Аптекарь

        I.

                «АПТЕКАРЬ»
  1.               
Старика  звали  Адольф  Леопольдович  и  он  предлагал  называть себя  - дядей  Адиком.
Вся  его  внешность  излучала  благородное  спокойствие и постоянное дружелюбие.
Длинные  седые  волосы  были  откинуты  назад;  бирюзовые  глаза с  необычайно  ясным  взглядом,  в обрамлении  морщин,  поражали выразительностью  и  умом.
Он  был  немного  похож  на  старика  Эйнштейна,  с  его знаменитой  фотографии,  но  гораздо  симпатичнее. И  его мимика не  выглядела  столь  эксцентричной,  во всяком случае,  он  никогда  не  показывал  окружающим  свой  язык.  Разве  что погрозит  легонько указательным  пальцем  и  смущенно  хмыкнет  при  этом,  словно закашлялся, прикрывая  рот  узкой ладошкой.
Своим  тихим,  чуть  ироничным  баритоном,  потирая  сухие аристократические  руки,  и  время – от  времени смахивая  со скатерти  невидимые  крошки,  он  любил  раскладывать  пасьянс  мыслей  и  воспоминаний  перед  внимательным  собеседником.
Мы  были  соседями  в  обычной  питерской  коммуналке,  где  дядя  Адик  занимал  две  комнаты  из двенадцати,  распределенных  между  обитателями  этого  Ноева  ковчега,  плывущего  среди сырых  балтийских  туманов  в  неопределенное,  на  ту  пору, будущее.  Некоторое  время  приглядевшись,  он  выделил,  наконец,  меня  из  остальных  жильцов  и  однажды,  вступил  в  задушевную  беседу.
Надо  сказать,  что  я  только  недавно  снял  комнату  в  этой  квартире,  занимавшей  целый  этаж  старинного дома,  поступив  в  питерский  институт  архитектуры, ваяния и  живописи  им. Репина - знаменитую  «репинку»  -  и  мне,  на первых порах,  не  хватало близких  людей  поблизости.  Поэтому,  мы  довольно  быстро сошлись  со  стариком,  и  он  стал  доверять  мне,  несколько больше,  чем  остальным  жильцам,  посвящая в  свои  тайны.
-  Вы  случайно  не  знакомы  с  книгами  писателя  Кастанеды? – неожиданно спросил  он  однажды. Отметив  нездоровый вид – учеба,  в последнее  время,  давалась  чрезвычайно  трудно,  - он зазвал меня на  лечебные  процедуры,  при  помощи  чудо-чая.  Я  ответил, что не читал Кастанеду,  и  дядя Адик,  отлучившись  ненадолго,  протянул  мне  книжку  в  потрепанном,  дешевом  переплете,  рекомендовав полистать  ее  на  сон  грядущий.  Он  сделал  особенное  ударение  на  слове – «сон»,  и  внимательно  посмотрел  на  меня,  словно  гипнотизируя  и  затягивая  в  глубину  своих  бездонных,  серо-зеленых  изменчивых  глаз.
Сделав  широкий  приглашающий  жест  рукой,  расположился  в кресле  напротив.
- Я  прожил  интересную  жизнь,  молодой  человек, -  начал он беседу, прикрыв  глаза, словно  вспоминая  события  давно  уже минувших  дней.
Из  его повествования  за  чаем,  с  вкусными  шоколадными конфетами,  которые  он  высыпал  в старинную  китайскую  чашу тонкого  фарфора,  следовало,  что  родился  он,  чуть  ли  не  в позапрошлом веке.
 – А  почему  бы  и  нет? – усмехнулся,  поймав, мой  удивленный взгляд.  - Возраст  штука  вообще  довольно  относительная…  Как-нибудь  мы  подробнее  поговорим  об  этом  –  сказал  он, задумчиво  постукивая  пальцами о стол  по  своей  давнишней привычке.
Во  всяком  случае,  он  помнил  еще  тот  Санкт-Петербург,  с красочными  проездами кавалькад,  сопровождавших  царскую  чету, когда  карета  с  императорским  гербом  выезжала  на  Невский проспект, чтобы  попасть  к молебну -  в недавно отстроенный, сказочной красоты,  храм Воскресения.  Впрочем,  было  тогда  дяде Адику,  по всей  видимости, не так уже много лет, чтобы  его  не интересовали  сладости,  выставленные  в  витрине  под  загадочной  и  манящей  вывеской   «Восточная элегия», что висела над лавкой возле   пересечения  Лиговского  и  Невского проспектов.  Особенно в ассортименте этого экзотического заведения, будоражило  юного Адольфа лакомство, под названием рахат-лукум,  медленно  таящее во рту  и  уносящее  паренька к  вершинам неземного  блаженства.
В  душе  юного  гимназиста закипал  восторг;  картинки праздничного  Петербурга  отражались  в  широко  распахнутых мальчишеских глазах,  за щекой  истекал  соком  ломоть  липкого рахат-лукума, а сердце  радостно  билось.  От  всего  этого  в  голове разрастался  громадный  пузырь  фантастических  планов  на ближайшее и отдалённое будущее.
Мальчика,  который  впоследствии  стал  дядей  Адиком,  уже тогда  обуревала  недетская  жажда  романтических приключений.
Возможно  от этого,  а  может  для  того лишь, чтобы  вдоволь насладиться  любимым  продуктом,  он  и  сбежал  однажды  из дома.  Отправившись  в  Срединную  Азию,  попал  в  услужение  к  самому  Эмиру  Бухарскому, где,  после  недолгого  ученичества, начал свою  карьеру  провизора  при  дворе  его Величества. Одним из  увлечений  в то  время,  кроме собирания рецептов восточной медицины,  стало изготовление  рахат-лукума,  различными способами.  Он  не только  в  совершенстве  овладел  этим искусством,  но  и  значительно  усовершенствовал  процесс, объединив  в  одно  целое  традиции  разных  народов.  Возможно, именно  это  и сблизило  его  с эмиром,  как  известно, большим любителем  сладостей  во  всех  видах. И  если  бы  не Октябрьская  Революция, с последовавшим  стремительным бегством  властителя Бухары в Англию,  то,  как  знать  чем   могла  закончиться головокружительная  карьера  дяди  Адика  в  Срединной  Азии?  А  так,  пик  успеха  -  главный  аптекарь  города  Самарканда, захваченного  красными  в  24  году  и  ставшего  столицей Туркестана.  История завершилась  скандальным  увольнением  и посадкой  в тюрьму  на один год, за  ненормированный  расход опия.  Слава  богу, что   не расстреляли!
Помешала, видимо, молодость  фигуранта, а так же  нехватка медицинских  кадров,  на  тот  момент  времени.
 
- Что же делать, если только это и облегчало страдание раненых? – рассуждал дядя Адик. - Классовые  враги?  Но  они  разве – не живые  люди?
Эти  странные  разделения  и  отличия  между  гражданами,  разных  убеждений,  так  и  остались  непонятными,  до  последних  дней  его  жизни.  Для  него  все - от алкоголика  и  до  партийного  функционера -  прежде  всего,  оставались  людьми  божьими.
Все  эти  чудесные  истории,  я  узнал,  когда  симпатия  дяди Адика  ко  мне, простерлась  чуть  дальше  обычных  пределов. Однажды  он  даже  умудрился  приготовить  на просторной коммунальной кухне  с  полкило  липкого  вещества  отдаленно  напоминавшего по  вкусу душистый рахат-лукум.
– Давно  не  занимался  этим!  -  посетовал он,  разводя руки и  делая  виноватое лицо.
Впрочем,  меня  настолько  растрогали   хлопоты старика,  что  я  с удовольствием  полакомился  этой  стряпней.  И  мне даже понравилось  –  ей богу!
Судьба  распорядилась  так,  что  у  него  совершенно  никого  не было  на  этом  свете.  И,  возможно,  дядя Адик стал  испытывать  ко  мне,  нечто  подобное  родственным  чувствам.  Впрочем,  и  я, проживая  в  незнакомом  городе  и,  оказавшись  один  на  один  с  тоской  и  печалью,  тоже  всем  сердцем  потянулся  к  нему.
В  тесном  коммунальном общежитии  давно  прижилась  легенда о том, что  дядя  Адик,  в  прошлом  аптекарь  на  заслуженном  отдыхе, и  поэтому  регулярно  занимается  с  пробирками  в  одной  из занимаемых   комнат.  И  хотя  сам  процесс  никто  и  никогда  не  наблюдал, но такая уверенность существовала.  Время  от  времени,  он  даже снабжал  страждущих порошками,  которые  замечательно  пахли  и  неизменно  помогали  от  хворей  и  болезней,  сопровождавших  население квартиры  каждую  питерскую  зиму. За  это  его  уважали  и ценили  даже  самые  буйные  и  неудобные  в  общежитии  члены коммуны. Алкоголик  Петрович  постоянно  лечился  травяными отварами,  снимавшими,  тяжелое  похмелье  и  почитал  его  за отца  родного…   А, бывшая  учительница  Римма  Аркадьевна,  всю  жизнь,  преподававшая  обществоведение  и  ставшая,  на старость  лет,  необычайно  набожной  дамой,  каждое  воскресение ставила  за  него  свечку  в  церкви  и  просила  продление  лет, так  как  не  чаяла  жизни  без  его  микстурок,  усмиряющих давление  и  боли  в  груди  и  сердце.
Сам  же  Адольф  Леопольдович  никогда  не  болел  и  был неизменно  бодр  и  приветлив,  несмотря  на  свой почтенный возраст, который не поддавался определению.  Как  это удавалось  – было  одним  из  его  секретов,  который  старик  унес  в могилу,  так  и  не  раскрыв  его  окружающим.

Я  внимательно  прочитал  эпопею  молодого  ученого  Карлоса  в компании  с  таинственным  магом  Хуаном  Матус,  в  пустыне Чипуана-Питек  в  окрестностях  Аризоны,  описанные  Кастанедой, и,  отдав  должное  его  теории  снов,  измененной  реальности,  и месту  силы,  вернул  книжку  дяде  Адику.  Не  могу  сказать,  что  тогда  мне  очень  сильно  хотелось  поменять,  окружающую меня  реальность,  несмотря  даже на  некоторые  трудности  бытия.
У  меня  был  довольно  сложный  период:  учеба,  романтическое увлечение  одной  барышней,  питерская  зима,  посылавшая  на южный  неприспособленный  к  сырому  климату  организм, миллионы  голодных  бактерий  и  испытывая  на  прочность  иммунитет.
Как  будто  догадываясь  об  том,  дядя  Адик,  приняв прочитанную  книгу,  протянул  мне  пакетик  с  розовым порошком,  порекомендовав  на  прощание,  разводить  содержимое в  стакане  теплого  молока  и  каждый  раз  пить  напиток  перед сном.  Что  я  и  сделал  в  ближайший  вечер.  Снадобье подействовало.

...Испытывая необычайную жажду, я брел по пустыне Чипуана-Питек, взбираясь на склоны, поросшие бурой травой и зарослями чаппараля. Я знал, что ищу особую траву, которая должна принести мне небывалое счастье. Я торопился и потому не обращал внимания на терзавшие меня муки.
 –Это замечательная трава и ты должен доставить ее мне. Непременно найди - она растет на том холме у края горизонта, куда скрывается вечернее солнце. Дождись, когда солнце начнет плющиться о гору и беги к ней что есть силы. Ты должен сорвать ее до заката, эту траву - шептал мне в ухо знакомый голос.
- Не забудь попросить у нее разрешения;  поблагодари за оказанную услугу и подаренную тебе благодать!
Скажи ей, что впоследствии и ты накормишь землю, которая питает всех нас,  своим телом, как положено в этом мире!

Проснулся я рано утром - бодрый и совершенно выздоровевший. Мне хотелось срочно бежать куда-то, и обязательно сделать что-нибудь необычайное сегодня. Я чувствовал себя, словно заново родился на свет божий.
Сев на край кровати и протерев заспанные глаза, вспомнил ночной сон. Я спешил к какой-то горе, поросшей красной травой. Мне нужно было сорвать ее и отдать старику, сидящему под деревом, спиной ко мне. Когда солнце уже почти скрылось за горизонтом, я сделал это.
Я вернулся к старцу, закутанному в темный плащ, и протянул пучок, который успел собрать, повинуясь его приказу. Не оборачиваясь, он протянул мне чашу с необыкновенно свежей и вкусной водой.
- Ты сказал ей спасибо? – глухо произнес он.
- Да, Мастер.
- Положи на землю и уходи – сказал старик, показывая рукой на то место, куда должна была лечь сорванная трава.
- Поторопись! Если не успеешь до наступления ночи, то навсегда останешься здесь! А ты еще не готов к этому, друг мой!
 
Мне был знаком его голос, и очень хотелось узнать кто же он – этот старец? Хотя я примерно догадывался, каким будет результат.
Словно некая могучая сила принуждала меня остаться, не выпуская из этого необычного сна…
Я протянул  руку, но  старик уже растворился в сером тумане, словно его никогда и не было здесь. Только голос продолжал гудеть в моей голове тяжелым набатом – Уходи...  Уходи... Уходи!
 С трудом, оторвав ногу от вязкой почвы, я сделал шаг, затем следующий,  и тотчас проснулся.
Когда я на скорую руку позавтракав, пробирался по коридору, чтобы отправиться на учебу, навстречу мне вынырнул из своей комнаты дядя Адик. В его взгляде было что-то необычное, казалось, будто  старик возбужден  и  смущен  одновременно.
– Спасибо! - сказал он и, вдруг, горячо и порывисто пожал мою руку.
– За что, дядя Адик? - удивился я его необычной утренней горячности. Насколько я знал, он был не большим любителем вставать слишком рано. А тут вскочил не свет ни заря...
Жмет руку, говорит спасибо, а от самого веет жаром, словно из печи. Неужто заболел?
- Вы в порядке?- спросил я его голосом стандартного американского киногероя, которому нечего особенно сказать своему собеседнику.
- А ты? – тихо переспросил он, снова глубоко заглянув мне в глаза.
- Не порезался травой? – Впервые, за все время, он обратился ко мне на - ты.
- Какой травой? Вы о чем? – я уже успел совершенно забыть свой сон.
 Он загадочно улыбнулся и словно ненадолго растворился в утреннем воздухе,  - внезапно упавший из окна поток роскошного солнечного света накрыл его с головой, сделав невидимым.
Я опаздывал в институт и потому, решил не обращать особого внимания на все эти странности.
Весьма бесцеремонно повернулся и рванул к выходу, не дожидаясь новой материализации, необычного, в это утро, дяди Адика, возле себя.
- Чудит старик!  - подумал я, выбегая из подъезда и догоняя вагон трамвая, стараясь на ходу уцепиться  за его поручень.
- Какое, однако, прекрасное утро! И нужно обязательно… Непременно нужно объясниться сегодня с Наташкой! - продолжал лихорадочно думать я, протискиваясь сквозь плотную массу угрюмых и сонных пассажиров с самого утра заполнивших окружающее пространство. Почему-то именно в этот день мне, наконец, поверилось, что все у нас теперь будет хорошо.
Вернувшись поздно вечером, я застал на кухне почти всех жильцов коммунальной квартиры с унылыми осунувшимися лицами.
- Старик умер! – сказал Петрович глухим голосом, смахивая слезу и шмыгая багровым распухшим носом.
На фоне ночного окна мелко вздрагивали плечи Риммы Аркадьевны.
Она повернула ко мне свое заплаканное лицо.
- Идите, попрощайтесь с ним! – требовательно произнесла она сквозь слезы, театрально взмахнув платком, с которым, казалось, не расставалась никогда.
Старик, оказывается, давно подготовил свой уход: заказал гроб и заранее оплатил похороны, не указав, правда, точной даты.  И вот теперь, облаченный в строгий костюм,  лежал в скромном гробу, в одной из комнат, сложив на животе сухие руки, и уставив  осунувшийся  дворянский  нос в потолок. Мне показалось, что  только сейчас, - перед моим приходом, - он торопливо прикрыл глаза, едва успев спрятать  свою лукавую улыбку в уголках рта.
Подойдя ближе, я слегка поклонился, вглядываясь, в такой  знакомый, и ставший почти, родным силуэт.
– Прости меня, дядя Адик. –  выдавил я похолодевшими губами. – Не успели мы с тобой, как следует поговорить…
И тут легкая усмешка вновь словно бы пробежала по его лицу, еще секунду назад окончательно скованному печатью смерти.
 - Мы еще встретимся! - услышал я в ушах легкий шелест, словно трава колыхнулась на холме, повинуясь порыву внезапно налетевшего ветра.
Ощущая невольный ужас, и пятясь, я покинул комнату, где странный старик готовился покинуть этот мир, отправляясь в свое последнее странствие в неизведанное.

