Тупик повесть

 ТУПИК

          ( повесть)





























    «Будь оно все проклято», - думал Анатолий, уткнувшись лбом в холодное стекло, за которым «шла жизнь». Стукнув по раме кулаком, он откачнулся от окна, вышел на крыльцо, поморщился, посмотрев на золотые буквы вывески, ссутулился. На душе пусто, в голове – пусто, в карманах - тишина. Около урны увидел «жирный» бычок, посмотрел по сторонам, хапнул его, прикурил – круги из глаз, но живешь. Как? Это другой вопрос.
    «Добровольное лечение по желанию больного не афишируется… Вы правильно сделали, пожелав избавиться от рокового порока… обратились к нам… наша медицина достигла в этой отрасли… Мы вместе и только при обоюдном желании…» - слова, обрывки речи оптимиста-нарколога мельтешили в голове, но каждая  фраза сейчас звучала саркастически, с издевкой, фальшиво, как лозунг на сарае. Анатолий до зуда захотело встретиться с этим добряком-лекарем и бить бить, бить… Но злость, пришедшая неожиданно, так же быстро и прошла. Врач был не виноват, врач говорил то, что ему положено, как его учили.
     Анатолий незаметно оказался  у вокзала. Неприязненно смотрел, как один за другим подкатывают автобусы, открываются двери, и всосав очередную порцию пассажиров, уходят. А людей не убывало. Не успел один поморгать огоньками-поворотами, - снова толпа. К очередному автобусу просеменил мужчина, обвешанный сумками, сетками. Анатолий заметил, как тот обронил сверток, остановился, но поднимать не стал, а ретиво врезался в осаждающих автобус. В холодном свете фонаря, в полуразвернувшемся свертке лоснились поджаренной корочкой пирожки; бумага,  в которой они были завернуты, разогнулась как ладонь – бери! Анатолия передернула судорога и застлались глаза при мысли, что какой-то неосторожный ботинок торопящихся, толкущихся людей нечаянно наступит на них. Он, ни на кого не глядя, подбежал, схватил их, сунул за пазуху и отбежал в темноту, мельком заметив, как опасливо-презрительно глянула на него женщина в добротной  шубе. Да что теперь она, пусть смотрит себе. Теперь он будет сыт. Он чувствовал запах, вкус, тепло, источаемой едой. По животу прошла нетерпеливая жадная волна, от выступившей слюны передернуло скулы. В два приема он проглотил первый пирожок, ощутил, как куски его идут по пищеводу, опускаются в желудок, а там на них словно набрасываются, рвут на части добрая сотня маленьких голодных собачонок. Прислушался, даже потрогал то место, где работал необходимейший орган жизни человеческой. Второй пирожок съел спокойно, а третий засунул, завернув, в карман – когда еще так подфартит?.. Мир подобрел, теплее засветили фонари, бодрее  подмаргивали подфарники машин. У прохожего «стрельнул» сигарету, не докурил, сбил красный уголек, пошлепал  пальцем, тоже положил в карман –  «засолил». С вокзала надо уходить,  у милицейского старшины взгляд снайперский, «бичей» он определяет без осечки. Анатолию встреча с ним ни к чему. Он пошел к котельной, где приютили его «добрые люди». Когда  человек оказывается один  на один с собою, мозг его работает особенно обостренно, старое прокатывается как бы в замедленной съемке. Вот и сейчас, выпукло, четко  вставала картина недавней  эпопеи…
         
                -  I  -
 
      Он стоял  у двухэтажного здания наркологического диспансера. Дверь коричневая, тяжелая,  гипнотизировала, словно удав кролика, и он без великого желания  вошел туда. Занял очередь за опухшим небритым дядькой, но при галстуке на несвежей рубашке,  в потертом костюме и при шляпе. Тот сразу попросил  у него закурить. Попросил одними жестами, поясняя их невразумительными сипами-хрипами. Анатолий дал и захотел тут же  выйти вместе с ним, но остался. Очередь из четырех человек оказалась довольно долгой, как бы еще раз предупреждая пришедшего – «подумай». Дождался. Дядька, стоявший перед ним, долго не задержался, вышел довольный; даже помахал эдак направлением, словно получил бесплатную путевку  в летний сезон. В глазах его светилась сама радость, выражение лица благостное, умиротворенное, будто бы там, за дверью, ему отпустили  все его грехи.
     Анатолий вошел и остановился, пораженный  уютностью кабинета,  а еще больше – ее владелицей. «Боже мой! Да с нее картину писать, а она…» - выстрелила неожиданная мысль. Анатолий даже захотел извиниться за свой непарадный  вид и выйти, но мягкий и в то же время требовательный голос ее попросил пройти к столу. Второй раз  за сегодня он почувствовал себя кроликом. Как на школьном экзамене перед любимым учителем отвечал на вопросы,  согласно, и, казалось, благодарно написал и подписал,  что требовалось. Получив направление, в каком-то полусонном состоянии повернулся, пошел  к двери, оглянулся на врача, вышел. Наваждение это прошло при виде «опухлого» дядьки.
     - Я жду тебя,- просипел он,- закурим?
Анатолий дал.
     - Так что? Погнали?
     - Куда?.. Ах, да, в больницу…
     - Не в больницу милдарь,  а в санаторий, -  уже менее сипло проговорил он. – У тебя деньги есть? Не пустят ведь без денег. Пятнадцать рублей на водку надо, не пустят без денег,- поднял он палец.- Во-о-одкой  и лечат-то, кхе-кхе….
     - Мне там сказали, - показал Анатолий на дверь.
     - Ты мне добавишь… Кх… Владимир Андреевич, инженер, - протянул он руку. – На «пятьсот-веселом» придется добираться, а пока – время есть, - по пивку бы ударить, а? Поезд долго идет, выветрится…
    Анатолий пожал плечами и они пробрели к пивнухе…
    Ценная торговая точка никогда не пустует, притягивает  к себе, манит. Здесь всяк рыбак  видит своего. Залетные инженеришки, бюрократишки, журналисты, стараясь быть как можно неприметней, по-быстрому глотают слюну, проходя мимо толчка в бодрый летний  денек… Тут первые – моряки; обычно они занимают средние, центральные  столики, устраиваются надолго, капитально, заставляют кружками весь стол аж   в два яруса, терзают балык или собственного ерша, радуются береговой жизни… Около них, неназойливо, но с постоянно нацеленной готовностью прохаживаются или стоят два-три пенсионера-гонца, и  как только призываются, то с легкостью спринтеров (куда только болезни деваются?) доставляют вельможным мореманам водочку, а то и коньячок и, вознагражденные за труды парой кружек, да еще с  хвостиком вожделенной рыбешечки, поют в душе и даже  наяву, гнусавенькими голосами, гимны родному морскому городу – славному и главному, рыбному порту страны… Третью группу посетителей составляют те самые завсегдатаи, безочередники, пивмафия. Они здесь находятся «от» и «до», никуда не спешат, балакают  свои вечные разговорчики. Заняв дальние и угловые столики, для начала взбадривают себя кружечкой-другой и потом начинают «промысел», - опытным глазом  определяют новичков-незнакомцев, или командировочно-приезжих, а то и загулявших безмерно, завалившихся сюда случайно, и начинают их «пасти», а потом и выколачивать рублишки, а способов  они знают предостаточно,  что  сам Остап Бендер, сын турецко поданного, отдыхает… Тут и ненавязчивое, но наглое «знакомство», здесь и нечаянно подставленная кружка с недопитым напитком, которую посетитель роняет и в момент с него   спросят утрату да с наваром, а то и приглашение разделить дальнейший вечерок в приятном женском «обчестве»… «Доение лопухов» прекращается с появлением грозного участкового – а  тот  пытается предстать всегда внезапно, хоть это у него  почти никогда не получается, но вмиг всякие притязания, приставания прекращаются и к тому моменту, когда лейтенант с палевыми маленькими погончиками хотел бы что-то увидеть, тогда вмиг все прекращается, а оставшиеся завсегдатаи «едят глазами лучшего друга» и напрочь от всего открещиваются  - никак не прицепишься. Но как только «родная защитница»  испаряется, - мошенничество возобновляется  снова и еще изощренней,  и ставятся к дверям «шестерки» - для  шухера… Туда, в угол, и потащил инженер Анатолия. Он остановился, в нос  шибануло отрыжным запахом пива,  разномастным  табачным дымом, стойким рыбным «ароматом»… Но при виде благостных умиротворенных, разгоревшихся багрянцем румянца лиц, общим говорливым шумом, немного успокаивался, но чувство, подспудное, охраняющее, сходное с отвращением,  уже его не покидало, подступало тошнотворно к горлу…  «Как перед первой рюмкой…» - подумалось, и он  уже ощутил  слюну, будто перед рвотой, знал, что стоит лишь только на мгновенье пересилить  себя,  и окунуться, будто  в омут,  в этот водоворот, и колесо завертится, и его не остановишь и он,  как ошалелый, схватил инженера за руку и буквально вытолкал его обратно, на улицу.
   - Ты че? Ты  куда? – не очень упираясь и в меру сопротивляясь, кудахтал инженер. – Во! Бригадмилец, дружинник нашелся -  уже беззвучно сипел он, - Ну хоть круже-ечку, манюсенку-ую, пропустим…
   - Ты идешь  или нет?  Уже грозно и зло, стискивая зубы, говорил ему Анатолий.
    Инженер потускнел, но и согласно  кивнув, засеменил за быстро шагающим  новым приятелем.
    Почему Анатолий поступил именно так, он и сам не понимал. Еще вчера он «поправил был головушку», и пивком и водочкой, - никаких проблем, никаких вопросов. Но именно что-то в нем  сопротивлялось  прошлой жизни, он по-иному  воспринимал теперь и эти разухабистые заведения, и весь там изученный «контингент» и даже  того представителя - интеллигентика,   в галстучках и в шляпах, с осипшими голосами… Инженер сейчас стоял рядом, прислонив  голову к оконному стеклу, уже «кемарнувший». Наверняка он все-таки глотнул пивко, пока Анатолий осматривался и обуревался, зачем же его сюда занесло. Галстук, принадлежность плебейская,  будто  флаг, выпучился из пиджака, мешки под глазами налились синевой, седые волосы  скатились  под глаз и сам он лишь подрыгивал на  ухабах. Здесь же и неизменный «поплавок», на лацкане, этакая принадлежность  к высшей элите, культуре  - выглядел явно нелепо, и немым укором к владельцу. Анатолий поправил его галстук и легонько толкнул:
   - Приехали, Владимир Андреевич…
   Тот вздрогнул, засуетился, заоглядывался: в глазах стоял явный испуг… Видно, часто его будили вот так, какие-то недобрые руки, и не женские , не родные, а тычки и  дерганья работников правоохраны…

