Василий Трофимович решительно шёл в сторону бессарабской деревни, и это выглядело бы со стороны довольно браво, если бы не поскальзывания, поиск обхода больших гоголевских луж и увязания в грязи, ещё и разрыхлённой давнишними снарядами. Эти малоприятные приключения так занимали его, что не давали времени отвлекаться на глупости вроде страха быть убитым. Так он и добрался до места.
Подходя к избам, Трофимыч вдруг вспомнил, как полк «выдвигался на новый рубеж», а, говоря по-человечески, занимал новые квартиры, то есть – хаты.
Навстречу вместе и порознь двигались селяне. Телеги и пешие, взрослые и дети.
Тюки, узлы, кутули – одежда и вещи, замотанные в простыни. Угловатые сундуки на телегах. Некоторые – в ярком национальном одеянии, нелепо смотревшемся в этом бесконечном обозе. Иные дети плакали, размазывая грязь под носом, другие смотрели большими глазами снизу – безмолвно. Всё текло, являя миру разнообразие выражений от отчаяния до равнодушия.
Такая встреча давила Василия, но в ней была и выгода. В деревне стало ясно, что весь полк разместится без палаток: было много брошенных домов. Жить около фронта любой не сможет. А фронт застыл на месте без движения, но ежедневные порции выстрелов и смертей приносил аккуратно. И шумел невыносимо, давя на психику и пугая детишек.
Полковник Налимов «обитал», как он сам любил говорить, в большом доме.
Несмотря на то, что немалая семья хозяина не ушла со своим скарбом за тихой жизнью, места было в достатке. Полковник решил, что он будет здесь и жить, и «править». Был он крепкий, невысокий, внимательный. Если б довелось ему жить в войну 1812 года, поэт сказал бы про него «слуга царю, отец солдатам».
Начал Великую войну капитаном и всего навидался в избытке. Но жив, благодаря Господу, и жена пишет исправно: про всё, что идёт своим чередом в далёком, тихом Череповце.
Штабы полковник не любил, и ездил туда только в случае необходимости. Старался отослать вместо себя адъютанта. Посему адъютант к приходу Трофимыча был, как положено, в штабе, а с Налимовым вместе сидел (или не сидел) артиллерийский капитан Семицветов. Семицветов был колоритным типажом: высокий, худой, с бородкой «а-ля великий князь Николай Николаевич». Он редко присаживался, много двигался, но был при этом отчаянным молчуном. За эту войну он выучился экономить снаряды, и делал это, как статью устава: «без загибов», но при каждом случае. Этим часто объяснялось, что приданная части Налимова артиллерия, не отвечала на усиливавшийся обстрел русских позиций. Однако дело своё Семицветов знал туго и пристреливался «в случае чего» быстро. Но «случаи» эти выдавались не часто: траншеи враждебных армий находились друг от друга на выверенном расстоянии. Это расстояние позволяло снарядам долетать, но точность попадания нисколько не гарантировало.
Был случай, когда Семицветов устроил с противником «артиллерийскую дуэль» и даже подбил вражескую пушку. Приезжало начальство, капитан был представлен к Георгию, но на просьбу добавить снарядов «его превосходительство» удивилось и промолчало. Подсчитав убытки, практичный Семицветов понял, что вероятность попадания в германскую пушку не соответствует количеству выброшенных на ветер снарядов, и продолжил служить как раньше: расстреливая снаряды только в случае угрозы пешей атаки.