-Существует множество миров - они словно оболочка луковицы располагаются вокруг сердцевины…  Для мага мир людей лишь описанная реальность и однажды остановив мир, он легко переходит в другую сущность – вспомнились мне слова Хуана Матус.
- Я не волшебник,  я только учусь – произнес старик шутливую фразу из известного фильма, когда я спросил его о чем-то, недоступном моему  пониманию, после прочтения книги.
 - Всего лишь простой советский аптекарь на отдыхе - добавил он, лукаво улыбаясь, своим мыслям. Смахнув невольную слезу, он продолжил разрезать «злую» луковицу, предназначенную украсить праздничный салат, для  очередных  коммунальных посиделок.

               
2.

Бледно-розовое утреннее солнце сочилось сквозь огромные витражи рисовального класса, едва прикрытые шелковыми занавесями, медленно, будто капля, за каплей проникая в помещение. За стеклом в далекой дымке, угадывался золоченый шпиль Адмиралтейства, утонувший в  Неве. Январское марево накрыло город влажным и сонным,  белоснежным покрывалом  зимы.
Нанося на лист ватмана, приколотый к мольберту, аккуратные, расчетливые штрихи, я думал о Старике. Именно так я стал в последнее время называть покойного Адольфа Леопольдовича,  незабвенного дядю Адика.
Голова Вольтера, стоящая на задрапированном темным бархатом подиуме, напомнила мне о нем. Все эти чудаковатые небожители: Вольтер, Сократ, Эйнштейн, Пикассо, а еще Чарли Чаплин, Махатма Ганди…  Вся эта высоколобая банда – они знали о нашей жизни нечто такое, что недоступно простому смертному. Старик, видимо, относился к их числу. Возможно, он тоже присоединился к этой  компании, взирая на покинутый мир из неких недоступных нам пока сфер.
Чем больше времени проходило со дня его смерти, тем больше я думал об этом.
Он завещал мне свои комнаты, поставив условие, чтобы я не заходил в одну из них, до определенного срока. Все это было прописано в завещании, которое торжественно зачитал, прибывший однажды в  наше коммунальное царство пожилой нотариус, похожий на большую важную крысу в круглых потеющих на носу очках. Поправив воротник строго сюртука, обильно присыпанного перхотью, он огласил последнюю волю усопшего, заставив  всех  присутствующих расписаться в итоговом документе.
По сути, я был единственным его наследником.
Жильцы  беспрекословно подчинились, и лишь богобоязненная Римма Аркадьевна пыталась кочевряжиться, выторговывая себе хоть малую толику от стариковского наследства.
-Я его так любила! Так любила! Как, отца, родного… –  канючила она, рыдая и  сморкаясь в огромный хлопчатобумажный платок с которым не расставалась никогда.
 Чтобы не доводить женщину до греха, я обещал подарить ей персидский ковер, лежащий в гостиной покойного. Мне было жалко отдавать этот экспонат, возможно помнящий самого эмира Бухарского, но больше никаких особенных ценностей у старика не обнаружилось. Возможно, что-то хранилось в той, что была под замком?
Не став придавать большого значения особому условию, я в первый же день  решил проникнуть в таинственную комнату, долго подбирая ключи, но дверь не хотела открываться, тревожно скрипя и выгибаясь, словно рассерженная сквозняками кошка.
 В конце концов, пришлось оставить эти  попытки, тем более, что неприятное  чувство заползало  в душу, после каждого из моих напрасных усилий.
Будто кто-то укорял за это желание нарушить договор. Да и ненормальная  дверь внушала смутную тревогу.
Вместе со скромным хозяйством, мне досталась в наследство и библиотека Старика. Кроме беллетристики в ней были книги по химии, философии и истории. Целую полку, занимали труды, посвященные оккультным наукам. Наверное, какая-то литература, была  и в секретной комнате. Я предполагал, что там должна находиться  лаборатория, при помощи которой, производились таинственные опыты, но об этом можно было только гадать. При жизни мне не довелось побывать в ней ни разу. Несмотря  на  любезность, Старик был довольно тверд в однажды установленных правилах и всякий раз, когда я бывал у него, задергивал тяжелую штору, ведущую в соседнее помещение, если дверь оказывалась неприкрытой.
- Когда-нибудь, я расскажу вам о тайнах этой комнаты - говорил он, пресекая мое любопытство - Идемте лучше пить чай.
Не успел. А может быть, и не собирался вовсе!
Он продолжал жить в ней - вот в чем дело! Просыпаясь ночами, я слышал скрип половиц и странные вздохи, доносящиеся из комнаты. Из щели под дверью лился голубоватый свет, и было неясно - то ли луна заглянула в окно или это Старик зажигал внутри лампаду, чтобы продолжить свои таинственные незавершенные опыты.
Я прислушивался к этим звукам, но, как, ни странно, они не тревожили меня. Напротив -  его незримое присутствие действовало ободряюще, словно я вновь, хотя бы ненадолго, вернул потерянного  друга.
И все-таки мы встретились вновь! Он навестил меня, однажды, в очередном «вещем» сне. Я оказался возле того самого холма, поросшего бурой травой.
Только теперь солнце находилось в зените, поливая окрестности ровным светом, пронизывающим  листву, заставляя ее вспыхивать  роскошным багрянцем.
Он предстал передо мной в образе огромного черного ворона, говорящего  голосом Старика и обладавшего его характерными повадками.
В ожидании, он прохаживался по холму, отбрасывая длинную тень, живущую своей, отдельной жизнью. Она мимикрировала, то, зарываясь в листья, то снова струилась по поверхности, словно пестрая змея, играя последними красками осени. В этом мире время, по-видимому, слегка отставало от нашего, реального, где уже вовсю хозяйничала зима.
Было непонятно - почему я  знал, что это именно он? Такая уверенность возникла сразу же, как только я увидел Чёрного Ворона.
- Рад видеть тебя! – обратился ко мне Старик, лишь только мы приблизились друг к другу.
- Я тоже - сказал я,  невольно потянувшись к нему. Мы обнялись, и он похлопал меня по спине своим жестким крылом. От него на удивление приятно пахло, словно он недавно чистил свои перья душистым ландышевым мылом.
- Зови меня Карл-5 - здесь все зовут меня именно так. Он посмотрел сверху вниз и ухмыльнулся знакомой, немного застенчивой улыбкой.
- Видимо есть и другие Карлы?- спросил я, чтобы поддержать разговор.
- Да в том числе известный тебе Карл Маркс - он называет себя Великим, хотя в домовой книге числится, как Карл-2. Препротивная личность – доложу я тебе - Постоянно важничает и ворует пищу из общей кормушки. - Кроме того, любит цитировать сам себя. Противнее него только Ленин. Даже Сталин и Гитлер – душки по сравнению с этими двумя.
- А кто у вас еще числится из великих?
Много… Много всякого народу. Можно устроить себе любую компанию на выбор. Но это не главное – он махнул крылом, словно отгоняя назойливых мух.
- Я, например, дружу с Наполеоном, он не курит и при этом, прилично играет в шахматы.
Мы помолчали.
- Я рад, что ты грустишь обо мне.
- Уже меньше – признался я.
- Это нормально – он понимающе коснулся меня кончиком крыла.
- Зря ты отдал этой сквалыге  персидский ковер – сказал Старик через паузу.- Она его не заслужила... Кроме того, это не совсем обычный ковер… На нем можно летать по воздуху,  представь себе!
Я, нужно сказать, немного устал от этого несвойственного нашему миру  бреда, - в виде ковров-самолетов и играющего в шахматы Наполеона…
Даже во сне это заметно напрягало. Наверное, с непривычки.
- Не знаю – она сказала, что любила вас. - Как отца… - Я попытался немного сместить акценты.
- Любила? Оставь! – он рассмеялся гортанным смехом, переходящим в злобное карканье, и от избытка чувств даже замахал сразу обоими крылами, словно собирался взлететь.
Мне показалось, что в зазеркалье у Старика немного испортился характер, - наверное, повлияли естественные в его возрасте трудности адаптации?
- Важно  то, что она про меня думала...  Если бы ты знал – какие это были гадости!- продолжал ворчать он.
- Люди очень часто говорят одно, делают другое, а думают третье. Впрочем, это почти аксиома. Общее место…  Здесь, тоже не лучше!
- Хочешь полетать? – спросил он неожиданно.
- Конечно!
Не без труда, я взобрался к нему на спину, для этого Ворону пришлось изрядно наклониться, и мы полетели. Мигом перемахнули через холм с красной травой и устремились к городу, видневшемуся вдалеке неясным силуэтом. Ветер свистел у меня в ушах, но это не мешало нашей беседе. Его голос звучал в моем сознании, так, будто в ухе появился радиоприемник, настроенный на специальную  волну.
Подлетев к городу Старик, он же -Карл-5, начал медленно планировать, кружа над строениями внизу. Это был странный город, нужно отметить. Казалось, в нем не было никакой архитектурной логики - он словно рос из земли, повинуясь скорее биологическим, нежели инженерным законам. Он немного напомнил  мне творения Великого Гауди.
И его населяли существа, очень мало напоминающие людей. Это было скопище жуков, бабочек, крыс и гигантских тараканов, ведущих, судя по всему, вполне цивилизованный образ жизни, если так можно выразиться. Они куда-то спешили, читали газеты и прогуливали своих детей.
- Это - первый уровень. Здесь тоже существует своя иерархия – прозвучал в голове голос Старика.- Я обитаю в третьем – это немного дальше. Сделав крутой вираж, он повернул на юг, при этом, я чуть было не свалился с его спины, едва успев схватиться за перья.
- Как поживает твоя девушка?- спросил он, усердно размахивая крыльями.
- У нас все хорошо, спасибо!
- Я хочу сделать вам подарок – сказал он и в моем сознании вспыхнул улыбчивый смайлик на фоне стилизованного силуэта Эйфелевой башни, как на экране компьютерного дисплея. Потом я увидел непонятную пиктограмму и набор цифр, которые мне предлагалось запомнить.
Не знаю, почему он передумал показывать мне свое жилище, но на этом наше  путешествие внезапно прервалось. Может быть, закончился некий лимит времени, отпущенный для свиданий в этом загадочном мире?
 Я очнулся в своей постели, размышляя, каким образом в моем сознании могли возникнуть подобные видения. Хотя чего только не случается во снах, изнуренного учебой студента?
Уже окончательно проснувшись, и глядя на себя в зеркало, я, двигая зубной щеткой во рту, подумал о том, что все-таки, это был непростой сон. Старик явно пытается установить со мной своеобразный контакт. Он все предвидел заранее/даже гроб для себя заказал накануне смерти!/ и когда давал,  для прочтения,  книгу Кастанеды, - наверняка предполагал, что эти знания пригодятся мне в ближайшее время.
Что там у него  сказано о снах? У этого странного писателя, спрятавшегося от Человечества в горах Южной Америки./ Может быть, и не было никакого Кастанеды. Очередная  «уловка №6»?/
…Сны это  измененная реальность, возникающая в сознании. Если научиться управлять ими, то можно преодолеть  «врата бесконечности» и попасть в другие миры. Для этого нужна особая энергия – утверждает Кастанеда.
-Значит, Старик умел не только накапливать эту энергию, но и делиться ею при желании?
Возможно, он даже синтезировал вещество при помощи которого, можно управлять снами? Я вспомнил про розовый порошок с которого и начались чудеса в моей жизни.
Ответ на это я рассчитывал получить во время очередного путешествия. Может быть, удастся встретить там Карла-5 еще раз, и спросить его, наконец, обо всем напрямую?
Возле входа в академию меня ждала встревоженная Наташа.
- Ты где пропадал?
- Я нигде… Я был дома. Спал, чистил зубы. Сидел на горшке, в конце-концов... Что тебя еще интересует, родная?
-  Смешно. Мы расстались в понедельник – сегодня среда! Хочешь сказать, что все это время ты чистил зубы и сидел на горшке?
Я звонила тебе – ты не отвечал!
- Я озадачено посмотрел на календарь, встроенный в циферблат часов – Да, действительно, в этот раз, я потерял целые сутки, путешествуя в страну сновидений.
Пришлось обо всем рассказать Наташе. Когда она, наконец, поверила мне, то ее всё это привело в необычайное возбуждение.
- Круто! – заявила она в своей обычной манере. – А давай, организуем совместное сновидение в Париж… Или Америку!?
- Наташа была в общем-то девушкой неглупой… Но, иногда ее, как и всякую молодую барышню новой формации, слегка заносило.
- Наташа, а ты вообще думаешь о том, что ты женщина и тебе еще рожать и все такое?
- А при, чем тут это? – сразу же начала заводиться она, в очередной раз, подозревая во мне сексистские наклонности и гендерное чванство.
 – Мол, чем мы девушки - от вас мужиков отличаемся?  Поди, ей объясни, что кое-чем, все-таки, отличаются - одни от других. И весьма существенно, при этом! Бесполезно спорить…
- А притом, что если я не вернусь оттуда, то это еще полбеды,- осеменителей хватит с лихвой! Я постарался перевести проблему в иную плоскость - А вот  твое отсутствие в неплотных рядах вполне половозрелых девиц, может пагубно сказаться на нашем народном хозяйстве. Ухудшит демографию и всё такое… Андестенд?
В общем, мне удалось частично убедить ее, и на сей раз отвести подозрения в моем перманентном, как она считала, мужском шовинизме. Решили, что пока будем экспериментировать на мне. А там - как фишка ляжет.
 