                - II -

   Почтово-багажно-грузово-пассажирский в народе прозвали «пятьсот-веселым»   и есть за что: стоит он  у «каждого столба», обходят  его все составы, и те, что вышли позже и те , что идущие навстречь. Спокойно можно сойти, сходить  в кино, а со следующим поездом догнать, во – телега!
     Прикатили где-то  к полуночи. Инженер, разбуженный Анатолием, опять  испуганно вскочил, но, сообразив, что  к чему, взбодрился, и, выглянув  в окно, продекламировал:
    - Родные пенаты, вам – низкий поклон. Порядочек, с закрытыми глазами, в лучшем виде, мы вас доставим, милдарь.
   «Второй раз сегодня вижу  на лице его оптимистическую мину, а смысл? – задумался Анатолий, проходя за инженером к выходу – «Он словно из  долгой  командировки возвращается, радуется как дому родному. Но какой смысл?..» На перроне он об этом спросил инженера
    - О!.. дорогой ты мой – он даже остановился, - смысл есть. Чтобы на работе  не было неприятных эксцессов от увольнения по  определенной статье, нужно нам, подмоченцам, просто вовремя смыться. Да, да – запахло жареным и – адью! А через два!.. Повторю, через два месяца ты – нормальный человек, равноправный член коллектива, над твоей головой нимб этакий светится, все на тебя смотрят иными глазами, – кто был, а теперь стал… Во-вторых,   у тебя на руках эдакий броневой щит - справка из учреждения, которая черным по белому  гласит, что ты эти два месяца не прогулял, а, осознавши, всю пагубность своего поведения, решился сам на лечение… В-третьих – он замялся и менее патетически, скороговоркой закончил, - семья от тебя отдыхает, милдарь. Кормят опять же, здесь недурственно и бесплатно… О, автобус! Последний!... -  показал он и побежал к открывшимся дверям. Через несколько минут инженер кивнул на, - с полузатухшими огнями в окнах, - пятиэтажку напротив остановки. Они вышли, пересекли дорогу, поднялись на парадное.  Анатолий  думал над словами инженера и ощущение ненужности всего происходящего, скороспелости и несерьезности своего решения возникло само  собой. Он с удивлением разглядел решетки на окнах, - потому и свет из них казался  тусклым – посмотрел на голое пространство перед крыльцом, на полупустынный ночной  город поодаль, на дымящиеся трубы комбината, известного  не только в стране, но и за рубежом, недоуменно взглянул на инженера и снова, кроличье  чувство, похожее на то, которое как было утром   в кабинете  симпатичной  врача-нарколога, шевельнулось в нем и долго еще не покидало… Попутчик, расценив его  взгляд по-своему, уверенно нажал кнопку звонка. Дверь открыла женщина, в темно-синем халате, равнодушно впустила их,  и, не смотря на  бланки направлений, которые ей показывали, быстро сама ушла, кивнув на  комнату дежурного врача. Инженер смело подошел к двери кабинета, постучал, но как-то робко, просяще. Оба вошли. Солидный мужчина за столом  пригладил ладонью серебристые волосы, отставил стакан с  недопитым чаем, вопросительно посмотрел на вошедших. Белый халат облегал его богатырскую стать, глаза сквозь очки скользнули по вошедшим пусто, равнодушно. Он, не сказав ни слова, показал на стулья.
    - Здравствуйте, Сергей Иванович! Не признали? – заискивающе, торопливо начал Владимир Андреевич, мелко протрусил  к стулу, сел на краешек, готовый  в любой момент соскочить с него.
  «Ну чисто воробей, вот-вот взлетит…» - подумал Анатолий и прыснул, но тут же осекся от резкого злого взгляда  врача.
     - Я полагаю, Владимир Андреевич, не по адресу вы пришли.
    Инженер соскочил со стула, унижено залопотал:
     - Сергей Иванович, помилосердствуйте…там... кх… на два года… ЛТП – это… нельзя мне…понимаете… жена… дети… Никак мне туда…
    - Жена, дети! Вспомнил! А сейчас ты их на два месяца без копейки мужской оставляешь!.. Не возьму!
     Инженер плюхнулся на стул, руки его обвисли, как намоченные, голова  упала на грудь. Потом он встал и побрел  к выходу, но Анатолия  удивила  вдруг промелькнувшая лукавая улыбка, когда инженер проходил рядом.
   - Садитесь, - кивнул врач Анатолию. Просмотрев его документы, оценивающе, строго пригляделся, спросил. - Намерение ваше серьезно?
     Анатолий пожал плечами и с сомнением проговорил:
    - Если получится, то я…
    - Вот так мы все говорим, а  нутром-то своим, умом-то вы и не готовы к этому шагу, - он встал, - не понимаете своего желания, а ждете чуда, а чудес, увы, не бывает. Деньги имеете?
    Анатолий достал, отсчитал пятнадцать рублей, еще десятку положил  сверху.
    - Это что?
    - Владимир Андреевич просил доплатить.
    - В резервацию надо твоего Владимира Андреевича, на вечное поселение! На необитаемый остров! Такая голова… Позовите его и сестру, она в комнате направо…
    Когда «официальная» часть приема закончилась, медсестра экипировала их в больничную бурую униформу, повела внутрь. Дверь открыла ключом, как  у проводников в поездах. Анатолий вздрогнул, когда   сзади его клацнул замок. Здесь не было специфического больничного запаха, из палат не раздавались стоны и вскрики, не проплывали мимо другие медсестры с озабоченными лицами. Зарешеченные окна, замки без ручек, - все это давило на сознание: ты взаперти, ты с данной минут отгорожен, изолирован от мира, ты  уже не ты… А кто? Инженер шел привычно, радостно оглядывая палаты:
   - Людочка,  я  в прошлый раз в пятой был, там вид из окна лирический…
   Анатолий опешил. Только что он видел этого человека жалким и растерянным, от отказа врача, а тут и сип и хрип пропали в его говоре и говорил он мягким мурлыкающим голоском, словно пел песню, «торжествующей любви».
  Людочка обернулась, склонила голову, сказала:
  - Перебьешься дядь Вов, и в первой  там пейзаж,  индустриальный…
  - Спасибо, милая, спасибо, ласковая…
  - Не за что. Вот ваши койки.
   Привычность, обыденность, с которой начал раздеваться инженер, умиление ,  с какой он погладил буквально чистую наволочку подушки, опять поразили Анатолия. Владимир Андреевич, перехватив его взгляд, спросил:
    - Ты, того, чего смотришь?
    - Неужели вы так стремились сюда? – не отвечая на вопрос, спросил  в свою очередь Анатолий. – Неужели дома так… - но замолчал,  увидев как Владимир Андреевич  сник, словно из него выпустили воздух, сел на койку, опустил голову и дневным сиплым голосом проговорил:
    - Ты же ничего не знаешь, милдарь, ты ничегошеньки не знаешь… - он встал, откинул одеяло, лег, отвернулся к стене.
    Анатолий тоже лег, раздевшись, задумался… Инженер здесь не первый раз, знает, что лечение не помогает, а просится униженно за решетку, - что это? То окно  в жизни, та крайняя пристань? Да нет, скорее пристанище, где, как он недавно довольно просто объяснил : и на работе будет порядок и кормят здесь… Значит, не ради лечения-избавления, а ради чего? Анатолий приподнялся на локоть, посмотрел на соседнюю койку – оттуда слышалось тихое довольное посапывание. Анатолий тоже хотел «отключиться», ни о чем не думать, пытался расслабиться, но мозг никак не хотел принимать нужное состояние покоя, вопросы топорщились один острее другого… Потом, наконец, наступила какая-то апатия  и он уснул.
    Утром Анатолий вытаращил глаза, когда с него бесцеремонно скинули одеяло, а Владимир Андреевич понятливо так вскочил и чуть, как показалось, не хлопнул в ладоши.
    - Хорошащще вздремнул,- смачно проговорил он, потягиваясь, потом
заторопил,- побежали, умоемся,  а там и на завтрак. Кашки пшенной давно не ел? Отпробуешь. Кашка, это, милдарь, хорошо, кашка на большую пользу организму нашему  уставшему.
     В  столовой люди в темно-синих и других цветов байковых куртках и таких же мятых пузатых штанах медленно двигались к окошку раздачи, брали тарелки с дымящейся кашей, кружки с чаем и садились за столики. Владимира Андреевича старые знакомые пропустили вперед, без очереди, но он, благодарно приложив руку  к сердцу, отказался, говоря, что сегодня ему спешить некуда. На Анатолия внимания никто не обратил. После завтрака в дверях людей встречала тумбообразная тетя, давала таблетки, пакетики с порошками,  и, проследив, пока они все не проглочены – для  чего спокойно заглядывала всем в рот и под язык, выпускала  в коридор. Выходившие, закатывая рукав, проходили в процедурную, где  другая медсестра  держала  наготове шприц. Анатолий  видел  все это  со своего столика и когда  вновь поступившие  подошли к «тумбе», она даже огорченно как-то пропустила Анатолия, а Владимиру Андреевичу обрадовалась, словно встретила давнего знакомого  и лучшего друга:
   - Дядечка Вовочка, душечка, заходи, здравствуйте, любезнейший, дорогой  вы мой, целых три месяца не виделись, забываете вы нас… Вон «крокодил Гена», - показала на солидного мужчину, - через месяц возвернулся, а вы? «Витаминчика» дать? – раскрыла она ладонь, витаминчик, дядя Володя…
    Анатолий заметил, как вдруг словно сжался инженер перед ее глазами, будто новобранец перед старшиной, но уже  через секунду бодренько кхекнул и веселенько так «пропел»:
    - Корнелия Ивановна, доброе утречко, я сегодня пролетаю вас, матушка, проплываю, прохожу, гуд бай, - и, сотворив перед ней реверанс, с гордо поднятой головой прошествовал мимо.
     Анатолия позвали к врачу только где-то перед обедом. Он увидел симпатичного  черноволосого молодого мужчину года на три старше себя. Его  черные глаза оценивающе посмотрели на Анатолия,  он показал ему на стул, открыл папку перед собой и по-доброму начал:
   -Вы пришли сюда добровольно? -  и сам себе ответил – добровольно. Это важно, а посему мы обязаны найти между собой  общий язык. Зовут меня Виктор Ильич,  я ваш лечащий врач. От вашего… От нашего взаимопонимания, доверия  друг  к  другу зависит многое, если не все. Цель  у нас  с вами одна – вы желаете избавиться от недуга,  я вам обязан  помочь. Работаете вы музыкантом  в клубе, вернее – работали… Расскажите о себе, только, пожалуйста, не надо придумывать легенду. Расскажите и, главное, мы должны с вами подойти  к такому моменту, когда вы поняли, что вы – алкоголик. Признаться себе  в этом трудно, но  вы сами поймете этот момент, мы вместе увидим…
   - Да я  не считаю себя алкашем. Просто, ну… - замялся Анатолий, - срыв у меня получился, срыв… как вам объяснить жизнь музыкантскую… там не принято, нельзя отказать товарищу – обидишь – не знаю, не знаю, словесно не объяснишь. Непроизвольно все выходит… Слышал я трогательные речи добродетелей, которые, похлопывая по плечу, говорят правильные слова о том, что нужно все  в меру.  Видел и откровенные взгляды и жалостливые покачивания головой, мол, что им,  у них жизнь веселая… Все это от незнания, от сложившегося стереотипа эдакого первого парня, но никого не интересует, что этому «первому  парню» дали комнату, отдельную (не в общежитии!) -   в списанном доме и он там три часа топит растрескавшуюся печь, а наутро боится ступить голой пяткой на пол. Все эти мои слова похожи на плач в жилетку, пусть так… Какая же  у нас красивая  жизнь? Самое главное – никому ты не нужен. Аплодисменты на концерте – хорошо, грамоты и внимание на смотрах – приятно, а когда получишь свои копейки –тоска… На двухсотрублевый «маг» я копил полгода… И не дай-то Бог, если тебя увидят… понятно, надеюсь? А как  я занимался в музыкальной школе, о! В училище  был солистом оркестра… Диплом, работа и как обухом по голове – уборщица  в клубе получает больше меня! Сорвался я… Крепко сорвался, но вроде одумался, вот к вам пришел…
      - М-м-да-а… И все-таки хорошо, что вы  к нам обратились. Вас удивили наши условия? Почему я спросил, потому что заметил некоторое недоумение… Вы хоть верите, что мы сможем вам помочь?
    - Я не верю, а сомневаюсь, а сомневаюсь потому, что здесь что-то не так. Вы лечите,  а люди снова и снова оказываются тут. Некоторые даже стремятся сюда. От обычной больницы люди бегут, как черт от ладана, а к вам?..
   - Вы наблюдательны, но это ничего не значит. Для вас, понимаете? Лечитесь сами и забудьте о других.
   - Ну вот Владимир Андреевич, старый ваш «кадр», и другие. Я, когда учился в училище, работал  в ресторанном ансамбле – насмотрелся на некоторых, при должностях, пьют по-черному, господа офицеры орут Бог знает что…
    - Я надеюсь, мы найдем общий язык – прервал его врач, встал, пообещал. – Для вас  я что-нибудь придумаю.
