ЗАВЕЩАНИЕ.
Прожив три месяца в своё удовольствие, как дразнил всех друзей Стасик, пришлось серьёзно задуматься, чем заняться дальше.
Всё решила за него жестокая и неумолимая судьба.
– …Садись, сын, есть разговор.
Серж закрыл кабинет на ключ, не понадеявшись на табличку «Не беспокоить!», сел в кресло за стол, потёр усталое осунувшееся лицо. Тяжело вздохнул. Тоскливо посмотрел в окно.
«Апрель, весна вот-вот сорвётся, и взорвёт людям головы ароматами и желанием любить и быть любимым. И жить. Жить!»
Собравшись с силами, начал трудный разговор:
– Вчера вы со Светиком там, в уголке гостиной, дурачились, что-то намечали, пытались сморозить гениальную то ли аферу, то ли глупость, – улыбнулся с таким теплом и безграничной любовью! – Не мешал вам – радуйтесь и шалите, пока своих детей нет.
Накатило отчаяние и такая злоба на несправедливую жизнь! Помолчал, не поднимая глаз.
– Теперь настало время серьёзных дел и поступков. И выбора. Только, боюсь, у тебя его не осталось, прости. Судьба и я сделали это за тебя.
Поднял грустные глаза на зятя, побледневшего и выпрямившегося в кресле.
– Я никому не говорил, и не узнали бы до последнего мига, но всё приняло уже такой оборот, что тянуть нет смысла.
Сжал ладони в сильном порыве безмолвного крика и бессилия перед выпавшей юдолью, пальцы побелели, хрустнули. Опомнился. Глубоко вздохнув, решился.
– У меня три месяца жизни в арсенале. Неоперабельный рак. Я едва успею передать тебе клинику, сын… – голос сорвался, горло перехватил спазм, слёзы навернулись на глаза.
«Как несправедливо и невовремя всё! Я даже не увижу внучку! Свете в августе рожать, если выносит до конца – не успею! Я просто не успею, Господи!..»
Зажал эмоции, прохрипел через силу.
– Так что, родной мой мальчик, начинай вникать «слёту», будешь гением и умницей поневоле.
– Серж! Господи…
Приподнявшись, Стасик вновь рухнул в кресло – ноги подкосились вмиг от ужаса: «Нет! Без отца не выжить! Мы же опять станем сиротами!»
– Может… – едва начал говорить, увидел отрицательное покачивание седой головы тестя.
Еле справился со слезами: «Чёёёрт! Бедная Соня! Как же она?..» Взял себя в руки, справился с голосом, продолжил твёрдо и решительно:
– Я не медик. Передайте Майклу Майеру.
– Он и будет заведовать лечебной честью совместно с Николь Эме и Кэрис Хьюит. Ты же займёшься административной и финансовой стороной. У тебя будут два консультанта: Айрис Аттертон и Сью Кимрод – специалисты высшей категории. Знания нескольких языков, коммуникабельность, тонкое понимание психологии людей, принадлежащих к разным конфессиям, народностям и культурам, станут мощным залогом успеха в таком новом для тебя деле.
Старался всеми силами держаться делового тона: «Не до эмоций: на них просто нет времени».
– Мы все постараемся ввести тебя в наш мир, профессию, связи и круги. Освоить основные навыки и приёмы не трудно, ты ведь не безмозглое дитя, а вникнуть в тонкости профессии медика и общения с представителями этой отрасли услуг – дело опыта и времени. Первое время будешь ездить в сопровождении и Майкла, и Николь, и консультантов, а когда зарекомендуешь себя и создашь впечатление, реноме – всё пойдёт, как по маслу. Для всех – ты мой преемник, сын, зять, любимый человек моей дочери; это будет мощной безотказной поддержкой на первых этапах твоего профессионального становления. Дальше сработает принцип домино. Всё будет хорошо, сын…
Встав из-за стола, просто выдернул Стасика из кресла и порывисто обнял, разрыдался, будучи не в состоянии дальше «держать лицо» – рухнула стена и сдали нервы.
Ему здесь и сейчас нужен был кто-то, кто разделит эту горькую минуту страха и исступления, удержит от необдуманных поступков и чёрных безжалостных мыслей. Пусть это будет тот, кто сам всё пережил, хоть и не в такой жуткой форме, но очень близкой по ощущениям – Станислав, вырвавшийся из лап смерти лишь чудом.
Самому же это чудо не светило вовсе – погас свет там, в кабинете знаменитого онколога в Швейцарии, где недавно всё и открылось.
За месяц до Светкиного отъезда на маршрут по России, Серж ездил в Берн на международную конференцию как раз по вопросам рака.
На третий день ему стало нехорошо, и в фойе пресс-центра его подхватил Эдмонд Шольц, известный в своей профессии и профиле врач, и буквально насильно отвёз к себе в клинику «на рюмку ликёра» – для коллег, а на самом деле затащил в лабораторию.
Только через сутки вернул в гостиницу, когда основные анализы были готовы. Оставались только «посевы».
Сообщил о результатах через две недели иносказательно: прислал приглашение «на ликёр». Вот тогда-то Серж и понял: тесты положительные.
Вырвавшись на пару дней, съездил, выслушал приговор спокойно. И срок.