                3.
Между тем, истек указанный срок и дверь в таинственную комнату, наконец, поддалась моим усилиям. Как только часы,  показали полночь, ключ свободно провернулся в замочной скважине, и магическая черта была легко преодолена.  Надо сказать, что ничего особенного я там не обнаружил - даже химической лаборатории не оказалось. Стало даже  немного странно:  с чего я взял, что она там была? Только оттого, что из этой комнаты выносились порошки и микстурки? Да еще иногда слегка пахло серой и фиалками? Смешно! Вполне возможно, что свои опыты Старик делал за пределами нашего мира – там, где на холме «четырёх ветров»  растет  красная трава...
Комната, впрочем, оказалась гораздо больше, чем я ожидал. Тут тоже таилась определенная загадка. Наверняка не последняя.
Посередине стоял массивный дубовый стол, накрытый бархатной скатертью,  глубокого бордового оттенка.  В центре размещалась тяжелая хрустальная ваза с высохшим, но не увядшим, а как будто бы  нарисованным  акварелью, по мятой бумаге, букетом чайных роз; на стене тикали, украшенные резьбой старинные часы. Со смерти Старика прошло ровно сорок дней - и кто же интересно заводил их? Еще одна загадка. Пахло ладаном с легкой примесью ванили и корицы, будто здесь недавно служили молебен и угощались сдобой. Все это было более чем странно и наводило на размышления.
По  двум сторонам от двери стояли старинные кресла, а в дальнем углу, неподалеку  от окна диван,  того же  стиля,  что и остальная мебель. У Старика определенно был вкус и возможность приобретать старинные вещи. Видимо,  тут, на диване,  он и спал, укрывшись шерстяным пледом,  аккуратно сложенным  теперь в изголовье.
Одну из стен занимал чудесный гобелен, изображавший сцену рыцарского боя. Что-то  из истории столетней войны? Нужно будет порыться в каталогах. Вполне возможно, что вещица имеет антикварную, или даже историческую ценность.
В комнате царил легкий полумрак, поэтому я не сразу разглядел белый листок бумаги, придавленный  резной  шкатулкой  темного дерева, стоящей на комоде. Это было адресованное мне письмо.
Я подошел к окну, разглядывая пляшущие буквы.
«Дорогой, Марк, писал мне дядя Адик,  нетвердой уже рукой. Может статься, что мы не увидимся никогда, но это ничего не значит – ибо…  Душа человеческая никуда не исчезает,  а лишь совершает  очередное путешествие в другие миры.
Я собирался многое поведать, но, к сожалению, не успел… Оставляю тебе свое скромное хозяйство – пользуйся им на здоровье, и не забывай меня, - твоего Друга.
 Не хочу пугать, но иногда тебе будут сниться странные сны, - возможно, что-то уже приснились.  Прошу,  не тревожься!  Из этих снов ты вынесешь много полезных знаний - поверь! Может быть, даже немного изменишься сам, и даже изменишь мир вокруг себя. Надеюсь, что  в лучшую сторону. Я, к сожалению, уже не смогу.
Пей порошки, которые найдешь в этой шкатулке, они помогут преумножать и сохранять необходимую энергию. Принимай их строго в указанной последовательности - это важно!
Прости, голубчик, и прощай!
Твой Старик!»
P.S. Да еще…  Отправляясь в ПУТЕШЕСТВИЯ, изгони из своей души демонов и все дурное,что окружает и порой проникает в нас - иначе будет худо! Помни это!»

Я внимательно прочитал послание. Конечно, кое-что я уже начал соображать  сам, но письмо было подтверждением многого из этих  догадок. Как интересно он узнал, что я буду называть его - Старик?
В шкатулке оказались пакетики с порошками и инструкция по их применению.
Я вернулся к окну и еще раз внимательно перечел текст. Каких бесов он имел в виду?
Беса, похоти? Беса стяжательства, денег и  славы? Или всех их вместе? Тех, что преследуют нас и грызут душу, ввергая в соблазны и искушения. Я знал своих бесов наперечет, но до поры, как-то ладил с ними…   Не такие уж, правда, и рьяные мне достались чертенята, но что будет дальше, ввиду открывшихся новых обстоятельств, приходилось только догадываться. Я начинал понимать, что Старик был, не совсем обычным человеком. Если, вообще, понятие человек уместно в его случае. Сущность? И сумею,  ли я справится со свалившимися на мою голову  чудесными возможностями - еще вопрос?
В рамке окна открывался вид на Иссакиевский собор. Творение Монферана медленно переплывало вброд очередную зиму. По заметенным снегом улицам, брели силуэты людей, пряча лица в поднятые воротники, бежали деловитые собаки, привычно нюхая штанины прохожих,  в извечном своем поиске  хорошего человека, способного приютить их бездомные замерзающие тела и души/если они есть?/.
Собаки, подняв лапу, метили  основания чугунных столбов, увенчанных вверху бронзовыми светильниками, и бежали дальше, принимая мир таким, какой он есть, не особенно жалуясь на судьбу.  Происходила обычная питерская жизнь, уложенная в матрешку Всеобщей Жизни, которая, в свою очередь несла обременение других более глобальных смыслов и обстоятельств.А моя с этого момента принимала совсем другой оборот, и я чувствовал перемены неким глубинным  инстинктом, заложенным в каждого человека, еще в утробе матери, когда мы только собираемся вынырнуть из лона и отправиться в плавание по реке Времени. И  непонятно до конца - мы все-таки плывем сами, или нас несет неумолимый поток?
От всех этих мыслей, внезапно нахлынувших на меня, захотелось решительно замахнуть  водки  и  помянуть заодно Старика, который ровно 40 дней назад покинул этот суетный мир.
Что я и сделал. Выйдя через парадное, пулей метнулся  в лобаз, за углом дома. Уже через полчаса,  подливал себе из хрустального графинчика,  задумчиво хрустя соленым огурцом, аппетитно пахнущим смородиновым листом и дубовой бочкой.
После традиционной третьей рюмки, я, в очередной раз, решил осмотреть содержимое шкатулки.
 Водка неожиданно скоро ударила в голову, и манипуляции указанные в инструкции, вдруг, перестала поддаваться  четкому и ясному осмыслению.
Казалось бы, внешне простой алгоритм, ускользал из моего сознания, обернувшись полной бессмыслицей. Не иначе, как, упомянутые Стариком бесы,  уже тешились надо мной...   Я не учел того, что теперь мне придется иметь дело совсем с другими  агентами  Тьмы, и мои мелкие шалуны, вскоре покажутся лишь жалкими имитаторами других, более могущественных персонажей.
Между тем сознание уже почти полностью покинуло меня, картина окружающего мира исказилась, меняя свой масштаб и привычные ориентиры. В ушах слышался звон,  гортанные звуки и ржание коней, вдруг, наполнило комнату. Вместе с запахом пороха, человеческой крови и страха, все это окружило меня со всех сторон. Ковер на стене задрожал, мелко вибрируя, и неожиданно втянул в себя, обдав свежестью осеннего утра и стереоскопичностью звуков и запахов. Я споткнулся, упав  в грязную лужу, наполненную зловонной слизью.
- Черт возьми! – я оказался прямо в середине поединка! Между конными арьергардами рыцарей Алой и Белой розы!...
 И было совершенно неважно, что, читая исторические хроники, я, скорее всего, симпатизировал  партии Белой розы. Кто будет разбираться в суматохе войны? Сегодня  я мог погибнуть от стрел пущенных, как с той, так и с противоположной  стороны.
Между тем из ближайшего леса выскочил всадник на огромной лошади и, осадив коня в двух метрах от меня, приложил к губам блестящую, медную дудку. После его боевой трели из перелеска выскочила конница подкрепления, и помчалась прямо на меня, гремя оружием и победоносно гикая. Разглядев на атласных полотнищах, привязанных к древкам копий, силуэты белой розы, я хотел крикнуть – Я.. Я свой!... Я за вас!
Но, не успел - первый, же наездник, поравнявшись со мной, перетянул по спине кожаным арапником и я, едва успев выскочить из под копыт лошади, кубарем покатился в огромную яму, утыканную кольями. Небо наверху из синего вдруг стало черным и заботливо укрыло меня с головой, унося в липкую, противно  звенящую, бездну.
Скорее всего, я умер. Во всяком случае, меня на какое-то время не стало, как в рядах добропорядочных и законопослушных граждан, так и воюющих друг с другом бездельников - на конях и с арапниками.
Я еще долго путешествовал в потусторонних инстанциях, пока не очнулся среди частокола огромных, шевелящихся деревьев с гладкими отполированными стволами, теряющимися в вышине.  Деревья, совершенно не имеющие листвы и похожие скорее на траву, мерно раскачивались, словно повинуясь какому-то единому ритму.
Смыкаясь и вновь расходясь над моей головой, они,  ласково нашептывали  о тщете человеческих усилий и наличии более сладких забав, которыми мы мужчины часто пренебрегаем в своих честолюбивых помыслах и ежедневных  горделивых устремлениях.
Их извивающиеся  конусовидные тела  прорастали куда-то вверх, где было темно,  душно и сыро. Неуловимо знакомый, будоражащий воображение, запах обволакивал меня с ног до головы.
 - Куда это я попал? Очередная засада, господи, помилуй! С другой стороны, хорошо, что хотя бы остался жив, после знакомства с доблестными рыцарями из Средневековья!
Меня совсем не грела давешняя, чудесная перспектива участия в их кровавых разборках, особенно, когда знаешь, что вся эта ботва будет длиться целых сто лет! Я решил ощупать в темноте разбитое, саднящее от боли,  колено и с ужасом обнаружил, что множество моих рук одновременно потянулись к множеству коленок.
 Это еще что такое? Густая темень не позволяла достоверно оценить ситуацию. Я был мохнат и мерзок на ощупь, остальное можно было только предполагать.
Между тем колыхание гигантского леса прекратилось. Раздалось непонятное шуршание, вибрация, треск и, вдруг, ослепительный свет ударил в глаза. Свет, казалось, лился со всех сторон.
А затем начался дождь. Это был изумительный теплый и ароматный  всемирный потоп,  заливающий окружающий меня мир упругими струями. Он, то приближался, то улетал вверх, гудел и стонал, вызывая  восторг и лихорадочное  возбуждение. Мне хотелось танцевать и петь среди этого великолепия звуков и запахов!
Потом в глаза попало что-то неприятное, и я обнаружил себя окруженным  со всех сторон, густой мыльной пеной. Она вздымалась вокруг пухлыми, ароматными  сугробами, чавкала и сопела, норовя задушить в своих вязких объятиях.
Затем снова пошел обильный, смывающий  все без остатка, дождь.
Случившееся  затем, я до сих пор вспоминаю с ужасом и содроганием.
Думаю, что подробности этого эпизода умрут вместе со мной. Даже и на смертном одре я не хотел, бы рассказывать об этом  своим близким и родным.
Когда после некоторой паузы, освеженный и умытый, я прогулялся с приютившей меня рощей, туда, где звучала мелодия Стинга, и пахло кофе с коньяком, то подумал, было, что жизнь, вроде снова налаживается. У меня появился аппетит, и захотелось слегка перекусить, может быть, даже выпить чего-нибудь легкого и в меру бодрящего. Я  огляделся вокруг в поисках съестного.  Но моя роща была не из числа плодоносящих, или урожай уже собрали другие – более удачливые. Не знаю…
Между тем голод все сильнее терзал меня. Приглядевшись к почве под ногами, я вдруг обнаружил, что это и не земля вовсе! То, по чему я передвигался, было похоже на румяный  куриный  окорочок,  с характерной фактурой …  Весьма, приятная на ощупь и запах субстанция. Обнюхав ее и, лизнув для верности языком, я, повинуясь непонятно откуда взявшемуся инстинкту, вдруг впился зубами в эту – так манящую меня  сочную поверхность. И я понял, вдруг, что это и есть моя пища!!! Отныне и на веки вечные!
- Ой!!! – раздалось, будто бы гром с небес.  – Что это  еще за - твою мать! Блин!- орал усиленный миллионами динамиков голос.
- В ту же секунду громадные толстые черви, увенчанные алыми кинжалами наманикюренных  ногтей, похожих на огромные лопаты, ворвались в самую гущу, окружающей меня сельвы и стали терзать ее, перебирая и сминая гладкие стволы деревьев. Вскоре, крепко схваченный этими ловкими убийцами, я был извлечен на божий свет.
Лихорадочно перебирая мохнатыми ногами, я стремительно летел в стратосферу,  пока не повис там, неожиданно увидев напротив огромное женское лицо, закрывающее половину  пространства, словно гигантский  рекламный  билборд  на фоне трехэтажного торгового центра, с кинотеатром, участвующем  в  промоакции  очередного голливудского боевика.
-Бля! Это что еще за твою мать! Лобковая вошь! - проорало знакомое мне лицо.
- Ну, Марк…   Ну твою мать! Я тебе покажу - гремела  иерихонская труба, взламывая мой бедный мозг насекомого, привыкшего к тишине и покою.
- Голос, несмотря на децибелы, был очень узнаваем и вскоре я сообразил, что принадлежит он не кому-то, а моей любимой. Моей чудной и несравненной Наташке, увеличенной в 100 раз и отловившей лобковую вошь вблизи  собственного лона!
Да замечательный сон мне достался нынче – ничего не скажешь!
И, как бы мне выбраться, наконец, из этой благодати? Ведь дальнейший ход событий можно легко предугадать. Было только непонятно - посчастливится мне умереть легкой смертью, или моя  девушка будет медленно и с наслаждением отрывать лапки, проверяя действительно ли их восемь, как пишут в учебниках по паразитологии?
Я не знаю - почему она не уничтожила меня сразу. Может быть, любопытство ее обуяло? Все-таки,  хорошо, что женщины, более любознательны, чем мужчины.
Одна из версий, которая представляется мне более вероятной - просто хотела сохранить это жалкое членистоногое тельце, как вещественное доказательство. Решила  предъявить мне - меня  в виде лобковой вши, отловленной в женских трусах! Подумала, что это я наградил ее собой. То есть этим паразитирующим насекомым, в которого воплотился поневоле.
- Уссышься!... С другой стороны радует, что никаких других кандидатур со стороны предъявлено не было. Таким образом, я  легко убедился  в отсутствии соперников, что уже неплохо в условиях тотальной конкуренции, царящей в этом жестоком, эгоистичном и предельно циничном  мире!Только ирония и здоровый скепсис помогают хоть как-то существовать в нём!
Бережно уложив пленника  на  стеклянную полочку перед зеркалом, сердито фыркая, и топоча ножками, Наташа метнулась  к телефону. Видимо,  не терпелось выразить свое,  глубоко выстраданное мнение по поводу сложившейся ситуации. И очень скоро  ей это удалось.
Вот этот ее звонок, возможно, и спас мою жизнь. Потому, что не знаю - в какое  очередное путешествие могли отправить меня могучие Демоны Сна.
- Да, слушаю! Все знаю…  Послушай не кричи так! -  Все еще тяжело ориентируясь в пространстве, я c трудом отделял, явь от преследующей меня небывальщины.
- Что? Сволочь? Кто  сволочь?...  Я? Сейчас приеду и все объясню…  Все объясню - я сказал!
Я оторвал от уха телефон, минуты две выпуская в свободный эфир вибрации праведного гнева, немедленно раскалившие окружающее пространство, сделав его нестерпимо жарким и опасным.
- Да, да, внимательно слушаю тебя…- я вернулся к своей любимой через некоторое время. Хорошо сделаем так – сходи и еще раз посмотри, что ты там такое отловила. Еще раз пойди и посмотри – я тебя прошу. Потом поговорим!
Через паузу я услышал негодующий голос Наташи.
- Он удрал! Этот мерзавец удрал - представляешь?
Интересно, как она догадалась, что это был он? Решила, что мужской особи гораздо интереснее побывать в женском белье?
- Слава богу!
- Что?...  Что ты сказал?
- Я говорю – слава богу, что тебе всего лишь померещилось.
Это был обыкновенный… Э… Комарис-вульгарис…
- Какой еще вульгарис? Что ты болтаешь? И мне вовсе не показалось… Я не дура!
- Нет ты, разумеется, не дура. Но разве ты не знаешь?.. Не успевшие понести летом, самки комара, ближе к зиме,  устремляются в человеческие жилища, чтобы… Чтобы… Там они пытаются завести потомство, но родившиеся личинки – увы мало чем напоминают здоровых и сильных комаров лета…
Чем большую чушь я нес, памятуя законы геббельсовской пропаганды, - тем увереннее становился мой голос.
- Это элементарно, Наташа! - Завершил я свою лекцию,  длившуюся казалось,  целую вечность.
-… Комарик! Обычный недоношенный комарик! Комариус – вульгарис…
- Ну, ладно, может быть ты и прав. Когда появишься?
- Да прямо сейчас и приеду.
Значит, я все-таки успел удрать? Ай, молодца! Интересно, а если бы она раздавила меня,  прежде чем пойти звонить по телефону? Очнулся бы  я живым и невредимым в этом случае?
Итак, восстановим картинку... Когда раздался ее звонок, я лежал на полу в комнате Старика. На столе стояла недопитая водка, а рядом с рюмкой, находилась развернутая голубая облатка из-под порошка. Она была пустой. Вернее – использованной  по-назначению. Значит...
Видимо, я что-то напутал в инструкции?  Наверное,  в мой сон все-таки вошли бесы. Недаром Старик так серьезно предупреждал меня. Впредь нужно быть осторожнее!
Несмотря на это происшествие, я не собирался останавливаться, понимая какие перспективы открываются передо мной.
- Что там говорила Наташа про Париж? Побывать в Париже Пикассо и Модильяни… Выпить рюмку абсента с самим Хэмом, на заре его карьеры писателя, разве ради этого не стоит рискнуть? "Увидеть Париж и умереть" - написал однажды Хэм, свою знаменитую строчку. Нет, умирать пока не входило в мои планы. Нужно просто внимательнее прочесть инструкцию. И тут в моем сознании  явственно всплыла картинка, увиденная  во втором моем сновидении.  Это была пиктограмма с набором цифр и силуэтом Эйфелевой башни. Так вот, что имел в виду Старик, говоря о подарке!  Снова,  как и тогда во сне, она появилась в голове, будто на экране монитора – башня, символ Парижа, в окружении цифр и знаков. Осталось только зарисовать комбинацию на листке бумаги и, соблюдая правильные пропорции, употребить порошок по назначению.