    В коридоре Анатолий с удивлением про себя повторил: «Для вас я что-нибудь придумаю… Для «вас», значит не для всех…»
    - Долго он тебя просвещал, - отвлек Анатолия от задумчивости Владимир Андреевич, - ты уши-то особо не развешивай, говорить сейчас все  умеем, грамотные. Ты на ус мотай…
    Анатолий недобро уставился на него.
    - Ого, лекция возымела успех, ты   уже настроен на нужную волну, ну-ну. Пошли обедать,  я очередь занял.
      В дверях столовой, кроме тумбообразной медсестры, стоял еще и лысый, небольшого роста, краснолицый мужчина в накинутом на плечи халате. Он внимательно смотрел на входивших и, увидев инженера, подошел, остановил его - четко и внятно, чтобы слышали все, сказал:
    - Вам, академик, место не здесь, а в ЛТП. Извольте сейчас же покинуть больницу,  и быстренько – это последнее слово  было произнесено так внушительно, что Владимир Андреевич отрешенно кивнул и пошел по коридору  к выходу. – Корнелия Ивановна, проследите за ним. – Та с готовностью последовала за «обреченным».
    Анатолий, пораженный  увиденным, прошел  в столовую.
    - Новенький? – спросил его мужчина за столиком, когда Анатолий остановился с тарелкой  супа,  - садись, свободно здесь.
   - Спасибо. А кто это, у дверей, лысый?
   - Это, это наш бог, заслуженный врач республики и на… - он ниже пригнулся и прошептал, - народный алкаш всея Руси Казимир Всеволодович,  фигура. Вишь, стоит, как туз бубновый. Очухался от очередного запоя и порядок самолично наводит, самодержец.
    - К-как очухался?
    - Поживешь – увидишь. Его вчера в карцер насилу втроем запихали, буйный черт. Ешь – остынет.
    Анатолий, поглядывая на главного, принялся за еду, а тот медленно шел по проходу между столиками, потом вдруг резко нагнулся, поднял оброненный кем-то кусок хлеба и во всю столовую заорал:
    - Кто?! Вы еще  и хлебом кидаетесь?! Кто-о?? – уставился он на столик,  у которого остановился. Обедавшие там застыли – кто с поднесенной ложкой, кто с открытым ртом. Рыжеватый парень  виновато проговорил:
   - Казимир Всеволодович, нечаянно-о я, уронил я…
   - Корнелия Ивановна, проследите - громогласно сказал Казимир Всеволодович  возвратившейся медсестре,    и показал парню на выход.
    В столовой тишина. Казимир, явно довольный произведенным эффектом, прошагал  к выходу, постоял там, покачался с пятки на носок, потом, наклоня вперед лобастую голову,  ушел.
    - Вот так каждый раз – заговорил сосед за столиком. – Это  у него вылезает с похмелья, жажда деятельности. На лекции нам, сирым, объяснял, что это такое, и вот на примере собственном показывает. Обязательно вытурит кого-нибудь с эдаким нравоучительным апломбом. А парню и осталось-то всего неделю…
    - Так что, управы нет? Надо как-то воздействовать, сказать, где положено, написать.
   - Не знаю, не знаю… Тут ведь дело такого порядка, тут каждый за себя. Он завтра на мне свой взор остановит и пойду я, солнцем палимый, за нарушение режима… и не один из них и слова не промолвит, - кивнул он на зал.
   «Кто мы  здесь? Добровольцы-заключенные, зависящие от минутной вспышки гнева главного, да и его ли только? И никто против слова не сказал, приняли как должное и снова уткнулись  в тарелки…» - думал Анатолий, ленива тыча вилкой  в котлету, потом  вышел из столовой,  встал   в сторонке и наблюдал, что происходит  в процедурной,  куда вошел сосед по столику, закатал рукав, отвернулся, сморщился.
   - Чего, милый, скукожился, не зуб рвать пришел? -  с ухмылкой проговорила медсестра.
   - Вы  бы хоть иглы поточили, что ли, невмоготу ведь.
   - Иглы не точат, пора знать, - она привычно и, как показалось, зло воткнула иглу, выдавила лекарство. – Ну что, не умер? Как дети малые – сестра переключилась на другого.
    Странная картина появилась в опустевшей столовой, Анатолий  даже рот приоткрыл, когда взглянул туда. Около крайнего столика сидело шесть человек. Сидели понуро, неприязненно смотрели, как подходила  медсестра, просила открыть рот, высыпала порошок, давала запить и пересаживала на стул напротив. Потом, когда «накормила» всех, равнодушно уставилась на будильник, стоявший на столе, а когда  через пятнадцать он зазвонил, весело скомандовала:
    - Взлетели. Следующие!
    Заходила следующая партия.
   - Любуешься процедурой? – спросил тот же сосед по столику. – Вот так нашего брата  и травят. Антабус. И чтоб не выплюнул или там нейтрализовал, выдерживают по времени. Мне-то вот антабус противопоказан,- печень. Так что я, получается, смерть глотаю. Сейчас пойду…
   - Так скажите врачу, должен же быть индивидуальный подход…
   - Ха, «индивидуальный подход»! Тут конвейер, а ты на нем эта самая  чушка – обработали, поставили, кати дальше. «Индивидуальный подход»… - печально посмотрел на Анатолия, зашел.
    Одна из сестер повела Анатолия в приемный покой, - сдавать анализы. Там Анатолий столкнулся с Владимиром Андреевичем, тот уже был в своем сером, «выходном» костюме, при галстуке и при шляпе.
   - А, Толя, - глянул инженер печально.- Видал, какой репрессивный гад. Он забыл, когда  я ему…а, да что там… после прошлого моего лечения,  в ресторане мы повстречались. Разнылся  он там, разоткровенничался… на полном серьезе  сказал, что они, лекари, не знают, как лечить. Защищают диссертации, экспериментируют на нас, а к цели не приходят, ломают свои умные головушки, а собака то не там зарыта… Ладно, «пора, пора, порадуемся, на своем веку…» - неожиданно звонко пропел он, протянул Анатолию руку. – Ты особыми надеждами на это заведение себя не тешь. Если сам не бросишь, никто тебе не поможет, тем более казимиры. Прощай, мой юный друг, - растопыренные локти, ссутулившаяся  спина, опущенная голова – весь этот вид, уже через окно, - произвел на Анатолия смутно-зловещее впечатление. Ему стало неуютно в этом месте, в «униформе», в растоптанных  и растасканных дерматиновых тапочках, среди казенной  нумерованной мебели, с  фикусами и решетками на окнах… Он побрел за сестрой обратно. Его уже ждала Корнелия Ивановна:
   - Папрашу в процедурный. Начнем изгонять из тебя «зеленого змия», -  ей  явно нравилось ее начальственное положение.
    От таких слов, от того, как это было произнесено и еще не ушедшее чувство после расставания с инженером -  все это сделало Анатолия каким-то пришибленным, на него нашла самая настоящая робость, на него нашел «трус»… В процедурной не было  зубоврачебного кресла, не сверкали никелированными боками какие-либо страшные хирургические инструменты; стоял лишь обыкновенный письменный стол, стулья, шкаф, даже  цветы, но Анатолий весь как-то подобрался, напружинился. Сидевшая за столом другая медсестра показала на таблетки и стакан воды:
   - Пей и закатай рукав.
   - А что это?
   - Что назначено -  равнодушно сообщила она.
   - Но  я имею право знать?
   - Какие мы  вежливые и любознательные, -  услышал он голос  «тумбы» от двери. Вера, коли, да нужно нам наверх идти, один шизик разбушевался ( два верхних этажа  занимали сумасшедшие ).
    Анатолий положил  руку на стол.
   - Мечта, а не рука у тебя…Спортсмен?  - накладывая жгут, погладила Вера  выпуклую вену на руке, - тут и ночью не промахнешься. Это, -  она показала на  толстый шприц ,- магнезия, безобидный, но нужный укол, кровь очищает… А  я вспомнила, ты – музыкант. Кажется, даже на сцене видела. Хорошая группа…
   - Вера? – прозвучал голос «тумбы».
   Вера насадила иглу и хотела с ходу проткнуть, но  тупой кончик скользнул по коже и не проколол ее, а собрал  в «гармошку». Она вновь еще сильней вонзила и проткнула кожу и вену насквозь. Чуть  про себя смешавшись, осторожно  чуть оттащила иглу и попала, наконец,  в вену:
   - Опять тупая попалась, потерпи, - виновато проговорила она,  убрав жгут и выдавливая лекарство.
    Анатолий с согнутой в локте рукой шел по коридору и из-за дверей одной из палат услышал  непонятные звуки: будто кого-то душили, а он  не давался. Анатолий  непроизвольно заглянул в полуоткрытую дверь. На койках сидело несколько человек и, согнувшись над пластмассовыми ведерками, «блевали». Врач, ходивший между койками, вопросительно посмотрел на Анатолия и тот, смутившись, закрыл дверь. В туалете, куда он зашел покурить, тоже над унитазами и раковинами корчились люди…
   - Что это? – спросил у курившего рядом.
   - Это? «Рыгаловка» - очередной этап  лечебной программы. Тебя это ждет через недели две.
    Анатолий  быстро вышел.
     …Казимир Всеволодович изнывал от безделья. Дело, конечно, было, но он, развалясь на диване, попыхивал сигареткой,  вглядывался в  сизые клубы  дыма, будто  в них хотел найти источник своей хандры. В полуоткрытое окно влетела муха  и стала деловито обследовать кабинет: села на стул, шустро пробежала по открытой истории болезни, заглянула в пустую пузатую пепельницу ( Главный обожал антиквар),  взлетела, пронеслась в опасной близости лысины млеющего хозяина и вызвала его гнев, а вспыхивал он моментально, был бы для этого повод. Казимир взял с края дивана искусно  сделанную хлопушку, - это был стэк из черенка тонкого кизилового  прута с кавказскими письменами, и мягкий его лепесток не обвисал, а пружинно раскачивался. Казимир по-кошачьи, легко, подкрался к сидевшей мухе, но сразу не шлепнул, а подождал, пока она начнет потирать лапками и только тогда прихлопнул ее, поднял со стола, где она  была и выкинул в окно. Только тогда он, посмотрев на бумаги, с чувством обреченного сел «работать». Взял  ручку, китайскую с золотым пером, жирно и размашисто расписался. Расписываться он любил, нравилось ему  свое факсимиле, особенно его первая буква  «к»,  которая,  разложившись на весь автограф, как бы придавала мощную опору всей буквенной стати и дальше  подпись струилась мелким бисером, но удивительно читалась каждая  буковка, а лихой завиток в конце походил на миниатюрную мертвую петлю. Сколько же людей зависело от этого факсимиле?!. Он закрыл  историю болезни, аккуратно положил  в левую стопку, взял из правой, вчитался… «Музыкант, говоришь,…Знавали мы и музыкантов, и больших артистов, поддавшимся искусам Бахуса… Что же я там натворил?.. Не хотел, видит Бог, не хотел ехать я на эту липовую защиту, знал что потом… Набрался, как тот сапожник… «Маэстро» на кабак горланил. А  ученик мой хорош! Нет, чтобы до дому отвезти, так он меня в  карцер,  в больничный карцер! Где… Надо бы ему мозги вправить». Он поднял телефонную трубку, набрал внутренний номер, буркнул:
    - Виктор Ильич, зайди.
В дверь постучали.
    - Да, прошу,  - отодвигая  бумаги и распрямившись, пригласил хозяин, властно пригласил.
    - Казимир Всеволодович, я…
    - Вы что… - начал начальник резко, но заметив на левой скуле врача пластырь, проговорил, - это я, что ли?
    - Буен ты, Всеволодович, - потрогал Виктор Ильич  пластырь.
    - Ладно, - скривился Казимир, - расскажи.
    - Я вас из милицейской канарейки вызволил, сам чуть вместе с вами не угодил. Хорошо, старшина понятливый попался, смилостивился, до дому нас подвез, а вы там и… на жену с кулаками, дочь непотребно обозвали, потом меня вот по лицу, значит. Пришлось пару приемчиков… и вот доставили сюда…
    - Из больных кто-нибудь видел?
    - Разве такое тихо сделаешь?
    - Порнография – побарабанил Казимир пальцами по столу. Вот что… пошли-ка кого-нибудь, на вокзал, вернуть тех бедолаг, что я выгнал.
    - Успеем ли?
    - Будьте так добры, сделайте. А меня… прошу извинить, - не глядя промолвил Казимир, а когда врач вышел, повернулся к зеркалу, посмотрел на свое отражение, то внятно сказал сам себе: - Однако, Казимир, нехорошо…
    Анатолий прямо замер, увидев на пороге палаты сидящего на койке Владимира Андреевича:
    - Вы?
   - Удивительно, поразительно, но, мой  юный друг, это опять я.  Сижу на лавочке, жую пирожок, как вдруг передо мной, - я чуть было даже не подавился – Корнелия Ивановна! Взяла меня под белы ручки, ласково так, как жена милого своего, что не выдохнуть, ни чихнуть. И вот раб божий здесь, а как объяснить сие, убей, не пойму. А того парня, что  за кусок хлеба загремел, ха…
   - И второй здесь?
   - Слушай. Стоит он в пивнухе, тянет кружечку, а она, завидев его, меня прислонила к стеночке, внушительно так кулачище свой показала; его, ни слова не говоря, как белый медведь нерпу из лунки – чпок! Из пивнухи выдернула и вот мы в родных стенах, пенатах. Ежели Корнелия Ивановна взялась за дело…
      
