В селе Николай отправил Яремчука разводить по домам тех, кто уцелел в этот день, а сам с Трофимычем споро пошёл к хате, в которой они квартировали. Шли молча. Каждый думал о своём, не прерывая словами мысли другого. Капризный снег выбелил дороги, и село выглядело аккуратным и просветлённым. Что ещё было ждать от этого долгого дня?
Их путь лежал мимо дома полковника Налимова, к которому не было нужды заходить, ибо по дороге им встретился удалой адъютант Лузгин с неизменным ремешком от фуражки под подбородком. Он выслушал доклад поручика для полковника и от лица Налимова выразил заготовленную благодарность всему личному составу, пообещав официальную часть завтра утром на построении.
В отличие от перепачканного «личного состава», подпоручик был неизменно безупречен в одежде, и красив на коне. «Хорошо быть молодым!» – неожиданно для себя подумал молодой поручик Нетаев.
На белой дороге что-то лежало. Место здесь было просторное, и Николай с Трофимычем увидали, как с крыльца налимовского дома спускается рядовой Сидоров. Из-за знаменитых усов не узнать его было невозможно даже издалека. Вопреки природной хромоте, Сидоров в жизни был сноровист и двигался быстро, но в этот раз шёл нехотя, тяжело припадая.
В тот день село совершенно не пострадало от боя: ни один снаряд не долетел до окраин (хотя прежде такое бывало). Но канонада испугала лошадь местного кузнеца, ехавшего домой. Лошадь понесла, задевая краями телеги изгороди, и остановилась вместе с перепуганным кузнецом только во дворе его хаты, попутно сломав немудрёные ворота из длинных жердей. Единственной жертвой этого забега оказалась Каштанка, с любопытством выбежавшая на дорогу. Но этого никто из присутствующих не знал.
Когда Нетаев и Трофимыч подошли, Сидоров протягивал руки к лежавшей в крови собачке. Её задело колесо, и были видны кровавые внутренности. Рядовой словно не заметил этого: осторожно сгрёб Каштанку в охапку и прислушался. Последний раз дёрнулась лапка. Сидоров поднял на подошедших больные глаза и проговорил: « Вы слышали? И-и, и-и...- изобразил он поскуливание. – Она сказала: «Мама».
Трофимыч с Николаем молчали, потрясённые. А Сидоров, не замечая двух мокрых полосок на щеках и капель на усах, захромал с Каштанкой к дому.