                4.

Мы с Наташей сидели  в нашей любимой кафешке, устроенной  в трюме старинного корабля, вставшего на длительную стоянку, неподалеку от Академии. Здесь не нужно было много пить, чтобы пол ушел из-под ног. Покачиваясь в невских волнах, массивная барная стойка постоянно теряла свою горизонталь, а колокольчики, подвешенные к верхней  панели, мелодично звенели, приглашая к диалогу. Для одиноких посетителей это была сущая находка - так можно было получить  необременительного собеседника, тихо поддакивающего вам время от времени. Было к кому обратить свой молчаливый тост, услышав в ответ – «салют»,  «прозит»,  или «на здоровье»! - в исполнении хора из колокольчиков.
Нужно сказать, что поступление в Академию далось мне нелегко. Весь процесс занял несколько лет, что, впрочем, для этого учебного заведения почти норма - редко кто поступает с первого раза. Разве что такие, как Наташка, которой папа- профессор живописи, вручил карандаш вместе с соской, как только ребенок научился держать головку. А еще серебряную ложку и блюдечко с золотой каемкой. Разумеется, под его присмотром, она рисовала, словно дышала, для нее это было так же естественно, как для кого-то чистить зубы по утрам.
Мне же пришлось попотеть. Где только не носила меня жизнь, и о какие углы не стучала моей  бедной  головушкой.
Я был старше своей подруги на целую эпоху. А если еще учесть, что это было время перемен…  Проще сказать, что она годилась мне в дочери - вот так!
Но, тем не менее, мы как-то ладили, хотя и ругались довольно часто. Может быть оттого, что я слишком опекал ее?
Пока не натолкнулся  на фразу мудреца – «…Что по- настоящему калечит нас, так это присутствие кого-то за спиной. Того, кто говорит нам, что следует, и что не следует делать…» После этого я старался умерить свой назидательный пыл. Иногда мне это удается.
Я рассказал ей рыцарскую часть своего сна, немного приукрасив его недостающими деталями.
История же мокрой и голодной лобковой вши  отправилась в мусорную корзину, как недостойная быть изложенной. Хорошо бы забыть ее навсегда.
Заказав коньяк, мы принялись составлять план действий. До этого минут пять спорили - стоит ли Наташе участвовать в этом путешествии? Она была убеждена, что непременно стоит, а у меня не получилось долго сопротивляться ее напору.
На скатерть лег листок с рисунком пиктограмм, отловленных из памяти.
Вскоре совместными усилиями, мы разгадали алгоритм необходимых действий. Существенным условием правильного вхождения в управляемый сон являлись впечатления,  полученные накануне и непосредственно перед Экспедицией. / мы с Наташей условились называть это именно так/. Видимо, поэтому я и отправился прямиком на поле рыцарской брани, залюбовавшись  чудным гобеленом  в комнате Старика. О причине последующих перемещений, можно только догадываться.
Последовательность приема и количество порошков необходимых для получения энергии перемещений, тоже имели свое значение. Чем дальше путешествие, тем более хитрая комбинация была необходима. Наташе очень хотелось в Париж, и я не возражал, единственным условием было - подальше от средневекового варварства!
Допив коньяк, мы отправились в мастерскую к папе-профессору изучать его библиотеку и готовиться к предстоящему приключению.  Надо сказать, что мне не довелось повидаться с этим достойнейшим человеком. Он ушел из жизни еще до нашего с Наташей знакомства. Впрочем, будь он жив, я вряд ли был допущен к телу его дочери. По слухам, папаша был довольно жестоким и коварным  существом, предпочитавшим авторитарную схему управления своим хозяйством. Скорее всего, другие в эпоху тотального соцреализма и административного централизма не поднимались на художественный Олимп? Может быть, именно поэтому, мой слегка безалаберный и легкий нрав  так устраивал Наташу? Ведь я не был энтузиастом карьерного скалолазания и вообще, каких либо интриг и суетливых заговоров против окружающих.
Наверное, мы стоили друг-друга.
Она понемногу воспитывала меня, а я, как мог, заменял ей отца – так мы и жили: поочередно примеряя, оставшуюся без присмотра, папину маску - воспитателя и тирана.
Мастерская профессора находилась на Мойке, занимая почти целый этаж  бывшего доходного дома. Перейдя по мосту над замерзающей Невой, мы пешком добрели до кинотеатра «Баррикада» и вскоре уже спускались вдоль канала к дому художников.  Миновав арочный вход во двор, поднялись в обитель муз. Уж не знаю - посещали эти капризные создания ее папу? Но Наташку музы любили. Она была талантливой девочкой, кроме того,  умной  и  красивой – довольно редкое сочетание! Самым большим кошмаром был страх потерять ее. Хотя, по большому счету, я делал все, чтобы это случилось рано или поздно. Редко дарил ей цветы, почти не говорил, комплиментов…  Я не делал поправку на то, что она женщина, обсуждая с ней все, что взбредет в мою напичканную фантазиями голову.
Иногда, спохватившись,  купал в чрезмерных восторгах и обожании, но недолго. Появлялись неотложные дела, безумные проекты и вечно пьяные, нелепые друзья – по уши, заросшие бородой, а так же - творческими и житейскими проблемами.
В общем, типичная российская история. Но, похоже, ей это нравилось. Говорила, что объелась обожания еще в школе. Видимо, она была из тех девчонок, в которых влюбляются двоечники и не дают им прохода до тех пор, пока не прозвенит последний школьный звонок. А в новейшее  время,  неожиданно выныривают из глубин  Интернета в образе старого  школьного друга,  заботливо интересуясь - Как дела? Это я Сидоров! – смайлик:  «чмок-чмок!» - Я люблю тебя до сих пор! Ты, как - не передумала? Жду ответа, как соловей лета…
В случае с Наташей еще и папа - этот сухопарый усатый человек со стальными глазами, смотрящий  теперь с большого автопортрета, что висит в мастерской, среди натюрмортов с арбузами, дынями и виноградом, которые он любил писать в свободное от созидания идейно-выдержанных  композиций  время. По тем временам почти что – фига в кармане!
 Папа контролировал каждый ее шаг, подбирая друзей и подруг, наряды и обувь соответствующего фасона. Если бы мог, он распилил пополам  хорошенькую головку своей дочери и заглянул туда, снабдив часовым механизмом и подзорной трубой для наблюдения, но это сделать он не мог. Или  просто не успел? Однажды испугано вскрикнув, рухнул на диван и, побыв пару лет овощем, отправился в мир иной, где возможно тоже управляет каким-нибудь  сводным коллективом бесов и ангелов.
- Слушай, когда ты уже переместишь папин портрет в более прохладное место? Здесь ему нехорошо. Пожухнут краски и все такое?
- Оставь папу в покое! Скажи спасибо, что он только на портрете.
- Да уж, это точно. Он бы мне перцу-то задал, пожалуй, при личном знакомстве!
Для подготовки к ближайшему  путешествию, выбрали томик писателя Ильи Эренбурга, стоявший на полке в  разделе - " Искусство Франции".
Его фамилия почти ничего не говорила нам, но он писал о Париже начала 20 столетия, и это было важно!
Мы читали по очереди, вслух  и - время от времени -  не в силах были удержаться от едких реплик в адрес писателя.
- Слушай, если бы ему позволили, то он лизнул этого Ленина в анус?  Вот  поц! - гневно заметила Наташа, которой ненависть к вождям, видимо, передалась от покойного папаши. Тот, по семейному преданию, написав очередной парадный «зализанный» портрет, выполненный на заказ,  опрокидывал,  не закусывая,  стопарь  водки и  размашисто  крестясь, смачно плевал в свежо отлакированную физиономию  члена  Политбюро, злорадно и мстительно щурясь.
- Вот теперь совсем похож! - довольно приговаривал заслуженный художник СССР.
- Да и не он один – вяло поддакивал я. – Похоже,  все они тогда были готовы к жертвенному закланию, как ритуальные бараны. Всех куда-то несло… И чего им не жилось? Российский студент недурно жил в Париже на пятьдесят рублей, да еще сочинял при этом, свои скверные стихи!... Даже умудрялся издаваться за собственный счет! Фантастика! Да, просрали, господа-товарищи  Россию…. Определенно просрали!
Поругивая автора и выдергивая из политических агиток живой текст с ароматом парижских улиц, мы медленно врастали в 1909 год!
Ты хоть свой французский-то вспомнишь, а Наташа?
- Попробую.
- Ну, а у меня, кажется, врожденные способности к языкам. Во всяком случае, были когда-то. Прорвемся!
Между тем события тех времен затягивали нас, обдавая мощным жаром грядущих перемен, которые каким–то краем задели и нас далеких потомков. Имена: Пикассо, Модильяни, Сутин, Брак  - были для нас хоть и каноническими,  но все, же далекими и загадочными, как Марс или Венера – планеты, населяющие ночной небосклон. Благодаря прочитанным книгам, они стали нам значительно ближе и понятней, став почти родными.


               
                II.
               