                -III-
   
    Первый сумбурный день кончился. Прошло еще несколько дней. У Анатолия продолжалось оставаться ощущение временности, какой-то неопределенности происходящего, словно он все еще ехал  на том «пятьсот-веселом» поезде, а тот просто вот-вот должен был сделать остановку.  Хотел сравнить свое положение с первыми днями  в армии, но тут же отмел это. К армии готовились, там все воспринималось как должное – надо значит надо… А здесь? Он видел вокруг себя нормальных здоровых людей, объединенных  байковой  униформой и то – только вечером, днем люди ходили на работу, - кто грузчиком, кто на соседний завод, еще куда-то… Завтра и ему обещали найти применение, вернее не обещали, а Владимир Андреевич сказал   конкретно, что придется работать под его руководством в ремонтной  бригаде  самой  больницы. И вот, после завтрака и процедур, в музыкальных  пальцах Анатолия оказалась прозаическая  малярная кисть. Инженер определил  его учеником к бородатому молчуну - … художнику из театра. В бригаде Владимира Андреевича оказалась собранной  «элита»: два спортсмена, художник,  учитель-математик, еще пара инженеров и даже бывший врач-нарколог. Спортсменов  Анатолий заметил  еще на второй день. Они аккуратно делали зарядку по утрам,  а потом  на целый час,  а то и больше  - убегали  в город. Они взялись пробегать  каждый день по 10-15 километров. Гимнаст для расслабления, как он сам говорил, часто  становился в стойку на мини-брусья на дворе: две жерди, прибитые на подставки. Делал углы, повороты, отжимы. Портила вид его, однако мешкообразная одежда и элегантные упражнения походили подчас на клоунские трюки – ноги торчали из-под байки штанов, а рубашка свешивалась, словно сдающийся  флаг. Хоккеист тренировал руку и глаз где-то раздобытой  ракеткой от бадминтона – все  время досуга стучал мягким теннисным  мячом. Анатолия  удивлял их оптимизм, его тянуло  к ним. Но он так и не смог узнать, какими путями они попали сюда, но скоро их срок лечения кончился и они  ушли. Снова стало скучно. Но вот подфартило: как наиболее тихому, Корнелия Ивановна доверила ему ключ  и теперь он мог открывать любую дверь, имел право более-менее свободного перехода в другие помещения. У многих, конечно, имелись самодельные ключи, но если их обнаруживали, немедленно  докладывали Казимиру и бедолага получал волчий билет – справку о нарушении режима,  а это перечеркивало все – и льготы хоть какие-то  (непрерывность стажа) и время. Поэтому «золотые ключики» прятали. В цветочных горшках ключи прятали только дилетанты, а настоящие «старики» и с ключом не расстанутся и при себе не имеют, но двери  в нужный момент  открывали всегда и приносили все что дозволено и не дозволено, что употреблялось и пряталось так искусно, что даже «тумба» разводила руками при  разносах главного.
    Молчун-художник, думая о чем-то, вынул палку, которой размешивал в ведре, посмотрел, как с нее стекает, добавил еще олифы, помешал   снова и, кивнув Анатолию, встал.
    - Подмети и начинай, - только и сказал он о комнате, которую нужно было покрасить,  а сам, смяв бороду  в кулаке, постоял  у порога и ушел.
     Не так часто Анатолию приходилось  держать кисть, но нравилось. Нехитрое малярное дело интересно тем, что руки заняты, но голова  свободна, - думай  о чем угодно, идеи в такие минуты приходят самые неожиданные и часто кисть повисает в воздухе, удивляясь четкости  и логичности мыслей. В повседневной текучке редко выпадают такие минуты и часы. Половина проблем, - питание, постель, работа  хоть  ни какая обеспечены, - и мозг самого падшего бича наминает работать,  в человеке просыпаются, оттаивают самые сокровенные, глубоко замороженные думы и ты  уже не «алкаш», отделенный от общества дверями и решетками, но кто-то другой, будто вложенный  в размеры твои и обличье. Анатолий поначалу  как-то не понял и вроде  даже испугался, но  в голове рождалась мелодия! Это был не приставший, как бывает, с утра, знакомый мотив, а именно что-то новое, никогда раньше не слышанное… Четкому шагу баса вторили мощные мажорные аккорды и мелодия, упруго поднявшись  над этим строем, летела дальше – свободно, гордо; он положил кисть, сел на пол и стал нанизывать на мелодию слова, тоже бравшиеся неведомо откуда… Анатолий вскочил, похлопал себя по карманам, но ничего кроме спичек и сигарет там не было и он тогда быстро побежал  в свою палату, нашел бумагу, но записать было нечем. Тогда он бумагу найденную отложил и прямо на обоях отыскал линейки, дорисовал в памяти, и кончиком ногтя отметил нужные  ноты… В душе прямо рассвело…
    - Не понял? – услышал он голос Казимира, -  в рабочее время, на койке, в палате? Кто таков?
     Анатолий вскочил, несуразно разводя  руками.
     - Я вас  ведь спрашиваю и что это за мазня на обоях?
   Анатолий поначалу не знал, как ответить, но потом решился.
    - Понимаете… тут песня… чтобы не забыть…
      Казимир подошел, уставился на обои, недоуменно пожал плечами, ушел. Через некоторое время к нему подошла «тумба», дала ручку , тетрадь и сказала:
     - Там, в красном уголке, пианино стоит. Тебе разрешили пользоваться, но только после работы, понял?
      Казимир Всеволодович попросил историю болезни Анатолия. Прочитал, отложил, откинулся на спинку стула. «Какой же ты, парень, алкаш?» - он встал, заходил по кабинету. «Круто мы берем, всех под одну гребенку… есть указ, объявлена борьба… включили машину и в благородном поту трудимся. Да! Чего только не рубили в пылу атак, лети головушка, катись окаянная! Вот и мы: колем, вливаем, антабусом всех подряд…» - Казимир Всеволодович остановился   у шкафа, достал довольно внушительную папку, вернулся  к столу, посмотрел на свой «титанический труд». Он собирал о русском алкоголизме материал, хотел, пожалуй, когда-нибудь опубликовать, но вот все некогда… Он открыл страницу:
 «… Изобрел водку арабский врач Рагез из Багдада в восемьсот шестидесятом году новой эры. За 120 лет до Крещения Руси. Поначалу она использовалась как наружное лекарство, потом заимела ход в «ханских» кабаках Казани и пошла  уж оттуда по Расее. Иван свет Васильевич вовсю пустил ее в стране, а Петр Великий пошел еще дальше -  с одной стороны, вешал пьяницам пудовые медали, а с другой – наказ дал: выпускать мужичка из кабака только пустым, не дай Бог копейка в кармане останется… Лучом света для затюканного, замордованного мужика была рюмка-другая водки. Растворялась  в ней тоска, притупляла злобу или, наоборот, взбалтывала ее до предела и оказывался он после  буйной выходки своей, искательства правды, на дне ямы, закованный, а после -  с киркой, добывал где-нибудь в Сибири руды ценные или золотишко мыл на Урале. А теперь? Боже мой? Идет сопляк, довольнехонек, сигарета к губе прилипла, «пузырь»  из кармана торчит, по колена ему блага земные! Что это? Откуда? Из глубины  веков. Влита водочка в рот младенца  с молоком матери, и не последней, а ее пра-пра-матери. А мы, молодецки эдак, Указом высоким пожелали разом пресечь зло это… Нашло же человечество средство против чумы, оспы, другие там болезни достойно лечим, а с этой напастью? Что толку,  что на каждом предприятии наркологические  кабинеты пооткрывали, а обыкновенная больница  ютится в прогнившем здании уже полвека…»
    Пошли в записях уже рассуждения на вольную тему и Казимир Всеволодович захлопнул папку. Снова взял историю Анатолия.  «Как же ему помочь»…
     Владимир Андреевич, войдя в палату, сразу заметил радостно блеснувшие глаза Анатолия, его возбужденное состояние, желание поделиться чем-то хорошим, и вопросительно  уставился на него:
   - Что случилось, милдарь? Никак по  лотерее выиграл?
   - Нет, Андреевич,  я песню сочинил.
   - Песню? Чудно… Ну петь не надо, а стихи – прочти?
   Анатолий прочитал.
   - Ты смотри. И со смыслом и в порядке слова, и матушка поэзия присутствует. Сегодня родил?
    - Да, получилось как-то  случайно, нечаянно. – извинительно развел руками Анатолий. – Ее бы теперь ребятам в ансамбль переправить.
    - Не спеши, пусть отлежится… Ты даже сам не понимаешь, что тебя ждет впереди – задумчиво проговорил инженер, покачал головой.
     - Вы так печально на меня посмотрели?
     - Извини, дерзай… Потом когда-нибудь вспомнишь инженера. Слишком много сейчас поэтов «хороших и разных», но все это потуги того, постичь чего и Пушкину было не  дано. Вот и стремятся все на гребень но, увы, это им всего-навсего кажется, что они уверенно шагают наверх, а находятся лишь на самой первой, маленькой ступеньке ее – лестнице поэзии. Классиков любишь? Читай, перечитывай  и если поймешь, что где-то рядышком по духу и по слову… Что это меня сегодня на нотацию потянуло. Извини, послушай:
   
