденки - живут три - четыре часа. Яйца в воду отложат и умирают - свое дело сделали. Из яиц выводятся личинки...
Потом я вычитала, что видела имаго - конечную стадию развития насекомых.
Поденки не едят, у них нет пищеварительной системы. Это летающие органы размножения, они могут только спариваться и откладывать яйца. Личинки живут в воде несколько лет.
В поход мы тоже ходили.
В деревне за десять километров от лагеря разводили чернобурых лис. Питомник по жестокости мог сравниться с концлагерем.
В проволочных клетках на открытом солнце страдали тощие и облезлые лисы. Они все метались по диагонали из угла в угол. Запах стоял непереносимый.
Зачем детям такие впечатления, такая демонстрация жестокости, как нормы?
Нас кормили яичницей, молоком и хлебом. Спали на полу на широченных половицах
в деревянной селЬской школе.
Прощальный костер до небес горел долго, огненные головешки и искры летали высоко.
Все снова чувствовали себя вместе. Восторг!
Я вегда очень ценю такие минуты.