1.
Париж, действительно оказался сырым и серым, как об этом и  рассказывал Эренбург. Едва бросив свои вещи в скромной гостинице,  неподалеку от Латинского квартала, в котором, как и задумывалось, материализовались наши тела,  мы помчались на розыски знаменитого кафе «Ротонда». Когда уже собрались распахнуть заветную дверь, за которой слышался гул голосов, навстречу вывалился черноволосый симпатяга с бледным лицом, на котором выделялись горящие карие глаза в обрамлении мохнатых ресниц и воспаленных от бессонницы красных век.  Он шел прямо на нас, зябко кутаясь в длиннополое поношенное пальто с поднятым воротником, и что-то сердито бормотал себе под нос.
- Слушай, а это же сам Модильяни!  - изумленно прошептала Наташка, хватая меня за плечо, когда незнакомец, пройдя мимо, нетвердой походкой двинулся в сторону от нас.
- Точно, Моди - собственной персоной!
Мы шли за ним некоторое время, пока он не остановился.
- Что вам нужно от меня? – спросил он, резко обернувшись  – Денег хотите!
У меня, их отродясь не водилось,  этих чертовых денег! - он захохотал, кривляясь, словно его внезапно настигла падучая болезнь, и надсадно при этом кашляя.
- Нет, господин, Модильяни, - произнес я на дурной смеси английского с французским.
- Мы не желаем вам зла! Скажи - пусть нарисует, твой протрет, и я заплачу ему – попросил я Наташу.
Наташа перевела.
- Ты точно заплатишь? – недоверчиво спросил Моди, прижимая к груди большую папку с ободранными углами, словно боясь, как бы мы не лишили его самого дорогого, что у него было.
Мы вернулись в кафе, где Модильяни потребовал стакан красного вина в счет аванса за будущую работу.
Разложив прямо на столе, папку с листами дешевой бумаги,  он начал быстро набрасывать портрет Наташи в анфас, привычно удлиняя пропорции лица и шеи.
По моей спине пробежала дрожь священного трепета, перемешанного с ужасом от всего происходящего. Я до сих пор не верил тому, что это все-таки случилось с нами. Что мы действительно попали в Париж, населенный поэтами, писателями и художниками-бунтарями - будущими модернистами. Я так  часто разглядывал картины и рисунки Модильяни в Эрмитаже и Пушкинском музее, в многочисленных монографиях, что вроде бы наизусть выучил его легкую и изящную манеру письма. Но в жизни все выглядело еще более нереально. Это была фантастика! Казалось, что руки  художника живут своей, независимой от хозяина, жизнью. Они двигались сами по себе, творя то, что глаза будто и не замечали вовсе. Только изредка он смотрел на сидящую перед ним натуру. Взгляд его, при этом, был отрешенным и равнодушным, казалось, что ему совсем неинтересно, происходящее вокруг него!
Вино - вот что, пожалуй, занимало его гораздо больше! Это была его единственная страсть. Хотя, не мне судить. Всё в жизни не так просто, как это кажется нам на первый взгляд.
Я щедро расплатился с ним из пачки банкнот, которые мы предусмотрительно напечатали на лазерном принтере  еще дома, надергав в Интернете необходимую информацию, когда готовились к своей экспедиции. Для того, чтобы «перетащить» их с собой пришлось прибегнуть к определённым манипуляциям, суть которых мне не хотелось бы оглашать до поры времени.
 Мы с Наташей не собирались корчить из себя богатеев, приехавших отдохнуть на модный курорт в Куршавеле, но и нищенствовать нам тоже не особенно хотелось.
Эренбург, который, судя по сюжету, прочитанного нами  романа, был где-то рядом,  в тот вечер не появился. Да и в последующие вечера тоже. Как знать, может быть, мы слегка разминулись с ним во времени и пространстве? И он все еще проходит азы революционного дела в далекой и злой России? Вполне могло статься, что это так.
Сердитые мальчики наводнили тогда Петербург и Москву… Да и всю Россию. Они, как черви-древоточцы пилили могучее дерево, которое уходило своими корнями в самую глубь веков. Им казалось, что, повалив его, они в мгновение ока вырастят на этом месте другое - более здоровое и сильное, устремленное  кроной к замечательно-счастливому будущему, о котором мечталось. Они очень надеялись на это. Более того - свято верили!
Мы-то с Наташкой знали,  к чему всё это привело в итоге. Но они – нет! Воздух в то время был насыщен иллюзиями и ожиданием чудесных преобразований. Разумеется, что только к лучшему должны были привести они – разве может быть иначе?
«Товарищ верь – взойдет она, звезда пленительного Счастья, Россия воспрянет ото сна и на обломках самовластья, напишут наши имена!»
Конечно, мы не собирались что-то исправлять или менять вокруг. Боже упаси! Просто хотелось посмотреть в лицо хотя бы одному из этих пламенных персон, когда ему расскажут Будущее. Как все начиналось и к чему привело…  И стоило ли вообще начинать эту Революцию, которую потомки сочтут Переворотом?
Хотя… Я вспомнил самого себя в окружении  ликующих  москвичей, топающих к Белому дому в октябре 1993-го. Все тоже было похоже на Революцию - веселую и бесшабашную!
По Новому Арбату медленно струилась колонна танков; поднятые стволы пушек целились прямо в осеннее небо. На башнях сидели молодые лейтенантики и сонно таращились  вокруг, словно не особо понимая – что происходит? В них щедрыми залпами летели пачки сигарет, цветы и конфеты. Служилые едва успевали подставлять свои ладони, благодарно улыбаясь симпатичным девицам, обступившим боевые машины. Лапидарно-благостная картина единения армии и народа наблюдалась вокруг…
А в это время, навстречу толпе, словно разрезая ее, шла молодая пара - Люди, что вы делаете? Опомнитесь! Сегодня вы хороните Демократию! - говорили они, растерянно заглядывая в лица веселых сограждан. Никто их не слушал. Все беззаботно смеялись, жевали пирожки и грызли семечки; люди пили пиво и чему-то радовались, повинуясь единому объединяющему всех порыву.
- Революция! В то же самое время горел Белый дом, где забаррикадировались народные избранники.
А еще, через несколько минут, началась стрельба – откуда-то сверху/ с крыш многоэтажек/ по танкам и толпе начали строчить пулеметы. И тогда, мгновенно упавшие  на колени люди – еще минуту назад, нарядные и веселые - поползли в разные стороны, словно встревоженные  электрическим светом тараканы.
Танкисты, матерясь и чертыхаясь, мгновенно провалились в чрева железных танков. С лязгом захлопнулись люки и вскоре потоки расплавленного свинца, вибрируя и жужжа, словно злые пчелы, полетели в окна арбатских высоток и в сторону крыш, где в будках лифтовых шахт, засели боевики.
Люди, заползали в канавы, прятались между торговыми палатками, и в подъездах домов. В один момент испарилось веселье, и остался один лишь страх - липкий животный страх смерти, круживший  над головами.
Проспект опустел и только грозный треск крупнокалиберных пулеметов кромсал вязкую тишину. Так было. Я видел это собственными глазами. Простых людей, оказывается, очень легко выманить на улицы и превратить в толпу, а затем и в стадо, нужно только угадать момент и вложить в их головы нечто объединяющее и простое. Чем проще – тем лучше. В России это работает особенно хорошо. Нужно лишь найти Врага и ткнуть в его сторону пальцем.
Я потом думал - откуда взялись эти двое? Парень с девушкой? Может быть, тоже гости из будущего, как мы с Наташкой в Париже 1909? Хотели что-то исправить, но не смогли.


                2.

    Через  неделю пребывания в Латинском квартале, мы, наконец-то повстречались с Эренбургом.
Вид у него действительно был своеобразный. В своей мексиканской шляпе с обвислыми полями и прядями темных слипшихся волос, падающих на засаленный воротник пальто и понурые плечи, он был похож на сильно утомленное млекопитающее  в период бескормицы и сезонной засухи. Действительно «тухлый дьявол», как называл его писатель Алексей Толстой.
Вскоре мы встретили Эренбурга совершенно случайно на улице Шельшер, что недалеко от «Ротонды», куда мы и направлялись с Наташей, чтобы скоротать вечер в кругу новых друзей. Навстречу нам, в сумраке, приближающейся ночи, брел невысокий, худощавый мужчина в остроугольной шляпе, укутанный в платок, наподобие мексиканского пончо. Низко наклонив голову и не глядя под ноги, он бормотал что-то себе под нос. Видимо сочинял пламенные  вирши. Или проговаривал очередную статью в петербургские « Биржевые ведомости». Мы сразу догадались, что это он, но не успели вовремя среагировать на его внезапное появление. Он быстро прошел мимо нас и стал удаляться в сторону темнеющего впереди проулка.
- Господин, Эренбург! – наконец, окликнул я его, когда он уже готовился совсем «улизнуть» от нас.
- Что вам угодно? – неожиданно высоким голосом откликнулся прохожий. Он обернулся  и замер, вглядываясь в нас из полутьмы.
- Значит, не ошиблись! - обрадовались мы этой нежданной уже встрече.
Выслушав сбивчивый рассказ, в котором мы естественно утаили значительную часть правды, он оглядел нас с ног до головы и повел,  влажным носом, словно принюхиваясь. Господин Эренбург сразу же уяснил, что мы нуждаемся в нем – это было видно по его уверенным повадкам.
- Как у вас с финансами? – спросил он, наконец, без лишних обиняков,  при этом, сразу став понятнее и ближе. Он как будто родился и вырос во второй половине  нашего прагматичного и расчетливого ХХвека, детьми которого мы с Наташкой являлись в полной мере. Этот язык взаимовыгодного контракта, был нам вполне знаком.
- Да вроде бы хорошо! – мы не стали прибедняться, не без основания полагая, что это существенно облегчит процедуру сближения с пламенным революционером и будущим советским писателем Ильей Эренбургом, пока он еще не успел разбогатеть и набраться партийного жирка.
Для убедительности, я показал ему пачку франков, которую достал из кармана. Он водрузил на нос пенсне и, переместившись ближе к свету фонаря,  внимательно разглядел купюры.

 – Ну, тогда пойдемте со мной! - он резко повернулся на высоких каблуках и продолжил свой путь, вдохновенно подвывая,  и размахивая руками в такт своему порывистому движению. Металлические подметки щёлкали о булыжную мостовую, а фигура в шляпе, словно подпрыгивая и временами даже отрываясь от земли, в рыбьем свете тусклого газового фонаря, обернулась вполне сказочным  персонажем, словно сбежавшим на время из волшебной сказки самого Амадея Гофмана.               
Нужно сказать, что изготовленные нами денежные купюры делали свое дело, помогая обретать связи в среде парижской богемы. Мы уже обзавелись парой-тройкой постоянных друзей, которые регулярно поджидали нас в кафе, неподалеку от Монмартра, чтобы выпив за наш счет поделиться новостями.

Оставалось надеяться лишь на то, что борьба с фальшивомонетчиками еще не была  налажена так же хорошо, как в наше время. Кроме того, хотелось верить, что с нами не могло случиться ничего дурного - ведь, как ни крути, мы все-таки - гости из другого мира и должны, так или иначе, вернуться назад?
Хотя, нужно признаться, - это было слабым утешением…  Как знать, может быть, люди, бесследно исчезающие в наше время или, напротив, появляющиеся из ниоткуда – без памяти и без прошлого – тоже странники во Времени и Пространстве, как и мы с Наташей? От этих мыслей становилось немного не по себе.  И, порой, поддавшись невольной хандре, мы целыми днями просиживали в своем номере, потягивая недорогое французское вино и глядя в  окно на неспешное течение жизни парижских  улиц – там за туманным  стеклом, отделяющим нас от внешнего мира.
…То проследует, по мостовой,  конный экипаж с подрагивающими занавесками,  среди которых угадывается румяное личико молоденькой парижанки, или проедет мимо омнибус  набитый важными господами  в  котелках и при моноклях.  Или, вдруг, замрет посреди улицы юная пара: смуглый  кудрявый брюнет и белокожая красавица с русыми волосами, аккуратно уложенными под кокетливой шляпкой…   Невзирая на струящуюся с неба влагу, молодые люди усердно целуются,  словно позируют самому господину Родену, изображая вечную и никогда не меркнущую, несмотря на перемены,  любовь.
Становилось немного странно, что мы лишь гости в этом чужом для нас мире, настолько сблизились мы с ним, словно бы родились здесь, и прожили всю свою жизнь. Впрочем, наверное, это свойство Парижа всех укрывать  уютным  одеялом своей  любви.
…Прохожие, пряча головы в поднятые воротники, торопливо идут мимо, не обращая внимания на привычные городские картинки. Все это множится и ломается, отражаясь в витринах, и лужах, подсвеченных только недавно появившимся неоном, словно краски и грани на полотнах, входящего в моду насмешника Пикассо.

... « В дождь Париж расцветает, точно серая роза…» - заметил Макс Волошин, поминая Францию в своем гостеприимном коктебельском доме, на берегу Черного моря.

Между тем, именно в гости к Пикассо и направлялся наш новый друг, о чем сообщил торопливой скороговоркой.  Вскоре, все вместе, мы уже стучались в ободранную и перепачканную краской массивную дверь мастерской художника, которую он занимал на тот период.

Этот большеголовый, невысокий крепыш с нахальным пронзительным взглядом,  напоминал корсиканского пирата, и совсем не казался гением. Он был похож на какого-нибудь соседа дядю Мишу, которого каждый может иметь в своем кондуите. Эдакий, добродушный черт, любитель выпить и побалагурить при случае. Может быть, мы просто попали в удачный день?
Пикассо, видимо, уже был в фаворе, и потому держал служанку, обслуживающую его просторную мастерскую, наполненную: скульптурой из Африки, японскими гравюрами  и  собственными холстами,  развешенными повсюду,  и как попало. Все это целиком заполняло пространство, создавая творческий беспорядок, так необходимый любому художнику. Служанка была тотчас послана за вином в соседнюю лавку.
Стоило нам попасть в закрытое помещение, как  Эренбург, вдруг, вспомнил, что он  человек непростой, - как- никак - опытный конспиратор и,  без пяти минут,   пламенный революционер.
Он стал внимательно приглядываться к нам, и задавать наводящие вопросы, смотря исподлобья, словно подозрительный или, вдруг,  обиженный ребенок, которому отказали  в любимом  варенье.
Пришлось отвести его в сторонку, дать обещанных денег, и сообщить, между делом, что мы недавно прибыли из Будущего и никакого отношения к Охранному Отделению не имеем. Можно расслабиться и вести себя, наконец, прилично!
Почему-то он сразу же поверил нам, и быстро успокоился. Украдкой пересчитав деньги, сунул их во внутренний карман сюртука. Затем  спросил громким драматическим шепотом: Вы действительно из БУДУЩЕГО?
Пикассо, каким-то образом, расслышал наш разговор. Как и всякий Гений, он был немного Магом и потому, необычайно прозорлив и чуток ко всему происходящему. Он все пропускал сквозь себя,  оценивая своим насмешливым, ироничным взглядом. И, как говорится, -  «мотал на ус»
 - Ну и как там в Будущем? Мои картины у них есть?- спросил он, посверкивая веселыми глазками - навыкат.
Предвосхищая наше недоумение, заявил – Да ладно валяйте! Чего там! Я и сам из Будущего, разве вы не знали? Ха-ха-ха! – засмеялся коротким лающим смехом, как всегда чрезвычайно довольный собой.
- Они оцениваются в миллионы, ваши картины, господин Пикассо,  - сообщили мы ему, едва оправившись от изумления.
- Я в этом нисколько не сомневался! – самоуверенно заявил тот, разливая в стаканы, принесенное служанкой красное вино.
Схватив бокал, отбежал в сторону, и победоносно подняв его над головой, воскликнул – За БУДУЩЕЕ!
Можно было, наверное, сообщить для пущего эффекта, что я впал в  полуобморочное состояние  от фантасмагории  всего происходящего. Но этого не произошло.
Наверное, мы с Наташей привыкли уже к своему положению и наши рецепторы, отвечающие за восприятие окружающей действительности, слегка загрубели к этому моменту. Мы непостижимым образом научились воспринимать чудеса, как нечто естественное, происходящее параллельно нашему обыденному существованию. Словно смотрели фильм, где лишь по случайности оказались главными героями.
Между делом, я жадно изучал творческую кухню гениального мастера. И неожиданно понял:  то же самое я видел сотни раз у других художников - своих приятелей. Да и сам грешил подобной манерой. Кубистические картины с изломанными гранями, многочисленные коллажи и ассамбляжи, жирные мазки краски, выдавленной из тюбика прямо на холст. Все это в наше время можно увидеть, что называется от Калининграда и до Владивостока, включая Караганду,  Лас-Вегас и Нью- Йорк... Подобной  живописи стало полным-полно. Вместе с подражаниями Сальвадору Дали,  Сезанну, Матиссу и пр. Особенно этим увлекаются молоденькие девочки и мальчики из художественных колледжей, которым лень учиться всерьез. Это потеряло уже всякий смысл, как увядший букет без запаха, забытый на когда-то праздничной, и всеми почитаемой сцене. Праздник закончился, артисты ушли спать, исчезла магия и сцену более не освещает свет волшебных театральных рамп.
А тут в Париже начала века это все, конечно, попахивало культурной революцией. Она была везде… Тогда все напоминало о ней. Как созревающий флюс, она искала случая, чтобы прорваться в самых неожиданных местах.
Вся фишка была в том, что Пикассо, обладая звериным, фантастическим чутьем, сделал это первым. Он, нащупав нарыв, угадал грядущий век, а, поняв его суть, - не побоялся заявить об этом всему Человечеству! Поставив точный диагноз, он, высосал гной,  вскрыл вены и пустил наружу застоявшуюся  кровь, предотвратив гангрену и всеобщую стагнацию духа.
По счастью, именно в это время Мир нуждался  в  лечении и глобальной  перемене  декораций.
Впоследствии, когда понадобятся новые звуки, явятся Битлы. Затем Бил Гейтс. А, Майкл Джексон, гениально дернув ножкой, придумает  лунную походку, именно в тот момент, когда публика созреет до его откровений. В противном случае его бы просто не поняли и освистали. Видимо мир постоянно нуждается в подобных метаморфозах?
В том, что такие личности перестали появляться, в России есть, наверное, некоторая закономерность. Именно об этом мы собирались поговорить в ближайшее время с Лениным, который, как известно, и спроектировал современную Россию. Или, как минимум, инициировал данный Проект.
Мы собирались воспользоваться моментом – он был где-то рядом, находясь в эмиграции. Особенно горела этой идеей Наташа. У нее был к знатному большевику собственный счет. Обида за папу, растратившего талант на лики партийных бонз не давала как видно покоя?
Пепел памяти все еще  стучит в наших сердцах, господа…
В монографиях  о Пикассо  много пишется, про его живописные поиски, приводятся разные слова и фразы: о художниках, которым следует выколоть глаза, чтобы они, как птицы в неволе, лучше выражали суть вещей, о том, что он всю жизнь учился писать, как дети,  и еще много чепухи, якобы сказанной им в разные периоды творчества. Кто-то даже приписывает ему романтическую фразу о том, что Искусство поддерживает в душах пламя Прекрасного...
Думаю, что все это бред, придуманный критиками. Некое Евангелие, написанное людьми, ловко сбывающими расхожие мифы, словно веники в  чистый четверг, взыскующим чистоты  и благодати.  Так же, как история о Гогене, Ван-Гоге, Модильяни и Христе... На самом деле это были обычные бродяги, волею судеб, попавшие в нужное место, в нужный час /Христос, разумеется, отдельной строкой/. Всевышнему сеятелю понадобились овощи определенного сорта, и он швырнул с небес горсть семян. На кого-то просыпалась эта «манна небесная», а кто-то прошел рядом, даже не чихнув. Не все восприимчивы к  этой заразе, увы!  И не все хотят быть Гениями.      
Пикассо не досталось почти ничего, /говорят, что он не открыл ни одного направления в живописи, позаимствовав необходимое у Брака и Метценже… Но он оказался самым честолюбивым и упорным из всех – этот крепыш из испанской Малаги. Из чего нужно, наверное, делать выводы нынешним честолюбцам?
Он во всем хотел быть первым. Грубо говоря, он хотел - трахнуть весь мир и ему это удалось. Возможно, если бы он не был художником, то сделал это как-то по-другому.
Тем не менее, он произвел свой эксперимент гораздо более ловко, чем Сталин с Гитлером, они тоже грезили подобной  идеей  и страдали аналогичным комплексом.
То чего художник добился упорством и любовью, помноженной на искусство, плюс  врожденное лукавство мастерового, они пытались взять кровью и насилием, почитая себя равными Богу. И они проиграли, а Пикассо победил! Один голубь мира, нарисованный сплошной линией, перевесил  все их звериные потуги.
Видимо так было угодно Создателю!