                Когда в кругу убийственных забот
                Нам все мерзит – и жизнь, как камней груда
                Лежит на нас – вдруг знает Бог откуда,
                Нам на душу отрадное дохнет,
                Минувшим нас обвеет и обнимет
                И страшный груз минутно приподнимет.
 
 -  Это кто? – осторожно спросил Анатолий.
 - Тютчев. А как звучит? Современнее многих наших классиков. А тебе дифирамбов петь не буду. Это далеко не поэзия, правда… «Беспризорные острова» - образ хороший, так еще никто не говорил… Читай, больше читай, учись, вникай – многое поймешь.
   - Вы сами пишите? – догадался Анатолий.
   - Нет. И не надо. – Сказал инженер с  сожалением, повалился на кровать.
    Анатолий смотрел на этого человека на койке и никак не мог  его соединить с тем бичом, каким его увидел в первый раз. Теперь это был гладко выбритый, причесанный  интеллигентный интересный человек. Даже больничная «роба» не делала его таким, каким его раньше знал Анатолий.
    - Владимир Андреевич, почему  вы здесь?
    Не поднимаясь и не поворачиваясь, он заговорил:
   - Я шестой раз здесь. Как до этого дошел? История банальная. Ее может рассказать каждый, кто здесь находится, с небольшими отклонениями… Скучно это. Все ищут причины. Врачи выспрашивают, докапываются до истины, хотят в каком-нибудь из нас «открыть Америку», да только нет ничего в нашей болезни, как они говорят, необычного. Здесь, - и я не боюсь этих слов, - сборище слабаков, хлюпиков, то есть людей с пониженным чувством собственного достоинства. Да, да… И ваш покорный слуга в первую очередь. Образование есть, работа, зарплата… почти приемлемая, семья, жилье тоже, но… Человек как устроен? Человеку труднее всего быть автоматом. Работа на  конвейере претит сути человеческой. Даже тренированные животные и те – бунтуют. Я не завидую цирковым артистам, где творчества пять процентов, а остальное – серая нудная работа. Душа человеческая хочет творчества,  а что это такое? Прежде всего, выход за рамки, которыми ты огражден по сути, которые чаще всего бывают тесны и ты пытаешься их раздвинуть: там слово новое скажешь, там идею выдашь, которая тебе спать спокойно не дает, там неладное что-то увидел и «заболел», чтобы исправить, переделать, а тебя начинают легонько сдерживать, будто норовистого конька, подтягивать возки, а то просто чье-то громкое «тпру!» остановит, да так, что аж голова  к оглобле. Да слова  еще какие-то примитивные при этом процитируют, назидательно так: «молодо-зелено», «каждый сверчок знай свой шесток»,  « поперек батьки…» и т.д. И покрывается душенька коростой равнодушия, появляется скука, а она вещь коварная. Чует она слабости человеческие и, как компенсацию за непонимание тебя другими, подсунет для утешения честолюбия твоего успокоительное пойло в виде золотозвездочного коньяка, а потом и водочка  появится,  а после – и бормотуха сойдет. Вот ты  уже и смирился,  ты и доволен, -  и собой, и  окружающим миром и пришел  к тому, от чего уходил: оказался в тех же самых рамках, из которых ты рвался. Порочный круг. Самое страшное, - те, кто тебя резко сдерживал от дел праведных, теперь довольно ручки потирают, и не найдется среди них человека, способного тебе подать руку, выдернуть тебя из болота,  в котором ты уже завяз по горло. Нет, не найдется. Наоборот – сожалеющими покачиваниями головы, взглядами упрекающими еще глубже заталкивают тебя в эту тину, жижу болотную, а та своего не упустит – засосет.
    Устав от рассуждений, инженер замолчал, лежали долго, молча. Анатолий сопоставлял сказанное Владимиром Андреевичем и с удивлением отметил, что картина, нарисованная им – про него, только с нюансами. Но все это как-то не внушало доверия, выглядело сомнительной умозрительной, выдуманной схемой и он неуверенно сказал:
    - Это звучит как оправдание.
    - Да, мой юный друг, да. Есть   у человека и такое свойство. Называется это – самокопание, а проще – то самое искание оправданий действиям своим, и ты со мной согласен. Иначе не был бы  здесь. Ты думаешь, залетев сюда по слабости своей, по простоте  душевной, хуже того, по наивности, тебя вылечат и ты  станешь  аки Иисусик  воскресший, чистый, ан… Я, когда по второму заходу здесь оказался, решил лечиться  по-серьезному. Антабуса наглотался дай боже, гипноз прошел, еще там что-то со мной делали, а домой вернулся, - он перешел на шепот, будто кто мог услышать,- к жене ночью перебрался… да и назад ни с чем вернулся – во, брат, каково! Вот эта самая  зараза, которая антабусом называется,  в какую сторону вылезла… Испугался   я крепко, но и после этого  целый год от винного магазина морду воротил. В ресторане, - однажды затащили,- лимонад пил. Короче, белой вороной  сидел, глядел, как маститые инженера-директора, поддав, «Летку-Енку» выплясывали. Смешно было и неуютно показалось, но  и тогда меня не тянуло на подвиги. Только в Крыму,  в отпуске, среди  чужих незнакомых людей не смог отказаться, побоялся признаться, что лечился. Бог ты мой, каким бальзамом вино тогда прокатилось по нутру, в каждую клеточку впиталось -  видно, потребность  у организма была, и немалая… В тот день словно тумблер мне переключили и… с полоборота и в разнос. После отпуска на отметку к наркологу не являюсь. Ох, уж эта отметка!. Переусердствовала  в этом  деле медслужба наркологии, мне кажется. Вернулся с лечения, не пьешь, но и отстаньте, ради Господа, ан нет, будь любезен, каждый месяц обязан  показаться под светлые очи местного специалиста. Дай бы Бог, был один и тот же врач, а то они меняются, как перчатки, и каждому долдонишь, что ты не верблюд. Выслушивают тебя, но знаешь, с таким снисходительным откровенным сомнением, что, ей Богу, в магазин прямым ходом от поликлиники охота завернуть. Человек очень чувствует, когда ему не верят.  А это-то  и страшно.
     - И мне надо будет ходить отмечаться? – наивно спросил Анатолий.
    Владимир Андреевич  удивленно покачал головой, поражаясь его представлениям, а потом продолжил :
    - Вызывают повесткой… Я как-то по телевизору увидел передачку о враче-кудеснике, где-то на югах, который за один сеанс лечит от  этой напасти, собрал деньжат, полетел,  а у него очередь аж на три гола вперед. Прилетаю домой, а там – участковый  уже ждет. И снова сюда… Я тебе, парень, советую… - не имею  я права советовать, - но   д у м а й – вот мой единственный совет.
    - На процедуры! – донеслось из коридора.
    - О, хохоньки, хо-хо, - поднялся  с койки  Владимир Андреевич с заранее закатанным рукавом.
    Казимир Всеволодович решил отпустить музыканта, который сочинил песню. «Не исключено, что после пребывания  здесь, он, наслушавшись и насмотревшись на постоянных клиентов, сделает для себя не очень верный вывод. Нет, не стоит его держать два положенных месяца, не стоит…» - думы прервала телефонная трель. Казимир взял трубку, подержав  на весу,  послушал, сказал «да, ладно, еду», положил обратно, встал, отпер сейф, загашник вытащил, тряхнул разбавленным, выпил с ноготок и поехал домой – разбираться, извиняться за вчерашнее свое выступление. «Любезную свою половину уломаю – не впервой, а дочке? Доче куплю колечко платиновое, с камушком, - сниму печаль-обиду. Сговорчивые они, не впервой…» - размышлял Казимир, одеваясь, чувствуя, как спирт оптимистично действует на организм, на нервную систему.
      Вечера бывают свободными. Все собираются в столовой, где стоял телевизор, были домино, шашки, шахматы, но  в основном играли в одну хитрую игру, для которой была сделана квадратная затейливая доска, разрисованная художником. Называется, правда, она непотребным словом, но таких досок делают достаточно, чтобы занять всех желающих. Играли весело, азартно. Тарахтит  по фанерной доске черный кубик с белыми точками-очками, быстро по периметру доски перемещаются  фишки по количеству очков, показанных кубиком. Потирают руки удачливые, скисают невезучие. И так и эдак подбрасывают, закручивают кубик, а тот, повертевшись, как бы смеется над людскими страстишками, показывает совсем не то, что хотят играющие. Пустая игра, а захватывает. Анатолий первое время пробовал  в домино и в эту самую игру, но чаще всего он  стал ходить в красный уголок. Открывал  крышку старого пианино, которое сам же и настроил пассатижами, ручкой дверной – других инструментов под рукой не оказалось, - и ничего – звучало. Уже точно и верно записал он свою песню. Появились  у него и новые наброски, но он не давил из себя – не созрело, не родишь. Удивительно легко шло  у него стихами и чтобы не спугнуть это наваждение, он писал и писал, - торопливо, взахлеб. Писалось  во время малярных работ, вечерами,  ночами…
     Владимир Андреевич за неделю  уже раздобрел. Лицо его, прежде землистое, теперь обрело гладкость, на щеках появился румянец, волосы, торчавшие снопом, пригладились и седина в них искрилась, будто солнечные блики  в речной быстрине. Весь вид его стал «инженерный» - расправленные плечи, весомость во взгляде, шаге. А в игре в этой самой он становился разудалым молодцом, сыпал остротами, но моментально взрывался, если видел нечестность и готов был покалечить жуликовато игравшего партнера.
    Лечащий врач словно забыл про Анатолия. Тот, как и в первый лечебный день, принимал таблетки, горячие уколы и … все. Заговорил как-то о своем лечении с Владимиром Андреевичем.
    - Тебе прописан курс - вот и лечись, врачу виднее – как бы отмахнулся инженер, хотя сам, несмотря на инцидент, ходил к  главному врачу, чтобы поговорить об Анатолии.
    И в один день, после обеда, Казимир сам подошел  и пригласил Анатолия к себе  в кабинет.
    - Проходите – оказал  врач  на стул. – Я тут подумал… если Вы желаете, мы можем вас выписать хоть сегодня.
    Когда Анатолий  шел в кабинет, перебирал  в уме  все свои «грехи», но ничего не находил такого и поэтому слова доктора буквально огорошили. Он не нашелся, что сказать и только согласно, беззвучно кивал головой.
     - Не спешите меня благодарить, - продолжал Казимир, - Вы еще не знаете отношения к Вам там, на воле. Если человек лечился, то в их понимании, - поверь моему опыту, - это человек ущербный что ли, неполноценный… Тем более ваша работа, вы ведь в клубе работаете?
    - Работал. Пойду искать другую.
    - Посмотрел ты на нас, познакомился. Надеюсь, вывод для себя сделал. Пробыл ты две недели, для нормального человека вполне достаточно. Я не считаю тебя больным. – Казимир Всеволодович поднялся, дав понять, что аудиенция закончилась.- Документы получите у сестры.
     Анатолий поблагодарил главного, вышел, отыскал Владимира Андреевича, рассказал о происшедшем разговоре, спросил:
     - Владимир Андреевич, может, зайти к вашим, передать что?
     - Спасибо, добрая душа, не надо, - он положил на плечо Анатолия руку, вздохнул.
     Появилась Корнелия Ивановна:
      - Я Вас пятнадцать минут уже жду. Или понравилось  у нас?
      Анатолий попрощался с инженером, пошел за медсестрой.