Задержался на сутки, запершись в номере отеля. Просто просидел в кресле, смотря сквозь стену.
За эти страшные двадцать четыре часа перед глазами прошла вся жизнь до последнего кадра.
Вот когда его постигла божья кара за пристрастия и ориентацию – запоздалая, но неотвратимая.
Долго думал, как поступить, даже малодушно помышлял о смерти. Только страстное желание узнать, сможет ли дочь вырвать зятя из России и родить от него ребёнка, остановили тогда от последнего шага.
Позже и сам поразился столь недостойному желанию. И ещё одному: только мысль о Свете удержала в ту минуту, а вовсе не о Соне и детях – вот что поразило. Почему о той, кому последняя жизнь была посвящена, не вспомнилось там, на балконе над пропастью, когда едва не сделал шаг? Почему не о родной дочери Филиппе? Не о сыне, хоть и от Макса? Ведь мальчишку полюбил даже сильнее Пиппы! О них не подумал. В мыслях были только Ланка и её парень Стас.
Долго не мог понять, почему так переклинило мысли в тот момент, пока не признался честно и откровенно, смотря буквально смерти в глаза: «Я люблю Светку, не как дочь – как женщину! Вот так-то. Не больше и не меньше».
Ходил оглушённый этим открытием, всё спорил с собой, выдвигал аргументы и факты, противопоставляя глупые мечты реальности – тщетно. Лишь оказавшись на том балконе, понял: любит. Любит поздней отчаянной неистовой последней любовью – истошным вскриком умирающей мужской сущности. Тогда такая истерика накатила!.. Кричал ужасно и дико на всю пропасть, перепугав персонал гостиницы.
Не ломились в номер: знали, куда ездил эти два дня, и поняли, что происходит.
Позвонили Эдмонду, вызвали.
Серж ему не открывал – не мог видеть. Тогда друг пригрозил, что попросит портье открыть номер запасным ключом. Смирился. Впустил.
Проговорили ночь.
Наутро швейцарец лично посадил коллегу в самолёт и просто обнял крепко и надёжно, словно прощаясь навсегда. В последний момент буквально выпросил у Сержа обещание, что приедет умирать к нему в хоспис.
Дал слово.
Теперь Серж так же обнимал Стаса, плача, стискивая сильное красивое молодое тело, которое раньше свело бы с ума. Теперь всё уже было не важно.
Оставшееся время жёстко диктовало условия, не оставляя люфта даже на сердечные привязанности: нужно было обеспечить семью средствами к существованию и надёжной профессией зятя. Что и пытался сделать. И сделает, как только выплачет весь ужас и страх смерти, как только станет самим собой. Почти уже стал.
Через четверть часа смогли сесть на диван, всё ещё крепко обнимаясь, и тихо начать разговор, заглядывая в мокрые глаза и измученные души друг друга. Не о болезни.
Серж попросил рассказать историю их жизни и любви: Стасика и Светки. Всё, пока есть время, пока ещё он в состоянии понять.
Проговорили до вечера.
Телефон отключили сразу – не до любимых, родни и друзей, не до посетителей и коллег – время личного, двоих.
– …Прости, что отравил тебе жизнь, родной. Сам не рад. Не на такую жизнь рассчитывал. Мечтал, что буду радоваться вашим детям, выращу своих, дождусь от них внуков. Не дано. Передаю тебе эту мечту и желание – осуществи и продолжи. Отныне, ты отец двоих детей, Макса и Пиппы, и ожидается третий или третья, что скорее всего. Я уже не узнаю. Жаль. Так хотел по проходу церкви провести мою обожаемую рыжую девочку и вручить тебе её руку, но и этого уже не успею…
Вскочил на ноги, протестующее вскинул руки, предупреждая порыв Стаса что-то сказать.
– Нет! Запрещаю! Ни слова! Ни намёка! Ни малейшего подталкивания к свадьбе сейчас – не порть девочке радостный день, – говорил всё тише, боль звучала в каждом слове, в каждом вздохе. – Она не должна на фото быть ни беременной, ни измученной, ни грустной от осознания, что я вот-вот умру. Нет! Заклинаю богом! Молчи! Это моя предсмертная воля!
Вновь вскинулся, подавляя голосом и взглядом протест и попытку бунта.
– Поклянись, что удержишь её от подобного порыва, когда узнает. Поклянись жизнью…
Сквозь слёзы шептал, умоляюще глядя сверху огромными серыми глазами, бездонными, словно уже и в душе не было дна.
Стас сорвался с дивана и просто рухнул перед Сергеем на колени, прижавшись головой к его животу.
Мужчина всхлипнул и положил дрожащие руки на спину парня, ставшего ему в том подмосковном посёлке сыном: мгновенно, с первого взгляда полюбив навсегда, впустив настоящее отцовское чувство и в душу, и в сердце.
В этот миг, спустя всего три месяца со дня знакомства, они невольно повторили библейский сюжет о возвращении блудного сына: отец, прижавший к себе стоящего на коленях сына*.
*«Возвращение блудного сына» — картина Рембрандта на сюжет новозаветной притчи о блудном сыне, экспонирующаяся в Эрмитаже.
Октябрь, 2013 г. Из романа «На полпути к счастью».
Фото из Интернета.
http://www.proza.ru/2019/06/06/707