Когда мы немного выпили, я попытался изложить присутствующим свою точку зрения на данный вопрос, разумеется, слегка смягчив острые углы.
Эренбург согласно кивнул, заметив, что все это описывается одним словом: "исторический детерминизм", который в становлении человечества играет довольно существенную роль.
У Пикассо, разумеется, было, свое особое мнение.
Он усмехнулся.
- Все это чепуха -  сказал он, стрельнув глазами в захмелевшего Эренбурга – Главное заложено в человеке. Он выскочил в середину комнаты и выпятил грудь
- Все мы хотим иметь много женщин, но не у каждого это получается, малыш! - сказал он, повернувшись ко мне, но кося глазом в сторону Эренбурга, словно давая понять, что слова его предназначены ему.
Слово – малыш слегка покоробило меня. Но если разобраться,… Кем мы были  по сравнению с ним? - пигмеями, взирающими  на колоса, усевшегося на пятую точку, чтобы пообщаться с надоедливым насекомым, взобравшимся на его голую коленку.
Он взял лист бумаги и быстро набросал мой портрет в три четверти. Против ожиданий, рисунок получился довольно реалистичным. Свернув в трубочку, преподнес его мне, предварительно надписав.
– Теперь ты богат! – сказал он, шутливо потрепав меня по плечу.
- Когда вернешься в свое Будущее, скажи друзьям-художникам, что я завидую им.
Он задумался на секунду – Потому что у них есть выбор! У меня его как не  было, так и нет. Ведь я хотел купить шхуну и стать пиратом. Я разбойник, а вынужден работать клоуном. Это выгоднее – Пикассо усмехнулся, вновь заговорщески подмигнув мне.
Я попросил его нарисовать вслед и Наташу, но он отговорился, довольно грубо заявив, что работает только по вдохновению. На предложение дать денег, презрительно ухмыльнулся и пробормотал что-то по- испански.
Возможно, назвал меня - болваном, или просто чудаком. А может быть и нечто более крепкое слетело с его уст? Я решил не уточнять, подумав, что гению, в данной ситуации, можно простить все.
Расстались мы почти друзьями. Хотя, полагаю, что он все забыл, как только мы покинули его дом, похожий на Ноев ковчег. Он был постоянно занят без устали украшая его:  ликами людей,  минотавров, предметов  и артефактов,  разрушая их и возрождая заново; он населял свои картины:  химерами, музами, и поломанными скрипками…  Прочими обломками тонущей цивилизации, предупреждая, губя, или, напротив, спасая нас?


3.
Ленин оказался на редкость лояльным человеком. Когда мы, наконец, удачным образом соблазнили /а вернее подкупили/ Эренбурга и благодаря ему прорвались на заседание съезда РСДРП, прошел почти месяц от начала нашего пребывания в Париже. Мы обошли уже все местные музеи и выставочные залы, включая великолепный Лувр, который придавил нас словно буханка хлеба голодного муравья, неосторожно приблизившегося слишком близко к объекту вожделения.
Мы вгрызались в его культурную массу, а он уничтожал нас, превращая в ничтожества на фоне всех своих шедевров. После этого я особенно проникся уважением к  господину Пикассо, который сумел стряхнуть с плеч груз авторитетов и сказать свое слово в искусстве, несмотря на яростное сопротивление обывателей.
Нам в этом смысле было легче - ведь мы прекрасно знали финал эксперимента, который только еще обретал свои контуры в голове «российского кормчего» - Владимира Ильича Ленина. Человека, которому буквально через десяток  лет, предстоит стать нашим - Все.
Пока же, он еще не догадывался о том, что одной бронзы на его чеканный лик уйдет больше, чем меди на пушки у его предтечи Петра Великого, прорубившего знаменитое «окно в Европу».
Я отговаривал Наташу, но она была непреклонна. Целый час мы провели в поисках «весомого аргумента». Дело в том, что Наташа хотела достучаться до сознания Ильича при помощи кондитерского изделия под названием – торт бисквитный.
Короче, она решила проехаться этим предметом по его физиономии в момент пламенной речи, обращенной к соратникам на собрании большевиков. Почему именно так, было непонятно. Отговорить ее мне не удалось, как не старался!
Вот такая перед нами стояла непростая задача.
К делу подошли с фантазией. И только в третьей или четвертой кондитерской лавке нашли композицию под названием « Жанна д,АРК» Это название очень понравилось Наташе. Она буквально расцвела, когда увидела этот шедевр кулинарного искусства. Денег мы не пожалели. Шоколадная гильотина с коленопреклоненной фигуркой Жанны возвышалась в центре композиции, политой сладкой глазурью.
Я украдкой сунул палец в рыхлую субстанцию и попробовал ее на вкус. Мне показалось не очень. - Пожалуй, переборщили с ванилью. Хотя Ленину возможно понравится!
Но Ленину не понравилось! Он поднял отчаянный визг. Видимо, решил, что его травят.
- Соглашатели! Компгадогствующие пгоститутки! – кричал будущий вождь, отчаянно размахивая руками, не в силах побороть охватившее его волнение.
Но когда все-таки додумался высунуть язык и лизнуть вкусный крем, прилипший к  рыжим усам, то немного смягчился.
Он сделал знак, и нас перестали бить. Хотя до этого досталось крепко! Мне в бок даже ввинтили ствол маузера. А какой-то рьяный боевик из эсеров так треснул по ребрам, что я увидел на потолке звезды величиной с апельсин! Признаться, до этого момента думал об эсерах гораздо лучше. Я даже считал их все-таки интеллигентными людьми.
- Кто вы? – спросил нас Ленин, все еще тяжело дыша и продолжая смахивать с бороды и усов остатки бисквита, когда нас затащили в тесную каморку возле сцены.
Охрану, после тщательного обыска, Ильич попросил удалиться.
- Мы… – начала Наташа. Но я остановил ее и, как можно лаконичнее и без обиняков, рассказал нашу и отчасти его историю. Как ни странно, Ленин поверил нам. В этом он оказался схож с Пикассо. Как ни крути тоже отчасти – Гений!
Мне показалось, что он даже вздохнул с облегчением. Может быть, эта Революция ему и самому – на фиг, была не нужна? Больше увлекал сам процесс. Ведь до этого он был вполне себе нормальным человеком. Любил пиво и Инессу Арманд.
И вдруг зациклился на идее Освобожденного Труда. А тут еще и масть поперла:
Царь - дурачок. Царица – истеричка, с Распутиным шашни завела. Можно брать власть голыми руками. Соблазнительно!
Это, как с Гитлером на знаменитом митинге в мюнхенской пивной. Сидел мужик никого не трогал. Открыл рот случайно - тут его и поперло! Оказалось - врожденный оратор, и даже, откуда ни возьмись, – гипнотический дар! Могли бы, конечно остановить. Поделиться вовремя таблеткой успокоительного, кляп в рот засунуть, наконец. Принять в Мюнхенскую академию, как он мечтал – стал бы заурядным художником, выпустив пар. Но звезды расположились иначе. Ох уж эти звезды! /величиной с апельсин/
В данном случае в качестве звезд выступали мы с Наташей. Вооруженные тортом « Жанна д,АРК», любовью к Родине и силою обстоятельств, мы ринулись в бой. Как показали дальнейшие события, - не прогадали!
Как это ни странно, но Ленин проникся к нам даже определенной симпатией и назначил очередную встречу в одной из пивных с видом на Сену.
Мы немного опоздали, и Ленин заметно нервничал.
- Плохо еще ориентируемся в Париже – объяснили мы свою оплошность.
- Хорошо. Я не сержусь...- Ленин отвернулся к реке, характерным жестом погладил бородку, и вдруг, спросил, повернувшись, с игривым прищуром:
- А вы совсем меня не боитесь, друзья?
- Да что вы Владимир Ильич! Разве можно? – ответили мы с Наташей почти хором.
Нужно признаться – слегка лукавили.
Тем не менее, помягчавший от наших слов, Ильич щедро заказал пиво за свой счет.
Разговаривая с ним, я невольно чувствовал себя ребенком, хотя мы были почти ровесники на тот момент. Для меня он был все тот же дедушка Ленин из стишков на утреннике. Добрый и мудрый друг молодежи.
- А вон тот товарищ, между прочим, хотел пустить вас в расход. Еле отговорили!
Ленин вновь посмотрел на нас с фирменным прищуром, улыбаясь ласковой большевистской улыбкой. - Небольшим перевесом голосов отстояли. А не то бы вам – того…Кирдык полный пришел... Кормили бы сейчас французских карасей в Сене.
Мы покосились в сторону, и увидели мрачного грузина сидевшего за столиком в темном углу зала. Он держал руку в кармане пиджака и это был Сталин. Молодой, но уже усатый и хитрый. Перехватив наш взгляд, он сделал свободной рукой характерный жест поперек горла и страшно выкатил глаза.
Струйка холодного пота скатилась между моих лопаток.
- Ну-с давайте о деле!
План Ильича был прост, как все гениальное. Поняв из нашего рассказа, что с Россией у него не выгорает и лежать ему совсем скоро дохлой куклой в сыром мавзолее, он решил направить вектор борьбы в сторону Америки.
- Будем делать революцию в Штатах! Но вы нам поможете!
…Судя по вашему рассказу, я должен буду договориться с немцами? – спросил он, после паузы.
- Да, Владимир Ильич, с помощью немцев, вас доставят в бронированном вагоне прямо на Финляндский вокзал.
- Так вот этого не будет!
Коротко говоря, его план заключался в том, что по прибытии в Россию мы должны вступить от его имени в торг: он не появится в Петербурге семнадцатого, а вместо этого миллион золотом должен быть доставлен в Париж 1910. Нам предстояло выступить его эмиссарами в 2010 году!
Изложив свой план, Ленин заспешил. Прежде чем удалиться, он передал нам скромную папку, перевязанную тесемками.
- Это для Правительства России - сказал он.- И для вас там тоже – кое-что есть…- добавил он загадочно.
Выходя из зала, Ленин конспиративно кивнул Сталину, продолжавшему строить нам глазки. Тот нехотя поднялся и двинулся следом.
На выходе Сталин еще раз обернулся,  сделал нам козу, и разинул свой зубастый рот в подобии улыбки. Его правая рука, при этом, неизменно находилась в кармане, удерживая предмет, который фатально рвался наружу, оттопыривая мятую ткань пиджака, своим выступающим вперед дулом.
- А этому слабо «Жанной» в рожу? – подколол я Наташу.
- … Этого только динамитом – вздохнула она. – Или полкило мышьяка в пирожное, как господину Распутину.
- Ага, а потом еще семь серебряных пуль в затылок и утопить в Сене.
…И ведь выплывет, сволочь! Такое не тонет…
- Ха-ха-ха – мы нервно рассмеялись и заказали глинтвейн, чтобы согреться и снять напряжение. Только что мы увидели начало триллера, который ожидал бедную матушку Россию в скором будущем.
Записка, вложенная в папку и предназначенная нам,/письмо к Правительству было опечатано сургучом и находилось отдельно/, была обыкновенной агиткой.
В ней Ленин в излюбленной манере пытался изложить свой взгляд на мироустройство. В качестве аналога приводились примеры из мира животных. Например, пчелиный рой, где, по мнению Ильича, все было достаточно разумно. Единственное звено в пчелиной семье, которое он считал лишним это трутни. Не трудно  было догадаться - кто  их аналог в человеческом сообществе.  -  «Интеллигенция не мозг нации, а его говно» - констатировал он в своем знаменитом письме к Горькому.
Поэтому их нужно безжалостно уничтожать - полагал он. Чем и занимался не покладая рук.
Забегая вперед, должен сказать, что, в конце концов, он добьется своего, став хозяином образцово показательной фермы, выводящей свиней наделенных разумом. Видимо, в этот проект и пошел миллион, который он, скорее всего, получил из России Будущего.
В том раю, где временно прописался и  наш Адольф Леопольдович – Старик, ставший  «трехглазым»  вороном, подобно Богу Шива - прозревающему. Тому, кто способен видеть одновременно: Прошлое, Настоящее и Будущее…
Нужно сказать, что мы так и не поняли - в чем заключался сговор Ленина с современным Правительством России. И хотя, по возвращении, честно собирались передать папку в Приемную Президента, но кто-то опередил нас. По этому поводу, можно было только строить  разные догадки. Однажды распотрошив заветное письмо, я обнаружили в нем лишь девственно чистые листы. Зная любовь Ленина к конспирации, подержал бумагу над огнем, ожидая, что текст написанный молоком проступит от нагревания, но просчитался – ничего не появилось! Все это было более чем непонятно. Скорее даже подозрительно.Я не стал, до поры, делиться своим открытием с Наташей, предполагая её через-чур бурную реакцию. Нужно все прояснить в начале... Сказал лишь, что Ленин нас, кажется, обманул.
И даже Карл-5 ничего нам по этому поводу сообщить не смог. /или не захотел?/
В общем - тайна за семью печатями!