- IV -

    И вот по приезде в город, он, без денег, сумел разжиться дармовыми пирожками и переночевать у «добрых людей» в кочегарке. Наутро был автобус в его сторону, где был его «дом» - комнатка в полуразвалившейся хибаре. На билет занял  у знакомого и вот, приехав, переоделся, побрился, пошел в клуб. Уборщица, увидев его, обрадовалась – есть с кем перемолвить словечко – затараторила:
    - Анатолей, здоровьте, приехал? Ой, а Лидка-то уж взяла на твое место вертихвостку одну, молоденьку, шустру. В музыкальную школу девку прислали, а она ее сюда перетащила. Ты комнату-то не отдавай. Никак не отдавай. Она, вишь ли, комнатку-то, пигалице ентой обещала, как, грит, объявится, так и…  Пошто так лихо расшитался-то? Дурень, вот теперя шо делать-то сташь?
    - Не пропадем, - деланно бодро и оптимистично проговорил Анатолий, а сам, «переварив» информацию уборщицы, внутренне сник,  в голове забегали мурашками разные неприятные мыслишки. Чтобы отвлечься,  зашел в бильярдную. Шары удивительно точно ложились в лузы, из приемника Кикабидзе проникновенно пел о любви, шебаршила за дверью уборщица и Анатолий понемногу успокаивался, мысли теперь не мельтешили, ложились в ровный логический ряд. Влупив последний шар, задумался: «А вот жилплощадь-то, конечно, придется сдать. Ведомственная она, ничего не попишешь». Хлопнула входная дверь. Анатолий понял, что пришла она, Лидия Тихоновна, заведующая – женщина порывистая, громкая, решительная. При виде ее создавалось впечатление, что она только что завоевала победу на крупных соревнованиях, а оставшейся  энергии хватит еще на три рекорда. Ходила она всегда в брюках, куртке, с большой спортивной сумкой, как на олимпиаде, - грудь вперед, волосы светлые накоротке, наискос. Она буквально ворвалась в бильярдную, зная, что Анатолий постоянно бывает там.
    - Здравствуйте, Захаров. Очень хорошо, что вы наконец-то объявились. Ключ, пожалуйста, мы поселяем нового работника. Знаете, как она играет. Виртуоз! Мы теперь… Захаров, ключ дайте …
   - А я уже никуда не пригожусь?
   - Ну-у, знаете… После того… - снисходительно вроде стала говорить она и тут же в голосе появились металлические нотки. – Я нашла работника без всяких там отклонений. Мы должны  выдвигать и помогать молодым, перспективным, мы… Ключи, Захаров!
   - Я хоть вещи соберу, да и выписаться надо.
   - Это дело пяти минут. Пошли в поссовет…
  Через час Анатолий стоял на автобусной остановке. В небольшом чемоданчике уместился весь его скарб, в другой руке – магнитофон – его богатство, чрез плечо – гитара. Приехал в город, сдал вещи в камеру хранения, вышел на привокзальную площадь, медленно от нее отходил, обдумывал свое положение. Он понимал, что так, сразу, - по специальности, - устроиться ему  будет трудно. Но эти варианты нужно было  попытать и он, обойдя большие дворцы и дома культуры, пошел по клубам. Выслушивал ответы директоров, которые ссылались, что да, специалисты нужны, их не хватает, но  нужны рекомендации и вроде бы можно было, но как только речь заходила о жилье – разговор прекращался. Жильем клубы не располагали… Но вот в клубе портовиков вроде что-то наклевывалось…
   - Вы знаете, вы очень удачно обратились к нам – восторженно заговорила заведующая, - полноватая, небольшого росточка, женщина в очках и цепочкой на груди. – От нас ушел руководитель  ансамбля. Такой, понимаете ли, экзальтированный  супермен. Вы представляете, он и его сотоварищи выходили на сцену, - она по-детски всплеснула руками, - в шортах и… козлиных шкурах, босиком. Побрякушек понавешали, грим… Мы такого не потерпели. Хотя парень, без сомнения, талантлив, стихи и музыку сам писал, но…- она помолчала, - слишком это выделялось, кричало. Какую воспитательную работу можно было проводить среди молодежи, какую коммунистическую мораль мог вынести от этого современный молодой человек? – Она при этих словах распрямилась, гордо подняла голову. – Правда…Аншлаг был всегда, билеты за три дня невозможно было достать, но мы встали плечом к плечу: комсомольцы, бригадмильцы, общественность и прикрыли этот рассадник антисоветской, и я не побоюсь сказать, - капиталистической культуры. Молодежь не знает, что такое вальс, - слово «вальс» она произнесла томно, что показалось, что она только что его танцевала и у нее все  еще кружится голова. – Вы,  я думаю, сделаете состав ансамбля отвечающий нашим требованиям, а не пойдете на поводу  у толпы.
    - Можно попробовать.
    - Документы  у вас с собой?
  Анатолий подал диплом, паспорт, трудовую. Она внимательно просмотрела документы, вчиталась  в трудовую, подняла на него глаза:
    - Вы работали с Лидией Тихоновной? О, это настоящий культработник, горящая женщина. Мы  с ней на всех семинарах вместе. Сильная натура. А вы, - подозрительно спросила она,- выходит, с ней не сработались? Позвольте узнать истинную причину ваших расхождений?
     Анатолий, поняв,  что перед ним вторая «Лида», брякнул напрямки:
    - Я  ее дурой обозвал.
    - Молодой человек… - переменилась заведующая в  лице и тоне, подала документы обратно и показала на дверь, дав понять, что больше говорить не о чем.
    …Переночевал опять  в кочегарке,  и на другой день, надеясь еще на что-то - у него было несколько адресов, переписал в справке, - шел по городу, заглядывал  в магазины, постоял  у кинотеатра, но на сеанс не пошел, потряхивая в кармане оставшейся мелочью. «А жить надоть, маг, похоже, свое отпел…».  Сходил  в камеру хранения, достал свое детище и пошел  к комиссионному магазину. Не торгуясь, сдал его за полцены, сунул деньги в карман. Сытно пообедал  в полупустой столовой и решил, что уж пора ехать  по адресам, по «очагам культуры», как  услышал на улице:
     - Толян, привет.
     Обернулся – перед ним стоял инженер.
     - Владимир Андреевич?
     - Да- с, собственной персоной – сделал благородный кивок, руки его были заняты  свертком и портфелем, - вот, понимаешь, переселяюсь от родных, от детей. Удивлен? Поясню, отойдем.
    Они сели на освободившуюся  от снега скамеечку, в скверике и со стороны могло показаться, что встретились добрый отец с милым сыном.
    - Да, ненамного ты опередил меня, Толян…
    - А что случилось-то?
    - Его величество случай, да. На мякине провели воробышка, эх! Стыдно… Меня и так дешево…  Запасся  я кислотой лимонной, добрая душа одна достала…
    - К чаю?
    - Милдарь, - укоризненно покачал головой инженер. – Я же тебе растолковывал, для чего она нам нужна? Вспомнил? Чтобы нейтрализовать? Что?
    - Антабус…
    - Вот именно. Выпил ты свою дозу и лети в умывальник, кислоту вдогонку на язык, запил и все. В желудке, конечно, черти что творится, но чего не сделаешь ради здоровьишка своего подорванного. Ну, значит, оставил ненароком, до вечера, чтобы перепрятать,  в кандейке своей, а тут шмон. Вот и попался я с поличным, а Казимир свет Всеволодович в таких случаях тиран… Вот сижу я с тобой на лавочке,  в кармане  у меня справка о нарушении режима, из дома родного я изгнан, а посему – птица вольная… Ну, а как ты?
     Анатолий рассказал свою историю. Владимир Андреевич прикинул, посмотрел с прищуром и патетически произнес:
    - Пути наши неразделимы, выходит… Так, можно остановиться, апартаменты люкс, плата умеренная. Где твои вещи?
    -  В камере, на вокзале.
    - Прекрасно. По пути.
    Пошли.
    - О, да мы с музыкой, -  увидев гитару в руках  у Анатолия, улыбнулся инженер.- Вот и проверишь свои песни на благодарной публике. Слушай, как я понял, ты при копейках?
   - Да есть немного…
   - Товарищ, товарищ, - торопливо обратился он к прохожему. – Который час?
   - Без пятнадцати два.
   Через десять минут друзья по несчастью стояли  в очереди  у  магазина, где собралась привычная нетерпеливая толпа. Анатолия не трогали шум, разговоры, толчея, «очередные проблемы» - он находился в «отключке» равнодушия. Удивился ли он появлению инженера? Да. Но инженер в данной ситуации оказался той соломинкой, за которую нужно было цепляться, не думая, как это и делает утопающий. Слова инженера о жилье снимали главный вопрос. Он не возликовал от предложения Владимира Андреевича, но  в душе отлегло. Не нужно каждый раз искать, спрашивать бичей в кочегарках или оставаться на вокзалах. Еще внутри где-то шевельнулся червячок сомнения по поводу пары непроверенных клубов, но решил, что это от него  не уйдет. Когда очередь начала угрожающе уплотняться, втягиваясь в узкие двери магазина, как вода меж двух валунов, чтобы не поломать гитару, Анатолий поднял ее над головой, а чемодан, зажатый кряхтевшими сопящими людьми, оказался не помехой, а спасением. Анатолий крепко держался за ручку, и его буквально втащили, втянули внутрь. Здесь очередь немного раздвинулась, распалась на три потока,  соответствующим  числу касс. Анатолий стоял уже  у окошечка и был в растерянности, сколько же брать.
     - На полную катушку, - отпыхиваясь, подсказал «спаситель-соломинка».
    …Обещанная инженером «благородная публика» оказала им «теплый прием» в чреве  старого подвала с обогревающими трубами над головой. С торца стола восседал пасмурный мужик,  в черном жилете поверх красной рубахи, с черной полуседой головой. На безымянном пальце  его холеной руки посверкивала массивная серебряная печатка, а из полураскрытого от улыбки  рта светилась золотая  полоска зубов.
  - Алеко, - представил его инженер.
  Бородач с прищуром  уставился на Анатолия, словно прикидывая, на что способен его новый знакомец, после дружелюбно кивнул. С остальными тремя инженер даже не поздоровался. Квадратный увалень в тельнике  подошел сам и протянул руку:
   - Федя.
   - Анатолий.
   - Тоха, значит, - поставил точку Федя и хотел сесть рядом, близко, с Алеко, но тот положил ногу на стул.
   - Место дорогому гостю нашему – поклонился в сторону Владимира Андреевича.
    Владимир Андреевич сел достойно на предложенное место, расстегнул пиджак и кивнул небрежно на портфель, - «займитесь, мол, Ефимушка».
   Ефимушка, неопределенного возраста мужичок,  в зеленом свитере и затертых грязных джинсах, с готовностью метнулся к портфелю.
   Третий, высокий, худой,  в сером плаще, аж сглотнул слюну, - кадык его, словно на шарнире, сделал ходку вниз и обратно, но Алеко строго предупредил:
   - Вы сегодня  в пролете, сэр.
   Мужчина мелко и согласно затряс головой и, переломившись пополам, пошел восвояси, к двери.
   … И занялись. Анатолий поначалу внутреннее взъерошился, не хотел, не был готов  к такой компании, но после первого выпитого стакана, - а меньше здесь не наливали, - стало легко и хорошо, хмурые лица собутыльников приобрели благообразные очертания, заботы все отошли, растаяли, пропали. Алеко оказался неплохим  гитаристом, он подпевал себе густым приятным баритоном, Анатолий подпевал ему. Ефимушка азартно выколачивал ритм на ложках, а Федя, прищурив один глаз и наклонив голову, слушал с полуоткрытым ртом. Инженер, будто дирижер, выстукивал пальцами по краю стола… Потом все утухли… И так каждый божий день…
   Магнитофонные деньги кончились, но новые друзья ежедневно находили где-то другие средства, иногда за нехваткой наличности в ход шла парфюмерия, но пьянка шла постоянно, ежедневно, еженощно. Заходили беспрерывно какие-то люди, мылись даже стаканы под импровизированным умывальником, из системы труб и дальше все продолжалось, колесо крутилось…
    Инженеру с Анатолием отвели комнатенку на «втором этаже», - под маленькое закоптелое окно в сделанной нише были втиснуты  две койки. На одной спал Алеко, на другой  - Анатолий с инженером, валетом. Дни превратились в один мутный нескончаемый  поток вина и пива, одеколона и пасты, водчонки и самогона. Анатолий редко появлялся снаружи поначалу,  в первую неделю, но потом ему приходилось быть «гонцом» на каждый день: ему приказывали, «сходишь туда, принесешь то» и он шел, приносил, пил. Был он теперь не ровня, не гость,  как прежде, а мальчиком на побегушках. Он удивлялся еще и своему здоровью, удивлялся, что еще ходит и не верил, что выдерживает такое. Раз  в несколько дней  выбирался все-таки в баню, близлежащее здание через  три дома, платил за простой душ и, раздеваясь, видел там в зеркале  свое отражение – обросшее лицо, длинные волосы, темные круги под жадными просящими глазами. Но предел все-таки подошел – он сломался – уже второй день лежал, не способный двигаться от слабости и умопомрачения – ему  уже что-то начинало казаться, мерещиться. Он отгонял мух, которых  в подвале по случаю  кончившейся зимы пока не присутствовало. Даже видавшие виды окружающие его «кореша» испугались. Алеко собрал совет. В него вошли: сам, инженер,  и худой в плаще, который  когда-то учился  в мединституте, за что и удостоился. Он и начал после разрешения Алеко:
   - Мое предложение – постепенное уменьшение алкоголя, единственный проверенный метод. Резкое прекращение – смерть.
   - Туда (имелся в виду наркодиспансер-стационар) его не возьмут, - рассуждал инженер, - да и прописки  у него нет, а без прописки – развел он руками. – Придется… - он пристукнул по столу, заходил взад-вперед. – Да, сдать – патетически поднял он руку. - А как? Вот над этим и помозгуем.
   - Ну-ну, дальше – прищурился Алеко.
   - А так, его надо вынести отсюда и оставить где-нибудь рядышком с милицией, например, а они, они не оставят человека в бе… - споткнулся, уставившись на  презрительный взгляд Алеко:
 - Гнида ты, академик, - услышал от него.
 - Да я… я это… Один из вариантов – оправдывался инженер, испуганно глядя, как поднимается Алеко.
  - Не бойся, об тебя руки пачкать не буду. Вот Тоха оклемается, тогда   я с удовольствием погляжу, как он будет тебя вразумлять, умненького , благоразумненького, а мы  уж передадим твои предложения  в полном ракурсе. Принимается предложение лекаря…