Когда я в следующий раз посетил Старика, прихватив с собой Наташу, ставшую отныне моей верной спутницей в наших Экспедициях, он показал предприятие, где на тот момент начальствовал Ильич.
Нужно отдать должное Ленину, он сразу же узнал нас и принял довольно радушно.
- О, Париж, Париж … - вздохнул он, мечтательно закатив свои монгольские глазки.
Старик довольно прохладно относившийся к Ленину, и вовсе не скрывавший этого, остался за воротами, отговорившись делами.
Мы прошлись вдоль чистых загонов, где счастливые и радостные говорящие хрюшки, поедали отборные, сбалансированные корма, под присмотром своих более продвинутых собратьев, назначенных тут «смотрящими».  Сытно поев, они радостно делились последними новостями, обсуждали новинки свинского шоу-бизнеса и строили планы на ближайший вечер. При виде Вождя, поднимались на задние лапы и, постукивая копытцами, аплодировали кормильцу.
- Слава Ильичу! – кричали они – Спасибо, родной… Мы счастливы и рады! Мы в изумлении и восторге! Никогда не покидай нас. Ура!!!
Слезы просились на глаза при виде этой благодати. Вот он социалистический рай! Мечта Человечества!
Владимир Ильич, а как же пчелы? – спросил я, намекая на его прежнее увлечение.
- Все впереди! Все еще впереди, батенька – ответствовал Ильич, радостно щурясь и энергично потирая руки.
- То есть… Вы хотите сказать?
- Именно , голубчик… Именно так! Но это пока секрет - он приложил палец к губам и воровато оглянулся.
- Что он задумал? – спросила меня Наташа, улучив момент.
- Думаю, решил скрестить свиней с пчелами. Представляешь, какая будет выгода? И сколько дармового меда привалит в закрома его новой Родины!Того места, которое он осчастливит своим присутствием.
Мы не удержались от гомерического хохота, представив порхающих в лазоревом небе свинок с трогательно подрагивающими прозрачными крылышками.
Приняв наш смех, как знак одобрения, Ленин взобрался на небольшой каменный пьедестал из валунов, крашеный под бронзу, и замер в канонической позе, протянув руку в сторону горизонта. Луч солнца, скользнув по его макушке, улетел далеко в стратосферу.
На мой вопрос  про исчезнувшее письмо к Правительству, заданный украдкой, хитро  улыбнулся и произнес шепотом: Всему свое время!  Подойдет срок, и все узнаете, батенька… -  На этом и расстались.
- Сволочь! – прокаркал Карл-5, когда слегка просветленные, утирая слезы, мы вышли за ворота, и поднялись на травянистый пригорок, где он поджидал нас, прохаживаясь и заложив крылья за спину.
- Почему? – удивились мы, все еще нервно хихикая.
- Да потому… Поставляет контрабандой свининку на Большую землю. А вы ее потом лопаете в виде колбасы. Круговорот еды в природе! Предприниматель, понимаешь! Едрен-батон! А все революционером себя числит! Сквалыга… – произнес он сквозь щель клюва свое самое ругательное слово. - Каждому свое, видите ли!
- А это причем?
- Надпись на воротах, что не заметили?
Мы обернулись.
"Jedem das Seine"- гласила металлическая вязь украшающая верх массивных чугунных ворот. За ними угадывалась фигурка Ленина приветливо машущего нам рукой, сжимающей знаменитую кепку.
- Н-да, вот оно откуда все началось, оказывается? «Каждому - свое» Ну-ну…

Не то чтобы Париж надоел нам - нет. У нас уже образовались друзья и привязанности тут.
Появились связанные с особенностями этого города привычки. Нам нравилось гулять по улицам Парижа, наслаждаясь его жизнью, которая не пряталась за стенами домов. Нам нравился запах кофе, прилетающий со всех сторон; свежеиспеченные булочки по утрам, с привкусом корицы; особенный европейский уют и шум города, влетающий в наши окна и голуби воркующие на подоконнике… И этот галльский дух – с его едким прищуром… Любезный и язвительный одновременно. Считается, что символ французов – петух. Но это скорее Лис – анархист, ворчун и умница, предпочитающий рыть норы и ходить в обход, для достижения поставленной цели. И лишь, совершенно загнанные в угол, эти животные становятся отчаянно храбрыми и опасными для тех, кто пытается уничтожить или унизить их.
К сожалению, мы были слеплены из другого теста. Нам не хватало собственной страны. Плохо обустроенной и грубой, но своей. Мы скучали по Питеру, по интеллигентным бомжам, инспектирующим помойки, по доверчивым городским собакам, заглядывающим в глаза и нахальным сизокрылым голубям, прыгающим к вам прямо на плечо, настойчиво требуя даровой корм. И даже, прости господи, по ментам с их кривыми плутоватыми рожами, по ворам и бандитам, сканирующими карманы и бумажники наивных сограждан, соскучились мы
Почему? А, поди, догадайся! Умом Россию не понять – верно, подмечено. Это, как  немытая  подмышка Жозефины, по которой так тосковал утомленный войной Наполеон. Вроде невелик соблазн, а, поди, ж ты, привык уже и никуда не деться!
Но вернуться не получалось. Что-то не сходилось в рецептуре порошков, как мы не старались. Помощь опять пришла от Старика. Явившись в очередной раз, когда я спал, утомленный дневными заботами, он пропечатал в моем сознании четкую и ясную схему. Проснувшись, я уже знал разгадку никак не решаемой задачи.
- Сегодня вечером возвращаемся – сообщил я Наташе, как только она, проснувшись, оторвала голову от подушки.
- Куда? Домой?! Ура!!! – она кинулась на меня и стала тискать, словно плюшевого медведя, потерянного среди вороха дамских вещей.
- Отстань, сумасшедшая! - Я отбивался, как мог, но был побежден превосходящими силами противника.
Она была не прочь победить меня еще пару раз, но я отговорился делами.
- Так нимфоманка… Хорош! Труба зовет!
Нужно было попрощаться с Эренбургом и  напоследок  угостить  друзей в Ротонде.
Все-таки, мы успели привязаться к этим людям, несмотря на то, что они были - довольно странные персонажи.
Не знаю как Наташа, но у меня возникало двойственное чувство. Неким рефреном к обычному состоянию, звучало щемящее ощущение тоски. Я понимал, что все вокруг некая бутафория. Очень натуральная и фактурная, но по сути, ненастоящая...
И эти люди-призраки, вызванные к жизни нашей прихотью или волшебством, чудесным образом,  устроенным с помощью таинственной магии .  Нечто вроде  искусной  голограммы, устроенной для нас Трехглазым Вороном, Стариком, Шивой, богиней Тарой  или просто - дядей Адиком?  Загадочным существом, с которым мне довелось  познакомиться однажды в зимнем Петербурге.
Мы уйдем, а мир сложится в коробки… Посыпанные нафталином персонажи уснут до следующего раза, замрут на полпути омнибусы и трамваи, станут макетами, когда-то населенные людьми дома, затянутся паутиной витрины, брошенных кофеен и кондитерских лавок.
Полицейский в полосатой будке, ежедневно взирающий на народ, топорща, свои нафабренные усы, превратится в неподвижный силуэт, бессмысленно изображающий картонное рвение, тускло, блестя оловянным застывшим глазом.
...А, может быть, все просто смоется, исчезнет бесследно, словно акварель, на картине художника, неожиданно застигнутого проливным дождем?
Как знать?
- Тебе не жалко их? – спросил я Наташу, когда мы, вышли из пансиона на оживленный бульвар.
- Кого? – удивилась она.
- Ну, вот этих французов. Все исчезнет, когда мы покинем их. Они, по сути, давно уже умерли для нас живущих в Будущем!
Наташа задумалась, с прищуром оглядев толпу.
- Нет. Это мы умрем для них. А у них все будет хорошо. Я знаю!
От  ее бодрого голоса и уверенности в собственных словах, стало легче и мне.
Все-таки, молодость имеет свои преимущества хотя бы в том, что легче ступает по земле.
Оттого и передвигается быстрее, не замечая, даже того, что живет порой в болотистой местности, среди кочек и плесени, которая видится ей жизнерадостно зеленеющим, хотя и  немного сырым  мхом. И на неё/молодежь/ не так сильно давит атмосферный столб весом 214 кило, по утверждению Остапа Бендера.


4.
В этот раз я обнаружил  наш дружный тандем в самолете. Это был обычный кукурузник - из советских еще времен. Наташа спала в железном раскладном кресле, свернувшись калачиком.
Поднявшись во весь рост, и осторожно ступая, по ребристой поверхности пола, я отправился на разведку.
Пилотов в кабине не оказалось, и я, на секунду, испытал звериный ужас от ощущения приближающейся неминуемой смерти. Самолет  изрядно  тряхнуло, он  круто полетел  вниз, вращаясь по спирали  и  стремительно набирая скорость.
Вскоре падение прекратилось, так же неожиданно, как и началось, а в воздухе повис странный звук, напоминающий тягучую восточную мелодию, словно факиры выманивали  попрятавшихся  в темных углах ленивых и сонных змей. Корпус самолета, словно изготовленный из картона, медленно планируя, уткнулся носом в бархан и развалился на части.  Все было неправдоподобно и странно, как и должно происходить во сне,  хотя  и  воспринималось, на удивление,  отчетливо и ясно.
С трудом выбравшись из-под обломков  этого сомнительного, хотя и летающего агрегата,  я  приблизился к Наташе.
Она лежала неподалёку – целая и невредимая, - но, без признаков  жизни. Пришлось, легонько ударить ее по щеке, чтобы привести в сознание.
– Где мы? -  спросила, очнувшись  и  сладко потягиваясь, как будто ото сна.
- Пока не знаю,  - возможно, даже, что на том свете.
- Как хорошо -  на "том свете". Какая чудная музыка! Это Симфония ля минор Баха? А где  же оркестр? – она окинула взором пустынную местность перед собой.
– Хочу оркестровое сопровождение.
- Будет! Сейчас серафимы с ангелами налетят и все будет!
Я оглянулся вокруг, немного опасаясь: как бы ни сбылись мои дурацкие  предсказания. Кроме того хотелось понять: где же мы все-таки оказались?
Это был  минималистский пейзаж, на фоне неестественно-синего неба, как в картине Сальвадора Дали…
- Как-то сюрреалистичненько…  - поддержала мою мысль Наташа.
- Вот это меня и беспокоит…  Слишком много чудес  и безумия  на один квадратный метр!
Вроде недавно гуляли по Парижу и вот – на тебе! Почти марсианский пейзаж вокруг!
- Кажется, мы  снова  заблудились, Наташа… Старик будет огорчен – я оказался плохим  учеником. Наверное, что-то снова напутал в пропорциях  «волшебного» коктейля …
Сделав усилие над собой, я попытался вспомнить - где же мог проколоться на этот раз? Составляя  рецептуру  снадобья,  или  снова  подвела  общая  подготовка  к  путешествию? Нужно было лучше настроиться и продумать маршрут… Мысленно представить завершающую фазу.
…Накануне,  после  вечерних возлияний  в Ротонде, мы улеглись спать, как обычно – за полночь, приняв порошки в обозначенной Стариком комбинации. Мысленно попрощались с Парижем, надеясь проснуться уже дома… Выйти на улицу, прошвырнуться по Невскому, заглядывая в каждую рюмочную и постепенно впитывая его особый непокорный северный дух, почувствовать себя, наконец в родной стихии!
А тут снова облом. Да еще, какой облом!
И что теперь делать – непонятно!
Словно узники, сбежавшие из секретной  американской тюрьмы, спрятанной  в аравийской  пустыне, мы бредем по вязкому песку, к дороге, уходящей за горизонт.
Постепенно  становимся обычными статистами -  маленькие фигурки, едва шевелящиеся на фоне скупых декораций из малобюджетного кино – его продолжает снимать упрямый  и  настойчивый режиссер-экспериментатор, похитивший наш собственный сценарий. Мы, словно лишились  воли – жалкие паяцы, подвешенные к тонким нитям Судьбы.
Мираж, возникающий из раскаленного воздуха, ломает наши беспомощные силуэты, превращая их в небрежный мазок на выцветшем свитке китайского мастера из далекой эпохи Минь. Свиток  изгибается и трещит, словно бы плавясь от нестерпимой жары и теряя привычные глазу краски.
Мы попали в какой-то неестественно яркий мир, окрашенный в анилиновые цвета. Это был совсем не наш мир  и   не наша планета!
Наташа, кажется, мы заблудились между мирами…  Мы пропадем тут!
Но  она улыбается ободряюще.  Кажется, её еще не покинула вера в наше чудесное спасение.
Мы бредём дальше, постепенно растворяясь в этом вибрирующем плотном эфире, и превращаясь, в обычные  атомы - элементарные частицы, из которых построен Мир.
Все живое, устав от суеты, рано или поздно возвращается  в лоно породившей его когда-то материи.
Я вспомнил слова Старика: «Однажды ты накормишь эту траву своим телом». Может быть, оно пришло - это время?
Рыбачий барак, древний, как легенда о Ное. Он неожиданно вырастает из склона холма, обдуваемого со всех сторон солеными ветрами. Перекосившаяся от времени,  гнилая дверь висит на одной петле.
Раскачиваясь, она уныло скрипит, подпевая степному ветру.
Прямо на песке, перед хижиной,  сидит морщинистый старик,  коричневый  и сухой  от загара  и  старости. Его  ноги скрещены, а ровная  спина, выдает в нем наездника многие годы не слезавшего с лошади. Жилистые пальцы сжаты в кулаки, как будто до сих пор держат поводья, прикрепленные к узде. Он словно не заметил пропажи своего коня и все еще путешествует по пескам между пустынями.
А ау -e-e-у- А! -А! –А!- поет он вместе с ветром. – У-е-е… А-а-а.. У…
- Здорово, отец! – бодро приветствуем мы старца, как будто вросшего в песок.
Мы рады, что за целый день блужданий встретили, наконец, живое человеческое существо, хотя и похожее больше на ожившую скульптуру, вырезанную из дерева.
-А-А-А… – продолжает петь старик, равнодушно кося на нас глазом . – А -у-у-у…- подпевает ему ветер,
- Ну, что ты заладил, дед? Скажи - где тут жилье или какая-нибудь дорога, наконец? Будь человеком! Успеешь еще попеть - у тебя вся жизнь впереди – говорю я ему устало. И это словно бы не мои слова. Сознание раздваивается от жары и неопределенности, и я снова начинаю казаться себе придуманным кем-то персонажем. Нарисованный персонаж – иллюстрация к чужому рассказу…
Возможно, что так и есть на самом деле. Я уже не знаю, что думать и во что верить. Может быть, и моя спутница тоже почудилась мне? Я торопливо хватаюсь за наташкину руку, нащупывая ее живой, нетерпеливый пульс.
 – Ну, хотя бы она настоящая - живая, горячая и сильно уставшая. – Моя Наташа!
Старик, между тем замолк и задумчиво теребит свою седую бороду.
- Там!  Туда иди… - наконец, произносит он хриплым голосом, указав длинным кривым пальцем в направлении ближайших холмов.
- Спасибо, дед!
Мы несказанно счастливы, что получили хоть какой-то импульс – сигнал к дальнейшим действиям.
Отойдя на несколько шагов, оглядываемся.
Внезапно картинка за нашей спиной, начинает дрожать и исчезает вместе со стариком и его убогим жилищем. Все снова  превращается в очередной мираж.
- Господи это всего лишь очередное видение, Наташа! Ничего нет…
Наташа устало молчит. Протирает на всякий случай глаза, но это не помогает.
Ладно! Идем дальше – обняв, я  увлекаю её за собой.
Взявшись за руки, мы медленно бредем вперед по дороге, по-прежнему упирающейся в  ускользающий  от нас горизонт.
Асфальт позади  трескается,  превращаясь в прах, он прорастает  бурой  травой  и  колючим  кустарником…
Где-то за горизонтом слышны раскаты грома, напоминающие веселый каркающий смех. Кажется, что мы сильно насмешили кого-то?
Мы одни на Планете! Это неожиданно возникшее ощущение пугает и одновременно сближает нас, как никогда до этого!
Нет больше Войн и Революций. Нет эпидемий и угрозы перенаселения Планеты – нет вообще ничего! Только мы двое и наша Судьба, перерастающая   в бесконечную  Любовь.
Между тем непроглядная ночная тьма снова опускается на Землю.
Видимо настал тот самый, предсказанный алармистами,  Конец Света и мы растворились в пульсирующем мироздании вместе с миллиардами себе подобных. Пройдет совсем немного времени,  и мы с Наташкой прорастем травой на холме, а морщинистый старик споет про нас короткую песню с длинным и бесконечно повторяющимся припевом: ууу  ааа  еее ом ммм … у..у..у … ОМ….
Её  подхватит ветер и унесет вдаль вместе с пылью и степным суховеем.
Многочисленные картинки прожитой жизни замелькали перед моим внутренним взором, а внезапно налетевший  поток энергии  унес к темному небу. Исчезло все. Остались лишь звезды стремительно несущиеся навстречу
Все это смутно припомнилось мне уже в питерской коммуналке, где я очнулся словно после долгого и тяжелого, словно летаргического,  сна, наступающего обычно после тяжелой болезни, перенесенной зимой.
Потолок надо мной качался. Голова гудела, и было непонятно: жив я или еще продолжаю грезить, перемещаясь в потустороннем мире?
Я лежал в комнате Старика. За стеной на кухне слышался гул знакомых голосов. Наташа, спала рядом, отвернувшись к спинке дивана, её худенькие нежные плечи подрагивали во сне.
Пытаясь склеить в памяти события предыдущих дней, я старательно отделял правду от полуправды и явной небывальщины потустороннего мира. Признаться, в моем положении сделать это было довольно трудно.
В последний вечер Илья Эренбург был необычайно любезен к нам с Наташей.
Он предпринимал отчаянные попытки расположить к себе. Скорее всего, ревновал к Ленину, и пытался выяснить, как нам удалось так близко сойтись с ним - ведь его самого вождь держал на изрядном  расстоянии?
Каким-то образом  беглый поэт  узнал, про особое поручение, которое тот доверил нам.  И от этого Эренбурга,  сжигало жгучее любопытство. Опасаясь спрашивать напрямую, он засыпал нас разными наводящими вопросами. Но мы держались. Хотя, может быть, и проговорились невзначай? И «тухлый дьявол» догадался о наших намерениях?

Во всем остальном все было, как обычно.
Дело в том, что, посовещавшись, мы с Наташей решили исчезнуть по-английски – ни с кем особо не прощаясь.
Слишком много подозрительных личностей крутилось в последнее время возле нас, и мы не хотели  лишний раз рисковать, отправляясь восвояси.
Диего Ривера, как всегда, выпив лишнего, впал в ярость и пытался крушить  казенную мебель. Привычные к его вспышкам приятели, повисли на могучих плечах атлета-художника, ставшего впоследствии коммунистом и почитателем Льва Троцкого.  Успокоившись, будущий гений живописи, улыбался, как ни в чем не бывало, нисколько не сожалея об обидных словах, которыми только что сыпал направо и налево. Возможно, и не помнил уже ничего.
Пикассо пребывал, в необычной для себя, меланхолии, молча, глотая стаканами любимое испанское вино. Махнул нам рукой и отвернулся, давая понять, что не особо расположен  сегодня к общению.
Модильяни что-то напевал, сидя в углу, и обнимая гитару, словно любимую женщину или за неимением оной, просто гладил знакомые линии, похожие на бедра его постоянной  натурщицы.
К концу вечера появился молодой и румяный Хэммингуэй,  которого еще никто не знал.  Он сидел себе тихо возле барной стойки, украдкой стреляя глазами по сторонам, и что-то быстро писал в блокнот, шевеля пухлыми губами  в обрамлении короткой бороды и усов. Все это станет впоследствии его каноническим образом - вместе с трубкой и свитером грубой вязки, изображение разойдется миллионными  тиражами по всему Свету. А простенькая фраза: « Увидеть Париж и умереть…» - будет переведена на все языки мира, и станет девизом для романтиков всех мастей.
Полежав еще некоторое время, и невольно прислушиваясь - соседи о чем-то жарко спорили за стеной - я решил, наконец, что пора уже выбираться наружу. Тайком, пробравшись в ванную, принял душ,  и наскоро одевшись, заглянул на кухню.
Все там было как обычно, не считая несколько разгоряченной Риммы Аркадьевны.
- Надеюсь, вы собираетесь жениться на этой милой девушке, ночующей, тут с вами, забыв о стыде? - грозно спросила она, размахивая перед моим носом, своим знаменитым, никогда не просыхающим  платком.
- А давно?
- Что давно?
- Я говорю - давно она ночует тут?
- Странные вопросы вы задаете, молодой человек... Со вчерашнего дня, разумеется! У нас тут, между прочим, приличная квартира, а не бордель какой-нибудь! Слава богу, что Адольф Леопольдович этого не увидел!

- Господи, так все произошедшее с нами уместилось всего в одни сутки! – мелькнуло у меня в голове. Впрочем, именно об этом толковал бедняга Эйнштейн, а ему никто не верил… А зря!
- Женюсь!
- Что?
- Я обязательно женюсь на этой замечательной девушке, Римма Аркадьевна! Обещаю вам!
Торопливо поцеловав морщинистую щеку хранительницы моральных устоев, я ринулся назад – в свою комнату..
Растроганное  всхлипывание, совместно с придушенным мычанием – Какой  все-таки хороший  мальчик… -  я услышал, уже открывая дверь, за которой спала, ничего еще пока не подозревающая Наташа.
Она лежала, свернувшись калачиком, рядом с  настенным ковром, где неутомимые рыцари Красной и Белой розы, верхом на конях, вели свою нескончаемую тяжбу. Милые, милые бородачи!  Нам бы ваши проблемы.  Хотя…   Разбирайтесь там лучше без нас.
Я осторожно присел рядом.
- Мы, наконец-то вернулись, Наташа - тихо прошептал я, укрывая одеялом ее хрупкие плечи и бережно гладя по голове.
- Мы дома...
Пусть поспит. Может быть, она все еще продолжает гулять по Парижу?
Или задержалась в Пустыне, наслаждаясь нечаянным одиночеством и запахом степных трав, слушает пение Вечного Старца – хранителя песков?

Прошло несколько дней и вот мы снова сидим с Наташей в нашей любимой кафешке, расположившейся на борту списанного кораблика со смешным названием «Корюшка», причалившего однажды к берегам Невы, чтобы  застрять  тут на долгие годы. Почему  именно  корюшка? Видимо, хозяин родом  из  Одессы, где эта рыбка в большой чести. Какой-нибудь  внезапно разбогатевший  бендюжник,  или контрабандист исполнил свою юношескую мечту. Все  может быть…
- Что Наташка, когда снова в поход? – спросил я, стараясь сохранять, наш обычный,  шутливый тон.
 - Да хоть завтра! – Наташа была в своем репертуаре.
- Ну, что ты заметила какие-то изменения? – спросил я.
- Нет – никаких.
- Ответ неверный.
- Да ладно…  Этот поц Ленин нас не кинул?
Я поморщился. Иногда Наташа выводила меня из себя своим сленгом. - А еще дочь Заслуженного художника СССР!
- На, вот смотри! – я настроил Интернет и показал ей картинку.
- Ну и что? Красная площадь, Мавзолей… Что?
- Надпись прочти на мавзолее.
- Да ну! Не может быть! ТРОЦКИЙ?
- Вот именно Троцкий.
- А где Ленин?
- А «Ленин в Польше»! Знаешь такой анекдот?
- Нет, не знаю.
- Ну да, ты же у меня молоденькая – молодо-зелено…
 Я тут погуглил еще немного, и выяснил следующее: После Троцкого был Сталин, тут ничего не изменилось, но дальше… Не было ни голодомора, ни репрессий 37 года. И никакого Хрущева. Те его вообще не было никогда – нет такого имени в истории России. А вот Берия – был! И он выступил на 20 съезде КПСС, начав эпоху оттепели. Представляешь – стоило нам сгонять в Париж на месяц, как Берия из кровавого палача превратился в прогрессиста и радетеля культуры!
- Да ты что! А теперь? Теперь кто? Ведь внешне ничего не переменилось? – Наташа подвинулась к окошку  корабельного иллюминатора, выглянув наружу.
- Да - грустно признал я ее правоту. Дальше все вернулось на круги своя: и Горбачев,  и Ельцин,  и Перестройка… Видимо не так просто повернуть Скрижали Истории.
- Что и Путин?
- Да и Путин тоже. Но есть и хорошие новости: Интернет придумали в России, мы по-прежнему летаем в Космос и все республики бывшего СССР, кроме Прибалтики, вернулись к нам в объятия.
- И Украина?
- А Украины просто нет.  И не было никогда – вот так!
- Почему?
- А потому что  и Америки  тоже  нет!
- Как это нет?
- Ну, она есть, конечно, в качестве Континента, но государства такого нет. Там теперь  Нью-Мексика – очень процветающее, но совершенно нейтральное  и  добродушное государство, снабжающее всех сахаром, хлопком и снимающее кино, наподобие Болливуда – индийского кино в наше прежнее время.
- Слушай, а ты не шутишь?
- Не веришь, посмотри сама,  и  я протянул Наташке свой айфон, на котором еще недавно стоял лейбл  фирмы Apple. Теперь было написано,  по-русски : «Павел Дуров – хозяин Интернета».
Сама, поковырявшись в инете, Наташка откинулась на спинку стула.
- Офигеть! – только и смогла произнести она. – Слушай, а наше письмо? Ведь мы еще ничего не передали в Правительство?
- Да это странно. Хотя… Думаю, что этот хитрец Ленин решил подстраховаться и нашел другие каналы. Кстати я, каюсь, заглянул в это письмо, там просто чистая бумага. Пустышка!
- Ничего себе! Наверное, это я виновата.
- Почему ты?
- Ну, помнишь, как я его тортом?
- "Жанной" по морде? Ха-ха-ха!
 Мы рассмеялись и дого ржали на весь кабак, не в силах остановиться.
Прекратили только, когда поглядеть на нас вывалился весь персонал  корабельной кухни.
Только тогда  немного угомонились. Но еще долго нервно хихикали,  вспоминая прошлые приключения.
- Думаю, ты тут не причем.
- А кто?
- Помнишь хитрую физиономию пламенного поэта-революционера-писателя?
- Батюшки-святы! Илюша Эренбург?
- Да каким-то образом опередил нас. Вел двойную игру с нами. Наверное, бродит теперь по Москве в своей мексиканской шляпе, предвкушая грядущий триумф.  Роман «Люди, годы, время» - продолжение! Может быть, кино собирается снять.
Мы снова расхохотались.
- И знаешь, что еще заметил? – произнес я, когда нервические спазмы окончательно оставили нас.
- Что? Россияне перешли в католичество?
- Нет с этим все в порядке. По-прежнему верят бородатым попам. Просто… Не знаю , может быть показалось… Но в Москве совсем не матерятся. И лица у людей какие-то другие.
- Это как?
- Не знаю – просто другие. Просветленные. И куда-то ушла злоба. Все улыбаются и здороваются друг с другом, будто родственники или хорошие знакомые на именинах. Аж, противно немного, словно тут чисто – Европа, а не Евразия, как положено! «Да скифы мы, да азиаты мы…» Помнишь у Блока? Теперь это не про нас...
- Что все - со всеми прямо здороваются?
- Ну, мне так показалось. И кланяются церемонно, словно 18 век на дворе.
 - Всё!
- Что?
- Пойдем наружу. Я сама хочу на это посмотреть.
Хочу сама увидеть новый мир! Наш новый, подобревший  и ставший солнечным от улыбок  Питер!   
-  По моим подсчетам скоро предстоит свидание с Вороном, с нашим, - Стариком. Вот тогда все и узнаем!
- Скорее бы!               

Только несколько лет спустя, уже привыкнув к условиям изменившейся реальности, мы узнали всё досконально. Оказывается параллельно с нашими стараниями, в том же Париже на Ленина вышли совсем другие люди.
Академик  и коммунист - по-совместительству - Жорес Алферов опередил Старика. Наука победила Магию.
Именно поэтому Ленин так легко поверил нам в тот  исторический день, когда Наташка заехала ему в физиономию, бисквитной Жанной д,Арк. Наш рассказ только утвердил его в уже принятом решении: воспользоваться Порталом Времени, устроенным гениальным Академиком.
Все наслышаны о Золоте Партии, но никто не знает – куда оно делось?
Вот именно - туда: в Париж 1910 года! И Ленин, получив этот подарок из Будущего, воспользовался им.
Он,  в итоге оказавшись не менее гениальным предпринимателем, чем вождем пролетариата, прокрутил денежки и затем учредил бренд «ЗОЛОТО ПАРТИИ».
Теперь эта торговая марка известна во всем мире, хотя никакого отношения к партии не имеет. Жорес Алферов остался с носом, а Ленин, по слухам сблизился с Ротшильдами и снова что-то мутит. Не иначе, как ждать беды…
Скороговоркой я изложил все эти тезисы несколько изумленной Наташе. Она хоть и не была, очень-то  сильна в политике, но страсть как не любила бывшего Вождя Мирового Пролетариата, оказавшегося  в итоге обычным барыгой - хоть и мирового уровня.
- Ну что, Наташа – слабо повторить фокус с Жанной д Арк?
- А, это возможно?
Нужно прежде  посоветоваться со Стариком. Но учитывая его отношение к Ленину…
Я – за! Давай выведем этого Ленина на чистую воду, а то он опять делов натворит!
Вы спросите: откуда я узнал все это? Как не странно довольно просто. Однажды  получил весточку от своего приятеля Патрика – арбатского музыканта. Он как-то гостил у меня в Питере, и я в шутливой форме рассказал ему свою байку про путешествие в Париж. К моему удивлению Патрик поверил и настоятельно просил, в следующий раз, прихватить его с собой в очередное путешествие.
Так вот… Патрик сообщал мне, что случайно познакомился с французом по имени Жан, который прибыл в наше время из Парижа и тоже каким-то образом связан с Лениным.
Тайком от Наташи,  я сгонял в Москву и видел этого Жана. Более того я наблюдал загримированного Ленина, который о чем-то беседовал с ним на Арбате, где  залетный французик рисовал портреты москвичей и гостей столицы..
Признаюсь, мне  вполне хватило данной картинки, и я не стал вступать в коммуникации ни с тем, ни с другим. Как-то дурно пахло продолжение всей этой   истории, и я решил, что нам  с Наташей нужно держаться от них подальше.
Пока это удаётся. Посмотрим, как все повернется в дальнейшем.
Ну, а жизнь в России, между тем, продолжатся и я горд, что возможно в благополучном развитии сценария, есть и наша с Наташкой заслуга. Ну и Старика-Ворона, разумеется. Если бы не он, то ничего не удалось поменять тут в лучшую сторону.