                - V -

    Анатолий медленно шел по улице, вдыхал холодный  еще, летний  воздух, смотрел на оголенные стволы березок, посаженных, видно,  сейчас недавно, весной. Из целой аллеи почти половина не прижилась и это сразу бросалось в глаза: вокруг прижившихся желтел плотный коврик листьев, а остальные стояли сухие, черные, обреченные. «Даже  дерево  здесь не каждое приживается… вот и я, – засох», - погладил он шершавый  тонкий ствол. – «С деревьями-то все ясно – кто-то вовремя не досмотрел, не заметил обрубленного корня, не посыпал подкормки… Я же сам себе корень обрубил, прикатив сюда за деньгой. О, на философию потянуло,  а думать надо о том, что же делать дальше…» О возвращении к «друзьям» не могло быть и речи. «Но куда же теперь? Куда?..»
      Но ему сразу  же подфартило, крепко, можно сказать, повезло. Нечаянно Бориса встретил, земляка. В детстве на одной  улице жили. Тот потащил  к себе домой, не обращая внимания на видок Анатолия. Коротко узнав о его положении, хотя и догадаться было нетрудно, обещал устроить, помочь. Оптимизм его фонтанировал. Он громогласно объявил жене  о встрече, на что та, пристально посмотрев на причину столь воодушевленного поведения мужа, остудила его неприкрытыми словами о том, что она не собирается из однокомнатной квартиры  устраивать гостиницу. Друг слегка стушевался, отослал  выскочившегося сынишку, обрадованному  новому человеку в доме, что-то вполголоса и отчаянно жестикулируя, вышел из прихожей в комнату, стал говорить  о достоинствах Анатолия, о которых не говорили ни его вид, ни растерянность.  Потом из прихожей земляк провел Анатолия на кухню, прикрыл дверь, они остались вдвоем. Хозяин вытащил из холодильника колбасу, начал ее тоненькими ломтиками нарезать. У Анатолия наполнился  рот слюной при виде такой вкуснятины,  в теле появилась дрожь,  в желудке - спазмы. Друг, глянув на него, на колбасу , еще раз на него, протянул оставшийся кусок  целиком. Потом предложить разогреть суп, гость помотал головой,   а увидев, как он расправляется с ароматно пахнущим продуктом, сел перед ним, тихо проговорил:
     - Лихо ты… уминаешь. А супчик я все-таки разогрею.
   Наелся  Анатолий до упора, разомлел, глаза сами закрывались, вопросы приятеля  не доходили до сознания и тот, понимая  состояние, принес раскладушку, поставил, а пока ходил за подушкой и одеялом, Анатолий, уже, не раздевшись, в одежде – спал…
  - Лихо ты, - начал друг утром той же  фразой, что и вечером. – Я на минутку вышел, а ты уже. Хорошо хоть спалось? Одетым-то?
  - Ничего,  я привык… А  ты здесь, я смотрю, прижился…
  - Ты о чем ?
  - О березках, на улице.
  - Доброе утро – ласково поздоровалась  вошедшая на кухню жена и посмотрела на Анатолия более внимательно, чем вчера. Он поздоровался, быстренько  вскочил, Борис  сложил раскладушку и принадлежности. Анатолий из туалета как вышел, так и стоял в прихожей, соображая сразу уйти или… но вдруг услышал:
   - Анатолий Иванович , там же, в ванной, рубашка свежая,  - для вас.
   От неожиданности Анатолий оглянулся, надеясь увидеть тезку, но понял, что это обращаются к нему и прямо-таки опешил от такого к нему внимания. Толян, Тоха, а то просто «эй, ты» - вот что ему приходилось слышать за последние  два месяца. Он выдавил «спасибо» и снова нырнул в ванную. Туда заглянул Борис, - показал на полочку, где была приготовлена бритва, показал жестом по щеке, ткнул пальцем в рубашку, прикрыл дверь. Анатолий  всмотрелся в себя в зеркале и вдруг что-то защипало в глазах, замутнилось, он смахнул слезу – давно с ним такого не бывало и поделать против этого он ничего не мог. «Нервы, парень,  надо лечить, они у тебя ни к черту – услышал доброе слово и готов – расхлюпался… Много ль человеку надо…»
    Чисто выбритый, умытый, причесанный, он восседал за столом как именинник. Все вместе, вчетвером – позавтракали. Жена одела сынишку и уходя с ним, предупредила:
  - Мальчики, не баловать  у меня.
 Борис успокаивающе поднял ладонь, а когда она ушла, повернулся  к Анатолию:
  - Ну а  теперь – исповедуйся. А то вчера  я толком не понял.
  - Как бы покурить? – застрелял глазами  по кухне Анатолий.
  - Где-то должно быть, хотя я не увлекаюсь,- Борис заглянул в настенный  шкафчик, достал оттуда  пачку «Веги», протянул, вытащил и пепельницу.  - Говори, говори…
  - Да чего говорить-то? – с удовольствием затягиваясь, равнодушно спросил Анатолий.
  - Ну, о том…Таким затюканным я тебя никогда не видел. Где работаешь,  кем? Ты же музыкант?
   - Никем. Нигде. Бич.
   - Как? Подвел черту. Лихо. Ну это я вчера слышал. А по -серьезному?
  Анатолий поморщился, уставился на струящийся дымок сигареты, потом поднял глаза на друга.
    - После окончания училища работал  у нас в клубе  аккомпаниатором. 70 рэ. Ну, на заводишке халтуру подхватил, ну и все – потолок – не разбежишься. Вот так, мимо денег, с песнями. На штаны даже и то приходилось копить два-три месяца, пока выкроишь… Понимаешь, когда учился, играл на танцах,  в ресторане потом работал – о деньгах не думал, а как на работу  устроился- бац! Замотал  я головушкой после первой получки… Прикинул, подумал и сюда махнул, за полярками. Заткнули мною брешь в дальнем районном клубишке. Заведующий отделом культуры так прямо и сказал, что, мол, если бы  я из Москвы приехал или там Питера, то нашлось бы место и  в райцентре, а я всего-то из Поморска. Но дело-то  я знаю, пошло оно. Сделал  ансамбль и короче… из кожи лез. На смотре получше других выглядел, на меня более пристально стали смотреть – могу, значит. Грамоту дали, руку жали. Ну, мы по приезде со своими орлами-музыкантами расслабились – отметили, так сказать,  успех, крепко отметили, чего там. Лидуха, начальница моя, подала все в таком разрезе, что я прямо-таки за голову схватился. Женщина она идейная, чтит параграфы, а я, по ее словам, дискредитировал звание клубного работника. Указом этим недавним погрозила, вот я и сказал ей по простоте душевной, что она – дура. Дурака никогда дураком называть не надо, дурак в этом отношении щепетильный – для него это высшее особенное оскорбление. В общем, накатала она телегу, разослала во все инстанции и началось… Рассчитался  я по психу. И снова, грешен, залез  в бутылку, обиженный и униженный… - с  сарказмом проговорил Анатолий последние слова.- Потом очухался, поговорил с врачом тамошним, тот направил меня к наркологу, хотя  я  уже нигде не работал. А оттуда главврач отпустил  через две недели. Да, да, не выгнал,  просто отпустил, а не оставил проходить полный курс. Да и многое  я понял там, насмотревшись, за две недели. Вышел, приезжаю,  а меня ждут только для того, чтобы  я освободил  ведомственную комнату для  взятого на бывшее мое место. И вот  я не у дел, попал  в общество отменное, громилы, горьковское дно, в современном обличье, завяз  я там по горло, через беду, отвязался вроде от них, в больницу они меня сдали, полуживого, напившегося до чертиков, что не помню точно ничего, но очнулся уже там, в областной, по скорой помощи, в реанимации, как отравившийся…
    Помолчали. Борис спросил после:
   - А домой? Обратно? Если нужно, помогу.
   - Не-е… Домой я таким не поеду.  В письмах матери пишу, что все нормально, а тут – здрассте -  явился! Нет…
   - Чем же тебе помочь?
   - А ничем, – резко ответил Анатолий, да так, что сам не заметил. –Обойдусь, спасибо. Она, протекция, сразу обязывает, будто кредит, а жить  в долг не хочу, не буду.
    - Чего ты взъелся? Я же  без всяких там, от чистого сердца, эх, ты! Лихо! Мы нищие, но гордые…
   - Я пойду. И так  у тебя задержался, спасибо за ночлег, за слово  душевное. А где  моя  рубашка?
   - Не дури. Характер твой  я знаю, не надо показывать. Подожди-ка! – И вышел из квартиры.
   Анатолий корил себя за вспышку гнева, понимая , что неправильно это, не по  дружбе старой, хоть и детской…
  - К соседям ходил звонить,- объяснил, возвратясь, Борис. – Слушай меня внимательно. Сейчас пойдешь по этому адресу, - он сходил  в комнату, принес ручку, тетрадь и вырвав  листок, записал. – Пока комиссию, то да се, поживешь  у нас, - он протестующе поднял руку, останавливая жест Анатолия, - с женой я по этому поводу уже говорил, - он достал из кармана трешник, подал. – Оденешь мою куртку, габариты  у нас с тобой одинаковые. Джины новые оденешь, почти новые, два раза стираны.
   Анатолий переоделся, всмотрелся  в себя в трюмо, понравился себе, - вполне приличный, стандартный такой, городской тип. Прочитал записку, с сомнением прочитал, смутило название крупного солидного предприятия, но сунул  в карман, взял документы, переложил  в куртку.
   - Вещи принеси, - наказал Борис, - и меня вечером не будет, я в ночную.
     …Начальник отдела кадров просмотрел трудовую, паспорт, положил  их перед собой и глянув обычно, равнодушно-устало, спросил:
   - Стропальщиком пойдете?
   - Пойду кем угодно.
   Его провели  в другую комнату, передали документы для оформления женщине. Она даже  улыбнулась, когда Анатолий получил из ее рук направление на комиссию.
   «Всего и делов-то?» - констатировал Анатолий, стоя на крыльце конторы. – «Протеже есть протеже…Теперь куда? За вещами?»
   Если бы не гитара и особенно та тетрадь, что он еще начал в больнице «алкашной», он бы ни за что не пошел в тот подвал, откуда его выбросили в прямом смысле едва живым. Встретили его  недоуменно-удивленными взглядами.
   - Чуваку подфартило! – поднял палец Алеко. – Морячку башлевую оторвал. Секите, какой прикид на ем – пижон, откровенно пижон. Поведай нам, сирым-убогим, интересно, - он оглядел своих. - Мы внимательно слушаем. Место, Федя. Подфартило – снова смачно произнес Алеко. – Нам, мил друг, очень интересно, соскучились мы по слову  новому, живому, по истории занятной. Уважь – коллектив, - Алеко широко распахнул  руку.
    - Мужики,  я на минутку – за чемоданом, гитарой…
    - Садись, глотани-ка сначала, - Алеко налил в стакан красного вина, кивнул на стул рядом с собой.
    - Да нет, спасибо… Не могу, братцы, - как-то заискивающе слишком, скороговоркой, сказал Анатолий и противненько улыбнулся. – Все очень просто. После больницы встретил друга, на работу в порт берут… Вот все мои истории, - уже тверже, презирая себя за вырвавшуюся откровенность, закончил Анатолий.
   - Друга-а?.. А мы для тебя мужики  и тоже даже братцы, а не братва…
   - Че ты закручиваешь, Алеко? – примирительно проговорил Федя, пересев на перевернутое  ведро. – Повезло парню…
   - Хведор? Ты даже два слова связал?
   - Кончи ты…
   - Замолчь, чадо!
   Ефимушка и лекарь, предвкушая заварушку, как по сигналу, поднялись. «На кой черт я надел борькины шмоты» - серчал про себя Анатолий. – «Запачкаю еще ненароком…», и глядя на  уверенного, презрительно поджавшего губы  Алеко, сказал:
   - Пить не буду. Мне нужен чемодан и гитара.
   - Нам приказывають, - обвел корешей  взглядом Алеко и кивнул на Анатолия, - смотрите и запоминайте, други, что происходит с неблагодарным человеком, когда у него  появляются башли и просвет видимой независимости. Его только пальчиком поманили в «светлое будущее», а он уже презирает нас, командует.
  -  Поучить надо, -. спокойно сказал Ефимушка, сидевший по левую руку от Алеко и начал подниматься, поставив кружку с пивом.
   Анатолий драться не умел. За двадцать три года своей жизни как-то так получилось, что он не ударил никого, и ему не подносили фингалов. Но сейчас, он понял, без этого  было не обойтись. Он удивился тому, что боязни там или страха какого – не было. «Не ушла душа в пятки», наоборот, мозг работал четко, сосредоточенно. Он понимал, что ударить придется только раз – больше не получится, не дадут. Он смотрел  в глаза приближающемуся Ефимушке, а тот был опытен в подобных делах. Он тоже  смотрел напрямик, он очень надеялся  увидеть робость в глазах Анатолия, растерянность, а тот глядел спокойно,  зло даже и это на секунду смутило Ефимушку, он даже приостановился, чтобы  сделать обманный маневр… В это время входная дверь открылась и  влетел Владимир Андреевич. Он замахал руками и хриплым голосом просипел:
   - Хана, ребятушки, т р а л!!
   Что такое «трал» или «невод», «ребятушкам» объяснять  было не надо. Ефимушка, словно из него выпустили воздух, сжался и  юркнул между трубами, в угол. К ногам Анатолия  упала кружка с пивом,  оно разлилось пенистым жирным пятном. Алеко, морщась, сворачивал печатку с  пальца, а Федя так и не встал с  ведра, а только обхватил голову руками. Владимир Андреевич подскочил  к столу и с таким сожалением посмотрел на остатки пиршества на нем, что вытянул руки, как бы пытаясь объять или защитить все это богатство. Но потом быстро схватил нераспечатанную бутылку вина, сунул ее незаметно во внутренний карман пальто. От дверей  уже шли милиционер-сержант и мужчина в штатском с красной  на рукаве повязкой. Еще один парень остался  стоять  у входа. Сержант обвел всех взглядом, снял перчатки, сел возле стола, спросил:
   - А где плюгавый?
   - Ефимушка, вылазь: все попались, - как показалось, с юмором, проговорил Алеко.
   Из расщелины между  труб появился аки дух запечный, весь измазанный пылью и грязью Ефимушка. Он даже не отряхнулся, а так и застыл в полусогбенной позе, обиженно  исподлобья поглядывая и согласно кивая к головой.
   - Ваши документы – посмотрел сержант на Анатолия, сделав ударение на первом слове.
   Вот тут-то Анатолий испугался, - видно, еще не прошло  состояние напряжения перед дракой, или ему действительно стало страшно за дальнейший непредсказуемый ход событий, что, может быть, сейчас вместо работы, он попадет вместе с «друзьями» в  соответствующий клоповник и там доказывай потом почем что зря… «Еще и КПЗ мне не хватало для полного счастья» - пальцы никак не хотели расстегивать куртку. Анатолий  сжал зубы, тряхнул головой, словно отгоняя  от себя эту  враз наступившую слабость, достал, наконец-то, документы, подал. Сержант быстро  и привычно просмотрел, повертел в руках свеженаписанное, час назад, направление на медкомиссию и поднял глаза:
    - Это что? В поликлинику?
    - Он вещи оставлял  у меня – ответил за Анатолия  инженер.
    - Да, я за вещами, – выдохнул Анатолий.
    - Забирайте и  идите, - сержант кивнул стоящему  у входа, - выпустите!
    Анатолий  проворно  кинулся и потом спустился из своей бывшей каморки с гитарой и чемоданом, остановился у ссутулившегося, поникшего всем видом инженера, подал ему руку. Тот просто кивнул, печально  махнул куда-то неопределенно рукой и ничего не сказав, отступил, давая ему дорогу…
    
 1988, Мурманск